Синдром Настасьи Филипповны Миронова Наталья
Галынин протянул ей руку, и Юля пожала ее. У него было энергичное и крепкое, но не костоломное рукопожатие. Он проводил ее к выходу и напоследок еще раз напомнил:
— Завтра в одиннадцать.
Из театра Юля уехала окрыленная и прямо с дороги позвонила Нине:
— Ты дома? У меня столько новостей, ты умрешь. Можно к тебе? Еду.
На этот раз Юля решила не повторять вчерашних ошибок и позвонила матери.
— Я заеду к Нине.
— А почему не домой? — расстроилась Элла. — Мы же в гости идем. Мы же договаривались!
— Ой, ну, мам, сейчас еще трех нет, а в гости к семи. Я все успею.
— Юля, прошу тебя. Ты попадешь в пробку…
— Сегодня воскресенье, какие пробки? Она меня ждет. Я должна ей все рассказать.
— А мне ты не хочешь все рассказать?
— Мам, ну ты чего? Ты уже все знаешь, а она нет.
— И все-таки лучше бы ты отложила этот визит на другой день.
— Да я быстро. Я все успею.
Расстроенная, Элла сделала то, чего не делала никогда: позвонила Нине и попросила побыстрее выпроводить Юлю, но так, чтобы Юля об этом не знала. Однако Нина не стала разводить дипломатию. Она выслушала Юлины новости вкратце и тут же скомандовала:
— А теперь марш домой. Мама волнуется, а ты…
— Она тебе звонила?
— Звонила, — подтвердила Нина, — и просила тебе не говорить. Поэтому сейчас ты поедешь домой и ничего ей не скажешь. И будешь слушаться, а не то мы поссоримся, и я вычеркну тебя из завещания. Не сошью тебе платье на свадьбу. У меня, между прочим, есть одна симпатичная тряпочка на примете. Отрез небольшой, но на тебя как раз хватит.
— Ой, покажи! — тут же оживилась Юля.
— Если будешь вести себя хорошо. Я тебе удивляюсь: у тебя отец нашелся, мама счастлива, а ты ей все портишь. Живо домой и попроси у нее прощения.
— Ты велела ничего не говорить, — угрюмо буркнула Юля.
— Я велела сделать вид, будто ты не знаешь, что она мне звонила. Юлька, она была в таком отчаянии! Она плакала! Как тебе не стыдно? Это же твоя мама! Лучшая мама на свете!
— Мне кажется, я ей больше не нужна, — прошептала Юля.
— Ну, значит, ты такая же дура, как твоя Салям. Хотя она-то как раз была права: матери было на нее наплевать. А твоя мама… Дуй давай отсюда, чтоб глаза мои тебя больше не видели! А не то я на тебя Кузю натравлю!
Все-таки на пороге она поцеловала свою глупую плачущую подружку.
— Прекрати реветь, а то еще в аварию попадешь. Может, тебе машину дать? Или шофера?
— Сама доеду.
— На вечер Никита дает вам лимузин. Чтобы вы могли в гостях нормально оттянуться, выпить и спокойно ехать домой.
— Оттянуться? У какой-то старухи?
— Юля! Она твоя бабушка! У меня вот, например, ни бабушек, ни дедушек отродясь не бывало. А Никита свою бабушку боготворит, и я его прекрасно понимаю. И Даня свою — тоже.
— У Дани хорошая бабушка, — упрямилась Юля.
— А у тебя, думаешь, плохая?
— Я не знаю, — с тоской вздохнула Юля. — Даня свою бабушку всю жизнь знает, и Никита свою — тоже, а у меня все с бухты-барахты.
— А я тебе знаешь что скажу? Жаль, сейчас времени нет, но как-нибудь на досуге я обязательно расскажу, — пообещала Нина. — Я всю жизнь думала, что мой отец — сволочь, склочник, приспособленец и подхалим, как у Булгакова говорится. Только мой еще к тому же жадина и скупердяй, за копейку удавится. А Никита обнаружил, что он мне никакой не отец! И представь, мне тоже поплохело с бухты-барахты. Я даже плакала, как дура, и попрекала его, зачем он полез это выяснять. Это целая детективная история! Зато теперь я рада, что могу о нем больше не думать и его генов в себе не искать. В общем, давай домой. И не смей огорчать маму. И отца, и бабушку. А то я подговорю Даньку, и он на тебе не женится.
Эта последняя угроза заставила Юлю улыбнуться. Он всхлипнула и поцеловала Нину. А потом поехала домой. На душе у нее было тошно или, как говорила та же Нина, «сумно». Никого, казалось, не интересовало, что она нашла себе новую интересную работу, что ее хорошо приняли, что первое занятие прошло успешно. Всех волновала только поездка к никому не известной бабушке-генеральше. Юле эта бабушка почему-то заранее представлялась чванной, скучной и злобной. Она будет рассматривать ее, Юлю, холодным взглядом через лорнет, как манекен в витрине, и, конечно, останется недовольна. И все будут винить в этом Юлю. Она запретит сыну жениться на маме, хотя сам он вроде ничего, и мама ей этого не простит.
К тому времени, как Юламей добралась до дому, она уже довела себя до истерического состояния. А Элла никак не помогла ей успокоиться.
— Вот, поешь, — сказала она, выставляя перед дочкой обед на кухонном столе, — прими душ и начинай одеваться. Ты же провозишься часа два, я тебя знаю.
— Могу вообще не ехать.
— Юля, мы это уже обсудили. Ты поедешь и будешь вести себя прилично.
— А что, я обычно веду себя неприлично?
— Ты можешь бухнуть что-нибудь такое, что всем станет стыдно.
— Ладно, буду вообще молчать.
— Юля, ну что за бес в тебя вселился? Думаешь, мне не страшно? Я даже не знаю, что надеть!
Это была хотя бы знакомая территория.
— Надень тот костюм цвета спелой сливы. Тебе очень идет. И как раз по погоде. Будет очень прилично.
— Умница моя! А ты что наденешь? — тут же встревожилась Элла. — Только я тебя умоляю: никаких джинсов, никаких этих твоих «Док Мартинов». Надень нормальное платье и туфли. Нам лимузин дают на весь вечер, можно не бояться погоды!
Юле как раз назло всем хотелось натянуть джинсы и громадные черные башмаки «Доктор Мартин». При своем высоком росте она в них смотрелась классно. Впрочем, Юля всегда смотрелась классно, что бы на ней ни было надето. И даже если вообще ничего.
Она молча поела, приняла душ и начала выбирать себе наряд. Тысячи злых и озорных мыслей проносились у нее в голове. У нее было множество вызывающих прикидов. Интересно, что скажет ее чопорная бабушка, если узнает, что внучка работала стриптизершей? Но тут ее как обухом хватила мысль: а что скажет бабушка, если узнает, что она убила человека? Юля тут же напомнила себе, что никого не убивала, что это был несчастный случай, но легче ей не стало.
Наконец она выбрала то самое платье, в котором была на приеме у Никиты после суда — сшитое Ниной платье в синюю и белую полоску с синим отложным воротничком. По всему лифу до самого подола шел центральный шов, и полоски сходились к нему елочкой. Правда, этот «матросский костюмчик» оставлял спину, плечи и руки голыми, но Юламей надела поверх него белый шелковый жакет.
— Очень красиво, — одобрила Элла, войдя в ее комнату. — Дай я тебе воротник поправлю. — И она аккуратно выложила воротничок поверх жакета. — Не мазюкайся слишком сильно, лучше вообще без косметики.
— Мам, мне уже скоро двадцать лет. Давай лучше я тебя подкрашу.
— Не надо, не надо! — испугалась Элла, но Юламей была непреклонна.
— Только реснички подчеркнем, никаких обводок. Мы же едем в лимузине, это кое к чему обязывает.
Она усадила Эллу на стул, слегка подкрасила ей верхние веки бронзовой тенью, ловко, как только они с Ниной умели, сделала во внутренних уголках глаз более светлые точки и покрыла ресницы черной тушью.
Элла пришла в ужас.
— Это называется «подчеркнем реснички»? Да я сама вижу свои ресницы без всякого зеркала!
— Зато тебе обалденно идет! Смотри, какая ты у меня красивая!
— Недавно ты назвала меня старой.
— Сто лет будешь попрекать? Все, давай теперь я. — Юля заняла место матери на стуле перед зеркалом. — Да, губы накрасить не забудь. Мам, знаешь, что мне Софья Михайловна сказала? — При этом она начала точными, тренированными движениями наносить грим. — Что женщинам нужен секс. Что они без этого болеют. У тебя такое было?
Элла присела на ее кровать.
— Да, доченька, нашла ты время и место для разговора…
— А что такого? Мы пока, слава богу, одни.
Элла поняла намек, но в спор вступать не стала.
— У меня долгое время ничего такого не было. Но потом, когда я встретила твоего отца… Нет, это появилось далеко не сразу. Честно говоря, через много лет после твоего рождения. До этого я действовала через силу. Но потом… да, это появилось. Я начала тосковать по нему. И вот теперь он есть. Ты позволишь мне быть счастливой?
Юля бросилась к ней с одним накрашенным и одним ненакрашенным глазом.
— Ну как ты можешь так говорить?
— Перестань, — остановила ее Элла, — а то сейчас тушь потечет.
— У меня водостойкая тушь, — возразила Юламей.
— Водостойкой туши не бывает. Садись и давай заканчивай, скоро машина придет.
— Мам, ну скажи, — Юля вновь взялась за кисточку, — ты его любишь?
— Я поняла одну важную вещь, — сказала в ответ Элла. — И это гораздо важнее того, люблю я его или нет. Может быть, и ты когда-нибудь это поймешь. Он меня любит.
Глава 18
В машине Юламей неизвестно почему снова начала падать духом. Ей было страшно, ей хотелось, чтобы лимузин ехал помедленнее, чтобы он сломался, чтобы попал на Садовой в какую-нибудь безнадежную пробку. Но ничего не случилось, они благополучно добрались до громадного дома, о котором когда-то слагал стихи Маршак, въехали во двор, шофер высадил их у подъезда.
Там их и встретил Феликс.
— Я в окно увидел, как вы въезжаете. Думал, эта штука загибается под прямым углом, — кивнул он на нелепый, карикатурно длинный автомобиль. — Ну идемте.
И он распахнул перед ними дверь подъезда.
Квартира оказалась громадной. У Даниной бабушки была большая квартира, у Нины с Никитой еще больше, но там все было по-другому. А здесь стояла какая-то гулкая тишина. Квартира казалась пустой и темной. Необитаемой. Юля невольно поежилась.
— Это я еще толком не вселился, — угадал ее чувство Феликс. — Вот перевезу книги, и станет веселей.
— Вы хотите увезти сюда мою маму? — спросила Юламей, снимая плащ.
— Юля, ну мы же договаривались! — в отчаянии воскликнула Элла.
— А что я такое сказала?
— Ребенок правильно интересуется, — вступился за нее Феликс. — Я увезу сюда твою маму, если она сама захочет. Идемте.
Он повел их по длинному пустому коридору. Из-за какой-то двери вдруг выскочила невысокая немолодая женщина в белом фартучке и наколке. Юля поняла, что это прислуга.
— Вот, познакомьтесь, — сказал Феликс. — Это Серафима Казимировна, наша домоправительница.
Серафима Казимировна среагировала на два негритянских лица как положено: она оторопела. Но она не стала суетиться, сдержанно поклонилась, когда опомнилась, и произнесла только:
— Ну, вы мне скажете, Феликс Ксаверьевич, когда подавать.
— Непременно, Симочка, — улыбнулся он.
Они двинулись дальше и вошли в комнату, обставленную массивной старинной мебелью, но все-таки просторную. Верхняя хрустальная люстра не горела, были включены только несколько боковых светильников. Юля успела краем глаза заметить рояль, но вообще-то она ничего не видела, ее взгляд был прикован к женщине, поднявшейся им навстречу.
Высокая, худощавая, она была в черном шелковом платье с белым пикейным воротничком-стойкой и такими же белыми пикейными манжетами. Ее тонкое нежное лицо не изменилось при виде гостий, она лишь приветливо улыбнулась, здороваясь, и протянула Элле, а потом и Юле узкую хрупкую руку.
Феликс представил их.
— Это Элла Абрамовна Королева, — сказал он. — А это Юламей, ее… наша дочка. А это моя мама, Божена Яновна.
— Юламей… Какое красивое имя. Садитесь, прошу вас, — Божена Яновна повела вокруг себя этой обалденно узкой аристократической рукой.
— У вас тоже красивое имя, — отозвалась Юламей. — А меня все зовут просто Юлей.
— Хорошо, я тоже буду звать тебя Юлей, — чуть наклонив голову, согласилась Божена Яновна и повернулась к Элле: — Как вы добрались, Элла Абрамовна?
— Как правительство, — улыбнулась Элла. — В девятиметровом лимузине. Это нам Юлины друзья одолжили.
— У Юли такие друзья? С лимузинами? — удивилась Божена Яновна.
— Моя подруга Нина в прошлом году вышла замуж за олигарха, — начала объяснять Юля. — Но он вообще-то ничего, он клевый…
Она замолкла под грозным взглядом матери.
— Ничего, детка, продолжай, — ободрила ее Божена Яновна. — Когда разговаривают сыновья Феликса, я больше половины слов не понимаю. Я привыкла. Мне даже нравится.
— Ну, в общем, он хороший, веселый такой, добрый… И совсем не старый. — Тут уж сама Юля смутилась чуть ли не до слез. — Я хочу сказать, он не похож на олигарха. Они все старые и противные. И норовят жениться на молоденьких манекенщицах. Я сама была манекенщицей, я знаю. А Никита совсем другой. Он купил моей подруге Дом моды, я там иногда выступаю. То есть я больше не буду манекенщицей, но если Нина попросит, то конечно. Она модельер. Если хотите, я приглашу вас на показ. У нее очень красиво.
— Спасибо, договорились. — Если и прозвучала в голосе Божены Яновны легкая насмешка, то совсем необидная. — О вас мне Феликс рассказывал, — повернулась она к Элле, — но мне хотелось бы самой услышать. Может быть, мы пойдем к столу? Феликс, покажи, где вымыть руки.
Феликс показал гостьям ванную, они вымыли руки, после чего все прошли в другую комнату — столовую. Здесь тоже стояла тяжелая старинная мебель, но горел верхний свет. Серафима Казимировна, или просто Симочка, как все ее звали, подала закуски. Пока Божена Яновна расспрашивала Эллу о работе в УДН, Юламей принялась исподтишка жадно разглядывать свою новоявленную бабушку.
В детстве, когда она рисовала принцев и принцесс, эту женщину она изобразила бы королевой. Юля вспомнила, как ее впервые повели в Большой театр на «Лебединое озеро». «Владетельная принцесса» — значилось в программке. Что такое «владетельная», она не знала, но, когда попросила маму показать ей принцессу, Элла указала на пожилую даму в длинном платье. Маленькая Юламей расстроилась. Ей казалось, что это какая-то неправильная принцесса, раз она такая старая, и у нее уже есть сын. Сейчас она улыбнулась своему детскому воспоминанию.
Но главное было в другом: эта женщина, похожая на королеву, не была ни чванной, ни надутой, ни даже строгой! У нее был легкий польский акцент — пленительный, женственный, неуловимый. Казалось, ее речь чуть-чуть присыпана сахарной пудрой. И держалась она совсем просто, и сидеть с ней за одним столом не было мучением.
Феликс попросил Эллу рассказать, как ее вербовали в разведку. Она рассказала, как в детдоме ее звали Варварой, как вместо этого не нравившегося ей имени придумала себе другое, Элла Абрамовна, рассказала о Нечипоренко М. Н., начальнике паспортного стола, словом, обо всем, о чем когда-то рассказывала Феликсу. Юламей все это время ревниво следила за Боженой Яновной. Нет, ее не шокировало известие о том, что мама из детдома. Она смеялась рассказу о еврейском происхождении Линкольна и Пушкина. Только когда мама рассказала про речь Брежнева на XXV съезде КПСС, Божена Яновна воскликнула:
— Слышал бы это мой покойный муж! — и оглянулась на портрет бравого военного на стене.
— Вы его любили? — спросила Юламей.
— Юля, тебе не пять лет… — возмутилась было Элла, но Божена Яновна ласково ее остановила.
— Ничего, я отвечу. Юля моя внучка, она имеет право знать. Нет, я не любила его. Но я была ему благодарна, он сделал мне очень много хорошего. Мой муж был человеком чести. Он спас от ареста всю мою семью, включая нашу батрачку Ганну, мать Серафимы. Он всех вывез из Польши и устроил здесь, в Москве, хотя это было немыслимо трудно. Ганна тогда была беременна, муж у нее погиб в сорок пятом, Симочка здесь и родилась. И потом он всю жизнь нас оберегал. Он подарил мне Феликса, — Божена Яновна бросила полный любви взгляд на сына. — Когда Феликс отказался идти в военное училище, муж был страшно недоволен, но все-таки помог ему. Странное дело: он сам пострадал до войны, был репрессирован, ненавидел Сталина, но все-таки служил этой власти верой и правдой. Потому что давал присягу. Женитьба на полячке очень повредила его карьере, хотя он и сам по отцу поляк, но он ни разу меня не попрекнул, не дал понять, что жалеет. Брежнева он презирал, но все-таки считал, что стране нужен сильный лидер, и, раз его нет, его надо создать искусственно. К счастью, он умер еще до того, как Брежнева сделали маршалом, наградили именным оружием, орденом Победы… Для моего мужа это стало бы страшным ударом. Он знал истинную цену наградам.
— Но смеяться над тем, как Элла использовала речь Брежнева в свою защиту, не стал бы, — вставил Феликс.
— Для него это был атрибут государственности — все эти съезды, бесконечные речи… — задумчиво произнесла Божена Яновна. — А впрочем, кто знает, может быть, и стал бы!
— Нет, мама, вспомни, как он не любил политические анекдоты.
— Я думаю, тут другое, — возразила Божена Яновна. — Он опасался доносов, репрессий. Давайте лучше поговорим о вас, — решительно предложила она.
— Мы с Эллой решили пожениться, — объявил Феликс.
— Я тоже замуж выхожу, — подала голос Юля.
Казалось, Божену Яновну ничем невозможно смутить.
— Тогда мы должны это отметить, — сказала она и вызвала Серафиму старинным устройством, стоявшим возле нее на столе. Оно напоминало миниатюрный гонг, только молоточек был закреплен на одной основе со звучащей мембраной и приводился в действие пружинкой. — Симочка, — обратилась она к пришедшей на зов домоправительнице, — принесите нам, пожалуйста, шампанского.
Юля не любила шампанское: ей нравилось только сладкое, но пить сладкое шампанское считалось дурным тоном, да и диету надо было соблюдать. Но она чокнулась со всеми и пригубила свой бокал.
— Расскажи о своем женихе, — попросила Божена Яновна.
— Самый клевый парень на свете. Умный, прикольный, работает у Никиты сисадмином. Про Никиту я уже рассказывала. Это Нинин муж.
— Прости, кем он работает?
— Системным администратором. Это такая компьютерная должность. Но он скромничает: на самом деле он не только сисадмин, он и программер, и веб-дизайнер…
— Юля, — засмеялась Божена Яновна, — твой рассказ с каждой минутой становится все интереснее. Мне он сам по себе доставляет удовольствие, даже независимо от темы. А имя у него есть, у этого вундеркинда?
— Конечно. Его зовут Даня Ямпольский. Он супер.
— Супер, — задумчиво повторила Божена Яновна. — Это еще одна должность?
— Это комплимент, — любезно пояснил ее сын.
— Мне хотелось бы с ним познакомиться. — Божена Яновна взглянула через стол на Юламей. — Ты не могла бы как-нибудь заглянуть с ним вместе?
— Обязательно, — пообещала Юламей, а сама подумала: «Интересно, Данька будет мандражировать так же, как я?» — У меня есть фотки, — сказала она вслух. — Хотите посмотреть?
— Конечно. Надеюсь, я правильно понимаю слово «фотки».
Юля извлекла из сумочки мобильник и показала Божене Яновне снимки.
— Ну, тут он дурака валяет, — добавила она.
— Хотелось бы видеть оригинал.
— Договоримся, — кивнула Юля.
— А когда свадьба?
— Я думаю, нам сначала надо поженить родителей.
— А я думаю… если ты, конечно, не против, — тут же уточнила Божена Яновна, — что стоило бы устроить двойную свадьбу. Надо будет пригласить всех твоих старших братьев и сестер, — взглянула она на сына, — и Костю с Тимой.
— Это мои сыновья, — кратко пояснил Феликс.
— Им всем трудно будет собраться на две свадьбы, — продолжала Божена Яновна.
— Я поговорю с Даней, — обещала Юламей. — Вдруг он еще передумает?
— О нет, мне так не кажется, — засмеялась Божена Яновна, и Юля поняла, что это комплимент. — Скажи, а где ты сейчас работаешь? Ты сказала, что больше не будешь манекенщицей, разве что если Нина попросит.
Наконец-то хоть кто-то спросил ее о том, о чем ей больше всего хотелось поговорить!
— С сегодняшнего дня, — гордо объявила Юламей, — я работаю в театре «Светотень» Николая Галынина. Инструктором по гимнастике, — добавила она уже тише.
— Как прошел первый рабочий день? — спросил Феликс.
— Классно!
И Юламей с жаром принялась рассказывать, как клево в театре, как тепло ее приняли, как все ее слушались, даже народные артисты.
— Я вышла на сцену… Нет, это не расскажешь. Подиум — это совсем другое, никакого сравнения. А сцена… Как будто я там родилась.
Она и не подозревала, что предрекает себе судьбу.
Вечер в доме бабушки прошел мирно и гладко. Договорились, что свадьбу начнут готовить прямо с завтрашнего дня, не дожидаясь окончательного оформления развода с первой женой Феликса: все равно это было делом решенным. Предстояло составить список гостей, всем разослать приглашения, заранее заказать ресторан, согласовать меню и оформление, заняться шитьем нарядов.
— Тут без вариантов, — сказала Юля, — Нина. И с рестораном Никита поможет.
После ужина все вернулись в гостиную, и Феликс попросил Божену Яновну что-нибудь сыграть. Она оказалась превосходной пианисткой: виртуозно и с прекрасным чувством стиля сыграла несколько пьес Шопена. В ее исполнении слышалась чисто польская щемящая грусть, объединяющая всех поляков до самого последнего неграмотного крестьянина со своим великим земляком и лишь изредка внятная посторонним.
— Вы могли бы выступать на сцене! — сказала восхищенная Элла, но Божена Яновна лишь грустно улыбнулась в ответ.
— Он был бы против? — догадалась Юля. — Ваш муж?
— Да, он был бы против, — подтвердила Божена Яновна. — В генеральской среде это было не принято. Женам полагалось сидеть дома. Нет, он не мешал мне играть. Куда бы его ни забрасывала служба, мы возили с собой рояль. Он даже гордился мной по-своему. Когда у нас бывали гости, всегда просил меня сыграть. Но выступать с концертами? Ездить на гастроли? Нет. Да и не так уж я хороша. На свете и без меня хватает хороших пианистов.
— Нет, мама, не скажи, — вмешался Феликс. — Ты изумительная пианистка и прекрасно это знаешь. — Он повернулся к Элле и Юле. — Как-то раз в конце 60-х Артура Рубинштейна уговорили поучаствовать в жюри конкурса Шопена в Варшаве. Он приехал, посидел, послушал… А когда его попросили поделиться впечатлениями, сказал: «Все играют прекрасно, но хочется взять секундомер и засечь, кто первым пришел к финишу».
Женщины засмеялись, хотя Юле пришлось с ходу догадываться, кто такой Артур Рубинштейн.
Потом гостьи стали прощаться: Божена Яновна старалась держаться бодро, но было видно, что она устала. Она расцеловала на прощание и мать, и дочь, взяла с них слово, что в самом скором времени они придут снова и приведут Даню Ямпольского.
По пути домой Юля прижалась к матери.
— Она славная…
— Смотри-ка, ты и другие слова знаешь, кроме «клевый» и «супер»!
— Да ладно, мам, хватит на меня нападать! Ей понравилось. Я не о том. Я хочу сказать, что квартира все-таки мрак! Неужели ты будешь там жить? И от работы далеко.
— Ничего, меня Феликс будет возить. Он же на машине. И он собирается вернуться к нам в «Лумумбу». — Иногда Элла по старой памяти все еще называла так Университет дружбы народов. — Скажи мне лучше другое: ты-то как ко всему этому относишься? Примирилась с тем, что мы поженимся?
— Да женитесь себе на здоровье! — досадливо отмахнулась Юля и вдруг расплакалась навзрыд.
— Господи, доченька, что с тобой? — испугалась Элла. — Не надо было шампанского пить.
— Да я не пила! — справившись со слезами, воскликнула Юля. — Так, только чуть попробовала. Кислятина.
— Что ты плачешь?
— Мам, ну не могу я без тебя жить, понимаешь? Я с тоски повешусь!
— Не смей так говорить! Думать не смей! — Элла даже стукнула ее с досады. — Я тебя избаловала. В детстве с рук не спускала. Мне казалось, что так правильно. Юля, ты взрослый человек. Сама же скоро замуж выходишь, а говоришь такие глупости. Никуда я от тебя не денусь. Можно подумать, я на край света уезжаю…
— В Йоханнесбург, — подсказала Юля.
— Вот именно. Вот ты вспомни, что Божена Яновна говорила. Она своего мужа не любила. Кстати, это был чудовищно бестактный вопрос. Я готова была сквозь землю провалиться. Но сейчас не об этом. Она сказала, что муж подарил ей сына. А вспомни, сколько лет ей пришлось прожить в разлуке с сыном, пока он работал в Йоханнесбурге? И самое ужасное, что это моя вина. Он уехал, чтобы со мной не встречаться. Потому что я его прогнала.
— Нет, мам, он же сам говорил, что это его жена. Она все это подстроила, чтобы он с тобой не встречался.
— Но он мог отказаться! — горестно вздохнула Элла. — Он мог остаться здесь. Ну, уйти из «Лумумбы». Он же преподавал в Институте стран Азии и Африки. Он мог остаться здесь, с матерью. А он уехал.
— Ты ни в чем не виновата! — решительно заявила Юламей.
Может быть, атмосфера лимузина располагала к душевной откровенности, но мать и дочь так и просидели обнявшись, так и проплакали до самого дома.
Вернувшись домой, Элла, как и обещала, пошла звонить Феликсу, а Юля проскользнула к себе в комнату и включила компьютер. У нее было средство общения получше телефона. Она врубила «аську» и выложила Дане всю историю по полной программе.
— Если ты передумал на мне жениться, скажи сразу. А то приготовления уже идут полным ходом.
— Да ни в жисть! Это не по-пацански. Не дергайся, все будет оки-доки.
— Не врубаешься. Готовится Большой Хурал родственников. Двойная свадьба. В Москве и ресторанов-то таких нет.
— Спокуха, шеф, не надо джаза. Рестораны есть. Мы с Никитой все сделаем в лучшем виде.
— А ты выдержишь наплыв? Меня жуть берет.
— Знаешь, что делает цветная ткань в горячей воде? Мы слиняем. Как насчет медового месяца?
— Я не могу. Только что на работу поступила. Как я им скажу, что мне отпуск нужен? Вот летом, когда театр уедет на гастроли…
— Ладно, отложим. У нас вся жизнь будет один сплошной медовый месяц. Не тушуйся, малыш, прорвемся. Со свадьбы сбежим. Им необязательно знать, что ты работаешь в театре. Скажем, что у нас путевки горят.
— Нет, я не хочу врать. Как насчет завтра? Сможешь слинять с работы? Я к двенадцати управлюсь.
— У тебя щадящий режим. А я вкалываю по полной, как папа Карло. Дам знать, когда вырвусь. Не занимай вечер.
— О’кей. Все, я спать хочу, умираю.
— Ну и давай. Работу не проспи.
— Не просплю. Край случ, мама разбудит. Дань, а где мы жить будем?
— Вариантов море. Продаем твою квартиру в Беляеве и мою в Калошином, на вырученные деньги покупаем что хотим, где хотим.
— Это еще что мама скажет. Это ее квартира.
— Есть у меня подозрение, что твоя мама нас не подведет. Эй, кто-то спать хотел, или мне послышалось?
— Уж и поговорить нельзя. Ладно, превед, кросавчег!
— И тебе превед!
На этом они расстались.
Приготовления к свадьбе оказались на удивление веселыми, а вовсе не нервными, какими их описывают в романах и показывают в фильмах. Может быть, потому, что на этот раз за дело взялись люди, которым была решительно безразлична форма ледяной скульптуры, расположение приборов и цвет платья подружки невесты.
Вопреки опасениям Эллы все старшие братья и сестры Феликса и оба его сына согласились приехать. Она настояла, чтобы он объяснил им все заранее, устроил общий сбор со своими тремя братьями и двумя сестрами, а сыновьям выслал ее фотографию. Чтобы потом не было никаких недоразумений. Семья генерала Лещинского собралась на «смотрины невесты» в квартире его вдовы. Если и был легкий шок, Божена Яновна сумела его сгладить. Во всяком случае, все они поздравили Феликса и подтвердили, что на свадьбу придут обязательно. Сыновья, работавшие в таких интернациональных городах, как Нью-Йорк и Женева, преодолели шок еще легче. Они написали, что заранее договорятся о краткосрочном отпуске и приедут.
Когда все перезнакомились, Никита посоветовал Феликсу вплотную заняться ремонтом генеральской квартиры и устройством своего гнезда, а все предсвадебные хлопоты взял на себя. На правах Даниного посаженого отца нанял лучшую фирму по подготовке свадеб. Служащих фирмы вдохновил необычный случай — совместная свадьба матери и дочери.
— Мне с вами никогда не расплатиться, — только и сказал Феликс.
— Я этого не слышал, — ответил Никита. — Мне эти дети дороги как никто после моей жены. Нет, наравне. Они вам из скромности не рассказали, но моя Нина сидела в тюрьме по ложному обвинению, и они оба, тогда еще не зная друг о друге, вытаскивали ее оттуда.
— Я все-таки должен заплатить хотя бы за своих родственников и друзей, — настаивал Феликс.
Никита отмахнулся:
Читать бесплатно другие книги:
