В краю солнца Парсонс Тони

29

Чатри стоял на веранде соседского дома и ждал, пока Тесс застегнет ему верхнюю пуговицу. Он был одет в местную школьную форму: белую рубашку поло, темные короткие штаны, белые носки и черные кожаные туфли. Чисто, опрятно, старомодно. Чатри взглянул на нас и отвел глаза, смущенно улыбаясь.

Мы все – я, дети и госпожа Ботен – стояли тут же и наблюдали, как Тесс пытается пригладить его непокорные черные волосы с единственной золотистой прядью. Пригладить их никак не удавалось, и в конце концов она повернула Чатри лицом к внешнему миру и слегка подтолкнула вперед. В дверях появился господин Ботен. Он что-то коротко буркнул по-тайски, мальчик ответил утвердительно и, не оглядываясь, зашагал вниз по дороге.

Мы нагнали его и пошли рядом.

Чатри ступал тяжело, словно узник, ведомый на казнь. В конце нашей грунтовки – там, где она соединялась с ведущей в деревню дорогой, – его должен был подобрать школьный автобус. Мы ждали в молчании, пока не появился сонгтхэу – открытый пикап, в кузове которого сидели на двух скамьях дети. Они с нескрываемым любопытством смотрели, как новенький забирается по ступенькам наверх. Когда пикап тронулся с места в облаке пыли, Чатри даже не оглянулся.

– В нем что-то изменилось, – заметила Кива.

– Он сам изменился, – ответила Тесс. – Это его первый день в школе.

Дети побежали вперед, и только тут Тесс позволила слезам обжечь ей глаза.

– Не бойся, он не пропадет, – со смехом сказал я. – Такой-то бугай!

– Я не из-за него, – проговорила она и кивнула на сына и дочь, которые уже добежали до нашего дома. – Я из-за них.

Мы остановились.

– С ними все в порядке, – ответил я.

Тесс покачала головой.

– Они замечательные дети, но Кива – почти дикарка, а Рори думать не может ни о чем, кроме животных.

– Они умные, добрые, смешные, и ты прекрасно с ними справляешься.

– Мои силы уже на исходе. Пхукет – лучшее место в мире для девятилетнего ребенка – я в этом уверена. Но они становятся старше. И мы тоже. Мы тоже, Том.

– К чему ты клонишь? – спросил я.

Впрочем, я прекрасно знал, к чему она клонит. К тому, что пора возвращаться домой.

Я повесил голову и почувствовал, как от тоски сжимается горло. Моего лица коснулся солнечный луч. Я подумал о той жизни, которую мы оставили позади, и о той, которую потеряем.

– На этот раз все будет иначе, – сказала жена.

– Нет, Тесс. Все будет точно так же. Точно так же паршиво.

– Все будет иначе, – настойчиво повторила она, потом взяла меня за руки и провела кончиками пальцев по моим растрескавшимся мозолям. – И потом, мы возвращаемся не ради себя, а ради детей.

Она приложила мои изуродованные ладони к своему плоскому животу поверх тонкой футболки и начертила ими тройной знак – вверх, вниз и снова вверх, – тот самый, который начертила десять лет назад, покрывающий несколько дюймов и одну маленькую жизнь.

– Тесс… – проговорил я, понимая.

Ребенок, подумал я. Третий ребенок! Наш ребенок…

Мне уже хотелось взять на руки этот маленький сверточек и вновь испытать ни с чем не сравнимое чувство безграничной и безусловной любви. Наш малыш. Я и не мечтал, что мне будет даровано такое счастье.

Но даже в ту минуту, почти пьяный от восторга, я подумал о возвращении домой, об Англии, о том, что придется начинать все сначала, и этот груз едва не придавил меня к земле.

Я подумал о преградах, о тех Эверестах, которые мне придется каждый день преодолевать, просто чтобы выжить, чтобы обеспечить семье хлеб и крышу над головой, и на мгновение – на одно ужасное, постыдное мгновение – я усомнился, смогу ли.

А потом я посмотрел ей в лицо, в прекрасное лицо моей жены, моей Тесс, и она заполнила меня – не знаю, как описать по-другому, – она заполнила меня, и я понял, что с радостью пойду за ней куда угодно и преодолею любые преграды, потому что мой дом всегда будет в том месте, которое назовет домом эта женщина.

Она рассмеялась, улыбнулась и осторожно убрала мои руки со своего живота, где росла крошечная, созданная нами жизнь, потом покачала головой, глядя на порезы, свежие и застарелые, которыми были покрыты мои ладони, пальцы и потрескавшиеся, переломанные ногти.

– Твои руки… – проговорила она.

Дневная жара уже ослабевала, когда мы все вчетвером шли по берегу вдоль той линии, где теплая вода соприкасалась с золотисто-белым песком. Поднимающийся над бухтой зеленый холм постепенно становился темнее, а тени столетних деревьев удлинялись, словно устало потягиваясь после очередного долгого дня.

В жаркий сезон ничто не двигалось без особой нужды. Еще никогда я не видел море таким прозрачным и спокойным. Оно могло бы сойти за зеркало с золотыми прожилками, а стоящие на якоре длиннохвостые лодки были неподвижны, как статуи.

Далеко впереди, там, где берег начинал изгибаться дугой, из-за столика перед «Длинным баром» встал человек и направился к нам навстречу. Бар Фэррена возвышался у него за спиной, черный и безмолвный в ожидании ночи. Кожа у незнакомца была бледная, почти белая, и, хотя день клонился к вечеру, он низко надвинул бейсболку на лицо, чтобы защититься от беспощадного солнца. Когда человек подошел ближе, я узнал его по футболке с надписью: «МЫ ДИКИЕ – НЕ НАДО НАС ГЛАДИТЬ».

– Хочу показать тебе кое-что, – обратился Джесси к Рори. – Рядом с водопадом Тон-Сай.

– Мне неинтересно, – ответил мальчик.

Джесси посмотрел на Тесс.

– Давай все-таки сходим посмотрим, – предложила она, с улыбкой поглядела на сына и взяла его за руку.

И мы пошли.

От водопада осталась только тоненькая струйка.

Мы шли вдоль нее, поднимаясь в гору по мокрым скользким камням, пока не начался настоящий тропический лес. Внезапно мы очутились в зеленом мире, где со всех сторон возвышались деревья, а дневной свет померк, скрытый плотным пологом листвы. Джесси шагал впереди. Время от времени ему приходилось останавливаться, чтобы отыскать тропу, которая то исчезала в густом подлеске, то снова появлялась.

Потом мы начали спускаться. Идти стало легче, но опаснее, потому что с одной стороны склон резко обрывался вниз. Тропа привела нас к маленькому деревянному мостику, и Джесси остановился, чтобы осмотреться. Казалось, он ищет чего-то и не находит, прислушивается и не слышит.

А потом мы все различили то, чего он ждал.

Зов гиббона. Где-то высоко в кронах деревьев. Я слышал их пение много раз, но странная ухающая музыка никогда еще не звучала настолько гипнотически. Так пел гиббон в дикой природе, и от этого звука у меня побежали по коже мурашки.

Потом раздался ответный зов, гораздо дальше, словно свисток паровоза в ночи, а потом еще и еще, выше по склону и справа от тропы. Джесси сорвался с места и быстро зашагал вперед, и мы заспешили за ним, снова карабкаясь в гору, перелезая через упавшие деревья, иногда наклоняясь, чтобы не удариться о нависающие над тропой ветки, иногда опираясь на них рукой. Тишину леса нарушали только наши голоса – «Осторожнее», «Не поскользнись», «Не наткнись на ветку» – и потусторонняя симфония в кронах деревьев.

Джесси посмотрел на нас и улыбнулся, потом протянул Рори раскрытую ладонь. Мальчик замер в нерешительности, наконец шагнул вперед и взял его за руку. Джесси улыбнулся еще шире и кивнул на небольшую прогалину среди деревьев.

Там сидела темно-коричневая самка гиббона с белой опушкой вокруг морды. Она обернулась, прислушиваясь к какому-то звуку в листве деревьев, и мы увидели у нее на руках детеныша. Это был уже не крохотный безволосый зародыш, которого мы видели у водопада Бангпэ. Он оброс мехом, таким же темно-коричневым, как у матери, а розовое старческое личико стало гораздо смуглее. Из-за короткой шерсти руки малыша казались невозможно длинными и тощими.

Вблизи послышалось дрожащее уханье, и на прогалине появился Трэвис. Он неспешно направился к матери с малышом, затем встал и спокойно оглянулся.

– Они просыпаются с первыми лучами солнца, – шепотом сказал Джесси. – Самка ведет семью к фруктовым деревьям. После еды они слушают пение других гиббонов и отвечают им. Потом прихорашиваются и немного отдыхают. Они обожают играть под дождем – это их любимое занятие. Рядом живут другие семьи, и Трэвис пугает взглядом самцов, которые слишком близко подходят к границам его территории. Самцы гоняются друг за другом, а самки с детенышами держатся в стороне. Вечером они снова кормятся, совершают прогулку по деревьям и отправляются на боковую. Малыш ложится вместе с матерью. Трэвис спит поблизости один.

– Да, – подтвердил Рори. – Все так и есть.

Мы наблюдали за ними, пока не стемнело.

Прежде чем они нас покинули, Трэвис – хотя, конечно, он больше не носил этого имени, – осторожно глянул в нашу сторону и быстро отвернулся, словно встретил друзей из далекого прошлого и не мог вспомнить, где видел их раньше.

Господин Ботен надсадно кашлял, хотя сигарета у него в руке была незажжена. Его морщинистое лицо с китайскими чертами болезненно скривилось.

– Я стар, – сказал он и кивнул сначала на меня, потом на Тесс. – Я стар, и однажды меня не станет.

– Думаю, вас еще рано отправлять на свалку, – со смехом ответил я.

Я обвел взглядом ресторан. В «Почти всемирно известном гриль-баре» яблоку негде было упасть. Новые заведения на другом конце дороги процветали, но, как ни странно, у нас посетителей тоже прибавилось. Пляж Най-Янг превратился в место отдыха для иностранных туристов.

– Все столики заняты, – заметила Кива.

– Пойдемте со мной, – ответила госпожа Ботен.

Тесс и дети пошли вслед за ней на кухню, но меня господин Ботен удержал.

– Это правда, – сказал он, встретившись со мной взглядом. – Когда-нибудь меня не станет.

Я больше не смеялся.

– Вы в отличной форме, – возразил я.

Впервые за много лет я испытывал к кому-то сыновние чувства, и мне не хотелось вспоминать, что в конце концов родители оставляют тебя одного.

– Я начал уставать, – продолжил старый таец. – От всего. От рыбалки. От ресторана. Вы же видите, как медленно я забираюсь в лодку. Что это за рыбак, который не может забраться в собственную лодку?

– Господин Ботен, мы все становимся старше.

Он кивнул и улыбнулся:

– Ваши дети так выросли! Когда вы приехали, они казались совсем малышами.

– Время бежит быстро, и сильнее всего это заметно по детям.

Я подумал о нашем третьем ребенке, о безымянном младенце, который рос у Тесс внутри, а потом о будущем, о том, как медленно дети растут и как быстро вырастают, и понял, что хочу одного – прожить достаточно долго, чтобы увидеть этого нерожденного, неведомого ребенка взрослым.

– Мы с женой хотим, чтобы все перешло к вам, – снова заговорил господин Ботен. – У нас есть только ресторан и лодка, и когда я не смогу больше работать, и то и другое достанется вашей семье. Что до дома… Дом мы оставим себе, и после нашей смерти его унаследует мой сын, но ресторан с лодкой будут ваши.

– Господин Ботен… – начал я и внезапно увидел в его морщинистом, хмуром лице такую доброту и красоту, что с минуту не мог говорить. – Я не знаю, что сказать…

– Мы сделаем все по закону. Оформим на бумаге. Никаких трудностей не будет.

– Это большая честь для меня, – сказал я.

– Вы многое умеете, – ответил господин Ботен, и в его глазах блеснул веселый огонек. – Не можете только ударить молотком по гвоздю, не попав сначала по руке.

– Я еще ни от кого не видел столько добра, – произнес я, и от правдивости этих слов у меня перехватило дыхание. – Спасибо…

Господин Ботен улыбнулся, и при виде его улыбки у меня защемило сердце. Я хотел подождать, не говорить ему сразу, но какой смысл тянуть?

– Мы решили вернуться, – торопливо начал объяснять я. – Вернуться в Англию. Тесс ждет ребенка. Кива и Рори должны ходить в настоящую школу. И еще…

И еще была тысяча мелких причин, но ни одна не казалась достаточно веской, чтобы отвергнуть его предложение. В свете разноцветных лампочек я увидел, как господин Ботен нахмурился.

– Важная птица! – буркнул он. – Совсем как мой сын. Простой труд ниже нашего достоинства!

– Дело не в этом, – сказал я. – Вы же знаете, что дело не в этом. Спасибо вам…

– Важная птица!

Я отвергал великий дар. Господин Ботен предлагал мне все, что у него было. Сердце у меня обливалось кровью, но по-другому поступить я не мог. Я чувствовал: лучшая моя часть навсегда останется с ним – в длиннохвостой лодке посреди моря, в маленьком доме на вершине холма, в ресторане на берегу, – и я до самой смерти буду помнить его лицо и его доброту. Но я не умел этого выразить, а он знал только, что мы скоро уезжаем. Мне хотелось сказать ему, что ни один человек в моей жизни не относился ко мне так по-отечески, и, наверное, мне бы удалось найти нужные слова.

Но было слишком поздно. Он отвернулся и пошел в кухню, где сидела вокруг маленького столика моя семья и ела из огромной тарелки лапшу с омарами. Госпожа Ботен посмотрела на меня и улыбнулась, потом увидела лицо мужа, и ее улыбка померкла, как и прекрасное, нарисованное ими будущее, в которое мне самому хотелось поверить.

Я любил старого тайца, но я не был ему сыном, а он мне – отцом, и никакими сожалениями этого не исправить.

Ник праздновал. Причем, судя по тому, какой походкой он шел, праздновал довольно давно.

Войдя в «Почти всемирно известный гриль-бар», Ник приветственно поднял руку и запутался в гирлянде, украшающей дверной проем. Хозяевам пришлось повозиться, чтобы его вызволить.

Красный, со смущенной улыбкой на лице, Ник нетвердой походкой пробрался между посетителями к столику у самой кромки воды, за которым сидели мы, и гордо помахал у нас перед носом газетой.

– Возрадуйтесь! – крикнул он. – Возрадуйтесь!

Потом увидел детей и театральным жестом приложил палец к губам. Рори спал, уронив голову на руки. Кива сонно накладывала себе в рот лапшу. Глаза у нее слипались.

– Они совсем вымотались, – сказал я. – А вот ты, похоже, чем-то доволен.

Ник сел и разложил на столе газету.

– Ее напечатали – мою статью о китайском квартале. Вот она.

Это была та самая газета, в которой он работал в Лондоне, раскрытая на одной из последних страниц. Подписанная его именем статья в рубрике о путешествиях занимала целый разворот. На фотографии симпатичная молодая пара сидела в саду при кафе «Чайна инн» и ела тайский салат. Я взглянул на дату: газета вышла почти неделю назад.

– Поздравляю, – сказал я и начал читать.

– Ее сильно урезали, – произнес Ник не то сердитым, не то извиняющимся тоном. – У меня было больше истории: как китайцы приплыли на остров и работали на рудниках, как продолжали строить даосские храмы, хотя постепенно обращались в буддизм.

В свете разноцветных лампочек его лицо выглядело усталым и потным.

– Строчку про храм Ясного Света и ту вырезали!

– Тебе удалось напечатать статью, а это главное, – сказала Тесс.

Ник просиял:

– Да, удалось!

Кива положила вилку и привалилась ко мне. Она почти спала.

– Давайте выпьем, – с улыбкой предложил Ник.

Я колебался только секунду.

– Конечно, надо отметить. – Я взглянул на статью. – А сколько тебе за нее заплатят?

Ник то ли не расслышал, то ли не хотел об этом думать. Он махнул рукой, и к нам подошел не знакомый мне официант.

– Две бутылки пива «Сингха», – сказал Ник. – Извини, что ты спросил?

– Кай сегодня не здесь?

– Нет. Моя жена работает теперь в новом баре.

Дальше по пляжу, там, где начиналась светящаяся дуга недавно построенных заведений, из «Длинного бара» гремели западные хиты десятилетней давности.

– Вот где я хочу выпить, – заявил Ник.

В глубине «Почти всемирно известного гриль-бара» кто-то нажал на выключатель, и разноцветные лампочки погасли.

На другом конце Най-Янга все еще было оживленно.

По дороге тянулась шумная процессия мотоциклов и скутеров, среди которых иногда осторожно проезжало такси. Между темной дорогой и ярко освещенными магазинами двигались толпы фарангов.

В ателье «Питер сьют интернэшнл» господин Питер показывал покупателю в шортах и майке с надписью «Пососи мой буй» образчик серой фланели в узкую полоску. Подружка покупателя сидела рядом и, хмурясь, разглядывала свои руки, покрытые следами от комариных укусов. В массажном салоне пожилые женщины стояли на коленях перед полулежащими клиентами. Посередине улицы из «Длинного бара» гремел известный хит Bon Jovi. Первым, кого я увидел внутри, был Фэррен.

На столе перед ним лежал огромный кусок льда в ведре для шампанского, и Фэррен рубил, колол, кромсал его пестиком зловещего вида. Наверное, лед с рыбного рынка впервые использовали для чего-то, кроме морепродуктов. Увидев нас, он не остановился, а продолжил работать.

– Я впущу вашего приятеля, только потому что мы с вами друзья, – обратился ко мне Фэррен. – Вы в курсе, что он уже был здесь и пытался устроить сцену?

Я посмотрел на Ника. Он рассмеялся и покачал головой, потом быстро стиснул мои плечи и пошел к стойке.

– Уведите его отсюда, пока никто не пострадал, – сказал Фэррен.

Я осмотрелся. Должно быть, так выглядели азиатские бары лет пятьдесят тому назад – бары, предназначенные для того, чтобы вытягивать деньги из британских моряков и американских солдат. Моряки и солдаты давно умерли от старости, а схема действовала до сих пор. Все в «Длинном баре», словно отпущенные на берег матросы, спешили урвать у жизни побольше удовольствия, пока время не истекло. «Длинный бар» походил на «Безымянный» или любой другой бар с Бангла-роуд – те же мужчины, девушки и пиво. Только этот был больше, потому что здесь, на севере, земля стоила дешево. Сцену в центре зала окружала вытянутая овальная стойка. За ней стояло четыре бармена – два тайца и две тайки, – которые с трудом справлялись с потоком заказов.

Все табуреты в баре были заняты. На каждом сидел европеец, на котором висела одна, а то и две местных девушки. Другие девушки стояли на сцене, рассеянно раскачивались под музыку и время от времени останавливались, чтобы глянуть в зеркало, проверить сообщения в телефоне или поболтать с подругами. В основном же они просто раскачивались, уставившись в одну точку, и думали о чем-то своем.

Здание открывалось прямо на пляж: непонятно, где кончался бар и начинался Най-Янг. В полумраке, вдали от сцены, виднелись высокие столы, заставленные стаканами с выпивкой и пустыми чашками, куда официантки засовывали счета. Ник исчез в толпе. Кай тоже не было видно. Я попытался отыскать ее среди официанток по золотистой пряди в волосах.

Среди такого обилия полуголых тел – миниатюрных смуглых девушек, одетых то ли для пляжа, то ли для постели, и крупных, бледных мужчин с голыми белыми ногами и мясистыми руками в татуировках – официантки выглядели почти строго. На них было что-то вроде мужских вечерних костюмов – черный галстук-бабочка, белая рубашка, короткий черный пиджак. Судя по виду, работа «Питер сьют интернэшнл». И никаких высоких каблуков – все официантки носили туфли на плоской подошве, чтобы передвигаться быстрее.

Кай сидела на дальнем конце стойки и играла в «Четыре в ряд» с добродушно застенчивой улыбкой на лице.

– Посетителям она нравится, – сказал Фэррен, продолжая остервенело дробить лед. – Есть в ней что-то милое, а такое не часто встретишь в баре. Понимаете, о чем я, Том?

– Она только недавно вышла замуж.

В ответ он рассмеялся:

– За неудачника, который не в состоянии содержать молодую жену.

Лицо Фэррена было покрыто потом. Из ведра на стойку летела мелкая ледяная крошка.

– Я предложил ей больше денег, – добавил он. – Действует безотказно. Послушайте, Том, ваш поддатый друг может остаться, если не будет устраивать сцен.

– А что он сделал?

Фэррен покачал головой.

– Он хотел сыграть с ней в «Четыре в ряд». А у нас правило: либо ты играешь со всеми, либо ни с кем.

Я направился к стойке. Кай встретилась со мной взглядом и отвела глаза. Я понял, с кем она играет, только когда подошел почти вплотную, и то засомневался: бритоголовые, все в татуировках, они ничем не выделялись из толпы посетителей. Но я узнал их по трем «Харлеям», припаркованным снаружи. Это были три байкера из «Почти всемирно известного»: прихвостень главаря, толстый мерзавец и лысый верзила с козлиной бородкой. С этим надо быть начеку, подумал я, но именно бородатый и протянул мне руку – огромную мясистую лапищу.

– Не обижайся, приятель, – сказал он. – Мы же не знали, что ты кореш Фэррена.

Я кивнул и вежливо улыбнулся:

– Я вам, мерзавцам, не приятель.

Я отвернулся, озираясь в поисках Ника, и тут почувствовал на плече чью-то руку. Длинноволосая тайка лет пятидесяти приблизила свое лицо чуть ли не вплотную к моему. Она была с ног до головы одета в черное, словно пыталась слиться с полумраком, царящим в баре. Я понял, что это мама-сан, которая управляет заведением. Ее кожа напоминала поверхность луны.

– Линдси сейчас занята, – сообщила она доверительным шепотом.

– Линдси?

Мама-сан имела в виду Кай. Имя Линдси ей дали в баре. А может, она сама его выбрала. Нелепое имя для чао-лей.

– Она увидится с вами позже. А пока… у нас много хороших девушек.

Я стряхнул ее руку и вышел на пляж. Было уже прохладно, и желающих выпить на открытом воздухе осталось мало. Ник сидел один за ближайшим к морю столиком и пытался закурить. Я выдернул сигарету у него изо рта и отбросил ее в сторону.

– Ты же не куришь, – напомнил я.

Ник нахмурился и рассеянно глянул на сигарету, потом повернулся ко мне:

– Хочешь выпить?

Ник помахал рукой в воздухе. Теперь, вблизи от жены, он казался еще пьянее.

– Эй, две бутылки пива «Сингха»!

– Пойдем домой, – сказал я, вставая. – Хватит на сегодня.

Перед нами появилось две бутылки. Я вздохнул и сделал большой глоток. От холодного пива и ночного воздуха по телу прошла дрожь.

– Я сыт этими барами по горло, – сказал Ник.

– Она просто официантка, – возразил я, – вот и все.

– Ты знаешь, что происходит в таких барах? Знаешь о штрафах, которые клиенты платят за право увести девушку с собой? О медицинских обследованиях каждые две недели? – Он горько рассмеялся. – Весь Таиланд – один большой бордель.

– Неправда, – сказал я, достал из чашки счет и приготовил деньги. – Если тебе это надо, недостатка в борделях не будет. Если нет – всегда можно просто взять и уйти.

– Но я-то не могу уйти. Я должен быть рядом с женой… на всякий случай.

Ник покачал головой и закрыл лицо руками. Я огляделся. Мне не хотелось, чтобы он плакал здесь.

– Ник…

– Чтобы убедиться, что с ней все в порядке. – Он посмотрел на меня своими несчастными, мокрыми от слез глазами. – Просто на всякий случай.

– Я понимаю. Но сидеть здесь, шпионить за ней…

– Я не шпионю, – возразил Ник и одним глотком допил пиво. – Я просто хочу быть рядом.

Однако ему было отказано даже в этом. К нашему столику подошел вышибала. Он стоял, опустив руки по швам, и всей своей позой как бы извинялся перед нами, но я знал, что его поведение в любую секунду может измениться. Если Ник и заметил вышибалу, то виду не подал.

– Я слышал, некоторые женщины выходят за иностранцев, хотя у них уже есть тайский муж. Таких историй много. Говорят, они просто не считают нас полноценными людьми, поэтому браки с нами вроде как ненастоящие.

Я подумал о двоюродном брате Кай и тут же заставил себя отогнать непрошеную мысль.

– Это не ты говоришь, Ник. Это пиво в тебе говорит.

– Если кто-нибудь ее хоть пальцем тронет, я его убью!

– Эй, – сказал я, – держи себя в руках.

Вышибала взял Ника под локоть и почти без усилий поднял со стула. Таец знал, что делает. Все так же одной рукой он легко развернул моего друга лицом к выходу. Тогда я встал с места, перегнулся через стол и с силой ударил вышибалу в грудь. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Он думал, что справится со мной одной левой, и, возможно, не ошибался. Однако не был уверен на все сто, потому что для меня этот пьяный англичанин значил гораздо больше, чем для него.

– Мы уходим, – сказал я, и вышибала отпустил Ника.

Я взял друга под руку и повел обратно в бар. Он улыбался и думал о чем-то своем.

– Знаешь легенду об Орфее и Эвридике? – спросил Ник.

– Просто пойдем домой, хорошо? Можешь остаться на ночь у меня.

– Орфей отправился в царство мертвых за своей женой Эвридикой. Она погибла в день их свадьбы, когда на нее напал сатир – бросилась бежать и упала в змеиное гнездо. Скорбя о жене, Орфей играл такую прекрасную музыку, что даже боги плакали.

Ник и сам заплакал.

– Кажется, я смотрел такой фильм, – ответил я. – Ну, пошли, пошли.

– Орфею было сказано, что он может забрать Эвридику из мира умерших при одном условии: если не будет смотреть на нее, пока оба они не окажутся в мире живых.