Печальный кипарис Кристи Агата
Пуаро позвонил у двери коттеджа сестры Хопкинс. Та встретила его не очень приветливо, но тем не менее ему было разрешено переступить порог. Очутившись в доме, он не мешкая приступил к делу.
— Знаете, зачем я пришел сюда? Я хочу, чтобы вы рассказали мне правду.
Сестра Хопкинс была возмущена и разгневана:
— Что вы под этим подразумеваете, хотела бы я знать? Всегда и везде я говорю правду. Я рассказала на следствии о пропаже морфина, хотя многие на моем месте умолчали бы об этом. А ведь я знала, что меня будут порицать за халатность, за то, что я оставила свой чемоданчик внизу. Так оно и получилось, и, могу вас заверить, это не пошло на пользу моей, служебной характеристике. Но мне было все равно: я знала что-то относящееся к делу и рассказала об этом. Так что оставьте при себе свои намеки, мистер Пуаро! О смерти Мэри Джеррард я рассказала абсолютно все, что знала, ничего не утаила. Да я в этом присягу готова дать.
Пуаро не делал попыток прервать ее, давая раздраженной женщине возможность выговориться. Когда та выдохлась и замолчала, он заговорил спокойно и доброжелательно:
— Я вовсе не утверждаю, будто вы умолчали о чем-то связанном с преступлением. Я прошу вас рассказать мне правду не о смерти, а о жизни Мэри Джеррард.
Явно озадаченная и несколько смущенная этими словами, его собеседница произнесла:
— Не знаю, что вы, собственно, имеете в виду…
— Я помогу вам. Я расскажу то, о чем знал из намеков сестры О’Брайен и со слов старой миссис Слэттери, которая прекрасно помнит события двадцатилетней давности. Итак, более двадцати лет назад два человека полюбили друг друга. Одним из них была овдовевшая за несколько лет до этого миссис Уэлман, женщина, способная на глубокое и страстное чувство. Другим был сэр Льюис Райкрофт, имевший несчастье жениться на женщине, которая вскоре после свадьбы безнадежно потеряла рассудок. Тогдашние законы лишали его возможности развестись, а леди Райкрофт, чье физическое здоровье было превосходным, могла прожить и до девяноста лет. О романе между этими двумя людьми, я полагаю, догадывались, но внешне они соблюдали все приличия и были крайне осторожны. Затем сэр Льюис Райкрофт был убит на войне.
— Ну, и что же? — спросила сестра Хопкинс.
— Я предполагаю, — продолжал Пуаро, — что после его смерти родился ребенок, и ребенком этим была Мэри Джеррард. Но если, с моей стороны, это лишь предположение, то вы, возможно, располагаете неопровержимыми доказательствами. Так ли это.
Сестра Хопкинс, нахмурившись, сидела минуты две Молча. Потом она резко поднялась, пересекла комнату, открыла ящик письменного стола, достала оттуда конверт и принесла его Пуаро. Она сказала:
— Я объясню вам, как это попало ко мне в руки.
После смерти Мэри я заканчивала уборку в сторожке и наткнулась на этот конверт. Видите, что на нем написано.
Пуаро прочел подпись, сделанную выцветшими чернилами: «Переслать Мэри после моей смерти».
— Это писал не Джеррард, — пояснила сестра Хопкинс, — а мать Мэри, умершая 14 лет назад. Она адресовала это письмо девочке, но старик держал его у себя, так что Мэри не получила его. И слава богу! До самой смерти она могла высоко держать голову, и ей нечего было стыдиться.
Помедлив, она продолжала:
— Письмо запечатано, но, когда я нашла его, я, сознаюсь, вскрыла конверт. Ведь Мэри была мертва, а я все равно кое о чем уже догадывалась. Никого, кроме нее, это не касается, но мне почему-то не хотелось уничтожать письмо. Впрочем, лучше прочтите его сами.
Пуаро извлек из конверта листок бумаги, исписанный мелким угловатым почерком:"Я пишу правду на тот случай, если она когда-нибудь понадобится. Я служила горничной у миссис Уэлман из Хантербери, и она была очень добра ко мне. Я попала в беду, но она не отвернулась от меня и вновь взяла меня к себе на службу, когда все было кончено. Но ребенок умер. Моя хозяйка и сэр Льюис Райкрофт любили друг друга, но не могли пожениться, потому что у него уже была жена, которую заперли в сумасшедший дом. Он был настоящий джентльмен и обожал миссис Уэлман. Его убили, а она вскоре после того сказала мне, что у нее будет ребенок. Потом она отправилась в Шотландию и взяла меня с собой. Ребенок родился там, в Ардлохри. Боб Джеррард, который бросил меня, когда я попала в беду, снова начал писать мне. Мы договорились, что он женится на мне, мы поселимся в сторожке и ребенок будет считаться его дочерью. Если мы будем жить в поместье, никого не удивит, что миссис Уэлман интересуется девочкой и заботится о ней. Она думала, что для Мэри будет лучше, если та никогда не узнает правду. Миссис Уэлман дала нам обоим порядочно денег, но я помогла бы ей и без этого.
Я была довольно счастлива с Бобом, но он так и не привязался к Мэри. Я молчала обо всем и никому ничего не говорила, но «думаю, что надо написать правду на случай, если я умру.
Элиза Джеррард, урожденная Элиза Рили».
Эркюль Пуаро глубоко вздохнул и вновь сложил письмо. Сестра Хопкинс спросила с беспокойством:
— Что вы собираетесь с этим делать? Они все теперь мертвы. Ни к чему ворошить старое. Пусть мертвые мирно спят в своих могилах, вот что я скажу.
Пуаро ответил:
— Нужно думать о живых.
— Но это не имеет никакого отношения к убийству.
Голос Пуаро звучал серьезно:
— Вы ошибаетесь: возможно, это имеет к нему самое прямое отношение.
И он вышел из коттеджа, а сестра Хопкинс смотрела ему вслед, открыв от изумления рот.
Задумчиво шагавший по дороге Пуаро вдруг услышал за собой нерешительные шаги. Он обернулся и увидел Хорлика, молодого садовника из Хантербери. Тот смущенно теребил в руках кепку.
— Простите, сэр, не могу ли я поговорить с вами?
— Разумеется, друг мой. В чем дело?
Пальцы Хорлика начали еще ожесточеннее мять кепку.
— Это насчет той машины.
— А, машины, которая была у калитки в то утро?
— Да, сэр. Доктор Лорд говорил сегодня, что она не его, но это не так. Это была его машина, я готов поклясться в этом.
Пуаро напомнил с легкой улыбкой:
— Но доктор Лорд говорит, что в то утро он был в Уинтенбери.
Хорлик не знал, куда деваться от смущения.
— Да, сэр, я слышал. Но все равно это была его машина, сэр, я готов присягнуть в этом.
— Благодарю вас, Хорлик, — мягко сказал Пуаро.
— Вероятно, именно это и придется сделать.
Часть третья
Глава первая
Было в помещении суда жарко? Или, наоборот, очень холодно? Элинор Карлайл не могла бы ответить на этот вопрос. Ее попеременно то сжигал лихорадочный жар, то сотрясал озноб. Конца речи обвинителя она не слышала.
В уме она вновь, этап за этапом, переживала все случившееся, начиная с того дня, когда пришло то злополучное письмо, и кончая моментом, когда полицейский офицер объявил ей: «Элинор Катрин Карлайл, у меня на руках ордер на ваш арест по обвинению в убийстве путем отравления Мэри Джеррард 27 июля сего года, и я обязан предупредить вас, что все сказанное вами будет зафиксировано в письменной форме и может быть использовано в качестве доказательства в ходе суда над вами».
И вот она стоит перед судом, а сотни глаз устремлены на нее с беспощадным любопытством.
Только присяжные не смотрят на нее. Они старательно отводят взгляды. Элинор подумала: «Это потому, что они знают, какой приговор скоро вынесут».
Доктор Лорд дает показания. Неужели это тот самый Питер Лорд, энергичный молодой врач, который был в Хантербери таким добрым и дружелюбным? Сейчас он держится сухо, подчеркнуто по-деловому. Монотонно звучат ответы на задаваемые ему вопросы: да, его вызвали по телефону в Хантербери-холл; слишком поздно для того, чтобы можно было что-либо сделать; Мэри Джеррард скончалась спустя несколько минут после его прихода; причиной смерти является, по его мнению, отравление морфином.
Защитник сэр Эдвин Балмер поднимается для перекрестного допроса.
— Вы были лечащим врачом покойной миссис Уэлман?
— Да.
— Во время ваших визитов в Хантербери в июне вам случалось видеть вместе обвиняемую и Мэри Джеррард?
— Несколько раз.
— Каким было обращение обвиняемой с Мэри Джеррард?
— В высшей степени естественным и вежливым.
— Вы никогда не замечали «ревнивой ненависти», о которой столько говорилось здесь.
Питер Лорд, решительно выпятив подбородок, твердо ответил:
— Нет, никогда.
Элинор подумала: «Но он видел, видел… Он лжет ради меня. Он знал…»
После перерыва суд возобновил работу.
Доктор Алан Гарсиа, видный патологоанатом, подробно, во всех деталях распространяется насчет содержимого желудка умершей: хлеб, рыбный паштет, чай, следы морфина. В организм поступило примерно четыре грана морфина, в то время как смертельной может стать доза даже в один гран.
Поднимается довольно благодушно настроенный защитник.
— Нет никаких особых признаков, доказывающих, что морфин был именно в рыбном паштете, а не попал в организм каким-то другим путем?
— Нет.
— Следовательно, морфин мог быть и просто проглочен, скажем, в виде таблетки?
— Теоретически, да.
Слово для перекрестного допроса предоставляется обвинителю, сэру Сэмюэлу Эттенбери:
— Вы, однако, считаете, что морфин был принят одновременно с пищей и питьем?
— Я убежден в этом.
— Благодарю вас.
Инспектор Брилл приносит присягу и дает показания с автоматизмом, выработанным долгой практикой.
— Вызов в дом… Слова обвиняемой: «Это, наверное, недоброкачественный рыбный паштет»… Обыск… Одна банка из-под паштета была уже вымыта, другая оставалась наполовину заполненной… Дальнейший обыск в буфетной…
— Что именно вы обнаружили?
— В щели между досками пола я нашел маленький кусочек бумаги.
Клочок бумаги передается присяжным для ознакомления.
Таблет
Гидрохлори
Морфин 12
— Что, по-вашему, это было?
— Обрывок этикетки из тех, что наклеиваются на стеклянные трубочки с морфином.
Неторопливо поднимается защитник.
— Вы нашли этот клочок бумаги в щели на полу?
— Да.
— Но вы не обнаружили остатка этикетки, трубочки или флакона, к которым могла бы быть прикреплена эта этикетка?
— Нет.
— В каком состоянии был найденный вами клочок бумаги?
— Он был чистым, если не считать легкого налета пыли с пола. Следовательно, он пролежал в щели недолго.
— Вы хотите сказать, что он оказался на полу в тот самый день, когда вы нашли его, не раньше?
— Да.
С недовольным ворчанием защитник садится.
На месте для свидетелей сестра Хопкинс. Ее лицо красно, губы поджаты.
— Ваше имя Джесси Хопкинс?
— Да.
— Вы дипломированная районная медицинская сестра и проживаете по адресу Роуз-коттедж, Мэйденсфорд?
— Да.
— Где вы были 28 июня сего года?
— В Хантербери-холл. У миссис Уэлман сделался второй удар, и я пришла помочь сестре О’Брайен.
— У вас был при себе небольшой чемоданчик?
— Да.
— Перечислите присяжным, что в нем находилось.
— Перевязочные материалы, шприц для инъекций и кое-какие медикаменты, включая стеклянную трубочку с таблетками гидрохлорида морфина.
— Где вы оставили свой чемоданчик?
— Внизу, в холле.
— Это было вечером 28-го. Когда вы снова заглянули в чемоданчик?
— На следующее утро, как раз перед уходом.
— Там чего-нибудь недоставало?
— Да, трубочки с морфином.
— Сказали вы кому-нибудь об этом?
— Да, сестре О’Брайен, сиделке, ухаживавшей за больной.
— Чемоданчик оставался в холле, через который то и дело проходили люди?
— Да.
Новые и новые вопросы и ответы на них. Как сестра Хопкинс сопровождала Мэри в сторожку: появление Элинор; неожиданное приглашение позавтракать; блюдо с сандвичами, протянутое Мэри первой; предложение Элинор вымыть посуду и ее последующая просьба помочь разобрать одежду наверху.
Элинор думала: «Да, это все так, и она верит этому. Она убеждена, что я виновна. И каждое сказанное ею слово правда, вот в чем ужас».
Вновь взглянув через зал суда, она увидела лицо Эркюля Пуаро, смотревшего на нее с задумчивым, Почти добрым выражением. Смотревшего на нее слишком понимающе.
Тем временем свидетельнице передан кусок картона с наклеенным на него обрывком этикетки.
— Вы знаете, что это?
— Клочок аптечной этикетки.
— Можете вы сказать присяжным, какой именно?
— Да, этикетки с трубочки с таблетками морфина — вроде той, которой я недосчиталась.
— Вы уверены в этом?
— Абсолютно уверена.
В заседании суда объявляется перерыв.
Глава вторая
На следующий день слово для перекрестного допроса свидетельницы получает защитник. Все его благодушие как рукой сняло. Он задает вопросы резко и отрывисто.
— Насчет этого знаменитого чемоданчика. 28 июня он всю ночь пролежал в холле в Хантербери?
— Да, — признала Хопкинс.
— У вас, что же, привычка разбрасывать опасные медикаменты там, где они могут попасть в чьи угодно руки?
— Конечно, нет.
— Ах, конечно, нет. Но на этот раз произошло именно это?
— В общем, да.
— Значит, любой в доме мог при желании взять этот морфин?
— Полагаю, что да…
— Никаких предположений: да или нет?
— Да.
— Было кому-нибудь известно, что у вас в чемоданчике морфин?
— Я не знаю.
— Говорили вы кому-нибудь об этом?
— Нет.
— Следовательно, мисс Карлайл не могла знать, что там у вас хранится морфин?
— Она могла заглянуть в чемоданчик.
— Это кажется не очень-то вероятным, не так ли?
— Ну… я не знаю.
— Были люди, которые с большей вероятностью могли знать, что в чемоданчике морфин. Например, доктор Лорд. Вы ведь давали морфин по его указанию, не так ли?
— Разумеется.
— Мэри Джеррард тоже знала, что у вас есть морфин.
— Нет, она не знала.
— Она часто бывала у вас в коттедже, правда?
— Не так уж часто.
— Да ну? А я утверждаю, что она бывала у вас очень часто и что именно она лучше кого-либо другого в доме могла знать, что в вашем чемоданчике хранится морфин.
— Я с этим не согласна. Сэр Эдвин сделал паузу.
— Вы сказали утром сестре О’Брайен о пропаже морфина?
— Да.
— Я утверждаю, что, по сути дела, вы сказали ей следующее: «Я оставила морфин дома. Мне придется вернуться за ним».
— Я этого не говорила.
— Разве вы не высказали предположение, что морфин остался на каминной полке у вас дома?
— Ну, когда я не смогла найти его, то подумала, что это, должно быть, так.
— Фактически вы сами не знали, что сделали с ним?
— Нет знала. Я положила его в чемоданчик.
— Тогда почему же вы предположили, что оставили его дома?
— Потому что подумала, что это, вероятно, так и было.
— Должен вам сказать, что вы крайне небрежны в своих действиях.
— Ничего подобного!
— И в своих высказываниях тоже.
— Вовсе нет, я никогда ничего не говорю наобум.
— Говорили вы, что укололись о розовый куст 27 июля — в день смерти Мэри Джеррард?
— Не вижу, какое это может иметь отношение к делу.
Вмешивается судья:
— Действительно ли это важно для хода судебного разбирательства, сэр Эдвин?
— Да, милорд, это важный аспект защиты: я намереваюсь доказать, что словам данной свидетельницы доверять нельзя.
Он повторил вопрос:
— Итак, вы по-прежнему утверждаете, что 27 июля укололись о розовый куст?
— Да, — вызывающе ответила Хопкинс.
— И когда же это случилось?
— Перед тем, как мы перешли из сторожки в дом.
— Что это был за куст?
— Вьющиеся розы у самой сторожки, с розовыми цветами.
— Вы уверены в этом?
— Совершенно уверена.
Защитник неожиданно атаковал ее с другой стороны:
— Действительно ли б июля умершая девушка, Мэри Джеррард, составила завещание?
— Да.
— Вы убеждены, что она сделала это не потому, что была в подавленном настроении и не уверена в своем будущем?
— Вздор!
— Это то самое завещание, подписанное Мэри Джеррард, засвидетельствованное Эмили Биггс и Роджером Уэйдом, продавцами из магазина готового платья, и оставляющее все имущество Мэри Рили, сестре Элизы Рили?
— Совершенно верно. Завещание передается присяжным.
Показания дает сестра О’Брайен.
— Какое заявление сделала вам медсестра Хопкинс утром 29 июня?
— Она сказала, что из ее чемоданчика исчезла трубочка с гидрохлоридом морфина.
— Насколько вам известно, чемоданчик оставался на ночь в холле?
— Да.
— Мистер Уэлман и обвиняемая вместе были в доме в момент смерти миссис Уэлман, то есть в ночь с 28 на 29 июня?
— Это так.
— Расскажите нам, что произошло 29 июня, на следующий день после смерти миссис Уэлман.
— Я видела мистера Родерика Уэлмана с Мэри Джеррард. Он говорил ей о своей любви и пытался поцеловать ее.
— Он был в то время помолвлен с обвиняемой?
— Да.
— Что случилось потом?
— Мэри пристыдила его и напомнила, что он обручен с мисс Элинор.
— Как, по вашему мнению, относилась обвиняемая к Мэри Джеррард?
Читать бесплатно другие книги:
