Миниатюрист Бёртон Джесси

Истории

– Хочу, чтобы Йохан вернулся домой. – Нелла сама не ожидала от себя таких слов.

Корнелия, делающая пирожки с фруктовой и ореховой начинкой в качестве компенсации за утрату Пибо и черствость Марин, улыбается, глядя на молодую хозяйку.

– Вернется, куда он денется. Вы уж подождите.

Не в силах больше молчать, Нелла рассказывает служанке про свою встречу с Лийк в Старой церкви, про то, как ее простая молитва о душе Пибо была истолкована этой ненормальной. Корнелии эта тема куда интереснее, чем туманные разговоры о миниатюристе. Вместо предположений и фантазий – конкретный орешек, который надо разгрызть. Лийк тоже проблема, но из плоти и крови.

Корнелия слушает ее, перетирая миндальные орехи и корицу, прежде чем обвалять все это в пшеничной муке.

– Там был еще кто-нибудь из знакомых? – спрашивает она.

– Нет, – утаивает правду Нелла.

Корнелия вздыхает, добавляя белый инжир в начинку.

– Эта Лийк, скажу я вам, сумасшедшая. Но голова у нее варит.

В сгущающихся сумерках Корнелия рассказывает молодой хозяйке историю отношений Марин и Лийк.

– Марин была еще совсем молоденькая, когда познакомилась с Гансом Меермансом. Он дружил с нашим хозяином, и оба работали клерками в Казначействе. Господину было восемнадцать, а Марин где-то одиннадцать.

– А Лийк говорила, что, когда им было по двадцать два года, они вместе плавали на судне.

– Ну да. Только их дружба началась гораздо раньше.

Нелла пытается представить себе золовку в одиннадцатилетнем возрасте, но у нее ничего не получается.

– Они познакомились на банкете, еще на Синтерклаас, – продолжает Корнелия. – Вот почему Марин его терпеть не может. Из-за воспоминаний. Отец нашего господина решил устроить ужин в холле. В старом доме, поменьше нашего. Пришли бродячие музыканты попытать счастье. С тромбонами, рожками и скрипками. Марин все танцевала и танцевала с Гансом Меермансом. А ему что? Одиннадцатилетняя девчонка. Никто. А он принц! Ох и хорош же был собой. Вы не смотрите, какой он сейчас. Жрет много, живот из рубашки выпирает.

– Откуда ты все это знаешь, Корнелия, тебя тогда еще и на свете не было!

Служанка недовольно цокает языком и коротко подводит черту своим разглагольствованиям:

– Да уж расщелкала. Невелика загадка.

– А Марин знает, что ты ее расщелкала?

Корнелия придвигает к себе миску с яблоками и начинает очищать их от кожуры. Каждое яблоко – одним движением ножа.

– А чего она ждет? – Служанка уходит от прямого ответа. – Вы ведь тоже хотите. Всем хочется развязать этот узелок. Вот и мы с Отто… посматриваем да послушиваем.

Корнелия излучает уверенность, а вот Нелла сомневается, что Марин вообще можно постичь, пусть даже с одной стороны. Тут тебе и любовная записка, и стручки с горошинами, и географические карты… а ее замкнутость, а жестокие слова вкупе с неожиданной щедростью. Ей кажется, что Марин утекает как вода сквозь пальцы, Йохан же во многом разъяснился, обрел вполне понятные очертания.

Корнелия рвется рассказать о своей хозяйке, даже просить не нужно. Нелла поглядывает на ее проворные руки и симпатичное мучное пятнышко на кончике носа. «Моя первая настоящая подружка», – думает она про себя. Пока та щебечет, у Неллы словно разрастается сердце в грудной клетке, уже нет сил терпеть, так бы и прижала к себе это дитя из сиротского приюта, чьи кулинарные таланты способны утешать близких.

Для Корнелии произнести это вслух значит придать истории осмысленность евангельского текста, упорядочить жизнь Марин, а стало быть, и собственную. Спору нет, она хорошая рассказчица. Нелла заслушалась. Живо представила себе танцующих и музыкантов, вдыхает запахи вина с корицей, имбирного хлеба и жареной свинины. Воздух пропитан любовным томлением – по крайней мере ожиданием чего-то такого и опасениями, с этим связанными, в силу молодости. Вознесясь к солнцу, можно и сгореть.

– Наш господин и Меерманс были хорошими друзьями, – рассказывает Корнелия. – Поэтому тот частенько захаживал. Но при всей взаимной симпатии парни были горячие, честолюбивые и постоянно ссорились. А Марин их мирила. Она называла их «икарами».

– Она и Меерманс любили друг друга? – перебила ее Нелла.

– Подожди, сейчас… – Корнелия перевела дыхание. – Парни были как дикие мустанги. Необъезженные. – Глаза у нее расширились. – А любовь… кто ж его знает? Девчонке-то было всего одиннадцать.

– Ну да, – соглашается Нелла. А сама думает про Отто, дрожащего на скамье в Старой церкви. И про свои неоформившиеся чувства к нему. Что-то вроде смутного влечения. Хотя ей самой уже почти девятнадцать, о любви, похоже, она знает не больше одиннадцатилетней. С годами не приходит уверенность, скорее еще больше сомневаешься. В твою жизнь постоянно вторгается чужой опыт.

– Через несколько лет наш господин ушел из Казначейства. – После паузы Корнелия выходит из некоторой задумчивости. – А Меерманс остался. К тому времени Марин уже было около пятнадцати, а этим по двадцать два. Родители у обоих умерли. Все трое часто виделись – танцы, застолья в гильдии и все такое. Марин танцевала только с Меермансом и своим братом.

В ответ на смех молодой хозяйки Корнелия удивленно поднимает бровь.

– Лийк ведь рассказала вам про то, как наш хозяин уплыл на корабле в Батавию.

– Ну да. – Нелла мысленно рисует картинки восточной страны: горячие пески, знойное синее небо, хрустящие ракушки… кровавые разборки. – Они уплыли вдвоем. Так сказала Лийк.

– Она соврала. Или это муж ей соврал.

– Но зачем ей…

– Вернувшись из плавания, господин пошел к Меермансу. – Корнелия подалась вперед. – И посоветовал ему поменять правила игры, объявить войну писакам в городской мэрии, вместо того чтобы им поддакивать. «Йохан, это неправильно, – сказала ему Марин. – Если ты у нас такой, это еще не значит, что всех надо равнять под себя».

Корнелия, заглянув в миску с вымачивающимся изюмом, в задумчивости помешала в ней деревянной ложкой.

– Короче, Меерманс тоже решил уйти из Казначейства и поступить в Ост-Индскую компанию, – продолжает она рассказ. – Но он был нашему господину не чета. В ОИК у него не заладилось. Не умел открывать нужные двери. К тому же, на его несчастье, Йохан быстро разбогател.

Корнелия достает из шкафчика бутылку с рапсовым маслом.

– И вот однажды приходит он к хозяину в новый дом, который тот построил для Марин. – Служанка наливает масло в глубокую сковородку. – Специально, когда ее не было дома. И предлагает его сестре руку и сердце.

– А Йохан?

– Отказал.

– Как? Почему отказал?

Корнелия, пожав плечами, понижает голос.

– Вы меня спрашиваете? Видать, была причина. – Она добавляет в жидкое тесто изюм и яблочные дольки и, перемешав, бросает на сковородку первую порцию, с шипеньем встреченную раскаленным маслом. Деревянной ложкой Корнелия переворачивает полоски и соединяет края, одновременно посыпая поднос контрабандным сахаром от Ханны Мааквреде. – Кроме пригожести, если она в твоем вкусе, Меермансу и похвастаться-то было нечем. – Она помолчала. – Короче, ушел он и больше к нам ни ногой.

Корнелия вытаскивает готовый пончик и аккуратно опускает в сахар. Наклонившись к Нелле, шепотом добавляет:

– Сдается мне, наш господин сказал Меермансу, что Марин не горит желанием.

– Но зачем он это сделал?

– Может, она ему нужна была дома. А может, решил, что Меерманс ей не пара. Она же у нас книжки умные читает. Не то что обычные жены.

– А что же Меерманс? – спросила Нелла.

– А он тогда женился на ее подруге. – Корнелия, помрачнев, бросает на раскаленную сковородку два будущих пончика. Масло шипит и постреливает, но служанка настороже. – И по сей день небось жалеет.

Она подает молодой хозяйке первый пончик. Он еще теплый, и поджаристая корочка схрустывается во рту, оставляя воздушную кашицу из миндаля, имбиря и яблок.

– Просто чудо, – выдыхает Нелла.

Корнелия ухмыляется, стараясь не подавать виду, что растаяла от комплимента.

– А все деньги, – говорит она. – Само собой. Девушка была с хорошим приданым.

Нелла сжимает губы, с которых уже готов сорваться нечаянный возглас. На ее щеке видны крупинки сахара. Ей подумалось о том, как спустя годы Марин устроила личную жизнь брата. Уж не был ли этот брак без любви ее местью за то, чего Йохан когда-то лишил ее?

– А что по этому поводу сказала Марин?

– А! – Со значением восклицает Корнелия, бросая очередную штучку в шипящее масло. – Марин о решении брата ничего не знала. Еще очень долго. Они же с Меермансом не разговаривали. Через несколько лет только узнала.

Нелла вспоминает рассказ Корнелии о дамах, сначала приходивших в этот дом, а потом забывших сюда дорогу. Может, в их числе была и Лийк ван Кампен и именно она сажала певчих птиц в шевелюру Отто как в гнездо?

– Здесь все про всех знают, – продолжает Корнелия. – Золотая Подкова не такая большая. Это был пир на весь мир. Три дня гуляли. – Корнелия складывает руки на груди. – Но в народе как говорят? На свадебном пиру гуляли, аппетит не нагуляли. Удивительное дело, но на свет божий появилась Ариана Меерманс.

– А как Марин узнала про подлянку?

Корнелия мотает головой.

– Шесть лет она о Меермансе ничего не слышала, пока Йохан во время большой ссоры ей все не выложил. К тому времени со всеми подругами рассорилась, восстановила жен членов гильдии против себя. И первую – Лийк. Ван Кампен, конечно, та еще сучка, но она ведь знает, что ее муж любит Марин Брандт.

– Даже не верится, что Йохан мог так с ней поступить.

Служанка вздыхает.

– Не знаю, что и сказать.

Нелла чувствует себя скверно, и пончики тут ни при чем.

– Почему Меерманс ничего ей не сказал? – удивляется она. – Разве это так сложно?

– Лийк о-очень богатая, – объясняет Корнелия для непонятливых. – Он заполучил ее деньги и весь сахар, который она унаследовала от отца. Меерманс слабак. Ради такого богатства он предпочел держаться от Марин подальше. Но потом они начали общаться на расстоянии. Время от времени она получает от него подарки. Лийк наверняка знает. Поросята, куропатки, один раз оленья вырезка. А я с этим разбирайся. Ощипывай, руби, фаршируй, жарь, вари. Нет бы прислать ожерелье.

– Как ты думаешь, Марин его любит? – Нелла вспоминает неловкий момент в прихожей, когда Меерманс взял Марин за руку, затянувшееся молчание, нервозность Лийк. Вспоминает спрятанную в ее комнате любовную записку и то, как она ее порвала на клочки. «Люблю тебя. Люблю тебя. Сзади, спереди: люблю тебя».

– Сердце Марин – загадка, – тихо говорит Корнелия. – И для нее самой тоже.

Распутывание клубка

Наступило шестое января, Богоявление по западному календарю, день, когда амстердамцы распахивают настежь окна и двери, чтобы впустить удачу на весь год. Йохан прислал письмо: «Венеция просит у Константинополя немножечко тепла, а я возвращаюсь домой в преддверии 1687 года».

– Открывать окна? Вы с ума сошли! – возмущается Корнелия. – В такую холодрыгу. Я думаю, Младенец, явленный в этот день трем волхвам, нас поймет.

Отто встречает ее слова улыбкой.

– Вы снова ходили на Калверстраат? – спрашивает он Неллу.

– Нет, – отвечает та, метнув в его сторону подозрительный взгляд. – А что?

– Просто спросил.

Нелла разглядывает свой кукольный дом, такой вызывающе пустой, тогда как сама она переполнена всякими историями. Она часто размышляет о горьком разочаровании Лийк, о тайной любви Меерманса и Марин. Ищет скрытые смыслы в поступках золовки, в ночных перешептываниях и хлопающих дверях. Марин явно все время думает о чем-то своем. Неожиданно сделалась прихожанкой Старой церкви под бдительным присмотром пастора Пелликорна, чья паства должна видеть на службе жену Йохана Брандта. Но если есть у Неллы одна неотвязная мысль, то это желание увидеть русоволосую женщину, словно излучающую странный свет, отчего при виде ее пробегают мурашки по коже.

В отличие от Корнелии, ей хочется открыть окна и двери, чтобы впустить дух божественного откровения и заодно приманить удачу. Как можно упускать такой случай! Разве открытое окно не есть открытая душа?

Нелла распахивает свое окно и вдыхает обжигающий легкие стылый голубоватый воздух. Когда мороз пробирает до костей, трудно себе представить волхвов в жаркой пустыне. Она читает молитву за Марин, за Йохана и за Пибо, которого она уже вряд ли увидит живым. Она не решилась сообщить матери о том, какую они все проявили беззаботность. В доме ее подстерегают опасности: пропадают птицы, невесть откуда появляются миниатюрные фигурки, а тут еще Лийк ван Кампен угрожает им на каждом шагу.

Неудивительно, что Марин не захотела иметь дела с ее сахаром, притом что им с Йоханом он нужен позарез, чтобы поправить пошатнувшиеся дела. Тем самым они отдают существенную сферу влияния, однако Йохан, похоже, не так озабочен этим, как его сестра. Нелла вспоминает слова мужа за ее первым завтраком в новом доме. «Чужие жертвы тебя не интересуют, Марин. А с меня хватит жертв». Что, если Йохан сожалеет о том, что потерял друга в лице Ганса?

Ее тревожные мысли тонут в угасающем буйстве Двенадцатой ночи[6]. Гуляки расходятся по домам, идя по набережной, а дома их ждет пир горой, который начнется с «королевского пирога». Пусть Корнелия не открыла окна, зато открыла свою печь. Нос уже улавливает запах будущих пирожков с запеченной в одном из них монеткой: кому она достанется, тот и станет королем дня.

Сойдя вниз, она вдруг слышит стук в парадную дверь. Нелла отодвигает засовы, отмыкает три замка и поворачивает ручку. Перед ней Джек Филипс. Ее сердечко уходит в пятки. Не освещенный солнцем, Джек лишился прежнего блеска. Суровый январь обесцветил кожу, сделал ее тускло-серой. Джек небрит, исхудал, под глазами темные круги. Но он по-прежнему впечатляет в своих сапогах выше колен, пускай даже потертых и разбитых. Ему идет внушительное шерстяное пальто. Последний раз она видела его обнаженным и мокрым от пота в объятиях своего мужа. Воскресшая картина наваливается на нее, обрывая дыхание, лишая сил.

Она делает попытку захлопнуть дверь.

– Постойте, – говорит он, просовывая ногу в щель.

– Что вам надо? Его нет дома. – Почему-то ей не хочется, чтобы он произнес вслух имя ее супруга.

– Я не знал, что вы не в курсе. – Несколько мгновений они смотрят друг другу в глаза. – Он сказал мне, что вы все знаете.

Она молчит, лишившись дара речи.

– Я принес вам кое-что, – продолжает он. – Я снова занимаюсь доставкой.

– Где вы пропадали?

Вместо ответа он протягивает ей посылку.

– Вы были в Венеции? – Нелла забирает у него посылку с узнаваемым знаком солнца, нарисованным чернилами. На этот раз она размером поменьше.

– Я должен его увидеть, – говорит Джек.

– Его нет, – повторяет она. К ее изумлению, Джек протискивается мимо нее в прихожую и начинает прохаживаться по мраморному полу.

– Миниатюрист… Вы знаете, кто он? – спрашивает она.

Джек поворачивается к ней с холодной улыбкой.

– А вы не знаете? – отвечает он вопросом на вопрос. Из кухни выбегает Корнелия с закатанными рукавами, с раскрасневшимся от жара лицом.

– Ты! – вырывается у служанки.

Джек поворачивается к ней и раскидывает руки в стороны.

– Я.

– Убирайся! – Корнелия подходит вплотную и отвешивает ему пощечину.

– Не надо… – Слова застревают у Неллы в горле, а тем временем Джек прижимает служанку к стене.

– Вы все считаете, что вы вправе… я еще не забыл твоих слов.

– Я могу их повторить, – бросает она с вызовом. – Ты должен был держаться подальше.

– Он меня преследовал. – Ударом колена под ребра Джек отправляет Корнелию на пол, а пальцы жестко стиснули горло, так что она не может даже пикнуть. – А теперь, значит, меня можно выбросить за ненадобностью.

– Отто! – Нелла повторяет его имя как заклинание, в ужасе глядя на застывшую фигурку на полу, которую легко принять за мертвую. Ее собственное тело сделалось невесомым, а сердце величиной с горошину. Уронив посылку, она бросается к Корнелии, чьи юбки сбились в кучу, а чепчик отлетел в сторону. Джек преграждает ей дорогу, его проницательные глаза поблескивают в отблесках свечи.

– С ней все в порядке. Просто задохнулась. Набросилась на меня и получила в ответ.

На лестнице появилась Марин.

– Что здесь происходит? Почему парадная дверь открыта?

Джек широким жестом распахивает руки. Он так хорош собой, так необуздан, что Нелла не в силах оторвать от него глаз. Джек встречает хозяйку дома смехом. А Марин, шагнув вперед, понимает, что его раскованное поведение объясняется не столько уверенностью в себе, сколько нервозностью. Она замечает у него в руке длинный узкий кинжал. С вызовом выдержав ее взгляд, он вдруг вспарывает кинжалом висящую на стене картину. Цветы и насекомые вываливаются, как из открытой раны, неуклюже повисают отдельные лепестки. Между тем Корнелия издает пугающий стон.

– Это не ваша картина! – Неллу пугает ее собственный визгливый голос. Нет бы сказать то же самое твердо, полубезразличным тоном. Она прикусывает губу. «Где же Отто? И почему Марин стоит как истукан? Не могу же я справиться с этим в одиночку».

Наконец прозвучал голос Марин, громкий и уверенный. Она сошла вниз, и Нелла сразу почувствовала облегчение.

– Джек Филипс, сколько раз я должна это повторять?

Джек с удивлением оборачивается, рука с кинжалом повисает вдоль тела. А Марин остановилась, сложив пальцы на животе.

– За хорошую цену твой брат оттрахал бы и собаку, – с вызовом бросает ей Джек.

Корнелия издала очередной стон, а Марин молчит. Джек начинает снова прохаживаться.

– Очень может быть, – наконец выдавливает Марин.

Корнелия тяжело дышит. Нелла окликает Отто, призывая его на помощь.

– Поговаривают, что он окучивает тебя, Марин Брандт. – Джек смерил хозяйку дома пристальным взглядом. – Больше-то некому.

– Старая шутка, Джек, – отвечает ему Марин. – Давно уже не смешно.

Джек поднимает кинжал, готовый распороть еще одну картину.

– Брось ты его. – Ее слова разносит эхо по огромному холлу. Но Джек лишь крепче сжимает рукоять. – Не дури. Какой же ты все-таки дурак, Джек. Я ведь тебя предупреждала, разве нет?

– Где он?

– Как обычно, в деловой поездке. – После короткой паузы Марин спрашивает: – Сколько тебе нужно?

– Я не прошу денег. Мы…

Марин, зажмурясь, делает глубокий вдох.

– Подойди ко мне, Джек, – говорит она. – Давай без глупостей. Мы это уже проходили.

Джек колеблется. Держа кинжал наготове, он переводит взгляд с картины на скрюченную фигурку на полу, потом на Неллу. К изумлению последней, он подходит к Марин, которая спокойно ждет. И тут же получает затрещину. Он хнычет, схватившись за лицо.

– Ты напал на мою служанку, – назидательно поясняет она. А он таращится на нее, по-прежнему не выпуская из рук оружие. – Какой же ты слабак.

– Марин… – открывает рот Нелла. Она так надеялась, что золовка возьмет ситуацию под контроль, вместо того чтобы нагнетать еще больше, но у той, похоже, лопнуло терпение. Марин захлопывает входную дверь. Все оборачиваются на стук, понимая, что отрезаны теперь от внешнего мира.

– Мой брат слишком щедр. – Марин указывает на оружие. – Это он тебе подарил? Кинжал моего отца.

Джек продолжает пялиться на нее.

– Ты…

– Умей вовремя остановиться, – говорит она. – Ты зашел слишком далеко.

Они долго глядят друг на друга. Потом Марин достает смятые купюры и, отсчитав двадцать гульденов, сует их Джеку в нагрудный карман. Тот молча смотрит на торчащие бумажки.

– Оставь моего брата в покое.

Вдруг Джек выдергивает купюры, и они веером ложатся на пол. А он силой привлекает ее к себе и зажимает ей рот поцелуем.

– Вы что? – вырывается у Неллы. – Не надо…

Поцелуй затягивается, а Марин машет рукой невестке, мол, не вмешивайся. Она как будто хочет ей сказать: раз уж это неизбежно, пусть само закончится. Она вся поджалась, шея окаменела, руки повисли вдоль туловища, а поцелуй уже длится вечность. Она не сопротивляется, его это только подстегнет. А у Джека подрагивают плечи, как будто его душат рыдания.

Нелла боковым зрением поймала Отто, выходящего из погреба, где он, по всей видимости, что-то заготовлял к возвращению хозяина. Увидев картину насильного объятья, он ускоряет шаг.

– У него нож, – шепотом предупреждает Нелла, но Отто это не останавливает. Услышав шаги, Джек отрывается от хозяйки дома и презрительно хмыкает:

– Старая сучка пропахла рыбой.

– Убирайся, – рычит Отто. – Пока я тебя не придушил.

– Кишка тонка, – отвечает Джек, но на всякий случай отступает к двери. – Тебя, дикаря, одели как лорда, но толку от тебя, уверен, столько же.

– Дерьмо! – голос Отто звучностью напоминает громогласность пастора, обрушившегося с кафедры на притихших прихожан.

Джек останавливается.

– Что? Что ты сказал, негр?

Отто надвигается на него, сжимая кулаки.

– Отто, – подает голос Марин. – Не смей…

– Думаешь, ты особенный? – говорит Отто. – Думаешь, я не видел клерков, торгашей, моряков, рассыльных? – Он наваливается на дверь, и Джек, который тщедушнее и слабее, понимает, что не в силах оказать ему сопротивления.

– В тебе тоже нет ничего особенного, негр. – Джек щурит глаза, сверля противника взглядом. – Он собирается от тебя избавиться.

Отто отвечает смехом.

– Я это точно знаю. – Джек играет желваками. – Ты что-то натворил, и он намерен это выяснить.

В воздухе зависает кулак.

– Отто! – вырывается у Марин.

– Отто, – вторит ей Корнелия, успевшая принять сидячее положение. – Не дури.

– Он говорит, что тебе нельзя доверять, – бросает Джек в лицо противнику.

Кулак начинает опускаться… «Нет!» – вскрикивает Корнелия… Джек старается отпрянуть… но вместо кулака ему на грудь медленно, словно падающий лист, ложится широкая ладонь. Почти нежное прикосновение, но Джек так и застыл.

– Ты для него никто, – говорит Отто. – Горячий воздух.

– Он отдаст мне твое место, – звучит в ответ. – Он мне сам сказал.

– А мне он говорил, что ты пустышка, Джек. Он ведь тебя отослал, а? Сколько ты пробыл в Венеции? День? Два?

– Отто, – умоляюще просит Нелла.

Тот убирает ладонь. И в этот момент к мужчинам приближается Резеки. Оба опускают взгляды. Луч света из высокого окна превратил шелковистую серую шерсть в желто-лимонную. Собака, прижав уши, рычит на Джека. Она его узнала: это тот, кто украл у нее неповторимый хозяйский запах. Она прижимается к мраморному полу, как перед прыжком.

– Резеки, – говорит ей Отто. – Ну-ка уходи.

Джек сжимает в руке кинжал, глаза его блуждают между Неллой, стоящей особняком, сидящей на полу Корнелией и Марин у подножия лестницы. Теми, кто не желает его видеть. Взгляд его делается жестким, и выражение паники сменяется чем-то другим.

– Джек, – говорит Марин. – Я передам Йохану, что ты приходил…

Но ему уже не до нее, и она видит, как он всаживает кинжал в загривок собаке, и та, взвизгнув, распластывается на полу.

Все остолбенели, как будто они под водой и не могут дышать. Наконец до слуха Неллы долетают причитания, и она не сразу соображает, что это Корнелия.

– Нет, нет, нет…

Служанка кое-как встает и, пошатываясь, добредает до пса. А Резеки уже задыхается. Лезвие застряло в хрящах, и дрожащим пальцам служанки вытащить его не под силу. Она прижимает к себе собачью голову, истерически рыдая. Резеки захлебывается кровью, темное пятно на юбке пугающе расползается.