Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай

Рассуждая по поводу заповеди «Чти отца твоего», Петр I печалился: дескать, подданные его духовных отцов не почитают. А и как почитать, если первое их мастерство в том, чтоб по последней мере их обмануть, а вяще тщатся бедство им приключить подчиненных пастырей оболганном у вышних…

Можно попытаться проследить, каким похотливо-извилистым путем выходит петровская мысль на решающий аргумент, о котором «многих головы на кольях свидетельствуют», но важнее – другое.

В принципе, если вспомнить о расправе, учиненной «вселенскими учителями» над Русским православием, когда миллионы православных русских людей ушли в раскол, ясно, что в израненной, истекающей кровью Русской Церкви можно было обнаружить самые причудливые явления.

Но ведь надо вспомнить и то, кто насаждал в этой раненой, измученной Церкви завезенное с Украины униатско-иезуитское ханжество. Зачем же забывать о том, что и сам Петр I, продолжая линию своего отца, усиленно продвигал на все ключевые кафедры Русской Православной Церкви прошедших через иезуитские коллегиумы выходцев с Украины.

Уместно будет вспомнить здесь, что Петр I, проявляя завидную терпимость к протестантизму, резко изменил свое отношение к раскольникам, как только понял, что раскол не является сектой, что раскольники борются не только с иерархией Русской Православной Церкви, но и отстаивают традиционные духовные ценности.

Долго, почти всю жизнь искал Петр подходящего духовного наставника, который способен был постигнуть великую правду «воли монаршей, которая превыше всего».

И нашел-таки человека, способного выразить всю правду Преображенского царства.

Звали его Феофан Прокопович.

1

Будущий архиепископ рано остался сиротой и воспитывался у дяди – ректора Киево-Братской коллегии и наместника Киево-Братского монастыря. Образование он получил в Киево-Могилянской академии, а потом перешел в унию и принял монашество с именем Самуил.

В базилианском ордене, к которому теперь принадлежал Самуил Прокопович, обратили внимание на способного монаха и направили его в Рим. Здесь Самуил поступил в Коллегию Святого Афанасия, прошел полный курс католической схоластической теологии и обратил на себя внимание папы Климента XI.

Вернувшись в Киев, Самуил снова перешел в православие и, сделавшись Феофаном, начал преподавать в Киево-Могилянской академии то, чему научили его в Риме.

10 июля 1709 года, когда Петр I проезжал через Киев, Феофан произнес в Софийском соборе панегирическую проповедь по случаю Полтавской виктории, объясняя, какое значение она имеет для будущего.

Петру особенно понравились рассуждения о Мазепе.

– Пси не угрызают господий своих, звери свирепые питателей своих не вредят; лютейший же всех зверей раб пожела угрызти руку, ею же на толь высокое достоинство вознесен… – возглашал Феофан. – Лжет бо, сыном себе российским нарицая, враг сый и телолюбец!

Вскоре Феофан Прокопович произнес похвальное слово А.Д. Меншикову, которого он назвал «истинным изображением» самого Петра I, и вопрос о его карьере оказался решенным.

В 1710 году, собравшись на войну с турками, Петр захватил с собою и Феофана, чтобы в походе еще раз послушать его речь на годовщину Полтавской виктории.

Феофан и речь сказал, и начал уже было описывать новую викторию Петра Великого, но тут случился конфуз…

Все так и было, как в виршах Феофана.

Усела Новое Станилешти 270-тысячная армия Баталджи-паши окружила 40-тысячное войско Петра I.

Вице-канцлеру П.П. Шафирову, которому Петр I разрешил отдать за свое спасение всё, кроме Петербурга, удалось, предложив Баталджи-паше солидную взятку, заключить мир на сравнительно мягких условиях. Россия возвращала османам Азов, срывала Таганрог и Каменный Затон.

Тем не менее для Феофана Прутский поход завершился его полной личной викторией. Петр I назначил его игуменом Киево-Братского монастыря и ректором Киево-Могилянской академии.

Надо сказать, что Феофан оказался благодарным назначенцем. Так же легко, как менял он свои имена и конфессии, он расстался с католическими привязанностями и тут же создал «Догматику», в которой порвал со схоластической методой и явил себя убежденным протестантом.

В 1716 году Петр вызвал этого «не только антилатинствующего, но и протестантствующего» богослова в Петербург.

«Феофан Прокопович был человек жуткий, – писал протоиерей Георгий Флоровский. – Даже в наружности его было что-то зловещее. Это был типический наемник и авантюрист… Феофан кажется неискренним даже тогда, когда он поверяет свои заветные грезы, когда высказывает свои действительные взгляды. Он пишет всегда точно проданным пером. Во всем его душевном складе чувствуется нечестность. Вернее назвать его дельцом, не деятелем». Один из современных историков остроумно назвал его «агентом Петровской реформы».

Тем не менее именно такого «агента» и искал Петр I.

2

Надо сказать, что с Феофаном Петр I не ошибся. Лично ему Феофан-Самуил был предан беззаветно.

В своих проповедях он почти не обращал внимания на религиозные нужды верующих, но очень убежденно и горячо разъяснял проводимые Петром реформы. Феофан искренне считал, что с Петром I никто не может сравниться. Такого монарха «толико Россию пользовавшаго, яко от начала государства Всероссийского, еликия могут обрестися истории, сему равного не покажут».

Поиском аргументов в восхвалении государя Феофан не затруднял себя – сразу переходил к обличению людей, не понимающих величия Петра I.

«Ибо понеже на двоих сих вся государская должность висит, на гражданском, глаголю, и воинском деле. Кто у нас когда обоя сия так добре совершил, яко же сей? – вопрошал Феофан в “Слове о власти и чести царской”, составленном в 1718 году. – Во всем обновил, или паче отродил, Россию? Что ж, сие от нас награждение будет ему? Да его же промыслом и собственными труды славу и безпечалие все получили, той сам имя хульное и житие многобедное имеет? Кая се срамота! Кий студный порок! Страшен сый неприятелем, боятися подданных понуждается! Славен у чуждих, безчестен у своих! Удивляются сему самии лютейшии враги наши, и хотя и приятны им сии о нас вести (угождают бо зависти их), однако же таковое неистовство обругают и поплюют. И смотрим, да бы не выросла в мире притча сия о нас: достоин государь толикаго государства, да не достоин народ таковаго государя».

Мысль о том, что русский народ не достоин такого государя, как он, была близка Петру I. 2 июня 1718 года он поставил Феофана во епископа Псковского и Нарвского, и тот стал главным его помощником в делах духовного управления. Через руки Феофана-Самуила проходят теперь все важнейшие законодательные акты по делам Церкви; по поручению Петра он пишет богословские и политические трактаты, составляет «Слово похвальное о флоте российском», «Слово о власти и чести царской», пишет предисловие к Морскому уставу и краткое руководство для проповедников…

Как отметил И.К. Смолич в «Истории Русской Церкви», «взгляды Феофана на взаимоотношения между государством и Церковью целиком совпадали со взглядами Петра: оба искали подходящий образец в церковных установлениях Пруссии и других протестантских стран. Для царя было естественно поручить написание “Духовного регламента” Феофану, так же как для Феофана было естественно ждать такого поручения».

Поручение было дано, и Феофан отнесся к разработке реформы Русской Православной Церкви с полной самоотдачей. Уже 25 января 1721 года составленный Феофаном Прокоповичем Духовный регламент был обнародован.

Важнейшей реформой, вводившейся в церковное управление Регламентом, было упразднение патриаршества и учреждение вместо него, по образцу протестантских государств, Святейшего Правительствующего Синода (Духовной коллегии).

«А яко Христианский Государь (Петр I. – Н.К.), правоверия же и всякаго в церкви Святей благочиния блюститель, посмотрев и на духовныя нужды, и всякаго лучшаго управления оных возжелав, благоволил уставити и духовное Коллегиум, которое бы прилежно и непрестанно наблюдало, еже на пользу церкви, да вся по чину бывают, и да не будут нестроения, еже есть желание Апостола, или паче Самаго Бога благоволение».

Строго предостерегал Духовный регламент от любой попытки защиты патриаршества. «Всегдашний Синод или Синедрион, совершеннейшее есть и лучшее, нежели единоличное правительство, наипаче же в Государстве Монаршеском, яковое есть Наше Российское».

Регламент вполне соответствовал своему названию и с протестантской четкостью регламентировал сложные духовные вопросы.

«…определить, что оныя многочисленныя моления, хотя бы и прямыя были, однако не суть всякому должныя, и по воли всякаго на едине, а не в соборе церковном употреблять оных мощно, дабы по времени не вошли в закон, и совести бы человеческой не отягощали»…

«О мощах святых, где какия явятся быть сумнительныя, розыскивать: много бо и о сем наплутано… Смотреть же, нет ли и у Нас такого безделия?»…

«Аще где проявится нетленное тело, или пройдет в слух видение чие или чудотворение, Коллегиум долженствует испытовать тоя истины, призвав к допросу оных повестителей, и прочиих, которые о том свидетельствовать возмогут»…

3

Надо сказать, что Духовному регламенту, как и остальным сочинения Феофана Прокоповича, присущи стремление к подмене подлинной проблемы ее карикатурным изображением и поиск решения проблемы именно в этом предельно упрощенном пространстве.

Да, после раскола Русской Православной Церкви уровень образования на Руси резко снизился, а за четверть века реформ, проводимых Петром I, неграмотность приобрела катастрофический характер.

Разумеется, Петр I создавал новые формы обучение, но это никак не могло компенсировать того образования, что осуществлялось в русских монастырях, и которое сейчас было уничтожено полностью.

Поэтому предписание Духовного регламента «осмотреть, есть ли у нас довольное ко исправлению Христианскому учение?», выглядело вполне своевременно, как и замечание Феофана Прокоповича, что для того «пастырский чин от Бога уставлен, дабы от Священнаго Писания научал вверенное себе стадо».

Но вот решение проблемы предлагалось откровенно протестантское.

Поскольку мало священников, «которые бы наизусть могли проповедать догматы и законы Священнаго Писания; то всеконечная нужда есть имети некия краткия и простым человекам уразумительныя и ясныя книжицы, в которых заключится все, что к народному наставлению довольно есть; и тыя книжицы прочитовать по частям в недельные и праздничные дни в церкви пред народом».

Это же относится, по мнению Феофана Прокоповича, и к святоотеческой литературе. Поскольку «книги великих учителей, Златоустаго, Феофилакта и прочих писаны суть Еллинским языком, и в том токмо языке внятны суть, а перевод их Славенский стал темен (когда это он стал темным и для кого? – Н.К.) и с трудностию разумеется от человек и обученных, а простым невежам отнюдь непостизаемый есть», поэтому и не надо их читать, а простому народу надобно внушать «всякому собственно, по своему званию должное».

«И того ради нужно есть сочинить три книжицы небольшия. Первую о главнейших спасительных догматах веры нашея; тако ж и о заповедях Божиих, в Десятословии заключенных.

Вторую о собственных всякаго чина должностях.

Третию таковую, в которой собранныя будут с разных Святых учителей ясныя проповеди, как о главнейших догматах, так и наипаче о грехах и добродетелях и собственно о должностях всякаго чина. Первая и вторая книжица иметь будет доводы своя от самаго Священнаго Писания, но внятныя всем и краткия. Третия же от Святых Отец тоеж, что в первой и во второй поучающая».

Помимо создания «трикнижия» от Самуила-Феофана Духовный регламент предписывал епархиальным архиереям создавать при архиерейских домах училища для детей священников.

Священник не должен быть ни мистиком, ни фанатиком. Следовало удостовериться, не имеет ли он «видений» или «смущающих снов».

«А который бы ученик был крайне туп, или хотя и остроумен, да развращен, и упрям и непобедимой лености, таковых бы, по довольном искушении, отпускать от школы, отняв им всю надежду чина священническаго».

Столь же строг был Регламент и в отношении епископата.

«Ведал бы всяк Епископ меру чести своея, и невысоко бы о ней мыслил и дело убо великое, но честь никаковая, почитай в писании знатная определена».

Определялся и порядок поездок епископов по своим епархиям…

«Время летнее кажется быть угоднейшее к посещению, нежели зимнее. Се же того ради, что не так много летом, как зимою и сам Епископ и церкви посещаемыя на корм и иныя нужды его издержать. Не надобе сена, а дров мало треба. Хлеб, рыба, корм конской дешевее.

И может Епископ не далече от города на поле в палатке время перестоять, чтоб не трудить священства, или граждан квартирою, наипаче где город убогий».

А вот насчет порядка и содержания молитв на литургиях все было определено строго.

«По приезде своем Епископ на другой день или на третий, собрав градских и сельских пресвитеров, священную литургию совершит, по Литургии со всеми Священники отпоет молебен о здравии и победе Державнейшаго Монарха, о исправлении и благосостоянии церквей, о обращении раскольников, о благорастворении воздуха, о обилии плодов земных и прочая. И собственный канон составлен будет, всякия нужды содержащий».

Регламент вводил строгую духовную цензуру и другие новшества, призванные предельно зарегулировать жизнь Русской Православной Церкви.

Мужчинам запрещалось поступать в монастырь до тридцатилетнего возраста; монахам запрещалось посещать частные дома и женские монастыри (деятельность Серафима Саровского в Дивеевском монастыре или Амвросия Оптинского в Шамордине, таким образом, была, оказывается, согласно Духовному регламенту, совершенно незаконной). Монахиням воспрещалось давать окончательные обеты до пятидесятилетнего возраста, и послушничество, продолжавшееся до тех пор, не могло служить препятствием для вступления в брак.

Говорилось в Духовном регламенте и об отношении к милосердию: «О подаянии милостыни должно… сочинить наставление; ибо в сем не мало погрешаем. Многие бездельники, при совершенном здравии, за леность свою пускаются на прошение милостыни, и по миру ходят безстудно; и иные же в богадельни вселяются посулами у старост, что есть богопротивное и всему отечеству вредное… И потому здравии, а ленивии прошаки Богу противни суть. И аще кто снабдевает оных, и той есть яко помощник, тако и участник оных же греха; и что либо на таковую суетную милостыню издерживает, все то вотще ему, а не в пользу духовную».

Впрочем, Духовный регламент и не скрывал, что подлинная причина такого отношения к нищим не одна только забота о пользе духовной.

«Сверх того еще ленивии оные нахальники сочиняют некая безумная и душевредная пения, и оная с притворным стенанием пред народом поют, и простых невеж еще вяшше обезумливают, приемля за то награждение себе».

4

«Между многими, по долгу Богоданныя нам власти, попечениями о исправлении народа нашего и прочих подданных нам государств, не смотря на духовный чин и видя в нем много нестроения и великую в делах его скудость, – было сказано в императорском Манифесте, – не суетный по совести нашей возымели мы страх да не явимся неблагодарны Вышнему, аще толикая от Него получив благопоспешества в исправлении как воинского, так и гражданского чина, пренебрежем исправления чина духовнаго. И когда нелицемерный Он судия воспросит от нас ответа о толиком нам от Него врученном приставлении, да не будем безответны. Того ради образом прежних, как в Ветхом, так и в Новом Завете благочестивых царей, восприяв попечение о исправлении чина духовного, не видя лучшаго к тому способа, паче соборного правительства (понеже в единой персоне не без страсти бывает; к тому-ж не наследственная власть, того ради вящше небрегут) уставляем Духовную Коллегию, т. е. духовное соборное правительство, которое, по следующем зде регламенте, имеет всякие дела управлять».

14 февраля 1721 года в день своего открытия Духовную коллегию преобразовали в Святейший Правительственный Синод. Высочайшим указом повелено было возносить его имя вместо Патриаршего в церковных молениях.

Президентом Синода назначили митрополита Стефана Яворского, вице-президентом – епископа Феофана Прокоповича.

По сути, Синод становился ведомством в общем составе государственной администрации и подчинялся самому государю. В государственной присяге членов Синода Петр I именовался «крайним судиею духовной коллегии». Наконец-то, как отмечают историки Церкви, и произошло то, чего больше всего опасались при низложении патриарха Никона иерархи нашей Церкви: «власть Царская подчинила во всей полноте власть Бога на земле – Святую Церковь Христову».

Только напрасно Петр I объявлял в своем Манифесте, что он, «как в Ветхом, так и в Новом Завете благочестивых царей, восприял попечение». Идея подобного устройства церковной жизни, вернее, ее полного подчинения светской власти, была заимствована им не в книгах Ветхого и Нового Завета, а в сектантской Англии.

Если называть вещи своими именами, то надо сказать, что, согласно церковной реформе Петра I, Русская Православная церковь была превращена в инструмент воспитания верноподданных.

Эта задача в разработанном Феофаном Прокоповичем Духовном регламенте проводится четко и последовательно. Даже самые важные Таинства православной веры – «Должен всяк Христианин и часто, а хотя бы единожды в год причащатися святой Евхаристии» – превращаются в некие полицейские мероприятия, ибо «аще который Христианин покажется, что он весьма от Святаго Причастия удаляется, тем самым являет себе, что не есть в теле Христове, сиесть, не есть сообщник церкви, но раскольщик. И несть лучшаго знамения, почему познать раскольщика. Сие прилежно подобает наблюдать Епископом, и приказывать, чтоб им священницы приходские по вся годы о своих прихожанах доносили, кто из них не причащался чрез год»…

Не заставили себя ждать и последующие указы, развивающие полицейскую идеологию Духовного регламента.

17 мая 1722 года по настоянию Петра I Синод принял позорнейший указ об отмене тайны исповеди.

Если о замене патриарха Синодом, составленным из вчерашних иезуитов, можно хотя бы дискутировать, то разрушительные для православного самосознания последствия Указа от 17 мая 1722 года, по сути дела отменившего важнейшее церковное таинство, очевидны.

Некоторые ревностные защитники идеи монархии договариваются до того: дескать, тайна исповеди отменялась только касательно злоумышлений против монаршей особы, против государственного порядка, а об остальном священник не должен был сообщать в Тайную канцелярию…

Что тут ответить?

Разве только напомнить, что и ГПУ от сотрудничавших с ним священников-обновленцев тоже ждало сообщений не о супружеских изменах, а только о злоумышлениях против государственного порядка, против колхозов, против вождей революции…

Да и не в том ведь дело, о чем должен, а о чем не должен доносить священник. Приходящий на исповедь человек исповедует свои большие и малые прегрешения перед Богом, а не перед сексотом, и священник, который отпускал ему грехи, отпускал их властью, данной ему Богом, а не полицейским управлением.

И тут не аргументы в пользу Петра I придумывать надо, а просто разобраться: что нам дороже? Православие или Петр I, который вполне осознанно проводил губительные для православия и для православного самосознания реформы?

Очень трудно немножко верить в Бога, а немножко в идею, которая эту веру подрывает.

Даже если и называется идея – монархической…

Тем более что именно для идеи монархии и были губительными в самую первую очередь петровские реформы.

Как ни крути, а без указа от 17 мая, может, и не было бы никогда и 17-го года…

5

Мы говорили, что стремление Петра I превратить Россию в нечто похожее на Германию или Голландию, а своих подданных – в немцев или голландцев, зарождается в нем под влиянием детских страхов, от которых он так и не смог освободиться вследствие неправильного воспитания.

Стремление заведомо неисполнимое, но тем не менее так дорого стоившее стране.

Наверное, Петр I и сам понимал, что подсознательное стремление уничтожить ненавистную русскую старину, а народ России обратить в покорных рабов, для владения которыми он завезёт из-за границы «культурных» иностранцев, не исполнимо.

Но в том-то и заключалась трагедия Петра, что, понимая все, не мог пересилить себя и смириться, а тем более признать свою ошибку…

Если можно объяснить нежелание Петра избрать нового патриарха сразу после поражения под Нарвой чисто прагматическими мотивами – разрасталась война и необходимы были для ведения ее все церковные денежные ресурсы! – то введение Духовного регламента, как бритье бород и запрещение русского платья, преследовало цель изменить не только внешний, но и духовный облик своих подданных, изменить, как сейчас говорят, сам национальный менталитет русского человека.

И привлекалась для этого вся мощь созданной русской кровью и каторжным трудом петровской империи.

Уже скоро табельные праздники, соблюдение которых было строго обязательно, заметно начинают теснить в церковном календаре память почитаемых на Святой Руси святых.

1 января – Новый год.

3 февраля – тезоименитство цесаревны Анны Петровны.

19 февраля – «воспоминание брака императорского величества».

30 мая – рождение Петра I.

25 июня – коронование Петра I.

27 июня – «преславная виктория под Полтавою».

29 июня – тезоименитство Петра I.

29 июля – «взятие фрегатов, первее – при Ангуте, потом – при Грингаме».

5 сентября – тезоименитство Елизаветы Петровны.

28 сентября – «виктория над генералом Левенгауптом».

11 октября – взятие крепости Нотебург (Шлиссельбург).

23 ноября – день Александра Невского.

24 ноября – тезоименитство Екатерины.

30 ноября – день «Святого апостола Андрея Первозванного, торжество кавалеров российских».

Завершая эту главу, хотелось бы сказать, что уже в сентябре 1721 года Петр отправил послание константинопольскому патриарху с просьбой «учреждение и сочинение Духовного Синода за благость признати».

23 сентября 1723 года патриарх Иеремия III прислал Утвердительную грамоту со словами, которые и жаждал услышать Петр: «Синод в Российском Святом Великом Государстве есть и нарицается нашим во Христе братом, Святым и Священным Синодом от всех благочестивых и православных христиан»…

Правда, хотя и признавалось, что Синод «имеет право совершать и установлять то же, что и четверо Апостольских Святейших Патриарших Престола», но завершалась грамота предписанием «хранить и держать неизменными обычаи и правила Священных Вселенских Святых Семи Соборов и прочее содержимое Святою Церковью и пребудет непоколебимо во веки».

Исполнение этого предписания никак не входило в планы реформаторов Русской Православной Церкви, но – Божьей волей! – оно было исполнено.

6

К концу жизни Петр I, кажется, достиг всего…

Фактически встав во главе Русской Православной Церкви, он получил абсолютную власть в стране. Наконец-то был заключен и долгожданный Ништадтский мир.

За два десятилетия беспрерывных войн, обескровивших и разоривших народ, уплатив Швеции компенсацию в два миллиона талеров, Россия получала Эстляндию, Лифляндию, Ингрию и часть Финляндии с Выборгом…

Такой вот успех, такая вот победа.

В конце 1721 года по случаю заключения Ништадтского мира Сенат упразднил титул царя и провозгласил Петра I императором.

Также Петру был преподнесен титул Отца Отечества.

Получил тогда Петр повышение и в своем «всешутейшем соборе».

Как видно из списка слуг «архикнязя-папы», составленного в самом начале 20-х годов XVIII века, «Пахом Пихай х… Михайлов» возвысился уже до архидьякона.

Совпадение не случайное. После того как Петр стал главой Русской Православной Церкви, потеснив, как ему казалось, на этом месте самого Бога, темные силы, движущиеся в эскорте великого реформатора, таким вот образом зафиксировали и отметили этот факт.

Отец Отечества мог торжествовать. Он и торжествовал.

Празднества и фейерверки шли непрерывною чередой, и посреди этого грохота салютов, 29 мая 1723 года, накануне табельного дня своего рождения, будучи в Александро-Невском монастыре, вспомянул Петр о святом благоверном князе и указал: обретающиеся в соборе Рождества Богородицы во Владимире мощи Александра Невского перенести в Петербург.

И срок назначил.

Велено было приурочить встречу мощей в Санкт-Петербурге к празднованию годовщины Ништадтского мира 30 августа 1723 года…

Это решение Петра I трактуется на разные лады, но при этом упускается из виду, что приказано было не просто перенести мощи, а перенести их к дате.

Между тем это обстоятельство весьма существенно.

Святой благоверный князь Александр Невский, разгромив на берегах Невы и Чудского озера силы тогдашнего НАТО, выбрал путь и «повенчал Русь со степью», чтобы сохранить православную веру.

Петр I строил Петербург еще и как знак разрыва Российской империи с прежней Московской Русью, построенной потомками Александра Невского. Ломая и корежа страну, практически отказавшись от православия и национальных обычаев, он утвердился на берегах Финского залива, чтобы переменить проложенный святым благоверным князем путь, и жалким по сравнению с петровским прорывом Запада в Россию выглядел десант крестоносца Биргера, разгромленного здесь Александром Невским пять столетий назад…

Петр победил всех.

Победил старую Русь, победил шведов, победил даже саму историю вместе с благоверным князем Александром Невским.

И перенесение в Санкт-Петербург святых мощей князя становилось свидетельством этой победы, освящало совершенные Петром победы, врастало в новую мифологию рождающейся империи.

Но есть своеволие Петра I, и есть Воля Божия…

29 мая 1723 года Петр указал перевезти мощи Александр Невского…

И не такой уж огромный груз требовалось доставить, не такой великий путь от Владимира до Санкт-Петербурга, а проходили месяцы, мощей все не было.

И не жалела сил снаряженная за мощами команда, ломали стены, прорубали дорогу сквозь рыночные ряды, двигались, как положено в петровской империи, не считаясь ни с какими затратами и потерями, но только 18 августа дошли до Москвы, а в Твери были только 26 августа.

Уже безнадежно опоздали к празднованию годовщины Ништадтского мира, но никто не смел остановиться, и 10 сентября вынесли святые мощи из Софийского собора в Новгороде, где не раз бывал при земной жизни Александр Невский, и продолжили путь.

15 сентября 1723 года ковчег с мощами привезли в Шлиссельбург.

Здесь остановились, ожидая дальнейших указаний императора.

Император молчал.

Наконец, пришел указ Святейшего Синода – разместить святые мощи в Шлиссельбурге, поставив их в каменной церкви. Здесь и находились они до августа 1724 года…

Воистину воля Петра I – это воля Петра I, а воля Божия – воля Божия! И ничего не совершается в мире вопреки Божией воле.

Грозным предупреждением обернулось само перенесение в Петербург святых мощей Александра Невского.

Подобно пожару, охватившему церковь Рождества Богородицы 13 мая 1491 года, когда распространилась в Москве ересь жидовствующих, шлиссельбургский пожар очень близок по времени к петровским реформам Русской Православной Церкви.

Петр I не внял этому грозному предупреждению. Грандиозные забавы «всешутейного собора» занимали его внимание.

Шлиссельбургский пожар почти совпадает по времени с устроенным Петром I гуляньем в Санкт-Петербурге. Еще никогда столько масок не окружало Петра I, шутовские наряды заполнили дворцы и улицы города. «По улицам Петербурга прогуливались и разъезжали голландские матросы, индийские брамины, павианы, арлекины, французские поселяне и поселянки и т. п. лица: то были замаскированные государь, государыня, весь Сенат, знатнейшие дамы и девицы, генерал-адъютанты, денщики и разные придворные чины. Члены разных коллегий и Сената в эти дни официального шутовства нигде, ни даже на похоронах не смели скидывать масок и шутовских нарядов; в них они являлись на службу, в Сенат и в коллегии».

Свой «всешутейный собор», называвшийся «великобританский славный монастырь», был создан теперь и у петербургских иностранцев.

С.Ф. Платонов, который первым проанализировал устав «монастыря», щедро изукрашенный фаллической символикой, был поражен похабностью его и неприличием. Между тем среди членов «монастыря» были иностранные финансисты, купцы и специалисты в различных областях, которые были очень близко связаны с царём и оказывали ему, как, например, «медикус» Вильям Горн, оперировавший царя незадолго до смерти, различные «особые» услуги.

Увы… Дьявольщины в «великобританском монастыре» было еще больше, чем во «всешутейном соборе». Это повышение градуса функционирования «великобританского монастыря» с сатанинской точностью зарегистрировало тот факт, что сделал Петр с изнасилованной Россией.

Настоящая вакханалия творится в 1724 году вокруг «Отца Отечества». Все карикатурно в окружении Петра, отовсюду лезут маски и искривленные дьявольской злобою рыла…

7

В духе этого непристойного шутовства совершена была и супружеская измена только что коронованной Екатерины Алексеевны.

Как и положено в шутовском действе, героем адюльтера стал ее камергер… Виллим Монс, брат известной нам Анны Монс.

В 1708 году Виллим по ходатайству его сестры Матрены Ивановна Балк (в ее доме в Эльбингенгене Петр поселил тогда Екатерину) был принят в армию. Виллим участвовал в битве при Лесной и Полтаве, служил генеральс-адъютантом у генерала Боура и в 1716 году был определен камер-юнкером ко дворцу императрицы.

Иностранцы в Немецкой слободе. Гравюра XVII в.

«Ах счастье мое нечаянное… Рад бы я радоваться об сей счастливой фортуне, только не могу, для того что сердце мое стиснуто так, что не возможно вымерить и слез в себе удержать не могу! – писал пылкий любовник своему “высокоблагородному патрону, ее премилосердному высочеству”. – Прими недостойное мое сердце своими белыми руками и пособи за тревогу верного и услужливого сердца».

Любовную пылкость, подобно своей сестре Анне, Виллим совмещал с не менее пылкой любовью к деньгам. Вместе с Матреной Ивановной Балк они поставили взяточничество на конвейер и брали за протекцию со всех, кто обращался к ним.

«Брала я взятки с служителей Грузинцевых, с купецкого человека Красносельцева, с купчины Юринского, с купца Меера, с капитана Альбрехта, с сына “игуменьи” князя Василия Ржевского, с посла в Китае Льва Измайлова, с Петра Салтыкова, с астраханского губернатора Волынского, с великого канцлера графа Головкина, с князя Юрия Гагарина, с князя Федора Долгорукова, с князя Алексея Долгорукова»…

Два дня, 13 и 14 ноября, диктовала Матрена Ивановна Балк на допросе имена своих дачников[98]…

В тот день, когда Петру стало известно об измене супруги с Монсом, он провел вечер в Зимнем дворце с Екатериной и ее друзьями. Был здесь и Монс.

Он был в ударе, много шутил.

– Посмотри на часы! – приказал государь.

– Десятый! – сказал камергер.

– Ну, время разойтись! – сказал Петр и отправился в свои апартаменты. Виллим Монс, вернувшись домой, закурил трубку, и тут к нему вошел страшный посланец царя, начальник Тайной канцелярии Андрей Иванович Ушаков.

Он отвез Монса к себе на квартиру, где его уже ждал император.

Впрочем, как говорит М.И. Семеновский, на все остальные вины Виллима Монса Петр «взглянул как-то слегка!» и приказал обезглавить брата своей первой любовницы, а потом утешался тем, что возил Екатеринушку смотреть на отрубленную голову любовника.

Мы рассказываем об этой истории не только ради того, чтобы прибавить пикантности повествованию. Это кружение Монсов вокруг русского престола – вначале в образе Анхен, а потом Виллима, совершенно в духе того недоброго шутовства, до которого был такой охотник Петр I, совершенно в духе его кровавых игрищ и «маскерадов».

В духе этого сатанизма и спасение Виллимом Монсом из долговой тюрьмы Бирона. Петр ненавидел Россию и хотел отдать ее на растерзание Монсам.

Но оказалось, что и Монсы не самое страшное для выстроенной им империи. Следом за ними позлее явились собаки, Бироны пришли на Русь…

«Что мешало в послепетровские времена вернуться к едва протекшим временам? – задавал вопрос А.И. Герцен. – Все петербургское устройство висело на нитке. Пьяные и развратные женщины, тупоумные принцы, едва умевшие говорить по-русски, немки и дети садились на престол, сходили с престола, горсть интриганов и кондотьеров заведовала государством.

Одна партия сбрасывает другую, пользуясь тем, что новый порядок не успевал обжиться, но кто бы ни одолевал, до петровских оснований никто не касался, а все принимали их – Меншиков и Бирон, Миних и сами Долгорукие, хотевшие ограничить императорскую власть не в самом же деле прежней боярской думой. Елизавета и Екатерина льстят православию, льстят народности для того, чтобы захватить трон, но, усевшись на нем, они продолжают его путь. Екатерина II – больше, нежели кто-нибудь».

8

Ну а обгоревшие мощи святого благоверного князя Александра Невского все-таки были доставлены в Санкт-Петербург, как и было указано, к очередной годовщине заключения Ништадтского мира. Державная воля государя, пусть и с опозданием на год, одержала верх.

И казалось, Петр I, как всегда, настоял на своем.

Государственная, державная символика преобладала. Политический смысл затенил мистическую суть происходящего.

Но посмотрите, где встречают мощи! В устье Ижоры…

Именно там, где и происходила Невская битва, хотя местом ее Петр I ошибочно считал территорию нынешней Александро-Невской лавры.

Святой благоверный князь все же остановился на месте своей первой блистательной победы. И это ли не знак, явленный нам свыше? Это ли не глагол, в сиянии которого меркли все помпезные торжества, ожидавшие процессию в Петербурге?

Александр Невский великий русский святой.

Таким он был в своей земной жизни, где он не проиграл ни одной битвы. Таким он стал, сделавшись небесным заступником Руси.

Говорят, августовской ночью 1380 года в храме Рождества Богородицы во Владимире вдруг вспыхнули сами по себе свечи, раздался ужасающий гром, и, когда вбежал в церковь испуганный пономарь, то увидел двух старцев, вышедших из алтаря.

Они шли к гробнице Александра Невского…

– Александре! – сказал один. – Встани и спаси правнука твоего Димитрия!

И пораженный ужасом и трепетом пономарь увидел, как осиянный дивным светом встал из гроба Александр Невский и скрылся со старцами.

На следующий день мощи святого князя были открыты и поставлены в раке посреди собора.

Начались чудеса исцеления от них. Главное же чудо произошло тогда, 8 сентября, на поле Куликовом… Теперь, три с половиной столетия спустя, мощи святого князя насильно были доставлены в Санкт-Петербург, более походивший на Вавилон времен строительства знаменитой башни, чем на русский город.

В этом городе правил император, убивший своего родного сына и подчинивший себе Русскую Православную Церковь. И никого не было вокруг, кто мог бы возвысить свой голос в защиту Святой Руси…

Мощи святого благоверного князя привезли к назначенной императором дате в город этого императора…

Через полгода императора не стало… Диагноз болезни Петра тщательно скрывался, но итальянский врач, лечивший его, считал, что «источником болезни послужил старый и плохо вылеченный сифилис».

Это подтверждается и результатами вскрытия, сделанного доктором Паульсоном. При вскрытии тела императора «увидели совершенный антонов огонь в частях около пузыря; некоторые же части так отвердели, что весьма трудно было прорезать их анатомическим ножом».