Синдром Настасьи Филипповны Миронова Наталья

— Если хорошенько подумаешь, в твоей жизни было немало хороших людей. Не нужно всех обожать. Главное — не отгораживаться. А ты отгораживаешься. Чуть что — сразу выставляешь колючки, как ежик.

Юламей вспомнила анкилозавра и улыбнулась.

— В общем, вы мне советуете сказать спасибо за то, что у меня есть, и не рассчитывать на большее.

— Ничего подобного, — нахмурилась Софья Михайловна. — Я тебе советую прежде всего отбросить прошлое, не цепляться за него. И немного больше открытости, немного больше легкости в отношениях с людьми. Не надо считать всех мужчин негодяями. Это удел старых дев.

— Почему старых дев? — заинтересовалась Юля.

— Потому что им очень хотелось выйти замуж, но их никто не брал, и они возненавидели предмет своего вожделения. Это называется фрустрацией.

— Но я вовсе не рвусь замуж!

— Ну, значит, останешься старой девой, — усмехнулась Софья Михайловна. — И все будут думать, что ты ненавидишь мужчин, потому что тебя никто замуж не взял.

— Ну и пусть думают что хотят, мне все равно. Вот вы говорите, не надо считать всех мужчин негодяями, — со сдержанной страстью заговорила Юля, — а я… Я бы их всех передавила!

— Всех? — переспросила Софья Михайловна с лукавой улыбкой. — И Даню? И моего покойного мужа?

— Нет, Мирон Яковлевич был классный.

— А Вашкевич?

— Вашкевич тоже.

— А Никита?

— Да, конечно. Просто супер.

— А Геннадий Борисович Рымарев? Вот ты о нем не подумала. Он по своим убеждениям — реакционер. Его послушать — уши вянут. Но он неподкупно честен, он никогда пальцем не тронул бы женщину или ребенка и другим не позволил бы. Он абсолютно порядочный, бесстрашный и благородный человек. Это он со своими бойцами очищал для тебя улицу перед судом, чтоб на тебя не бросился никто из этих бесноватых кликуш, которые там собрались. Но ты заметила кликуш и не обратила внимания на Рымарева.

— Ну, ему Никита приказал, — принялась оправдываться Юля.

— Ничего Никита ему не приказывал. Там был Воеводин — кстати, вот еще один отличный мужик! — и он хотел вызвать ОМОН. А Рымарев сказал: «Мы сами справимся». Это вовсе не входило в его обязанности. И поверь мне, если бы он просто шел по улице и увидел, как к тебе кто-то пристает, он бы всех расшвырял, как котят, ни о чем не спрашивая.

— Я и сама могу всех расшвырять, как котят! — запальчиво выкрикнула Юля, но под насмешливым взглядом Софьи Михайловны смолкла. — Выходит, я ни черта не понимаю в людях, — закончила она упавшим голосом.

— Выходит, так.

— И что же мне делать?

— Перестать жить прошлым, — живо ответила Софья Михайловна.

— Легко сказать! А я не могу, понимаете, не могу! Мне кошмары снятся! И даже днем… не хочу думать, а думаю.

— Юля, это лечится.

— Как? Таблетки принимать? Транквилизаторы? Антидепрессанты? Может, гипноз, гипноз, хвать тебя за нос? Ой, извините, это я не вам.

— Ничего, я не обижаюсь. А ответ на все твои вопросы — нет. Тебе просто нужно усвоить, что жить надо сейчас. Как? А на это есть еще одно правило Глеба Жеглова: надо составить план и следовать ему.

— Какой план? — ошеломленно заморгала Юля.

— Давай чайку попьем, — предложила Софья Михайловна. — Пошли на кухню.

Юля покорно пошла за ней на кухню. Она уже была в этой квартире, ночевала здесь в ту роковую ночь, но ничего не запомнила и теперь новыми глазами оглядывала драгоценную мебель красного дерева и карельской березы, картины в тяжелых рамах, бесконечные книги, заполнявшие все свободное пространство от пола до потолка. Квартира была большая, но уютная, и почему-то сразу чувствовалось, что здесь живут хорошие люди.

В просторной кухне Софья Михайловна проворно включила чайник, выставила на стол тончайшие китайские чашки и, обернувшись к Юле, спросила:

— Тебе какого чаю — черного или зеленого?

— Мне лучше зеленого, если есть.

— Конечно, есть! Ну и я с тобой за компанию. Сладостей не предлагаю, но, может, хоть гренки?

— Хорошо, — согласилась Юля. — Какой план? — повторила она, когда они сели за стол.

— Прежде всего надо перестать эксплуатировать свою молодость. Ты прекрасная манекенщица, но это дело временное. Эпизод со стриптизом замнем для ясности. Это вообще не профессия.

— А как же Вашкевич говорил… — вскинулась Юля.

— Вашкевич говорил совсем о другом. Он сказал — и доказал! — что выступать в кабаре с раздеванием — не значит быть шлюхой. В этом я с ним согласна. Но это временная, можно сказать сезонная, работа. Прошла юность — и что ты дальше будешь делать? Поэтому первый пункт твоего плана: найти себе работу, не так плотно связанную с возрастом.

Юля совсем поникла.

— Мне Галынин предлагал работать инструктором по аэробике у него в театре, а я ему нахамила.

— Что ты ему сказала?

— Уже не помню. Что пока не решила, чем буду заниматься. В этом роде.

— Ну, это еще не самое страшное хамство. Позвони и скажи, что ты согласна. Прекрасная работа, необременительная, как раз то, что ты умеешь делать. Да еще в театре! Это же так интересно! Будешь бесплатно ходить на все постановки. Он замечательный режиссер. Мы с Мирон Яковлевичем, пока он был жив, и с Даней не пропустили ни одного спектакля.

— Думаете, он меня возьмет?

— Он же сам предложил! Давай позвони Нине, она тебе даст его телефон.

— А что еще? — спросила Юля, оттягивая время. — Вы сказали, надо составить план.

Софья Михайловна задумалась.

— Я тоже могла бы предложить тебе работу. Это не помешает тебе работать у Галынина. Это заняло бы всего час или два в неделю.

— Что за работа?

— Почти то же самое, — начала объяснять Софья Михайловна. — Уроки гимнастики, но с упором на приемы самообороны. Я веду занятия в убежище для женщин, пострадавших от жестокости. Там есть и изнасилованные, но в основном — женщины, которых избивают мужья. По всему цивилизованному миру таких приютов полно, а у нас — единицы. Как тебе такой план?

— Я не буду принимать участия в сеансах, где все по очереди встают и говорят: «Я — жертва насилия», — отрезала Юля.

— А тебя никто и не приглашает. Я говорю об уроках самообороны. Сможешь?

— Наверно, — неуверенно проговорила Юля. — Это что, будет считаться как терапия?

Софья Михайловна взглянула на нее сурово.

— Тебе полезно убедиться, что есть на свете женщины гораздо несчастнее тебя, и попытаться им помочь. Наш приют называется «Не верь, не бойся, не прощай».

— Мне нравится! — просияла Юля, а Софья Михайловна со вздохом подумала, какой же она еще ребенок.

— Я тебе адрес запишу, — сказала она. — Позвони Галынину, договорись, потом в зависимости от этого согласуем расписание. Предупреждаю: в приюте работа бесплатная.

Юля уже снова нахмурилась.

— В суде была женщина, вдова Головничего. Он ее страшно избивал. А она его покрывала. Обвиняла меня, говорила, что от меня бы не убыло, могла бы и потерпеть. Ей было совершенно все равно, что муж хотел изменить ей со мной, что он много раз ей изменял с другими женщинами. Что он над ней измывался. Как такое может быть?

— Это колоссальная проблема, — признала Софья Михайловна. — В «женском вопросе» наши стандарты, можно сказать, ниже уровня моря. Женщины себя не ценят. Ладно бы мужчины их не уважали, они сами себя не уважают! Мне приходится выслушивать столько душераздирающих историй! Спрашиваю: «Зачем вы все это терпите?» Ответ стандартный: «А куда ж денешься?», «Какай-никакой, а муж» и так далее.

— Почему же они все-таки к вам обращаются? — спросила Юля. — Эта Мирослава, жена Головничего, ни за что не обратилась бы.

— Большинство «ломается» на детях, — ответила Софья Михайловна. — Себя им не жалко, а вот детей жалко. Меня другое поражает: все эти женщины — не от сохи. В школе учились, на выборы ходили, о Конституции что-то такое слыхали, телевизор смотрят. Но все это проходит мимо них, они к себе никак не применяют разговоры о правах человека, о личной неприкосновенности. Смотришь им в глаза и видишь пропасть. Им и в голову не приходит, что все это и про них тоже писано.

— А как в других странах? — Юле становилось все интереснее и интереснее.

— Представь себе, то же самое! Я просто поражаюсь. С одной стороны, довели свою эмансипацию до того, что если пропустить их вперед в дверях, они это воспринимают как личное оскорбление. В суд готовы иск подавать! А с другой — миллионы женщин в Англии, в Италии, в США страдают от побоев и не решаются пожаловаться в полицию или обратиться в центр помощи, хотя там, в отличие от нас, этих центров — пруд пруди!

— Но все-таки, почему так происходит? — допытывалась Юля.

— Я много об этом думала, — вздохнула Софья Михайловна. — Приходится признать, что мужики, даже самые тупые, подходят к делу довольно тонко. Ну, начнем с того, что женщин статистически больше. Многие боятся одиночества, хватаются за любое предложение. У мужчины вырабатывается устойчивое убеждение, что «он ее осчастливил».

Юля фыркнула.

— Ну, не все же у нас такие мужеедки, как ты! И «Я ее осчастливил» — это только начало. Подрыв самоуважения у женщины начинается не с битья. Начинается обычно с оскорблений. «Я тебе говорил, но разве ты с твоими куриными мозгами можешь что-нибудь запомнить?», «Тебя никто не спрашивает», «Твое дело молчать и слушать», «Не суйся, твое мнение никому не интересно», «Неужели ты думаешь, что такую идиотку, как ты, могли повысить в должности?» Я упрощаю и огрубляю, — пояснила Софья Михайловна, — но схема примерно такая. Потом разговор на повышенных тонах, стук кулаком по столу, ну а потом уже и рукоприкладство. К этому времени ее самооценка уже подорвана.

— Я не такая, — сказала Юля.

— Нет, ты не такая, и этому можно только радоваться. Но, если будешь у меня работать, не вздумай учить их уму-разуму. Твое дело — самооборона.

— Что ж я, по-вашему, дура, что ли? — обиделась Юля. — У меня нет привычки лезть людям в душу.

— Вот и хорошо. Пойми, в отличие от тебя большинство женщин любят секс и нуждаются в нем. По статистике, в восьмидесяти процентах случаев вслед за побоями наступает сексуальный контакт. Женщины начинают воспринимать его как награду: побил, зато потом полюбил. Это еще один фактор, заставляющий их терпеть.

— Это что, как собака Павлова? — презрительно спросила Юля.

— Не надо их презирать, — нахмурилась Софья Михайловна. — Представь себе, женщинам трудно жить без секса. Они тоскуют, чувствуют себя неполноценными, даже болеют. Старайся их принимать такими, как есть. Главное, мне нравится, что ты заинтересовалась. Следующий пункт плана: Даня.

— Он меня ждет, — сказала Юля. — Я ему с дороги позвонила.

— Вот и прекрасно. Позвонишь Галынину — свяжись со мной.

— Хорошо. — Юля встала. — Спасибо вам за все. Давайте я посуду вымою.

— Беги, я сама вымою. И не благодари меня. Я в этом деле лицо заинтересованное.

— Вы правда не против, что мы встречаемся?

— Вот глупенькая, — покачала головой Софья Михайловна. — Я люблю Даню. Его счастье для меня — все. Если ты можешь сделать его счастливым…

— В том-то все и дело, что я не знаю! — Опять на глазах у Юли выступили слезы.

— Не спеши. Время у вас есть.

Они попрощались, и Юля ушла.

Даня не просто ждал ее: он ждал ее во дворе бабушкиного дома. Этого она не ожидала.

— Давно ты тут сидишь?

— С тех пор, как ты позвонила. Ну, как тебе «третья степень»?

Он обнял ее, и Юля вдруг поняла, что уже начинает к этому привыкать: не шарахается, не замирает, не пытается его оттолкнуть.

— Ничего страшного, — сказала она, — все нормально. Мне надо Нине позвонить.

— Пошли ко мне, — предложил Даня. — От меня позвонишь.

Они сели в ее машину и переместились с Сивцева Вражка в Калошин переулок. Поднялись на девятый этаж. Даня снова обнял Юлю.

— Погоди, дурной, говорю же, мне надо Нине позвонить.

— Успеешь.

— Твоя бабушка говорит, что надо составить план и неукоснительно ему следовать.

— Что-то слышится родное, — с улыбкой кивнул Даня. — Ладно, звони.

Юля позвонила Нине и попросила номер Галынина.

— Могу соединить в режиме конференции, — предложила Нина.

Соблазн был велик, но Юля отказалась.

— Нет, я должна сама. Это моя новая трудотерапия.

— Ну, как скажешь. — Нина переслала ей номер эсэмэской, и Юля тут же ввела его в память своего сотового.

Звонить было страшно. «Может, сейчас стирать придется», — подумала она.

— Ну? Ты чего? — ласково спросил Даня.

— Мне страшно, — призналась Юля. — Он мне работу предложил, а я его отшила, как последняя дура. Вдруг он теперь меня пошлет куда подальше?

— Не пошлет. А пошлет, так сам будет последний дурак. Звони.

Юля позвонила и, заикаясь от волнения, сказала, что, если предложение еще в силе, она согласна.

— Отлично, — раздался в трубке сильный, мужественный голос Галынина. — Когда вы сможете прийти? Сегодня суббота и уже поздно… Давайте завтра.

— Завтра же воскресенье, — робко напомнила Юля.

— Театры работают по воскресеньям, — ответил Галынин. — Это для вас проблема?

— Вовсе нет, — поспешно заверила режиссера Юля. — Я привыкла работать в любые дни… — Тут она густо покраснела, вспомнив свое последнее место работы.

Галынин этого не увидел, зато Даня увидел. Он крепко обнял ее, поцеловал свободную от телефона щеку. Юля рассеянно отмахнулась, но он не внял.

— Вот и хорошо, — говорил тем временем Галынин. — Приходите к двенадцати.

Выяснив, что она на машине, он подробно рассказал ей, как проехать к служебному входу в театр, где запарковаться, добавил, что вахтер будет предупрежден, главное, чтоб не забыла паспорт.

— Я всегда ношу его с собой, — сказала Юля.

— Прекрасно. Жду вас завтра в двенадцать.

Юля отключила связь. Надо было позвонить маме, но сидевшее в ней злое начало подтолкнуло ее этого не делать. К тому же Даня не давал ей покоя, глубоко внутри у нее уже мчались, нагоняя друг друга, опаздывающие поезда, и она отложила телефон.

Дане хотелось не спешить, у него был составлен свой план, как заставить ее полюбить свое тело, но Юля смешала все его планы, и, примерно в то самое время, когда и ее родители, они с Даней тоже занялись сексом. Только это был секс юных — жадный, голодный, нетерпеливый. Поезда сталкивались, внутри царила паника, но это была веселая паника. Когда пыль наконец осела и их тела всплыли на поверхность, Даня спросил, прижимаясь к ней:

— Опять сбежишь?

— Нет, — тихо ответила Юля. — Сама не понимаю, что на меня тогда нашло.

— Давай не будем об этом.

— Нет, давай будем. — Юля приподнялась на локте. — Я злая, понимаешь? Мне хотелось сделать тебе больно.

— Тебе хотелось сделать себе больно, — сказал Даня. — И ты не злая, ты… вреднючая.

Он проговорил это с такой нежностью, что у нее все растаяло внутри. А Даня начал ее целовать — неторопливо, подробно, не упуская ни одного кусочка подсвеченной солнцем изнутри кожи. На этой коже не осталось шрамов, все они были спрятаны глубоко внутри. Ему хотелось проникнуть внутрь, туда, где солнце, и туда, где притаилась черная тень. Но когда он коснулся губами того места, где можно было войти в нее, проникнуть внутрь, она взвилась, как подхлестнутая крапивой.

— Ты что делаешь?

— Глупенькая, — принялся успокаивать ее Даня, — ты что, книжек не читаешь, телевизор не смотришь? Это не стыдно. Я хочу, чтоб тебе было хорошо. Ну, не бойся. Тебе понравится, вот увидишь.

Но Юля никак не могла расслабиться. Ее тело напряглось, она была похожа на закрученную до отказа пружину, готовую вот-вот развернуться и выстрелить в любую сторону. Однако и Даня был упорен.

— Ну, хорошо, а так? Так можно? — Он подтянулся повыше и начал ласкать ее пальцами. — Я ведь уже был там. И все было ничего.

Его искусные пальцы ловко и незаметно делали свое дело. Наконец тугая пружина ослабла, а внутри вновь тронулись спешащие навстречу счастливому крушению поезда. Юля нетерпеливо задвигалась вместе с ним. Он снова прижался к ней губами, а она уже не могла ни бояться, ни сопротивляться, она только торопила вместе с ним желанную развязку.

В ту самую секунду, когда последовал взрыв, зазвонил ее брошенный на столе мобильник. Ни один из них был не в состоянии оторваться от другого и что-то предпринять, поэтому телефончик десяток раз сыграл веселое «рондо алла турка» Моцарта и затих.

— Надо встать. Надо же встать, — томным, совершенно обессиленным голосом протянула Юля, не двигаясь с места. — Я знаю, это мама звонила. Надо было ей позвонить.

— А что ж ты не позвонила? — столь же лениво и томно откликнулся Даня.

— Дура потому что. Я на нее разозлилась.

— Разозлилась? Ты? На свою маму? — Даня приподнялся на локте. — А что случилось?

— Понимаешь, у меня отец объявился. Двадцать лет его не было, а тут вдруг — на тебе! И она говорит, что любит его. Что он хороший.

Даня вскочил, как подброшенный пружиной.

— Раз она так говорит, значит, так и есть. Вставай давай. Ты что, ревнуешь?

— Да, наверно. Глупо, да?

— Это не глупо, это… — У Дани слов не нашлось. Он силой стащил ее с постели и подтолкнул к знакомому снимку: мужчина одной рукой обнимает женщину, а другой держит на сгибе локтя маленького мальчика. — Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Помнишь?

Юля чуть отстранилась и перевела взгляд со снимка на его лицо. Он был страшно зол! Она ни разу не видела его таким. Он был просто вне себя от ярости!

Даня тоже повернулся к ней лицом.

— Я его совершенно не помню. Много раз пытался вспомнить… ну хотя бы этот снимок. Где это было? Когда? Что я чувствовал? У меня ничего не получалось. Все, что я знаю, я знаю от деда и бабушки. Они мне рассказывали, какой он был хороший. Какая мама была хорошая. Я верил, но я не мог себе представить. Все это было понарошку, как дети говорят. Но если бы вот сейчас он вошел сюда… Если бы вдруг оказалось, что это было недоразумение, ошибка, что он потерял память, как в сериалах, или все это время пролежал в коме и только теперь очнулся… Да если бы даже выяснилось, что он в тюрьме сидел, все равно я был бы рад. Я бы напился от счастья, я бы на улицах горланил, что мой отец жив! Мы бы оба напились на радостях, шатались бы по кабакам и пели песни. Мы бы всю дорогу ходили обнявшись и лупили бы друг друга по спине! Чтобы только знать, что мы оба здесь! Звони!

Он бросился к столу и протянул ей телефон. Юля плакала.

— Я не такая, как ты, — всхлипывала она. — Ты хороший, а я…

— Вреднючая, — подсказал Даня. — Звони давай!

Юля набрала номер, а Даня, натянув на себя джинсы и бросив ей свою рубашку, из деликатности вышел из комнаты.

— Мамочка…

— Юля, где ты? Мы уже не знаем, что и думать, мы с ума сходим! Ты на часы посмотри!

«Мы». Значит, он пришел, и они волнуются вместе. И она ему все рассказала. Юля усилием воли подавила горькое чувство ревности.

— Мамочка, не волнуйся, я у Дани. Поговорила с его бабушкой, а он меня во дворе ждал… Со мной все в порядке…

— Это ты знаешь, что с тобой все в порядке, а я нет! Никогда так больше не делай!

— Прости. Не сердись. Я больше не буду. Мам, у меня хорошие новости. Я работу нашла. В театре у Галынина. И у Софьи Михайловны в приюте. Это долго объяснять, я тебе лучше дома расскажу.

— А когда ты вернешься? — спросила все еще расстроенная и сердитая Элла.

— Я? Скоро вернусь, — пообещала Юля. — Можно мы с Даней вместе придем?

— Нет, это, пожалуй, неудачная идея. Ты же знаешь, я всегда рада Дане, но сегодня лучше приходи одна. Тебе надо познакомиться с отцом. Давай скорее.

— Ладно, — покорно проговорила Юля и отключила связь.

Впервые в жизни ей до смерти не хотелось домой. Она всунула руки в рукава Даниной рубашки и закатала их до локтей. Потом ей в голову пришла озорная мысль. На полу валялся его брючный ремень. Юля подняла его, выскользнула из рубашки, расправила рукава, свернула рубашку жгутом и завязала узлом на бедрах, а ремнем перетянула себя по соскам и застегнула на последнюю дырочку. В таком виде Юля походкой манекенщицы вышла в соседнюю комнату.

— Наш ответ мужскому шовинизму, — объявила она.

Даня покатился со смеху. Юля подошла и обняла его.

— Ты не передумал насчет того, что тогда говорил? Ну, чтобы нам пожениться? Ну, помнишь, в ту ночь?

— Нет, не передумал.

Она прижалась к нему, потерлась щекой о его голое плечо.

— Может, все-таки поедем ко мне вместе, а? Мама просит, чтоб я ехала одна, но мне как-то страшно… А так я могла бы тебя представить как законного жениха. Давай поедем вместе, а?

— Юля, ты же никогда ничего не боялась! Мне Нина рассказывала, как ты бросалась на ментов, когда они пришли ее арестовывать. Она говорит, ты их чуть не покусала! Чего же ты теперь боишься?

— Это не я, а Кузя их чуть не покусал. Я боюсь… Это трудно объяснить. Ну вот что я ему скажу?

— Иди одевайся, — велел ей Даня, — а то мама опять начнет волноваться. Что ты скажешь? Как насчет: «Здравствуй, папа»? С этого обычно начинают разговор. А потом: «Как поживаешь? Как у тебя дела?» Это тоже очень помогает. Он что-нибудь ответит, и разговор пойдет, вот увидишь. Потом все мне расскажешь. — Он вдруг схватил ее за плечи. — Я не передумал, но бывает форс-мажор. На трусихе я не женюсь, так и знай.

Юля стала одеваться — грустная, поникшая. Даня сразу же пожалел ее, принялся утешать.

— Ну что ты, малыш? Что сразу нос на квинту? — употребил он любимое выражение своей бабушки. — Он тебя не съест, зуб даю!

— Знаю. Нет, я не о том… Вот ты говоришь, что женишься…

— Точно. Пацан сказал — пацан сделал. Можешь не сомневаться. Железно. Кстати, ты-то пойдешь за меня? Ты мне еще не сказала.

— Да я-то пойду, только я рядом с тобой дура набитая.

— Ты… с чего это взяла? — оторопел Даня. — Погоди, может, ты мне зубы заговариваешь? Чтобы домой не ехать? Так я тебя сам отвезу. Сейчас возьму за шкирман и в машину.

— Да ну тебя, — отмахнулась Юля, — сама доеду. Вот смотри: я в институте не училась, даже школы не окончила. Если на то пошло, я и целоваться толком не умею!

Тут Даня вынужден был признать ее правоту.

— Положение блестящее, но не безнадежное. Даю крэш курс, чтобы ты не комплексовала. Становишься ко мне лицом. Ближе. Наклоняешь голову набок.

— В какую сторону? — спросила Юля.

— Да какая, блин, разница! Лишь бы не в ту же, что и я. Но я подстроюсь, ты не волнуйся. Это чтобы нос не мешал, — торопливо пояснил Даня. — Так, теперь чуть-чуть приоткрой рот. — Он поцеловал ее крест-накрест. — Все, основное схвачено. Умница. Изыски будем осваивать на втором уроке. Ты что, еще не одета? Ты же умеешь одеваться как пожарник! Плохо, Королева! Садись, «два». Давай дневник. Завтра с утра с родителями.

Все-таки на Даню можно было положиться. Он сумел ее рассмешить. Юля оделась, причесалась, умылась и немного успокоилась. Но ей хотелось еще хоть чуть-чуть потянуть время.

— Даже ни разу не сказал, что любишь, — буркнула она.

Он взял ее за плечи, внимательно и серьезно заглянул в глаза.

— С первой секунды. Ты открыла дверь, я тебя увидел и понял, что погиб.

Они снова поцеловались. Даня предложил отвезти ее домой в ее собственной машине.

— Думаешь, я по дороге сбегу? — криво усмехнулась Юля.

— С тебя станется, — ответил он.

Тут они оба вспомнили, что случилось, когда она уезжала от него в прошлый раз, и, как по команде, перестали улыбаться.

— Это была неудачная шутка, извини, — сказал Даня.

— Это была моя неудачная шутка, извини, — в тон ему ответила Юля.

— Только не убивай, — продолжал он, — я все-таки хочу спросить: тебя не тянет под душ?

— Нет.

— Вот и хорошо.

Напоследок он взял какой-то плоский квадратный предмет, аккуратно упакованный в бумагу и перетянутый шпагатом.

— Вот. Это тебе.

— Что это?

— Подарок. Анкилозавр, помнишь? Я его увеличил и обрамил. Повесишь дома. Вот он точно ничего не боялся со своей палицей.

— Покажи, я хочу посмотреть.

— Ну ты же видела! Все уже упаковано, зачем сейчас разворачивать? Юлька, опять ты время тянешь! Дома развернешь, родителям покажешь, будет о чем поговорить.

Даня быстро домчал ее до дому, поставил машину и протянул ей ключи.

— А как же ты теперь до дому доберешься? — спросила Юля.

— Тоже мне бином Ньютона! На метро, как все нормальные пацаны.

— Я дала бы тебе свою машину, — разволновалась Юля. — Но мне завтра к двенадцати ехать к Галынину.

— Да успокойся ты! — Даня довел ее до подъезда. — Что я, по-твоему, не простой пацан? Доберусь! Иди, тебя там ждут.

Они торопливо поцеловались, и Юля скрылась в подъезде.

Глава 17

Дома, когда она разделась в прихожей и поправила волосы, ее встретила взволнованная Элла и… тот самый, она узнала его сразу: худой и загорелый. Его прекрасные золотисто-каштановые волосы слегка поредели и выгорели на солнце, но, в общем, он был довольно красивый, это Юле пришлось признать. Она видела в нем не отца, а человека, в которого влюблена ее мать.

Страницы: «« « ... 1011121314151617 » »»