Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай

Сделанное нами уподобление эпохи Анны Иоанновны экзамену петровских реформ, а бироновщины – оценке на этом экзамене, как любое сравнение должно содержать долю условности.

Но чем пристальнее вглядываешься в зловещую фигуру Эрнста Иоганна Бирона, тем очевиднее становится, что его появление в послепетровской России не случайность, а закономерность. И речь тут идет не только о тенденциях политики и установленной иерархии приоритетов, а о конкретном переплетении судеб…

1

Известно, что на службу к герцогине Анне Иоанновне Бирона пристроил курляндский канцлер Кейзерлинг, родственник прусского посланника барона Кейзерлинга, ставшего супругом первой любовницы Петра I Анны Монс.

Случайность?

Возможно…

Но вот еще один эпизод из биографии всесильного временщика…

За пьяную драку в Кенигсберге[106], в результате которой один человек был убит, тридцатитрехлетний Бирон попал в тюрьму и, возможно, там бы и сгинул, но его вытащили оттуда…

И кто же? Виллим Монс – любовник Екатерины I, брат любовницы Петра I Анны Монс!

Это тоже, конечно, только совпадение, но никуда не уйти от осознания неоспоримого факта, что Бирона приготовила для России распутная жизнь Петра I и Екатерины I.

Некоторые историки пытаются навести глянец и на эпоху Анны Иоанновны, но получается худо, потому что более всего характерно для этого царствования даже и не жестокость, а необыкновенное обилие уродства.

Уродливыми были тогда отношения между людьми, характеры, сам быт…

Уродливым было абсолютно полное подчинение императрицы Бирону. Как отмечают современники, он управлял Анной Иоанновной всецело и безраздельно, как собственной лошадью.

«К несчастью ея и целой империи воля монархини окована была беспредельною над сердцем ея властью необузданного честолюбца, – пишет Минихсын. – До такой степени Бирон господствовал над Анною Иоанновною, что все поступки свои располагала она по прихотям сего деспота, не могла надолго разлучиться с ним, и всегда не иначе, как в его сопутствии, выходила и выезжала… На лице ея можно было видеть, в каком расположении дум находился наперсник. Являлся ли герцог с пасмурным видом – мгновенно и чело Государыни покрывалось печалью; когда первый казался довольным, веселье блистало во взоре; неугодивший же любимцу тотчас примечал явное неудовольствие монархини».

Привязанность Анны Иоанновны к Бирону была так уродлива, что тяготила самого временщика. Он не стеснялся публично жаловаться, что не имеет от императрицы ни одного мгновения для отдыха. При этом, однако, Бирон тщательно наблюдал, чтобы никто без его ведома не допускался к императрице, и если случалось, что он должен был отлучиться, тогда при государыне неотступно находились его жена и дети. Все разговоры императрицы немедленно доводились до сведения Бирона.

Жутковатую карикатуру придворной жизни дополняли толпы уродцев и карликов…

В допросных пунктах, снятых с Бирона после ареста, сказано, что «он же, будто для забавы Ея Величества, а на самом деле по своей свирепой склонности, под образом шуток и балагурства, такие мерзкие и Богу противныя дела затеял, о которых до сего времени в свете мало слыхано: умалчивая о нечеловеческом поругании, произведенном не токмо над бедными от рождения, или каким случаем дальняго ума и разсуждения лишенными, но и над другими людьми, между которыми и честный народ находились, частых между оными заведенных до крови драках, и о других оным учиненных мучительствах и безотрадных: мужеска и женска полуобнажениях, иных скаредных между ними его вымыслом произведенных пакостях, уже и то чинить их заставливал и принуждал, что натуре противно и объявлять стыдно и непристойно».

И так везде…

Куда ни взгляни в этом царствии, все уродливо кривится, словно отраженное в кривом зеркале.

«Это царствование – одна из мрачных страниц нашей истории, и наиболее темное пятно на ней – сама императрица, – писал В.О. Ключевский. – Выбравшись случайно из бедной митавской трущобы на широкий простор безотчетной русской власти, она отдалась празднествам и увеселениям, поражавшим иноземных наблюдателей мотовской роскошью и безвкусием… Не доверяя русским, Анна поставила на страже своей безопасности кучу иноземцев, навезенных из Митавы и из разных немецких углов. Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении. Этот сбродный налет состоял из “клеотур” двух сильных патронов: “канальи курляндца”, умевшего только разыскивать породистых собак, как отзывались о Бироне, и другого канальи, лифляндца, подмастерья и даже конкурента Бирону в фаворе, графа Левенвольда, обер-шталмейстера, человека лживого, страстного игрока и взяточника. При разгульном дворе, то и дело увеселяемом блестящими празднествами, какие мастерил другой Левенвольд, обер-гофмаршал, перещеголявший злокачественностью и своего брата, вся эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа»…

2

Прискорбное зрелище являли тогда и Петербург, и вся Россия…

«Петербург расположен в 7–8 лигах вверх по Неве и построен на очень болотистой низменной местности… – писал англичанин Фрэнсис Дэшвуд. – Мне от нескольких человек достоверно известно, что при строительстве или, скорее, основании этого города и Кронштадта от голода и [скверного] воздуха, но главным образом от голода погибло 300 тысяч человек…

Теперешний обер-гофмейстер граф Бирон построил очень красивый манеж, который, я думаю, является самой прекрасной достопримечательностью Петербурга. Манеж выстроен весьма регулярным, хотя и из дерева. С внутренней стороны имеется круговая галерея, а арена для верховой езды очень большая и с точным соотношением [ширины и длины] два к трем. У графа семьдесят прекрасных лошадей, по нескольку из всех стран»…

Это описание, сделанное добросовестным человеком[107], – приговор эпохе петровских реформ. Пожертвовать тремястами тысячами жизней[108] подданных ради возведение города, где самое красивое здание – конюшня временщика?

Нет, такого не знает история деспотий!

А смерть, как и во дни основания Петербурга, продолжала оставаться полноправной хозяйкой в городе. И при Анне Иоанновне она собирала здесь необыкновенно богатый урожай.

На равнодушие простых петербуржцев к смерти обратил внимание датский священник Педер фон Хавен: «Похороны и проводы умершего простого человека тоже обычно не производят большого впечатления… Я часто наблюдал, как лишь два парня приходили с телом, неся его на плечах на доске почти совершенно нагое, примерно так же, как носят муку к пекарю… Однажды два парня в обычной рабочей одежде так притащили тело.

Но, словно путь показался им слишком долгим, положили в конце концов тело в пустынном месте на берегу реки, забросали его землей, а поскольку голова высовывалась из-под земли, они сломали шею и наконец с большим трудом зарыли ее в землю».

Отметим, что это свидетельство человека, сочувствующего осуществленным в России реформам.

Педера фон Хавена, например, чрезвычайно радует, что при Петре I было опубликовано постановление, согласно которому людям нельзя спорить о религиозных делах, под каким бы предлогом это ни делалось, стараясь внушить другим положения своей религии… Он с удовольствием отмечает, что принц Гессен-Гамбургский и граф Миних держат для себя и для немецких офицеров в армии пасторов, а кабинет-министр граф Остерман является виднейшим патроном евангелической общины.

И тем не менее и он отмечают царящую вокруг нищету и разруху. «Место, где живут ее величество и лучшая часть ее двора… именуется Адмиралтейским островом, – писал англичанин Фрэнсис Дэшвуд, побывавший в Петербурге в начале правления Анны Иоанновны. – Там построен Адмиралтейский дом, там же находятся канатный двор, пушечная литейня, верфь для строительства кораблей и камелей и т. д. Сейчас там на стапелях стоит 112-пушечный корабль, но он, пожалуй, может сгнить еще до спуска на воду».

Миних, занимавшийся укреплением Кронштадта, тоже докладывал императрице, что в Кронштадтской гавани лежат ветхие военные суда, которые давно надобно разобрать и истребить, как ни к чему не годные, но для истребления потребуется множество рабочих рук.

И как тут ни вспомнить, что ради флота Петр I и вел все свои войны.

«Скудость результатов, – отмечал либерал П.Н. Милюков, – сравнительно с грандиозностью затраченных средств тут выступает особенно ярко. Уже не говорим об игрушечной флотилии, парадировавшей при взятии Азова. Но тотчас за этим неудачным выступлением Петр спешит одним росчерком пера создать настоящий большой торговый флот: землевладельцы построят ему 98 кораблей, и сам он построит 90. Вернувшись из Голландии, он забраковывает всю работу, и начинает все сначала… Петр не тратил времени даром; каждый год ездил на свою воронежскую верфь; кроме личных усилий и забот, он положил там огромные суммы денег; сотни тысяч людей умерли от болезней и голода “у гаванского строения” (то есть у постройки новой Троицкой гавани возле Таганрога, так как по мелководному Дону спускать большие корабли оказалось невозможным).

Прутский поход сразу прикрывает все многолетнее дело: гавань срыта, суда отданы туркам или гниют на месте. Таким образом, ничего почти не приходится утилизировать для северного судостроения, куда Петр переносит теперь все свои заботы, стараясь как можно скорее нагнать упущенное время. В 1719 году у него уже 28 линейных кораблей, но сколько новых усилий для этого результата! Олонецкая верфь удовлетворяет только на первые годы после закладки Петербурга; перенесение ее в Петербург тоже оказывается недостаточным: по Неве нельзя выводить оснащенные корабли в море без углубления фарватера. Петербургскую верфь приходится дополнить Кронштадтскою гаванью. Но после ряда новых усилий, после новых огромных жертв людьми и деньгами, и Кронштадт перестает удовлетворять: от пресной воды суда гниют вдвое скорее, по условиям места из бухты можно выйти только при восточном ветре, по условиям климата гавань только полгода свободна от льда. За несколько лет до смерти Петр находит новое место: Рогервик, недалеко от Ревеля. Правда, шведы остановились перед страшными расходами и физическими препятствиями для укрепления этой бухты; но Петра такие пустяки не могут остановить. Снова люди десятками тысяч идут на новую работу; “все леса в Лифляндии и Эстляндии сведены” для деревянных ящиков, в которых погружают на морское дно камень, наломанный в соседних скалах. А неумолимые бури из году в год, при Петре и Екатерине, разносят всю людскую работу, так что наконец и этот проект, “стоивший невероятных сумм”, приходится бросить».

Теперь этот такой немыслимой ценой построенный флот догнивал…

2

Мы уподобили эпоху Анны Иоанновны экзамену петровских реформ, а бироновщину – оценке на этом экзамене, но еще справедливее сравнить царствование Анны Иоанновны с муками изнасилованной Петром I России.

Среди переполняющего дворцовое чрево уродства формировался тогда самый гадкий монстр – новая русская аристократия.

Входя во вкус «трусости и похлебства», русское дворянство превратилось в некую наднациональную прослойку, предателей своего народа, обреченных теперь всегда ощущать свою ничтожность и ущербность. Поэтому так легко подчинялись дворяне любому тиранству, творимому над ними. «Оставя общую пользу», каждый из них готов был теперь «трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради».

Этой стремительной денационализации дворянства и гвардии немало способствовала и кадровая политика Бирона. И так-то в гвардии было немало нерусских офицеров, но при Анне Иоанновне преобладание их стало очевидным.

Вдобавок к Преображенскому и Семеновскому был сформирован Измайловский полк, полковником в который назначили обер-шталмейстера Левенвольда, а офицеров набрали из лифляндцев, эстляндцев и курляндцев…

Но разве не об этом и мечтал Петр I?

Разве смутило бы его засилье немцев?

Разве рассердило бы его, что Бирон слово «русский» употреблял только как ругательное? Или жестокость, с которой Бирон уничтожал Россию, отдавая русских крестьян в полную собственность господам, зачастую плохо говорящим по-русски?!

Во внутренней политике Бирона просматривается такая явная преемственность с реформами Петра I, что становится не по себе, когда вспоминаешь о приказе Петра, отданном Анне ехать в Митаву и окружить себя там немцами.

Марина Цветаева писала про Петра I, который «остановил на абиссинском мальчике Ибрагиме черный, светлый, веселый и страшный взгляд. Этот взгляд был приказ Пушкину быть».

На овдовевшей племяннице Анне Иоанновне Петр I тоже остановил свой черный, светлый, веселый и страшный взгляд. И этот взгляд и был приказ Бирону быть.

Такое ощущение, словно в каком-то гениально-злобном озарении Петр I предугадал Бирона, увидел в нем продолжателя своего главного дела и сам и назначил его в правители.

На наш взгляд, было бы неверно противопоставлять Бирона Петру I только потому, что многое, построенное Петром I, при Бироне стремительно разрушалось или наполнялось содержанием, противным тому, которое хотел вложить Петр…

Все гораздо сложнее, и многое в царствовании Анны Иоанновны и Бирона при внимательном рассмотрении оказывается подчинено той логике выхода из духовного пространства Святой Руси, о которой и думал Петр I, когда «на берегу пустынных волн стоял Он, дум великих полн, и вдаль глядел»…

При Анне Иоанновне процесс этот оказался продолженным, и перерождение страны и династии начало становиться, по крайней мере, в Петербурге той реальностью, которую посторонние наблюдатели воспринимали уже как подлинное содержание всей русской истории и русской жизни.

Следом за Фридрихом Христианом Вебером, автором «Преображенной России», уже цитировавшийся нами, Педер фон Хавен искренне думал, что так же, как Петр I, и предшествовавшие ему русские цари и князья любили католиков и протестантов.

«Прежде, – писал фон Хавен, рассказывая об Александро-Невской лавре, – это был маленький монастырь, основанный русским героем по имени Александр или посвященный ему; он в XII веке защищал русскую веру и в битве одолел татар на том месте, где теперь на берегу Невы построен монастырь, почему его и назвали Невским».

Ошибка знаменательная. Простодушные протестанты не понимали, что благоверный князь Александр Невский сражался за православие не с татарами, а с предками самого фон Хавена и Фридриха Вебера.

И не потому совершалась эта ошибка, что невозможно было уточнить этот факт. Нет, постороннему наблюдателю в Петербурге и в голову не могло прийти, что Петр I поклоняется святому, всю земную деятельность которого он зачеркивает своими реформами.

Да и как могло прийти в голову путешественнику, попавшему в Петербург, мысль, что Россия когда-то боролась за свое православие, за сохранение национального порядка и обычаев, если Петр I все монастыри предлагал обратить «в рабочие дома или дома призрения для подкидышей или военных инвалидов, монахов превратить в лазаретную прислугу, а монахинь – в прядильщицы и кружевницы, выписав для того кружевниц из Брабанта»?

3

«Пожалуй, не найти другого такого города, где бы одни и те же люди говорили на столь многих языках, причем так плохо… – писал о Петербурге фон Хавен. – Но сколь много языков понимают выросшие в Петербурге люди, столь же скверно они на них говорят. Нет ничего более обычного, чем когда в одном высказывании перемешиваются слова трех-четырех языков. Вот, например: Monsiieur, Paschalusa, wil ju nicht en Schalken Vodka trinken, Isvollet, Baduska. Это должно означать: “Мой дорогой господин, не хотите ли выпить стакан водки. Пожалуйста, батюшка!”. Говорящий по-русски немец и говорящий по-немецки русский обычно совершают столь много ошибок, что строгими критиками их речь могла бы быть принята за новый иностранный язык. И юный Петербург в этом отношении можно было бы, пожалуй, сравнить с древним Вавилоном».

Сравнение Петербурга с Вавилоном отражает, как нам кажется, не только языковую ситуацию в юной столице Российской империи…

Посмотрим еще раз, что происходило в этом северном Вавилоне на русском троне…

После Петра I, который стал последним русским по крови русским императором, на трон была возведена чистокровная немка Екатерина I. Ее сменил на троне полунемец Петр II. После его смерти верховники возвели на престол русскую императрицу Анну Иоанновну. Незамужняя Анна Иоанновна в самом начале правления объявила своим наследником будущего сына единственной племянницы – дочери старшей сестры Екатерины Иоанновны и герцога Мекленбург-Шверинского – Анны Леопольдовны, хотя та еще не только не вышла замуж, но и не достигла совершеннолетия.

Тем не менее все произошло по воле императрицы, и русский престол был передан полунемке Анне Леопольдовне и ее сыну – на три четверти немцу Иоанну Антоновичу, а правителем назначен чистокровный немец Бирон.

Скоро его свергнет такой же немец Миних, а полунемку Анну Леопольдовну и на две трети немца Иоанна Антоновича свергнет полунемка Елизавета Петровна, назначившая своим наследником немца на три четверти – Петра III, которого свергнет уже чистокровная немка Екатерина II…

Что это?

Мистический ужас вызывает это перерождение династической крови.

Но оно вытекало из всего хода петровских реформ, как и совершающееся в годы царствования Анны Иоанновны разделение населения Российской империи на закрепощенных русских рабов и на трусливую, вненациональную касту господ.

Разумеется, сопротивление продолжалось, но оно жестоко подавлялось, независимо от того, где оно было обнаружено. В 1732 году беглый драгун Нарвского полка Ларион Стародубцев объявил себя сыном Петра I – Петром Петровичем. Стародубцева схватили и после пыток в Тайной канцелярии труп его сожгли…

В январе 1738 года на Десне появился человек, назвавшийся царем Алексеем Петровичем. Его поддержали солдаты. В церкви был устроен молебен, собравший толпы людей.

Но и этого самозванца схватили и вместе со священником, служившим молебен, посадили на кол.

«Высочайшие манифесты превратились в афиши непристойного самовосхваления и в травлю русской знати перед народом, – писал В.О. Ключевский. – Казнями и крепостями изводили самых видных русских вельмож – Голицыных и целое гнездо Долгоруких. Тайная розыскная канцелярия, возродившаяся из закрытого при Петре II Преображенского приказа, работала без устали, доносами и пытками поддерживая должное уважение к предержащей власти и охраняя ее безопасность; шпионство стало наиболее поощряемым государственным служением…

Ссылали массами, и ссылка получила утонченно-жестокую разработку…

Зачастую ссылали без всякой записи в надлежащем месте и с переменою имен ссыльных, не сообщая о том даже Тайной канцелярии: человек пропадал без вести»…

Впрочем, открыто тоже казнили, и хотя казнили в промежутках между маскарадами и другими потехами, но казнили со вкусом и размахом.

Вскоре после «ледяной» свадьбы, на Светлой седмице 1740 года, арестовали, например, главу кабинета министров Артемия Петровича Волынского. Не сберегла его мудрость, позволявшая ему так верно прозирать судьбу новой русской аристократии.

Предлогом для ареста кабинет-министра послужило избиение им поэта Василия Тредиаковского, но в Тайной канцелярии выяснилось, что Волынский неуважительно высказывался и об императрице. Говорил: дескать, наша государыня гневается, иногда сама не знаю за что, резолюции от нее никакой не добьешься, герцог что захочет, то и делает.

По ходатайству Бирона Волынскому отрубили вначале руку, а потом голову. Язык Артемию Петровичу вырвали еще накануне.

Вместе с ним казнили советника А.Ф. Хрущева и архитектора П.М. Еропкина. Вице-президенту Адмиралтейств-коллегии Федору Ивановичу Соймонову вырвали ноздри и отправили в каторжную работу на Охотский солеваренный завод.

«Между тем как в столицах и городах все сословия трепетали, из опасения раздражить подозрительного тирана (Бирона. – Н.К.) самым неумышленным словом, – пишет Николай Герасимович Устрялов, – в селах и деревнях народ стонал от его корыстолюбия, столь же ненасытного, сколько беспредельна была месть его. Со времени ревизии в 1719 году в подушном окладе обнаружилась значительная недоимка, которая, невзирая на строгие меры Петра, с каждым годом накапливалась. Для взыскания ее Екатерина учредила при Сенате доимочный приказ; зло, однако, не уменьшалось и еще более увеличилось при Петре II, когда вообще мало думали о порядке управления. В начале царствования Анны казна считала в недоимке более 7 миллионов рублей тогдашних. Императрица видела необходимость усилить строгость мер и восстановила доимочный приказ, остававшийся в бездействии при ее предшественнике. К несчастью, в России настал голод, продолжавшийся несколько лет; жители самых хлебородных областей впали в крайнюю бедность. Со справедливой строгостью соединяя милость, государыня неоднократно облегчала участь своих подданных, прощая им подушные оклады. Бирон внушил ей иные мысли: недоступный состраданию, чуждый милосердия, презирая все русское, употребляя самое слово “русский” единственно в смысле укоризны, он не хотел слышать о всеобщем бедствии; взял в свое ведение доимочный приказ и прежде всего обратил всю злобу на губернаторов: посланные им офицеры заключали областных начальников в кандалы за мнимое нерадение о взыскании податей; вслед за тем воинские команды отправлены были в села и деревни для правежа недоимок. Возобновилось татарское время. Исполнители Бироновой воли забирали все: хлеб, скот, одежду; дома предавали огню, а крестьян выводили в поле и там, нередко в жестокую стужу, держали на правеже, т. е. секли беспощадно; целые деревни опустели; многие были сожжены; жители сосланы в Сибирь. Но так как беспрерывное отправление отдельных команд оказалось неудобным и безуспешным, то самим полкам поручено было заботиться о своем содержании, и каждому из них назначены были деревни, где солдаты брали все, что могли.

Взысканные таким образом миллионы рублей не смешивались с общими доходами, а поступали в секретную казну; суммами ее распоряжался один Бирон безотчетно и употреблял их в свою пользу, на покупку поместьев в Польше и Германии, на конские заводы, на великолепные экипажи и прочее».

4

Дорого, очень дорого стоило России любостяжание Бирона; не дешевле обошлось и его управление внешними делами государства. По наблюдениям современников, все десять лет правления Анны Иоанновны Бирон самовластно распоряжался Российской империей.

Немалую помощь в этом оказывал ему обер-гофкомиссар, финансист Леви Липман. Бирон, как утверждается в «Еврейской энциклопедии», «передал ему почти всё управление финансами и различные торговые монополии».

Считается, что Бирон был истинным виновником безуспешного окончания войны, предпринятой при самых благоприятных обстоятельствах, ознаменованной блестящими успехами, но, как писал Н.Г. Устрялов, по прихоти Бирона кончившейся одним разорением государства.

Вместе с Леви Липманом Бирон устроил настоящую распродажу России. На аукцион выставлялись и политические интересы России, и сами ее граждане. В мае 1733 года Липман и Бирон организовали продажу Фридриху-Вильгельму высокорослых русских рекрут[109]…

Все эти деньги, как утверждал Миних, утекали из государственной казны «на покупку земель в Курляндии и на стройку там двух дворцов – не герцогских, а королевских, и на приобретение герцогу друзей-приспешников в Польше. Кроме того, потрачены были многие миллионы на драгоценности и жемчуга для семейства Бирона: ни у одной королевы в Европе не было бриллиантов в таком изобилии, как у герцогини Курляндской»…

Впрочем, велось строительство и в Санкт-Петербурге…

В последний год жизни Анны Иоановны академик Г. Крафт выстроил на Неве между Зимним дворцом и Адмиралтейством для свадьбы шутов князя Голицына и вдовы Бужениновой Ледяной дом.

«Всего удивительнее то, что фасад дома был украшен восьмью ледяными пушками на лафетах, и при стрельбе из них оне выдерживали заряд в три четверти фунта пороха», – сообщал в Париж маркиз де ла Шетарди.

Особенно восхитило свидетелей, что железное ядро, выпущенное из ледяной пушки с расстояния шестидесяти шагов, насквозь пробило доску толщиной в два дюйма.

Между прочим, в том же 1740 году у полунемки Анны Леопольдовны и чистокровного немца, принца Брауншвейг-Беверн-Люнебургского-Антона-Ульриха родился 12 августа сын – долгожданный наследник престола Иоанн Антонович…

5

Как мы уже говорили, мать Анны Леопольдовны, Екатерина Иоанновна, как и ее младшая сестра Анна Иоанновна, была взята Петром I под покровительство, которое выразилось в том, что он сделал племянниц фигурами в своей маловразумительной политической игре.

Анна Иоанновна была выдана им замуж за племянника прусского короля, курляндского герцога Фридриха-Вильгельма, который умер сразу после свадьбы, не рассчитал сил в петербургских баталиях с Бахусом. Ну а Екатерине Иоанновне венценосный дядюшка подобрал в женихи герцога Мекленбург-Шверинского Карла-Леопольда, который был уже дважды женат, а с последней супругой к тому же и не был разведен!

В 1722 году, после шестилетнего замужества, Екатерина Иоанновна вынуждена была оставить взбалмошного супруга – это от него досталось ей прозвище «дикая герцогиня»! – и вернулась с трехлетней дочерью в Россию[110].

Здесь юная принцесса росла, как и ее матушка, рядом с прудами, наполненными стерлядями, рядом с дворцовым театром, рядом с конюшнями, где совершались наказания.

Из германских земель Екатерина Иоанновна вывезла страсть к театру, и Измайлово при ней превратилось в театральную столицу Российской империи. Актрисы набирались из придворных дам и фрейлин, актеры – из крепостных, доморощенных артистов, парики брали у голштинцев, костюмы мастерили подручными средствами.

В записках Берхгольца описана одна из измайловских театральных премьер.

К сожалению, во время самого спектакля кто-то сумел вытащить у наблюдательного немца из кармана табакерку, и поэтому и сам спектакль, и вся подготовка к нему окрасились в его воспоминаниях в печально-иронический тон…

Оказывается, уже несколько дней «дикая герцогиня» проводила в беспрестанных хлопотах… Она присутствовала на репетициях, устраивала сцену, прилаживала занавес, подгоняла костюмы актрисам, распекала и наказывала актеров, набранных из челяди царицы.

Такая же великая, как и дочь, театралка, царица Прасковья из-за болезни ног в режиссуре спектакля участвовать не могла и поэтому коротала время перед спектаклем в душеспасительных беседах с архиереями, членами Святейшего Синода.

Тем не менее по принципиальным вопросам «художественного руководства» герцогиня всегда советовалась с нею.

Когда два артиста измайловской труппы, чтобы добыть денег на свою нищенствующую братию, стали разносить по городу афишки и собирать для себя милостыню, огорченная герцогиня, по совету с матушкой-царицей, велела дать каждому из них около 200 батогов. Второстепенный актер затем был изгнан из театра, а главный актер уже на следующий день вышел на сцену в роли короля; роль супруги «батогированного» короля играла дочь маршала царицы Прасковьи.

6

Возле этого театра и выросла будущая правительница Российской империи, принцесса Елизавета-Екатерина-Христина.

Неожиданное решение верховников, перенесших русский престол в милославскую ветвь Дома Романовых, переменило жизнь двенадцатилетней Елизаветы-Екатерины-Христины.

Она была взята ко двору.

Воспитательницею мекленбургской принцессы назначили вдову французского генерала госпожу Адеркас, а для наставления в истинах православной веры пригласили Феофана Прокоповича.

Императрица Анна Леопольдовна (с портрета И. Вишнякова). 1740-е гг.

12 мая 1733 года принцесса Елизавета-Екатерина-Христина приняла святое крещение и была наречена Анной, а через месяц умерла ее мать, Екатерина Иоанновна, герцогиня Мекленбургская. Всесильный Бирон попытался пристроить в мужья юной Анне Леопольдовне своего сына Петра, но принцесса была влюблена в красивого саксонского посланника Линара.

Когда Бирон выяснил, что этот роман семнадцатилетней принцессы – интрига прусского посланника барона Мардефельда, воспитательница, подкупленная им, была немедленно выслана за границу, а сам Линар по просьбе императрицы Анны Иоанновны отозван саксонским двором.

Однако замуж за Петра Бирона осиротевшая принцесса все равно не пошла, предпочла ему робкого, золотушного принца Антона-Ульриха Брауншвейг-Люнебургского.

Политические интересы, а они тогда заключались в планах А.И. Остермана упрочить с помощью этого брака союз Российской и Австрийской империй, были соблюдены, и Анне Леопольдовне никто не препятствовал.

Удовлетворена была и императрица Анна Иоанновна.

Ей нужен был наследник престола, и вот он появился…

Чувства самой семнадцатилетней принцессы, точно так же, как и чувства «батогированного» актера, изображавшего на ее четырехлетие в измайловском театре короля, никого не интересовали…

Казалось, что с рождением прямого правнука царя Ивана Алексеевича русский престол окончательно закрепляется за милославской ветвью династии Романовых. Поэтому-то и был устроен в честь рождения Иоанна Антоновича такой грандиозный фейерверк.

Огни тех салютов – увы! – самое яркое, что видел в своей жизни человек, еще в колыбели нареченный Анной Иоанновной русским императором.

Впрочем, в 1740 году ничего не предвещало печальной участи новорожденного…

Хотя ведь и тридцать лет назад торжества по случаю бракосочетания Анны Иоанновны с курляндским герцогом Фридрихом-Вильгельмом тоже не предвещали смерти опившегося водкой семнадцатилетнего жениха.

Теперь пришел черед невесты.

5 октября во время обеда Анна Иоанновна упала в обморок с сильною рвотою…

7

И неожиданная болезнь Анны Иоанновны, и кончина ее так же уродливы и мрачны, как и вся жизнь, как и императорский дворец, наполненный учеными скворцами, белыми павами, обезьянами, карликами и великанами, шутами и шутихами; как и всё ее царствование…

Бирон немедленно послал за кабинет-министром князем Черкасским, графом Бестужевым и фельдмаршалом Минихом.

– Колико я несчастен, лишаясь столь рано и нечаянно Государыни, изъявлявшей мне неизреченную милость и доверенность! – заявил им «со многими слезами и воплем» всесильный временщик. – По смерти ее я не могу себе уже и вообразить никакого благополучия в этой стране, где я, как известно, имею более неприятелей, нежели друзей! За все услуги, оказываемые мною этому государству, не ожидаю я уже никакой иной награды, кроме неблагодарности и немилости…

Однако, как явствовало из речи Бирона, не собственное его положение беспокоило его. Более всего горевал он o состоянии, в каком, по кончине императрицы, находиться будет государство, о благосостоянии коего он до того столь ревностное имел попечение.

– Наследник младенец не имеет даже восьми недель! – рассуждал Бирон вслух. – Рассуждение назначения наследства престола от императрицы еще ничего не обнародовано, и потому неизвестно еще, как принято будет в настоящих обстоятельствах таковое назначение народом, при прежде бывших малолетствах мятежничавшим… Опять же и Швеция, продолжая вооружения свои, не может желать для себя удобнейшего случая к нападению на Россию, как когда начнутся в оной внутренние беспокойствия…

Кто именно предложил Бирону стать регентом, мнения расходятся…

Сам Бирон утверждал, что регентство предложил ему Миних: «Фельдмаршал Миних сказал мне, что собралось несколько патриотов (выделено нами. – Н.К.), которые, по совести и по лучшему их знанию… не нашли никого, кто бы, человечески судя, удобнее был для государства, чем я».

Миних-сын утверждал, что это князь Черкасский первый начал говорить, будто «к отправлению означенной столь важной должности не находит никого способнее и достойнее герцога Курляндского, который во все время царствования императрицы с толикою же ревностью, как и славою управлял государственными делами, и коего личная польза, в рассуждении герцогства его, столь тесно сопряжена с благосостоянием России».

Но это не так уж и важно… Совершенно ясно, что ни фельдмаршал Миних, ни князь Черкасский, ни тайный советник Бестужев, ни фельдмаршал Левенвольд и помыслить не могли воспрепятствовать властным амбициям герцога.

Бирон, однако, согласился не сразу.

– Меня удивляет это предложение! – куражась, сказал он. – Прошу уволить меня от такого бремени, я не в состоянии взяться за такое дело…

– Ваша светлость! – напыщенно произнес Миних. – Это не человек твою светлость о том просит, но великая империя. Прими весло правительства, лучше тебе при этом весле быть.

Утром 6 октября Миних, Остерман, Бестужев, Левенвольд, Ушаков, Головин, Куракин, Трубецкой, Салтыков и Шепелев, имея уже при себе изготовленный ночью манифест об объявлении Иоанна наследником, были допущены к императрице.

– Милостивая императрица! – заявил после подписания манифеста Миних. – Мы согласились, чтоб герцогу быть нашим регентом; мы просим о назначении герцога правителем.

Анна Иоанновна ничего не ответила на это.