Кодекс бесчестия. Неженский роман Котова Елена

Глава 31. Маленький континент Европа

Может он хоть раз в жизни забить на все и рвануть в нормальный отпуск? Не опасаясь, что на комбинате ртуть опять сольют в реку. Не трясясь, что министерские будут считать, на какие шиши он поехал за границу вместо подмосковного санатория. Забыть хоть на время, что поквитался он с Александровым лишь наполовину, а со Скляром – все еще впереди. Тем более что на дворе весна, самое лучшее время для путешествия, пока все в отпуска не рванули. Сначала вдоволь по Европе поколесить, а потом и в Лондон. Посмотреть, поразнюхать, с дочерьми повидаться, прикинуть, что и как, а главное – младшую, Танечку, прижать к себе крепко и выговориться. Он выпросил отпуск у Белякова, которому было не до Чернявина, и собрал чемодан.

Взял он билет до Вены: затейливый город, судя по картинкам, опять же оперетка Штрауса – милое дело. От Вены решил путешествовать поездом и проехать через всю Европу. К черту эти самолеты-скотовозки, толчею в аэропортах, рамки грёбаные. То ли дело – в купе первого класса спокойненько усесться, книжечку раскрыть, винца заказать и ехать себе, в окошко поглядывая… Это представлялось Чернявину шиком. Поразмыслив, взял билет на поезд, что шел через всю Италию, чтоб без пересадок. Schlafwagen – спальный вагон – это вам не плацкарта. Жаль, что Верону ночью проезжать будут, темно, не увидит ничего, а город-то знатный, исторический.

Юрий Сергеевич сменил рубашку, с удовольствием глянул на себя в зеркало и направился в вагон-ресторан. Поезд мирно покачивался на рельсах, он потягивал красное винцо, потихоньку хмелел – вообще в последний год стал быстро косеть от спиртного. Стресс берет свое, нервы ни к черту. Даже таблетки помогать перестали. Усталость, страшная усталость… Но теперь-то он отдохнет. Чернявин налегал на шницель и посматривал в окно, скорее машинально, потому что так в поезде полагается. За окном-то все равно уже темень.

В вагоне-ресторане было почти пусто, в углу сидел мужик примерно его лет, тоже в одиночестве. Мужик поглядывал на него, а Чернявин все не мог припомнить, где он его видел. Но точно видел.

– Гагарин, ти? – на ломаном русском обратился к нему мужчина и, не дожидаясь ответа, с бокалом вина пересел за стол Чернявина.

После техникума Чернявин служил в ГСВГ – Группе советских войск в Германии, – сначала срочную, а потом подписался на сверхсрочку. Только дурак отказался бы от должности инструктора по комсомольской работе в политуправлении. Вовсю шла то ли разрядка, то ли еще какое братание с врагами. Разваливали, в общем, армию. Их даже возили делегациями то на вражеские учения, то так – мордой поторговать, в вечной дружбе поклясться. Вместо того чтобы армию переоснащать, деньги на показуху палили.

Чернявину только один раз повезло прокатиться на халяву. Повезли их смотреть учения воздушных десантников в Баварии. После прыжков, как водится, было долгое застолье. За столом он и познакомился с Карло, только он один немного говорил по-русски.

Карло был наш человек, хоть и с Сицилии, и семья у него была правильная. Дед вместе с русскими воевал против фашистов еще в Испании, а отец после войны в итальянском посольстве в Москве работал, там Карло и русского поднабрался. Но главное – Россию полюбил, все повторял, какие над Кремлем звезды, как поразили его семь небоскребов, раскиданные по городу. Карло признался, что в армию пошел, потому что накосячил сильно, полицейского на своей родной Сицилии чуть не прибил. Могли и за решетку упечь. Отцовские адвокаты еле-еле отмазали, а отец в армию пристроил. Чернявин тогда прям поразился, до чего везде все одинаково. Или этот парень такой свойский оказался? Карло рассказывал, что службы ему всего ничего осталось, потом по Европе поколесит немного – и все, домой.

Чернявина он называл «Гагарин», имя «Юрий» почему-то выговорить он был не в состоянии. Крепко они в тот вечер друг другу в душу запали. Пили какой-то местный абрикосовый самогон, а Карло все повторял, какой Гагарин мировой мужик, приглашал к себе в Италию после службы, совал свой адрес, просил писать. Чернявин своего адреса не оставил. Бардак, конечно, уже был полный, но инструктаж-то никто не отменял. Какая дружба может быть у советского политработника с офицером НАТО, смешно даже. Хотя жаль. Встретишь такого душевного парня – и тут же расставаться.

Чернявин и представить себе не мог, что снова его повстречает. Но где-то полгода спустя, кажется, вышли они с другом одним в немецкую часть деревни Вюнсдорф, «столицы» ГСВГ, пивка в гаштете выпить и столкнулись на улице с Карло. Тот с приятелем на старенькой тачке уже путешествовал по Европе после дембеля. Как они умудрились пробраться в русскую зону, в Вюнсдорф – Чернявин так и не понял. Впрочем, бардак же кругом был. Он не удивился бы, если б и американцы к ним прикатили. Только и шли разговоры, что стену не сегодня-завтра снесут, вот и шлялись кто ни попадя туда-сюда.

Набрались они в пивной быстро. У Карло были деньги, ему нравилось угощать русских парней, считавших каждый пфенниг. Потом Карло их еще немного покатал по окрестностям на своем дребезжащем «трабанте». Такие кренделя выписывал, Чернявин только диву давался. От этого совсем своим стал ему этот лихой итальянец: «С тобой, Карло, в любую разведку не страшно. Наш ты человек».

Они еще долго обнимались на прощанье, даже часами обменялись. Побратались, короче.

– Карло, а я тебя сразу признал…

Этот вечер в вагоне-ресторане обещал быть не короче вюнсдорфского. Карло сказал, что на поезде он едет, потому что так надо. Чернявин помнил, что тот и раньше любил напустить тумана. Но мужик правильный, и что дела крутит немалые – тоже было с первого взгляда ясно. Юрий Сергеевич тут же проставился: «помнишь, как ты нас пивом угощал?» Он уже и забыл, что видел этого Карло всего дважды в жизни. Все-таки нет ничего крепче армейской дружбы.

И Чернявина понесло, очень ему надо было выговориться, накипело. Одиночество последних двух лет, злость и отчаяние, удары судьбы, незнамо за какие грехи… Тяжко было держать в себе все, что накопилось. А тут – братан, корешок армейский… И при этом – человек со стороны… Лучшего собеседника и пожелать было нельзя. Сама изменчивая судьба свела их снова. Они просидели всю ночь. Карло слушал, и Гагарин видел, что старый друг понимает его как никто.

Впервые за долгое время он лег спать довольный, в хорошем расположении и приятном удивлении – отчего ему раньше не пришло в голову так по Европе прокатиться? Вообще никуда в жизни толком не ездил, кроме как пакетным туром от турагентства. Прям деревня какая-то. Чего боялся? Он впервые в жизни чувствовал себя свободным. Даже от страха. Вот друга встретил посреди чужого континента. Чудеса!

Утром Карло сошел с поезда, а Чернявин поехал дальше, все обдумывая их с Карло ночной разговор. После Флоренции притормозил в Венеции, повалялся несколько дней в тамошних термах. Его английский, который он кое-как учил в институте, все отлично понимали, потому что – деньги. С деньгами тебя на любом языке поймут, даже если просто мычать будешь – и то обрадуются. И все, оказывается, возможно, только билет купи и езжай куда глаза глядят. Свобода опьяняла.

Из Венеции завернул в Париж, но там ему не понравилось: город грязный, иммигранты вонючие кругом, а башня Эйфелева – туфта, железка трехсотметровая. Снова сел в поезд и покатил дальше, через туннель под Ла-Маншем. Разве думал он когда-нибудь, что и Ла-Манш ему доведется увидеть?! Вот Лондон – совсем другое дело. Сразу видно, что столица, а не как другие – одно название. С утра поглазел на смену караула у Букингемского дворца, потом парком прогулялся до Мраморной арки – ничего, симпатичная. Прошвырнулся по Oxford Street взад-вперед. Размышлял, ехать ли в Оксфорд на поезде, но потом решил на машине, настолько свободным себя почувствовал. Поинтересовался в отеле, можно ли машину в прокат взять, так ему тут же и оформили, и к подъезду доставили. Вообще, прям обидно даже, до чего все в этой Европе легко!

Наутро он катил по моторвею А4. Решил, что правильнее в город сразу не ехать, а сначала заглянуть в школу, с Танечкой без матери повидаться. Как его до такой жизни довели? Даже телефонов дочерей у него нет… «Банберри Роуд… Банберри Роуд…» – твердил он на подъезде к Оксфорду, вглядываясь в дорожные знаки, чтобы не проскочить поворот на А 34, дорогу, ведущую, судя по карте, к Oxford High School.

Таню вызвали к отцу с репетиции школьного спектакля. Она очень изменилась. Шестнадцатилетняя девушка. Они расцеловались, и тут же возникла пауза. Чернявин принялся расспрашивать дочь об учебе, об отметках, Таня отвечала. За шаль, которую отец купил на Oxford Street, поблагодарила, а торт отставила в сторону, сказав, что не ест сладкого.

– Так и будем тут сидеть? – Чернявин обвел глазами комнату для приема посетителей. – Прям больница у вас.

– Я не знаю, куда мы можем пойти.

– Может, в Оксфорд поужинать съездим? Я на машине.

Таня помотала головой.

– Ты же, наверное, Маше и маме не сказал, что приехал?

– Боишься, что мы с ними встретимся?

– Пап, я не поеду.

Чернявин вдруг почувствовал, что не знает, как и о чем говорить с дочерью. Он обнял ее, стал гладить по голове, чувствуя, как та сжимается, как ей неуютно, душно, тесно… «Ты должна понять, Танюшечка… ты должна понять… большая девочка, взрослая уже… отец… все для тебя… всегда… теперь буду к тебе часто… понять должна… картины мне покажи свои… картины… никогда не забывал… ночами думал… помнишь, как мы…»

Он обнимал дочь, чувствуя, как та мягчеет под его руками. Вспомнила его, вспомнила, как он ее любит, еще минуточка – и вернется, прежнее, детское, ее доверие… и она снова к нему потянется…

Таня вдруг стала вырываться. Он старался удержать ее… Танечка, дочка… Но Таня все рвалась у него из рук, закричала.

– Пусти! Пусти меня! Я не могу… Не трогай меня. – Она стала молотить его кулачками по плечам, по груди. – Отпусти, слышишь! Не приходи больше! Без мамы не приходи… Только с мамой приходи…

На Танины крики сбежались девочки, за ними подоспела учительница. Только повиснув на руках двух девчонок, она наконец перестала кричать и уже почти спокойно сказала:

– Я скажу маме и Маше, что ты приезжал. Оставь свой номер телефона, вдруг мама захочет с тобой связаться?

На следующий день – солнечный, майский, – когда он решил пройтись неспешно по городу, Лондон показался ему уже совсем другим. Безразмерный, бестолковый, дома какие-то вычурные – как не для людей построены. Он шел по Pall Mall, направляясь к набережной, разглядывал витрины лавок и воняющие деньгами подъезды корпораций. Pall Mall сменился кварталами правительственных зданий – громоздкие, в завитушках, все на одно лицо. Подошел к реке, на набережной – вообще уродство: дома неуклюжие, с огромными окнами, прям совок. Была и у него когда-то корпорация, была и должность в правительстве. Рейдеры проклятые все отобрали. Мысли текли тяжелые, вязкие, как речная вода. Настроение было поганое.

На мосту Waterloo он остановился. Грязная, мутная река беспокойно бурлила, но казалась застывшей. Холодный, враждебный город. Ну и хрен с ним, он тут по делам. Доведет один вопрос до ума – и назад. А потом придет время и о главном подумать – о дочерях.

Глава 32. Скляр и его жизнь

На майские Платон с Викой полетели на Сардинию. Вика хотела солнца, Платон тоже устал от зимы. В Москве зима длится вечность, а прошедшие осень и зима измерялись даже не по-московски, а по-северному.

После бандитского нападения на Володю Скляр пустился во все тяжкие. Палил, не считая, и деньги, и административный ресурс. Какие, к черту, иски, он им что – мальчик? Зря, что ли, он закачивал деньги в краевой бюджет и прикармливал двух губернаторов? Иски мелких теперь, по большей части, заворачивали по причине тусклых печатей в правоустанавливающих документах, из-за ссылок на неверные статьи ГК – надо «пункт б», а в иске написано «пункт в», – или из-за просроченных справок налоговой. Те иски, которые мелким удавалось протолкнуть, лежали без разбирательства месяцами. На лесных дорогах стояли менты в бронежилетах.

Московский ресурс Платон тоже включил на полную мощность, не полагаясь ни на Белякова, ни на Александрова, пойдя даже через голову первых лиц в прокуратуре и МВД, которые уже с год только сочувствовали и кормили обещаниями. Португалову пришлось не раз и не два стучаться на самый верх. Дескать, сколько можно терпеть бардак в лесопромышленном комплексе, это же стратегическая отрасль, богатство страны. Нужна комплексная программа, надо строить крупные опорные госпредприятия, объединять вокруг них частный сектор, модернизировать отрасль. Государственно-частное партнерство. Получив на самом верху невнятное поручение, Скляр снова насел на Газетный, требуя от МВД зачистить север европейской части, раз в Кремле взят курс на модернизацию леспрома. А какая модернизация, когда по лесам и райцентрам братки шастают?

Скляровское сибирское хозяйство также требовало постоянного внимания, хотя там проблем было меньше. Просто объединили Сибирский комбинат с Листвянкой и с маленьким комбинатиком на соседней речушке, прикупили подвижного состава и без затей гнали целлюлозу в Азию. Скляр вынашивал планы скупки лесных активов на Дальнем Востоке и обдумывал приватизацию Хабаровского порта в этой связи. Но скупка лесных активов в краю староверов, не говоря уже о приватизации порта, была делом слишком масштабным, затратным, а главное – гарантировала еще одну войну. Так что пока он только примеривался, неспешно подготавливая почву. Рванет туда года через три, не раньше.

Пока же главным оставался проект мелованной бумаги. Он подавал его как модель модернизации, как борьбу с засильем импорта массового продукта – бумаги для прессы, как прорыв в обеспечении экономической независимости. На «Звездном» появилась бумагоделательная машина из Германии, и с апреля, как только стал сходить снег, вовсю шли монтаж и отладка. Партнеры пообвыкли и успокоились – Россия на таком этапе развития, что конфликты между бизнесменами неизбежны.

Платон убеждал руководство MeadWestvaco, что суть ситации именно такова, и им ли не знать, что такое первоначальное накопление, robber barons и нефтяные войны тех времен, когда закладывались основы экономики их континента.

Себя Скляр любил сравнивать с Джоном Рокфеллером. Тот родился в семье плотника, в шестнадцать стал бухгалтером, а к сорока – владельцем Standard Oil и не только. Его же никто не проклинает, не подсчитывает, скольких мелких Рокфеллер пустил по миру. Выдающийся филантроп, оставивший след в истории.

В какой семье родился он сам, Платон толком сказать не мог. Но никогда не завидовал ни Рокфеллеру, ни Александрову с Трофимовым, родившимся в городе Коломбо, ни тому, что отец одного был из СВР, а второго – из МИДа.

Платон Скляр родился под Муромом ранней осенью шестьдесят девятого года. «Дева, – посмеивалась Вика. – Любишь педантично проверять, чисто ли у тебя в доме. Когда ты только успеваешь строить свои грандиозные планы, если каждую бумажку сам читаешь и правишь?» Это было правдой, Скляр, действительно, был крайне педантичен и внимателен. Но отнюдь не только к мелочам. Он подмечал все несовершенства мира, порой непроизвольно искал, как исправить – или использовать – их самым эффективным образом. Его не заботила репутация рейдера, скорее, он гордился ею. Он очищает мир от ненужных наростов и занимается этим не только по природной жадности, которой тоже гордится, а во благо человечества.

Платон не знал, кто его отец. Первые четыре года жизни провел в детдоме во Владимире, потом его разыскали бабушка и дедушка, родители матери. Та, отдав сына в детский дом, ушла куда глаза глядят и потерялась на просторах страны. Откуда бабушка с дедушкой прознали, в какой детдом мать его подкинула, Платон не знал, а те не рассказывали. Твердили только, какая хорошая у них дочь, которая, конечно, когда-нибудь вернется, и они все заживут дружно и счастливо. А пока будут растить своего ненаглядного Платошу, копать огород, печь пироги по праздникам.

Муромскую школу Скляр одолел без усилий и с легкостью поступил в Бауманский институт в Москве. Мгновенно женился – конечно, на москвичке. Но комплексов по этому поводу не имел и жену содержал сам с первого дня, хотя ему было всего девятнадцать. По ночам учился, с утра отмечался в институте, а все остальное время рулил типичным для тех времен комсомольским кооперативом. Сначала торговал компьютерами, как и все, потом добрался до металла – толлинг тогда за криминал не считали. Самое трудное было заработать первый миллион. К рождению сына купил на Профсоюзной улице две трехкомнатные квартиры, которые соединил в одну. Еще через год приобрел машиностроительный завод в Иванове, потом второй, сделал финансовую компанию, приватизировал металлургический комбинат… Какие связи он выстроил к тому времени – об этом он распространяться не любил. К концу девяностых счет его хозяйству пошел на сотни миллионов, а в нулевых Платон стал миллиардером.

Его женитьба на Ирине не была ошибкой. Он любил ее, радовался, что у них растет сын. Просто время было такое – переломное. Оно меняло людей настолько причудливо, что в какой-то момент их с Ириной представления о жизни разошлись совершенно. Им больше нечего было сказать друг другу.

Развод прошел безболезненно. Ирина стала весьма богатой дамой, а сын Павел было отправлен в Итон, в закрытую школу с армейской дисциплиной. Платон так решил, и его решение не обсуждалось. После Итона – разумеется, Оксфорд или Кембридж. Для сына картина мира должна быть проста и понятна. В ней не должно быть приходящего отца и родительских раздраев. Подрастет в закрытой школе, а потом сам решит, как строить отношения с матерью и отцом.

Вику он встретил через год после развода, так что зря злословили, что развелся он из-за нее. Платон был не то что однолюб, но разрываться между бабами считал лишним. Жизнь и без того сложна, зачем своими руками усложнять ее еще больше?

Вика была совсем другой, чем Ирина. Его поражало, что с этой девочкой он может говорить обо всем, что Вика принимает его безоговорочно со всеми его несовершенствами, исправлять которые он не считал нужным. Либо себя исправлять, либо мир. Второе гораздо рациональнее и прибыльнее. Он не ожидал, что от любви, которую он встретил глубоко за тридцать, может так снести крышу. Это был подарок судьбы. Он знал, что Вика будет нужна ему всегда и что он никогда ее не потеряет. Это было тоже внове, ибо он знал, что потерять можно все. Нельзя жениться раньше тридцати, это точно.

Платон поставил Вике лишь одно условие – волосы: никогда не обрезать и никогда не краситься в «блондинку», что Вику вполне устроило. Она была умна и образованна, обладала прекрасным вкусом. Стиль, с которым она одевалась, всегда был ее собственным, а шик – всегда уместным, не переходящим грань нарочитости.

В самолете на Сардинию Платон не думал ни о своем хояйстве, ни о войне, которая чуть затихла, но в любой день могла вспыхнуть с новой силой. Даже о приватизации порта в Хабаровске не думал. Тем более не думал он об опасности. Его мысли занимал только сын. Скоро Павел прилетит в Москву, и надо навести порядок у него в голове. Зачем Павлу девчонка, пусть и с оксфордским образованием, если в ней все равно рано или поздно проснется мелкое, бесполетное, наверняка потребительское отношение к миру? А значит, и к собственному мужу.

– Как объяснить Павлу, что нельзя жениться раньше тридцати? Он повторяет мою ошибку. Кто не способен учиться на ошибках других, необучаем в принципе, – снова повторял Платон в самолете жене.

У Вики с Павлом были свои собственные, на редкость теплые отношения. Она подбрасывала Павлу деньги, когда бывала в Лондоне, – так, в знак заботы, потому что Павел в деньгах не нуждался. Она не жалела времени на поиски подарков для приемного сына, а Павел принимал их с восторгом, хотя ему были глубоко безразличны рубашки и костюмы с Jermyn street и Saville Row, ему вообще было начхать на лейблы. Тем не менее он радовался Викиной радости и тут же напяливал обновки. А Вика приходила в умиление от того, как правильно выбрала подарок и как смотрится Павел в этом шмотье. Платону было приятно.

В Викины представления совершенно не вписывались браки с людьми «не нашего круга». Такого варианта она просто не допускала. Поэтому к терзаниям Платона по поводу сына относилась философски и рассудительно:

– Жизнь все, конечно, может склеить, только зачем эти усилия? В лучшем случае – годами приспосабливаться. Кому нужны эти компромиссы? Павел откуролесил свое, сейчас ему захотелось женщину, удобную, как домашние тапочки. А та – не будь дура… Эта искусственная гармония взорвется в один день. И еще дети, не дай бог. А у Павла, по сути, – миссия, быть его женой способна не каждая.

– Вот именно, – глядя в иллюминатор на слепящее солнце, откликнулся Платон. – Он должен поработать в Merill Lynch. Года четыре, не больше. Параллельно помогая мне управлять нашей империей. Из Лондона, конечно. А потом стоять бок о бок со мной. Не хочет жить в России – не надо. Но будет тут сидеть в каждом совете директоров, рулить вместе со мной всей группой. Захочет что-то продавать – пускай. Это другое поколение, у них взгляд зорче. Мне моя всеядность уже мешать начинает, а Павел должен создать то, что станет ядром группы в XXI веке. Четыре года, чтобы этому научиться в Merill Lynch, – и вперед. А женится – тут теща, сестра этой девки, вся эта семейка, тьфу! Горизонты потеряет, и все. Думаешь, я сумею ему это объяснить?

– Он, как и ты, встретит настоящую любовь много позже, – задумчиво сказала Вика. – Но меня поражает твоя заботливость. Это не в твоем характере, и еще… я много читала… Считается, что детдомовские дети вырастают жестокими, и ты жесток. Но от этого еще более поразительна твоя забота. И обо мне, и о сыне. Поразительно твое отношение к друзьям…

– У меня нет друзей, – буркнул Скляр. – Пойду подремлю…

Он встал, прошел в хвост самолета, где перед дверью в ванную комнату стояли два дивана. Улегся, накрыв ноги пледом. Неужели они окончательно разошлись с Александровым? Это было бы ошибкой. Константин и Коля – настоящие мужики, со стержнем. Можно сказать, у них есть свой кодекс чести. Ясно, что Александрова не мог не травмировать альянс Скляра и Белякова. Но этой стороне их размолвки Платон не придавал значения. Никакого предательства, это бизнес. Не достался бы Русмежбанк «Развитию», так достался бы кому-то другому. Банк же был не жилец. Может, и выстоял бы, но тогда зачем Александрову заштатный банк? Цепляться за него только потому, что когда-то он создал его собственными руками? Мало ли что мы создаем своими руками. Всегда надо быть готовым расстаться с тем, что создал. По возможности – себе не в убыток.

Зато Скляра не переставал царапать разговор с Александровым на даче, странная реакция Кости на рассказ о новой девке Павла. Непонимание – хуже размолвки. Скляр не мог понять, почему тот явно вышел из себя, практически пошел вразнос от этой истории, которая к нему не имеет никакого отношения. Ну разве только его давнишний роман с мамашей этой девицы… Платон поднялся с дивана и снова уселся в кресло рядом с Викой.

– Я вот что думаю – когда Павел приедет, надо будет устроить большой сбор. Позвать Александровых и Трофимовых. Забуриться на весь день на водохранилище. Яхты, катера, скутеры… Павла с Сережкой познакомить, у Коли две девчонки растут. Всем вместе и поехать. Я еще Эдика прихвачу. Тоже с женой и сыном… Устроим детский праздник. Это только кажется, что они взрослые.

– У тебя охлаждение с Костей? – тут же среагировала Вика.

– Что-то похожее. Надеюсь, временное.

– Платон, ты не должен его терять. Костя – редкий человек. Слушай! Я разве тебе не рассказывала, как мы с Катькой однажды застукали его с женщиной в Harrods?

– Он что, на шопинге был с другой бабой?

– Ну, не в самом Harrods, а в ресторанчике напротив. Мы приходим, а они там сидят. Ну, Катька, сам понимаешь… Просто из кожи лезла вон, чтобы устроить скандал, а Костя так терпеливо все спускал на тормозах. Платон! Если бы ты только видел! Костя, конечно, что хочешь на тормозах может спустить, но дело не в этом. Что он – от ланча с какой-то теткой не мог отбояриться? Но он старался ради Катьки, для него было важно ее успокоить, рассмешить, в этом была такая любовь… Трепетная, я бы сказала.

– Да… Катерину он любит, несмотря на все ее выверты. За это я его еще больше уважаю. Но… Еще одно подтверждение, как вредны ранние браки.

Хотя Платон и говорил Александрову, что в тиши хорошо думается, на этот раз сардинское уединение не помогало. Он не находил себе места. Целыми днями напрягал мозги, но ничего не мог придумать и по-прежнему не знал, как построить разговор с сыном.

Они с Викой лежали в шезлонгах на пляже возле дома. Дизайнеры оставили только узкую полоску песка у кромки моря, а все пространство до самых пиний, которые тенистым кольцом окружали дом, превратили в зеленый газон с редко разбросанными клумбами. Платон вставал с шезлонга, принимался плавать, бегать, брался то за скутер, то за акваланг… Говорил себе, что грешно не радоваться в таком раю, грешно без аппетита есть свежевыловленную рыбу… Что-то его мучило, какая-то смутная тревога. Это усталость никак не хочет отпускать, но главное – мысли про Павла.

Он не любил и не считал нужным прислушиваться к себе – пустое занятие. Злился, что не может избавиться от непонятного гадкого предчувствия. Что-то произойдет, когда приедет Павел. «Сына потерять не боишься?» – вспоминал он слова Александрова. Какая чушь! Можно подумать, Рокфеллер позволил бы своему сыну жениться на шалаве. Без породы, без воспитания и даже без денег, хотя деньги тут играют последнюю роль. Можно подумать, кто-то из сыновей Рокфеллера проклял бы за это своего отца. Он поломает этот брак, а Павел никуда не денется. И не пожалеет потом, что упустил – бог ты мой! – дочь Чернявина! У Павла достаточно мозгов, чтобы это понять.

– Сходишь со мной на яхте до Сицилии на два денька?

– Если надо, – откликнулась Вика. – Но я бы лучше тут повалялась. На два дня – это опять отель, а мне так дома нравится. Тебе обязательно нужно?

– Ну раз уж я тут! Надо с торговой компанией повидаться.

– Я толком так и не понимаю, что у тебя там за дела.

– Детка, вина юга Италии недооценены. У красного я перспектив не вижу – с Тосканой, Пьемонтом конкурировать уже поздно. А вот белые, островные – с Сардинии, Сицилии – это другое дело. Да и Апулия и Кампанья хороши. С ними, образно говоря, то же самое, что с лесом в России. Производители мелкие, вино продают дешево. Твою любимую «Falanghina» – знаешь, где я видел? В Лондоне, в магазине для… Короче в «Теско», куда, уверен, ты даже не заглядывала. Дорогие магазины «Falanghina» не берут – семь фунтов, нерентабельно. Как раскручивать вино, которое розница не любит? Задачка забавная, правда?

– Ладно, ладно, все. У меня сейчас мозги закипят.

– Так я после обеда сгоняю? Завтра к вечеру вернусь.

Отрыв на Сицилию пошел Платону на пользу. Он перестал хандрить, снова в ход пошли и скутеры, и сёрф, и водные лыжи. Через неделю отправились в Сорренто – любимое Викино место на юге Италии, оттуда дошли до Неаполя и улетели в Москву.

Московский июнь был холодным и дождливым, а проблемы навалились на Платона буквально с первых же минут доклада помощника, который встречал их в аэропорту. Жизнь тут же вошла в привычную колею. Вика убедила мужа, что ей непременно нужно в Лондон по делам своего фонда, надеясь в душе, что сумеет поговорить по душам с Павлом, подготовить его к встрече с отцом, на которой Платон особо выбирать слова не будет. Что бы Катюня ни думала о Вике, та была предана своему мужу. Настолько, что не заговаривала о собственном ребенке. В душе она ждала, что Платон сам об этом заговорит, и готова была ждать еще. Ей всего тридцать…

Она вернулась в Москву к концу июня вместе с Павлом. Ей нечего было сказать мужу о планах сына, тот даже ее не познакомил со своей девушкой. Правда, ей показалось, что он услышал ее и хоть в какой-то мере начал понимать отношение отца к его выбору. «Может, Павел и сам еще ничего до конца не решил», – повторяла она мужу. Она убеждала Платона не лезть на рожон, отпустить ситуацию, выждать. Все-таки Павел будет с ними почти месяц. Павел был сдержанно приветлив и явно надеялся избежать открытой ссоры с отцом. Платон таскал сына почти каждый день в «Квантум». Они слетали вместе в Сибирь на металлургический комбинат. А Вика погрузилась в подготовку задуманного мужем грандиозного «детского» праздника. Сама моталась на водохранилище договариваться о приватной площадке – чтобы и простор, и солнце, и тень, и прямо у воды. Сама утрясала дела с рестораном, сама выбирала тент, садовую мебель, подушки на стулья. Лично проверила, что все скутеры работают, позаботилась о водных лыжах… Уговорила приехать на праздник маму с Португаловым. И никаких лишних людей. Все просто и по-семейному. Обычный пикник, ничего особенного.

Александров слегка удивился, получив приглашение. Семейный пикник – совсем не в стиле Скляра. Но тут же оценил затею. Полнометражное восстановление душевности, широкий жест, молодец Платон! И Катька будет рада, и Сережка посмотрит на Павла. К двадцати пяти защитить диссертацию в Оксфорде и получить приглашение от Merill Lynch – это убедительно, и пример хороший. Целый день вместе – для пацанов немало. Он уже остыл, злость на Скляра давно прошла. Отношения Маши со Скляром-младшим – уж точно не причина, чтобы рушить многолетний союз с Платоном.

Трофимовых не надо было уговаривать провести день со Скляром, Португаловыми и молодняком на водохранилище. Катюня и Анька часами висели на телефоне, вынашивая планы близкого знакомства Анькиных дочерей с наследником скляровской империи. Коля предложил с утра пораньше встретиться и двинуть к Платону на дачу кортежем – «прям к завтраку с шампанским». Но только не засиживаться, а быстро махнуть пару бутылок, чтоб настроение создать правильное, и тут же «с музоном и девочками» отвалить на водохранилище.

В субботу Платон проснулся рано. Глянул на спящую Вику. Давно у них не было такой ночи. Ненасытная нежность, как будто они припали друг к другу впервые и должны были наутро расстаться. Он заснул, когда уже было совсем светло, но недосыпа, разбитости не было. Сделал зарядку, побрился, сварил кофе и вышел в сад. Конец июня – лучшее время года. День почти без ночи, зелень свежая, особенно после дождей. Промытая, пахучая… Солнце неяркое, но видно, что день будет жарким. Не подвела погода. Смешно… Затевал пикник для дела, а на душе ощущение праздника. Как они сегодня с Колей на скутере погоняют!..

Александровский BMW свернул с Рублевского шоссе на дорогу к даче Скляра. Еще километр – и они на месте.

– Константин Алексеевич, смотрите, – водитель опустил стекло, отделявшее заднюю часть салона. – Это же трофимовские две «ауди» стоят, смотрите. А вокруг полиция. И явно не авария. Что такого Леха с Сашкой натворить сумели? От гаишников, что ли, удирали? Во дают!

Александровы тормознули у трофимовских машин.

– Коль, нас дожидаетесь? Чтоб в кортеже не три, а тринадцать машин было? С дискотекой и мигалками?

– Дожидаемся, – ответил Коля, и тут только Александров заметил, что на нем лица нет, а Аня стоит рядом и плачет.

– Что случилось? – выйдя из машины, тихо спросил он.

– Платона убили… Сегодня в семь утра. Все оцеплено, туда не пускают.

– Колечка, – охнула Катюня, села прямо на землю и зарыдала.

Скляра хоронили в понедельник. К Троекуровскому кладбищу подъезжали черные лимузины. За гробом шли Вика, Павел и старенькая тетка Платона, приехавшая из Горького, рядом – Ирина, прилетевшая из Лугано, где она жила последние десять лет. За ними Коля с Аней, Александров с Катей и Сережей, дальше – вице-премьер, ребята из «Развития». На площадке вокруг могилы уже стояло около тысячи человек. Кто-то из руководства «Квантума» произносил речь. Катюня, опухшая от слез, висела на руке мужа, а тот плохо разбирал слова. Очнулся только, когда заговорил Коля.

– …Он был еще и редким другом. Неизменно до конца честным и всегда жестким. Такой и должна быть мужская дружба. Платон прожил жизнь короткую, но яркую, окрашенную его талантом, умом и бесстрашием…

Скляр был убит минуты через две после того, как с кружкой кофе вышел на лужайку перед домом. Снайпер, сидевший на дереве в глубине сада, сделал три выстрела из пистолета Glock с глушителем Evolution 9 и лазерным прицелом. Все три пули попали в голову. Телохранители Скляра – те двое, что по ночам сидели на чердаке с биноклями, – засекли убийцу, когда под ним хрустнула ветка, и выпустили в него шесть пуль. Через полчаса приехала одинцовская полиция. Еще через двадцать минут представители Следственного комитета по Одинцовскому району.

Убийца оказался мужчиной средних лет, похоже, кавказской национальности, без документов. Сразу опознать его не удалось, хотя тут же установили сходство с парой зэков, вышедших год назад по прошению о помиловании. Но отпечатки пальцев не совпадали. На второй день расследования дело затребовало областное территориальное управление СКР, а еще через два дня – центр. Запрашивали по базам данных Дагестана, Осетии, Кабардино-Балкарии, посылали запросы в Армению, Азербайджан и Грузию…

Вика всю неделю пребывала в прострации. Павел был при ней неотлучно, никого другого Вика видеть не могла. Павел объяснял Катюне, Ане Трофимовой и другим, что приезжать пока нельзя. Следаки появлялись ежедневно, опрашивали Вику и Павла, и только при них у Вики на лице появлялось осмысленное выражение.

Телохранитель Скляра, убивший снайпера, сидел в СИЗО по подозрению в превышении полномочий службами частных охранных предприятий. «Вашего шефа уже убили, когда вы открыли огонь», – твердил ему следователь.

Следаки отрабатывали параллельно две версии: убийство по сговору, для чего таскали на допросы Володю и всех остальных молодцов в шапочках, и убийство из-за лесной войны, снова допрашивая Володю, заставляя его вспомнить напавших на него в марте. Заказное убийство лесными партизанами стало рабочей версией. Выполнил его, похоже, профессиональный киллер, не местный, скорее всего – бывший зэк одной из закавказских республик, сбежавший или выпущенный, перебравшийся на север, в Россию, и примкнувший за бабло к партизанам. Александровы и Трофимовы считали эту версию правдоподобной.

Вика открыла двери дома даже не на девятый, а только на сороковой день. Пригласила маму с Португаловым, Эдика и Аркадия из «Квантума», Александровых и Трофимовых и еще двух своих подруг. Павел не отходил от Вики, было видно, что горе еще больше сблизило их. Павел сам принял решение не приглашать свою мать. «Ведь ты же его жена», – сказал он Вике, а та, уткнувшись Павлу в колени, снова заплакала. Павел обнимал ее, как маленькую, а Вике казалось, что ее обнимает Платон. Она смотрела на Павла, понимая, что будет цепляться за него всю жизнь. Будет делать все, чтобы остаться рядом с ним. Павел стал для нее продолжением Платона.

Глава 33. Новые расклады

В начале августа Павел улетел в Лондон, сказав Вике, что помолвку они с Машей, конечно, отложат. Вике было все равно, ни о какой Маше думать она не могла. Ее мучило только одно – что Платон ушел из жизни, так и не примирившись с сыном. Говорить об этом с Павлом она тоже не могла. Скорее всего, Павел и не понял бы, какое значение для Вики имеет теперь его ссора с отцом. Да и не было ссоры, они просто не успели понять друг друга. Но с этим уже ничего не поделать, и мучиться этим бессмысленно.

Вика ходила на допросы, а к ней домой зачастил Стас Беляков. Следователям Вика повторяла все то же самое, что сумела рассказать им в первый после убийства день. А Белякову твердила, что в отношении холдинга пусть он договаривается с Павлом и Эдиком, младшим партнером Платона. Стас предложил ей переоформить личные акции Платона в холдинге на нее и тут же выкупить их. Вика бросилась звонить Павлу, плохо понимая, имеет ли она право продавать эти акции. Павел предложил Белякову приехать в Лондон. Отзвонился сообщить Вике, что против продажи акций он не возражает. Ему они не нужны, он к ним отношения не имеет и иметь не хочет, это Викино наследство, а холдинг… Что холдинг? Не более чем один из активов отца. Вика продала акции Белякову и отдала Павлу половину денег.

К осени ее перестали вызывать на допросы. Володю и Аркадия тоже больше не дергали в СКР. Следствие явно зашло в тупик. Колю и Александрова это не удивляло. Не последнее заказное убийство, которое никогда не будет раскрыто. Даже если установят личность снайпера, тот никаких показаний уже не даст. Лесных партизан тоже не расколют. А Платона все равно не вернуть.

Стас требовал, чтобы Вика определилась и с «Квантумом». Ведь «Квантум» – тоже акционер холдинга, кто будет его представлять? Эдик, младший партнер Скляра по формальному признаку? Стас же понимает, что Эдик в «Квантуме» – никто, это хозяйство Платона. А значит, теперь Викино. А он не может собрать ни одного совета директоров. Это было уже выше Викиного понимания, и она помчалась к Павлу.

Павел позвонил ей, едва она вошла в свою квартиру на Manchester square. Как и Катюне, ей претили и Knightsbridge, и Belgravia. Две спальни и угловая гостиная с огромными окнами. Платону квартира всегда казалась неприлично тесной и бедноватой, а Вике было в самый раз. «Да, – сказала она Павлу, – ужин, конечно. Через час где-то, хорошо?»

Она отправилась в ресторан Сecconi’s в одном из переулков Piccadilly пешком. С Платоном они, конечно, вызвали бы шофера. Вернее, машина просто дежурила бы под окнами…

Маша не произвела на нее особого впечатления. Девочка как девочка. Темно-синее платье-футляр, босоножки без чулок осенью, как это принято в Лондоне. Видно, что неглупа, в меру воспитанна. Маша немногословно отвечала на Викины вопросы об учебе, о маме и сестре. Вике казалось, что она то ли стесняется, то ли боится произвести неправильное впечатление. Павел что-то спросил Вику о ее фонде. Она решила, что можно больше Машу в расчет не принимать, и принялась рассказывать Павлу о своих встречах с Беляковым. Что ей делать с «Квантумом»? Кажется, у Эдика, у Аркадия и еще у кого-то есть свои доли, но восемьдесят шесть процентов – это компании Платона. Она не может и не хочет в этом разбираться. Беляков требует, чтобы компании – номинальные держатели акций – определились, кто представляет акции Платона в холдинге, где у Белякова все застопорилось. Павел отвечал, что и он не в силах с наскока дать готовое решение. Вика не понимала почему, когда Беляков прилетал к Павлу в Лондон, они не решили все вопросы. Павел задумался – действительно, не очень понятно, почему всего два месяца назад Белякова заботили только личные акции отца в холдинге. Хотя, даже если бы Беляков тогда затеял разговор о «Квантуме», Павел все равно не стал бы детально разбираться во всей сложной структуре. Какие из компаний «Квантума» держат акции холдинга, какими договорами они связаны, – все это надо изучать, вникать в бумаги. Это огромная работа, у него на это нет ни времени, ни своих юристов.

– Я вообще структуры отцовского бизнеса толком никогда не знал, – повторял Павел.

Вика впервые с досадой поняла, что Павел никогда и не хотел этого знать.

– Павел, я же тебе говорила… На Сардинии, за месяц до… Платон считал, что ты просто обязан разобраться – что нужно, что не нужно из активов, которые он собрал… Что будет ядром корпорации в двадцать первом веке. Да, он сказал именно так.

– Вика, у меня своя работа. Может, лет через пять я и был бы готов заняться активами отца, но не сейчас. Чтобы разобраться, я должен сейчас все бросить и вникать в каждую компанию отдельно. Три машиностроительных завода, два металлургических, страховая компания, банк. Маруся? Ты хочешь переехать в Россию? Мы с Машей в Россию переезжать не хотим, понимаешь? Как отсюда я могу принимать какие-то решения?

– Я не знаю – как. Я знаю только, что мы не имеем права все пустить прахом. Павел, я не знаю, что мне делать.

– Вик, может, все Эдику поручить? Ведь он у отца партнером уже сколько лет.

– Павел, я его плохо знаю! К тому же не понимаю, что я должна ему поручить. Что он должен делать? Что из «Квантума» – его, а что – Платона? Даже в этом надо разбираться. Это можешь только ты, а ты не хочешь… Тогда кто?

– А Константин Алексеевич Александров? – спросила Маша.

– Что Александров? – спросила Вика машинально, даже не поняв, с чего бы это Маша влезает в их разговор.

– Он же давний партнер Платона Валериановича, он мне сам рассказывал, и Павел тоже.

– И при чем он тут?

– Погоди, – вмешался Павел, почему-то усмехнувшись. – Если бы он согласился заняться отцовским хозяйством, ты бы как к этому отнеслась?

– Не знаю… Нет, знаю. Пожалуй, он единственный, кому я бы могла доверить абсолютно все. И ему ничего не надо объяснять… А ты думаешь, он согласится? Зачем это ему? Сам сказал, что это огромная работа, ответственность.

– Ну так, может, стоит спросить? – снова с усмешкой произнес Павел. – У него есть люди, финансисты, юристы. Ты права, ему можно не ставить никаких задач, он поймет, кто, что и как. Конечно, при условии, что ты ему доверяешь. Ты ему доверяешь? Это же миллиарды!

– Александрову? Конечно! Он для меня образец порядочности…

– Уверена?

– Павел, почему ты спрашиваешь? Если говорю, значит, уверена. Я вообще всегда считала, что он лучший из друзей Платона.

– Вот именно, – снова вмешалась Маша, взглянув на Вику в упор, потом перевела глаза на Павла. – Он помогает людям просто так. Всегда выполняет, что пообещал. Или я ошибаюсь?

Вику покоробило, что какая-то Маша, пусть даже и прожившая с Павлом больше года, позволяет себе высказывать мнения по вопросу, который ее вообще не касается. Глупое желание похвастать, что она знакома с самим Александровым? Ни для кого не секрет, что тот вывез ее с матерью и сестрой в Лондон. Ну так что из этого? Павел молчал.

– Вика, ты вообще как? – спросил Павел, меняя тему разговора, и Вику это снова покоробило.

Ей не нравился этот разговор при всей разумности предложения переложить вопросы наследства Платона на Александрова. Этот Машин напор… А вопросы Павла – уверена она или не уверена? Что-то тут было не так. И главное – Павел явно не хочет говорить на эту тему…

– Отхожу понемногу. Собираюсь делать благотворительную елку в Лондоне. Не знаю пока, есть ли у меня на это силы, да и желание, если честно. Просто стараюсь себя чем-то занять.

Остаток ужина они болтали просто так. Маша больше помалкивала. Сказала лишь, что если Вика захочет, то она сама, да и мама, с удовольствием ей помогут. Вику это снова покоробило. Вспомнились слова Платона о хваткой девице… Вика редко подпускала к себе случайных людей.

Павел с упоением говорил о своей работе, о нравах в Merill Lynch. Времени на жизнь не остается, но ему нравится этот ритм. Лишь бы Маруся выдержала. После Нового года начнутся бесконечные командировки, его определили на сделки на Балканах.

– Вик, а что у отца за бизнес на Сицилии?

– Толком не знаю, какая-то торговля вином и объединение мелких производителей во что-то крупное. Он еще, кажется, собирался упаковку возить со своих комбинатов из России.

– Мне звонил кто-то оттуда, я сказал, что пока не готов к разговору. Не уверен, что вообще буду когда-либо готов. У отца такая громадная империя, разобраться непосильно. У нас с Марусей, – так и сказал «у нас с Марусей», – другие приоритеты. Надеюсь, ты не считаешь это… неправильным по отношению к отцу?

– А разве что-то изменится от того, что я считаю? Как я могу примириться с тем, что Платон видел тебя своим преемником, а ты им становиться не собираешься? Но ты вправе жить собственной жизнью.

Вика извинилась и вышла на улицу покурить, хотя курила крайне редко. Прошлась по переулку, постояла на углу. Не меньше всего остального ее раздражало это «Маруся». Неуместно ей, вдове Платона, тыкать в глаза своей нежностью к этой девице. Курить не хотелось. Возвращаться в ресторан тоже не хотелось. Ничего не хотелось. Она вернулась, подошла к столику, заставила себя обнять Павла за плечи.

– Я понимаю тебя… – Она хотела добавить, что Павел всегда будет ей самым родным человеком, но при Маше говорить такое совсем уж не хотелось. – Правда, от этого понимания не легче. Не могу избавиться от ощущения, что мы оба предаем его… Я же тоже не в состоянии заниматься его наследством. И не только потому, что мозгов не хватает. Мне неприятно думать о его бизнесе, точнее, я не могу…

Вика умолкла, посмотрела в окно.

– Этот бизнес его, в сущности, и убил, – с трудом произнесла она. – Может, поэтому мне и денег никаких не надо и желания нет в нем разбираться. Не могу себя заставить. Но не отпускает мысль, что мы можем пустить прахом все, что он создал. Наверное, действительно, лучше Александрова нам человека не найти.

– Если ты так считаешь, – ответил Павел.

Вику снова резануло.

– А ты считаешь по-другому? Ты знаешь Александрова?

– Ну не так, как ты, конечно, но я не возражаю. Ты не обижайся, Вика, но мне никакой «Квантум» не нужен. Да, память отца, но и только. Я в Merill Lynch с утра до ночи пропадаю, с Машей мы вместе только в выходные, времени катастрофически не хватает. Эта работа выжимает все. О бизнесе в России, который убил отца, я так же, как и ты, думать не могу. Вообще о стране, которая его убила, не могу думать. Пусть Александров на пару с Эдиком разруливают. А бизнес на Сицилии я бы просто продал местным папиным партнерам.

– А виллу на Сардинии? – не без подтекста спросила Вика.

– Она твоя. И замок на озере Гарда – твой. Решишь продавать – твое решение. Захочешь поделиться с нами – скажем спасибо.

– Сардинию не продам никогда. Там мы провели последний отпуск. За месяц до его гибели. А замок на Гарде продам точно, я всегда в нем задыхалась от помпезности. Половина денег, конечно, твоя.

– Вы позвоните Константину Алексеевичу, когда вернетесь в Москву? – снова вмешалась Маша.

– Маша, а ты уверена, что мне нужны твои напоминания? – не выдержала Вика. – Завтра позвоню. И сразу после этого – Эдику. В Лондоне тоже есть телефоны.

– Отлично, – сказал Павел, сделав вид, что не услышал Викиной реплики.

Ни Александров, ни тем более Эдик не возражали против того, чтобы совет директоров «Квантума» уполномочил их представлять интересы компании в холдинге. Александров добавил, что подключит своих юристов. Вика решила, что выполнила задачу, ради которой она прилетела в Лондон.

Через месяц Александров из газет узнал, что общее собрание акционеров приняло решение продать холдинг австриякам. Опешив, он набрал Белякова с требованием немедленно приехать и объясниться. На это Беляков холодно заявил, что у него плотный график, и если Александрову так необходимо его видеть, он может приехать завтра к восьми вечера. Минут сорок найдется.

– Стас, как это ты собрал собрание акционеров без меня? – Александров был взбешен и с порога перешел на «ты».

– Константин, вы решили перейти на «ты»? Не возражаю… А при чем тут ты? У Русмежбанка двадцать пять процентов в холдинге, и банк представлял на общем собрании я, твой первый зам.

– А «Квантум»?

– Эдик.

– У нас с Эдиком – доверенности от «Квантума» представлять его интересы в отношении третьих лиц. Включая холдинг.

– И что?

– Так у него доверенность от двух учредителей «Квантума», а от остальных – у меня. Так Виктория решила. Можно подумать, для тебя это новость.

– Эдик представлял весь «Квантум». Если превысил полномочия, вы с Викторией можете разбираться с ним сами. Меня лично все устраивает. А тебя – нет? Из-за чего сыр-бор? Мы продаем холдинг за три миллиарда.

– Ему цена – пять.

– Это Скляр себя в этом убедил. Три миллиарда – хорошие деньги.

– А как же «Глянец»?

– Да я вообще этот проект обсуждать не хочу. Фантомные боли Платона Скляра. Австрийцам проект нравится, вот пусть они на пару с MeadWestvaco его и докручивают.

– Распродаешь по дешевке испанское наследство?

– Можешь начать за него войну. Что мешает, у тебя же есть доверенность. Ты много понимаешь в лесе? Я не больше твоего. Мы финансисты, а не промышленники.

– Стас, это разбой.

– Тебе что именно не нравится? Что я принес в Русмежбанк почти ярд? За те пятьсот миллионов с хвостиком, что ты вложил в холдинг три года назад.

– Понятно. Еще ярд «Развитию», а Эдик в «Квантуме» пусть пилит остальное.

– Эдик много не спилит, у нас против вложения в «Глянец» стояли сейфовые векселя «Квантума». На наши двести пятьдесят.

– Так вы же в капитал вошли, откуда векселя «Квантума»?

– Подстраховались. Мы же миноритарием в холдинг шли. С Платоном миноритарием быть – это как? По условиям договора о векселях – форс-мажор, Константин. Смерть Платона – это форс-мажор! «Квантуму» пришлось их выкупить за два конца. По расходам «Квантума» на войну мы тоже сальдо с Эдиком свели, это еще сто пятьдесят. Минус холдинг, плюс барахло, что Платон на холдинг накупил. Его австрийцы хотят продать, и правильно. Оставят себе только комбинаты и «меловку». От продажи этого барахла, которое Скляр собирал, себя не щадя, нам будет капать по двадцать пять процентов.

– Кому «нам»?

– Десять банку и пятнадцать «Развитию».

– Да… Здорово вы на Эдика наехали.