Воин Доброй Удачи Бэккер Р. Скотт

Готагга «Параполис»

Любой глупец может видеть пределы видимого, но даже самый мудрейший не знает пределов познания. Так невежество делается незримым, а все люди становятся глупцами.

Айенсис «Третий Аналитик Людей»

Исход Лета, Новой Империи Год 20-й (4132 год Бивня),

Момемн

Некоторые путешествия требуют неподвижности, отсутствия движения.

Он снял комнату и стал ждать, выдержав паузу вот уже в несколько недель. Он не собирался медлить, когда настанет подходящее время. Ведь он был Воин Доброй Удачи…

Его жатва придет, когда придет…

Каждое утро он наблюдал, как он поднимался и решительно, в последний раз, покидал комнату. На всех поворотах видел он свою спину, в любой толпе. Яблоко находило его. Монета. Жрец Джукана поднес ему хлеб, чуть подсиненный его руками. Он слышал разговоры людей на улицах, голоса накладывались друг на друга, и ему приходилось напрягаться, отделяя в словах причины от следствий. Он вслушивался в них и вслушивался в то, как он вслушивается. Большинство людей не обращали на него внимания, но некоторые смотрели по-особому. Маленькую девочку никак не могли унять. Слепой нищий-попрошайка хватал его за колени, бормоча:

– Ты должен дать! Дай!

Временами он долго смотрел через единственное окно в комнате на улицу, выходившее на храмы Кмирала неподалеку: черные монументы выплывали серыми громадами из утренней дымки. Временами каменные просторы выглядели пустыми и безжизненными, а иногда они были заполонены беспорядочными толпами.

Иногда же он просто видел себя, смотрящего в окно.

Он видел Андиаминские Высоты, cгрудившиеся блестящие крыши, стены, иногда ослепительно-белые на солнце, иногда чернеющие после пожаров. Он слышал призывное пение рожков, осознавая то, что ему всегда было известно.

Женщина, которую он убил, была свергнута.

Он наблюдал за пауком, рывками перебегающим по доскам пола, и знал, что весь мир – это его паутина. Он едва не наступил на него почти десять тысяч раз. Почти, опять и опять…

Он пробудился и увидел себя одевающимся в ногах кровати. Он видел себя встающим и окончательно покидающим эту комнату. Он не собирался медлить, когда настанет подходящее время.

Проститутка обратила на него внимание, и полоска ее обнаженного тела от подмышки до бедра привлекла взгляд рыцаря шрайи, который до этого собирался остановить его для допроса. Женщина уловила что-то в его взгляде и переключила внимание на группу из четырех молодых парней. Он проскользнул, прошел в Кмирал незамеченным. Оглянувшись, он заметил себя со спины, поднимающимся по величественным ступеням у подножия Храма Ксотеи. Он заметил собравшуюся толпу, слышал гул и недоверчивые возгласы. Он вытер кровь, уже вытертую с его лезвия, затем застыл, глядя на императрицу, которая одновременно была и живой и неживой, празднующей триумф и проклятой.

Он слышал вражеские барабаны из-за большой стены.

Весь мир рокотал и содрогался.

Проститутка обратила на него внимание…

Если бы он остановился и подумал, юный Анасуримбор Келмомас понял бы, что лучше него устройство Дворца знать было невозможно. Только места-загадки можно разгадать, то есть понять. Остальные места были просто знакомы, и все.

В Андиаминских Высотах было множество всяческих тайных, хитрых ходов.

К примеру, тайные зеркала, скрытно расположенные повсюду в Зале Аудиенций, или же открытие, что достаточно только чуть повернуть голову, чтобы подслушать разговор в любой из комнат Секретариата – столько выдумки было вложено в конструкции отдушин и проходов, идущих вдоль комнат, над и под ними. Когда же он научился взламывать замки, преграждавшие ему путь к столь многому интересному в пространстве лабиринтов, то по-настоящему оценил изощренное коварство устройства всего этого – изощренное коварство своего отца. Многие проходы соединялись друг с другом, позволяя стремительные перемещения, отчего могло показаться, что один человек одновременно находится в нескольких местах. Некоторые из ниш и туннелей позволяли тайно наблюдать за другими скрытными участками лабиринта. К тому же эти хитросплетения позволяли видеть ту же комнату со второй секретной позиции, неизвестной для первого наблюдателя; так каждый мог отрицать факт тайной осведомленности о подслушиваемых переговорах, а также проверять надежность информаторов. В совокупности эти мириады укрытий, путей и ходов давали бесконечные комбинации. И даже если рыцарям шрайи пришло бы в голову затопить туннели, чтобы найти и схватить его, им потребовалась бы сотня отрядов, чтобы загнать его в нужный им угол. А он бы при этом охотился на них, как паук на мелких жучков.

Он стал настоящим порождением тьмы.

Даже во времена нансуров Андиаминские Высоты являли собой средоточие накапливающейся и растущей власти, место, где кровь и могущество собирались вместе, и тем плотнее и концентрированней, чем ближе к самой вершине. От храмов, казарм и Секретариата до сотен приемных палат сановников, палат Апелляций и Протестов до имперского Зала Аудиенций и примыкающих апартаментов, где обитали он и его семья. Келмомас всегда гордился, что город лежит у его ног. Но это были всего лишь тщеславие и самообман. Власть, как он теперь понял, держится вокруг тех мест, которые кажутся невидимыми. Важно, Вне ты или Внутри, а не Ниже или Выше.

И сама эта перестройка. Мать однажды говорила ему, что потребовалась работа тысяч рабов в течение более пяти лет. О дальнейшей судьбе всех этих работников она больше не вспоминала, что наводило на мысль о ее осведомленности и явном нежелании говорить с ним на подобную тему. Келмомас иногда развлекал себя воображаемыми историями их гибели: как они были погружены на корабли, а потом затоплены в Менеанорском море или как их отволокли на аукцион и продали конфедератам Отца, которые затем их всех перевешали на своих плантациях. Иногда недостаточно что-то спрятать в тени. Иногда надо избавиться от лишних глаз, чтобы сохранить тайну.

Отец позаботился о сохранении секрета существования своего лабиринта; никто даже не простучал стен после падения Дворца, и это доказывает лучше всего, что даже Святой Дядя ничего не знал о тайных комнатах (или если знал, то предпочел оставить в секрете). Почти сразу по окончании штурма мальчик стал ожидать, что бородатые солдаты вот-вот ворвутся с факелами в туннели лабиринта. Но нападения так и не последовало…

Никто не стал его тут искать.

Рыцари шрайи вернулись на следующий день и начали зачищать поле битвы от убитых.

Затем пришли рабы отчищать кровь с мраморных полов и стен. Пропитанные еще не высохшей кровью ковры свернули и выволокли прочь. Попорченную огнем и гарью мебель вывезли на сцепленных тележках. Повсюду по холлам расставили курильницы, источающие волнистый бледно-фиолетовый дымок: случайное сочетание ароматов, собрали, что нашли. Вскоре миазмы следов сражения – Келмомас никогда не думал, что запах недавно закончившейся битвы напоминает запах грязного туалета, – потеряли свою остроту.

Буквально через несколько дней уже казалось, что никакого переворота не было. Начинало представляться, будто он просто заигрался в полом костяке собственного дома. Все ощущалось притворным, ненастоящим. Надо просто заплакать, говорил он себе, чтобы мама пришла, успокоила и развеселила…

Но внутренний голос уговаривал: «Давай просто поиграем».

Еще немножко…

Чуть погодя нижняя, административная часть Дворца возобновила свои прежние функции. Сначала Келмомас низко припадал к земле, почти переползал в шумных местах, страшась, что его обнаружат. Но достаточно быстро он осмелел и уже открыто бегал по переходам, просто прислушиваясь к нарастающим или затихающим голосам. Всего один отряд рыцарей шрайи был назначен патрулировать покинутые верхние уровни.

Он проходил невидимый почти сквозь них, видя их, слыша их, даже ощущая их запах. Наблюдал их неприглядные действия, плевки, сморкания на роскошные ковры. Видел, как один из них творил непотребство в гардеробной его матери. Беззвучно хохотал над их глупостью, со злостью протыкал их изображения. А отойдя в темноту, на достаточное расстояние, передразнивал их голоса, а затем хохотал над эхом.

Он стремительно перемещался, был повсюду и избегал опасности, быстро подсматривая в светлые щели и прорези, подслушивая разговоры в отдушинах. И через какое-то время темнота начала казаться безусловной, единственной реальностью, а освещенный мир стал превращаться в скопище фантомов. Он наслаждался жизнью втайне от всех.

Но, как бы сильно-сильно-сильно он ни старался, обращать все только в забавы и приключения не получалось. Интерес исчезал, скука однообразия накапливалась, как спутанные волоски на щетке. Тогда он бродил бесцельно, чувствуя себя опустошенным, стараясь не разреветься. Временами он совсем падал духом и тогда застывал на месте, руки сжимали воздух, горло душили спазмы, лицо кривилось.

И он плакал, как маленький мальчик.

Ма-мамочка – а-а-а!

Из всего услышанного он знал, что его мама не попала в плен, и какое-то время он бродил по лабиринту в надежде найти следы ее присутствия.

Он никак не мог поверить, что ее нет во Дворце.

Как? Как она могла бросить его? После всех его трудов и забот об устранении всего, что мешает ей любить его…

Как она могла бросить своего сыночка?

В какие-то ночи он даже отваживался забираться в ее пустую постель. Он вдыхал аромат ее подушки, и от знакомого запаха мамы у него кружилась голова… Мама, мамочка.

Но ее не было рядом, она куда-то исчезла… Он не мог размышлять об этом без ужаса, и поэтому старался вообще не вспоминать. Келмомас всегда был способен упорядочивать свой внутренний мир, отделять одни мысли от других и не давать им смешиваться. Но в ту первую неделю после переворота самой простейшей мысли, воспоминания о ней или даже легкого дуновения ее любимого курения или духов было достаточно, чтобы все опять перемешивалось внутри него, кривя лицо и заставляя дрожать его губы. Тогда он охватывал себя руками, представляя себе веяние ее убаюкивающего тепла, и, всхлипывая, засыпал.

Но он не впадал в одиночество по-настоящему. И сам по себе, он тут был не один. Сэмми всегда был с ним – тайный Самармас, – с которым они играли, как всегда.

Ты весь перемазан. Кожа и одежда в грязи и испачканы.

«Я скрываюсь».

Они крали еду, когда хотели, приводя рабов в недоумение.

Дядя знает о нас…

«Он думает, я сбежал и что кто-то укрывает меня».

И они постоянно раздумывали о большой игре вокруг, которая вовлекла их в свой круг, бесконечно обсуждая, каким может быть следующий ход.

Дядя ее захватил… Он лжет, чтобы ввести в заблуждение Отца.

«Ее казнят».

И они плакали вместе, два брата, вместе дрожа в оболочке одного маленького мальчика.

Но им было известно, по обычному детскому опыту: тот, кто желает власти своего брата, также будет желать заполучить его игрушки. Они знали, что рано или поздно Святой Дядя поселится во дворце, посчитав уже своим. Рано или поздно он тут уснет…

И при всей обостренности его чувств, при всей изощренной глубине его Силы, Священный шрайя Тысячи Храмов, в конце концов, допустит ошибку в своих предположениях и попадет на их детский кинжал.

Они были такими же дунианами, как и он. И у них было время.

Пища. Скрытность.

Не хватало только мяса.

Дни в изгнании превратились в недели.

Имхаилас пропадал иногда целыми днями. А возвращаясь, приносил с собой устрашающие новости, заботливо завернутые в фальшивые надежды, или, еще хуже, отсутствие всяких известий. Майтанет, Хранитель Империи, продолжал укреплять свои позиции, получая заверения в верности то от одного, то от другого, стряпая очередное доказательство ее государственных преступлений против Империи.

Ни слова о Телиопе. Ничего о Келмомасе.

И она остро осознала, ее дети – единственное, что имеет значение. Несмотря на подавленность, бесконечное ожидание и беспокойство, которое постоянно балансировало на грани безумия, она все же находила какое-то временное облегчение в своем вынужденном одиночестве. С переменой своего статуса и утратой власти ей стало даже в определенной степени легче. Она уже и забыла, как жить, сосредотачиваясь только на самом необходимом и на чувствах. Она забыла о спокойно бьющемся сердце простоты.

Пусть исчезнет Императрица и вернется Блудница, ловила она себя порой на мысли. До тех пор пока ее дети свободны и в безопасности, какое дело ей до этого скопища бедствий и проклятий, каким и была Империя?

И только Нари удерживала ее от безудержного следования этому сентиментальному чувству. Девушка продолжала свою обычную практику, несмотря на строжайший запрет Имхаиласа и несмотря на острые глаза и чувствительный слух святой Императрицы.

– Вы не понимаете, не все знаете, – однажды сказала она Эсменет, пытаясь пояснить происходящее с глазами, полными слез. – Не знаете… наглости и недоброжелательности моих соседей. Если я перестану… они подумают, что у меня появился солидный покровитель, взявший меня на полное содержание… Они станут завидовать черной завистью – вы даже представить не можете, какая у них бывает черная и злая зависть!

Однако Эсменет могла представить. В своей прошлой жизни одна из соседок столкнула ее с лестницы из зависти к ее клиентам. Поэтому она удовлетворилась ролью больной мамочки на кушетке за ширмой, пока Нари ловила ртом воздух и вскрикивала под подхрюкивающими и сопящими мужчинами. Женщина из благородной касты, рожденная среди привилегий, которые ей предоставил Келлхус, вероятно, просто погибла бы.

Часть ее гордости была подавлена. Но она сама не принадлежала к касте благородных. Она была той же, какой и всегда, – бывшей шлюхой. В отличие от многих она не нуждалась в Анасуримборе Келлхасе для преодоления баррикад чванства и снобизма. Ее гордость давным-давно втоптали в грязь.

Ее беспокоила не гордость, она боялась своего страха.

Прислушиваться к искателям удовольствий у Нари было для нее все равно что прислушиваться к себе, той себе, которой она некогда была, снова быть ножнами для одного лезвия за другим. Все это она помнила с омерзительной грубой ясностью. Момент толчка, занявшееся дыхание, выдох, слишком все быстро и поспешно, чтобы почувствовать даже сожаление. Мелкая щекотка от тщедушных клиентов и разрывающая боль от верзил. Когда ты кремень в огниве, никогда не знаешь, какой огонек займется: будет ли это мерзко, терпимо или страстным наслаждением… Играть своим волнением, изображать трепет стыдливости, что так заводит клиентов.

Но она не изведала настоящей опасности.

Она относилась порядочно к своим клиентам – с обязательностью. Никаких пьяниц, если только это не давно знакомый и известный. Никаких белокожих «погонщиков» или чернокожих «наемников». Никаких проблем с кожей. Но то, что у нее было всегда – хотя вспоминать и нелегко, – это вера в себя, что она нечто большее, чем все эти мужики, вместе взятые. И ей тоже доставалось не меньше, чем другим продающим себя женщинам, и, пожалуй, она была более остальных склонна жалеть себя. Но она никогда не считала себя жертвой – в полном смысле слова. В отличие, как это ясно видно, от Нари…

Она не думала о себе как об одинокой девочке, которой торгуют похотливые и опасные мужчины.

Иногда подсматривая через щель между створками ширмы, она видела их лица, пока они трудились над девушкой, и у нее сжимались кулаки от предчувствия, что любой из них мог сломать шею Нари, просто ради самоутверждения. Иногда, после того как высокая тень покидала комнату, она подглядывала за лежащей нагой девушкой, раскинувшейся среди скомканных и запятнанных покрывал со слегка поднятой рукой, как будто собираясь с кем-то заговорить, но только очень нерешительно. И свергнутая Императрица Трехморья будет лежать, терзаемая мыслями о богах и животных, о разбитом сердце и гнусности, и природной чистоте, которая скрывается в странных местах. И Мир будет казаться местом похотливых пароксизмов, а Люди тоже не более чем шранками, но только теснее связанными между собой.

Ей хотелось вернуться в свой Дворец к обожающим ее слугам, к лучам солнечного света, делающим заметным легкий дымок ароматических курильниц, к приглушенному звучанию невидимых хоров. Ее душили рыдания, и она будет рыдать, беззвучно, насколько сможет, об утраченном сыне.

– Мне… стыдно, – сказала как-то девушка.

– Отчего тебе должно быть стыдно?

– Потому что… вы можете своим проклятием отправить меня в Преисподнюю.

Императрица кивнула милостиво.

– Так ты скорее боишься… а не стыдишься.

– Вы сосуд Божий! – воскликнула Нари. – Я была на Скуари и видела Его рядом с вами. Священного аспект-императора. Он – бог, я в этом уверена!

После этих слов наступила затяжная пауза.

Наконец Эсменет сказала:

– А что, если он был просто человек, Нари?

Ей не дано понять того темного порыва, который подвигнул ее произнести то, о чем впоследствии она будет сожалеть.

– Я не понимаю.

– Что, если он был просто мужчина, претендующий на большее – быть пророком или даже, как ты говоришь, богом, – просто чтобы манипулировать тобой и бесчисленным множеством других людей?

– Но зачем бы ему это было надо делать? – воскликнула девушка, в ее голосе смешались возбуждение, недоумение и тревога.

– Чтобы спасти твою жизнь.

Нари, невзирая на ее красоту и привлекательность, становилась простушкой в моменты, когда безутешно горевала. Смахнув пару слезинок, девушка спряталась за деланую улыбку и повторила:

– Но зачем бы ему это было надо делать?

Ели они обычно в полной тишине. Сначала Эсменет относила молчание девушки на счет ее детства в рабстве – рабы повсеместно воспитывались молчать и оставаться неприметными в присутствии своих повелителей. Но решительное и далекое от сдержанного поведение девушки в других ситуациях давало основание пересмотреть этот вывод. В мрачном расположении духа Эсменет казалось, что так та могла поступать из самозащиты, чтобы легче было предать. Но в более спокойном состоянии она думала, что девушка делает это неосознанно и просто не задумывается о тех смыслах, которыми неизбежно напитывается эта тишина.

Сначала установился даже определенный комфорт в их совместном сосуществовании, он поддерживался некоторым соответствием между упадком духа Эсменет и грубоватой услужливостью Нари. Но сложности нарастали в основном из-за соседей, целого букета пропащих жизней вокруг них: напротив, сверху и снизу.

Обычно Эсменет думала, что Нари просто использует поводы, вроде возгласа неодобрения, иногда доносящегося от женщин из дома через дорогу, чтобы выпустить накопившееся раздражение. Говорила она покорным голосом, приличествующим рабам, но, по сути, командовала Эсменет так, как будто и вправду та была ее отягощенной недугами бабушкой.

– Вам надо ходить медленней, когда они видят вашу тень через ставни! Вам надо выглядеть более больной!

Эти возгласы временами были просто смешными, но она делала вид, что подыгрывает. Ничто так не подстрекает к бунту, как испуг.

– Вам следует сутулиться, как старой женщине!

Так страх все прочнее вклинивался между ними.

Рыцарь шрайи мог только моргать.

Мальчик с копной светлых волос играл на парапете, стоя перед ним. Когда он вышел из тени, его пышные волосы вспыхнули и засветились почти белым светом на солнце. Но все остальное на нем было ужасно грязным, будто он рос среди диких зверей.

– Как дела с Великим Походом? – спросил мальчик, обращаясь к кому-то, кого Рыцарь не мог видеть.

– Война, – произнес реплику мальчик, как если бы сам отвечал на свой вопрос. – Но не просто обычная война. А с Голыми. С Тощими.

Он рассмеялся в ответ на неслышную реплику.

– Представь, там, как бы на вершине дерева, стоит человек, просто стоит, а под ним беснуются тощие, огромная толпа, как будто целый город, даже больше, во все стороны. Представь, человек затягивает заклятие, пронимающее до костей, от чего вся земля внизу заливается светом – да, светом! – кипятя тощих в их же коже!

– Теперь представь цепочку таких людей, шествующих над руинами, сметая орды, что вопят вокруг.

Мальчик сделал причудливый переворот колесом, его тело описало грациозную дугу. Он довольно ухмыльнулся своей незаурядной ловкости.

– Отец рассказывал мне. Прямо так и сказал: «Все произойдет, как я описал, Кел».

Рыцарь шрайи пытался закричать.

– Да, это его слова. Я только чуть-чуть добавил.

Он замолчал, словно прислушиваясь к беззвучному ответу.

– Тайные слова, – он даже так сказал. – Слова, которых никто, никто не должен слышать.

Он прошелся, как канатоходец, пятка к носку, пятка к носку. Несмотря на небольшой рост, он словно навис над своей темной, будто лужа чернил, тенью.

– Нет. Он не велел мне никого убивать. Но к чему? Это были тайные слова…

Тут в первый раз мальчик обернулся посмотреть на рыцаря.

– Конечно, он ожидал бы от меня, что я убью того, кто подслушивал.

Мальчик подскочил к парализованному человеку, тщательно избегая натекающей лужи крови, оперся руками о свои колени и внимательно всмотрелся в него. Его густые волосы затмили сияние солнца.

Наконец он напрямую обратился к рыцарю:

– Ты все слышал, не так ли?

Он наклонился еще ниже над его лицом, пока чуть ли не коснулся его глаз.

Снова рыцарь шрайи пытался закричать, но смог только моргнуть.

Каким-то образом, почти невозможным, мальчик извлек серебряный стилет из-под левого глаза, как будто голова рыцаря служила ножнами. Он покачал им над лицом рыцаря, стряхивая капельки крови ему на щеку.

– Это должно было быть секретом.

И маленький мальчик ухмыльнулся, ангел с лицом демона.

Нари едва сдержала крик, когда увидела его темный силуэт в проеме двери – обе женщины сильно переживали его последнее отсутствие.

Имхаилас становился все более и более скрытным при его визитах.

Немногие женщины имели столько причин презирать мужчин, сколько их было у Эсменет, считать их тщеславными, грубыми, даже смехотворными, но она все равно сохраняла некоторое стремление, и не только к нему, Имхаиласу, который пожертвовал всем ради нее, но просто к ауре его силы. Вдвоем с Нари им казалось, что случись что-нибудь, и они останутся совершенно беспомощными. Две беженки. Но когда он приходил, принося с собой веяния извне, они начинали ощущать себя маленькой армией.

Грубоватая, как у гориллы, сила его мускулов обещала столь же много, сколь и пугала. Мужчины, логически резюмировала она, хорошее укрепляющее средство против мужчин.

Он покрасил свои волосы и бороду в черный цвет, что, вероятно, и послужило причиной вскрика Нари. И поменял одежду на другую, теперь на нем была кольчуга из железных колец на кожаном камзоле, одетом на тунику из голубого хлопка. Его подмышки были темными, а бедра мокрыми от пота. Рост Имхаиласа всегда восхищал ее, каждый раз, когда она его видела.

Она не могла смотреть на его руки без смутного предчувствия объятий. Его лицо выглядело суровей и энергичней в обрамлении черной бороды. А голубые глаза более льдистыми, но как бы более влажными от преданности. Теперь она видела в Имхаиласе воплощение заботы, единственного человека, кому она могла верить, и любила его за это.

Эсменет замерла. Ей достаточно было только взглянуть на его выражение лица, чтобы понять: сейчас он прольет свет на терзающий ее душу вопрос.

Имхаилас чуть отстранил испуганную Нари. Он широко шагнул вперед и мгновенно встал на колени у ног своей Императрицы. Он знал ее. Он знал, она бы не простила задержек под благовидным предлогом. Поэтому он сразу же заговорил о том, что она уже прочла в его глазах.

– Все думают, Ваше Величество… – Он сделал паузу, чтобы расслабить горло. – Все верят, что Келмомас скрывается вместе с вами. Майтанет его не захватил.

Эти слова не столько отозвались в ней, сколько на ней, как если бы Бытие сжалось и щемящая до звона в ушах Безвестность отсутствия быстро заняла его место. Сначала Самармас и теперь… и теперь…

Столько времени Келмомас являлся ее опорой, и ее сердце было его вместилищем. Теперь же он отъят от ее тела, от самого ее существа, и ей остается только истечь кровью.

Келмомас… Ее милый ласковый Келмомас…

– Ваше Величество! – звал Имхаилас. Ему каким-то образом удалось поймать ее, когда Эсменет потеряла сознание. – Ваше Величество, прошу вас! Вы должны мне поверить! Майтанет действительно не знает, где сейчас Келмомас… Но он жив, Ваше Величество, жив! Вопрос только, чтобы понять, кто? Кто мог вывести его из Дворца? Кто его укрывает?

И, будучи до глубины души верным слугой, из тех, что ставят интересы своих господ выше собственных, он принялся перечислять всех, кто мог взять ее сына под свою защиту: экзальт-министров, личных рабов, офицеров личной охраны. Он знал, что его новость расстроит императрицу, и поэтому обзавелся подкреплениями, чтобы победить ее отчаяние.

Его пыл и честное стремление помочь помогли ей немного воспрять духом. Но она не слушала смысла слов. Вместо этого она думала о Дворце и о лабиринте, скрытом в подземельях Андиаминских Высот.

Которые теперь представились ей совсем родными… Домом, и стены которого помогают.

Прошу, сохрани его.

Сначала оттянуть, до чего же тяжелы эти взрослые. Потом вытереть и отскоблить кровь, потому что взрослых очень беспокоит, когда один из них пропадает. А потом потащить дальше, во тьму, где можно двигаться лишь по памяти.

Сбросить вниз, глядя с улыбкой, как мертвый рыцарь обрушивается в колодец.

А потом резать, на полоски.

Кусать, жевать – в следующий раз лучше не медлить, чтобы мясо не остыло.

Жевать, жевать и плакать…

Как не хватает мамочки.

– Что ты сказал?

– Этому человеку можно верить, Ваше Величество. Я ручаюсь.

Эсменет сидела, как теперь повелось, на кушетке, а Имхаилас на полу, скрестив ноги. Нари свернулась на кровати, наблюдая за ними с долей зависти. На полу стоял масляный фонарь: его свет делал комнату еще желтее, отчетливее намечая ложбинки меж кафельных плиток, и отбрасывал искаженные тени людей на стены.

– Значит, ты считаешь, я должна бежать из Момемна! Да еще и на работорговом корабле!

Имхаилас заговорил осторожнее, как всегда делал, когда она была возбуждена.

– Я не говорю, что вам следует бежать, Ваше Величество. Только говорю, что у вас нет выбора.

– Как я могу надеяться на возвращение императорской мантии, если…

– Если вас бросят в темницу или убьют? – перебил ее экзальт-капитан. Она прощала ему такое не потому, что иного не оставалось, но потому, что знала, если руководить каждым шагом подчиненных, обрывая их, можно обрести в их лице лютого врага. История навалила немало трупов в подтверждение.

– Прошу вас, – настаивал Имхаилас. – Немногие знают порядки Империи лучше вас, Ваше Величество. Здесь, в Момемне, Майтанет – абсолютный правитель, но не повсюду! В других частях Империи неспокойно, почти половина областей на грани открытого восстания… Вам нужно только возглавить эту половину!

Она не могла не признать силу его доводов – не проходило ни дня без того, чтобы она не перебирала в уме тех, на кого можно было бы положиться. Определенно на дом Нерсеи, в Аокниссе. Конечно, королева Мирамис – племянница Саубона и жена Пройаса – сможет предоставить ей хотя бы убежище, если не открыто встать на защиту интересов ее семьи. Закрыв глаза, она, казалось, слышала смех ее детей – Зинемаса и Тейлы, ощущала запах соленого ветра Конрии…

– Вам надо только добраться до безопасного места, – продолжал гнуть свое капитан. – Где вы сможете водрузить свое знамя и призвать под него верных вам. Они явятся, Ваше Величество. Явятся тысячами и положат свои жизни к вашим ногам. Верьте мне, Ваше Величество. Майтанет этого страшится больше всего!

Она смотрела на него, широко раскрыв глаза, чтобы не плакать.

– Но… – услышала она как бы со стороны свой жалкий, просящий голос.

Имхаилас будто смахнул слезы за нее. Он опустил взгляд, отчего у нее в душе поднялась паника. Ему было ясно, что она отказалась от борьбы за власть, что она потерпела поражение, но не от Майтанета, а потеряв своего мальчика…

Покинуть Момемн означало для нее покинуть Келмомаса, а этого она не могла сделать.

Отдать еще одного ребенка.

Эсменет понимала, что девушка сделала так специально не столько ради того, чтобы вернуть себе Имхаиласа, сколько чтобы уязвить ее.

Воркование в темноте. Скрип деревянных сочленений кровати. Стон соединенных чресел. И ахи, словно каждое движение было неожиданным падением.

Он – мужчина, а разве лис может устоять и не кинуться за кроликом? Но Нари ведь была женщиной, более того – проституткой, а значит, владела своим желанием не хуже, чем плотник молотком. Если бы Эсменет заметила, что Имхаилас преследует ее с явной целью, отличающей простое плотское желание от любви, она бы поняла. Вместо того, напротив, было прекрасно слышно, что Нари применила к нему весь арсенал совращения и в той же последовательности, как и к обычным клиентам. Дулась по-девичьи. Кокетливо дразнила. А руки ее так и метались, желая вступить в чувственную схватку.

Эта женщина специально занималась любовью с мужчиной, которого они делили, чтобы заявить свои права.

Она говорила: оставь его мне. Ты стара. Твой персик побит и вял. И страсть твоя потеряла пыл… Оставь его мне.

Эсменет пыталась уверить себя, что в этом не было ничего особенного, соединение двух теней в темноте, нечто почти нереальное, поскольку ничего нельзя различить. Пыталась убедить себя, что это и было настоящей причиной, отчего Имхаилас хотел, чтобы она покинула город и своего сына тут, – чтобы он мог без помех заняться тут с Нари. Что это, вероятно, наказание судьбы старым шлюхам, которые возомнили себя королевами.

Много еще всего наговорила она себе, прислушиваясь к звукам, доносящимся с кровати: чмоканье губ между вздохами, шуршание кожи, трущейся о сухую кожу… и влажное скольжение по влажной.

Когда же он застонал, Священная императрица Трехморья ощутила его, сильного и красивого, подле себя, как это и должно было быть, нежно ласкающего ее. И она тихо заплакала между порывов их страсти, подавляя рыдания. Что случилось? Какой ритуал она пропустила? Какое божество оскорбила? За что ее карают снова и снова?

Кровать поскрипывала от сдерживаемой страсти. Плавные движения сменились резкими толчками. Нари вскрикнула и взметнулась над любовником Эсменет, как гребень волны…

Оставь его мне!

И тут дверь распахнулась, и в нее просунулись факелы на пиках. Вслед за этим в комнату ворвались вооруженные люди. Нари издала сдавленный крик. Не успела Эсменет вскочить с постели, как ширму откинули прочь. Факел выхватывает из темноты картины и склеивает их. Ухмыляющиеся лица, бороды жирно поблескивают в колеблющемся свете. Фигуры в непробиваемых кольчугах. Сверкающие клинки. Повсюду знаки Золотого Бивня в этом безумном вихре.

И Имхаилас, обнаженный, ревет в ярости, его красивое лицо искажено свирепой гримасой.

Чья-то тень сгребает ее за волосы, поднимает на ноги и затем дергает вниз, ставя на колени.

– Только подумайте! – издевается чей-то голос. – Шлюха укрывается среди шлюх!

И ее экзальт-капитан кидается на защиту, в одиночку. Его меч рассекает воздух – и один из вторгшихся в доспехах падает, схватившись за шею.

– Отступник! – ревет Имхаилас, сделавшись бледнокожим варваром, каким всегда и был. – Предат…!

Кто-то из рыцарей обхватывает его сзади за талию и резко бросает на пол.

Все наваливаются на него, топчут, молотят кулаками. Один из них ставит его на колени. А трое других принимаются кулаками в железных перчатках бить по лицу. Она видит, как красота исчезает под их безжалостными ударами, человека превращают в изломанные осколки. Из глубины души поднимается утробный вопль…

Державший его за волосы рыцарь шрайи отпускает голову Имхаиласа, и он падает на пол, из разбитого черепа течет кровь. Эсменет не может оторвать взгляда от бесформенной дыры, в которую превратилось его лицо, настолько невозможным кажется все происходящее.

Этого не может быть.

Нари визжит нечеловеческим голосом, совершенно безумным, режущим уши.

Кажется, никаких других звуков в Мире не осталось.

Рыцари Бивня переглядываются и хохочут. Один из них бьет Нари по лицу тыльной стороной руки. Она перелетает через кровать и падает на пол.

Эсменет успела позабыть, как бездумно мужчины убивают, сколь опасны их свирепые прихоти. Но давние инстинкты быстро возвращаются: расслабить тело, но быть начеку, внутренне окаменеть, что со стороны выглядит как сосредоточенность.

Способность пережить смерть того, кто тебе дорог.

В отряд входило восемь или девять рыцарей шрайи, но из какого полка, она определить не могла. От них несло спиртным. Жрец в капюшоне, из Колледжа, как она теперь увидела, подошел к месту, где укрывалась Нари, все еще голая, сжалась в комочек под окном. Он нагнулся, жестко ухватил ее за запястье и отсчитал в ладонь пять золотых келликов, невзирая на рыдания девушки, которая мотала головой, пытаясь отказаться.

– А вот еще серебряный, – сказал он, поднося монету к огню. Он повернул ее между большим и указательным пальцами, Эсменет заметила свой профиль, очерченный темно-серым на светлом диске монеты. – На память о ней, – добавил жрец, с ухмылкой кивнув в направлении Эсменет. Монета звякнула об пол между ними.

Нари, сгорбившись, сидела у его ног. Священная императрица Трехморья проследила за взглядом девушки по запятнанному кровью полу до того места, где рыцари шрайи держали Эсменет на коленях. Имхаилас жутко и неестественно лежал между ними.

– Умоляю! – крикнула она Эсменет, со смесью мки и растерянности на лице. – Прошу, не говорите своему мужу! Не на-а-адо… – Она мотала головой. – Пожа-а-алуйста… Я не хотееела!

Всю дорогу, пока они тащили Эсменет на улицу, где все выпялились на нее, продолжали доноситься причитания обезумевшей девушки, как у пятилетнего ребенка, словно все, что старше пяти лет, было в ней убито…

А не продано в рабство.

Ее привели не напрямую к Майтанету, как Эсменет предполагала. Вместо этого ее доставили в гарнизон охраны до конца ночи. Ее там избили, едва не изнасиловали и в целом подвергли издевательскому отношению, нередко свойственному слугам, которые захватывают врага хозяина. Ей не дали уснуть, держали в цепях. И заставили помочиться прямо в одежду.

На рассвете прибыл новый отряд рыцарей шрайи, на сей раз из инчаусти, элитных телохранителей шрайи. Разгорелся спор, переросший в казнь на месте и бегство троих ее прежних тюремщиков. Инчаусти в великолепных золотых кольчугах снова повели ее куда-то по улицам. Но они, по крайней мере, относились к ней с почтением, пусть и оставив в цепях. Просить их она не осмелилась, да и вообще разговаривать с ними, в итоге обретя то достоинство, которое приходит иногда в результате шока и изнеможения.

Она шла, еле передвигая ноги в сковавших их цепях, маленькая женщина посреди колонны сияющих доспехами воинов. Стояло раннее утро, и солнце едва появилось, поэтому улицы были еще пусты и серы. Несмотря на это, по мере продвижения в Кмирал собиралось все больше и больше людей, вытягивавших шеи и даже подпрыгивающих, чтобы получше ее рассмотреть. «Священная императрица!» – скандировали время от времени, а некоторые выкрикивали: «Шлюха!»

Крики привлекали новых людей, и весть бежала впереди их колонны, поэтому за каждым поворотом их встречали уже более плотные группы, зеваки, протирая глаза спросонья, выглядывали из окон, толпились на ступеньках, смотрели с крыши. Люди всех сословий и занятий, Эсменет замечала лица печальные и радующиеся, кто-то желал ей держаться, выражая сочувствие. Ни те, ни другие не вызывали у нее ни радости, ни отторжения. Рыцари Бивня проталкивались вперед, осаживая наиболее рьяных. На лицах большинства проступило выражение беспокойства. Капитан инчаусти, высокий седобородый воин, которого императрица, как ей показалось, узнала, наконец отдал приказ отстегнуть мечи в ножнах и действовать ими как дубинками.

Она только что была свидетельницей того, как насилие порождает насилие – но обнаружила, что ее это не волнует.

Люди не расходились, а двинулись следом за конвоем. Передние скликали еще больше людей, будя целые кварталы города по дороге, все больше жителей Момемна выходило на улицу. К тому времени, когда они достигли улицы Процессий, западнее Крысиного канала, марш перешел в состязание в скорости. Народ продолжал прибывать, и настроение толпы разогревалось все сильнее. Эсменет подгоняли. Было видно, как многие поднимали глиняные таблички, разламывая их, хотя неизвестно, проклятия то были или благословения.

Когда они выбрались из узких улочек, инчаусти встали вокруг нее в кольцо. Показался Кмирал в утренней дымке. Казалось, сюда стеклись все, кто мог, заполняя площади, скапливаясь у подножия памятников. Фасад храма Ксотеи из черного базальта возвышался над морем лиц и взметнувшихся кулаков. Голуби встревоженно кружили над соседними домами.

Инчаусти безостановочно продвигались вперед, возможно воодушевленные видом своих собратьев, выстроившихся сияющими рядами на первой площадке лестницы, ведущей в храм Ксотеи. Но, несмотря на усилия рыцарей Бивня, без устали молотивших ножнами тех, кто был поблизости, продвижение было совсем небыстрым. В какой-то момент Эсменет заметила справа над головами толпы обелиски в честь прежних правителей, словно острия огромных копий. Лицо Икуреи Ксерия III, поднятое навстречу встающему солнцу на одном из них, вызвало у нее странный, как в ночном кошмаре, приступ ностальгии.

Страницы: «« ... 2728293031323334 »»

Читать бесплатно другие книги:

В книгу «Сочинения» Оноре де Бальзака, выдающегося французского писателя, один из основоположников р...
В книгу «Сочинения» Оноре де Бальзака, выдающегося французского писателя, один из основоположников р...
Эта сказка – метафора, аллегория, где джинн – душа человека, а лампа, в которой он находится, – его ...
Эта книга – уникальная попытка современного французского богослова, католического священника Франсуа...
Эта великая книга должна быть у каждого человека наряду с Библией. Подобно Библии «Манифест мотиваци...
В учебнике рассматриваются основные теоретические положения и даются практические рекомендации, необ...