Воин Доброй Удачи Бэккер Р. Скотт

Она была права… Он понял это, и причем как будто в первый раз.

Кирри.

Мухи унаследовали землю.

Они шли через поля, усеянные останками, меж груд мертвецов, переступали через лужи засохшей крови. Нагромождения трупов все не кончались. Кожа плотно обтягивала улыбающиеся черепа. Бесчисленные руки с когтями. Тысяча силуэтов отражала тысячи смертей: брошенные, вбитые в землю, сожженные заживо. Недвижные тела в бездушных, чернильного цвета лужах.

Вонь была невыносима, смесь гнили и фекалий. Ветер обволакивал их зловонием, но они шли дальше, не обращая внимания.

Капитан объявил привал. Они разбили лагерь.

Солнце опалило закатный горизонт. Невдалеке сотни трупов шранков громоздились один на другой, как кошмарный валежник. Раздетый до набедренной повязки, Клирик поднялся на вершину, под его босыми ногами трещали ребра, словно корка снега. Вид нечеловека, стоящего на спрессованных останках шранков и сверкающего, как полированная бронза в меди заката, подействовал на старого мага с особой силой. Он сидел подле Мимары, пытаясь разобраться в давно забытом.

Клирик стоял с царственной бесчувственностью, его кожа блестела, словно была натерта жиром.

– Эта война, – начал он. – Эта война старше ваших языков и племен…

Старому магу стало интересно, куда заведет каша из перепревшей памяти нечеловека в этот раз. Будет ли он говорить о далекой древности? Первом Апокалипсисе? Или он заговорит о времени, когда пять Племен еще блуждали по пустошам Эанны?

Неужели он раскроет свою истинную сущность?

Ахкеймион опустил взгляд, посмотрел, моргая, на свои руки, на свои грубые костяшки, грязь, которая чернила его кожу. Сколько времени прошло с того момента, когда он последний раз задавал этот вопрос?

Когда же он позабыл к этому интерес?

– Воины истекали кровью здесь, – изрек Клирик со своего мрачного холма. – Воины налегали на свои щиты и кричали.

Когда в последний раз ему было не все равно? Даже сейчас он испытывал растущее чувство поражения и печали, мучительной безучастности. Голос прошептал внутри него, его голос, спрашивая, есть ли вообще о чем заботиться?

– Такие хрупкие, такие смертные, – продолжил древний ишрой, – но все равно отдают себя во власть случайностей, которые им преподносит мир, отдают свои души на растерзание судьбы.

Весь мир, казалось, выгоревший костер прошедшей славы, от рева пламени до шипения гаснущих углей. Все надежды уносились, скручиваясь дымом, в небытие.

– Собаки едят падаль, – продолжал Нечеловек. – Волки преследуют беременную олениху, старых и ослабевших. Даже лев сторонится когтистой добычи. Только мы с вами знаем это безумие, которое называется войной. Человек и Нечеловек. Только мы преследуем, тех, от кого бегут львы.

И кем он себя возомнил, Друз Акхеймион, чтобы думать, что он может побороть Судьбу, насильно прижать ее к ковру своего ненавистного стремления?

– Мы умираем за то, что мы знаем, – гремел Нечеловек, – а мы ничего не знаем! Поколения обрушивались на поколения, кидаясь жизнями ради своекорыстных догадок, убивая народы во имя невежества и заблуждений.

Сесватха? Значит, он был им? Воплощением древнего героя?

– Мы выдаем нашу жадность за справедливость! Мы называем наши запятнанные руки благодатью! Мы наносим удары во имя алчности и тщеславия, и…!

– Достаточно! – Капитан прикрикнул на высокую сияющую фигуру. Помимо Клирика, только он стоял на ветру, безумнее обычного. – Некоторые войны священны, – проскрежетал он, словно поставил кровавую точку. – Некоторые войны… священны.

Нечеловек посмотрел на него со своей кучи и, моргнув, оставил свой проповеднический тон. Он спустился с наваленных шранков, что создали ему лестницу из голов и торсов, затем спрыгнул в их черную тень с грациозностью льва.

– Да, – сказал он, расправляя плечи, чтобы встать в полный рост. – Достаточно.

Небо потемнело. Вонь пыли и смерти висела в воздухе. Нечеловек потянулся за кожаным мешочком, который висел у него на голом боку.

«Да!» – что-то вскрикнуло в старом маге, наклонившись вместе с ним и заполнив рот слюной. Совершенно точно.

Да! Это все, что имеет значение. Беспокойство уйдет, само. Оно. Само. Уйдет. А если нет, ясность придет, – да! Ясность. Ясность наступит, ясность, необходимая, чтобы справедливо рассмотреть эти вопросы. Вперед! Вперед, старина! Выбирайся из грязи!

Духи животных населяют каждую душу, поэтому человек может делать одновременно несколько дел и испытывать разные желания, к примеру беседовать с соседом и вожделеть к его жене. Но в тот момент, кроме Клирика, ничего не существовало. Инкариол, дикий и темный, но и святой.

Слово, вокруг которого вращается молитва мироздания. Гвоздь Небес отражался на коже его головы, короной, которую могли возложить Сто богов. И это было правильно, а также неизбежно, ибо он правил, как луна приливами, а солнце жизненной силой полей.

Абсолют. Словно отец среди детей.

Он раздавал кирри сидящим скальперам, Акхеймион наблюдал, ожидая своей очереди. Ритуал создавал особую близость. Прикосновение. Предощущение близости, твердая уверенность, что приближающиеся руки не ударят и не задушат. Акхеймион смотрел, как почти обнаженная фигура наклонилась над Мимарой, а она раскрыла губы в жадном приятии. Палец с черным порошком скользнул по ее языку глубже в рот. Она застыла, отведя плечи назад в блаженстве. Впервые он заметил округлившийся живот…

Беременна? Она беременна? Но…

Да!

Воскликнул внутренний голос. Простота необходима, чтобы честно представить все осложнения!

Клирик навис над ним, мимо его плеч неслись сизые тучи, лицо нечеловечески спокойно.

Акхеймион смотрел, как его палец, еще поблескивающий от слюны Мимары, обмакнулся в мешочек. Восхитительный момент. Волшебный, как все маленькие чудеса жизни. Палец показался наружу, на кончике – черная пыль… прах…

Ку’жара Синмой.

Мимара… Беременна?

Кто? Кто же ты?

Честность? Простота! Подставь губы – да!

Палец приблизился, маняще черный. Старый маг открыл рот и запрокинул голову…

«В следующий раз когда ты предстанешь предо мной, – разнесся ненавистный голос над раболепными массами, – ты встанешь на колени, Друз Акхеймион…»

Келлхус.

Акхеймиона охватил холод. Палец замер. Маг встретился взглядом с черными глазами нелюдя.

Келлхус. Аспект-император.

– Нет, – сказал старый чародей. – Больше не надо.

Ей долго не дает заснуть неразборчивый вечерний шум. Ее собственная неуверенная попытка отказаться от кирри на прошлой неделе почти не вызвала любопытства, как ей показалось. Кто знает, что у этих женщин на уме? Но когда отказался маг, странная тревога охватила отряд.

Тишина ощетинилась страхом. Скальперы посматривали на них искоса. И все делали резче, чем обычно. Капитан в особенности был насторожен.

– Акка… – прошептала она в темноте, – что-то не так.

– Много чего не так, – откликнулся он отрывисто, в глазах была заметна тревога.

Мимара поняла, что он готов защищаться.

– Мне случалось быть пьяницей, – пробормотал он, обращаясь не к ней, а в пространство. – Долго мак не выпускал меня из своих когтей… – Глаза его на миг прояснились. – Бремя, которое несут адепты школы Завета… многие из нас ищут примитивных развлечений.

И вот теперь он сражается с останками Ку’жары Синмоя.

Испытываемый ею страх обладает некоторой новизной, так долго чувства ускользали от нее при малейшем отвлечении. Она пытается сохранить его, но слишком утомлена. Мимара соскальзывает в беспокойный сон.

Ей снится Кил-Ауджас, белые толпы, несущиеся в темноте. Ей снится, что она бежит среди них, среди шранков, гоня собственную фигурку все глубже и глубже.

Ее будит чей-то крик, ворчание и звуки борьбы.

Она моргает, втягивая утренний воздух. Звуки раздаются совсем близко.

Рассвет намечает горизонт темного мира. Над чародеем склонились две фигуры… Капитан и Клирик.

Что они делают?

Чародей брыкается изо всех сил.

– Что вы делаете? – спрашивает она спросонья. Никто не отвечает. Чародей продолжает давиться, дергаться и биться, как рыба, выброшенная на берег.

– Что вы делаете? – уже кричит она.

Никто по-прежнему не отвечает, поэтому она вскакивает и кидается на склоненную спину нечеловека. Он сбрасывает ее на землю.

– Держите ее! – рявкает Капитан сгрудившимся рядом теням.

Мозолистые руки охватывают ее запястья: Галиан подобрался сзади.

– Тихо, тихо, пташка! – кряхтит он, оттаскивая ее в сторону. Он заводит ей руки за спину, бросает на колени. У нее вырывается гневный крик:

– Нет! Неееет!

Ей видны лишь брыкающиеся ноги колдуна. Из темноты доносится грубый хохот – Сарл. Чья-то рука прижимает ее лицом к земле, к жестким стеблям. Другая хватается за пояс штанов. Ясно, что должно последовать.

Но Капитан повернулся от бьющегося на земле колдуна и увидел, что происходит с ней. Вскочив на ноги, он резко пинает одного из тех, кто пытается ею овладеть. Бьет кинжалом другого – Вонард валится. Руки ее отпускают, и она остается стоять на четвереньках.

– Только троньте, – скрежещет Лорд Косотер невидимым теням позади, – и распроститесь с жизнью!

У Вонарда уже агония, кровь льется по его бороде. С отчаянной решимостью она вскакивает, кидается к своим пожиткам и, пятясь, достает оттуда Белку, но спотыкается о труп шранка.

Рассвет только чуть просветлил горизонт. Небо над ними по-прежнему усыпано звездами, бездонный черный купол. Скальперы видятся смутными тенями, плечи их заслоняют свет звезд. Они надвигаются на нее, осторожно и без оружия.

Акхеймион кричит.

– Неееет! – визжит она. – Прекратите! Остановитесь!

Капитан вытаскивает свой клинок. От звука стали по коже бегут мурашки. Он идет к ней спокойным шагом, будто она полено, которое надо расколоть на щепки для костра. На фоне совсем светлого горизонта он выступает черным силуэтом. Глаза его убийственно поблескивают из-под спутанной шапки волос. Из-за вытатуированных вокруг них черных линий кажется, что глаза светятся сами по себе.

– Что вы творите? – снова кричит она. – Что это за безумие?

Голос срывается от страха. Вот так все и происходит. Бордель ее этому хорошо научил, но за минувшие годы она успела немного позабыть. Рок всегда поджидает. Привыкаешь жить в довольстве и покое, и в один прекрасный день все переворачивается.

Воздух прохладный, ветра нет. Лорд Косотер делает выпад. Его удар выбивает зазубрину на ее клинке, выкручивая запястья. Она отступает. Мимара двигается быстро и достаточно тренирована, чтобы отражать его удары.

Он замахивается мечом и с силой рубит. Знак его касты – длинная коса – раскачивается из стороны в сторону, как мокрая веревка.

К своему удивлению, она понимает, что он не собирается ее убивать.

Башни будущего предстают перед ее внутренним взором, оттуда доносятся вопли. Образы мучений и издевательств, на которые способны только скальперы.

С диким воплем она кидается в атаку, сражаясь, как учили ее братья, – легкая и гибкая, она выставляет против силы ловкость. Он удивленно ворчит, отмахиваясь от Белки. И даже отступает на шаг, седая тень вынуждена принять оборону.

Над горизонтом показывается золотая заря, он делает шаг в сторону и наклоняется вперед, чтобы не заслонять ей солнца. Она щурится и на секунду замирает. Меч выпадает из ее пальцев, которых она не чувствует. Камень сбивает ее наземь. Это происходит, думает она. После того как столько перенесено, столько пережито, наступает ее смерть.

– Акка… – ахает она и отползает назад. От солнца слезятся глаза.

Горячая кровь течет по губам.

И ничего не случается. Ничья рука не хватает ее за горло, ничей нож не режет обтрепавшуюся одежду.

Инстинкт подсказывает ей не двигаться. Она даже почти не дышит.

Око Судии, которое так долго было закрыто, открывается.

Она видит, как они стоят неровной дугой, демоны с равнины. Их шкуры обуглены, и волоски их нескольких искупительных деяний – единственная связующая их нить. А самый темный из них и самый страшный прямо перед ней… становится на колени. Капитан.

– Имперская принцесса, – хрипит он, его глаза пылают, как озера дегтя. – Избавь нас от проклятия.

– Я – Анасуримбор Мимара, – восклицает она, – имперская принцесса, жена и дочь самого аспект-императора! Под угрозой смерти и вечного проклятия я повелеваю вам отпустить Чародея!

Они связали Акхеймиона, заткнули ему рот кляпом и обмотали веревкой, как труп для сжигания на погребальном костре.

– Ты отступница, – говорит Капитан. – Беглянка.

У них ее меч, бедная Белка.

– Нет! Нет! Я вовсе не… не…

У них ее Хоры… ее Слеза Бога.

– Глупая девчонка. Неужели ты думала, что твое исчезновение пройдет незамеченным?

Она была у них в кармане.

– Ты осмеливаешься командовать мною!

– Ты пленница. Благодари богов, что не хуже.

Тут она вспоминает, что он совершенно не похож на нее – его душа и чувства столь же чужеродны, как и у Нелюдя, если не сильнее. Но в нем есть целостность, единство намерения и действия. Это заметно по выражению его лица и поведению, полное отсутствие противоречий.

Отчего-то это ее успокаивает. Тщетность сопротивления освобождает. Когда-то она это знала прекрасно.

– Ну и что? Ты меня собираешься вернуть матери?

Его взгляд перешел с нее на линию горизонта. Багровый свет красил его бороду в кровавый оттенок.

– Мы пойдем к Сокровищнице… Как и раньше.

– Почему? Что тебе велел мой отец?

Он достает нож и начинает подрезать огрубевшую кожу вокруг ногтей.

– Почему? – восклицает она. – Я требую объяснений, почему?

Он оторвался от своего нехитрого занятия и перевел на нее внимание, один его взгляд заставил ее трепетать. Лорд Косотер всегда пугал ее. Угрозы только распаляли его. Для него злодеяния были просто еще одним привычным занятием, на уровне инстинкта. А доброта – словно туман, что-то не совсем реальное. Для него острие клинка – первая из признаваемых им границ.

Вторая же – вера… В мужа ее матери. Даже после столь долгого пути, в дикую глубь за пределы Новой Империи, она так и не вырвалась из сетей аспект-императора. Мысль, что он заудунианин, делала Капитана еще более устрашающим.

Она не переспрашивает.

Покопавшись в сумке мага, Мимара обнаружила там только пять связок пергамента с неразборчивыми письменами, вероятно, подмокшие при переправе и запачканные кирри. И небольшую бритву, покрывшуюся ржавчиной, которую она прячет за пояс.

Хотелось заплакать, когда они снова двинулись в путь. Крикнуть, сбежать, выцарапать глаза Капитану. Но она опускает голову, сутулится и смотрит на свои ноги, пока не надоедает. Она избегает взгляда скальперов, оставляя их на периферии зрения, где они кажутся лишь ухмыляющимися тенями, сливающиеся с фоном пустошей.

После того как ее вывели на чистую воду, она чувствует себя голой, незащищенной.

Старого мага держали постоянно связанным и с кляпом во рту. Когда они останавливались, чтобы поесть, Галиан либо Поквас вынимали кляп, в то время как Капитан болтал перед его лицом Хорами, его собственными или теми, который он украл у нее. Акхеймион избегает любого взгляда на амулет, смотрит только вниз или вправо. Он не говорит ни слова, даже без кляпа, скорее всего потому, что Лорд Косотер намекнул ему, что любой звук, обычный или тайный, повлечет его мгновенную смерть. Иногда толстые пальцы, держащие Хоры, придвигаются слишком близко, заставляя мага кривиться от боли, когда кожа начинает превращаться в соль. Спустя несколько дней лицо его делается похожим на лоскутное одеяло из болячек и полосок покрасневшей кожи.

Он напоминает ей отшельника, которого сожгли заживо в Каритасале, когда она была еще достаточно юна, чтобы чувствовать сострадание к другим. Жрецы шрайи вели старика по улицам, порицая его за еретические заявления, призывая стать свидетелями его очищения пламенем. Только Акхеймион одет в расползающиеся шкуры, тот старик – в сгнившие лохмотья. Но во всем другом от их сходства было не по себе. Руки с грубыми костяшками, связанные спереди. Кляпы, чтобы заставить их молчать. Нечесаная копна волос и седая жесткая борода. И обреченный взгляд, которому была ведома судьба задолго до осуждения.

Время от времени старый маг смотрит на нее. Странный взгляд, который одновременно безнадежен и ободряет. Они всегда глубоко понимали друг друга, глубже бывает только глина под слоями почвы. Они оба были сломаны об колено Судьбы, и, как бы их жизни и катастрофы ни отличались, их сердца бились очень похоже.

Сохраняй спокойствие, девушка, говорили его глаза. И что бы со мной ни произошло, попробуй выжить…

Каждый раз его вид заставляет ее вспоминать о бритве, спрятанной в поясе.

Голос Акхеймиона она слышит теперь, только когда он в кляпе. Вечером первого дня он зарычал на Капитана через пропитанную слюной тряпку с такой яростью, что тот даже остановился. Его ноздри раздувались. Глаза безумно пылали. Кричал он до тошноты.

Капитан, как всегда, остался невозмутим, просто смотрел и ждал, пока уляжется приступ гнева чародея. А потом ладонью сбил его наземь.

Мимара замечает, как Галиан и Поквас обменялись ухмылками.

Так каждый вечер Акхеймиона заставляют принять кирри.

Она принимает свою долю без сопротивления.

Колл сидит в стороне, наблюдая за ними неподвижными глазами; она не помнит, когда последний раз слышала его голос. Говорит ли он вообще по-шейски?

Ущербы кажутся уже почти нереальными.

Она надеется, что Сома еще следует за ними – шпион-оборотень ее спас! – но уточнить невозможно, Капитан даже нужду ее заставляет справлять у всех на виду.

Остальные скальперы, а особенно Галиан с Поквасом, старательно ее не замечают. Они дали выход своему вожделению, полагая, что ее защищал только маг. Теперь, когда их намерения открылись, они ведут себя как честные воры, несправедливо обиженные. Сидят и молча едят. Кроме изредка бросаемых скрытных взглядов в ее сторону, они смотрят только на свои руки и в даль. Язва бунтарства, которая развивалась со времен Кил-Ауджаса, переросла в гангрену. Экспедиция теперь больше похожа на сборище воинственных племен, чем на отряд, объединенный общей целью.

Не по своей воле она попала в одно племя с Капитаном и Клириком.

Первые несколько ночей она лежала без сна, в большей степени размышляя над возможностями, чем над действиями, которые можно предпринять. Тело ее донимают самые разные ощущения: жесткая земля, колкая трава, щекотка от блох, ползающих по голове. Она замечает Белку, которая высовывается из узла Капитана. Под его рубахой она ощущает обе хоры, свою и Капитана – маленькие близнецы, средоточие забвения. Она примечает, как он спит, но каждый раз разочаровывается. Спит он всегда на боку, подложив под голову руку. Но каждый раз, когда ей казалось, что он уже в объятиях Оросис, он поднимал голову и лежал выпрямившись, будто вслушиваясь в темноту. Однажды она даже поползла к нему, охваченная лихорадочными мыслями. «Схватить свой меч! Схватить! Перерезать ему горло!» Но тут его рука легла на пояс, и Мимара замерла, потому что затем пальцы Капитана опускаются на нечищеную рукоять его меча.

После этого она решает, что он вообще никогда не спит. По крайней мере, по-человечески. Капитан с Клириком редко разговаривают друг с другом и почти никогда не обращаются к ней. За все путешествие она так и не поняла природы их отношений. Выгода для Капитана очевидна: скальперы получают награду по количеству добычи, а убийцы неостановимее Клирика представить себе невозможно. Но что может заставить нечеловека, к тому же ишроя, подчиниться воле смертного, пусть даже такой несгибаемой, как у лорда Косотера? Она снова и снова возвращается к этому вопросу, надеясь, что разгадает хотя бы эту тайну. Дни минуют, она наблюдает их вблизи, но отношения их становятся только загадочней.

Спустя неделю после пленения Чародея она проснулась от звука, который сперва не могла понять, пока сквозь сон не заметила Клирика, который, скрестя ноги, сидел позади спящего Капитана. Он плакал. Она боялась пошевелиться, лежа на твердой земле, через покрывало чувствуя жесткие стебли трав, и даже боялась вздохнуть. Клирик сидел, положив руки на колени и совсем низко опустив голову, виднеются тяжи сухожилий и выступающие позвонки на шее. Он дышал часто, как бешеная собака, но глубоко, словно загнанная лошадь. Его стоны бездонны, как Кил-Ауджас. Он мямлил и бормотал нечленораздельные слова, которые она не в силах была разобрать. Словно неконтролируемые удары волнами бьют по его телу, начиная свой путь в руках и перекатываясь в плечи, будто призрачная птица стремится вырваться из него наружу. От него исходит чувство героической меланхолии, тягостное и великое, как и древние времена, которые его породили.

Печаль, что может сломить дух человека.

– Косотер, – прошептал он.

Впервые она услышала, как Клирик позвал Капитана по имени. От этого по коже побежали мурашки. Капитан проснулся и сел напротив Нелюдя. Она видела, как поблескивают звезды на его побитой кольчуге. Волосы лежат спутанной массой в ложбинке спины, вокруг заплетенной косы по обычаю благородной касты.

Она уже знает, что здравомыслие Клирика не постоянная вещь, что оно то прибывает, то убывает, словно приливы и отливы, в соответствии с собственным беспорядочным ритмом. Но о роли тут Капитана можно только догадываться.

Дрожь сотрясает тело Нелюдя.

– Я… я борюсь.

– Хорошо.

В голосе Капитана слышалась нехарактерная для него мягкость, рожденная скорее пристрастием к колдовским силам, чем нежностью.

– Кто… Кто эти люди?

– Твои дети.

– Что? Что это?

– Ты готовишься.

Нелюдь снова повесил лысую голову на грудь.

– Готовлюсь к чему? Что за язык, на котором я говорю? Как я выучил этот язык?

– Ты готовишься.

– Готовлюсь?

– Да. Чтобы вспомнить.

Клирик поднял лицо к мрачной фигуре, сидящей перед ним. Тут вдруг темный взгляд Клирика через плечо Капитана находит глаза Мимары, которая делала вид, что спит.

– Да… – сказали белые губы, шевелясь в неверном свете звезд. – Они напоминают мне…

Капитан повернулся в сторону его взгляда, на мгновение явив свой суровый профиль.

– Да… Они напоминают о тех, кого ты когда-то любил.

Лорд Косотер поднялся на ноги, а затем поволок Клирика во тьму, против ветра.

Эти реплики потревожили ее, но не больше, чем, например, новости о растущем голоде в далеком царстве, а не как перед подступающей угрозой. Она вспоминает описание Акхеймионом Эрратиков – нелюдей, у которых сначала исчезают их воспоминания об обычной жизни, оставляя лишь островки ярких зрелищ в душе, которая застыла в неразберихе, утратив основу. Затем пропадают воспоминания, помогающие примириться с утратой, а сами утраты и боль не забываются, Эрратики живут как в тумане, пока все радости любви не сотрутся, лишь тени этих чувств остаются навечно.

Так вот в чем дело, понимает Мимара. Вот та ставка, которую Капитан хочет сделать. Клирик накапливает силы, и лорд Косотер предлагает ему воспоминания. Людей, чтобы их любить. Людей, чтобы их уничтожить…

Людей, чтобы помнить.

И все же лорд Косотер – это заудунианин, ярый приверженец ее отчима. Иначе зачем бы он защищал ее от срамных вожделений остальных? И если он заудунианин, то он никогда не поставит свою экспедицию под угрозу… Если, конечно, аспект-император не прикажет ему.

Она понимает, сделка с Инкариолом может быть обманом. Если это так, Капитан играет в смертельную игру.

Как одна из Немногих, Мимара привыкла не особенно прислушиваться к магическому зрению. Но Знак Клирика, многовековой опыт магии, столь глубоко впечатан в его душу, так уродлив, что разрывает ее, неся на себе шрамы его бесчисленных преступлений против созидания. Добавьте к этому его неоспоримую внешнюю красоту – иногда кажется, что от такого противоречия глаза полезут из орбит. Даже если бы она не видела, как он пробивался через ходы в глубинах Кил-Ауджаса или под мрачным пологом пустошей Меорна, его могущество было бы неоспоримо.

Эх, если бы он направил это могущество, чтобы уничтожить Шкуродеров…

Только Акхеймион мог противостоять ему, если бы с него сняли кляп.

Отряд продолжает свой путь, а бесконечные просторы земли и неба подчеркивают его малость и ничтожность. Различимые черты местности делают ее еще более печальной, будто стоявшие тут некогда горы разбили в груды красноватого камня с далеко распростершимися увалами. Небо заполняют медленно плывущие облачные караваны, обещающие пролиться дождем, но так и не выполняющие обещания. Она часто погружается в них взором, измеряя облачные вершины и провалы, удивляясь, как там образуются слои, которые крутятся в противоположных направлениях и затягивают в белое небытие просверки синевы.

Колдун бредет, спотыкаясь, с кляпом во рту и связанными руками, и с ненавистью поглядывает на всех, кроме нее.

Выживи, Мимара! Забудь обо мне.

Не один день проходит, прежде чем получается восстановить последовательность событий. Важные сведения удается узнать от Сарла. Тот рассказал, как лорд Косотер, известный своей жестокостью и военным рвением, обратил на себя внимание аспект-императора во время Объединительных войн. Как ему было обещано особое прощение шрайи не кем иным, как ее дядей Майтанетом за организацию отряда скальперов в окрестностях Гунореала – откуда он мог без труда навещать колдуна.

– Он – порождение Преисподней, – как бы по секрету сообщает безумец, радостно сияя и жмурясь, как от удовольствия. – Точно, порождение Преисподней, наш Капитан. И сам знает это. Хо-хо, еще бы ему не знать. И он собирается получить с твоего гурвикки плату… – Тут он приоткрывает щелочки глаз, словно испугавшись чего-то. – Доставить его в рай!

– Но каким образом? – возражает она.

– Все он! – хихикает сумасшедший. – Он! Аспект-император все знает…

Мимара собственными глазами видела плоды трудов чародея за двадцать лет затворничества в глуши. Когда Акхеймион покинул башню, она протолкалась через его рабов и вошла в комнату, служившую ему жилищем. Она ожидала быть испепеленной колдовским огнем. Следы чар были ощутимы, но никаких запирающих Заклятий не было… Видимо, чтобы не повредить невзначай ребятишкам рабов.

Вначале она почти ничего не могла разглядеть, кроме огненной солнечной окантовки закрытого ставнями окна, возле которого девушка впервые увидела колдуна. Запах тут стоял резкий, но на удивление сухой и уютный. Наконец глаза привыкли и различили в полутьме волчьи шкуры на стенах и потолке. Грубо сколоченную кровать. И плоды многолетнего труда.

Множество исписанных страниц. Разбросанных. Сложенных в покосившиеся стопки. Свернутых в свитки, которые лежали повсюду грудами. Сны, один за другим, были записаны тут чернилами и пронумерованы. Все кругом пронумеровано. А потом выстроено в возможные последовательности. И теории. Сесватха то, Сесватха это. Масса подробностей, которые ей ни за что не расшифровать, и уж тем более – не запомнить.

Из всех записей, которые она просмотрела, лишь одна задержалась в памяти – та, что вышла из-под пера старого чародея последней, которая послала ее в погоню за ним. Она вернулась. Из всех на свете!

Я наконец поняла.

«Она» написал колдун. Она… Эсменет.

Мать.

Мимара рассуждает: если уж ей самой удалось так просто проникнуть в башню колдуна, то отчиму это вообще труда бы не составило. Она почти воочию видит, как аспект-император ступает туда из вспышки бело-голубого света. И наблюдает, как его лицо, всегда такое отрешенное, такое пугающее, обводит взглядом неприбранную комнату. Что может подумать бог, глядя на пожитки старого своего наставника, не забытой первой любви его жены?

Но вряд ли что-то человеческое.

Эти размышления заставляют ее расхохотаться, что привлекает недоуменные взгляды спутников. Вероятно, это кирри тому виной – снадобье, которое она одновременно обожает и ненавидит. Оно опустошает душу, иссушает и лишает смысла заботы. Порой даже ее собственная подневольная жизнь начинает представляться честным и выгодным занятием… пока Клирик продолжает своим прохладным пальцем закладывать горькие крупицы кирри ей в рот.

Но веселье настоящее. С самого начала она отметала страхи старого колдуна в отношении своего отчима. «Так он отвлекает тебя, – говорил Акхеймион. – Именно так он и правит, из тьмы в наших душах! Если бы ты ощущала и могла распознать его в себе, это означало бы лишь, что он заложил обман еще глубже…»

Она лишь усмехнулась тогда в ответ, как явной глупости. Став Анасуримбор после его женитьбы на матери, она жила в близости к его священной особе и не раз покрывалась мурашками, стоило ему просто пройти рядом. Подобно многим, она смешивала физическое отсутствие с невозможностью оказать воздействие. Андиаминские Высоты казались такими далекими. Теперь она знает: аспект-императору расстояние не помеха. Анасуримбор Келлхус вездесущ.

Чего и опасался старый колдун.

С этим пониманием приходит и новое уяснение своей силы. Она изучает Капитана, пытаясь разгадать, какие силы борются внутри него, создавая неустойчивое равновесие благочестия и кровожадности. А она для него, решает Мимара, представляет собой досадное осложнение, ненужную складку на шелке его честолюбия. Земные страхи ему оттого и неведомы, что всех их заслоняет ужас проклятия вечного. Он слишком воинствен, чтобы каяться перед Богами Сострадания. Слишком скуп и жесток, чтобы заручиться покровительством Войны или Охотника…

Остается только аспект-император. Лишь он может найти в кровожадности Капитана достоинство. Лишь он сможет пустить его в рай.

И она тут – переменная величина, думает Мимара, припомнив уроки алгебры, усвоенные на коленях у нильнамешского учителя Йераджамана. Та самая величина, которая не поддается вычислению.

То, что делает лорд Косотер, наконец решает она, всецело зависит от желания его повелителя, его божества, каким оно ему представляется.

– У меня будет ребенок, – сообщает ему Мимара.

Непроницаемое лицо чуть дергается.

– Разве тебе не интересно узнать? – спрашивает она.

Его взор по-прежнему неотступно вперен в нее. Никто еще не внушал ей подобного ужаса.

– Ты уже знаешь… – продолжает она. – Верно?

Кажется, что всю свою жизнь она вглядывается в бородатые лица, стараясь угадать, где у этих мужчин, чья щетина царапала нежную кожу ее шеи, подбородок. В детстве это, правда, были безбородые лица жрецов и аристократов Самны. Часть пожилых нансуров из числа многочисленных придворных Императорского дворца по-прежнему брила щеки на женский лад. Но большую часть времени, как она помнит, мужчины носили бороды. И чем сильнее они украшали их, тем выше был их статус.

Лорд Косотер мало чем отличается от разбойника, даже просто бродяги. «Так и думай о нем! – беззвучно восклицает она. – Он ниже, ниже тебя!»

– Что знаю? – хрипло спрашивает он.

– Кто отец…

Он ничего не говорит.

– Скажи, Капитан, – продолжает она высоким от напряжения голосом, – почему, как ты думаешь, я бежала с Андиаминских Высот?

Даже когда он просто мигает, кажется, что веко врезается в плоть, будто та слишком податлива для такого пристального взгляда.

– Отчего девушкам вообще требуется покидать дом отчима? – задает она наводящий вопрос.