Синдром Настасьи Филипповны Миронова Наталья

— А меня? — раздался Данин голос в дверях. — Это, между прочим, я анкилозавра нашел и распечатал!

— Мы пахали, — проворчал Никита, но Юля поцеловала и Даню тоже.

— Я для него рамку сделаю, — пообещал Даня.

— А сейчас все вниз, — велела Нина. — Я загляну к Элле Абрамовне и тоже спущусь.

— Я с тобой, — сказала Юля.

— Ладно. А вы двое — вниз.

Элла спала, но стоило дочери заглянуть в комнату, как она проснулась.

— Юленька!

— Мам, ты спи. Я пойду вниз, надо же людей поблагодарить.

— Нет, я тоже сейчас спущусь, я уже выспалась. Не ждите меня, идите.

Нина с Юлей спустились в холл. Все зааплодировали, увидев Юлю в новом платье. Она тотчас же, автоматически, приняла строгий облик манекенщицы, но все-таки улыбалась теплее, чем обычно. Публика была уже вполне разогрета, поэтому Никита с Даней открыли рояль, подтащили банкетку и выдали свой классический репертуар. Вашкевич попросил гитару. Оказалось, что в Никитином хозяйстве имеется и гитара. Вашкевич тоже прекрасно исполнял блатные песни — настоящие тюремные, а не расхожий эстрадный набор.

Потом все стали потихоньку расходиться.

— Зайдите к нам в театр, — пригласил Юлю Николай Галынин. — Мне нужен инструктор по гимнастике — актеров в тонусе держать.

— Спасибо, я пока не решила, чем буду дальше заниматься.

— Юля, тебе обязательно нужно поговорить с Даниной бабушкой, — сказала Элла, пока они ехали домой.

Скорпионья натура тотчас же отреагировала:

— Я не сумасшедшая.

— Никто и не говорит, что ты сумасшедшая. Но тебе обязательно надо с ней встретиться. Хоть поблагодарить за ту ночь, когда она нас приютила.

— Ладно, я позвоню.

— Нет, ты не просто позвонишь, ты договоришься о встрече.

— Мам, ну о чем я буду с ней говорить?

— Для начала послушаешь, что она тебе скажет. Вижу, я тебя слишком избаловала. Всю жизнь тебе потакала.

— Я в чем-то провинилась? — обиделась Юламей. — Меня даже суд оправдал!

— Это не значит, что ты ни в чем не виновата. Ты пошла работать в этот проклятый клуб только назло Дане! А что он тебе плохого сделал?

— Ничего, — буркнула Юля и всю оставшуюся дорогу до дому молчала.

Она не могла не признать правоту матери, но и переломить нечто бесовское, сидевшее у нее внутри, заставлявшее ее коверкать собственную жизнь и мучить окружающих, тоже не могла. Слезы невольно навернулись ей на глаза. Она чувствовала себя скверной, гадкой, но не знала, как выйти из тупика, в который сама раз за разом себя загоняла.

— Мам, давай не будем ссориться, — сказала она дрожащим голосом, когда шофер «РосИнтел» подвез их к подъезду.

— А-ад-ну минуточку, — профессиональным голосом предупредил сидевший впереди охранник. — Посидите пока в машине.

Он вышел из машины, проверил подъезд до самого последнего этажа и только после этого разрешил им войти, но все равно проводил до дверей квартиры.

Дома их ждал новый сюрприз.

Час был уже поздний, но Элла по привычке проверила электронную почту и обнаружила письмо от Феликса. Он сообщал, что вернулся в Москву насовсем. Более того, он писал, что разводится с женой и собирается наконец познакомиться с дочерью. Элла решила отложить тяжелый разговор до утра, но Юля сразу заметила: что-то случилось.

— В чем дело? — спросила она.

— Давай завтра поговорим. Это долгий разговор.

— Нет, давай сейчас.

— Юля, я даже не знаю, как его начать. Скажу честно: я боюсь тебя. Не знаю, что ты отчебучишь на этот раз.

Это было ужасное признание. Юля так и не нашлась с ответом.

— И все-таки, о чем речь? Давай чаю выпьем.

Они прошли на кухню, Юля включила электрический чайник, достала чашки…

— Ну, я слушаю.

— Речь о твоем отце. Мы о нем никогда не говорили, но он очень хороший человек, и он хочет познакомиться с тобой.

— Ну и где он раньше был, этот хороший человек? — угрюмо спросила Юля, разливая чай.

— В Южной Африке. Ты его однажды видела, мы о нем говорили. Он работал нашим консулом в Йоханнесбурге. Он был женат. Я нарочно родила от женатого, чтобы у него не было никаких претензий…

— Но теперь претензии появились, — язвительно заметила Юламей.

— Он пишет, что разводится с женой.

— Мам, ну зачем он нам нужен? Нам и вдвоем хорошо. До сих пор мы прекрасно без него обходились.

— Потому что нам многие помогали, — строго напомнила Элла. — Нина, Даня, Никита… Ты хоть знаешь, что это Никита оплатил услуги Вашкевича?

— Нет… — подавленно ответила Юля, вспомнив, как просила Никиту помочь совершенно посторонней девушке, дочери Головничего, и он ей обещал. — Я позвоню ему и поблагодарю. Но я не понимаю, зачем нам нужен этот дядька. Он-то нам точно не помогал!

— Он помогал как никто, — сказала Элла. — Мы об этом уже говорили, но ты маленькая была, не помнишь.

— Ну ладно, то дело давнее, — не отступала Юля, — но теперь-то зачем он тебе нужен?

— Я люблю его, — призналась Элла.

— Любишь? Но ты же уже старая! — бухнула Юля.

Элла не обиделась. Она засмеялась:

— А кто мне всю жизнь твердил, что я новая?

Юля страшно смутилась:

— Ну… я не совсем то имела в виду. Я хотела, чтобы ты всегда была со мной.

— Никуда я не денусь, не бойся. Но я прошу тебя держаться с ним хотя бы вежливо. Запомни: без него тебя бы не было. Я имею в виду не… сам акт деторождения, а то, что без него я бы просто погибла. Умерла бы с голоду.

Юля промолчала, но было видно, что она не убеждена.

— Ты что же, переписывалась с ним все это время?

— Да. Вот уже три года. Нет, четыре.

— И ты ему все рассказывала? — придирчиво продолжала Юламей. — Обо мне?

— А что тебя так удивляет? Ты его дочь.

Больше Юля ничего не сказала. Тяжело промолчала. Они легли спать, так ни о чем и не договорившись.

Элле не спалось. Не ровен час, ее взбалмошная дочка возьмет да и сбежит из дома! Мучили ее и мысли о Феликсе. Она не забыла свой ужасный разговор с его женой, но в ее душе жило глубокое предубеждение против разводов. Ей пришлось повидать на своем веку немало женщин, родивших детей, выстарившихся и брошенных мужьями в совершенно безнадежном положении после двадцати, а то и больше лет брака. Ей не хотелось, чтобы Феликс — ее Феликс! — оказался таким же. Она решила поговорить с ним прямо на следующий день и поделиться своими сомнениями.

Утром Элла разбудила Юламей, накормила ее завтраком и напомнила, что она обещала поговорить с Софьей Михайловной. Юламей хмуро кивнула. Позвонив, она объявила, что Софья Михайловна ждет ее к одиннадцати прямо в этот день.

— Вот и хорошо, — обрадовалась Элла. — Поезжай.

Но Юлю что-то мучило. Она бродила по квартире как неприкаянная, никак не могла собраться.

— Юля, ты опоздаешь. В чем дело?

Юламей бросилась ей на шею со слезами:

— Мамочка, ты меня любишь?

Элла обхватила лицо дочери ладонями, отстранила от себя и заглянула ей в глаза.

— Ты у меня совсем дурочка? Что это тебе в голову взбрело?

— Не знаю… Ты на меня не сердишься?

— Посмотрю на твое поведение, — с шутливой сердитостью ответила Элла, но не удержалась и поцеловала дочь. — Поезжай к Софье Михайловне. И веди себя прилично.

Она так и не сказала Юламей, что ее отец уже в Москве. Когда дочка села в свою красную машинку и укатила, Элла, замирая, набрала номер его сотового телефона. После незабываемого объяснения с его женой девять лет назад она ни за что не решилась бы позвонить по домашнему номеру. К счастью, он давно уже дал ей номер сотового.

— Лещинский, — послышалось в трубке.

— Здравствуй, это я. Ты можешь сейчас поговорить?

— Конечно, могу! А почему ты спрашиваешь?

— Ну, я думала: вдруг твоя жена дома? — сказала Элла.

— У меня больше нет жены, — ответил он.

— Звучит зловеще. Ты, часом, не утопил ее в Лимпопо?

— Соблазн был, но я удержался, — сухо усмехнулся Феликс. — Слушай, а мы не могли бы обсудить это не по телефону? Хочешь, приезжай ко мне, я у мамы.

Элла знала, что его мать еще жива. Ей сразу стало страшно.

— Нет, давай лучше ты ко мне. Юли дома нет, мы сможем спокойно поговорить. Записывай адрес.

Он приехал. Загорелый, худой, как показалось Элле, даже изможденный. Они обнялись и оба вдруг почувствовали, что не могут оторваться друг от друга. Они столько лет отказывали себе в любви! А теперь она вдруг властно потребовала свое. «Ты уже старая», — напомнила себе Элла слова Юламей и высвободилась из объятий.

— Нам надо поговорить.

— Хорошо, — покорно согласился Феликс.

Она выложила ему все свои сомнения насчет мужчин, бросающих своих жен. Феликс выслушал ее молча.

— Теперь ты меня послушай. Мои дети уже выросли. Они взрослые, самостоятельные люди. А моя жена… Я испытывал все угрызения, о которых ты мне говорила. Но теперь я свободен. Она сама выпустила меня на волю.

И он рассказал.

Его жена — а женился Феликс очень молодым, главным образом по глупости и по настоянию своего отца — была дочерью большого мидовского начальника. Особой любви между ними никогда не было. Она была очень недовольна, что он учится в Институте стран Азии и Африки, хотела, чтобы он взял «перспективное» западноевропейское направление, но тут уж Феликс проявил твердость. Они с самого начала были друг другу чужими, но все-таки этот постылый брак просуществовал много лет. Жена родила ему двух сыновей, устроила — как он думал, через своего отца — на самое «перспективное» в условиях его специальности южноафриканское направление.

Когда появилась Элла, Феликс хотел все бросить, но долгое время они общались только как студентка и преподаватель. Она никак его не поощряла, даже когда окончила аспирантуру и они стали просто коллегами. А потом, когда у них начался роман, он оказался слишком мимолетным, и она безжалостно сказала Феликсу те страшные слова про донора спермы и жеребца-производителя. Она приказала ему уйти, и он ушел, но ни на миг не переставал любить ее. Он страшно страдал вдали от дочери, когда на нее обрушилось первое несчастье, а когда случилось второе, просто не выдержал.

Он объявил жене, что возвращается из Йоханнесбурга в Москву.

— К Эллочке своей рвешься? — огорошила его жена. — Думал, я ничего не узнаю? Как ты мог спутаться с этой черномазой жидовкой? — завопила она, не давая ему вставить слово. — Будь это нормальная женщина, я бы еще поняла: повело кота на мясо. Но это отродье?! И дочка в нее пошла: четырьмя парнями перетраханная, а теперь еще человека убила в стрип-баре. Теперь она посидит. Уж из нее в тюрьме ремешков настригут.

— Замолчи, — сказал Феликс. — Слушать больше ничего не желаю. Я подал прошение об отставке. И я ухожу от тебя. Мне это решение далось с трудом, но ты сама облегчила мне задачу.

— А ты не спеши, — зловеще процедила жена. — Надо еще, чтоб твое прошение Гриценко утвердил.

Гриценко курировал в МИДе южноафриканское направление.

И вдруг в голове у Феликса словно что-то щелкнуло. Припомнились разом десятки мелочей. Опоздания… Отлучки… Нестыковки… Раньше они ускользали от его внимания: он не любил жену, с каждым годом она становилась ему все более неприятной. Он по мере сил старался избегать ее.

— Что, сообразил наконец? — спросила она, все так же зловеще и самодовольно усмехаясь. — Да, он мой любовник. А что, тебе можно гулять налево, а мне нельзя? Да, это я выбила для тебя эту командировку. Специально, чтоб держать подальше от нее. И теперь еще неизвестно, примет Гриценко твое прошение или нет. Все у меня под контролем. Стоит мне слово сказать, и он откажет.

Но Феликс не испугался:

— Думаешь, я буду тебя умолять? В крайнем случае куплю билет, сяду в самолет и уеду.

— Ты не посмеешь! — завизжала она. — С работы вылетишь!

— Что ж я, по-твоему, другой работы не найду? — удивился Феликс. — Вернусь преподавать в УДН.

— Своим любимым черномазым, — закончила за него жена. — За гроши работать будешь?

— Ничего, мне хватит. Кстати, в УДН сейчас учатся в основном студенты из стран СНГ.

— Азики, хачики и чурки, — отчеканила его жена.

— Мила, прекрати, — поморщился Феликс. — Я не потерплю подобных разговоров.

Ему ужасно не нравилось ее имя. Как называть Милой женщину, которая тебе совсем не мила?

— Ничего, потерпишь, — продолжала она. — Ты о своих детях подумал? О наших детях?

— О наших детях? А что с ними такое? Оба выросли, оба успешно работают.

— Такой отец — это пятно на биографии. Мальчики не смогут сделать карьеру.

— Не преувеличивай, — с облегчением вздохнул Феликс, чувствуя, что патроны у нее кончаются. — Сейчас не советские времена. Ничего с нашими мальчиками не случится.

Он не сказал жене, что подал в отставку по состоянию здоровья. У него действительно стало серьезно пошаливать сердце.

Отставка была принята, хотя его жена до последней минуты не верила и бомбардировала своего московского любовника письмами, требуя, чтобы Феликса во что бы то ни стало задержали в Йоханнесбурге. Но тому тоже в конце концов все надоело. Он понял, что его используют, что ей важен и дорог не столько он сам, Гриценко, сколько стремление досадить мужу и удержать его возле себя.

Супруги вернулись в Москву и сразу же подали на развод. Оба их сына были уже совершеннолетними, квартиру и дачу Феликс охотно согласился оставить жене. У нее была своя машина. Поэтому никаких затруднений с разводом не предвиделось.

Все это он рассказал Элле.

— Моя совесть чиста, — закончил Феликс свой рассказ. — Об одном жалею: я успел, как всегда, к шапочному разбору.

— Ничего, твоя дочь тебя еще порадует, — горестно вздохнула Элла. — Хотела бы я понять, что за бес в ней сидит. Вот никогда я не верила ни в какие гороскопы, но наша дочь — чистый скорпион! И родилась седьмого ноября.

— Ты писала, что у нее появился мальчик…

— Чудный парень! — расцвела Элла. — Такое солнышко… Знал бы ты, как она его мучает. Ему назло в стриптизерши пошла.

— Но ведь с этим покончено? — неуверенно спросил Феликс.

— Покончено, и на ближайшие пять минут он ее герой, спаситель, рыцарь в сияющих доспехах. Но что будет дальше, я не знаю. Вот сейчас она поехала объясняться к его бабушке. Золотая женщина, психиатр. Боюсь, как бы Юля ей не нахамила.

— Ну, психиатры умеют справляться с такими ситуациями. Давай поговорим о нас.

— Феликс, — взволнованно заговорила Элла, — я тебя умоляю, давай подождем. Мы столько ждали, можем потерпеть еще немного.

— Я согласен терпеть, но скажи мне, ради бога, чего ждать?

Элла задумалась.

— Юля страшно неуравновешенная. Она может взбрыкнуть, еще что-нибудь выкинуть… Я уже сказала ей, что ты ее отец, и она приняла эту новость без восторга. Она хочет, чтобы ничего не менялось. Чтобы мы с ней всегда жили вместе. Ревнует меня к тебе.

— Но если у нее есть молодой человек…

— Феликс, если она выйдет за него замуж, я впервые в жизни пойду в церковь и поставлю богу свечку. Хотя, наверно, придется идти в синагогу… Ты не против, что он еврей?

— Элла, я тебе удивляюсь! Привет тебе от моей бывшей! Это она большой мастак по азикам, хачикам, жидам и прочим. Ей бы родиться где-нибудь в Мюнхене в начале прошлого века. Все равно кончилось бы катастрофой, но она хоть прожила бы несколько лет в свое удовольствие.

— Я тебе не рассказывала… Тогда, в девяносто восьмом году, когда ты спас мои деньги, я позвонила, хотела тебя поблагодарить. И нарвалась на нее… Не хотела тебя расстраивать.

— Не волнуйся, она сама мне рассказала. Нет, не тогда… недавно. Ладно, давай забудем о ней. Извини, я отвлекся. Если этот парень может сделать Юлю счастливой, мне все равно, кто он — зулус или эскимос. Но я не хочу тянуть со знакомством. Ей уже скоро двадцать лет! Двадцать лет ты держала меня на морозе, не пускала на порог. Я устал. У меня больное сердце. Я хочу наконец войти в дверь и согреться.

— Феликс… — Элла обняла его. — Я не знаю, когда она вернется…

Но он уже не мог ждать, да и она не могла. Они сами не заметили, как оказались голыми на диване, служившем ей постелью. Им было так хорошо, как никогда в жизни, разве что как в тот первый раз, когда они пили шоколад в стоячем кафе-стекляшке на Пушкинской площади. И когда он держал ее за запястья.

— Я так много времени потратила на ненависть к мужчинам вообще, — призналась она, прижимаясь к нему.

— В твоих обстоятельствах это было понятно.

— А теперь Юля делает то же самое.

— Ну, если этот ее парень такой замечательный, как ты говоришь, может, он ее убедит не тратить время зря?

— Но тебя я всегда любила, — продолжала Элла, следуя ходу своих мыслей. — Всегда, с самого первого раза, когда ты подошел ко мне и попросил перепечатать монографию. Ты улыбнулся, и мне показалось, что в комнате светлее стало. Как будто штору отдернули или лампочку зажгли.

— Я тоже влюбился в тебя с первого взгляда. Мне хотелось тебя съесть. Помню, на тебе была такая смешная кофточка с букетами. Мне хотелось снять ее, а потом долго, не спеша, глотать этот шоколад — твою кожу. — Феликс показал, чего ему тогда хотелось. Он целовал ее широко открытым ртом, пытаясь захватить как можно больше роскошной карамельной кожи губами, зубами, языком. — Я годами не мог спокойно смотреть на шоколад: мне казалось, что я вижу тебя.

Она улыбнулась ему томной, усталой улыбкой вполне счастливой женщины. Надо было встать, Юля могла вот-вот вернуться, но так не хотелось подниматься, так хорошо было лежать, прижавшись к любимому мужчине, ощущая его всем телом…

— Сколько же времени мы потеряли зря! — Элла вдруг заплакала. — Мне первого мая уже стукнет сорок девять!

— А мне в октябре — шестьдесят один, — спокойно сказал Феликс.

Но пока на дворе стоял еще апрель, безумный, начавшийся в ноябре апрель 2007 года, они лежали в постели и неспешно занимались зрелым, спелым, сладким, как густой шоколад, сексом.

— Ты прав, — сказала Элла, — не будем ничего ждать. Я постараюсь ее как-нибудь вразумить. Но сейчас нам лучше встать, она в любую минуту может вернуться. Где же ты жить будешь, если оставил квартиру жене?

— У мамы. Ей восемьдесят, но она — тьфу-тьфу-тьфу! — здорова. Представляешь, у Юли есть бабушка!

— А она примет Юлю? И меня?

— Конечно, примет, что за вопрос!

— Я когда-то в детстве, еще в детдоме, — уточнила Элла, — читала рассказ Мопассана про моряка, который привез домой чернокожую невесту. Его родители не дали им пожениться. Как видишь, я этот рассказ до сих пор помню.

— Моя мама совсем не такая. Она добрая, нежная…

— Расскажи мне о ней, — попросила Элла.

— Давай лучше не сейчас. Я расскажу, когда Юля будет здесь.

— Ладно. А твои сыновья?

— А что мои сыновья?

— Как они отнесутся к появлению такой сестры?

— Тебе честно сказать? — спросил Феликс.

— Конечно, честно, иначе какой смысл?

— Ладно, говорю честно: мне все равно. Мои сыновья — взрослые люди. Не скрою, на них сильное влияние оказала мать. Она может им поспособствовать в карьере. Я могу дать только знания, но все, что мог, я уже дал. Мой старший сын работает в представительстве ООН в Женеве, младший окончил курсы переводчиков при той же ООН и сейчас устроился в Нью-Йорке. Оба будут круглыми дураками, если отвергнут такую сестру, но, повторяю, на меня их мнение не повлияет.

— Мне бы очень хотелось, чтобы у Юламей появились родственники. Со стороны Дани — это ее парень — есть только его бабушка. Его родители погибли, когда он был совсем маленьким. Его дедушка умер чуть больше года назад. А у твоих сыновей могут появиться жены, дети…

— Давай не будем загадывать, — ласково улыбнулся Феликс. — Одна бабушка у нее уже есть, а если она выйдет за этого Даню, будет и вторая. А главное, у нее будут собственные дети.

У Эллы болезненно сжалось сердце. Она решила пока не говорить Феликсу, что у Юли, возможно, никогда не будет собственных детей.

— Юля сама еще ребенок, ей не стоит с этим торопиться, — сказала она с фальшивой улыбкой. — Что-то она там засиделась. Ушла к одиннадцати, а сейчас уже скоро три…

— Не волнуйся. У них просто трудный разговор, — ободрил ее Феликс.

Глава 16

Разговор и впрямь выдался трудный. Софья Михайловна стала осторожно расспрашивать Юлю о планах на будущее. Юля тут же ощетинилась.

— Мне ваш внук предложение сделал. А вы не против, что он женится на шиксе?

— Юля! Откуда ты знаешь такие слова?

— Не знаю, — Юля пожала плечами. — Где-то слышала. Так что вы скажете? Как вы к этому относитесь? Может, мне стоит перекреститься в еврейскую веру?

Софья Михайловна покачала головой с тихим смешком:

— В иудейство нельзя креститься. Крест — символ христианства. А перейти в иудейство — это значит принять гиюр. Но я этого не требую, я не религиозна. Разве что вы с Даней собираетесь переселиться в Израиль?

— Он ничего такого не говорил. Да и вряд ли он захочет уехать. Он любит свою работу…

— Ну а ты? — спросила Софья Михайловна. — Что ты любишь?

— Я? Ничего.

— Разве? А как же твоя мама?

— Мама, да, конечно, но у нее теперь отец появился…

— У нее? — удивилась Софья Михайловна.

— Нет, это мой отец. Но она сказала, что она его любит.

— И ты уже в трансе. А разве ты не хочешь его полюбить?

— Я его не знаю, — заупрямилась Юля. — И потом я… не умею любить.

— Вот уж ни за что не поверю! Ты же любишь маму. И Нину. Ну, я надеюсь, и Даню тоже…

— Даня ничего. Нет, он клевый. Нет, я не то говорю… извините.

— Не извиняйся. Говори что хочешь. Я понимаю, тебе трудно говорить о любви.

— Я даже ему еще не сказала! — На глазах у Юли появились слезы. — Он имеет право первым услышать.

— Это бесспорно, — согласилась Софья Михайловна. — Но тебе трудно сказать, да?

— Я не знаю, как это делается. Чувствую себя полной дурой.

— А почему, Юля? — допытывалась Софья Михайловна. — Тебе кажется в глубине души, что это неправда?

Юля покосилась на нее с опаской.

— Откуда вы знаете?

— Работа у меня такая. Значит, на самом деле ты его не любишь?

— Я не знаю! Мне кажется, все это полная туфта… извините. Я имею в виду слова.

— То есть ты отделяешь чувства от их внешних проявлений. Чувства надо скрывать… на всякий случай.

— Нет, не так, — с тоской проговорила Юламей. — По-моему, нет на свете вообще никаких чувств!

— Правда? Но ты же любишь свою маму!

— Ну, мама — это совсем другое…

— А Даня? — настойчиво продолжала Софья Михайловна.

Юля не нашлась с ответом.

— А Нина Нестерова? Ведь ты так привязана к ней.

Юля, глядевшая в окно, повернулась к старой женщине:

— Только Нина и мама. Больше у меня никогда никого не было.

— Позволь с тобой не согласиться, — мягко возразила Софья Михайловна. — Ты опять забываешь Даню. И потом, у тебя была еще Салям…

— Салям — это не то. Нет, она была ничего, но она глупенькая. Так глупо погибнуть! Я пыталась ее отговорить. Она не послушалась.

Страницы: «« « ... 910111213141516 » »»