Лето ночи Симмонс Дэн

Глава 28

Сквозь решетку с западной стороны подвала, расположенного под эстрадой, пробивался солнечный свет и бликами ложился на темную, влажную землю. Майк и Минк сидели рядом пока старик вел свое повествование, часто прерываемое большими глотками шампанского, долгими приступами кашля и еще более долгими приступами молчания.

— Та зима была очень холодной, холода настали как раз после наступления Нового Года… И нового века… Я тогда был маленьким пацаном, не старше, чем ты сейчас. Сколько тебе? Двенадцать? Нет, одиннадцать?… А, ну и мне было примерно столько же, когда повесили того негра.

— Школу я тогда уже бросил. Большинство из нас не ходили в школу подолгу… Только, чтобы научиться подписывать свое имя… Да немного считать… Вот и все, что требовалось человеку в те времена. Мы с братьями нужны были отцу на ферме. Поэтому в то время когда повесили негра, я уже забросил школу…

— В том году у нас в городке стали пропадать дети. Когда исчезла маленькая Кэмпбел, это привлекло внимание всех потому, что ее тело обнаружили и потому что они были богачами и все такое… Но и до нее пропало четверо или пятеро ребятишек. Они просто не вернулись домой. Помню, я тогда дружил с одним маленьким поляком, Стрбнски была их фамилия, его отец работал в бригаде железнодорожных рабочих, которые тянули дорогу через наш город, да так здесь и остался. Стефан его звали. Ну, мы со Стефаном как-то слонялись возле салуна, поджидая своих отцов. Как раз за несколько недель до Рождества. Я-то своего нашел, и мы с братом усадили его на телегу и повезли домой, а Стефана больше никто не видел. Никогда. Последнее, что я помню, это как он брел через сугробы по Мейн Стрит в своих заплатанных штанах и в руках у него была банка, в которой он таскал пиво для своей старухи… Что-то сцапало Стефана, то самое, что потом утащило двойняшек Майеров и этого… Как его звали… Маленького мексиканца. Они жили там, где сейчас свалка… Но, конечно, внимание всех привлекла смерть маленькой Кэмпбел, она все-таки была племянницей доктора и все такое.

— Когда ее двоюродный брат, Билли Филипс, ворвался в салун… Нет не к Карлу, этой пивной тогда еще не было… Большой салун был там где теперь этот дурацкий магазин… Ладно, в общем, когда этот сопляк Билли Филипс ворвался холодным вечером и заорал, что у негра, который живет за путями, нашли платье его сестры, ну тут салун опустел через полминуты… И я тоже, помню как я бежал, чтобы не отстать от отца…, а на улице в своей двуколке сидел мистер Эшли, и на коленях у него лежало ружье… То самое, из которого он выстрелил в себя через несколько лет… Сидел так, будто ждал нас.

— Надо идти, ребята, — закричал он. — Справедливость должна восторжествовать.

— И тут вся толпа мужчин заревела… Ну знаешь, толпа соображает не лучше, чем кобель, когда перед его носом сучка в течке,…

Ну и все мы побежали туда, и пар валил у всех изо рта, он казался прямо золотым на солнце… Я даже помню, как пар вырывался из ноздрей лошадей… Пары черных кобыл, запряженных в коляску мистера Эшли… Да и некоторые другие были в колясках… И мы помчались на северную часть города, где позади свечного заводика проходила старая одноколейка, и этот негр задрожал и стал таращиться на нас… А до этого он что-то жарил на сковороде, готовил жратву, в общем… И парочка его друзей была здесь же, они тогда никогда не ходили по одиночке, и им не разрешалось бывать в городе после темноты, конечно… Но они не стали ввязываться, они брызнули в разные стороны, как перепуганные псы, понявшие, что сейчас будет порка.

— У черномазого была кровать-скатка, ну мужчины разорвали ее и все увидели… Там было платье маленькой Кэмпбел, все в засохшей крови, ну и еще кое в чем… Ты понимаешь, сынок, о чем я говорю.

— И они потащили негра к школе, тогда она была навроде центра города. В школе и все собрания проходили, и на выборы мы туда ходили, и все сделки тоже там совершались… И негра они туда поволокли… Я, помню, всегда болтался на улице, когда начинали звонить в колокол, чтобы все собирались побыстрее, если дело было важное. И тогда, помню, я тоже там стоял, мы еще пулялись снежками с Лестером Коллинсом и Мерри Уиттакером и отцом Кони Дейзингером… Не помню, как его звали. Там и все пацаны собрались, которые пришли с отцами. Но вдруг как-то быстро стемнело… Стало по-настоящему темно… И жутко холодно… Как у ведьмы за пазухой… В тот год весь чертов город был отрезан начисто, ты понимаешь, навроде как опечатан, из-за того что дороги стали жуть какими скользкими, и сугробы. Даже в Оук Хилл было не добраться, понимаешь, такие были дороги. Поезда еще ходили, но не каждый день. Так ведь сугробы — во, и никаких снегоочистителей на дорогах, и холодина… Вот мы и остались сами по себе.

— Когда мы замерзли, то пошли в суд… Они называли это судом… И этот суд уже почти закончился. Все дело заняло не больше часа. Настоящего судьи, конечно, не было… Судья Эшли вышел в отставку молодым, да он все равно был чуть-чуть психом…, но они все равно назвали это судом. Мистер Эшли, он знал свое дело. Помню, я стоял вместе с другими пацанами в бельэтаже школы, там, куда все эти книги складывали, и глядел в главный зал, где собрался народ, и дивился на судью Эшли. Он был такой важный в дорогом костюме, шелковом галстуке и в том шелковом котелке, который он прямо не снимал с себя. Но, конечно, когда он вел этот суд, то снял его… Я помню, что видел, как свет блестит на его белых волосах и удивлялся, как это он такой молодой и уже такой умный.

— В общем, Билли Филипс как раз кончал рассказывать, как он шел домой, когда этот негр попытался напасть на него… Сказал, что он гнался за ним и кричал, что убьет и съест… Как съел девочку до него… А этот Билли, скажу тебе, был самым большим вралем, которого я когда-нибудь видел… Маленький говнюк прогуливал школу как хотел, а потом являлся и заявлял, что ухаживал за больной мамочкой… Правда его старуха и правда болела все время, потом она вскоре и умерла… Или врал, что сам болел, а мы все знали, что он болтался по городу или рыбачил, или еще что… В общем, Билли говорит, что он вырвался от негра, а потом пошел тайком за ним в его лачужку и там увидел одежду маленькой Кэмпбел, я тебе говорил, что она приходилась сестрой Кэмпбелу? И этот негр навроде как шурудил эту одежду и всем показывал. И Билли сказал, что он побежал в город и рассказал мужчинам в салуне.

— И другой парень, кажись, это был Клемент Дейзингер, что ли… Ну да, он сказал, что видел этого черномазого, когда он болтался возле дома доктора Кэмпбела, как раз перед Рождеством, когда девочка и пропала. Сказал, что раньше забыл про это, а теперь вспомнил и понимает, что черномазый вел себя очень подозрительно. После Клемента и другие стали вспоминать, что вроде видели этого негра в городе.

— И судья Эшли ударил своим кольтом, будто это был этот… Ну как его там… А, молоток… И говорит черномазому: «Вы имеете что-нибудь сказать в свою защиту?», а тот только глядит на всех своими желтыми глазами и молчит. Конечное дело, его толстые губы были в кровь разбиты, потому что некоторым-таки удалось его стукнуть, но я думаю, если б он захотел говорить, то заговорил бы. Видать, он просто не хотел.

— И судья Эшли… Мы всегда думали о нем, как о настоящем судье… Так он опять ударил своим кольтом по столу, который они притащили вниз, и говорит: «Я объявляю вас виновным и приговариваю вас к смерти через повешение. И пусть Господь примет вашу душу». И тут вся эта толпа встала и стояла, пока он что-то еще не прокричал, а потом старый Карл Дуббет схватил этого черномазого и еще несколько человек тоже, и они потащили его мимо комнат для маленьких учеников к лестнице, которая идет мимо витражей, и потом туда, где стояли мы, мальчишки… Они протащили черномазого так близко от нас, что я мог бы дотронуться до его толстых губ, которые уже стали совсем синими…, и мы отправились за ними, когда они волокли черномазого мимо старших классов… И там то ли Карл, то ли Клемент надели ему на голову черный капюшон… И они протащили его по оставшимся ступеням. Теперь-то их больше нет, этих ступеней, их замуровали, знаешь… Ну и вытащили негра на такой узкий мостик, который шел внутри башни.

Ты его не видал… Я-то знаю о чем говорю, я целых сорок лет сам помогал Карлу Ван Сайку, а до него еще Миллеру убирать там, но ты его не видал. Мостик шел внутри башни и с него было видно все три этажа внизу, словно три ряда балконов, до самого главного зала, а в середине болтался этот колокол, который мистер Эшли привез из Европы. В общем мы все стояли вокруг этих балконов… И весь первый этаж был запружен толпой мужчин… Да и женщинами, тоже. Помню я видел там Салли Мун, мать Эммы, она стояла со своим мужем Оливером, слабак еще тот был, и у них даже щеки блестели, такие они были счастливые и взволнованные… И все смотрели на судью Эшли.

— Помню, я подумал, что они собираются его попугать… Повесить ему на шею веревку, чтоб он раскололся и сказал всю правду…, но было не так. Нет, сэр, не этого они хотели. Судья Эшли взял у кого-то из них нож, кажись у Сесиля Уиттакера, и перерезал эту чертову веревку, которая тянулась вниз от языка колокола до самого пола. Я стоял на балконе старшеклассников и провожал глазами ее, когда она падала и ложилась на пол кольцами. Люди расступились, и все смотрели мимо меня, вверх, на этого черномазого. И тут судья Эшли сделал странную вещь.

— Мне нужно было догадаться об этом, еще когда он обрезал веревку, но я не дотумкал. Они возились около его головы, и что-то делали с его капюшоном, и я подумал, вот они сейчас сдернут его и негр испугается. И они пригрозят, что скинут его вниз и все такое…, но никто не собирался его пугать. Вместо этого они обвязали короткий конец веревки вокруг шеи, на голове у него все еще был капюшон, и как-то они умудрились поставить его на узкие перила, которые шли вдоль мостика… И, паренек,… Тут настала такая чертова тишина… Прямо ни хрена не было слышно. Там было чуть не три сотни людей, но ни звука не было слышно. Не слыхать было ни кашля, ни сопения, даже дыхания и то не было. Только тишина. Все, каждый мужчина, женщина, ребенок, включая меня самого, таращились на этот балкон и на черномазого, стоявшего на самом краешке, его лица не было видно из-под проклятого черного капюшона, руки были связаны за спиной и ничего не держало его. Ничего, кроме рук какого-то мужчины.

— И затем кто-то, кажись, это был судья Эшли, но точно не знаю, я не видел ясно, потому что было темно в башне и я смотрел только на черномазого, как и все, в общем кто-то столкнул его вниз.

— Черномазый упал, конечно. Веревка была короткая и падение не сломало ему шею, как было бы, если б его повесили по-настоящему. Он болтался как сукин сын, раскачиваясь от одной стороны колокола до другой, и каждый раз стукался задом. И из-под капюшона слышались какие-то захлебывающиеся звуки. Я их слышал хорошо. Его ноги оказывались всего в нескольких футах от моей головы каждый раз, когда он был с моей стороны балкона для старших классов. Помню, с него слетел один башмак, а в другом была дырка, и из нее торчал большой палец ноги. Еще помню, что Кони Дейзингер протянул руку и хотел дотронуться до черномазого, пока тот так болтался и раскачивался. Он не хотел ни толкать его, ни тянуть, просто дотронуться, ну как в цирке, понимаешь… Но тут мы увидели как черномазый обоссался… Клянусь Богом, его драные брюки вдруг прямо на наших глазах потемнели, и что-то потекло по ногам… И люди внизу как-то загудели и прыснули в разные стороны. И затем черномазый перестал болтаться и повис неподвижно, и Кони быстренько убрал руку и никто из нас уже больше ничего не пытался сделать.

— И знаешь, парень, что странно? Как только этот черномазый соскользнул с перил, старый колокол вдруг начал звонить, вот что странно. И он звонил все время. Пока негр болтался и раскачивался и давился под своим капюшоном никто ничего не замечал, потому что болтался-то он на веревке как какой-то сукин сын… Но понимаешь, парень? Некоторые из нас там остались, пока черномазого не сняли и не выбросили его тело на свалку или еще куда, чтоб избавиться… Так вот, этот колокол так все время и звонил. Кажется он звонил всю ночь, и весь следующий день, как будто черномазый все еще раскачивался на нем. Кто-то сказал, что когда вешали негра, то нарушили какой-то баланс… Или еще чего-то. Но звук был странный… Клянусь тебе… Мы в ту ночь уехали с отцом из города, я помню холодный воздух, помню снег, запах виски от моего старика, стук лошадиных копыт по льду и замерзшей земле. Элм Хэвен в ту ночь был сплошная чернота деревьев да дым над трубами был заметен в лунном свете позади нас… И гул колокола.

— Слушай, парень, а у тебя нет еще бутылочки этого отличного шампанского? А то я хотел тебе рассказать об одном мертвом солдате.

— Итак, вы видите, — говорил мистер Деннис Эшли-Монтэгю, — что ваша так называемая легенда о колоколе Борджиа столь же фальшива, как и так называемый сертификат атрибутации, который побудил моего деда купить эту вещь. Никакой легенды не существует… Существовал только старый литой колокол, проданный легковерному американскому путешественнику.

— Нет, — сказал Дейл. Мистер Эшли-Монтэгю говорил уже несколько минут, солнечный свет из ромбовидного окна позади него заливал дубовый письменный стол и создавал какое-то подобие нимба вокруг редеющих волос мистера Эшли-Монтэгю. — Извините, я не верю вам.

Миллионер вспыхнул и скрестил на груди руки, похоже было что лет с одиннадцати его никто не называл лжецом. Он надменно выгнул светлую бровь.

— О? А чему верите, молодой человек? Тому, что этот колокол послужил причиной некоторых сверхъестественных событий? Вам не кажется, что вы выросли из таких сказок?

Дейл проигнорировал этот вопрос. В эту минуту он подумал о Харлене, который, сидя в чужом шевроле, сторожил строптивого Конгдена. Времени у него было немного.

— Вы сказали Дьюану МакБрайду, что колокол был разрушен?

Мистер Эшли-Мотэгю нахмурился.

— Не припоминаю, чтобы мы обсуждали этот вопрос, — веско сказал он, но голос его звучал фальшиво, будто он подозревал, что, возможно, были свидетели. — Действительно, он вроде бы расспрашивал меня об этом. Да, колокол действительно был разрушен и расплавлен на лом во время войны.

— А как насчет негра? — настойчиво продолжал расспросы Дейл.

Худощавый человек тонко улыбнулся. Дейл знал слово «свысока» и подумал, что, пожалуй, оно тут больше всего уместно.

— Какого негра вы имеете в виду, молодой человек?

— Негра, которого повесили в Старом Централе, — ответил Дейл. — На том самом колоколе.

Мистер Эшли-Монтэгю медленно покачал головой.

— В начале этого века действительно произошел какой-то досадный инцидент, в который оказался вовлечен представитель цветного населения, но, уверяю вас, никто повешен не был. И уж тем более никто не был повешен на колоколе в школе Элм Хэвена.

— Ладно, — кивнул Дейл, сидя на стуле с высокой спинкой и скрестив под столом ноги. Он старался держаться так, будто у него был вагон времени. — Расскажите мне, пожалуйста, что тогда произошло.

Мистер Эшли-Монтэгю вздохнул, сделал вид, будто тоже хотел бы сесть, но вынужден ходить взад и вперед по кабинету. Бросив короткий взгляд за окно, Дейл увидел, как по серой глади реки скользила огромная баржа.

— У меня имеются только отрывочные данные, — заговорил миллионер. — Моему отцу тогда было примерно лет около тридцати, но он еще не был женат… Эшли-Монтэгю всегда стремились вступать в брак в довольно позднем возрасте… Так вот. Во всяком случае, вот что мне известно из семейных преданий. Мой собственный отец умер в 1928 году, как вы, полагаю, знаете, вскоре после моего рождения. Поэтому я не имел возможности уточнить некоторые детали. Доктор Пристман не упомянул об этом инциденте в своих летописях.

— Итак, насколько я понимаю, в начале столетия в нашей части округа произошел неприятный инцидент. Исчезли один или два ребенка. Впрочем, я полагаю, что они скорей всего сбежали из дома. В то время жизнь на фермах была трудной, и не было ничего необычного в том, что дети предпочитали убежать из дома, вместо того, чтобы вести непосильные труды вместе со своими семьями. Тем не менее, один из детей… Дочь местного доктора, если я не ошибаюсь… Была найдена мертвой. Кажется, ее… Э… Над ней надругались и затем убили. Вскоре после этого, несколько почтенных граждан городка, включая моего отца, который имел честь был судьей в отставке, как вам, полагаю, известно… Так вот, нескольким горожанам были представлены неопровержимые доказательства того, что преступление совершено негром, не имевшем определенного места жительства…

— Какого рода доказательства? — прервал его Дейл.

Мистер Эшли-Монтэгю замедлил шаги и нахмурился.

— Неопровержимые. Это взрослое слово, не так ли? Слово «неопровержимые» означает, что…

— Я знаю, что означает слово «неопровержимые», — сказал Дейл, проглотив слово «говнюк». Он уже начинал думать и выражаться, как Харлен. — Это значит те, которые нельзя отрицать. Я имею в виду, что за доказательства?

Миллионер взял со стола изогнутый нож для разрезания бумаг и принялся раздраженно постукивать им по столу. Дейл уже подумал, что, наверное, сейчас он вызовет дворецкого и велит вышвырнуть его вон. Но этого не произошло.

— Какого рода доказательства? — повторил он и снова начал расхаживать по кабинету, постукивая маленьким ножом по столу всякий раз, когда оказывался рядом. — Припоминаю, что это была какая-то часть туалета девочки. Возможно, орудие убийства. Что бы это ни было, доказательства были неопро… Бесспорными.

— И тогда его повесили? — спросил Дейл, думая о нервничающем в эту минуту Конгдене.

Мистер Эшли-Монтэгю выразительно посмотрел на Дейла, хотя выразительность взгляда была несколько смазана присутствием толстых линз очков.

— Я уже сказал вам, что никто не был повешен. Был созван суд, возможно, это происходило в школе, хотя надо признать это довольно странным. Присутствовали горожане… Все уважаемые жители города… И я бы добавил, что де факто было созвано большое жюри… Полагаю вы знаете, что такое большое жюри?

— Да, — буркнул Дейл. На самом деле он не имел об этом никакого понятия, а о значении выражения «де факто» догадался только по смыслу.

— Итак, в этом происшествии мой дед не являлся каким-нибудь предводителем толпы линчевателей. Он представлял глас закона и правосудия. Возможно, среди горожан присутствовали элементы, которые хотели бы вершить суд и расправу короткой рукой… Я не знаю, мой отец никогда не говорил об этом… Но дед настоял на том, чтобы этот человек был препровожден в Оук Хилл и отдан в руки правосудия… В полицейский участок, если хотите.

— И он был препровожден? — спросил Дейл.

Мистер Эшли-Монтэгю неожиданно прекратил расхаживать взад и вперед.

— Нет. В этом и состоит трагедия… Которая лежала тяжелым грузом на совести моего отца и деда. Кажется, негра посадили в повозку, но он спрыгнул с нее… И побежал… И несмотря на то, что он был в наручниках и кандалах, он сумел добраться до болот, тянущихся вдоль дороги. Это произошло там, где теперь ферма мистера Уиттакера. Сопровождавшие его люди не смогли догнать его, поскольку предательский грунт не мог выдержать их веса. Этот человек утонул… Задохнулся.

— Но я думал, что была зима, когда это все произошло, — заметил Дейл. — Январь.

Мистер Эшли-Монтэгю пожал плечами.

— Неожиданное потепление, — сказал он. — Может быть… Вполне вероятно, что обвиняемый провалился под лед… Оттепели в середине зимы часто случаются в этих местах.

Дейл не стал возражать.

— Мы могли бы взглянуть на заметки, оставленные доктором Пристманом? — спросил он.

Своим видом мистер Эшли-Монтэгю постарался дать понять, как он относится к столь дерзкому заявлению: он высокомерно скрестил на груди руки и спросил:

— И тогда вы позволите мне вернуться к прерванной работе?

— Конечно, — ответил Дейл. Интересно, что скажет Майк, когда он вернется домой после такой безрезультатной беседы. И теперь еще проклятый Конгден будет пытаться меня убить. Из-за чего все это?

— Подождите здесь, пожалуйста, — сказал миллионер и направился к крутой лестнице, ведшей на балкон библиотеки. Медленно идя вдоль рядов, он пристально разглядывал через очки заглавия книг.

Дейл сделал несколько шагов вдоль балкона, и оказался рядом с письменным столом хозяина. Позади стола плотными рядами стояли книги. Сам Дейл предпочитал держать самые любимые книги под рукой, чтобы их всегда можно было легко достать. Возможно и миллионер рассуждал таким же образом.

— Где вы там? — послышался голос сверху.

— Я здесь. Смотрю в окно, — ответил Дейл, изучая ряды старинных, переплетенных в кожу томов. Названия многих из них были на латинском. Но и английские заголовки мало что говорили ему. Запах старых фолиантов щекотал ему ноздри.

— Не уверен, что я… А, вот она…, — сказал мистер Эшли-Монтэгю. Дейл услышал, как он достает одну из книг.

Палец мальчика бежал по корешкам книг. Если б не это, Дейл бы и не заметил, что одна из книг стоит несколько глубже остальных. Он не смог разобрать название, выведенное золотом на корешке, но когда он чуть потянул на себя книгу, то прочел английский подзаголовок на переплете: Книга Закона. Под этим заголовком шли другие слова: Scire, Audere, Velle, Tacere[33] — Да, это она, — раздался голос прямо над Дейлом. И послышались шаги идущие к лестнице. Дейл знал, что Дьюан Макбрайд легко читал на латыни, даже немного на греческом, и пожалел, что его друга нет рядом.

Дейл вытащил всю книгу, увидел несколько белых, маленьких закладок между страницами и — и из чистой бравады — сунул ее за спину, за пояс джинсов. Потом он расправил футболку так, чтобы не было ничего заметно.

— Молодой человек, — сказал мистер Эшли-Монтэгю, его лакированные черные ботинки и серые брюки показались на ступеньках футах в трех выше головы Дейла.

Мальчик быстро разровнял книги так, чтобы пропажа одной из них не бросилась в глаза, быстро сделал три шага к окну и принял скучающий вид, будто бы он был полностью захвачен представшим за окном зрелищем.

Мистер Эшли-Монтэгю, слегка запыхавшись, спустился по лесенке, прошел через комнату и протянул мальчику книгу.

— Вот, пожалуйста. Данный сборник, в котором содержатся довольно любопытные заметки и некоторые редкие фотографии, это единственное, что передал мне доктор Пристман. Понятия не имею, что вы ожидаете здесь найти… Ни о колоколе, ни о прискорбном происшествии с представителем негритянского населения здесь нет ни слова… Но я разрешаю вам взять эту книгу домой и изучить ее, при условии, конечно, что вы вернете книгу по почте… И в таком же состоянии, в каком она находится сейчас.

— Конечно верну, — сказал Дейл, принимая тяжелый том и чувствуя, как более тонкий выскользнул из-под пояса и опустился чуть ниже. Контур книги сейчас чуть заметно обрисовался под футболкой. — Извините, что побеспокоил вас.

Мистер Эшли-Монтэгю любезно кивнул и вернулся за стол, пока Дейл медленно отступал, стараясь не поворачиваться к нему спиной. Но стараясь делать это как можно менее заметно.

— Полагаю, вы сумеете найти обратную дорогу, — сказал мистер Эшли-Монтэгю уже склоняясь над бумагами.

— Э…, — протянул Дейл, думая о том, что ему нужно повернуться, чтобы выйти из комнаты и миллионер в это время поднимет глаза и… Интересно, стащить книгу это уже воровство? Наверное, это зависит от того, какую книгу. — Пожалуй, нет, сэр, — продолжил он.

На уголке стола стоял небольшой колокольчик, и Дейл был уверен, что хозяин кабинета сейчас в него позвонит, войдет костлявый дворецкий, чтобы проводить его, и тогда они оба увидят странный четырехугольник под его джинсами. Может, удастся использовать появление дворецкого, чтобы незаметно подтянуть штаны и одернуть футболку…

— Сюда, пожалуйста, — голос мистера Эшли-Монтэгю звучал донельзя утомленно. Быстрыми шагами он вышел из кабинета. Дейл поспешил следом, даже не замечая огромных комнат, мимо которых они шли, прижимая к груди исторический сборник и чувствуя, как тоненькая книжка соскальзывает все ниже и ниже. Ее верхняя часть уже чуть ли не выглядывала из-под футболки.

Они уже почти дошли до вестибюля, когда звук включенного в одной из комнат телевизора заставил их обоих обернуться. На экране было изображение что-то скандирующей толпы, какой-то человек, стоя на трибуне, произносил речь, его слова эхом отзывались в огромном зале. Мистер Эшли-Монтэгю приостановился на мгновение и Дейл сделал то же самое, стараясь держаться позади него. Одной рукой держа большой том, другой он уже взялся за ручку двери. В коридоре послышались шаги дворецкого.

Дейл мог бы уже выскользнуть наружу, но то, что он увидел на экране заставило и его замереть и уставиться в телевизор. Говорил политический комментатор Дэвид Бринкли, его уверенный, отрывистый голос звучал взволнованно:

— Итак, демократы сделали свой выбор… В этом году… То, что несомненно является… Наиважнейшим завоеванием в области Прав Человека… Демократическая партия… Вы согласны со мной, Чет?

Грозный облик комментатора Чета Хантли заполнил маленький черно-белый экран.

— Без сомнения, Дэвид. Но что было самым любопытным в этих дебатах… Но привлекла внимание Дейла отнюдь не речь двух политических комментаторов и не толпа, по которой скользила камера. Нет, он смотрел на лицо, изображенное на сотнях плакатов, паривших над толпой. Они походили на обломки кораблекрушения, происшедшего в политическом море. На всех плакатах было написано одно и то же: «ВСЮ ДОРОГУ С ДЖЕКОМ» или «КЕННЕДИ — В 60 ГОДУ». А над этими словами было изображено лицо молодого красивого человека с очень белозубой улыбкой и целой шапкой каштановых волос.

Мистер Эшли-Монтэгю скетически покачал головой и хмыкнул, будто увидел что-то недостойное даже его презрения. Дворецкий подошел и встал рядом с хозяином, который как раз вспомнил о своем посетителе.

— Надеюсь, у вас больше нет вопросов, — обронил он, пока Дейл, открыл дверь и, пятясь задом, вышел на широкое крыльцо. Футах в тридцати отсюда стояла их машина, из окна которой высовывалось лицо Харлена. Он что-то кричал.

— Только один, — сказал Дейл, чуть не упав со ступенек. Щурясь на солнце он продолжал вести беседу для того, чтобы не поворачиваться спиной к хозяину особняка. — А какой фильм будут показывать в субботу на Бесплатном Сеансе?

Мистер Эшли-Монтэгю выразительно закатил глаза, но все-таки повернул голову в сторону дворецкого.

— Будет довольно известный фильм, сэр, — ответил тот, — Художественный фильм «Падение дома Эшеров.»

— Отлично, — воскликнул Дейл. Теперь он был уже почти рядом с черным шевроле. — Еще раз спасибо! — повторил он, когда Харлен открыл позади него дверцу. — Давай, поехали, — бросил он Конгдену, едва усевшись.

Тот даже хрюкнул от такой наглости, щелчком выбросил на подстриженную траву сигарету и вдавил акселератор. Машина подпрыгнула и подмчалась по полукруглой подъездной аллее. К кованым железным воротам они подъехали на скорости не меньше пятидесяти миль.

Тяжелые створки ворот медленно распахнулись перед ними.

Майку совершенно не хотелось здесь задерживаться. Полумрак, царивший под эстрадой, запах сырой земли и тяжелый дух, идущий от самого Минка, все это вызывало в мальчике ужасное чувство клаустрофобии и тошноты, как будто они вдвоем со старым пьянчужкой лежали в просторном гробу, ожидая прихода людей с лопатами. Но Минк еще не закончил ни следующей бутылки, которую он разыскал среди газет, ни своего рассказа.

— Думали, что как повесят того негра, — продолжал Минк, — так все и закончится. Но оказалось, что ничего-то и не закончилось. — Он сделал глубокий глоток, закашлялся, вытер ладонью мокрый подбородок и уставился на мальчика. Его глаза были ужасно красными. — На следующее лето пропало еще несколько детей… Майк выпрямился. До него доносился шум проехавшего по Хард Роуд грузовика, голоса малышей, игравших в парке, болтовня нескольких фермеров, собравшихся на тракторной стоянке, но все его внимание было поглощено рассказом Минка Харпера.

Минк сделал еще один глоток и улыбнулся, будто понимая нетерпение Майка. Улыбка была быстрой и едва заметной, у Минка во рту имелось всего три зуба и ни один из них не стоил того, чтобы его демонстрировать.

— Так вот, — продолжал он, — на следующее лето… Это был, э… Тысяча девятьсот…, э, в общем когда пропало еще несколько детей. Одним из них был мой дружок, Мерит Уиттакер. Взрослые говорили, что никого так и не нашли, но через пару лет я как-то проходил Цыганской Тропой… Да точно, через пару лет, потому что я уже был с подружкой… Собирался залезть ей в трусы, если ты понимаешь, о чем я. Тогда девушки не носили трусов, у них под юбками были просто панталоны и все, так что я выражаюсь, так сказать…, приблизительно. — Минк сделал еще один глоток, вытер грязной ладонью грязный лоб и нахмурился. — О чем это я?

— Вы проходили Цыганской Тропой, — шепнул Майк. У него мелькнула мысль, как странно, что уже тогда дети ходили гулять на Цыганскую Тропу.

— А, ну да. Ну, моя подружка, та, с которой я пришел, чего-то закочевряжилась… Не знаю, что она себе думала, чего я ее сюда привел, гладиолусы нюхать, что ли… И она смылась к своей подружке. Мы пришли вчетвером, навроде как на пикник… А я от злости стал рвать пучки травы и бросать их в дерево… Ну знаешь, как это бывает, когда ты уже наготове, а ничего не вышло… Ну я и вытянул пук травы, смотрю а под нею кости. Настоящие белые кости. Целая куча костей. Человеческих, это точно… И маленький череп, размером примерно с голову Меррита. Вся эта проклятая штука была навроде как выдолблена, ну совсем пустая… Будто кто-то вычерпал из нее мозги, как бы на десерт… Вот.

Минк сделал последний глоток и зашвырнул бутылку подальше. Потом потер щеки, словно стараясь восстановить нить рассказа. Когда он заговорил, голос его звучал очень тихо, почти конфиденциально.

— Шериф сказал мне, что это были коровьи кости… Че-е-ерт, будто я не могу отличить коровьи кости от человеческих… И стал болтать, что я черепа вообще не видал… А я видал. И я знаю, что та сторона Цыганской Тропы проходила позади участка старого Левиса. И что кому-то было совсем нетрудно выманить туда Мерита, сделать с ним то, что они сделали и потом зарыть его кости.

— А потом… После того, как я нашел кости Мерита… Я как-то выпивал с Билли Филипсом. Как раз перед тем, как он ушел на войну…

— Уильямом Кэмпбелом Филипсом? — переспросил Майк.

Минк Харпер воззрился на него.

— Ну, конечно, Уильямом Кэмпбелом Филипсом… А с кем же? Кто по-твоему был Билли Филипс? Брат той самой маленькой Филипс, которую нашли. Билли всегда был гаденышем… Вечно шмыгал сопливым носом да отлынивал от работы, или бегал к своей мамочке жаловаться, что его обижают… Я тебе говорю, я чуть не обоссался от радости, когда он ушел на войну… О чем это я, парень?

— Вы выпивали вместе с Билли Филипсом.

— О, да, мы с Билли слегка покочегарили как раз перед тем, как его забрили. Обычно Билли не пил с такими простыми рабочими парнями, как я… Он же был учителем… Просто учил этих маленьких сопляков в школе, а послушать его, так он вообще профессор из Гарварда… В общем мы с ним сидели «Под Черным Деревом», он уже был в мундире и все такое… Билли, когда чуточку набирался, становился почти человеком… Ну он и начал жаловаться на свою мамочку, какая она у него сука, не разрешает ему развлекаться… И послала в колледж специально только для того, чтобы не разрешить жениться на ком он хотел…

— А на ком он хотел жениться, — прервал его Майк, — он не сказал?

Минк прищурился и облизнул губы.

— Чего? Нет… Кажись… Нет, точно не сказал… Наверное, на одной из тех училок, с кем он работал. Одна баба среди десятка других, так мы о нем тогда думали… О чем я?

— Вы выпивали с Билли… Он стал почти человеком…

— А, да. Мы с Билли слегка покеросинили как раз перед тем как ему уехать во Францию. Туда, где его и убили… То есть он умер от пневмонии или еще чего-то… Ну, и когда он налимонился, он мне и говорит: «Минк, а ты помнишь ту маленькую девочку, одежду которой нашли у негра, а? И ему инкриминировали преступление.» Этот Билли обожал такие слова, «инкриминировали». Наверное, думал, что их больше никто не знает…

— И что он сказал про ту девочку? — торопил его Майк.

— А? Ну он сказал; «Минк, у того негра и не было ничего. Я никогда его не видел. Этот судья Эшли дал мне серебряный доллар за то, чтобы я спрятал ее платье у негра в кровати». Понимаешь, когда Билли был еще сопляком, судье он понадобился, чтобы скрыть то, что тот сделал. Ведь никаких других доказательств у них не было. Но, наверное, когда Билли стал старше, походил в колледж и может поумнел, он наконец и дотумкал до того, что последний поляк уже давно бы понял… Откуда это у судьи взялась одежда маленькой девочки?

Майк наклонился к нему.

— Вы спросили его об этом?

— А? Гм… Нет, не спросил. Или спросил, а теперь не помню, что он ответил. Только помню, что Билли что-то бормотал о том, что ему надо сматываться из города, пока судья и остальные не поняли, что он теперь не с ними…

— С кем? — прошептал Майк.

— Откуда, к дьяволу, я знаю, парень? — зарычал Минк Харпер. Он придвинулся к мальчику, прищурился и дохнул винными парами в лицо Майку. — С того прошло уже сорок лет, понимаешь? Ты че думаешь, я тебе машина?

Майк оглянулся через плечо. Вход в их подземелье, маленький четырехугольник света, казался так далеко. Голоса малышей, игравших в парке, стихли, шум проезжавших машин не был слышен.

— Вы что-нибудь еще помните о Старом Централе или о колоколе? — спросил Майк, стараясь не отодвигаться от Минка.

На лице Минка снова мелькнула щербатая улыбка.

— Никогда… Не видел, и не слышал… До самого прошлого месяца, когда он вдруг разбудил меня… Здесь, в моей маленькой сухой квартирке… Но я знаю одну вещь…

— Какую вещь? — вдыхать винные пары, вырывающиеся изо рта Минка, не отводить глаза и сидеть здесь было довольно трудно как обнаружил Майк.

— Я знаю, что когда Старый Эшли вставил себе в рот свою двустволку и нажал курок, примерно через год после того, как кончилась война… Первая Мировая, я хочу сказать… Он сделал всем нам большое одолжение. И когда сжег свой проклятый дом тоже. Его парень приехал домой из Пеории, где у Старика родился внук, и нашел своего папашу… Судью, то есть,… Мертвым с разбрызганными по полу мозгами. Все думают, что это был несчастный случай, или что это судья сжег свой дом… Так нет… Я как раз был в садовом домике с одной из служанок, когда увидел как приехала коляска мистера Эшли…, это он после того как женился на своей красотке из Венеции, стал называться Эшли-Монтэгю… Так вот, я был в садовом домике когда мы услышали выстрел и увидели, как мистер Эшли-Монтэгю выскочил из дома, и стал орать, и задирать голову к небу, а потом как схватит бензин и принялся обливать дом со всех сторон. Один из слуг хотел было его остановить… В те времена у них было много слуг, это после войны, когда дела пошли хуже, их уволили… Но не сумел. Он облил все бензином и поджег его. И стоял и смотрел как оно горит. После этого они никогда не возвращались домой, ни он, ни жена, ни сын. Только на Бесплатные Сеансы и приезжают, и все.

Майк кивнул, поблагодарил Минка и пополз к выходу. Его охватило внезапное стремление поскорей выбраться к солнечному свету. Уже почти выбравшись, он обернулся и спросил Минка:

— Минк, а что он кричал?

— Ты чего, сынок? — старик уже казалось забыл, о чем они беседовали.

— Ну сын судьи. Когда он поджигал дом. Что он кричал?

Три зуба Минка желтовато блеснули в темноте.

— А, ну он кричал, что им его не получить… Нет, Господи, меня им не получить.

— А он не сказал, кому «им»? — Майк почти не дышал.

Минк нахмурился, собрал губы в оборочку, что должно было означать серьезный мыслительный процесс, и снова усмехнулся.

— Ага, а ты знаешь, я вспомнил. Он назвал этого парня по имени.

— Парня?

— Ну да… Сирус, вот как. Только произнес он как-то по-другому… Сирис. Он кричал: «Нет, О'Сирис, тебе меня не получить». Вот как было. Я еще подумал, что тот, наверное, ирландец. И зовут подходяще. О'Сирис.

— Спасибо, Минк. — Майк встал, чувствуя, как футболка прилипла к телу, вытер с носа капли пота. Волосы были влажными, а ноги почему-то дрожали. Он отыскал свой велосипед, и поехал домой по Хард Роуд, отмечая, что тени стали длинными под высокой аркой ветвей. Он прекрасно помнил записи Дьюана и тот медленный перевод, который они с Дейлом делали по учебнику стенографии. Ту часть, которую Дьюан переписал из тетради своего дяди, было особенно трудно переводить. Из-за одного слова они снова и снова возились с этими закорючками. Узнал это слово Дейл, он помнил его по какой-то книжке про Египет. Осирис.

Глава 29

На следующий день, в среду тринадцатого апреля Дейл, Лоуренс и Кевин, прихватив с собой Харлена, отбыли в намеченный заранее поход сразу после завтрака. Из всех родителей только мама Харлена не хотела отпускать его на прогулку, но и она в конце концов уступила, когда, как заметил Джим, «поняла, что сможет слинять на свиданье, пока меня не будет».

Ребята тащили с собой чуть не тонну снаряжения, укрепить которое на велосипедах и привезти на место было делом нелегким. Горы спальных мешков, еды, одежда и рюкзаки нагрузили их и без того тяжелые велосипеды, так что почти весь путь они проделали, стоя на педалях и пыхтя от напряжения. Хорошо, что дорожные колеи на Джубили Колледж Роуд и Шестой Окружной были утрамбованы достаточно сильно и колеса не увязали в гравии.

Несколько рощиц — вернее, что-то вроде них — росли вдоль железнодорожных путей к северу от города, но и они были до смешного жиденькими и располагались слишком близко к свалке, чтобы представлять для ребят интерес. Настоящие леса росли в полутора милях к востоку от фермы дяди Генри и к северу от карьера Билли Гоут, позади кладбища. Приблизительно на том месте, где Минк Харпер обнаружил кости Мерита Уиттакера почти пятьдесят лет назад.

Вечером во вторник мальчики провели в шалаше у Майка почти три часа, сравнивая результаты обеих поездок и уточняя дальнейшие планы, пока по Депо Стрит эхом не прокатился зычный крик мамы Кевина: «КЕ-Е-ЕВИ-И-ИН!» и не прекратил затянувшееся совещание.

Переплетенная в кожаный переплет книга, которую Дейл стащил у мистера Эшли-Монтэгю — поступок, в который он сам не мог до конца поверить, пока не вернулся в Элм Хэвен — представляла собой поток фраз на иностранном языке, описание загадочных ритуалов, неудобопонятные описания различных божеств с непроизносимыми именами и массу каббалистических цифровых выкладок. «Едва ли стоило ради этого подставлять свою задницу под неприятности» таков был вердикт, вынесенный Джимом Харленом.

Но где-то на этих заполненных убористыми записями страницах, Дейл в этом не сомневался, должны быть упоминания об Осирисе, или о Стелле Откровения, о которых говорилось в записях Дьюана. Дейл не поленился взять эту книжку с собой в загородную вылазку: еще один дополнительный груз, который надо было тащить с собой по холмам.

Во время этой вылазки вся четверка держалась начеку, каждый раз, заслышав шум грузовика или любой другой машины, они оглядывались через плечо и внимательно провожали ее глазами. Но Школьный Грузовик не появлялся. И самым агрессивным по отношению к ним существом оказался один чумазый ребенок, мальчик это был или девочка сказать было трудно: спутанные волосы и грязная рожица могли принадлежать и тому и другому, который, проезжая мимо в машине, высунул им язык.

Они передохнули в тенистом патио на ферме дяди Джона, пока тетя Лина готовила им лимонад. Развалившись в знаменитых адирондакских креслах, ребята обсудили детали предстоящей вылазки. Тетя Лина предложила им отправиться на пустующее пастбище, мотивируя это открывающимся оттуда прекрасным видом на ручей и ближайшие холмы, но мальчики предпочли раскинуть лагерь в лесу.

— А где ваш приятель Майк О'Рурк? — поинтересовалась тетя Лина.

— У него оказались сегодня дела в городе, в церкви, что ли, — соврал, отдуваясь за всех, Джим Харлен. — Он приедет позже.

Примерно в три часа пополудни вся четверка отправилась на восток, к лесу, оставив велосипеды на попечение тети Лины. Рюкзаки, которые тащили с собой ребята, отличались крайним разнообразием: недорогой бойскаутский рюкзачок Лоуренса был сделан из нейлона; холщовый армейский мешок Кевина, который он позаимствовал у своего отца, слегка припахивал плесенью; длинная неуклюжая дорожная сумка Дейла больше подходила для путешествия на каноэ, чем на велосипеде; толстая скатка Харлена казалась лишь немногим больше, чем повязка на его руке, и была перевязана тем, что выглядело как сотня ярдов веревок и шпагата. Все это снаряжение без конца рассыпалось и пришлось сделать ни одну остановку, чтобы собирать и увязывать его снова и снова.

К половине четвертого ребята пересекли ручей вблизи Пещеры Бутлегеров и перелезли через забор из колючей проволоки, отгораживающий южную сторону земель дяди Генри. Почти сразу за забором начинался густой лес. Тут было значительно прохладнее, чем на солнцепеке, хотя покров листьев пропускал не только солнечные блики, но и крупные мазки на короткой траве.

То и дело подскальзываясь они спустились с крутого обрыва в ущелье, проходившее с северной стороны кладбища, причем скатка Харлена конечно тут же развязалась, и еще минут десять они все вместе ползали и собирали его пожитки. Оттуда было уже рукой подать до Лога Робин Гуда, расположенного в нескольких сотнях ярдах от Лагеря Номер Три, миновав его, ребята, следуя прямо по отпечаткам коровьих следов, направились на восток. Остановились они на небольшой уютной полянке неподалеку от лесной опушки.

Время от времени они останавливались, опускали на землю свои пожитки, и отправлялись побродить, затем, как научил их Майк, замирали и застывали в молчании на несколько долгих минут, прислушиваясь. Полнейшая тишина. Лишь один раз тишину нарушило мычание коровы, которая оказалась вблизи места их расположения, и которая сама напугалась при виде ребят больше, чем они. Ни малейших следов присутствия кого-либо. Сделав несколько таких экспериментов, ребята снова взвалили на плечи рюкзаки и углубились в лес.

Затем они долго делали вид, что обсуждают место стоянки, хотя оно было выбрано заранее, еще накануне вечером. Ребята натянули две палатки, одна из которых принадлежала отцу Кевина, другая была реликвией, сохранившейся от дней юности отца Дейла, решив расположиться на опушке небольшой рощицы. Рощица располагалась в пятистах ярдах от карьера и примерно в четверти мили к северо-востоку от кладбища Кэлвери. Цыганская Тропа проходила почти рядом, футах в пятистах от выбранной ими рощи.

Поляна представляла собой пологий склон холма, поросший высокой, чуть ли не до колена травой, порядком уже выгоревшей в безжалостных лучах солнца. Кузнечики брызнули из-под их ног в разные стороны, когда ребята принялись натягивать палатки, подготавливать яму для костра и стаскивать камни, чтобы потом этот костер огородить. Рядом протекал небольшой ручеек.

В нормальных обстоятельствах ребята, чтобы заполнить время, оставшееся до обеда, непременно затеяли бы игру в Робин Гуда или в прятки, но сегодня они лишь бесцельно побродили по бивуаку, да полежали, болтая, на траве. Мальчики сделали было попытку устроиться в палатках, но под прогретым солнцем полотном оказалось невыносимо душно, да и битком набитые рюкзаки были далеко не такими мягкими, как трава.

Дейл попытался было почитать принесенную с собой книгу. Там и вправду оказалось упоминание об Осирисе, но, хоть и написанная на английском, она с таким же успехом могла быть написана и на любом другом языке — понять о чем идет речь было невозможно. Какая-то ахинея о боге, командовавшем целыми легионами умерших, о каких-то пророчествах и возмездиях. До смысла всего этого было не докопаться.

Небо оставалось все таким же ясным, никакого дождя, который бы заставил их вернуться к дяде Генри, не предвиделось. Возможный дождь был единственным непредусмотренным обстоятельством в их планах, в таком случае пришлось бы просто все отменить. Видимость во время бури отвратительная, да и слышимость не лучше.

Они рано поели, сначала расправившись с принесенными собой бутербродами и печеньем, и только потом принялись поджаривать на костре сосиски. Каждый разыскал прямую палочку, обстругал ее так, чтобы сосиска удержалась во время жарки и не упала в костер. Каждый раз, когда слышалось слово «сосиска», Харлен прыскал со смеху.

— Ты чего? — поинтересовался наконец Лоуренс. — Расскажи чего ты хихикаешь.

Харлен начал было объяснять в чем дело, упомянул имя Корди Кук, но потом махнул рукой и сказал:

— Ладно, забудем.

Жара не спадала, и часов в семь Лоуренс предложил сходить на карьер выкупаться. Остальные его предложение отклонили, с величайшим терпением и тактом напомнив ему об их плане. Приблизительно через полчаса Харлен выдвинул предложение испечь в костре листья репейника, но и это предложение не встретило поддержки. Все должно было идти согласно протоколу. Кевин не находил себе места, он был готов уже в восемь часов нырнуть в спальный мешок, но вечерние тени только что протянулись по поляне, и даже в лесу было еще слишком светло.

Но уже минут через двадцать похолодало и стало постепенно темнеть. Между деревьями замелькали светлячки, похожие на далекие вспышки пулеметных выстрелов. Скоро завели свой хор лягушки из карьера и древесные лягушки из ближайшего болота, наполнив сумерки оглушительной какофонией звуков. Ничуть не тише стрекотали цикады и кузнечики в лесу, расположенном позади бивуака ребят.

К восьми сорока пяти бледное прежде небо потемнело, на нем появились первые звезды и темный фон листьев слился с таким же темным фоном небес. В лесу сгустился мрак. Движение по Шестой Окружной дороге, проходившей в полумиле от леса, уже стихло, последние рабочие вернулись домой, а гуляки обосновались в пивной «Под Черным Деревом». Если хорошо прислушаться, можно было расслышать позвякивание металлических крышек автоматической поилки на свиноферме у дяди Генри, но звук был очень далеким и едва различимым, да и он скоро стих.

Наконец окончательно стемнело. Со всей великолепной неторопливостью лета ночь опустилась на землю и накрыла ее легким покрывалом.

Дейл продолжал подбрасывать в костер мелкие сучья. Искры взлетали наверх и маленькими посланцами земли устремлялись к звездам. Мальчики потеснее сгрудились друг к другу, теперь их лица освещало только пламя костра. Они попытались было затянуть какую-нибудь песню, но не пелось. Харлен предложил было порассказывать страшные истории о привидениях, но ребята рассерженно на него зашикали.

Вниз по холму, тихо журча, стекал ручеек. У ребят появилось ощущение, что как раз в эту минуту обитатели леса выходят на ночную охоту, их ноздри расширяются, принюхиваясь, а узкие зрачки зорко оглядывают лес в поисках добычи.

Сквозь хор насекомых и отдаленное кваканье сотен лягушек, ребята пытались разобрать тихую поступь мягких лап, отправлявшихся на охоту за свежим мясом.

Мальчики натянули припасенные старые свитера, подбросили в костер побольше дров и уселись еще теснее. Их плечи плотно сомкнулись. Пламя фыркало и потрескивало, постепенно угасая оно превращало мальчишеские лица в демонические маски, и скоро оранжевый свет огня стал единственным цветом, существовавшем в окружавшем ребят мире.

Главной заботой Майка было не заснуть. Почти всю прошлую ночь он не спал, присматривая за Мемо. Он сидел в старом кресле, сжимая в одной руке бутылочку со святой водой, а в другой — освященную гостию, тщательно завернутую в носовой платок. Около трех часов ночи мама Майка спустилась проведать Мемо и отправила его наверх спать, предварительно выругав за глупое дежурство. Майк послушался и ушел, но гостию все-таки оставил, припрятав на подоконнике.

Утром, разнеся газеты, он зашел проведать отца Каванага, но священник исчез, и миссис Маккафферти была вне себя от беспокойства. Накануне доктора решили перевезти его в больницу св. Франциска в Пеорию, но когда вечером прибыла карета скорой помощи, больного уже не было. Миссис Маккафферти клялась, что она весь день провела на кухне на первом этаже и что непременно услышала бы его шаги, если бы священник спускался по лестнице… Кроме того, бедный молодой человек был слишком болен, чтобы спускаться… Но доктора качали головами, уверяя почтенную экономку, что летать больные тоже не могут. В то время, когда Майк с ребятами, сидя в шалаше на дереве, обсуждали свои планы и пытались расшифровать загадочную книжку, украденную Дейлом у мистер Эшли-Монтэгю, в городе проводились интенсивные поиски, организованные миссис Маккафферти и несколькими прихожанами. Никаких следов присутствия отца Каванага обнаружить не удалось.

— Клянусь моими четками, что несчастный отец не в состоянии был даже поднять голову от подушки, а не то что выйти из дому, — говорила миссис Маккафферти Майку, промокая глаза уголком передника.

— Может, он уехал домой? — выдвинул предположение Майк, сам в него немало не веря.

— Домой? В Чикаго? — экономка глубоко задумалась над этой идеей. — Но каким образом? Епархиальный автомобиль стоит в гараже, а поезд Галесберг-Чикаго идет только завтра.

Майк пожал плечами, пообещал проинформировать ее и доктора Стаффни в случае каких-либо новых фактов об отце Каванаге и отправился в церковь. Мессу служил священник из Оук Хилл, и во время всей службы — которую монотонными голосами вели заместитель отца Каванага и невнимательный служка — Майка сверлила мысль о тех коричневых червях, которые, извиваясь, заползали прямо в плоть отца Каванага. Что, если его друг стал сейчас одним из них?

Эта мысль заставляла Майка умирать от страха.

Он заставил маму поклясться, что она будет сидеть с Мемо всю ночь. Но затем удвоил ставки, обрызгав пол и подоконник святой водой и разложив кусочки разломанной гостии в уголках оконной рамы и в ногах постели Мемо. То обстоятельство, что ему приходилось сегодня оставлять Мемо одну, было самой худшей стороной их плана.

Затем Майк упаковал рюкзак и отбыл, примерно на час с лишним раньше своих друзей. Напряжение от поездки по Шестой Окружной немного проветрило ему мозги, но бессонные ночи сказывались тяжестью в голове и шумом в ушах.

Немного не доехав до фермы дяди Генри, Майк свернул в сторону и через запасные ворота проехал по заросшей колее, тянувшейся вдоль кладбища. Затем спрятал велосипед в гуще елей как раз над ущельем, в котором должны были обосноваться его друзья, и, присев, принялся их ждать. Они приехали примерно через полтора часа и у Майка вырвался вздох облегчения: если б появился Школьный Грузовик и начал их преследовать, весь план пошел бы насмарку.

Все время пока ребята гостили у тети Лины, Майк просидел в кустах, наблюдая за ними в бинокль, который он позаимствовал у своего отца. Бинокль был не совсем исправен, одна из линз треснула, но все-таки Майк отлично видел своих друзей, пока они уютно посиживали и распивали лимонад с тетей Линой, в то время как ему приходилось без конца ерзать и чесаться в этих колючках.

Позже Майк, стараясь не приближаться к ребятам больше, чем на пятьдесят футов, проследил, как они пошли в лес, он двигался параллельно им. Помогало то, что он хорошо знал, куда они должны идти. На мальчике была надета зеленая рубашка и хлопчатобумажные брюки, этот наряд должен был обеспечить некоторую маскировку до приближения ночи. Но все-таки Майк предпочел бы настоящий воинский камуфляж.

Майк снова потряс головой. Самым трудным было не заснуть.

Свой наблюдательный пункт он устроил над самым ущельем, менее, чем в двадцати ярдах от Дейла и ребят. Место было отличным: два больших камня загораживали мальчика, вместе с тем совершенно не мешая обзору лагерного бивуака и всей поляны. Позади него росли три дерева, обеспечивая ему прикрытие с тыла. Кроме того Майк отыскал сломанный сук и выкопал небольшой окопчик, такой чтобы в нем можно было полностью укрыться вместе с вещами. Когда же он замаскировал свое укрытие ветвями и подтянул поближе сломанный ствол дерева, Майк почувствовал себя почти в полной безопасности.

Затем он аккуратно разложил в пределах досягаемости принесенные с собой вещи: бутылку с питьевой одой, бутылку со святой водой, на одной из них он предварительно сделал отметку фломастером, чтобы их не перепутать. Поблизости положил бутерброды и бинокль, тщательно завернутая гостия хранилась в нагрудном кармане рубашки. Наконец с большой осторожностью он достал и положил на землю ружье Мемо.

Теперь он уже знал, почему такое оружие — восемнадцать дюймов ствол и орехового дерева рукоятка — запрещено: на вид оно было точно таким, какое носили гангстеры в тридцатые годы. Майк нажал на казенник, тот щелкнул и открылся, и до мальчика донесся сильный запах оружейного масла. Стальные стволы неясно блеснули в сгущающихся сумерках. В коробке, хранившейся вместе с ружьем, лежали и пули к нему, но они выглядели такими старыми, что Майк набрался храбрости и отправился в магазин мистера Майера покупать новые. Мистер Майер вопросительно поднял одну бровь и спросил:

— Не слышал, чтоб твой отец собирался на охоту, Майкл.

— Он и не собирается, — правдиво ответил Майк. — Просто ему житья не дают вороны в нашем саду.