Любовь надо заслужить Биньярди Дарья
Я хотела бы закричать, но голоса нет, и они все равно меня не услышат.
На чердаке сыро и темно, я знаю, что там полно пауков, хоть я их и не вижу.
Отец заглядывает в сундук, потом жестом подзывает остальных — хочет что–то показать.
В этот момент Микела и Майо на глазах начинают уменьшаться, становятся все меньше и меньше, пока не превращаются в больших пауков, которые ползут по сундуку и исчезают внутри.
Родители, держась за руки, смотрят на них с умилением.
Отец закрывает сундук и улыбается маме.
Мама тоже улыбается и одобрительно кивает.
Чувствую ужасную боль в спине.
Я знаю, что все умрут.
Прямо сейчас.
Антония
— Привет, Антония. Не волнуйся, ничего страшного. Альма попала в аварию в Пиластро, час назад. Мы в клинике Святой Урсулы, будет лучше, если ты приедешь.
Папин голос звучит мягко и уверенно, у меня же вырывается лишь сдавленный крик: «В Пиластро? Что за чушь?»
Звонок отца застал меня на Соборной площади, я кричу так, что несколько парней оборачиваются. Если б звонил не отец, я бы подумала, что это шутка. Только что я услышала от Лео о пешеходе, сбитом в Пиластро. Выходит, и Альма тоже?
Возвращаюсь в гостиницу после короткой встречи с Изабеллой. Она очень торопилась и, что важно, невольно подтвердила мои подозрения в отношении Микелы. Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда я размышляла об этом.
— Ты только не волнуйся, все хорошо.
— Ничего хорошего, папа. Я приеду.
Франко не рассказал по телефону подробностей. Звоню Лео, он уже выехал за мной: невероятно, кажется, тот пешеход, которого сбили после перестрелки в Пиластро, — моя мама. Все это кажется лишь нелепой шуткой!
По дороге в клинику Святой Урсулы Лео держит мою руку. Невозможно поверить в то, что случилось! Молча переглядываемся, а потом снова переводим взгляд на темную дорогу: ее освещают лишь фары машин, которых мы обгоняем одну за другой. Как во сне.
Франко сидит в больничном коридоре с ореховыми стенами. Неправда, что ничего страшного, — ее оперируют. Лео и Франко пожимают друг другу руки, Лео сжимает плечо отца. Я вижу, как бледен папа. Он очень осунулся с момента нашей последней встречи в ресторане «Диана». Всего–то несколько дней назад. Целую жизнь назад.
Мы молчим, все трое.
Из того, что известно: Альма проходила мимо бара, где убили двадцатилетнего парня. Этот бар имеет дурную репутацию. Убегая, киллер на мотоцикле сбил Альму. В Пиластро. На окраине. Насколько я знаю, Альма там никогда не бывала.
Как все странно!
Лео и Франко волнуются за нее и за меня, но со мной–то все в порядке, хоть я и напугана.
Чувствую, как шевелится Ада — будто трепещут крылья большой бабочки.
Моя девочка должна быть сейчас размером с большую куклу. Тридцать сантиметров, голова — копчик. Я разглядывала картинки в книге для беременных: надо спать, подняв ноги и слегка согнув их в коленях, есть пищу, богатую клетчаткой, много пить. Отдыхать днем не менее часа.
Все, что случилось, это так нелепо…
Около часа ночи ее вывезли из операционной — я видела издалека. Успела заметить черную прядь волос, бледные руки. Она под наркозом, спит.
Нас заверили, что опасности для жизни нет.
Лео тихо разговаривает по телефону, время от времени подходит ко мне, дотрагивается до плеча, руки, целует мою голову.
Допрашивают посетителей бара. Конечно, Лео сейчас должен быть не здесь, а в Комиссариате. Я уже много раз повторила, чтобы он уходил, что со мной все хорошо.
Тогда, раз никто не решается, я предлагаю всем пойти домой.
Как сказала врач — сильно накрашенная блондинка, — Альма будет спать долго, до завтрашнего вечера, по крайней мере.
— Вашей маме повезло, — добавила она.
Впервые в жизни слышу подобное.
Я переночую у папы, а Лео поедет сразу на работу. Он довозит нас до подъезда. Мы не разговариваем, но думаем об одном: что, интересно, напишут газетчики, если узнают, что пешеход, сбитый после перестрелки в Пиластро, — теща комиссара Капассо. К счастью, мы не женаты, возможно, они ничего не узнают. Лео выходит из машины вместе с нами, целует меня, обнимает Франко. Улыбается панкам, которые день и ночь тусуются вместе с собаками рядом с родительским домом.
Франко — нет, сегодня он не улыбается.
Медленно поднимаемся по лестнице. Заслышав наши шаги, навстречу бежит Рыжик. Франко, не раздеваясь, проходит в ванную, насыпает в миску корм и открывает кран с холодной водой. Рыжик у Альмы привык пить воду только так и по–другому не хочет. Когда я жила с родителями, не замечала, какая же маленькая у нас квартира, темная, беспорядочно заваленная книгами. Я ощущала тесноту, хоть и не признавалась себе в этом. Здесь я выросла, это мой дом, но мне всегда хотелось поскорее сбежать отсюда.
Франко наливает в кастрюлю воды, зажигает газ. — Что ты собираешься делать? — спрашиваю я, снимая сапоги и плащ.
Пол ледяной. Холодно, а я все в том же платье, которое надела на ужин с Лео, даже не успела зайти в гостиницу переодеться, все мои вещи остались в Ферраре.
— Сам не знаю, приготовлю макароны, или чай, или горячую грелку Твоя мать — единственная, кто может свести меня с ума.
Он шутит, значит, ему лучше. Дома он пришел в себя.
— Дашь мне свитер и шерстяные носки? — спрашиваю я. — Мне холодно.
— Мои или мамины?
— Пойду, сама поищу.
В комнате у Альмы, как всегда, беспорядок. С тех пор, как я не живу с ними, Альма и Франко спят в разных комнатах. В комнате Альмы книги лежат штабелями на всех поверхностях: письменный стол, полки, комод — всюду. Кровать заправлена, но подушки небрежно брошены в изголовье, одна на другую, будто Альма читала перед уходом. Перед тем, как отправиться в Пиластро, бог знает зачем.
На кресле свалены свитера, майки, колготы, домашняя одежда. Именно то, что мне надо. Вынимаю из кучи носки, трико, свитер. Трико слишком длинное, а свитер обтягивает живот, но зато тепло и удобно. Так и лягу спать.
Третий час ночи. Иду мыть руки, а потом к Франко на кухню. Он заварил ромашку: на столе две чашки и коробка с печеньем.
— Будешь молоко? — спрашивает он. — Горячее молоко с медом?
В детстве мама готовила мне молоко перед сном. Обычно я мало ела за ужином, а потом в постели просила поесть.
Франко говорил: «Уже поздно, какая еда!» А Альма отвечала: «Да, но голодная она не уснет, я сделаю ей горячее молоко».
Горячее молоко было предлогом похрупать печенье, и они оба знали, точнее, мы все трое об этом знали.
— Пожалуй, да, — отвечаю я.
Я так устала, у меня совершенно нет сил, и я до конца не верю, что все это происходит со мной, но не отчаиваюсь. Молча съедаем все печенье из коробки, я — с молоком, он — с настоем ромашки. Обнимаемся.
— Идем спать, папа.
— Да, да, конечно.
И никаких цитат из «Энеиды». Впервые вижу отца таким.
Смотрю ему вслед, он идет в комнату, которая раньше была моей, за ним бежит Рыжик. Я ложусь в мамину постель, простыни хранят ее запах — французские духи с ароматом туберозы, одна из немногих ее слабостей.
Думаю об Аде. Как бы мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось, и я могла бы сосредоточиться только на моей девочке. Сегодня начинается отсчет двадцать четвертой недели. «Ты весишь уже восемьсот граммов… Расти, кроха» — говорю я ей и проваливаюсь в глубокий сон.
Проснувшись, несколько секунд соображаю, где я.
В квартире тишина, слышно лишь приглушенное тиканье невидимых часов. Кое–где, как у моих родителей, еще остались механические часы, которые часто спрятаны в ящиках стола, например.
Ощупываю ночной столик в поисках своего мобильного телефона и неожиданно нахожу телефон Альмы: она оставила его, значит, уходила ненадолго или просто забыла. Телефон выключен, я не знаю ПИН-кода, иначе посмотрела бы, кто звонил ей перед уходом, — это могло бы прояснить ее намерения.
В моем телефоне два сообщения. Первое отправил Лео в семь утра: «Задержан киллер, мелкая сошка. Посплю пару часов. Звонил в больницу, все в порядке, она будет в реанимации до позднего вечера или до завтра. Люблю тебя». Другое — от Луиджи, короткое: «Я знаю, если нужно, я здесь».
Как же он узнал, интересно?
Ну, конечно, он же полицейский, он все знает. Встаю и первым делом иду в туалет. Ада проснулась, брыкается. Папа на кухне при полном параде, готов уходить. На столе — кофейник и чашка.
— Доброе утро, ты куда?
— В клинику. Я сварил кофе. Как ты?
— Лео сказал, что мама будет до вечера в реанимации.
— Все равно, лучше я поеду, подожду там, почитаю книжку. Ты справишься одна?
— Поеду за вещами в Феррару, я все бросила там. К ужину вернусь.
— На чем поедешь?
— На поезде. Это меньше часа, но если хочешь, останусь с тобой.
— Зачем? Сторожить мой хладный труп? Не представляешь, дорогая моя, как я намаялся с ней, с твоей мамой.
— Вижу, тебе лучше.
Кажется, он снова стал самим собой, хотя словечко «маяться» я слышу от него впервые.
— Лео прислал сообщение, арестовали человека, который стрелял. Интересно, что Альма там делала, папа?
— Может, встречалась с кем–то из студентов, с подругой… совершенно не представляю.
— Подожди, я схожу в туалет, выпьем вместе кофе. У тебя есть обычная вода?
— Только из–под крана. Иди, я подожду.
Вернувшись, застаю Франко за чтением болонской газеты, кофе налит в стаканы для воды.
— Что пишут?
— Вот что: «Сбит пешеход — пятидесятилетняя, преподаватель университета, проходящая мимо бара в тот момент, когда выстрелом был убит молодой человек, уроженец Сан — Ладзаро. Потерпевшая находится в удовлетворительном состоянии».
— Знаешь, папа, она не случайно там оказалась.
— Почему ты так думаешь?
— Ну, так. Лео расследует преступление, самое серьезное в Болонье за последние лет десять, все газеты пишут о событиях в Пиластро. Альма в этом районе никого не знает, никогда здесь не была, но случайно проходит как раз перед тем баром, где совершено четвертое убийство?
— Не могу придумать никакого объяснения. А ты что скажешь?
— Я тоже ничего не понимаю, но только это не случайно.
— Мы всё узнаем, когда Альма придет в себя.
— Какой ужасный кофе!
— Обычно мама варит… Я пойду, Антония. Мне будет спокойнее, если я ее увижу.
— Если что–то узнаешь, позвони мне. Кстати, ты не знаешь ПИН-код ее мобильного?
— Нет.
— Она его оставила дома.
— Такое и со мной бывает.
— Сейчас не забудь!
— Антония?
— Что?
— Ты в порядке?
— В полнейшем.
— Вижу. Ты — как она.
— В смысле?
— Твоя мама переживает из–за экзистенциальных проблем, но, когда возникает конкретная опасность, она превращается в амазонку.
— Да, это правда, в детстве…
Он прерывает меня:
— Все, что ей пришлось пережить… другой бы на ее месте сломался, а она, несмотря ни на что, тебя вырастила. Ты ведь знаешь, что амазонки уродовали себе грудь, чтобы удобнее было сражаться… Была у них такая склонность к членовредительству. Ну, я пошел.
— Подожди…
— Что?
— Знаешь, о чем я подумала? По–моему, неправда, что Альма себя не любит, просто она не умеет эту любовь выражать.
Франко, улыбаясь, застегивает плащ и идет к выходу. В дверях оборачивается:
— Пока, Брадаманта!
Если поеду на скоростной электричке, буду в Ферраре в полдень, успею собрать вещи и вернуться домой к вечеру Когда еще смогу приехать туда, неизвестно, лучше сразу поговорить с Микелой. Франко прав, сегодня я чувствую себя воительницей. Если Микела что–то знает, сегодня она мне все расскажет.
Надеваю свое светлое платье, сапоги, открываю шкаф Альмы. Черные брюки, блузки, ее синий пуховик, замшевая куртка, которую она ни разу не надевала и которая всю жизнь висит в этом шкафу, новое пальто из верблюжьей шерсти.
Достаю пальто — кажется, достаточно теплое. Широкое и длинное, мне такие нравятся, и оно идет к моему палантину.
Перекладываю из кармана плаща ключи от дома на виа Виньятальята. Брадаманта готова! Ада крутится, как мячик. Если Майо жив, я найду его. Должна найти.
В такси по дороге на вокзал звоню Микеле. Она отвечает не сразу.
— Это Антония, ты можешь говорить?
— Подожди, поменяю руку, я мешаю крем. Как дела?
— Хорошо, мне нужно встретиться с тобой, сегодня я уезжаю и не знаю, когда еще вернусь. Может, выпьем кофе после обеда?
Чувствую, что она колеблется, но лишь какое–то мгновение.
— Дочь сегодня возвращается из школы в два, мы обедаем поздно. В три нормально?
— Отлично. У меня в гостинице, хорошо?
— Значит, в три. Пока, пока, крем пригорает!
Так, в Феррару я приезжаю в полдень. Полчаса на сборы, оплату гостиницы… а чем заняться до трех? Может, позвонить Луиджи, поделиться своими догадками о Майо? Или лучше не надо? Что он скажет о маме?
Позвоню. Нет, лучше напишу: «Приезжаю в полдень на электричке, в три у меня одно дело, если хочешь, попрощаемся».
Все. Отправлено.
Ответ приходит сразу: «Встречу тебя на вокзале».
В глубине души я на это надеялась.
Субботняя электричка почти пуста, не то что в прошлый понедельник. Я могу положить ноги на сиденье напротив, если подстелю газету, никто не сделает замечание беременной женщине.
За окном тянется паданская равнина: из тумана выступают крестьянские домики, ряды тополей, схваченные изморосью поля. Сегодня кажется, что весна передумала приходить. Туман низкий и густой, как будто белые молочные облака опустились на землю. Поезд делает лишь одну остановку: Сан — Пьетро–ин–Казале. В прошлый раз я ее не заметила. Как будто в понедельник утром на этом поезде ехал совершенно другой человек, направляясь в город, о котором ничего не мог припомнить кроме могилы Нанетти. Сейчас мне кажется, что я возвращаюсь домой.
Я очень беспокоюсь за Альму, но чувствую, что должна это сделать, сейчас или никогда: узнать, что случилось с ее братом.
В Ферраре мне бы хотелось попрощаться с Лией. И Изабеллой. Откуда это щемящее чувство прощания? Надо еще так много узнать. Лео позвонил, когда я подъезжала к городу. Он не удивился, он согласен со мной: «Надо закончить дело».
Еще он сказал, что начались аресты, мелкая сошка заговорила. Надеется, что больше никого не убьют, «четыре трупа за шесть дней — более чем достаточно».
Я не спросила, что, по его мнению, делала Альма в Пиластро, — я и так знаю, что он только об этом и думает.
Все по порядку. Мы всё узнаем, когда она придет в себя.
Не хочется торопить события, зачем спешить, если история и так подходит к концу.
Двадцать четвертая неделя, ты весишь восемьсот граммов, а я набрала шесть кило: сегодня утром, когда я рассматривала себя в зеркале у Альмы, мне показалось, что мой живот заметно увеличился. Надо уделять Аде больше внимания.
Луиджи нет на перроне.
Выхожу на привокзальную площадь, начинает моросить дождь. А вот и красная машина его жены, на которой мы ездили к морю. Это он. Читает книгу.
Стучу в окно, в первое мгновение он смотрит на меня, будто не узнает. Мы не виделись с тех пор, как я поменяла брюки и серое пальто на наряд императрицы. Пальто из верблюжьей шерсти великолепно: легкое, теплое, как облако на плечах.
— Садись, — машет он, не выходя из машины.
Несмотря на дождь, велосипедов на площади не меньше, чем вчера.
Это было только вчера, вчера я приехала сюда встречать Лео.
Луиджи открывает дверцу машины и смотрит на меня, не отрывая глаз. Этот взгляд будит во мне чувства, в которых я боюсь себе признаться.
— Как мама? — спрашивает он, не сводя с меня глаз.
— Говорят, все в порядке. Она еще в реанимации, сделали операцию.
— Сколько у тебя есть времени?
— Что читаешь? — перевожу я разговор.
— Феррарский писатель, в библиотеке нашел. Джанфранко Росси.
— Как называется?
— «Друзья ночи».
— Интересно?
— Очень.
— А о чем?
— Это рассказы, действие происходит в Ферраре.
— Никогда не слышала.
— Не одна ты. Он умер в двухтысячном году, всего на день раньше Бассани, но об этом никто не помнит.
Беру в руки маленькую книжку в красном переплете, издатель мне неизвестен.
— Я тоже издаюсь в маленьком издательстве, которое никто не знает.
Машина трогается с места. Один «дворник» ритмично постукивает. Открываю наугад книгу, заглавие меня цепляет: «Неслучайное место».
Читаю вслух: Где–то есть место настоящей тишины, деревьев, трав, животных; место, откуда не нужно убегать; место, жить в котором означает быть самим собой, свободно, спонтанно, дико, с бесконечной радостью, переходящей постепенно в тихую, невыразимую грусть.
— Красиво пишет, — удивляюсь я.
Вдоль дороги стоят низкие дома. Пошел сильный дождь.
— У меня есть время, куда поедем?
— А куда бы ты хотела? — отвечает он.
Я не знаю. Не знаю, куда бы я хотела поехать с Луиджи. Куда–то, в какое–то неслучайное место. Я хотела так много посмотреть в Ферраре, но уже не успею.
— Поедем туда, где можно поговорить.
Выезжаем за город. Узнаю дорогу, по которой мы ездили к По, где нашли «гольф» с теми ребятами из Массафискалья и где, как предполагает Луиджи, мог быть и Майо.
Однако мы не останавливаемся у моста на площадке в зарослях камыша, а переезжаем реку.
Какая же она широкая и опасная! Грязная, мутная вода: сколько в ней веток, омутов, водоворотов, страшно смотреть. По соседнему мосту мчится поезд, вибрация ощущается и у нас. Тумана сегодня нет, его смыл дождь.
За мостом Луиджи поворачивает налево и въезжает на дорожку, ведущую к какой–то барже на реке: ресторан или бар. Или рыбацкое жилище.
На берегу припаркована всего одна машина. Бежим под дождем, по грязи. Это ресторан — большой, пустой и не слишком симпатичный.
— Летом здесь хорошо — на берегу, на террасе, вот только комары тебя съедают, — говорит Луиджи.
— Как нам повезло, что сейчас не лето!
Мы садимся за столик у большого окна с видом на реку Вблизи она еще страшнее.
В зале холодно, из посетителей мы одни.
— Лодки убирают, если будет так лить, затопит, — говорит Луиджи. И добавляет: — Утром я был у Порты, бывшего помощника инспектора. Попросил рассказать мне что–нибудь еще о том времени. Узнал кое–что о твоей матери.
— Что именно?
— Ты уверена, что хочешь это услышать?
— Конечно.
— Когда твоя бабушка лежала в больнице, твоя мама осталась одна и попала в дурную компанию, которая собиралась в печально известном баре на улице Карла Майера. Кажется, она встречалась с двумя братьями.
— С двумя сразу?
— Так сказал Порта. В полицию поступила просьба от префекта Кантони присмотреть за ней и, в случае чего, вмешаться. Братья были из Калабрии, промышляли грабежом.
— Может, она хотела что–то узнать о Майо?
— Может быть. Кажется, она была очень привязана к одному из них — тому, которого вскоре арестовали, и тогда она сошлась с другим. Порта говорит, что это были опасные люди. В квартире у братьев хранилось оружие и наркотики.
Не знаю, что и подумать. Пытаюсь представить себе Альму в восемнадцать лет: брат пропал, отец покончил с собой, мама умирает в больнице. Чем она жила? Что чувствовала?
— Ее вызвали в Комиссариат, поговорили, дали ей понять, что это может плохо кончиться. Порта считает, что она делала все, о чем ее просил этот тип из тюрьмы, в том числе сойтись с его братом и, возможно, что–то еще.
— А что?
— Не знаю, но, когда ты попадаешь в этот круг, тебя затягивает. Если живешь с вегетарианцами, поневоле начинаешь есть овощи.
— Необязательно. Альма не такая.
К нашему столику подходит лысеющий краснолицый человек в высоких болотных сапогах.
— Приветствую, комиссар, — говорит он, обращаясь к Луиджи. — Ну и погодка сегодня!
— Привет, Отелло, сделаешь нам два кофе?
— А как же! Мигом! — отвечает Отелло, направляясь к барной стойке.
— По субботам здесь готовят угря, — сообщает мне Луиджи.
— Всегда мечтала его не попробовать! — отшучиваюсь я.
— Летом здесь хорошо, — продолжает он.
— Да, да, — соглашаюсь. Лето скоро наступит, но не для нас, и мы оба это знаем.
— Думаешь, история с братьями–калабрийцами может быть как–то связана с тем, что случилось вчера вечером? — спрашиваю я, чтобы отогнать ненужные мысли.
— Не исключено. — И добавляет: — Ты собираешься и дальше искать Майо?
Не хочу рассказывать о моих подозрениях, не сейчас, по крайней мере.