ИГ/РА Килина Диана

Глава 8

Расскажи мне историю этого мира,

Удивись количеству прожитых лет,

Расскажи, каково быть мишенью в тире,

У меня есть вопрос, на который ты не дашь мне ответ.

Виктор Цой и Кино «Вопрос»

— И куда ты собралась? — вырвалось у меня, когда я застукал мою мстительницу за наведением марафета.

Её левая рука дрогнула, и кисточка впечаталась ей в глаз.

— Блин, Лазарев, — проскулила она, зажмурившись, — Довёл до слёз всё–таки, скотина.

Я хохотнул, продолжая подпирать плечом дверной косяк. Ольга открыла глаза и смахнула слезу, ставшую чёрной от туши для ресниц. Бросив в мою сторону полный ненависти взгляд, она оторвала бумажное полотенце и промокнула лицо.

— На вопрос ответишь? — с улыбкой сказал я, наблюдая, как она поправляла то, что по всей видимости было бесповоротно испорчено.

— В магазин поеду. Мне одежда нужна. И лак для ногтей, — последнее слово она растянула, складывая губки в форме буквы «О».

— Зачем женщины, когда красят ресницы, открывают рот? — я ухмыльнулся и сложил руки на груди.

— Так ровнее получается, — раскрыла мне девичий секрет моя гостья.

Такой она мне нравится больше. Острая на язычок и разговорчивая, с румяными щёчками и ненавязчивым ароматом роз на коже. Я заметил, что её косметика пахнет цветами, когда раскладывал её в ванной. Чуть сладковатый запах настолько врезался мне в голову, что я стырил у неё тюбик с помадой и теперь таскал его с собой везде, держа во внутреннем кармане пиджака.

Маниакальные повадки начали наклёвываться, ой не к добру.

— На чём собралась ехать? — спросил я, искренне умиляясь её нехитрым манипуляциям.

— На своей машине.

— Я не думаю, что это хорошая идея, — я снова ухмыльнулся, пока она застёгивала пуговицы моей рубашки, и, морщась от боли, завязывала длинные концы вокруг талии, — Я отвезу тебя.

— Ты слышал, что я сказала? — Ольга отвлеклась от своего отражения, и обернулась ко мне, уперев левую руку в бок, — Я собираюсь на шоппинг. Мужчины ненавидят шоппинг, — разжевала она так, словно я дебил.

— Ради тебя я вытерплю эту пытку, Сладкая. К тому же, — я кивнул на её плечо, — В примерочной тебе нужна будет помощь.

Она ничего не ответила, просто нахмурилась и убрала свои бабские ароматные штучки в шкафчик. Затем она расчесала волосы и сказала своему отражению:

— Стрижка тебе не помешает.

Комментировать это я не стал, а просто вышел из ванной в спальню, и начал одеваться.

Через пятнадцать минут я пристёгивал Ольгу ремнём безопасности на пассажирском сиденье, а сам восседал на своём законном водительском. Она закурила, даже не спросив разрешения; я же завёл машину и тронулся с подъездной дорожки, поглядев на гараж и подумав о том, что можно было бы начать его использовать по назначению. Для двух машин во дворе места мало.

Когда я искал себе жилище, я просмотрел сотню проектов; переговорил с десятком архитекторов и дизайнеров; пока не остановил свой выбор на доме в новом посёлке. Мне понравились виды, планировка, да и расстояние до города было не большим, по Питерским меркам. Город для проживания я тоже выбирал скрупулёзно: мне не хотелось жить в бешеном ритме, который присущ Москве; но и забираться куда–нибудь в глубинку тоже не привлекало.

Изначально я хотел приобрести квартиру, но потом подумал о том, что, возможно, когда–нибудь у меня будут жена и дети… Я не планирую, но и не исключаю такой возможности. Дом всё–таки лучше. Да и тишина по ночам способствует хорошему и полноценному сну. Я давно говорю Тимуру, чтобы он перебирался за город, может быть это наконец–то решит его проблему с бессонницей.

Ольга не изъявляла пожеланий, поэтому я привёз её в Невский. Во–первых, там большой выбор, а это значит, что не придётся полдня колесить по городу, если ей понадобится что–нибудь специфическое. На моё счастье, она достаточно быстро обошла половину отделов, до тех пор, пока не забрела куда–то, где продаются деловые наряды. Я честно помогал ей застёгивать юбки, примерять пиджаки и радовался тому, что джинсы надел посвободнее.

— Бери это, — я кивнул на красно–оранжевое платье с рукавом в три четверти, — Тебе идёт.

— Слишком яркое, — сморщила свой носик Оля, — Я не ношу такие цвета.

— Зря, — я цокнул языком и ещё раз прошёлся глазами по изгибам, которые прикрывала тонкая ткань, — Возьми. Правда хорошо.

— Думаешь? — Сладкая покрутилась возле зеркала и бросила мне недоверчивый взгляд в отражении.

— Уверен.

С глубоким вдохом она разгладила ткань на животе и ещё раз пристально посмотрела на себя. Сложив губы уточкой, она тут же широко улыбнулась:

— Ладно, уговорил. Расстёгивай.

Я дёрнул молнию, и она плавно последовала вниз за моей рукой, оголяя бархатную спину, покрытую тонкой сеткой белесых шрамов. Мне очень любопытно, откуда они взялись; но расспрашивать Ольгу я не горю желанием. Мой взгляд подсказывал мне, что это — следы от лезвия. Аккуратные, чётко выведенные, и напоминающие какой–то рисунок. Только какой? Не могу разглядеть.

Огненная ткань соскользнула с плеч, и я помог Оле снять рукава. Платье осталось висеть на бёдрах, и мои руки сами потянулись к мягким округлостям сладкой, чтобы раздеть её до конца. Присев на корточки, я стянул милую вещицу до лодыжек, и моя ненаглядная быстро переступила через ткань. Кончики пальцев пробежали по её стройным ножкам вверх, и мои глаза следили за каждым их движением. До тех пор, пока я не упёрся взглядом в два сочных полупопия цвета слоновой кости. Прикусив её за правую ягодицу, я улыбнулся, услышав недовольное шипение:

— Серьёзно, Лазарев? Ты укусил меня за задницу.

— У тебя милая филейная часть, Сладкая, — ответил я, поднимаясь.

— Боже, ты говоришь, как мясник, — она закатила глаза и потянулась к свои брюкам, — Филейная часть. Это отвратительно.

— У тебя есть особые пожелания? — хмыкнул я, водружая платье на вешалку, — Расскажи, как мне называть твою попу?

— Ты придурок, тебе говорили об этом? — она развернулась ко мне лицом, надевая штанину одной рукой.

— Может быть — попец? — продолжил развивать тему я, — У сладкой сладкий попец. Или — пирожки. Какая начинка у твоих пирожков, Сладкая?

— Заткнись, — она накрыла моё лицо ладонью и вытолкнула меня из примерочной, под мой громкий хохот.

На меня уставились продавщицы магазина, но я только махнул рукой, широко улыбаясь. Всунув голову обратно в кабинку, я выдал:

— Я не знал, что попы умеют краснеть.

— Зараза, — прорычала она, заливаясь алым румянцем с головы до ног.

Я не выдержал, и снова расхохотался, подхватывая выбранные ею наряды. Закинув вешалки на руку, я, посмеиваясь, направился на кассу. Пока я расплачивался, ловя привычно–восхищённые взгляды персонала, Сладкая нарисовалась за моей спиной с недовольным ворчанием:

— Ты совсем охренел? Я могу сама купить себе одежду.

— Я не сомневаюсь в этом, — хмыкнул я, вбивая в аппарат пин–код банковской карточки, — Но мне будет приятнее, если ты отработаешь.

В магазине повисла неловкая пауза. Продавщицы уставились на меня, потом перевели взгляд на Ольгу, и снова на меня. В такой милой тишине я взял чек и пакеты, широко улыбнулся не менее милым девушкам, которые застыли за кассой, и развернулся к своей спутнице.

Медуза Горгона нервно закурила в стороне, потому что взгляд, которым одарила меня Ольга, мог не только превратить человека в камень, но ещё и заморозить Экватор.

— Ты — труп, Лазарев, — с рокотом прошептала она.

— Обещания, обещания, — протянул я, поправляя прядку волос, которая упала на её раскрасневшееся лицо, — Пошли, Сладкая. Я уже утомился.

Я обошёл её, оставив наедине с продавщицами, которые наверняка подумали о ней не самым лучшим образом. С улыбкой, растянутой до ушей, я услышал свист, который вырвался из её лёгких, когда она вздохнула; и скрежет каблуков по каменному полу, когда она резко развернулась.

— Я задушу тебя во сне, — прошипела она, как королевская кобра, за моей спиной, — Нет, я лучше буду подсыпать тебе цианид следующие две недели, чтобы твоя рожа стала уродливой, волосы выпали, а зубы раскрошились. Я буду наблюдать, как ты медленно подыхаешь, и с радостью поглумлюсь над твоим телом, когда ты наконец–то…

— Злюка, — сорвалось у меня, и я развернулся, обхватив её за талию свободной рукой.

Оля попыталась вырваться, но я вцепился в неё мёртвой хваткой и улыбнулся ещё шире, если такое вообще было возможно. Она упёрлась левой рукой мне в грудь, не давая приблизиться, но когда это меня останавливало? Наклонившись над ней, я коснулся ртом уголка её губ, и шепнул в её мягкую, пахнущую розами, кожу:

— Ты очень красивая, когда злишься, Сладкая, — чуть отклонившись, я заглянул в её лицо, на котором ещё бушевала ярость, — Тебе нужно нижнее бельё?

— Что? — она хлопнула глазами.

— Бельё нужно? — повторил я с ухмылкой, — Помогу примерить.

Оля прищурилась, продолжая упираться ладошкой в мою грудь. Так мы простояли несколько секунд, пока её рука не переместилась на моё плечо и не погладила мою кожу под коротким рукавом рубашки. Я проследил за её движением, ощущая, как напряжение в паху достигло критической болезненной точки.

— Сама справлюсь, — пробормотала она, продолжая поглаживать мой шрам от пулевого ранения, — Попей пока кофе, я недолго.

Её глаза заволокло задумчивой дымкой, отчего они стали почти серыми. Оля убрала руку, и я отпустил её, ощущая прохладу в тех местах, где меня касалось её хрупкое тело. Молча она отвернулась, и пошла слегка хромающей походкой дальше, а потом свернула в первый отдел нижнего белья. Я же вздохнул, и направился к лифту, чтобы спуститься в кофейню на первом этаже.

Это было плохой идеей.

Я подумала об этом в сотый раз, держа кисточку с чёрным лаком для ногтей в левой руке и прицеливаясь к своему мизинцу на правой ноге.

Это определённо было плохой идеей.

Промазав в очередной раз, я покрасила свои пальцы похожей на смолу жидкостью и вздохнула.

— Игорь! — рявкнула я, вытирая лак с кожи кусочком туалетной бумаги.

Как всегда, наполовину обнажённый Лазарев нарисовался в дверях ванной с широченной улыбкой:

— Да, Сладкая.

— Ногти умеешь красить? — спросила я, убирая кисточку в баночку.

— Не уверен, — он пожал плечами, — А что?

— Я правша, — вздохнув, я махнула на свою ногу и пошевелила пальцами.

Он проследил за моими движениями и приподнял брови.

— Давай, попробую, — Лазарев прошёл мимо меня и опустил крышку унитаза, — Садись.

Он кивнул мне на бортик ванной, а сам опустился на фаянсовый трон со своей привычной грацией. Я протянула ему лак для ногтей и села, вытянув ногу.

— Инструкции? — он пощекотал мою пятку кончиками пальцев.

— Встряхни, — я кивнула на бутылочку, поморщившись, — И крась. Только тонким слоем, иначе сохнуть вечность будет.

Хмыкнув, Игорь закрутил крышку и хорошенько потряс мой новенький бутылек, которых в моей коллекции, наверное, уже целая сотня. Открыв его заново, он поставил его на край раковины и вытащил кисточку.

— Лишнее по стенкам размажь, — уточнила я, видя, как большая жирная капля начала стекать вниз.

Он послушно выполнил моё указание, и взял мою ногу левой рукой, подгибая мне пальцы. Я поддерживала равновесие, держась о края ванной и старалась не морщиться от щекотки, которую вызывали его тёплые руки, ненароком касающиеся меня в чувствительных местах.

— Ты говорила, — нарушил тишину мой педикюрщик, когда приступил ко второй ноге, — Что у тебя какие–то особенные вкусы. Что ты имела в виду? — не поднимая глаз, спросил он.

Я нахмурилась и поёрзала на бортике, думая о том, что ответить на это. Взвесив все «за» и «против», я решила поведать правду:

— Я не могу, когда ко мне прикасаются, — тихо сказала я, пристально разглядывая его сосредоточенное над моими чернеющими ногтями лицо, — Контроль. Мне нужен контроль.

— Из–за Ратмира? — Лазарев по–прежнему не смотрел на меня, и я на секунду подумала, что он… Боится посмотреть? — Он делал тебе больно?

— Нет. Никогда, — отрезала я, из–за чего Игорь поднял голову, — Ратмир любил меня.

Рука Лазарева зависла в воздухе между моими пальцами и бутылочкой, стоящей на раковине.

— Я знаю, как это звучит, — я невольно ухмыльнулась, — Но он никогда не делал мне больно лично. Для этого у него существовали люди, — я отвернулась и уставилась на шоколадного цвета мозаику, которой была отделана одна из стен его ванной.

— Твои шрамы на спине, — Игорь снова наклонился, и начал наносить второй слой лака, — Откуда они?

— Татуировка. Когда я сбежала в 2007, я начала делать татуировку, — я поморщилась от щекотки, стараясь не двигать пальцами на ноге, чтобы не уничтожить старания Лазарева, — Ратмир приказал вырезать её. Сказал, что чернила не должны быть на женском теле.

— А шрамы, следовательно, должны, — холодно констатировал Игорь, опуская мою ступню на пол.

— У него была своя логика, — я повела здоровым плечом, и почесала другое, которое периодически зудело, — А твоя спина? Кто вырезал на ней твоё имя? — я невольно усмехнулась.

— Тимур. Мы поспорили, и я проиграл, — Игорь посмотрел на мои чёрные ногти и улыбнулся, — Принимай работу.

— Тебе надо переквалифицироваться, Лазарев, — я подняла одну ногу, оттопырив пальцы, — У тебя талант красить ногти.

Он как–то странно фыркнул и поёжился:

— Я делал это в первый, и, пожалуй, единственный раз в жизни. Почему чёрный?

Я пожала плечами:

— Нравится. А какой надо?

— Не знаю, — он поднялся на ноги и протянул мне руку, — Красный?

— Банально.

— Зато сексуально, — окинув меня взглядом с головы до ног, когда я встала, Лазарев подёргал лямку моего топа, — Милая вещица.

— Я не люблю халаты. В пижамке уютнее, — я глупо хихикнула, отводя его руку в сторону.

— В этом, — кивнув на полупрозрачные бежевые кружева, поднял брови Игорь, — Уютнее? Может, тебе проще голой ходить?

Я посмотрела на него, нахмурившись. Он решил продолжить свою мысль:

— Серьёзно, если бы не лифчик, я бы видел твои соски.

— Серьёзно, ты их итак уже видел, — фыркнула в ответ я, — В моих сосках нет ничего особенного.

— Как сказать — не отрывая взгляда от моей груди, протянул Игорь.

— Моё лицо выше, — дёрнув его за колючий подбородок, я подняла его голову.

К тому моменту, как я поняла, что происходит, стало слишком поздно. Он стоял вплотную ко мне, поглаживая моё предплечье. За обменом колкостями я не заметила, как его ладонь, которая помогла мне подняться, переместилась выше, и под ней по моей коже расползалось предательское тепло. Я не заметила, что, опустив глаза на меня, он при этом чуть склонил голову, так, что его губы почти касались моего виска. Я не заметила, что другая его рука, которая минуту назад дёргала тонкую шёлковую бретельку на моей пижаме, сейчас лежала на моём затылке, не давая отстраниться.

— У меня остался всего один вопрос, Оля, — вкрадчиво произнёс Лазарь, продолжая поглаживать мою руку, пробираясь пальцами выше, к плечу, — Ты не можешь, когда к тебе прикасаются, — он наклонился ещё ниже и его дыхание пощекотало мой нос сладковатым запахом, — Но ты позволяешь это делать мне. Почему?

— Я… Я не знаю, — запинаясь ответила я, не отрывая взгляда от голубой радужки с тёмно–серым ободком по краю, — Зачем ты это делаешь?

— Я тоже не знаю, — выдохнул он, прижимаясь к моему рту губами.

Внутри меня что–то расплавилось, превращаясь в густую, горячую, тягучую массу в центре моего живота. Это тепло предательски начало пульсировать там, где я давно ощущала себя пустой и безжизненной. Лазарев прижался ко мне, и пульсация превратилась в болезненный зуд в том месте, куда упирался сквозь ткань джинсов его отчётливо твердеющий член. Чуть ниже пупка, там, где у других женщин скрывался центр всех плотских удовольствий.

Одной рукой он по–прежнему удерживал меня за затылок, зарываясь пальцами в мои волосы и не давая сдвинуться в сторону. Другая рука начала блуждать по моей; потом опустилась мне на талию, прижав к нему ещё ближе. Я вцепилась в его кожу на плечах пальцами. Она была мягкая и нежная, как и его прикосновения.

Вы можете себе представить этот оксюморон? Прикосновения снайпера, наёмника и убийцы могут быть мягкими и нежными.

Его язык раздвинул мои губы и скользнул мне в рот медленным движением, вызывая дрожь во всех моих нервных окончаниях. Большой палец нажал какую–то точку на затылке, и я запрокинула голову, позволяя ему проникнуть ещё глубже. Я приглушённо застонала, когда он провёл кончиком языка по моему нёбу, а потом застонала громче, потому что он толкнул меня бёдрами и, теперь уже, очень–очень твёрдым членом. Его рука, покоящаяся на моей талии, двинулась дальше, под пояс шёлковых брюк; а оттуда прямиком мне в трусики, которые я купила вместе с этой дурацкой пижамой сегодня днём, пока он пил кофе где–то на первом этаже торгового центра.

Он держал меня, не применяя силу, но твёрдо. Головой я понимала, что надо вырваться, хотя это было и невозможно; но у тела были свои планы на этот счёт. Когда его пальцы прикоснулись к моей коже на ягодицах и скользнули между ними, а потом двинулись ниже, я начала издавать звуки, больше похожие на нытьё или скуление.

Лазарев по–прежнему не отрывался от моего рта, вылизывая и трахая его своим языком; прикусывая и посасывая мой язык, а его рука тем временем пробралась туда, куда ей по определению пробираться не стоило. Но он всё–таки нащупал указательным пальцем мой клитор, накрыв всю промежность ладонью, и мягко надавил на него. Я вскрикнула прямо ему в рот и вонзила ногти в его плечи.

Он сжал мои волосы и оттянул голову назад, чтобы видеть моё лицо. Я не знаю, что он прочитал в моих глазах; но на его лице появилась ставшая привычной для меня ухмылка. Его палец исчез с чувствительной точки, и я смогла вдохнуть, но потом сразу же весь воздух со скрипом вышибло из моих лёгких, потому что он медленно ввёл его в меня, проверяя — готова я или нет.

Лавина эмоций отразилась на его лице, когда он понял, что я не истекаю влагой; не пульсирую от его прикосновений; не жду, что он стащит с нас одежду и вставит в меня свой, определённо готовый для этого, член. Изумление, разочарование, обида пролетели по его лицу и приземлились в этих красивых глазах, когда он убрал руки и отпустил меня, поднимая ладони вверх. Ничего не говоря, он вышел из ванной. Внизу я услышала хлопок входной двери и рокот мотора, а после — визг шин по подъездной дорожке.

Когда все звуки стихли, я подошла к зеркалу и посмотрела на своё отражение. Румянец, который проступил на моих щеках, никуда не исчез, как и болезненная пульсация в животе. Стоя в абсолютной тишине, я опустила свои штаны с трусиками, и посмотрела на длинный шрам, который остался внизу моего живота от гистерэктомии.

Контроль. Контроль на первом месте. Когда Ратмир захотел ребёнка, я сбежала и сделала всё, чтобы не допустить такой возможности. Для этого пришлось потратить почти все сбережения, пролежать в больнице два месяца и навсегда лишиться возможности иметь детей. Но удовольствие, которое я получила, увидев его лицо во время вердикта врачей, я не забуду никогда. После моего возвращения он старался изо всех сил, пыхтел надо мной как паровоз; и после трёх лет «неудачных» попыток всё–таки решил провериться. Его эмоции грели мне душу, пока его охрана наказывала меня за то, что я с собой сделала.

Мои губы тронула улыбка, а потом она растянулась до невозможности. Я хихикнула, а затем расхохоталась в голос, до слёз, до хрипоты.

Контроль. Контроль на первом месте. Посмотрев ещё раз на своё тело, я облизала пальцы, прикоснулась к себе, и завершила то, что Лазарев не успел закончить. Странно, что наёмник не знает, что такое — терпение. В моём списке это слово стоит вторым, после контроля.

Я летел по трассе со скоростью сто двадцать километров в час, с громко орущей музыкой и вихрем мыслей в голове. В салоне машины слабо пахло розами, и от этого запаха мне захотелось заскулить и забиться головой о руль.

Член по–прежнему стоит. Стоит, мать его.

Мне тридцать шесть лет, я вполне привлекательный мужчина, женские трусики летят в мою сторону, стоит только мне подмигнуть. А у меня стоит на ту, которая даже не намокла, когда я к ней прикасался. Я гребаный лузер.

— Предатель, — сказал я своему детородному органу, который в очередной раз дёрнулся при воспоминании о мягком бархатном теле, которое было в моих руках полчаса назад.

Под вопли Rammstein, я доехал до Невского проспекта. Поставив авто на тротуар, я вылез из машины и пошёл к Тимуру, чтобы проветрить голову и влить в себя добрые пол–литра, без которых мне явно не обойтись.

— Какие люди, — протянул Тим, увидев меня на пороге, — Тебя из дома выгнали? — он кивнул на мой обнажённый торс и усмехнулся.

— Заткнись, — буркнул я, толкнув его плечом, — Водка есть?

— А как же. Водка есть, вискарь есть, даже коньяк есть, — Тимур широко улыбнулся, и по–хозяйски махнул рукой в гостиную, — На свежем воздухе сядем или как?

— Или как, — я поморщился, — Не охота через окно лезть.

— Какие мы нежные, — промяукал Тим, доставая хрустальный графин и стопки.

Я плюхнулся на старенький просевший диван, и вытянул ноги на антикварный дубовый столик. Боль в паху постепенно притупилась, но не прошла окончательно; и я поморщился, скрещивая ноги.

— Агеев, у тебя когда–нибудь бывало так, что баба тебя не хочет? — выпалил я, когда он протянул мне стопку, наполненную до краёв.

— А как же. Ты мою рожу видел? — Тим хмыкнул и приложился к хрусталю, выпив содержимое до дна, — Закуска?

— Тащи, — хрипло сказал я, повторив его манипуляции.

Горло обожгло, а потом по телу стало расползаться томящее тепло. Мышцы медленно начали расслабляться, и я откинулся на спинку дивана, прикрыв глаза рукой.

Пока Тимур гремел стеклом в кухне за стенкой, я налил себе ещё и сморщившись выпил огненную воду.

— Почему ты не держишь водяру в морозилке? — крикнул я, — Она должна холодная быть.

— Шоб тянулась, — нараспев сказал ставшую классикой фразу Тимур, появляясь в двойных дверях гостиной.

В руках у него была тарелка с нарезанной копчёной колбасой, маслинами и маринованными огурцами.

— Вот именно, — я убрал ноги со стола и сел ровнее, — Как можно пить тёплую водку?

— Ну ты же пьёшь, — кивнув на мою стопку, пожал плечами Тимур, — Значит пить её можно. Так что там с Ольгой? Она тебя отбрила?

— Вот я не понял, — ответил я, с хрустом надкусывая огурчик, — Начиналось всё хорошо, даже слишком хорошо, — дожевав, я проглотил несчастный овощ и продолжил, — Но закончилось как–то тухло. В смысле, она явно не была настроена на продолжение.

Тим коротко хмыкнул и налил из графина. Выпив, он проглотил маслину, и с улыбкой произнёс:

— Может ты был недостаточно хорош в своём начале.

— То есть?

— Ну, некоторым дамам нравится напористость, — Тимур поморщился, — Грубость.

— Серьёзно? Ты предлагаешь мне её изнасиловать?

— Я тебе вообще ничего не предлагаю. Ну не хочет она тебя, вот трагедия, — фыркнул он, — Как будто у тебя с бабами проблемы когда–то были. Давай нажрёмся и пойдём в какой–нибудь кабак, снимем себе пару лиц прекрасного пола и делов–то. Спустишь пар, вернёшь себе уверенность в себе, — нараспев протянул Тимур сиплым голосом.

— Предложение заманчивое, — я нахмурился, и закинул в себя ещё водки.

Глубокой ночью того же дня я сидел где–то в стриптиз–клубе, и пялился на чьи–то силиконовые сиськи, которые прыгали перед моими глазами, как надутые шары. Орала громкая музыка, откуда–то раздавался свист и восторженные мужские вопли. Сфокусировав взгляд, я нашёл Тимура в компании двух белокурых медсестричек. Он улыбался, пока они по очереди что–то говорили ему на ухо.

В моих руках был стакан с чем–то бьющим в нос крепким запахом алкоголя. Я сделал глоток и убедился, что это виски. Не самый лучший, но и не второсортное пойло. Переведя взгляд вперёд, прямо на пышные формы, я провёл кончиком указательного пальца по ложбинке между грудей, и услышал приглушённый громкими басами стон. Подняв глаза, я посмотрел на среднестатистическое девичье лицо с неестественно расширенными зрачками. Скорее всего — экстази.

Тело изогнулось и подалось назад, запрокинув голову. В бликах светомузыки заблестели капельки пота, покрывающие шею и плечи. Она описывала круги своими бёдрами на моих коленях, а руками приподняла свои груди, дёрнув их за соски. Я подался вперёд и отвёл её руку, чтобы взять в рот одну крошечную бусинку. Раздался ещё один стон, на этот раз громче; а затем грозный мужской голос заорал над моим ухом:

— Девочек не трогать!

Я поднял голову и уставился на невысокого, но очень широкого секьюрити. Боковым зрением я увидел, что Тимур напрягся и отодвинул два женских тела в бело–красных костюмах в сторону. Я расплылся в широкой улыбке, и поднял руки вверх:

— Я и не трогаю, — протянул я, лизнув грудь стриптизёрши ещё раз.

Девочка куда–то испарилась, а меня подняли под руки. Я громко заржал от комичности данной ситуации, когда услышал за спиной голос Тимура:

— Парни, мы уходим. Перебрал товарищ, извините.

Рухнув на его плечо, я продолжал смеяться, разбрызгивая виски. Стакан исчез из моей руки, и в следующую секунду в мои лёгкие ворвался прохладный Питерский воздух.

— Лазарь, надо же было так нажраться, — процедил Тимур где–то надо мной, усаживая меня на бордюр.

Я привалился спиной к прохладной каменной стене и продолжал ржать, как конь. Перед глазами мелькали разноцветные блики и точки. В ушах ещё гудели отголоски музыки, а потом они стали превращаться в автоматную очередь. Резкие хлопки раздавались в моём мозгу, до тех пор, пока не стали одиночными, но такими невыносимо громкими, что мне пришлось как–то заглушить это:

Я начал орать слова песни, не обращая внимания на ворчание Тимура. Он попытался поднять меня, но я отпихнул его рукой и снова откинулся спиной назад, слегка завалившись набок.

Одной рукой я упирался о холодный асфальт, а другой размахивал из стороны в сторону, отгоняя от себя навязчивого товарища.

— Я тебе сейчас врежу, Лазарев, — прорычал Тимур сквозь мои песнопения.

— И мой любимым момент, — хохотнул я, очертив в воздухе что–то похожее на движения дирижёра:

Заржав на всю улицу, я всё–таки оказался на ногах. Тимур перекинул одну мою руку себе через плечо, а другой поддерживал меня под грудью, потому что стоял я нетвёрдо. Если быть точным — я вообще не стоял.

— Пошли уже, пьянь болотная, — Тимур волочил меня по улочкам ночного Санкт–Петербурга, под мои же собственные вопли.

Видимо, были мы от его дома недалеко, потому что через небольшой промежуток времени в адрес моей скромной персоны посыпались матерные выражения, пока он поднимал меня на шестой этаж. Оказавшись в темноте квартиры, я продолжал орать слова старенькой песни, лишь бы не слышать короткие, но громкие хлопки; и пронзительный женский визг в своей голове.

Когда моя морда приземлилась на холодный матрас и простыни, пахнущие чем–то похожим на розы, я проскулил, как последний придурок:

— Сла–а–адкая…

— Втюрился, что ли, — тихо сказал где–то надо мной Агеев, — Ой, не к добру.

В ответ я что–то нечленораздельно хрюкнул и провалился в темноту.

Глава 9

Страницы: «« « 23456789 » ... »»