Воин Доброй Удачи Бэккер Р. Скотт
Старый колдун не стал убегать. Вместо этого он погнался за Нелюдем, бормоча заклинания и спотыкаясь на каждом шагу. Нелюдь уносил Суриллический Знак с собой, освещая опустошенную Гробницу.
Великий Раку не отступал, а просто наблюдал за ними невидящими глазами.
– Ваттит! – проревел Нелюдь.
Холод обжег колдуна, ибо Ваттит было именем из глубокого прошлого, из первых дней Войны, когда люди были рабами или вредителями. Ваттит Ужасный. Черный с золотом…
Отец Драконов.
Раку во всем своем гнилом великолепии возвышался над ними, грациозно изогнув лебединую шею, низко опустив громадную голову. Слепящее пламя вырвалось из щеристой пасти.
Треснули камни. Золото оплавилось. Такого Акхеймиону и не снилось. Все пропало кругом, залитое слепящим белым светом, ревом и искрами. Внешние Чары Акхеймиона просто сдуло. Внутренние прогнулись, затрещали, как раскаленные нити.
– Клирик! – позвал он, чувствуя, как язык пламени лижет его руку и щеку.
Медлить было нельзя. Моргая, он ступил в кромешную тьму, где мерцал Суриллический Знак Нелюдя.
Все залил слепящий свет.
Бушевали мехи в исполинской печи, и второй удар золотистого пламени метнулся к его ногам. Гром прокатился по трескающимся камням. Огонь окрасил потолок и высокие колонны пульсирующим рыжевато-желтым светом. Выкрикнув новое заклинание, Акхеймион забрался в проем рухнувшей двери, шагнул по фальшивому потолку парадной залы во тьму.
– Я куйя! – выкрикнул Нелюдь откуда-то из темноты. – Я ишрой! Я убил пятерых твоих сыновей и дочерей!
– ТЫ ВСЕГО ЛИШЬ СЛИЗНЯК! – проревело чудовище. – УЛИТКА БЕЗ ПАНЦИРЯ!
– Я Ниль’гиккас! Я Клирик! И ты выслушаешь мою проповедь!
Даже не видя его, Акхеймион знал, что Нелюдь, выкрикивая эти слова, бежит по невидимым развалинам.
– ГЛУПЕЦ. Я ПЕРВЫЙ. У МЕНЯ БРОНЗОВАЯ ШКУРА И ЖЕЛЕЗНЫЕ КОСТИ!
Старый колдун завис над проломленным потолком, где по краям торчали обломки древних, огромных камней.
– Ты слеп! – выкрикнул Клирик, и тонкое эхо его голоса потонуло в раскатах грома. – Ты нищий сборщик мусора, узник собственной злобы! Плоть твоя сгнила. Кремень твоей силы давно раскололся!
– А У ТЕБЯ С ВЕКАМИ СГНИЛА ДУША, КУНУРОЙ!
Чудовище изрыгнуло очередной поток ревущего пламени, осветив все расщелины и проломы в потолке. Акхеймион шагнул в пустоту, к центру бездны, над которой царил мрак, а внизу пылал огонь. Без поддерживающих колонн гранитные проемы склонились согласно прихотям веса и трещин. Он слез по самой длинной из опор, сошел вниз по присыпанному пылью ребру. Огни большие и малые горели повсюду между колонн. Он успел заметить, как Клирик пронесся меж дальних колонн и скрылся в тени. Он бежал кругами…
– Если я и умру глупцом, – выкрикнул Нелюдь, – я умру по своей собственной глупости! Но не рабом, как ты, Раку’жарой!
Акхеймион завис над обрывом, глянул вниз на ворочающееся чудище. Извиваясь, как раздувшаяся змея, Отец Драконов вертелся туда-сюда вслед за голосом Клирика, как пес на привязи, только вместо лая изрыгал огонь, вихри, крутящиеся в обгорелых проходах.
– Я ПРЕВЗОШЕЛ СВОИХ СОЗДАТЕЛЕЙ, – прогромыхало чудовище с блестящей чешуей. – ДАЖЕ ПРЕИСПОДНЯЯ МНЕ НЕ УКАЗ!
Старый колдун качнулся на краю, щурясь от искр и дыма. Чары его еле выдерживали. Клирик пытался отвлечь дракона. Отпуская колкие насмешки, чтобы уязвить его гордость, правитель Нелюдей совершенно запутывал его, пока Акхеймион делал свое дело…
Еще бы знать, что это за дело.
– Ты все кружишься, – смеялся Клирик., – извиваешься в норах! И так вечно, Раку’жарой! Задумайся! Задумайся о веках, проведенных в руинах!
Слепое чудище топало, тычась в разные стороны, прямо под ним. Оно размахивало рогатой головой, пытаясь приблизиться к Нелюдю, изрыгая потоки извивающегося пламени. Акхеймиона чуть не рвало от мерзкого запаха гнили.
– РАЗРУШЕНИЕ – МОЕ ПРАВО!
Думай же, думай, старый дурак!
– Я ПОМНЮ ТАКОЕ, КУНУРОЙ, ЧТО ТЕБЕ И НЕ СНИЛОСЬ! Я КРУЖУСЬ В ПУСТОТЕ ПРОПЛЫВАЮЩИХ СТОЛЕТИЙ! НАБЛЮДАЯ, КАК МОИ СОЗДАТЕЛИ ПРОПАДАЮТ ОДИН ЗА ДРУГИМ, КАК ЛЕПЕСТКИ АКАЦИИ! ИХ ОСТАЛОСЬ ВСЕГО СТО СОРОК ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ, И ОНИ ОПЛАКИВАЮТ СЕБЯ, ПОНИМАЯ, ЧТО ДО СИХ ПОР ПРОКЛЯТЫ!
Драконы! Чудовища, выращенные для того, чтобы сразиться и уничтожить древних куйя! Сколько гностических копий сломалось в волшебных схватках, сколько людей погибло в них…
Что бы сделал Сесватха?
– Они остались, только чтобы прийти сюда, сломленные и изнемогшие! – выкрикнул Клирик.
– ДА, ДА! НАКОНЕЦ-ТО! ОБЕЩАННОЕ ВЕРНУЛОСЬ! Я БЫЛ ПЕРВЫЙ – ПЕРВЫЙ! С ЖЕЛТОЙ ОХРОЙ НА ПЛЕЧАХ Я ПЕРВЫЙ СТУПИЛ НА ЗЕМЛЮ СО СВЯТОГО КОВЧЕГА, ЧТОБЫ ВЗГЛЯНУТЬ НА ЗЕМЛЮ НАШЕГО ПОКАЯНИЯ!
Смех Клирика, ясный, как солнечные лучи, прорезал раскаты эха.
– А теперь посмотри на себя! Ты слеп! Прячешься в грязи! Свернулся в мерзости мертвых веков!
Раздался рев, словно вода мощным потоком вырвалась наружу.
– ПОТОМУ ЧТО ЭТОТ МИР ЕЩЕ ЖИВ! – проревело чудовище. – ПОТОМУ ЧТО ЭТОТ МИР ОТКАЗЫВАЕТСЯ УМИРАТЬ!
Пошатываясь над драконом, Акхеймион выкрикивал заклинания, тощий старик, вопящий слабым старческим голосом. Новиратический Шип, Боевое заклинание гностиков, который использовали, чтобы пробиться через главные ворота города.
– СМЕРТЬ! СМЕРТЬ – НАШЕ СПАСЕНИЕ!
Свет собрался в клубок в вытянутых ладонях Акхеймиона. Могучий Раку закрутил головой из стороны в сторону, поднял дымящуюся морду как раз с последними словами заклинания. Линии света прорезали пространство, преломляясь и пересекаясь, образуя летящие плоскости треугольников, отражаясь от вершин, передавая свет от одной стороны к другой и летя вниз, как молния или стрела…
Грохот, от которого лопались сосуды, потряс все вокруг.
Шип взорвался на левом плече взревевшего чудовища, опрокинул его набок с груды сокровищ. Ваттит хлестал хвостом, испуская потоки ревущего огня. Сверкающее пламя струей взметнулось вверх, петушиным хвостом окатило свод пещеры. Каскады камней посыпались вниз.
Акхеймион, низко склонясь в проеме, бормотал одно заклинание за другим.
Внизу гремел гром.
Он слышал его раскаты сквозь пронзительные вопли дракона: это Нелюдь Куйя пел свою всесокрушающую песнь. Пение прославленного Ишроя, героя древних веков, который приближался к своему заклятому врагу.
Старый колдун, прочно стоя на краю, выкрикнул еще одно Новиратическое заклинание. Под ним извивался Отец Драконов, плюясь огнем в отблески раскаленного света Куйя. Свет пылал на ладонях Акхеймиона, окрашивая руки алым накалом…
Но дракон лишь отскакивал, а не защищался. Шип колдуна выдолбил ямы на склонах груды. Побитый и истерзанный, дракон выгнулся в подземном своде, расправил поврежденные крылья. Акхеймион на миг почувствовал себя хрупким и маленьким перед бронированным чудищем. Свет пламени освещал его нижнюю часть, пестрел на рогах и чешуйчатых боках. Крылья черпали темный воздух…
Он знал, понял Акхеймион. Чудовище запрокинуло назад свой побитый череп, со злобным свистом разверзло пасть.
Оно точно знало, где стоит колдун.
Огонь.
Чары растеклись в потоке пламени. Его затрясло. Кожа покрылась пузырями. Он выпустил новые Чары…
И камень обрушился под его ногами.
– БЕСЧИСЛЕННЫЕ ГОДЫ! – раздалось в пещерных сводах. – ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ЛЕТ Я ЖИЛ БЕЗ ГЛАЗ!
Старик упал, кувырком покатился по груде сокровищ. Сел, моргая и откашливаясь. Он пытался за что-нибудь ухватиться, пока летел вниз. Совершенно оглушенный, Друз не мог собрать рвущиеся изнутри и снаружи голоса в единый хор, необходимый для колдовства. Он яростно заколотил по пылающим волосам и бороде. И тут почувствовал, как рука тянет его наверх, увидел Клирика, взирающего на него, его фарфоровое лицо, исполненное тревоги и облегчения. Услышал завывание пламени, треск и грохот обвалов. Валились древние колонны. Падали каменные пласты. Весь мир словно сжался, а потом обрушился на них.
Камни градом посыпались на Чары Нелюдя, словно боги колотили кулаками по ним.
Последние частицы света погасли, наступила полная темнота.
В ушах звенело. Во рту был вкус пыли.
– Он похоронил нас, – проговорил Правитель Нелюдей, когда все стихло. – Замуровал здесь.
Мимара скинула ботинки.
Развязала шнурки на жакете, стянула его, обнажая плечи, и он сам мягко соскользнул вниз. Выпростав руки, сбросила его на листву.
Расстегнула застежки и, вздрогнув от дурного запаха, сняла блузу через голову. Бретельки упали с плеч. Она подставила обнаженную грудь свежему воздуху. Сосцы поднялись от поцелуев легкого ветерка.
Потом развязала кожаные штаны. Извиваясь, стянула их до колен. Шагнула из них, открывая воздушным потокам бедра… свое лоно.
Схватила проволочный циркумфикс, который она подобрала на поле битвы, висящий меж грудей, решив снять, но потом передумала, не желая отказываться от символической защиты, пусть даже ложной.
Скальперы смотрели, не шевелясь. Сарл свободной рукой потирал себе промежность. Под мышкой он по-прежнему держал голову Капитана. Даже Колл, полумертвый от изнурения, глядел с похотливой алчностью. Их осталось всего пятеро, но рядом с ними будто толпилось множество других, сидя на заросших развалинах, глядя во все глаза, одни – злобно, другие – с жалостью и надеждой, но большей частью – с похотью и откровенным желанием.
Мимара думала, что с кирри идти будет легче, что снадобье доставит ее туда, где она всегда пряталась – в этом ведь не было ничего нового. Но она ошибалась. Чтобы спрятаться за своими движениями, нужно иметь больше сил, а у нее их не было.
Кирри свело на нет все ее усилия.
Ее передернуло от более глубинного чувства, чем просто стыд, словно сброшенные одежды были чем-то большим, чем кожа и ткань. Покровом из надежд и иллюзий, к которым она обращалась в бегстве от боли, но тщетно. Ведьма. Принцесса. Воительница. Все это ложь, которую она вызывала в воображении, чтобы скрыть факт своего порабощения.
Впервые она была полностью той, кем было ей предначертано быть. Колчаном на бедре лучника. Подушкой под головой короля. Имуществом. Сосудом с пищей. Источником удовольствий и потомства…
Нагой.
Колдун и Нелюдь припали к земле, выждав, наверное, сотню мгновений, пока уляжется шум, и вслушиваясь в пещерную черноту чуткими ушами. Ничего не было слышно, кроме грохота оседающих обломков.
Владея воздушной геометрией, они принялись раскидывать массивные камни и обломки стен. На протяжении всей истории правители искали способы, как склонить Избранных к служению, к работам, которые можно выполнить только ценой страданий и пота многих тысяч. Дороги. Укрепления. Храмы. Войны. Для людей, которые могли манипулировать самой системой сущего, чародеев, требования выполнить такие работы вызывали лишь ярость, сродни просьбам к лорду омыть ноги нищим. Как заявлял Тсотекара, гранд-мастер исчезнувшей школы Сурарту, Триаму Великому: выполнять труд рабов – значит быть рабами, – и эти слова стали широко известны.
Но до сих пор по прихоти судьбы все люди, независимо от своего положения, время от времени играют роль слуг. Каждый колдун знает, что некоторые заклинания пригодны для того, чтобы двигать камни.
Тьма грохотала от их раскопок. У них за спиной простирались развалины Сокровищницы, света их жалкого огонька не хватало на весь сумрачный мир, который не хотелось исследовать, чтобы не погрузиться в безнадежные поиски золотого футляра с картой среди руин и обломков. Только две колонны остались стоять, другие лежали, как поваленный лес. Каменные осколки продолжали сыпаться с разрушенных утесов и площадок.
Пыхтя от напряжения, Акхеймион запускал руки в груду обломков от зубчатых стен, разгребал их вспышками волшебных огней. Обломки сыпались на освобожденное пространство, которое он расчистил, но уже не в таком количестве. Ступая по ненадежному, разъезжающемуся под ногами щебню повергнутых и покосившихся колонн, они двинулись вперед, пробиваясь к выходу. Когда свет наконец забрезжил по краю верхних обломков, они остановились, чтобы перевести дыхание и собраться с силами.
– Эта тварь ждет нас, – сказал Клирик.
Акхеймион кивнул. Он живо представил Ваттита, лежащего в проходе, который только и ждет, чтобы пустить струю извивающегося пламени. Устраивать засады было печально известной тактикой Раку. При всей своей дикой мощи они были исключительно умными и коварными созданиями, – гораздо хитрее, чем шранки. Жертве не оставалось иного выбора, как только спрятаться в нору и попытаться выжить под натиском силы…
– Один из нас должен прикрывать, – сказал он, – а другой в это время бросится в огонь.
Нелюдь, не успев кивнуть, резко обернулся во тьму за спиной.
Нахмурившись, Акхеймион проследил, куда направлен его взгляд, и, прищурившись, всмотрелся в пустоту наверху. Поднял палец, чтобы соскрести пыль…
Вломившись в дымку света, словно призрак, ставший реальным, сверкающим чудищем, дракон вытянул когти, захлопал крыльями, пасть разверзлась, скрывая увенчанную рогами голову…
Он выскочил из мрака. Акхеймион в тщетной попытке защититься выбросил руки вверх.
Все охватил огонь.
Мужчины безмолвно взирали на нее.
– Что вы видите? – спросила она.
Звук ее голоса словно встряхнул их. Лицо Галиана потемнело от безотчетной ярости.
– Видим? – выкрикнул он, и лицо у него задергалось от навязчивого тика. – Я вижу, что все осквернено. Ты… И Гробница вон там… А когда мы вернемся, любые лакомства, каждый персик и каждая шелковая подушка в Трехморье будут наши. Я вижу вкусный мир, моя маленькая блудница, и я намерен пировать!
Блудница. От звуков этого слова что-то шевельнулось в ней, давно забытая привычка. Она знала, как обуздать и направить самые безумные страсти мужчин…
– А душа? – спросила она спокойно. – Как же душа?
– Для ведьмы не будет ничего хуже, уверяю тебя.
– Разграбим, – засмеялся рядом с ним Поквас.
В осанке зеумского меченосца было что-то неловкое и развратное, словно он склонился к ногам, уже поднятым. Даже было видно, как выгнулся его фаллос в штанах.
– Грабь… грабь…
Галиан двинулся к ней.
Она пыталась отыскать в душе ненависть, которая всегда питала ее силу, но смогла только вызвать моменты любви и нежности. Она улыбнулась сквозь слезы. Провела теплыми ладонями по изгибу своего живота. В первый раз она осмелится сжать, схватить того, кто вторгнется в нее.
Ну, здравствуй, малыш…
Галиан, сжав ей горло, замотал ее головой из стороны в сторону.
– Сладкий Сейенус… – пробормотал он почти с нежностью. – Ты и вправду красива… Только жаль червячка.
– Червячка? – с трудом выдохнула она.
– Личинку, что ты носишь в своем чреве.
Слезы брызнули у нее из глаз.
– Почему? – спросила она, готовая разрыдаться.
Колумнарий наклонился так близко, что чуть не провел языком по лицу.
– Боюсь, что он не выдержит моего натиска.
– Нет! Прош…
– Да! – выкрикнул он с новым приступом бессердечия. – Нам в персиках червяки не нужны, правда, ребята?
Поквас и Ксонгис опять расхохотались, на этот раз нервно и по-мальчишески. Их легко было увлечь и повести за собой. Они переминались у границ дозволенного, позволяя себе только думать о нем.
Ятвер… Милая Богиня, помоги…
Ее голова была зажата в тисках его рук. Опустив глаза, она видела линию своей щеки. Но потом они встретились с его маниакальным взглядом…
И Око Судии открылось…
Она смотрела на нечто… необъяснимое.
Противоречивые чувства смешались в ней, словно она была женой этого скальпера, единственной, которую всю жизнь били, единственной, которая понимала его. Ведь нет греха без слабости, нет преступления без нужды или страдания. Она видела через трещины в черствой корке его детские страдания. Розги отца, кулаки брата. Голод и нужду и потребность, чтобы им восхищались и уважали, чтобы украсть то, чем он не хочет делиться…
Она любила его и презирала. Но больше всего боялась за него.
Мимара часто задумывалась, как описать то, что она видит – нравственный облик вещей, целой жизни. Она даже скорее не видела, а вспоминала, словно заметив знакомый томик в доме друга. Сам предмет полон значения, но все подходы к нему – заветные и грешные – видны неотчетливо. Только общий итог был ясен, как бы он ни смущал. Вот что виделось чаще всего: баланс добра и зла, нацарапанный в душе приговор.
Но порой, если сосредоточиться, перед Оком колыхалась книга жизни, и преступления становились очевидны, как образы плотских утех, мелькающие перед глазами у изголодавшегося по любви.
И гораздо реже являлись в подробностях картины их грядущего проклятия.
В глазах колумнария нарастала паника и ярость. Мимара сжала его запястье.
– Галиан… – выдохнула она. – Еще не поздно. Ты можешь спастись от… от…
Что-то в ее тоне или словах подействовало на него – возможно, их исступленная искренность.
– От преисподней? – расхохотался он. – Там и так слишком много народу.
Муки ада. Он будет сжиматься, съеживаться по ту сторону света. Его будут ломать, и ободранные бесчисленные лепестки его души облетят в сернистом пламени под вопли несчастных. Крики и боль смешаются, накладываясь друг на друга.
Она видела его будущее, промелькнувшее в его глазах, венцом светящееся вокруг головы. Его страдания извергнутся, как краска, которая пачкает и чернит произведения искусства. Душа будет перелетать от одного пирующего Сифрана к другому, нескончаемо расплескивая мучения, как молоко.
Она увидела истину Экскрусиаты, Ста Одиннадцати Преисподних, изображенных на стенах Жанриамы в Самне.
– Галиан. Галиан. Ты д-должен выслушать. Пожалуйста… Ты не представляешь, что тебя ожидает!
Он попытался прогнать страх усмешкой. Теперь он ее уже не держал, а скорее душил.
– Ведьма! – сплюнул он. – Ведьма!
И швырнул на сырую землю. Она вскрикнула. Раздвинул ей колени, прижал к земле, расстегивая штаны. Пряжка ремня врезалась в бедра. Сучки кололи плечи и ягодицы. Холодные листья липли к спине, как чешуйки рептилий. Он тяжело дышал, взгляд его затуманился. От него пахло дерьмом и гнилыми зубами.
Мир закружился, взревел от его свершившегося проклятия.
Она вскрикнула, прошептала ему в ухо:
– Я прощаю тебя…
Освободила его от этого последнего греха.
Чудовище притаилось, выжидая, пока они пробьются к передней зале, попав в тупик, где уже не сбежать и не зайти с боков. Но ловушка не сработала. Не стой они плечом к плечу, объединив свои силы, они бы уже были мертвы.
Ваттит явно не мог на слух оценить расстояние между ними…
Пламя бурлило и металось вокруг них, ослепляя, уничтожая паутинку заклинаний, которые они выкрикивали. Огонь преисподней опалял камни, и они текли и взрывались от жара.
А потом чудище само обрушилось на них, словно крокодил – на пташек. В дикой злобе он рвал и метал, пока чародей-гностик и маг Куйя пели заклятия, медленно собирая защитные чары.
Скалы гудели и трескались, а волшебное бормотание не прекращалось.
Все ревело и пылало. Чешуя блестела, вспыхивая алым, как кровь младенца. Когти величиной с телегу царапали камень. Огромная голова врезалась в стены, ломая рога толщиной с молодое деревце.
Трескалось и разбивалось вдребезги магическое стекло, камни дождем сыпались вниз. Обломки плавились и застывали, как кровь.
– Он живет благодаря слуху, – выкрикнул старый колдун между раскатами.
Сверкая глазами, Ниль’гиккас кивнул с мгновенным пониманием.
Чудовище выросло над ними. Извергло очередной обжигающий поток. Все стало аморфным и ослепительным. Чары, потрескивая, пылали…
Но правитель Нелюдей бросился в атаку, с воем выкрикивая заклинания на древних языках. Акхеймион едва мог разглядеть свет его чар – лишь тонкие голубые параболы, изогнувшиеся в высоте…
Исчадие ада приподнялось, пустило пламя по обгоревшим грудам справа. Огонь с шипением пронесся по земле, а сам Ваттит, мертвый Отец Драконов, завертелся на месте. Из его глазницы валил дым.
– В голову! – закричал Акхеймион. – Целься в голову!
Они напали на чудище, Человек и Нелюдь, как встарь. Пронизали воздух сетью разящих, ослепляющих лучей. И дракон взвыл, завизжал, как свинья, которую бросили в кипящее масло.
Они кинулись за ним в погоню. Ваттит яростно бил крыльями по земле, взметая тучи пепла и пыли. Но они не упускали его из виду.
Геометрия накала. Геометрия разгрома.
Как мотылек в банке, Ваттит бился о пещерный свод, стараясь обрушить на них камни. Слепой и глухой, он плевался огнем во все стороны…
Чародей-гностик завис над одной из двух оставшихся колонн, обстреливая светом, который раскалывал и сотрясал. Маг куйя парил над чудищем, бормоча сжигающие заклинания. Они обрушивали удары один за другим, пока не раскалились докрасна железные кости, пока голова Ваттита не превратилась в горящее месиво, обугленную культю с зубами.
Чудовище рухнуло, и Акхеймион, ликуя, слетел вниз, уверенный, что они одолели его. Но оно, грохнувшись набок, замолотило в воздухе лапами. Потом подняло обгоревшую морду, с жалким ворчанием принюхалось. И безошибочно направилось к выходу.
Бросившись, как змея, он пробился сквозь заслон их чар, вырвался наружу в бледно мерцающие полости.
Они кинулись к пролому и очутились будто в жерле опрокинутой башни. Но дракон оказался гораздо быстрее: с далекого неба до них донесся его пронзительный вой. Они начали взбираться, кашляя и задыхаясь, и выбрались в кольцо Турели. Щурясь, выбрались на полуденный свет. У старого колдуна сердце выпрыгивало из груди, когда он наконец добрался доверху.
Ваттит метался на свету, раскидывая деревья и тучи грязи. Он отскакивал от стен Библиотеки и падал в заросли. Трещали стволы и ветви. В ореоле пыли задрожали и скрылись кроны деревьев. Чудовище, плюясь огнем, издавало оглушительные вопли, которые гвоздями впивались в уши.
А потом, внезапно поднявшись в воздух, ужасный дракон полетел, переливаясь белым, черным и золотым, порванные крылья колотили по верхушкам деревьев, словно по колосьям пшеницы. Сверкая чешуей, Отец Драконов полетел в небо, кружась и дымя, как птица, охваченная огнем. Пораженные, Нелюдь и человек провожали его взглядами, пока он не превратился в мошку на горизонте и не пропал среди медленно плывущих облаков.
Клирик взобрался на вершину разрушенной внутренней стены, следя за драконом. Огненные шлейфы неслись вслед за ним, бросая оранжевые отсветы на лицо Нелюдя. Его кольчуга сияла на солнце, и впервые старый колдун заметил тонкие линии филиграни на ее бесчисленных кольцах.
Цапли. Цапли и львы.
– Победа! – выкрикнул Акхеймион с облегчением и восторгом. – Победа, достойная Саг!
И запнулся во внезапном озарении. Чего стоит слава, если никто ее не помнит?
И что такое жизнь, не осененная славой?
Нелюдь молча обернулся к нему.
– Ты не запомнишь, так ведь?
– Тень, – ответил Нелюдь, опять переведя взгляд в небо. – Я запомню тень, которую он отбрасывал.
Он посмотрел на старого колдуна.
– Тень от него, лежащую на последующей скорби.
На последующей скорби.
Старый колдун встретился глазами с Правителем Нелюдей, выдержал сотню мгновений. Наконец он медленно кивнул и поскреб подбородок под остатками опаленной бороды.
– Да, – сказал он. – Сесватха тоже любил тебя.
Галиан, сопя и кряхтя, сделал свое грязное дело, железной тенью нависая над ней, а потом рухнул на траву.
Она резко села, увидев, как он выгнулся дугой на лесном ковре, брыкаясь ногами и тщетно пытаясь дотянуться до спины. Колл стоял над ним, сутулый и истощенный, сжимая и разжимая кулаки. Галиан перекатился на живот, поперхнувшись и вскрикнув. Из-под левой лопатки торчала рукоять кинжала, и черно-алый кровавый цветок расцветал на кольцах его кольчуги.
Все на мгновение оцепенели. Потом Ксонгис бросился к Галиану на помощь, а Поквас, выхватив из ножен кривую саблю, рассек ею воздух и занял боевую позицию.
– Проклятый Ущерб! – выкрикнул он. – Я давно знал, что нужно перерезать тебе горло!
Сжимая в руках голову лорда Косотера, Сарл сидел на его безжизненном теле, раскачиваясь из стороны в сторону и безумно хихикая. Позади него, там, где находилась Священная Библиотека, сквозь листву замелькали сполохи света. Послышался рев и свист…
Поквас с яростью обрушился на того, кто назывался Коллом. Его сабля, мелькая, как струи серебристой туши, оставляла в воздухе мгновенные наброски. Колл играючи проскальзывал меж них, уклонялся, отскакивал…
Но тут зеумский меченосец внезапно остановился, глаза его с недоверием расширились.
Колл бросился вправо, прокатился по земле, как краб, туда, где на трупе Капитана сидел Сарл. Сержант поспешил отползти назад.
Существо, звавшееся Коллом, перескочило за него, перекатилось к забытому мешку Капитана и вскочило на ноги, потрясая Белкой. Оно стояло, пригнувшись, переводя взгляд от Покваса к Ксонгису, который с натянутым луком занял позицию сбоку.
Неподалеку раздались взрывы. Титанический рев огласил небо.
А изможденный Ущерб принялся хохотать, и смех, вначале похожий на человеческий, перешел в волчий вой. Ксонгис пустил стрелу. Колл ударил Белкой, но промахнулся. Стрела с глухим стуком вонзилась ему в шею.
Колл упал назад, но как-то ему удалось перекатиться на ноги. Свободной рукой он схватил стрелу. Выдернул.
Закричал.
Пальцы его разжались и разошлись в стороны.
Мимара, пошатываясь, подошла к умирающему Галиану.
Выкрикнув что-то на зеумском, Поквас подскочил к Коллу, рисуя саблей в воздухе письмена. Зазвенела сталь. На Белке осталась зарубка, но меч не сломался. Ксонгис выпустил еще две стрелы. Колл сделал выпад, избежав первой, но вторая попала ему в бедро. Он едва выдержал натиск черного гиганта.
Мимара, не дыша, смотрела на схватку. Кирри пульсировало в венах, заставляя сердце стучать, как боевой барабан.
Ксонгис крутнулся при ее приближении, выпуская очередную стрелу. Она просвистела мимо ее левого уха, словно вспарывая воздух. Мимара вонзила меч Галиана в подмышку имперскому следопыту. Она чувствовала в нем дыхание смерти, оно передалось по лезвию и рукоятке меча.
А позади, где силуэтом высились руины, горел лес. Сарл опять принялся хохотать, подвывая, его лицо раздробилось на тысячу морщинок.
Свистящая сабля настигла Колла в прыжке. Существо накренилось в воздухе, пытаясь приземлиться на здоровую ногу, и грохнулось на спину. Зеумец торжествующе взвыл в предвкушении конца…
И потому не услышал ее приближения.
Дым скапливался над поверженными укреплениями, кружась, уносился в высокое небо. В разрушенной Библиотеке под порывами шквалистого ветра ярко разгорелся огонь, поднимая тучи искр и пепла вокруг колдуна и Нелюдя.
– Не делай этого! – выкрикнул Акхеймион.
Стоя на стене, откуда он наблюдал за полетом дракона, Клирик сорвал с кожаного шнурка мешочек, покрытый рунами. Он задумчиво посмотрел на него, взвешивая на ладони. У Акхеймиона сердце сжалось в груди, когда он увидел, как раскачивается мешочек прямо у открытого пламени. Он понял, что поклонялся ему. Складки собрались у его горловины, затянутой шнурком. Он слегка оттопыривался по бокам, будто в нем сидела мышь. Теперь казалось абсурдным, что такой ничтожный предмет стал талисманом, фетишем, от которого зависела вся экспедиция. Мешочек с сажей.
– Нет! – закричал Акхеймион.
Но было уже слишком поздно. Клирик, склонив голову набок, словно хотел почесать ухо о плечо, перевернул мешочек кверху дном. Прах Ку’жары Синмоя высыпался серой струйкой. А ветер развеял его в воздухе.
– Не надо было! – выкрикнул старый колдун.
Темные глаза, не мигая, уставились на него.
– Я уже сделал…
– Почему? Зачем?
– Потому что я не помню побед… – И голос его дрогнул, будто он потерял нить.
Внезапный гнев исказил его лицо.
– Только предательство! – проревел он. – Горе и разрушение!