Кодекс бесчестия. Неженский роман Котова Елена
– Нас с тобой, Анатольич, для этого сюда и прислали. Ща должен директор подъехать, тогда начнется самая веселуха.
Минуты через три подкатили еще два джипа.
– В чем дело? – из первой машины вышел мужчина в драповом пальто и норковой ушанке.
В чем дело, он знал прекрасно, это было написано на лицах его охраны, толкавшейся рядом.
– Я Потапов, директор комбината. Почему не пропускаете сотрудников на рабочие места? Что происходит?
Володя и Власов подошли к Потапову.
– Не кричите. Вы прекрасно знаете, что вы уже две недели как не директор. Вы получили решение совета директоров об увольнении. Вам известно, что директор – он, – Володя кивнул на Власова. – Вам все понятно. Вопрос только в том, примете ли вы правильное решение. Или ответственность за возможные беспорядки ляжет именно на вас.
– Совет директоров? Наш совет директоров мне известен, и он меня не увольнял. Все ваши бумаги липовые. Вы – рейдеры. Кулаев! В чем дело! Что застыли? Охрана! Обеспечить проход работников на комбинат!
– Алик, Саша! Держите ворота! – крикнул Володя и тихо произнес в рацию: – Давай остальных.
Повернулся к Власову:
– Анатольич, набери ментов, пусть потихоньку подъезжают.
Из двух самых больших джипов, стоявших поодаль, высыпала дюжина парней в черных вязаных шапочках. Они стали пробираться сквозь толпу к Алику, Саше и второму Саше, которые удерживали ворота и калитку.
– Мне что, силу применять? – кричал из-за забора Кулаев.
– Применяй, применяй… – кричал в ответ Потапов.
Из-за поворота показались пара полицейских машин.
– Слушай, Потапов, не горячись. Народ… Сам знаешь. Не игрушки это, – произнес Володя.
Увидев полицию, автобусники по команде парня в куртке принялись скандировать:
– Долой старое руководство! Долой старое руководство! Хотим жить по-новому! Хотим жить по-новому! Дорогу законным владельцам, дорогу законным владельцам!
– Будем продолжать шапито? – спросил Володя Потапова.
– Кулаев, не пускай этих бандюг!
Бандюги во главе со вторым Сашей уже карабкались по вертикальным прутьям ворот, демонстрируя явные специальные навыки. Полицейские машины тормознули, из головной вылез толстый майор.
– Здравия желаю, Николай Павлович. Что тут у вас?
– Григорий Михайлович, мы с вами вчера на совещании все проговорили, – ответил Володя, игнорируя, что майор обратился не к нему. – Власов Сергей Анатольевич не может приступить к своим обязанностям генерального директора. Выведенное за штат бывшее руководство во главе с бывшим директором Потаповым и бывшим начальником службы безопасности Кулаевым блокируют допуск людей к рабочим местам.
– Потапов, у них все по закону. Извиняй. Ты бы дал команду открыть ворота, пусть народ успокаивается, начинает рабочий день, а вы спокойно сядете у тебя в кабинете, все обсудите.
Группа захвата во главе со вторым Сашей перевалилась через забор, между парнями в черных шапочках и охранниками комбината уже шла драка.
«Зайца под суд! Потапова под суд! Не дадим разворовывать комбинат!» – подвывали тем временем автобусники. Парень в куртке махал руками толпе у ворот. В руках у него появился мегафон:
– Сотрудники комбината «Звездный»! Мы призываем вас присоединиться к нам. Все, кому дорог наш комбинат, присоединяйтесь к нам! Не дадим его разворовывать! Присоединяйтесь к нам…
Люди из толпы у ворот потянулись в сторону автобусников.
– Потапов, дай команду Кулаеву и охране открыть ворота и сдать мне оружие, – вяло произнес майор.
– Михалыч, погоди. Ты закон обязан соблюдать и порядок. Вот и обеспечь, чтоб эти убрались. Ты от кого команды получал? Небось от них же?
– Потапов, я, бля, тебя самого задержу! В обезьяннике будем разбираться, кто и от кого команды получает! – повысил голос майор.
– Михалыч, – вполголоса произнес Володя, – вы бы вызвали наряды оперативников. Одним вам не справиться.
– А ты тоже тут особо, не… Командовать, бля, приехал! Разберемся, кто тут законный, кто нет.
– Михалыч, – прошипел Володя, – не заводись. Будет побоище, да еще, не дай бог, раненые, на тебя же ляжет. Все же обсудили.
Майор бросил на него злобный взгляд и достал рацию:
– Валер, дай команду ОМОНу, пусть подтягиваются. Они где стоят? На тридцатом? Пусть сюда дуют. Как понял? Эй, за воротами! – повернулся он в другую сторону. – Прекращай махаловку. Ща ОМОН приедет, всех повяжем! Не будем разбирать, кто новый, кто старый. По факту общественных беспорядков. А это что за демонстранты гребаные? Всех в автозаки.
Майор повернулся к толпе у ворот, сделав зверское лицо:
– А вы чё тут скапливаетесь? Все отошли на двадцать метров. Быстро проход очистили, я сказал. На двадцать метров, я сказал. Отойти от ворот! Всех, кто будет к воротам липнуть, – ща в автозаки!
– Михалыч, не надо про автозаки, – снова вполголоса вмешался Володя. – Поселок и город настроишь. Не против нас, против администрации.
– Сам знаю, не учи. Это я так, – почти беззлобно произнес майор и снова повернулся к Потапову.
– Николай Палыч, ей-богу! Ну сменилась власть. Значит, так наверху решили. Понимаю, по-человечески обидно тебе, но ей-богу. Скажи своим, чтоб это… ну, прекра…
И не закончив фразы, заорал:
– Кулаев! Ты, мать твою, чё творишь-то? В тюрьму приспичило? И меня за собой потянуть решил? Кончай махаловку, сказано.
Но побоище за воротами было уже не остановить. Никто и не думал отходить от ворот. Толпа улюлюкала. За забор полетели оледеневшие комья снега. Один такой ледяной кирпич попал в вязаную шапочку, второй – сбил шапку с головы охранника. Это только распалило мордобой. Охранники вовсю орудовали дубинками. Володины парни отбивались приемами самбо. Двое из них выкручивали руки самому рослому охраннику, который за секунду до этого огрел второго Сашу дубинкой по голове. Из-за поворота, наконец, вынырнул автобус с ОМОНом.
– Побузили и хорош, – удовлетворенно произнес майор. – Зря ты, Потапов. Все ж понятно. А ща, если команду мне дадут, будем оформлять задержание. Этих, в шапочках, всю твою охрану и Кулаева. А может, и тебя тоже? Административное в лучшем случае. Смотря, какую команду…
Он повернулся к воротам и крикнул:
– Вы там не охерели, мать вашу? Сколько за увечья получите, прикинули? Кончай, сказал! – и, повернувшись к Володе, добавил: – Ща все наладится.
Но в это время раздался выстрел.
– Твою мать! – заорал майор. – Кто стрелял, суки? Жертвы есть? Твои? – он грозно уставился на Володю.
– Мои без оружия, это его, – кивнув на Потапова, произнес Володя.
К ним подошел старший лейтенант ОМОНа.
– Здравия желаю, товарищ майор. Стреляют, что ль, уже?
– Андрей, толпу оттеснить, но без… Понял? Это работяги. Понял? Оттеснить. Ворота очистить. Этих на парковке – в автозаки. Тех за воротами – тоже. Ворота охранять, никого не подпускать и не пропускать без команды.
Минут за десять омоновцы профессионально разметали толпу. Женщины оступались в снегу, роняли сумки, падали в сугробы, голосили. Омоновцы вырывали плакаты из рук автобусников, для порядка огрели парня в куртке дубинкой по спине и затащили в автозак. Потом взялись за Алика, Сашу и черношапочников, державших ворота. Те особого сопротивления не оказывали, их засунули в автозак. Омоновцы принялись сбивать прикладами замок. Кулаев уже сам пытался открыть ворота со стороны двора, но на нем повисли его же распаленные охранники. Их оттаскивали молодцы в черных шапочках. Семеро омоновских бойцов, перемахнув через забор, с криком «всем стоять, не двигаться» вскинули автоматы. Взяв на прицел охранников, стали теснить их в глубь двора. Еще несколько омоновцев перевалились через забор и принялись прикладами избивать парней, повисших на Кулаеве.
– В снег мордой! Лежать, суки! Стрелять будем!
Уложив охранников, бойцы врезали Кулаеву и, выхватив у него ключи, принялись открывать ворота, отчего толпа взвыла и подалась вперед, напирая на омоновцев, которые загородились щитами. Какой-то весельчак заорал: «Моя милиция меня бережет!»
Ворота распахнулись, часть бойцов, забыв о толпе, ринулась на территорию. Охрана комбината уже отдыхала на снегу под прицелами автоматов, и свежие силы омоновцев набросились на черношапочников. Лупцевали их дубинками с особым старанием – чужие же. Запихнув их в автозаки, покидали вслед за ними туда же и кулаевскую охрану. Территория за воротами опустела. Кроме пары пятен крови на снегу, следов побоища не осталось. Толпа рабочих теснилась у ворот, омоновцы сдерживали ее в ожидании команд.
– Ну чё? Все путем? – спросил майор Володю. – Андрей! Ты своих по четыре поставь, и пусть они двумя рукавами пропускают. Сначала этих, которые с новыми пропусками. Володь, покажь, какой пропуск. Вот, понял? С этими и пропускай. Ну чё, Володь? Потапыч? Пошли внутрь, что ли? Холодно очень. Кулаев, ты с нами. Потапов, все протоколы в твоем кабинете писать будем. Володь, а с этими чё? Которые без пропусков?
– Власов, командуй, подгоняй свою канцелярию, – сквозь зубы процедил Володя. – Давай команду, директор!
– Какую?
Володя недобро зыркнул на него:
– Народ в сопровождении бойцов на территорию комбината, и всем в клубе собраться.
– Ага, – кивнул Власов и произнес в рацию: – Санек, это я! Давай сюда автобус с чаем и документами. Заезжай на комбинат, разгружайся в клубе. У ворот притормози, к тебе сядут, покажут, что где. Там чай для людей. И начинай фотографировать на новые пропуска. Как понял?
– Теперь эти, – приказным тоном произнес Володя.
– Товарищи… Господа сотрудники комбината. К вам обращается ваш новый директор Власов Сергей Анатольевич. Мы приносим извинение за задержку с допуском вас к вашим рабочим местам и за беспорядки. Просьба сохранять спокойствие. Сейчас в сопровождении сотрудников правопорядка прошу вас… приказываю организованно пройти в клуб. Там вы получите чай и горячее питание. Там же будет происходить переоформление документов. Сотрудников службы АСУ прошу подойти ко мне. Срочно подойти ко мне. Вы поступаете в распоряжение нового зама по производству – Антонова Павла Антоновича. Работа комбината должна быть нормализирована в течение трех часов.
– Наконец-то, – произнес Володя. – Вспомнил… Михалыч, бери своих орлов и этих, – он кивнул в сторону Потапова с Кулаевым, которых омоновец на всякий случай придерживал за плечи. – В тепло пора. Разберемся, все напишем, что тебе положено. Особой махаловки-то и не было.
– Кулаев, кто из твоих стрелял?
– Михалыч, – Володя тронул его за плечо. – А чё, стреляли разве? Это тебе померещилось. У нас сейчас закусон нормальный подъедет. Пока ты писать будешь, кухня все накроет. Ну и для согрева тоже…
Володя отстал на несколько шагов от майора, Власова и остальных. Вынул телефон:
– Шеф, порядок. Вошли… Нормально, нормально. Мои размялись немного, сейчас в автозаке отдыхают. Аркадию ща позвоню, чтоб в УВД мотанул, встретил их там. Мы с Власовым пока директора и майора тут поразвлекаем, чтоб в город не торопились. Ну да.
Платон стоял посреди ледяного поля и слушал.
– Нет, шеф, сейчас вам подъезжать смысла нет. Может, лучше в город смотаетесь, сами областных ментов поблагодарите, звонки в Москву в тепле сделаете? Все, мол, в порядке. Сюда, думаю, часа через два вернуться будет в самый раз. Раз уж приехали, думаю, перед коллективом выступить не повредит.
– Молодец, Володь, спасибо. Ты сам-то в порядке?
– А что мне сделается… Вы-то как? Водитель говорит, вы там все на звезды смотрите. Так рассвело уже!
Глава 24. Психбольница
Лида стояла в туалете, прислонившись лбом к окну. Сколько прошло дней? Два… или три? Помнила только, как в приемном отделении ее раздели догола, потом она оказалась в ночной рубашке и голубом байковом халате, а санитары напяливали на нее коричневую дутую куртку, натягивали черные боты, вонявшие то ли чужими ногами, то ли хлоркой. Помнила, как захлопнулась за ней железная дверь и лязгнула задвижка. Ее довели до кровати, сделали укол. Она провалилась в бесконечно черную ночь и очнулась только от жажды. Не понимала, спит она или уже проснулась, не понимала, где находится. Встала на ощупь и пошла куда-то наугад. Кружилась голова, очень хотелось пить. «Дайте воды!» Подскочили две тетки в халатах: «Чего орешь?!» Потащили обратно к кровати, привязали, снова сделали укол, дали напиться. И бесконечно черная ночь опять поглотила ее.
Сегодня утром она наконец стала понимать, что происходит вокруг. Пошла в душевую, не зная, разрешат ли помыться. За стенкой, в помещении с умывальниками, уже стоял гомон, хотя было только шесть утра. Наркота сползалась из палат, кто в чем: в халатах, в тренировочных костюмах. Одна, на вид совсем юная девчонка, может быть, чуть старше ее Маши, в шортах и майке на лямках сидела на корточках, припевая что-то матерное. Наркоши заваривали чифирь горячей водой прямо из-под крана. С кружкой в обнимку девахи присаживались на корточки, привалясь к стене по-тюремному, и курили. Над ними кружили коршунами те, у кого не было своих сигарет, канюча «оставь покурить». Кого-то рвало в туалете.
Вчера ей сказали, что приходила дочь.
– Маша? – спросила она.
– Не знаю, – пролаяла медсестра с железными зубами и сморщенным, как печеное яблоко, лицом. – Воду тебе передали, печенье, яблоки. Мыло, шампунь и салфетки. Шампунь будешь получать в сестринской, когда мыться пойдешь, поняла? Остальное давай убирай быстро, в палате порядок должен быть.
– Куда убирать?
– Печенье и фрукты сюда давай, а то сама, может, и не дойдешь. Навернешься в коридоре, а мне потом отвечать. Я в общий шкаф положу, поняла? В полдник получишь сколько положено. Воду вот на полку ставлю, запоминай. Это твоя полка? Чего молчишь? Ты слышишь меня? Или тебе плохо? Таблетку дать или укол сделать?
– Что? Нет, все хорошо.
– А чего лежишь? Днем лежать не положено. Посиди, только в коридор не шастай. Станет лучше, можешь потом и походить.
– Сигаретки тебе не передали? – поинтересовалась с дальней кровати беззубая старушка.
– Я не курю.
– Вот и молодец, и не кури. А я пойду сигаретку постреляю. – Старушка встала, одернула халат и зашаркала тапками к двери.
Сегодня должны разрешить звонок родственникам. Прижавшись лбом к стеклу, Лида ломала голову, как бы поговорить с дочерью. Чернявин – она уже называла мужа в мыслях только по фамилии – не подпустит Машу к телефону.
– Девочки! Вторая смена! Первая, вторая, третья палаты, завтракать!
Шесть покрытых клеенкой столов стояли прямо в коридоре. Санитарки разливали по кружками кофе с молоком, расставляли тарелки с пшенной кашей.
– Чернявина, чего стоишь! Садись ешь, пока дают. Голова, что ль, кружится? Ешь давай. Какой день все в полусне ходит. Чернявина, таблетки получи.
– Это что за таблетки?
– У врача спросишь, когда вызовет. Глотай давай. Не прячь за щеку, слышь? Чернявина, глотай давай. И кофием запивай. Запивай давай, чтоб я видела, что проглотила.
Санитарка повезла свою тележку с таблетками к соседнему столу. Лида вытащила из кармана халата бумажную салфетку – рот вытереть, – и украдкой выплюнула таблетки. Сунув салфетку в карман, склонилась над тарелкой. Поковырялась в пюре.
– Вы хлеб не будете? И масло тоже? Можно я съем? – Молодая женщина с пастозным одутловатым лицом улыбнулась Лиде беззубым ртом, протягивая руку к Лидиному куску хлеба.
– Да-да, ешьте…
После завтрака Лида долго лежала на кровати, не понимая, о чем она думает.
– Чернявина! – раздался крик в коридоре. – К врачу быстро!
В кабинете сидела миловидная женщина ее возраста с добрым ледяным взглядом.
– Рассказывайте.
Лида скупо стала рассказывать, что психически она совершенно здорова, у нее нервное перенапряжение от того, что дочери надо поступать в университет, а у них с мужем по этому вопросу разные позиции, он под горячую руку ее оскорбляет… Вспомнила, как рассказывала о своей жизни Косте и как ей трудно было найти правильные слова. Без банальностей, без штампов и перевертышей, затертых и все искажающих. Но тот ее понял. Зачем сейчас она рассказывает все это снова? Она замолчала. Отвечала только на вопросы. Врачиха стала излагать свои взгляды на Лидино состояние. «Вы очень подавлены», – повторяла она, а Лида не понимала, что она должна на это сказать, потому она была подавлена уже много лет.
– Скажите, а я не могу лечиться дома?
– Это хорошо, что вы сами понимаете, что вам нужно лечиться. Но от чего именно вас надо лечить? И как? Вы знаете? Нет. И я пока тоже не знаю. Психиатрия – вещь тонкая. Надо настроить всю нервную систему, как оркестр.
Она произносила еще много слов, а Лида понимала только, что ей отсюда не выйти.
– Вы считаете, что я психически нездорова?
– Этого не надо бояться или стыдиться. Это может произойти с каждым. Психика – вещь, повторю, тонкая, и где та грань, которая отделяет простое нервное расстройство или переутомление от психического заболевания – понять не всегда просто. Поверьте, ваши обстоятельства достаточно типичны, и ваше состояние как следствие этих обстоятельств – тоже. Мы вам поможем. Но вы должны верить, что мы хотим вам добра, и помогать нам.
Лида лежала на кровати поверх одеяла. Из-под халата торчала ночная рубашка, а из-под рубашки – Лидины худенькие ноги в теплых носках. Ей было страшно. О том, чтобы позвонить Косте, не может быть и речи. Надо придумать, как Маше позвонить. Может, попробовать на мобильник, который дал Костя? Вдруг Чернявин не догадался его отобрать? Ах да, у сестер не записан этот номер. Они набирают номера сами и слушают, с кем говорят больные. Больные… Она в психиатрической больнице… Страшно представить себе, что происходит с девочками. Она не заметила, что задремала, ее растолкала медсестра:
– Пришли к тебе! Мать, кажется. Иди, только ненадолго. Десять минут – и назад в палату, поняла? Капельницу тебе буду ставить.
Спустя три дня Александров снова сидел с Машей в «Кофемании». Ее к матери не пускали, но она ездила в больницу с передачей. Хотела написать письмо, но побоялась, не навредит ли оно маме.
Александров за эти дни познакомился с главным врачом больницы. Тот пообещал перевести Чернявину из «надзорной» палаты в обычную, проконтролировать, какие препараты ей прописала завотделением, и отменить лишнее. В другое отделение, где нет буйных, он, к сожалению, перевести ее не может, но в обычной палате Лиде будет положено полтора часа свободного пользования телефоном в день. Скорее всего, уже сегодня вечером она позвонит Маше.
– Позвони мне сразу, как поговоришь с мамой, хорошо?
– Ага. Вы вытащите маму из дурки?
– Конечно. Когда ты должна получить ответ из университета? Извини, глупость сказал. Ты его можешь вообще не получить…
– Почему? Ах, да… Отец перехватит.
– Да нет, дело не в этом. Получишь ты ответ сейчас или чуть позже, или получишь отказ… Да что ты вскинулась! Не получишь ты отказ, не думай даже. Я о том, что вы в любом случае должны немедленно уехать, как только маму выпишут. Передай моему секретарю по три фотографии – свои, мамины и Танины. Дома есть мамины фотографии? Если не найдешь подходящие для паспорта, передай любые, тут решат вопрос. Ты поняла? Когда сделаешь? Вот тебе телефон моей приемной, там Наташа. Она будет в курсе. Можешь говорить ей все прямо как есть. Маме я напишу письмо сам и найду как передать, поняла? Ты лучше не пиши. Твое письмо может попасть в чужие руки и вызвать осложнения. Поняла меня?
– Что вы все спрашиваете, поняла да поняла? Что тут не понять? Я не понимаю пока только, как с Таней быть. Что говорить, что не говорить. Ей же надо подготовиться, понять, что мы уедем, собраться, в конце концов. И этот… ну… отец не должен ничего узнать. Но я придумаю… Вы все равно быстрее чем за пару недель не управитесь, наверное. А мама две недели там выдержит? Ее уколами там не заморят?
– Маша! Никакой дряни колоть ей не будут, успокойся, я очень тебя прошу. У нее есть ты, есть Таня. Ради вас она все выдержит. А я ей помогу. Мама получает от тебя передачи, получит от меня письмо, знает, что она не одна. Все будет хорошо, обещаю тебе.
– Константин Алексеевич, – Маша вдруг взглянула на него пристально, в глазах не было отчаяния, как в прошлый раз и даже еще минуту назад. – А почему вы так нам помогаете? Вы… мамин друг? Ну… нет, не подумайте… Вы ее знаете очень давно, правда?
– Да, очень давно. А сейчас вот с тобой познакомился. Ты не торопишься? Я бы чаю еще выпил. Мне тут нравится этот чай… с облепихой… Есть тут такой? – Александрову не хотелось говорить о Лиде, а хотелось – о Маше. – Ты про Оксфорд уже все прочитала? А как у тебя с английским?
– Нормально, – Маша смутилась, когда речь зашла о ней, – нормально с английским, пятерка…
– Ты – гуманитарий, да?
– Ну… У меня и по математике тоже пятерка. Я даже летом еще думала в Финансовую академию поступать.
– Раздумала?
– Да… Там ребята такие… Привилегированные…
– Мой сын туда в этом году будет поступать. Он почти на год тебя моложе, мы его в школу в шесть лет отдали. Могли бы учиться вместе.
– Я бы все равно туда не пошла… Это для придворных… Извините, я вас не хотела обидеть, и это не о вашем сыне. Так, вообще…
– Ну, почему же, и о моем тоже. Тебе не нравятся дети истеблишмента? – полуутвердительно спросил Александров.
– Не очень, – Маша еще больше смутилась.
– То есть дети таких родителей, как я, скажем, – Александров пытался разговорить девочку.
– Константин Алексеевич, – Маша подняла на него глаза. – Я не знаю, как сказать… Я просто другая. Мне хочется другого. По каким-то другим, что ли, законам жить. Не как эти…
– «Эти» – это кто?
– Сложно мне об этом говорить. Вы не обижайтесь только. Но вы же тоже не как «эти», вы-то нормальный.
– Ну, спасибо и на том.
– Обиделись? Но вы, правда, нормальный. Я это поняла, еще когда вы к нам на дачу с утра прикатили с мамой поговорить. Вы же за нее волновались, верно? Вы, значит, понимали все? И знали, что он… что отец мобильник у нее отобрал, и примчались помочь. Все вы знали. Вы с мамой… – видно было, что Маша не оставит эту заветную тему. – Вы с ней были… друзьями, да? Вы поэтому нам помогаете?
– Поэтому, – улыбнулся Александров. – Именно поэтому. Ты все правильно понимаешь, Маша. Мы с ней друзья, поэтому я буду помогать вам столько, сколько потребуется. Пока мама не скажет, что моя помощь ей больше не нужна.
– Ну вот! Потому и нормальный. Потому что помогаете. Многим, да? А если я попрошу мне помочь? – Маша улыбнулась откровенно-лукавой улыбкой. – Мне тоже поможете?
Александров подмигнул ей.
– Посмотрим, как отношения сложатся. Все, чая я тут не дождусь, пошел я. До созвона завтра?
Он бросил на стол две тысячные бумажки и направился к выходу.
Та зима была, конечно, лихой. Сразу после окончания общенационального запоя, что зовется русским Рождеством, они с Колей решили, что пришло время заняться реструктурированием западных кредитов. Как выразился Коля, активов в банке до фига, а денег на счетах – с гулькин нос. Необходимо растягивать платежи по кредитам во времени.
Международных синдицированных кредитов у них было семь. В свое время Александров был так горд, что они сумели их сложить. Сейчас нужно было вести переговоры с тридцатью шестью участниками этих семи клубов или пулов кредиторов. Об изменении условий договариваться надо было отдельно с каждым участником и с каждым пулом одновременно.
Для этой нечеловеческой работы у Александрова был специальный человек по имени Елена Смирнова. Смирнова была, по сути, такая же примадонна, как и Красовская, – незаменимая и неприкасаемая. Александров переманил ее из Ситибанка и за четыре года ни разу об этом не пожалел. Но, в отличие от Красовской, уже исчезнувшей из банка, Ленка Смирнова на роль первой леди не претендовала. Она могла работать по восемнадцать часов в день, вести ночью переговоры с японцами на прекрасном английском и спать с мобильником под подушкой.
– Коль, Ленка решит эту задачу, я уверен.
– Мы в этом году можем на обслуживание долгов потратить не больше, чем… – Коля заглянул в бумажку, которую, видимо, Смирнова же и принесла ему с утра пораньше. – Так, чтобы не жить постоянно на шнурке…
– Сложно, но решаемо, – ответил Александров. – Куда они денутся. Вопрос упорства.
Жизнь понеслась вскачь. Помимо правлений, совещаний, встреч, поездок в Белый дом, приемов, ужинов, муторных разборок в ЦБ, помимо всех этих повседневных дел, что составляют сумасшедшую жизнь крупного банкира, Александров теперь еще вел переговоры с первыми лицами Deutsche Bank и City, Socit Generale и BNP Paribas, Chase Manhattan и HSBC. Из кабинета, из машины, из дома…
Лиде он написал письмо, довольно сухое. Она не должна избегать свиданий с мужем – будет истолковано против нее. Не должна поддаваться на провокации медперсонала – это метод обследования. Не должна считать, что он не занимается ее делами – он ими занимается. Не должна страшиться отъезда в Англию сразу после выписки. Не должна думать, как собрать вещи и что будет, если вдруг Машу не примут в Оксфорд. Она должна: есть, спать, улыбаться медперсоналу и думать о том, что в Англии ее встретит весна, и она купит там все, что забудет взять из Москвы. К выписке будут готовы паспорта, визы, билеты, квартира в Лондоне и деньги. В Лондоне их встретят, а он прилетит, когда сможет, и они вместе решат все оставшиеся к тому времени вопросы. Это все.
Английский проект Александрова оказался крайне хлопотным. Ему не хотелось подключать чужих людей и объяснять, почему он занят устройством судьбы Чернявиных. Не хотелось из-за Катюни и из-за того, что фамилия Чернявина говорила многое и многим. Но пришлось. Он велел Маше принести впридачу к фотографиям еще и копии всех бумаг, отправленных в Англию. И поручил Алисе Васильевой, своему помощнику по сугубо личным и деликатным вопросам, проверить, чтобы колледжи отправили ответы на имя девочек, но на адрес самой Алисы. Отделу внешних связей было поручено сделать для дам Чернявиных паспорта и визы по линии банка, убедив консульский департамент МИДа, что это более чем логично. К умельцам из Конторы пришлось пойти почти на поклон уже лично, потому что фотографии Лиды, которые Маша нашла дома, для паспорта не годились. Помимо этого приходилось еще держать контакт с главврачом больницы.
Лида перечитывала Костино письмо. Пошла третья неделя ее заточения. Она стала ко многому привыкать. Чернявин приходил раз в неделю с расскаами, что в семье все прекрасно, что они с девочками живут душа в душу, а измену он ей не простит. Дочерей приводить отказывался – ни к чему, дескать, им видеть психиатрическую больницу. Звонил каждый вечер в отведенное время, но разрешал говорить с дочерьми не более пары минут. С Машей удавалось поговорить отдельно по александровскому мобильнику, но той приходилось пускаться для этого на изощренные уловки.
Маша рассказала о своих встречах с Александровым, и теперь Лида по ночам представляла себе их вдвоем за столом в кафе, выражение их лиц, подтексты разговоров. Она знала, что Костя не поднимет тему отцовства, но вдруг она нечаянным образом всплывет, и он не удержится. Это беспокоило больше всего.
Александрова же беспокоило, что устройство Лидиных дел отнимает намного больше времени, чем он предполагал. Через неделю паспорта с визами были готовы. «Лиса Алиса» представила четыре варианта четырехкомнатных квартир в Лондоне. Вникать в их достоинства и недостатки у Александрова не было ни сил, ни желания, обсуждать с Машей – тем более. Алисе было велено устроить все на свое усмотрение, и она быстренько сняла сервисные апартаменты у Holland Park. Главврач был готов к выписке Лиды, но завотделением мутила воду, а давить на нее насчет выписки без диагноза главврач боялся. В конце концов, повторял он, такие вопросы решает комиссия по представлению заведующей отделением. Идти к завотделением после того, как у нее, несомненно, побывал Чернявин, значило доводить дело до абсурда. Из колледжей ответов ни в адрес Маши, ни в адрес «лисы Алисы» все не было.
За окном был февраль с омерзительным липким снегом и промозглым ветром, а по экранам монитора бежали не менее омерзительные цифры. Вроде и не кризис, но цены на металл в мире неуклонно снижались, и просвета было не видно, как не видно было солнца на сером мутном небе. Объемы свободных средств на счетах неудержимо ползли вниз. Оборонщики не взяли под козырек и не выполнили команду своего министра – счетов не закрывали, но новые контракты переводили в другие банки. Орловский губернатор забрал не весь бюджет, но весомую его часть в виде счетов ЖКХ. Смирнова добилась невозможного – кредиторы трех пулов согласились обсуждать пересмотр условий, но процесс этот был объективно долгим. А пока платежи по привлеченным кредитам сжирали все большую долю живых денег.
Александров резал расходы, увольнял, сокращал парк машин, установил лимит на телефонные разговоры, свел к минимуму рекламу. На рынке пошли разговоры, что Русмежбанк стоит в пирамиде. Жизнь Александрова и Трофимова превратилась в дурдом. «Бедлам», – повторял Коля.
Глава 25. Точка невозврата
Наведя марафет в холдинге, Скляр выкроил почти четыреста миллионов свободного кэша. Он пересиживал остаток российской зимы на сардинской вилле, посещал по делам соседнюю Сицилию, где неспешно и плавно продвигался его винный проект, и размышлял. Он слово дал Александрову собрать кэш. И собрал. Банк Александрова надо подпереть, как иначе? Другой вопрос – как именно… Можно эти свободные деньги пустить на погашение кредита. А можно распределить дивиденды. Распределение – это после налогов, погашение – до. Но погашение – это деньги только Александрову, а распределение – и себе тоже, причем почти вдвое больше, чем партнеру. Пожалуй, даже другу.
А партнер – пожалуй, даже друг – был занят непонятно чем. Взвалил на себя такую обузу – снарядить в Англию чернявинских баб. Информация пришла откуда-то сбоку, практически случайно. Но ведь секретов в мире не существует. Вопрос занимал Платона, конечно, прежде всего, в связи с размышлениями о справедливой дележке кэша холдинга. Собственно, кроме этого кэша был ведь еще и кредит Русмежбанка Чернявину, о котором за последние месяцы его партнер – пожалуй, даже друг – не обмолвился ни разу. Не может же быть, что Константин решил разменять сорок миллионов на устройство безмятежной жизни для бывшей подруги и ее деток. Не может, конечно! История с чернявинской семьей была странная, но и только. А вот сорок миллионов чужого долга Платон не мог не принимать близко к сердцу. Он голову ломает, как именно оторвать для друга кровные деньги собственного холдинга, а друг по необъяснимой причине кредит не взыскивает. Платон счел, что в этой диспозиции нет никакой логики. Поэтому отложил на время думы о том, как оторвать для друга кровные деньги холдинга, и набрал Колю.
– Двадцать вернул, говоришь? А еще двадцать?
– Костя не давал команды чморить. Второй двадцатник, насколько я понимаю, – это их особые договоренности.
– Мне начхать на их договоренности. Они были хороши для мирного времени. А на войне как на войне. Забираем все что можем, подчистую!
– Платон, я не могу к Косте лезть с этим вопросом.
– Обалдел? Чем он так уж занят?
Вырвалось! Платон тут же прикусил язык. Не факт, что Коля в курсе, какую кашу заварил Александров.
Похоже, что Константин все же решил пустить двадцатник на устройство чернявинских баб. Швыряется деньгами, а ведь все можно по уму сделать.
– Коля! Я сижу, выкраиваю, как кредит вам гасить, а вы двадцатниками швыряетесь.
– Платон, поговори об этом с Константином сам.
– Коля! Я с тобой говорю. Что ты темнишь? Ты первый зам, это твоя обязанность – необеспеченный кредит взыскать, правильно?
– Правильно, Платон. Но я же сказал, это Костины…
– Ты давай объявляй кредит срочным к погашению, а остальным я сам займусь. Не возражаешь?
– При текущем раскладе команд от шефа ожидать трудно. Пожалуй, и необязательно, – произнес Коля задумчиво.
Платон не понял, что он имел в виду – ситуацию в банке или в личной жизни шефа.
– Кто в банке кредит по Листвянке оформлял? Я забыл.
– Красовская, уже уволенная. А что?
– Для общего понимания. Я помозгую часок, а ты давай бумагу о взыскании отправляй.
Коля отзвонился через час и доложил, что уведомление о признании кредита срочным к погашению отправлено.
– Знаешь, я уверен, что эта компания-заемщик уже Чернявину не принадлежит, – добавил он. – Он точно ее продал подставному лицу, а искать ответчика по всему Кипру…
– Зачем искать по всему Кипру, когда он в Минэкономике сидит?
– Учти, он сделает вид, что ничего не знает о взыскании кредита.
– Уже учел, спасибо. Вернет он кредит, не сомневайся. Хоть с Кипра, хоть с Триумфальной площади. Передаст прямо под суровым взором Владимира Владимировича!
– Какого Владимира Владимировича? – переспросил Коля.
– Маяковского! – Платон повесил трубку не без раздражения.
Александров и Трофимов – ребята классные, но любят работать в белых перчатках. Продал Чернявин свою компанию или не продал – какое это имеет значение? Платон вызвал человека-гору Аркадия и подумал, что загадочные заботы Александрова о судьбе чернявинских барышень добавят красок в драматургию возврата двадцатника. Эта новая забава почти примирила его с чистоплюйством Константина. Он поставил Аркадию четкие задачи: повидаться с адвокатом Зайца и с Красовской, перешедшей в Райффайзенбанк.
Аркадию не составило труда объяснить Красовской, что та может на счет «раз» снова лишиться руководящей работы. Не пришлось даже пугать перспективой уголовного дела. Красовская была дама многоопытная и понимала, что люди от Скляра с праздным разговором не приходят. Заручившись ее полным пониманием ситуации, Аркадий из особняка с колоннами на Смоленке потащился в тьму-таракань – на Верейскую улицу, где у самого МКАДа, посреди промзоны, обосновался адвокат Зайца.
– Георгий Аронович, образовалась объективная дилемма.
– Дилеммы всегда субъективны. Принять одно решение или принять другое. Так с чем вы приехали?
– С дилеммой объективной.
Аркадий умостился на диванчике, обитом дешевой искусственной кожей, попытался развалиться и принять позу хозяина горы, взирающего на мир свысока и чуть отстраненно. Диванчик оказался узковат, и крупногабаритному сидельцу пришлось податься вперед, расставить ноги и упереться локтями в колени. Эта поза требовала либо сверления глазами хозяина кабинета, либо разглядывания собственных ногтей, но Аркадий был человеком творческим.
– Дело вашего клиента вот-вот передадут в суд, – придав лицу безмятежно-умильное выражение, произнес он и сделал паузу. – Вы, как я понимаю, будете убеждать суд вернуть его на доследование. На том основании, что обвинительное заключение слепили бездарно, и оно исключает возможность вынесения приговора. Думаю, вы попутно будете решать вопрос об изменении меры пресечения. Как ни странно, такая позиция, по моим сведениям, может в суде быть встречена с пониманием.
– Вы так хорошо информированы?! Так в чем дилемма? И чья?
– Она не чья-то. Она, как я сказал, объективна. Жизнь, понимаете ли, полна совпадений. У наших партнеров в Русмежбанке есть проблемы в связи с одним необеспеченным кредитом. А поскольку Русмежбанк временно в немилости… Наши партнеры должны застраховать себя от подозрений в каком-либо умысле в связи с этим кредитом.
– А при чем тут мой клиент?
– Непосредственным образом руку приложил.
– Предположение, что мой клиент мог предложить руководству банка – ммм… подкуп, никак не защищает ваших партнеров. Как раз наоборот. Получатель – это похуже, чем даватель, знаете ли.
– Нет, подкупа ваш клиент никому не предлагал, все гораздо хуже. Шантаж беззащитной женщины средних лет, оформлявшей кредит, угрозы в отношении ее детей. Женщину так запугали, что она, подписав, как положено, договоры залога акций, забыла перевести их в депозитарий банка. Точнее, побоялась. Испугалась за детей. Теперь ей терять особенно нечего, да и ее бывшее руководство… Она в Русмежбанке уже не работает. Ну вам не составит труда навести о ней все справки. Ее бывшее руководство считает, что за детишек ей беспокоиться нечего, пока ваш клиент находится под стражей. Они заинтересованы, чтобы дама рассказала, как именно обстояло дело.
– То есть руководители Красовской просили вас именно это мне передать?
– Приятно, что вы знаете, о ком идет речь, но – опять же, как ни странно, – все совсем наоборот. Они отказываются верить, что друг Александрова, господин Заяц, мог его обманывать да еще и шантажировать Красовскую. Это наветы. Но и Красовская не могла просто так забыть оформить залоги как положено.
– Хотите сказать, что ей занесли?
– Исключаю полностью. Исключаю, потому, что такая версия не нравится вообще никому. Даже самой Красовской. Она утверждает, что ей угрожали, и именно это, полагаю, стоит считать установленным фактом. Вопрос – кто? Если бы это был Дмитрий Андреевич, она давно рассказала бы всё без утайки. Он же ей теперь не опасен в силу его нынешнего местонахождения. Но она боится! Другого! Того, кто на свободе. Понимаете?
– Допустим. И чего хотелось бы вашим… мммм… партнерам?
– Полагаю, все стороны заинтересованы в том, чтобы понять, кто и как именно шантажировал Красовскую. Возможно, ваш клиент припомнит обстоятельства. Передайте ему попутно, что у нас к нему претензий, собственно, не осталось. Руководство холдинга проверило отчетность. Складывается мнение, что ваш клиент не успел приложить руку ко всем этим фиктивным контрактам. Он на комбинате-то проработал без году неделю. У вас нет ощущения, что его вообще кто-то оклеветал?
– …И вы не хуже меня знаете, кто именно.
Читать бесплатно другие книги:
