Великое зло Роуз М.
Ты мне нужен, Гюго. Воскресить мою былую значимость, возвысить меня. Ведь я прошу о такой малости, а в обмен предлагаю так много…
– Это невозможно!
Возможно.
– Невозможно. Неправильно. Заплатить за одну душу другой есть зло.
Я посмотрел на тебя, почти нагую, лежащую без движения в отблесках костра. Твой прекрасный дух был надломлен. Ты хотела всего лишь убежать от невыносимых страданий. А я всего лишь хотел тебя спасти. Почему? Почему ты значишь для меня так много?
Призрак как будто подслушал мои мысли.
Два раза, помещая на твоем пути детей, я совершал ошибку. Они были юны, полны жизни, у них было будущее. Ты ни за что не отдал бы их. Но эта женщина сама хочет уйти, Гюго. Она мечтает увидеть свою малютку, прижать к груди… Для нее существование в виде духа куда радостнее, чем пребывание в этом мире плоти и крови. Почему ты противишься? Эта женщина уже сдалась.
– То, что ты предлагаешь, – ужасно. Ни один человек не должен обладать такой властью над другим, так распоряжаться чужой жизнью.
По твоим глазам я вижу, как страстно ты хочешь сказать «да». «Да!» – произнеси это слово. Да! Да! Скажи «да!», и твоя Леопольдина проснется у тебя на руках.
Призрак смотрел на меня. Отблески пламени играли в его волосах и освещали топазовые глаза, которые сейчас горели своим собственным светом.
В этом священном месте испокон веков совершали жертвоприношения. Ради того, чтобы получить защиту для племени, здесь проводили ритуалы, иногда очень жестокие. В прежние времена люди не вступали с духами в спор, как делают это сейчас. Если им говорили убить, они убивали.
В его словах слышалась почти звериная тоска по тому утраченному времени.
Магию почитали. Поклонение богам и обитателям потустороннего мира было важной частью жизни. Им подчинялись. Твои сеансы заново пробудили на острове духов, которые долгое время пребывали в забвении. Мы всегда являемся, стоит нас позвать. Я чувствую в тебе недюжинный ум. Как же я мог упустить возможность обсудить вопросы мироустройства с кем-то, кто так глубоко постиг их суть, как ты? Я надялся, что встретил единомышленника. Человека величайшего ума, человека, который возвысит в мою защиту свой талант…
– Я не могу принять твое предложение.
Но мой голос теперь звучал не так твердо, как прежде. Я измучился, устал; я боялся, что это существо не успокоится и не перестанет меня преследовать.
Призрак смотрел на меня так внимательно, будто читал мысли.
Между тем ты не шевелилась. Кровопотеря была очень велика, и хотя я зажал рану, бледность не уходила с твоей кожи. Или мне это просто казалось на фоне пылающего костра? Сколько ты еще продержишься?
Внезапно тело будто налилось свинцовой тяжестью. Даже чтобы пошевелить пальцем, требовалось невероятное усилие.
– Что ты со мною сделал? – спросил я Призрака.
Воспринимать мою речь стоит тебе огромной концентрации. Тем более так долго. Ты тратишь много сил.
– Если Фантин сейчас придет в себя, она услышит наш разговор?
Нет. Мой голос неразличим для всех, кроме тебя. Он звучит у тебя в голове.
– Но твои губы шевелятся. Я ощущаю в твоих словах страсть.
Воображение – великая вещь.
– Могу я вызывать тебя по желанию?
Он засмеялся.
Ах, какой ужасный, какой прекрасный звук! В нем слышались пенье соловья и звон колокольчиков. По сердцу прокатилась теплая волна. Я уже писал, насколько привлекательной была его внешность. Но передать это – нет, я не в силах… Его кожа мерцала. В глазах плескалась бесконечность Вселенной; смотреть на него было все равно, что в ошеломляющую бескрайность небес. И от него исходил аромат – сочной сладости и дыма, древний и вечно юный…
Нет, это же не магия. Ты не можешь произнести заклинание – и я тут как тут, как джинн из лампы. Я пришел по собственной воле. И уйду, когда захочу. Вызывать Люцифера, чтобы просто поболтать, – нет уж!
Я понимал, что должен остановить поток его речей, но не мог заставить себя не слушать этот медоточивый голос.
Я всего лишь хочу дать тебе то, чего ты страстно желаешь.
Мои глаза начали слезиться. Пещеру наполнил густой дым. Я уже не различал ни стен, ни потолка. Казалось, сам Призрак сочится туманом. И в этом мареве я увидел Дидин. В ее волосах запутались грязь и мусор. Она заламывала руки.
– Дидин?!
Пласты дыма взвихрились и опали. Где же она? Я потянулся вслед – и ухватил воздух.
– Дидин!!!!
Я снова ее терял.
На этот раз я выбрал женщину, которая сама хочет умереть, Гюго. В твоей власти оказать ей такую милость. Фантин обретет освобождение, а твоя дочь вернется к тебе. Ты способен ее отвергнуть? Отвергнуть частицу себя.
Моя дочь хотела вернуться. И в моей власти было привести ее назад, в этот мир. Но как сделать такой выбор? Одна жизнь за другую? О, если бы я мог лечь рядом с тобой и заснуть так же глубоко – лишь бы не видеть проклятого Призрака и не слышать его соблазнительных слов!
Все, чего желает Фантин, – воссоединиться со своим ребенком. Ребенком, первого вздоха которого она так и не услышала. А ты ей препятствуешь.
– Если Дидин вернется и окажется в теле Фантин, узнает ли она меня? Вспомнит ли мать?
Он покачал головой – в свете костра его локоны вспорхнули, как мотыльки.
Не сразу. Сначала подробности прежней жизни будут для нее как в тумане. Но любовь к тебе и к матери проявится немедленно. Душа может вспомнить все, что забыл разум. Она почувствует дочернюю любовь с того момента, как раскроет глаза. Связь между вами восстановится.
– Но цена?! – вскричал я.
Спасение одной души и освобождение другой? Действительно, немыслимая цена!
Я смотрел на игру пламени и пытался понять. Возможно ли это?
Вдруг ты застонала, находясь в полузабытьи. Это был первый звук с тех пор, как я вытащил тебя из воды. Один из самых горестных звуков, слышанных мной, стон материнской скорби. О, что такое родительская скорбь, я понимал! Мне тоже захотелось плакать.
Слышишь? Она несчастна.
В его голосе звучало сострадание.
Фантин так много потеряла за столь короткий срок… Два года, верно? Родители, возлюбленный, ребенок, дом, средства к существованию…
– Почему? Почему она потеряла так много? Из-за несовершенства мира?
Да.
– Доколе?!
Тебе придется искать свои ответы на этот вопрос. Но из всех людей, которых я встречал, лишь тебе, Гюго, по силам их найти – и поделиться с остальными.
– Как ты можешь это знать?
Мы знакомы многие тысячи лет. Нам уже доводилось идти этим путем раньше, тебе и мне. Много раз, мой друг, от начала начал.
Мне нужно было столько спросить… И меня не отпускало чувство, что это последний шанс получить тайное знание. Не важно, чем все закончится, – но с исходом ночи эта глава моей жизни подойдет к концу.
У людей, населявших мир в древности, были инстинкты и способности, утраченные теперешней цивилизацией. Магия была реальной. Она жила в шаманах. В жрецах. Они передавали ее от поколения к поколению. В тебе сохранились отголоски этой силы. Конечно, ее не сравнить с тем, чем владели древние, но ты способен ее принять. Однако для этого ты не должен бояться заглянуть внутрь своей собственной тьмы и быть готовым к риску. Вытягивать энергию земли.
Я затряс головой.
– Вздор! Я услышал достаточно. И я не согласен! Тебе придется меня отпустить. Мне нужно встать, вынести Фантин из пещеры и найти помощь.
Нет, Виктор, это не вздор. Нет. Ты искал древних истин – и я открыл их тебе. Теперь давай завершим начатое ранее. Освободи это дитя и верни свое.
Первый раз он употребил имя, данное мне при крещении, и произнес его так нежно и с таким состраданием, что я почувствовал себя малюткой на коленях у матери. Мой отец воевал, и матушка подозвала меня и сказала, что должна сообщить мне что-то очень-очень плохое.
Папочка ранен? Захвачен в плен?
Мне, вероятно, было в ту пору четыре или пять лет. Я начал плакать. Мама подхватила меня и, прижав к себе, усадила на колени. Она меня утешала, и рядом с ней все страхи мира были нипочем! От нее пахло лимоном и сахаром, кислым и сладким. Я помнил, как точно так же обнимал маленькую Дидин, закрывая ее от всех невзгод. И сейчас, в этом древнем святилище, Призрак предложил мне такое же утешение. Его слова были как руки матери. И запах был тот же: кислый и сладкий, лимон и сахар…
О, Фантин, я не знаю, поверишь ли ты прочитанному. Слышала ли той ночью что-нибудь сквозь туман забытья. Помнишь ли, что было дальше. Возможно, ты сочтешь, что меня охватило безумие… что я надышался дымом и испарениями от кусочков янтаря в костре и гашиша из трубки. Но я не верю, что на меня повлияло что-то постороннее. Случившееся не было плодом воображения; оно так же реально, как бумага этого дневника.
Я пишу тебе эти строки, отчаянно желая искупить вину. Надеюсь, ты меня простишь, – но еще более я надеюсь, что ты сохранишь случившееся в тайне, ибо никто на свете не должен заново призывать Призрак Гробницы.
То, что он предлагает, слишком большой соблазн для смертного. И… я поддался.
Виктор?
Призрак шепнул мое имя. Погладил по щеке.
Я никогда не делил ложе с мужчинами. Никогда и не хотел – но сейчас это не было похотью. Другое – сильнее, глубже. Чувство за пределами физических ощущений: здесь не было мужчин, женщин, кожи, губ, языка, пальцев, груди, чресел. Он не был ни мужчиной, ни женщиной – но родителем, любимым, женой, ребенком, мужем. Он был всем, что может произойти между двумя. Шепча обещания, он коснулся губами моего лба – в знак вечного обета. Его мягкие волосы ласкали мою кожу. Его прикосновение дурманило.
Чтобы угодить ему, я бы отдал тогда все… все. Я желал исполнить его просьбу – и чтобы он исполнил мою.
Я осязал плоть. Радость и боль – и податливую мягкость плоти. Не его. Нет. Твоей. Я касался твоего тела.
Не знаю как, он влился в тебя. Вошел в твое сонное существо и стал тобою. Он снова заговорил, но теперь его слова произносили твои губы, хотя ты продолжала спать:
Возьми меня, Виктор. Вот мое горло – сожми его. Я страстно этого желаю. Я жду, что ты меня освободишь. И твоя дочь ждет, когда ты освободишь меня, чтобы она могла вернуться.
Я приник к тебе, вошел в тебя. Мои пальцы, красные от твоей крови, сомкнулись на горле. Твой пульс слабел, лоно содрогалось. Я отчаянно любил тебя в тот момент.
Возьми меня.
Я не мог и вообразить, что так легко выцедить из кого-либо жизнь.
Я не буду страдать.
Он оставил твое тело и вошел в мое. Его пальцы были внутри моих, сдавливавших твою гортань. Я боролся, но терпел в этой борьбе поражение.
Сожми вот здесь. Она ничего не почувствует. Не будет страдать. Отпусти ее, Виктор. Дай ей то, чего она хочет. Отпусти ее – и едва ее душа отлетит от тела, в него вселится Леопольдина. Твоя дочь. Сожми здесь. И здесь.
Я видел тебя как будто издали. Не дремлющей – но и не мертвой; застрявшей на полпути. А затем ты захрипела, задыхаясь. Слабо. Как котенок. Но это не было знаком твоей капитуляции в схватке – ты сопротивлялась! Был ли это рефлекс умирающей плоти или осознанная борьба? Не знаю. Но это был хрип существа, отчаянно сражающегося за глоток воздуха. И этот тихий звук потряс меня до предела. Мое семя излилось в тебя резкими толчками. Ты не моя дочь! Она давно перестала дышать. Ты – дышишь! Ты живая! Ты можешь жить!
Я нашел силы разжать хватку на горле в ужасе и шоке от содеянного. И увидел то, чего не знал Призрак. Узнал в это самое мгновенье. В тебе была еще одна жизнь. Если б я забрал обе, твою и ребенка, дьявол забрал бы меня на веки вечные.
Не важно, вернется ли Дидин. Я утрачу свое «я», свой рассудок – самое душу. И, во имя всего святого, что хорошего в таком случае я дам дочери – да и всему человечеству?
Ты трус, – сказал Призрак.
Но его голос становился все тише, истаивал.
Фантин, ты дышала все ровнее. Румянец возвращался на твое лицо. Ты шевельнулась.
Да, трус, – проклинал меня Призрак.
– Ты хотел заполучить меня – и ничего больше? Добавить мое имя к списку несчастных, которые подпали под очарование твоих слов? Ты искушал меня. То, что ты сотворил со мной – почти сотворил, – чудовищно.
Призрак дважды произнес мое имя: первый раз как молитву, второй – как проклятие.
Виктор. Виктор.
А затем в пещере раздался третий голос. Твой.
– Виктор.
Оба голоса прозвучали одновременно.
Ты открыла глаза и посмотрела на меня. Я видел твой страх и боль. Они рвали мое сердце.
– Виктор… – Его голос умолк, и я слышал только твой. – Виктор, почему ты кричишь?
Виктор Гюго.
30 октября 1855 г.
Остров Джерси, Великобритания.
Для Фантин и нашего будущего ребенка.
Глава 40
Следуя подсказкам Евы, Эш обнаружил пещеру и начал спуск. Еще в туннеле он почуял сладкий запах дыма и осторожно пошел вперед. По мере приближения к святилищу голос Жас доносился все явственнее.
Эш замер на пороге главного зала и стоял, захваченный тем, что она читала. История разворачивалась перед ним во всей полноте. Завораживающая история.
Слушая ровный голос и вдыхая пропитанный дымом воздух, он почти погрузился в транс. Вдруг что-то вывело его из равновесия.
Чтобы не упасть, ему пришлось опереться о стену.
Слова Люцифера звучали так заманчиво! Какая потрясающая идея – заменить одну душу другой… Особенно душу того, кто не испытывает желания жить. Возможно ли это? Вышло ли у Виктора Гюго?
Эш слушал голос Жас и думал о Наоми. Вспоминал чудесную, всегда печальную жену брата. Как она ненавидела остров! Как мечтала вернуться в Лондон! Ей нужна была его помощь. Чтобы он помог ей отсюда выбраться.
Эш лютой ненавистью ненавидел брата, которому досталось такое сокровище, а тот не оценил. Не заботился. Причинял страдания. Тео не заслуживал ее. Ему нельзя было доверить такую особенную женщину, как Наоми. Он не справлялся.
И теперь ее нет. В этом виноват только один Тео. Всегда и во всем виноват он. Всегда.
Глава 41
Пока Жас читала, Тео поддерживал огонь. Пещеру постепенно наполнял густой сладковатый запах. Она, что, опять поддается дурману? Несколько раз ей казалось, что реальность начинает колыхаться; для того, чтобы не провалиться, приходилось трогать браслет на запястье, сплетенный из алой нити. Даже для того, чтобы перелистнуть страницу, требовалось усилие. И теперь она снова крутанула нить и попыталась сосредоточиться на том, что только что произнес Тео.
– Прости, что?
Он наклонился через ее плечо и разглядывал страницы; тело сотрясалось и слегка раскачивалось. Вспыхнул огонь, и в его свете глаза Тео ярко запылали. Видела ли она когда-нибудь лицо, настолько искаженное болью и желанием одновременно?
– Это… это возможно? То, о чем написал Гюго?
– Ты имеешь в виду, реален ли Призрак? Виктор Гюго полагал, что да.
– Смогла бы ты сопротивляться такому предложению, Жас? Если бы у тебя появился шанс вернуть любимого из мира мертвых?
Раскрытый дневник все еще лежал на ее коленях. Жас была в замешательстве. Она чувствовала… нет, видела, как в сумраке пещеры, в дальнем, не исследованном пока конце какие-то фигуры в безумном хороводе движутся вокруг костра. Она слышала приглушенные причитания. И плач женщины. И крик мужчины.
Жас опять дернула нить на запястье.
– Ты только вообрази! – говорил между тем Тео. – Вообрази! Вернуть кого-то из мира мертвых! Если Призрак на самом деле беседовал с моим предком… если он беседовал с Виктором Гюго… если Призрак реален… ты только представь!
Дым сгущался. Настолько отвратительный и болезненно сладкий, что Жас закашлялась. Стало трудно дышать.
– Призрак реален, – произнес кто-то за их спинами.
Голос Эша. Как он сюда попал?
– И он здесь. Призрак – здесь.
Эш подошел ближе.
– Разве вы не ощущаете? Это его запах. Он реален.
Здесь тепло, жарко горит огонь – отчего же ее пробирает озноб?
Мгновение все было тихо. Потом Жас ощутила легчайшее колебание воздуха: это Эш метнулся в ее сторону. Он хочет ее обнять, не стесняясь присутствия брата? С чего вдруг?
– Призрак вернет Наоми из мира мертвых.
И пальцы Эша сомкнулись на ее горле. Не для поддержки или поцелуя – чтобы убить.
Взметнулось пламя. Пространство колыхалось; она соскальзывала в галлюцинацию. Тот же запах дыма. Тот же костер. Та же пещера. Но не сейчас. Раньше. Давно.
Где-то за ее спиной кричал Тео: «Нет! Нет!» Его голос раздваивался. Или одни и те же слова выкрикивали двое? Или их разносило эхо? Не обращая внимания на боль в шее, Жас вцепилась в красную нить, удерживая себя в настоящем: здесь было больно, не хватало воздуха, но уходить в регрессию она боялась. Ведь если соскользнуть в прошлое, то назад можно уже не вернуться. Потеряться полностью и навсегда.
А затем хватка чужих рук на горле исчезла. Жас потрогала шею – кожа горела и была содрана, – жадно глотнула воздух и закашлялась.
Тео оттащил от нее Эша и прижал к стене.
– Какого черта ты творишь, придурок? Совсем с катушек съехал? Или наркотой закинулся, как Гюго?
– Не вмешивайся! Не смей снова лезть! – орал Эш, отталкивая брата. – Не будь ты таким неудачником, Наоми осталась бы жива! Если б она тебя не жалела, то бросила бы куда раньше. И жила бы сейчас со мной. Счастливо. От тебя только одни беды!
Он ударил Тео в лицо, тот дал сдачи, но Эш увернулся и схватил брата. Они сцепились, яростно толкая, пиная и царапая друг друга. Тени, отбрасываемые ими на стены пещеры, тоже сошлись в отчаянной схватке.
Жас ничего не понимала. Получается, Эш все это время врал? Он не просто помогал жене Тео, но был в нее влюблен? Они были любовниками?
Выходит, подозрительность Тео имела под собой основания, и дело не в его психологических проблемах? Наоми действительно изменяла мужу?
Братья и вправду были соперниками во всем. И каждый раз, когда один в чем-то преуспевал, второй вмешивался и все портил.
Эш схватил Тео и ударил об стену. Тот ударил в ответ с такой силой, что Эш потерял равновесие и упал.
Тео прыгнул на брата и прижал к земле.
Голова Эша едва не угодила в костер. Взметнулось пламя.
Почувствовав жар огня, Эш вырвался. Резко откатился в другую сторону, хлопая себя по голове и сбивая пламя. Поднялся на ноги и нанес новый удар. Тео, не ожидавший нападения, потерял равновесие.
Прошло несколько минут, но драка все не утихала. Верх брал то один, то другой. А затем Эш сильно толкнул брата, отбросив его на несколько шагов, и помчался к дальнему концу пещеры. Именно в той, неисследованной части, как показалось Жас, она видела людей в парадных одеждах. Именно там стояла женщина и выла над погребальным костром.
Тео кинулся следом, Жас – за ним.
Это помещение было меньше, чем остальные. Низкий потолок; вогнутые, отполированные до совершенства стены. И всюду – рисунки. История человека-кота, которую они прослеживали от самого входа в серии настенных изображений, завершалась здесь.
Братья опять сцепились.
Жас замерла у порога, желая их разнять и понимая, что не справится.
Наверху оказался Эш; он прижал брата, но тот опять вывернулся, пнул соперника, скинул его с себя, притиснул к земле и крепко сдавил.
Запыхавшись, братья хватали ртами воздух.
– Кретин! – прошипел Тео. – Псих! Совсем крышу снесло?
Эш прекратил сопротивление и лежал неподвижно. Тео выдохнул.
Внезапно Эш пружиной взлетел вверх, оттолкнул Тео и со всей силы приложил его о камни. Жас услышала звук удара. У нее перехватило дыхание.
Теперь Эш прижимал брата к стене. Они оба запыхались и выбились из сил. Но ярость просила выхода. В такой тесноте, если драка возобновится, любой неудачный удар может стать фатальным.
Она должна их остановить. Но как?
Правая рука Жас обхватила запястье, прикрыла плетеный шнурок, будто защищая его от черной энергии пещеры. Пространство и время текли и плавились. В мечущихся по комнате тенях крылись ответы на все ее вопросы, ключи к пониманию всего произошедшего со времени ее приезда на остров – а возможно, и куда раньше. Жас чувствовала, что на Джерси ее привело нечто более важное, чем работа. Ей нужно было оказаться здесь, чтобы помочь Тео. Рок, судьба, волшебство, алхимия, коллективное бессознательное или давняя тайна – что бы это ни было, оно привело ее сюда.
Что, если наши души связаны, если они вместе плывут в океане пространства-времени, как нити гигантского гобелена? Так просто – и так реально. Законы физики утверждают, что энергия не исчезает и не появляется, она просто переходит из одной формы в другую. И что все мы созданы из энергии. Со смертью человека энергия высвобождается. Поступает ли она в общий гобелен, в энергетическую ткань коллективного бессознательного? И тогда, получается, наш долг – следовать по нитям гобелена, невзирая на то, что кое-где образовались узлы или запутались нити?
Жас знала точно: пока подаренная Евой нить повязана вокруг ее запястья, можно отправиться в прошлое в поисках ответов, которые ждут ее там, – и вернуться назад.
Может быть, если ее душа совершит это путешествие, то Жас сумеет понять, что она значит для этих двух мужчин и кто они друг для друга.
Семнадцать лет назад Тео спас ей жизнь, вытащив из озера. Сегодня все повторилось: он не позволил брату совершить убийство, в последний момент оторвав его руки от ее горла.
У нее есть обязательства перед ним. Долг жизни, за оба эти случая. Но и перед собой – тоже. Обязанность собирать знания. Настала пора выяснить, почему она так страшится этой своей способности, которой обладает с детства. Наступил момент прозрения.
Жас закрыла глаза. Вдохнула напоенный странным ароматом воздух. Пахнет янтарем. Да, но ведь янтарь не имеет запаха? Она снова вдохнула. Наркотик попал в легкие. Закружилась голова. Комната поплыла, форма и размер предметов стали искажаться. Появились чужие мысли…
Глава 42
56 год до н. э.
Остров
Овейн встал перед Брисом на колени и склонил голову. Церемония шла своим чередом: отец вводил сына в ряды жрецов. На Брисе были приличествующие послушнику белые одежды. На голове – венец из листьев, сплетенный для него Гвенор: по окружности расположено шесть талисманов, ибо шесть – священное число. Талисманы были выполнены из камней и раковин, перешедших к ней от матери, которая получила их в наследство от своей матери.
Овейн наблюдал за женой в эти последние несколько дней, и на сердце у него было тяжело до умопомрачения. Гвенор не спала: она при свечах шила для сына одежду, плела венец, готовила все для церемонии.
И рыдала.
Овейн загонял рыдания внутрь. Находясь рядом с женой, он старался держать чувства в узде.
Последние две недели она неистово надеялась, что боги сжалятся и отменят приговор. Каждое утро готовила для мужа отвары, чтобы тот мог обратиться к духам в поисках другой жертвы, другого истолкования воли богов.
Каждую ночь Овейн возносил молитвы Отцу-небу, Суккелосу и Лугу, прося их послать новое сновидение. И каждое утро ходил к старейшинам с дарами. Но старшие прорицатели, оваты, не нашли иного решения.
Римляне готовились к высадке. Воинам острова нечего было им противопоставить. Оставалась единственная надежда на чудо, на божественное вмешательство. Сильная буря, чтобы опрокинуть корабли. Чума.
Но духов требовалось ублаготворить. И боги сообщили, что хотят получить Бриса, единственного сына верховного жреца. Жертву следовало принести в день солнцестояния, не позже. Добровольно, с готовностью и почтением.
И этот день наступил.
Друиды, колдуньи, оваты и вожди собрались на праздничный пир. Пили мед, ели лепешки. Гвенор приготовила краску из растущего на острове чертополоха, шалфея и фиалок; Овейн омыл ноги сына, окрасив кожу в цвет королевского пурпура. Он помнил время, когда ножки сына умещались в его ладонях. Отец подхватывал малыша и танцевал с ним в высокой траве у дома. И эти детские ножки вели сейчас его сына к смерти.
По лицу Овейна текли слезы.
Брис, вызубривший наизусть весь ход инициации, возложил руку на голову отца и без запинки отчеканил: «Спасибо, отец. Я принимаю на себя бремя и долг друида. Я буду справедлив к людям и надеюсь быть достойным их доверия».
Овейн встал, положил руки на плечи сына и развернул Бриса лицом к восточной стене святилища; туда на восходе падали лучи солнца, проходили сооружение насквозь и освещали вырезанные в камне руны.
Они вместе – отец и сын, друид и новый друид, прошли несколько шагов до входа. Это называлось «священный путь»; он символизировал дорогу к свету, к знанию, к мистическим тайнам, которые откроются только посвященному.
Вот и купель, наполненная из священного источника. Последнее действо инициации: послушник погружается в воду, проходит очищение – и только затем новый друид готов говорить с богами и духами.
Купель имела еще одно назначение, о котором Брис не знал. Она была последним этапом ритуала, называемого «Тройной жертвой».
Овейн наклонился и поцеловал сына в лоб.
– Это высокая честь.
Его голос дрогнул, и продолжать он не смог. Не смог произнести слова, которые произносил всякий раз, когда руководил церемонией. Обнял сына, прижал к груди. Шепнул: «Если бы я мог тебя заменить».
Брис удивленно посмотрел на отца.
Овейн ничего не добавил. Положил руку на затылок сына и осторожно надавил, вынуждая того опустить голову. Брис не должен увидеть, что сейчас свершится. По крайней мере, ребенок до последнего не поймет, какая ужасная судьба ему выпала.
Пора. Овейн собрал все силы для удара. Первое гибельное напряжение мышц и воли. На миг он отвернулся от Бриса и взглянул на Гвенор, отчаянно желая, чтобы она остановила его. Хоть как-нибудь.
Он поднял руку.
Поняла ли она то, о чем заклинали его глаза, или действовала в порыве материнского самоотречения, он не знал. Но Гвенор рванулась вперед, заслонила Бриса, закрыла его собой – и камень Овейна опустился на ее голову.
Она упала, из раны хлестала кровь. Широко распахнутые глаза смотрели на мужа.
– Меня. Не его, меня!
Овейн склонился над ней: его женщина, вторая половинка его души… Она простерлась у его ног. Ранена? Мертва? Сердце раскололось на куски. Как он мог? Как он мог делать то, что должно, зная, как это скажется на ней? На нем?
Один из старейшин выступил вперед и положил руку Овейну на плечо.
– Боги ждут. От тебя зависит судьба племени.
Всю жизнь Овейна учили повиноваться. Всю жизнь.
Брис бросился на колени рядом с матерью. Схватил за руки, звал. Ее кровь пятнала его белые одежды. Во время обряда он казался повзрослевшим, а теперь снова стал ребенком: маленький мальчик, плачущий на материнском плече.
Овейн обезумел. Несмотря на то что еще мгновенье назад молча умолял ее о вмешательстве, сейчас он испытывал только гнев. На Гвенор, которая прервала ритуал. На Бриса, который вел себя не по-мужски и не смог сдержать чувства. На себя – за муку, на которую обрек двух самых дорогих ему в мире людей.
А пытка все продолжалась. Овейн осмотрел Гвенор и убедился, что нанесенная им рана неглубока: раны на голове всегда обильно кровоточат. Он поднял ее с земли и подтолкнул в сторону святилища. Затем схватил Бриса и, не давая матери и сыну возможности сказать друг другу хоть слово, нанес сильный удар.
Брис сначала опустился на колени, а потом упал ничком у ног отца. Овейн видел макушку и затылок сына, еще недавно покрытые мягким детским пушком. Овейн раньше погружал сюда лицо и вдыхал чистый младенческий запах.
Нет, об этом думать нельзя.
Ни о чем нельзя думать. Он должен сделать самое страшное, что только можно представить. На благо племени. Принести в жертву сына. И пусть от его собственной жизни тоже ничего не останется, неважно: все равно будущего у него теперь нет. Он выполнит долг, но влачить жалкое существование… зачем?
Друид достал из кармана своего парадного одеяния удавку и обернул ее вокруг шеи сына. Во имя ваше, духи! Затянул. Во славу богов! Затянул. Ради благополучия племени, ради процветания народа, ради нашего общего будущего. Затянул.
Чья кровь на камнях? Матери? Сына? А он целехонек. У его ног тек ручей крови; она красила пальцы в алое, была теплой, скользкой и липкой. Он не позволял себе помнить о том, что здесь его сын. Боги, это жертва для вас!
Читать бесплатно другие книги:
