Кодекс бесчестия. Неженский роман Котова Елена

Глава 29. Борьба нанайских мальчиков

Чернявина, хоть и приютили в «Развитии» и даже приблизили, но посадили в унизительно маленьком кабинете, в котором перегородкой была отделена приемная без окна, где сидела секретарь. Он не горевал об утрате кресла замминистра. Его грели и огромная по сравнению с министерской зарплата, и ожидание всякого разного, интересного впереди.

Найдется и на Скляра… с винтом… А пока нужно отслеживать события партизанской войны и ждать момента. С Александровым Чернявин на заседаниях в стычки не лез – пусть Беляков не думает, что прикупил шавку, которая будет по команде лаять. Тем более что и команд пока не поступало.

– Юрий Сергеевич, перекусим по старой традиции в «Ля Марэ»?

Чернявина передернуло, когда он услышал этот голос. Голос покойника, которого он в мыслях уже давно закопал, даже камнем могильным привалил. Заячий звонок наверняка не сулил ничего хорошего, но он даже не испугался, настолько в нем вспенилась злоба, что Заяц вообще возник снова в этой жизни. Хотел было тут же трубку повесить, но услышал шепоток страха и ответил своему страху, что бояться ему нечего. Разве что неопределенности.

В «Ла Марэ» он не заглядывал давно, пожалуй, с отъезда Лиды и девочек. И эту драму, и свое изгнание из министерства он пересиживал на даче, избегая появляться на публике и выныривая из запоя только по необходимости. В ресторане, как обычно в обеденное время, было людно. Он не без удовольствия отметил, что на него посматривают с прежним интересом, но уже и с некоторой опаской. Даже настроение поднялось. Не он один понимает, что начальник по связям с общественностью в «Развитии» и член совета директоров Русмежбанка – это не хуже поста заместителя министра. Раньше за ним стояли некие силы – то ли стояли, то ли нет. А теперь силы за ним чисто конкретные, прям на визитке так и написано. Вон как пялятся. Чувство собственной значимости согрело душу. Страх съежился и уполз.

– По гадам вдарим или как?

Заяц развалился в кресле напротив. Он мало изменился, разве что в глазах появилась непривычная жесткость, хотя не исчезла и прежняя угодливость.

– Сам ты гад, – сходу врезал Чернявин. – Зачем звонил? Никогда не прощу.

– Зря, Юрий Сергеевич, – без обычного юродства произнес Заяц. – Не будем обсуждать, простил ли я тебя, за то, что ты меня посадил.

– Я тебя не сажал!

– Вот и говорю, не стоит это обсуждать. Нет тут темы.

– Ты, гад, отобрал все, что у меня было, сначала комбинат, а потом – своей малявой – деньги и детей. И считаешь, нет темы?

– Я тебе Александрова в партнеры не навязывал, ты сам в петлю полез. Ты меня к Жмужкину на работу идти не заставлял, другие втянули, а в итоге я тоже сам полез. Полезли на поляну крупных бандитов, так чего теперь друг с другом мериться? Надо было понимать, по чьим правилам играть придется.

– Это ты на нарах таким умным стал?

– Слушай! Я тоже могу свои претензии озвучить. Необеспеченный кредит у Красовской я не ради себя вымаливал. Ты его замылил, а со мной поделиться даже не подумал. Даже сотки на бедность Зайцу не бросил, просто из уважения. Ты взял с меня бабло, чтобы таможня все прикрыла. И кинул. Ты палец о палец не ударил, чтоб мне или жене помочь, когда я на нарах сидел. Дальше продолжать?

– Теперь ты от меня что хочешь?

– Давай все же пожрем, – Заяц махнул рукой официанту. – Мы с тобой два чувака, шибко побитые этими молодцами, и держаться нам надо друг за друга.

– А чё мне за тебя держаться? Ты меня за земляного червя держишь, сам только что сказал. А я тебе маляву никогда не прощу. Лучше разбежимся. Каждый сам по себе.

– Ошибаешься. Меня снова возвращают на «Звездный». Вспомнили, что купили у меня когда-то картонный завод…

– Пристроил-таки.

– А то ты не знал… Но сейчас это другим боком вылезло. Теперь меня Скляр к себе приблизить хочет, чуешь? Я теперь для него человек знаковый! Он покупку моего заводика пиарит вовсю – дескать, чем воевать, продавайте мне свое барахло, а я вам и деньги, и место взамен. Понимает, что если не он, то меня к себе лесовики тянуть станут как его жертву. Мне, конечно, стремно в пасть акул снова лезть, вот я и подумал, есть же старый дружок, Чернявин Юрий Сергеевич. Разное между нами было, но кто старое помянет… Ты ведь на зарплате, хоть и на большой, а я на потоках. Найдем мы общий язык? Зато ты меня с верхов, на которых тебе посидеть пока дают, в случае чего прикрыть можешь. Сечешь? А если твои со Скляром схлестнутся? Все мы подвешены, поэтому нам, Юрочка, надо вместе держаться. Может, я и впрямь на нарах такой умный стал.

Разговор с Зайцем оставил Чернявина равнодушным. Худой мир, конечно, лучше доброй ссоры. Встретились – и ладно. Зайца не он на нары отправил, а те. И у него самого бизнес и семью отобрал тоже не Заяц, а все они же. Но маляву-то Заяц написал, гнида! На потоках он сидит… Сегодня на потоках, завтра снова на нарах.

Теперь в городе Лидсе, в Западном Йоркшире, он вспоминал тот обед и жалел, что не обдумал толком слова Зайца. Ведь даже Зайцу было ясно, что Беляков со Скляром скоро схлестнутся. Может, если б они на пару с Зайцем поработали тогда в нужном направлении, все пошло бы иначе. Но это он теперь таким умным стал. Потому что времени навалом, и страх ушел. А тогда и подумать толком было некогда, все завертелось и понеслось галопом. Только сумел из сердца комбинат выкорчевать, как эти суки Лидку науськали дочерей у него отобрать. Но такого он допустить не мог. С силами тогда собирался, чтобы их вернуть. Хотя бы Танечку любимую, младшую. Об этом все его думы были. Для этого спокойствие душевное требовалось. А откуда его было взять? Только стали к нему по ночам слова приходить, которые Танечка услышала бы, – бац, реорганизация в министерстве. Советника ему предложили, как обухом по башке! А тут как раз Беляков нарисовался. Его пацаны питерские давно вокруг Чернявина егозили – одно порешать, другое. И правильно он тогда не стал за министерских цепляться, собрал быстренько свои манатки и переехал с Триумфальной в переулок в Хамовниках, в беляковскую контору. А что? Место достойное, зарплата – вполне. Тем более что тогда еще он одну бабенку пригрел, которая около него давно крутилась. Самой что ни на есть первой молодости бабенка, но – так только, пожрать да переспать.

Так что все вроде устроилось, а покоя не было. Не помогали ни бабенка, ни беляковская зарплата. Хотелось одного – дочерей вернуть, хотя бы Танечку. Объяснить ей все и вернуть. Хотелось, но не было сил. Всего выпотрошили, суки. И, расставшись с Зайцем, он даже думать не стал над заячьими словами.

Тогда, выйдя из «Ла Марэ», он прикинул, что не был давно в отпуске и что неплохо было бы с бабенкой на недельку куда-нибудь рвануть. Сентябрьский денек навеял, солнечный такой и погожий. И тут же представил, как эта гнида Александров сейчас по Лондону разгуливает. Но мысль как пришла, так и ушла – пусть погуляет, потешит себя мыслью, что еще рулит чем-то. Бабки он там для Белякова собирает – вот что. Мордой для чужого дяди торгует – непонятно разве? Однако по Лондону-то разгуливает. Наверняка к Лидке снова подкатил, наверняка они на пару ему кости перемывают. А он в Лондоне вообще ни разу не был.

Настроение, которое и так было не сахар после встречи с Зайцем, стало совсем кислым, и мысль об отпуске с бабенкой потускнела. Тем более что тут же стала названивать приемная Белякова – дескать, Станислав Борисович немедленно требует к себе и надо срочно ехать в командировку в Архангельскую область.

Какая, к черту, командировка? Чернявин слушал, что раздраженно выговаривал ему Беляков. Скляр не может погасить войну, которую сам же и разжег. А он-то тут при чем? Он начальник департамента по связям с общественностью, война – не его дело.

– Юрьсергеич, мне нужно, чтобы вы лично съездили туда и посмотрели на все моими глазами.

Белякову действительно надоело, что на окраинах его растущей империи бессмысленно палятся деньги и рвутся мины. Скляр оспаривал иски по возврату лесосек, отвоевывал делянки по исполнительным листам, его юристы не вылезали из судов, а в лесах вокруг комбината, раскинувшихся на сотни километров, бушевала чуть ли не партизанская война. На Власова, директора «Звездного», вот-вот могли завести уголовку. Областные газеты выли, американцы угрюмо интересовались, гарантирована ли безопасность их сотрудников. Скляр, давно уверившийся в недоговороспособности русского человека, считал переговоры тратой времени и ждал, когда у мелких кончатся ресурсы.

– …моими глазами, понятно? Не хочу обсуждать нашего главного акционера, но есть ощущение, что он не ищет компромисса. Действует только с позиции силы, только за счет новых ресурсов. А ресурсы конечны. Во всех смыслах… Не жду, что вы приедете с готовым решением, но полную информацию и возможные сценарии урегулирования – мне на стол к понедельнику.

Чернявин вошел к Белякову с твердым намерением отвертеться от командировки любой ценой, но по усталому взгляду шефа понял, что это задание – контрольное. Он слушал Белякова и размышлял, не сунуться ли к Зайцу – как раз по горячим следам. Решил, что не стоит: Заяц наверняка будет навязывать ему собственные планы и схемы, потянет к непонятным людям, и вообще, еще неизвестно, в чьих интересах Заяц действует. Ему ж ясно сказали, что от него нужна только информация. Неважно какая, главное – показать, что съездил, что информация из самых что ни на есть первых рук. Если бы Белякову был интересен Заяц, он Зайца бы и слушал.

К губеру Чернявин не мог пробиться сутки, хотя загодя из Москвы договорился. Заготовленные уже давно ходы к председателю городского суда при рассмотрении на месте доверия у Чернявина не вызвали: не те люди, не тот калибр, чтобы могли с судьями его свести. К начальнику УВД сунулся с кивками на людей из Москвы, а тот стал кивать в сторону губера, встреча с которым хоть и состоялась, но обернулась пшиком. Зато на выходе от губера увязался за ним один перец из Администрации, новый зам губера – Потапов, бывший директор «Звездного». Чернявин прикинул, что это удача, бывшие – всегда интересанты полезные. Источник информированный, при этом предложений от него ждать не будет, потому как и сам решений не принимает. А рассказать многое может. Тем более на контакт сам напрашивается.

В ресторане Потапов объяснял Чернявину областные расклады и распасовки, советовал, за какие ниточки стоит подергать. Считал, что по-любому войну легко прекратить не удастся, местным крайне не нравится скупка активов в крае. Настолько, что Потапов даже обмолвился, чтобы Скляр в область носа не совал.

– Что, так конкретно?

– Вполне конкретно. По лесным дорогам не проехались еще? И правильно, не стоит туда соваться. Практически партизанщина, только что не убивают. Меня все время пытаются втянуть – как обиженного вроде. Но мне в Администрации неплохо, хотя, сами понимаете, конечно, не то что на комбинате. У вас же самого комбинат был недавно. Тоже ведь Скляр отобрал? Или вы с ним полюбовно разошлись?

– Нормально разошлись.

– Ну вот, а у нас его люди просто распоясались. Не удивлюсь даже, если его, не дай бог, грохнут.

«Грохнут, – щелкнуло у Чернявина в голове. – Да ты, может, первый и поможешь…» Втягиваться Потапов не хочет. Это смотря что на кону.

– А кто за ними стоит?

– Никто, сами сорганизовались. Что удивительного, кровное ведь. Многие еще со Жмужкиным до сих пор повязаны. Но это не Жмужкин, нет. Не тот он человек, чтобы деньги палить на такие дела. Да и я бы первым узнал, если б это он подогревал. Но те, кто около него крутились, они так стаей и держатся. Интересы же общие, ваш ведь не остановится, ему ж передел в глобале нужен. Скляр и Зайца на комбинат вернул вместо этого мямли Власова – это ж неспроста. Вы ж наверняка в курсе, что Заяц раньше под Жмужкиным ходил. Скляр жмужкинских расколоть хочет, это ж ясно. А наши, краевые, точно так же меня хотят втянуть.

– Так с кем мне разговаривать, как думаете?

– А что вы им сможете предложить? Вас Скляр послал? Скляр. Они не будут с вами говорить.

– Ну, над Скляром теперь тоже есть начальники.

– «Развитие», что ли? Они для партизан немногим лучше. Не рыпайтесь туда.

– Я не собираюсь никуда рыпаться, мне главное – расклады понять. Шеф же ваш, как я вижу, позицию занимать пока не хочет. А моему надо вопрос решать. Решать же его надо?! Как? За тем и послал.

– Мой шеф – мужик остойчивый. Он против Скляра в лоб не попрет, сами понимаете. Менты, прокурорские, налоговики… Все нитки в Москву тянутся, а там у Скляра позиции. И в Администрации Президента его кореши. Говорят, чуть ли не тесть его там сидит. А тут партизаны, народ, можно сказать, электорат. Как мой шеф их ущучит? Какие у него ресурсы? Ментами, что ли, которые одним глазом на Москву косятся? Наши одного мента подстрелят и в леса уйдут. Их никто и доставать не будет из-за какого-то мента. А губеру отдуваться, его-то как раз за мента за можай загонят – будь здоров.

– Они что, и мента могут положить? Это что ж у них за силы, прям ОПГ… И кто у них конкретно за оборону отвечает?

– А это-то вам к чему? Некий Андрей Бояркин, это конкретно ОПГ. Только он решений по всей войне не принимает, он исполнитель. Он вас подвесит, будет деньги тянуть и мозги канифолить. Ему с войны столько капает. Вы хотели по линии власти идти, вот и идите.

«На все способен… Грохнуть – раз плюнуть. Скляру лучше не соваться…» Мысли метались у Чернявина в голове по обыкновению лихорадочно и бессвязно.

– Да я и не собираюсь соваться. Но встретился бы… Начальству же надо что-то докладывать.

– Он по четвергам и пятницам в ресторане «Волна» торчит… Только я вам этого не говорил. Слушайте, давайте закругляться. Вам конкретно – что надо? Еще одну встречу с губером? Сделаем. А вообще, вы бы сказали своим, что в Москве это все решать надо, не тут…

– Нужно еще с председателем суда контакт наладить. Поможете? К следующему приезду.

– Вопрос решаемый.

Чернявин расстался с Потаповым и тут же поехал в ресторан «Волна». Зачем его туда понесло? Его же послали совсем за другим. Страх пульсировал, как всегда, где-то в подреберье, но сильнее страха была ярость, злоба на Скляра. Он помнил, что зарок себе дал посчитаться с ним спокойно, без суеты. Однако сейчас почувствовал, что просто не может больше ходить по одной со Скляром земле. Люди вон как за кровное бьются, а он… Все этим шакалам отдал – комбинат, дочерей… И сам сейчас не у себя в кабинете, а в этом месте гнилом, куда б век его нога не ступала, будь его воля. И опять из-за Скляра. Теперь его Беляков гнет, требует, чтобы за Скляром говно разгребал. Приходится просить, подставляться, в приемной губера высиживать, ходы искать к судейским. Потом потребуют, чтоб еще и заносил. Понятно, что Беляков не доверяет Скляру, но с какого ляду Скляр его собственную жизнь продолжает отравлять? Вот только в отпуск намылился, к дочери надо… Если бы Беляков один рулил, насколько бы все… Проще все насколько бы было… Белякову на эти лесные активы, на все эти проекты с канадцами – насрать, ему, главное, деньги, он бы сумел замириться себе не в убыток. А может, сейчас в «Волне» еще что важное откроется, может, потом Беляков сам спасибо скажет, это как подать.

Сев за стол, Чернявин заказал виски с колой, зыркнул по залу исподлобья – прикинуть что к чему. Толком даже не успел народ разглядеть, как над ним официант склонился.

– Вас спрашивают, – шепнул он, поставив виски с колой на стол, и глазами показал куда-то в глубину зала.

– Кто? – опешил Чернявин.

– Спрашивают, – повторил официант и затрусил к другому столику.

Чернявина бросило в жар. «Уходить, немедленно уходить»… Он положил деньги на стол и, отирая потное лицо пятерней, направился к выходу. В узком коридоре у гардероба наткнулся на распахнутую дверь сбоку.

– Куда заторопился, ты ж ко мне приехал? Так заходи. – Из проема двери глядел на него в упор крупный мужик в темной водолазке и черном пиджаке.

В комнате стоял накрытый стол. Рядом – бильярд, где гоняли шары два парня. На диване развалились три девки.

– Ты ко мне приехал? – повторил мужик.

Он плеснул в стакан виски и сел на диван, приобняв девок. Чернявин, сглатывая страх, смотрел на него.

– Ты Андрея Бояркина искал. Это я. Что стоишь? Виски тут то же самое, что в зале. Садись пей.

Чернявин осторожно присел за стол, кто-то из-за спины плеснул ему вискаря, а он не сводил глаз с Бояркина.

– Тебе, может, с колой? А может, с кокой?

Мужик поднял свой стакан.

– С приездом, что ли? Так чё, кокосом побалуешься? В гостях же, – мужик обвел жестом комнату. – Девочки тут, захочешь – музон будет.

Чернявин молчал.

– Да не трясись ты так, не съем. Если не в гости, а по делу – говори, что надо. Только выпей сначала, раз заказывал.

– Я… я из Москвы. Про корпорацию «Развитие» слышали? Я от них… от него, от Белякова. Знаете такого?

– Это тот, под которым Скляр теперь ходит? И с чем он тебя ко мне послал?

– Вообще-то, к вам они меня не посылали. Мне самому интересно стало. Надо ж обстановку понять, самому, на месте, так сказать. Война же…

– Что интересно тебе? Тебя послали нас мирить? Или губеру с ментами заносить, чтобы они нас душили? Потапыч так и не понял.

– Нам война не нужна, – взвешивая каждое слово, произнес Чернявин.

– Вам – это кому?

– Нам, «Развитию».

– Значит, мирить прикатил. И как мирить думаешь?

– Не знаю пока. Меня ж послали на месте обстановку разведать и только…

– Так ты ж полетел ко мне, Потапыч сказал, как на крыльях. Чтоб разведать? Или предложение у тебя есть, раз так полетел? Деньги предложить хочешь? Деньги – всегда хорошо. Чтобы нас замирить, денег много нужно. Вот тебе первая информация, сечешь? Сколько – знаешь? Не знаешь. И знать тебе не нужно, потому что такие деньги ты нам предлагать по любасу не уполномочен. Так с какой целью интересуешься?

Чернявин отхлебнул виски, запил колой… Помолчал, собираясь с мыслями.

– Деньги мы бы предложили, если ваших устроит. Нам эти канадцы сто лет не нужны. Я так считаю…

– Как ты считаешь, никого не интересует. Как Беляков твой считает?

– Беляков, – выдохнул Чернявин. – А говорите, не знаете… Белякову главное – войну прекратить. В ней никто, кроме Скляра, не заинтересован.

– Кроме Скляра, никто не заинтересован?

Бояркин уже откровенно насмехался над ним. Чернявину казалось, что он читает его затаенные мысли. Даже не мысли еще – бессвязные догадки, погнавшие его в эту «Волну», будь она неладна. Хотя что такого? Разве Беляков отправил его не потому, что ему надоело на войну деньги палить?

– Беляков стопудово замирился бы, но Скляр мешает, – с трудом выдавил он.

– Кому он мешает? Белякову? Или тебе?

– Всем, – набычившись, решился произнести Чернявин. – Вам, к примеру. Разве нет? И Белякову… Война же.

– И что ты от меня услышать хочешь? Узнать, мешает ли он лично мне? Бояркин оттолкнул девок, подошел к столу. Взял Чернявина за загривок и приложил было об стол, но тут же дернул обратно. Повернулся к парням, которые перестали катать шары, слушая их разговор.

– Ты смотри, Витёк, что в Москве творится! Вот этот гриб полгода назад замминистра был, прикинь! А ща приехал и метет про заказняк.

Чернявин молчал.

– Скляр же у тебя первого комбинат отобрал, так ведь? Ты против него не попёр тогда, забздел. Ты с ним в одну упряжку впрягся за беляковские бабки. Вроде как хочешь его с нами замирить. А сам думаешь, как бы его схарчить чужими руками.

– При чем тут схарчить… Ведь можно же договориться…

– Разговор начнется, если Беляков отсюда скляровских уберет. Или он не может? Понятно, не может, Скляр на попятный не пойдет. А ты, значит, враскоряку стоишь и домой с пустыми руками возвращаться опять-таки бздишь. Решил, а вдруг тут народ совсем темный, и ты нас, прикрываясь Беляковым, зарядишь? А мы твое фуфло закусим, поверим, что ты с Беляковым корешишь, и побежим шестерить? Не проканает.

– Да нет… – Чернявин хотел только одного: закончить этот разговор и унести ноги в Москву подобру-поздорову.

– Или ты хочешь сам, от себя лично нам Скляра заказать? Брезгую… Ты уже усрался по самое некуда. А если тебя Беляков с этим прислал, то передай ему, что мы не мясники. Мы тут сами разберемся что к чему. Скляр мне даже нравиться стал, раз он таких, как ты, от дел отжимает. Пшел вон!

Чернявин вернулся в Москву. Долго рассказывал Белякову, что обстановка в крае сложная, губер мнется, менты и судейские к себе не подпускают, но шлют сигналы, что были бы готовы договариваться, если бы не Скляр. Он для них фигура одиозная, можно сказать, и пока он там, примирения не будет. Это он, Чернявин, понял ясно, из самых первых рук. Стас молча слушал его рассказ, только вопросы задавал, ничего не значащие, уточняющие.

– А вы с Власовым, директором «Звездного», встречались?

– Нет, а что он решает? Я же доложил, с кем встречался.

– Понятно, – лицо Белякова было непроницаемо. – И с Зайцем, новым финдиректором, тоже не встречались? Хорошо, идите.

Через месяц сделку по «Глянцу» Скляр все-таки закрыл. «Развитие» оплатило свой пай в проекте. Беляков поручил Чернявину распиарить сделку по максимуму: в область пошли иностранные инвестиции, и не только иностранные, для «Развития» – это стратегический проект.

– Новые рабочие места, укрепление налоговой базы края… Корпорация «Развитие» намерена деятельно участвовать в… Юрий Сергеевич, а может, вас в депутаты двинуть?

– Меня?

– А почему нет? Промышленник, поработали на государственном посту… Подумайте. Съездите еще разок туда, укрепите контакты, которые в прошлый раз вы так… неплохо, я бы сказал, наладили. Что вы тут в пресс-релизах закопались? Которые к тому же мне все равно приходится вам надиктовывать.

Белякову нравилось подначивать Чернявина, наблюдать, как пот прошибает бывшего замминистра. Пусть поездит по краю, пусть засветится. Рано или поздно губер, на которого уже стали из-за войны косо посматривать со Старой площади, отсигнализирует, как он гасить конфликт думает и какова цена вопроса. Беляков и сам считал, что мира можно добиться не переговорами, а только силой. Еще он знал, что губера война припекает больше, чем их. Для них это же только деньги.

Так же считал и Скляр, которого Беляков на совещаниях в этом открыто и твердо поддерживал.

Глава 30. Дети и отцы

Областные и даже центральные газеты были в восторге по поводу притока сотен миллионов иностранных инвестиций в северный край, где теперь не на словах, а «вот именно на деле» идут модернизация и импортозамещение. Несмотря на это, уголовку на Власова, директора «Звездного», все же открыли. Это был понятный сигнал, что партизанам и даже губеру на иностранцев и на Скляра с Беляковым начхать. Скляр бросил все силы на бунтующую область, мотался туда постоянно, высадил на комбинат десант юристов для окучивания судейских и прокурорских, а для особых поручений практически переселил в серно-сульфатный край специального человека Аркадия, с которым созванивался ежедневно.

Уже к марту Скляр закрыл уголовку на Власова, отвоевал с полдюжины мелких заводов и половину лесосек, угробив на это немереные деньги. Но партизаны из леса вылезать не спешили и сдаваться не собирались. Скляр удвоил собственную охрану и выделил по джипу сопровождения каждому значимому менеджеру холдинга. Аркадий передвигался по северному краю в бронированном «хаммере».

Александров старался не думать о партизанской войне, занимался только работой банка, в котором появились деньги. Вычистил – не без помощи ребят из «Развития», которые успешно кошмарили должников, – остаток проблемных кредитов, сбалансировал активы и пассивы, восстановил душевные отношения в верхах. Чернявин на заседаниях совета директоров сидел смирно, избегая, правда, встречаться с ним взглядом.

В марте Константин Алексеевич снова выбрался в Лондон – буквально на два дня. Он уже не пытался себя обманывать, ему хотелось увидеть Машу. Времени было в обрез. Он прилетел на встречу с первым лицом Chase Manhattan, который оказался в Лондоне проездом и интересовался, не окажется ли там Александров в это время. Предлог был вполне солидный – с президентом Чейза повстречаться по его просьбе, при этом не тащиться в Америку.

Он набрал Машу уже по дороге в Шереметьево, спросить, не хочет ли она завтра приехать в Лондон. Ехать в Оксфорд встречаться с Лидой его точно не тянуло. «Ой, вы прилетаете?! Конечно, я приеду, обязательно. Только вы маме не говорите», – ответила Маша, и Александров в самолете мог думать лишь о том, что бы это могло значить.

Маша влетела в ресторан уже не просто оживленная, а откровенно счастливая. Александров осторожно расспрашивал ее о жизни, она рассказывала, что получила главный студенческий приз за работу по прерафаэлитам, что больше не работает в баре…

– Устала? – спросил Александров.

– И устала, да. Но главное – некогда, – Маша понизила голос. – Константин Алексеевич, у меня любовь, представляете?

– Кто он?

Александров не успел сообразить, что этот вопрос совершенно не в стиле их с Машей отношений – ненавязчивых, приятельских. Им интересно болтать, вот они и встречаются. Но Маша не услышала его тревоги. Она, похоже, не способна была слушать, только говорить.

– Я поэтому и сказала, чтоб только не говорить маме. Вы же знаете маму, она всегда всего боится. А он нормальный парень. Русский, представляете? Но совершенно нормальный. Вам бы точно понравился. Только кто – я пока не скажу, ладно? Вы не обижаетесь? Рано.

– А при чем тут бар? – Александров решил зайти с другого конца.

– Знаете, как он меня зовет? «Маруся»… Представляете? Представляете, какой он классный!

– «Маруся», надо же. Действительно, занятно. Так почему ему не нравится, что ты работаешь в баре?

– Да нет, не думайте, он не сноб, правда! Он вообще не хочет, чтобы я этими студенческими подработками занималась. А маме именно это еще больше не нравится. Потому что…

По своему обыкновению Маша опять смутилась, стала ковырять скатерть вилкой, потом подняла на Александрова глаза, улыбнулась лукаво, так знакомо, что у Александрова зашлось сердце. Зашлось, замолотилось в груди, мешая радость со стыдом, потому что с Сережей он так и не научился говорить, как с этой Машей, свалившейся ему на голову.

– …он настоял, что будет давать мне деньги. Много. Представляете? Это же любовь, правда? Или это стыдно, что я согласилась? Мама – представляете, в каком ужасе? Ест меня поедом, при этом то и дело поминает вас. Дескать, мы живем на ваши деньги, а я работать бросила и стала содержанкой. Прикольно, да? А вот вы, я почти уверена, так не считаете.

Александрову хотел бы многое сказать этой девочке. Что не надо повторять глупости мамы. Что это не стыдно, это нормально, если мужчина платит за женщину. Даже если не любит, а просто заботится – это тоже нормально. Как, собственно, он заботится о Машиной матери. Что его беспокоит только Машино нежелание рассказать об этом парне. Что, судя по ее горящим глазам, для нее это серьезно, а парень, видать по всему, – у нее первый. Что Александров хочет о нем, об этом парне, знать все, а больше всего хочет поехать в чертов Оксфорд, чтобы посмотреть на этого русского.

Но ничего этого он сказать Маше не мог. Не имел права. Даже не оттого, что нарушил бы обещания, которые давал Лиде. Просто не понимал, важен ли Маше он сам или просто ей нужен собеседник, которому, не боясь огласки, можно все рассказать. Он же хотел быть только другом, дядей Костей. И нельзя спугнуть ее дружеского доверия.

– Маша… Кроме банальностей, я тебе ничего скажу. Всегда хочется, чтобы любовь не причинила боли. Но даже боль – это тоже нормально. И ошибки – нормально. Это взросление. Пусть все идет, как идет. Может, это и правда любовь, которую ты ждешь? Тогда тебе повезло. А может, и нет, и это тоже не трагедия. Вот все, что могу сказать. Ну и… очень хочу, чтоб все у тебя склеилось.

– Я же говорила, что вы нормальный, – все с той же хитрой, заговорщической улыбкой произнесла Маша. – Вы же поняли, что для меня еще было важно вам про деньги все объяснить. Ну чтобы вы потом, если что, не подумали…

– Я ничего и не подумаю. Если у тебя все сложится, до последней копейки все вычту.

Александров отважился потрепать Машу по макушке, бросил на стол деньги и вышел на улицу.

Он отсутствовал всего три дня, а за это время произошло несчастье. На той самой шоссейке в Архангельской области грузовик врезался в кортеж двух машин. В одной ехал Володя, начальник безопасности холдинга, в другой – его охрана. Два охранника бросились к головной машине, шеф был в порядке, а водитель уже мертв. Еще трое ринулись к грузовику, но тут подлетели пять новых машин, взяв их в кольцо. Володя кричал: «Не применяйте оружие!». Володины молодцы в шапочках вступили в рукопашную, но нападавших было раза в четыре больше. Володю скрутили и потащили в лес. Охрана открыла-таки стрельбу, но в сумерках боялась попасть в шефа. Нападавшие, отметелив охрану, смылись.

Володю искали сутки. Нашли привязанным к дереву, голым и избитым. Измывались над ним явно братки, только что выпущенные из колонии. Требовали одного: передать Скляру, чтобы убирался из их краев. Володя считал, что отделался легким испугом. По факту Володиной черепно-мозговой травмы завели дело, но к поискам партизан местные силовики отнеслись без энтузиазма. Ребята из «Развития» подключились на полную: терять инвесторов им не хотелось не меньше, чем Скляру. Оставшись без Володи, лежавшего в больнице, Заяц стал требовать утроить свою охрану. Оборудовал на комбинате спальню за комнатой отдыха, а в город наезжал только по необходимости и только при свете дня. Чернявин позванивал ему, интересовался обстановкой и исправно докладывал Белякову, надеясь, что его самого Беляков в северные края не пошлет.

Беляков закусил удила, окончательно согласившись со Скляром в том, что ситуация не переговорная. Включил на полную мощность силовой ресурс и на пару с Колей принялся накручивать Старую площадь и МВД против губера. Тому уже давно пора доходчиво объяснить, что кончилось время собирать камни, то бишь бабло. Пришло время доставать их из-за пазухи и сдавать потапычей, бояркиных и всех остальных, устроивших себе и губеру кормушку из затянувшейся свары.

– Костя, ты в банке? – по телефону Скляр звучал устало, даже, как показалось Александрову, опустошенно. – Я мимо еду. Хочешь, заскочу, давно не виделись.

– Заскочи, если хочешь, мы с Колей только-только всех раскидали.

– Скляр, что ли? – спросил Коля. – Новую авантюру затеял?

– Думаю, опять будет нас подбивать в его винный прожект вложиться.

– Я про это ничего не знаю…

– А я и знать не хочу. Он еще с довоенных времен что-то на Сардинии или на Сицилии мутит. Пытался мне излагать, но нам с тобой не до того было.

– Пойду Наташке скажу, что Платон с нами ужинает…

Скляр уселся в кресло напротив Александрова и стал пересказывать какие-то подробности военных действий. Вид у него был угрюмый, что на Скляра было не похоже. От ужина отказался, выпил с Колей для приличия вискаря и, сказав, что обещал Вике провести вечер вместе, стал прощаться. Зачем он приезжал – ни Александров, ни Коля не поняли.

– Душевность пропала, – задумчиво сказал Коля, глядя на дверь, закрывшуюся за Скляром, и снова плеснул себе виски.

– Он лучший, Коля, и зла на него у меня нет. Он в открытую играет, – произнес Александров. – Не пойму, что его так крутит. Не может быть, чтобы только из-за Володи.

Александров действительно не держал зла на Скляра. Кредитную линию он открывал ему не под дулом пистолета, не Скляр пригрел на груди мерзавца Чернявина, не он был виноват в том, что Русмежбанк впал в немилость. Положил ли Скляр банк Александрова под «Развитие»? Не противился, так скажем. Но холдинг растет, банк выправился. От того, что в банке теперь главный акционер не Александров, а Скляр, – ни холдингу, ни банку хуже не стало. Можно и так на вещи смотреть.

Они встречались по-прежнему дружелюбно, правда, только по делу и на светских мероприятиях. Потребность общаться семьями пропала. Александров сочувствовал Скляру вполне искренне. При каждом удобном случае доказывал в верхах, что тот тянет на своем горбу всю губернию, а главе Администрации плевать и на инвестиционный климат, и на безопасность вверенных его попечению людей. Однако душевность действительно пропала. Вместо нее появилась неловкость. Вряд ли такая неосязаемая сущность, как неловкость, могла беспокоить Скляра. Не из-за этого он заезжал, из-за чего-то другого. Но, так ничего и не сказав, уехал.

Александров все еще вспоминал этот его странный визит, когда Скляр спустя пару недель снова позвонил, да еще в пятницу вечером – совершенно неприличное время. Сказал, что хочет напроситься в гости, один сугубо личный вопрос перетереть. «Я бы завтра приехал к тебе, если у вас ничего семейного на субботу не намечено. Нет, без Вики. Потолковать надо с глазу на глаз».

После вечернего визита Скляра в банк это выглядело совсем интересно.

– Готова поспорить, он разводится с Викулей, – заявила Катюня. – Просто сгораю от любопытства. Даже готова оставить вас наедине и поехать поиграть в теннис. Тепло уже, летний корт открыли. Жаркая весна в этом году, правда? А ты, кстати, в курсе, что твой сын сегодня прогулял институт? Спал до полудня, я его растолкать не могла, потом делал вид, что занимался, а в три уехал тусоваться. Сказал, что вернется только в воскресенье. Они едут куда-то снимать натуру. Какую натуру? Где? Вон, кругом натура. Подмосковье – оно и есть Подмосковье. Это вообще когда-нибудь кончится? У меня уже нервов на вас обоих не хватает.

Александров выслушал монолог жены и отправился спать. С утра, поплавав в бассейне, велев зажарить шашлыки и накрыть стол на террасе, он улегся в шезлонге с книжкой. Когда еще он мог позволить себе просто поваляться и почитать? Апрель, а печет по-летнему. Странно, что Скляр едет к нему. О бизнесе в субботу говорить – откровенный моветон, о чем-то сугубо личном – у него что, нет ближе друзей? И вообще, он никогда не слышал, чтобы Платон с кем-то обсуждал личные дела.

– Ты один? А Катя где? Аперитив? Нет, не хочу, рано. Чай зеленый пусть сделают, – Скляр приехал, как договорились, около двух. Александров видел, что он взвинчен. Пожалуй, даже больше, чем в тот раз, когда приезжал вечером в банк. Платон прошелся по лужайке, поднялся на террасу и уселся за стол. Александрову пришлось встать с шезлонга и сесть напротив. Принесли чай.

– Кость, я сразу к делу. Мой олух собирается жениться.

– Павел?

– Павел. Познакомился с девкой в Оксфорде меньше года назад. Влюбился. Я думал, пройдет, хотя он уже с полгода твердит мне, как все серьезно.

– Платон, ты что, из-за этого такой взвинченный?

– Из-за этого. Знаешь, кто эта девка? Старшая дочь Чернявина!

– Маша?

– Костя! Ты понимаешь, что он собрался на ней жениться? Пару дней назад заявил, что выслушал меня, но я ничего не понимаю, а он уже все решил. Он, видите ли, принял решение! Как тебе это?

– Подожди, не понимаю. Это трагедия?

– А по-твоему, это фарс? Я тоже думал, что фарс, увы…

– Платон, а почему ты так против? Ты ее видел?

– Не видел и видеть не хочу. Ты меня что, не услышал? Это дочь Чернявина! Которую ты собственными руками вывез в Англию и пристроил в Оксфорд! Извини, я никогда не влезал в эту часть твоей жизни, но ты же понимаешь, что все друг про друга все знают. Мир очень маленький.

– Да уж. Совсем маленький. Как раз недавно мы с этой девушкой встречались в Лондоне. Так в чем трагедия? Только в том, что она дочь Чернявина?

– Этого, по-твоему, мало?

– Платон, я не понимаю, чего ты от меня ждешь. Чем я могу тебе помочь?

– Подожди, послушай. Что ты сразу вздернулся! Они познакомились, как сам понимаешь, в Оксфорде, всего год назад или даже меньше. Она намного его моложе, как ты тоже знаешь прекрасно. Работает в баре официанткой. Сейчас, правда, уже не работает. И знаешь почему? Мой олух решил ее содержать! А она тут же и переехала к нему жить, ты можешь себе представить?! Мать ее работает в Оксфорде библиотекарем. Значит, рядом, полностью в курсе и, стало быть, одобряет. В общем, окрутили парня.

– Прямо так-таки и окрутили? Дочь и мать на пару?

– Ты говоришь так, будто тебя это оскорбляет. Сам посуди: Павел сейчас уже в докторантуре, диссертацию пишет. У него всякое было, это мой сын. Девок менять начал еще в школе, пил, хулиганил, гонял на байке. Я его два раза от полиции отмазывал. Гулял напропалую, наркотиками баловался. Я терпел, но руку на пульсе держал. Мужик должен перебеситься.

– Да, у нас Сергей сейчас тоже с катушек слетел, – Александров еще надеялся, что Платон просто вздрючен, просто себя накрутил, что его можно убедить посмотреть на ситуацию по-другому. – Катька сходит с ума, а я понимаю, что с этим ничего не сделать. Только ждать и терпеть.

– Вот именно! Пусть пьет, курит, но есть же пределы! Нельзя ставить крест на карьере и жениться только потому, что гормоны взыграли. Я вот женился в девятнадцать, как идиот, и что хорошего?

– Так что – Пашка до сих пор куролесит?

Александров прекрасно понимал, что имеет в виду Скляр. Понимал, зачем тот приехал к нему и что рассчитывает услышать. Он просто тянул время, надеясь, что тема каким-то образом рассосется.

Скляр вскочил из-за стола и принялся мерить шагами террасу.

– В последние три года все отлетело. Пьянки, компании, бабы. Диссер писал, головы не поднимая, резюме по банкам рассылал. Его берут в Merill Lynch. Дали отсрочку закончить диссер. Осенью получает корочку и должен переехать в Лондон. Я ему уже квартиру купил.

– Платон, так он уже взрослый, – заикнулся было Александров, но Платон не слышал его.

– …и тут вдруг эта сучка, без роду без племени! Он же идиот! Он ничего не хочет слушать! Твердит, что она единственная, он таких еще не встречал. Я ему втолковываю, что таких он действительно не встречал, и слава богу. Несмотря на все наши обстоятельства, выкраиваю время и мчусь в Лондон. Он меня с ней не познакомил, сказал – она считает, что еще рано.

– Я думаю, она просто тебя стесняется. И побаивается.

– Ага! Жить с ним и брать у него деньги не стесняется, а знакомиться со мной вдруг застеснялась! Хваткая провинциалка, вся в папашу. Я с Павлом провел крупный разговор, думал – услышит. Ничего подобного. На днях звонит, сообщает, что они все обдумали. Они все обдумали – как сказано, а? Они все обдумали!

Александров разлил виски по стаканам. Отпил глоток. Платон все пил чай. Александров не знал, что сказать.

– Ты что молчишь? Ты понял, что речь идет о дочери Чернявина?

– О Маше… Да, понял.

– Маше или Даше, мне начхать. Мне только не хватало для полного комплекта родства с этим семейством.

– Платон… – Александров искал слова. – Ты не знаешь ни девочку, ни ее сестру, ни мать. Да, отец – мерзавец. Они потому и сбежали. Они не в Англию сбежали, а от него.

– Кость, я потому к тебе и приехал. Я их не знаю, это правда. А ты знаешь, и судя по всему, достаточно хорошо. Я так понимаю, извини уж, что мать ты, видимо, знаешь уже много лет. А девицу, говоришь, на днях видел? Первый раз или раньше уже знал? И сестру ее знаешь?

– Знаю только Машу. Впервые мы увиделись еще в Москве, когда Чернявин отправил жену в дурку, а Маша прибегала ко мне за помощью и мои готовили им документы на выезд.

– А я еще, дурак, тебе помогал…

– Ты мне помогал? Каким, интересно, образом?

– А-а-а… Уже не важно. Говорю же, мир маленький, а жизнь круглая. Мой Аркадий, когда Чернявина по твоему кредиту кошмарил, выжал с него еще и заявление, чтобы он жену с дочерьми за границу отпустил. Тебе хотелось помочь. Твой банк загибался, а ты этой ерундой был занят.

Александров давно не чувствовал себя так мерзко. Ему что – Скляра теперь благодарить? Он взглянул на Платона с неприязнью.

– Прости, Костя. Насчет банка беру свои слова назад…

– При чем тут банк…

– Если банк перестал быть для тебя больной темой, то не понимаю, что ты так ощерился. Ты пойми меня, Костя, я не лезу в твои дела. Если ты посчитал необходимым заняться устройством судьбы этих дам, наверное, у тебя были на то причины. Извини, если я чего ляпнул. Ты мне скажи, ты хорошо знаешь эту девицу?

– Ты уже спрашивал.

– Ты не ответил.

– Ответил. Видел пару раз в Москве и пару раз в Лондоне. Нормальная, умная, воспитанная девочка. Вообще, к чему этот разговор? Ты от меня что хочешь услышать?

– Костя, мне не с кем больше об этом поговорить.