Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай
Принцесса Елизавета[114] (1743 г.), на 10-м году возраста упала с каменной лестницы, расшибла голову; подвержена частым головным болям и припадкам. В 1777 году страдала помешательством, но после оправилась.
Принц Петр (1745 г.) имеет спереди и сзади горб; кривобок, косолап, прост, робок, застенчив, молчалив; приемы его приличны только малым детям. Нрава слишком веселого: смеется и хохочет, когда совсем нет ничего смешного. Страдает геморроидальными припадками; до обмороку боится вида крови.
Принц Алексей (1746 г.) – совершенное подобие брата в физическом и нравственном отношении»…
Говорилось, что достаточно взглянуть на силуэты этих несчастных, чтобы по профилям, по неправильной форме их голов догадаться о врожденном слабоумии. В результате у впечатлительного читателя не оставалось сомнения, что вот эти воистину чахлые, ядовитые плоды засохшей милославской ветви…
И тут, объективности ради, сравнить бы потомков царя Ивана V Алексеевича с Петром III, являвшимся прямым внуком Петра I, но традиционная история подобных сопоставлений избегала…
И не случайно… Внук Петра I, несмотря на хлопоты наставников, так и не научился толком говорить по-русски, так и не смог уразуметь разницу в религиозных обрядах лютеранства и православия. Так на всю жизнь и остался он без Бога, без родины. В бедную голову его так и не вместилось осознание просторов России, и, став взрослым, он, предвосхищая Михаила Сергеевича Горбачева, всегда считал титул Русского Императора менее важным, нежели чин генерала прусской службы.
Как справедливо заметил психиатр П.И. Ковалевский, «в его лице маленькому человеку выпало исполнять должность великого человека»…
Этот человек и должен был определить дальнейшую судьбу «безымянного узника» Иоанна VI Антоновича.
6
Мы уже говорили, что бывший император Иоанн VI Антонович, которому исполнилось тогда всего один год, вполне мог встретиться в декабре 1741 года, по дороге в Ригу, со своим дядей, четырнадцатилетним Карлом-Петром-Ульрихом, которого везли в Россию, чтобы сделать его императором Петром III.
Но встретились они только после кончины Елизаветы Петровны, когда 18 марта 1762 года император Петр III изволил посетить Шлиссельбургскую крепость.
Встрече этой предшествовало письмо, полученное Петром III от прусского короля Фридриха II, встревожившегося, что Петр III собирается отправиться за границу для ведения войны с Данией за голштинские владения:
«Припомните, ваше императорское величество, что случилось в первое отсутствие императора Петра I, как его родная сестра составила против него заговор!
Предположите, что какой-нибудь негодяй с беспокойною головой начнет в ваше отсутствие интриговать для возведения на престол этого Ивана, составит заговор с помощью иностранных денег, чтобы вывести Ивана из темницы, подговорить войско и других негодяев, которые и присоединятся к нему: – не должны ли вы будете тогда покинуть войну против датчан, хотя бы все шло с отличным успехом, и поспешно возвратиться, чтоб тушить пожар собственного дома»…
Любопытна уже сама эта встреча двух родственников, дяди и племянника, встреча двух русских императоров, бывшего и настоящего, являющихся при этом по крови на три четверти немцами…
Но это с одной стороны, а с другой…
«Маленький человек», которому «выпало исполнять должность великого человека», и узник, без малейшей вины проведший в тюрьме два десятилетия.
Самовластный тиран и несчастный, затравленный жестокими стражниками юноша… Человек, не умеющий понять отличие православия от лютеранства, и «безымянный колодник», неведомо как и где постигший главные книги Русского православия.
Впечатления Петра III от встречи с Иоанном VI Антоновичем обличают самого Петра III сильнее, чем многочисленные воспоминания очевидцев его правления. Какая же убогость чувств и черствость души должны были быть в этом человеке, чтобы даже вопреки тому, что оба они принадлежали к числу русских императоров и оба были на три четверти немцами, не разглядеть в Иоанне VI Антоновиче личности, достойной хотя бы сочувствия.
Инструкция, данная графом А.И. Шуваловым новому главному приставу Иоанна VI Антоновича князю Чурмантееву, предписывала: «Если арестант станет чинить какие непорядки или вам противности или же что станет говорить непристойное, то сажать тогда на цепь, доколе он усмирится, а буде и того не послушает, то бить по вашему рассмотрению палкою или плетью».
Отдавая свое жестокое распоряжение, Петр III, разумеется, не догадывался, что и ему, всесильному русскому императору, как и несчастному, жестоко избиваемому в каземате Шлиссельбургской крепости Иоанну VI Антоновичу, самому предстоит принять судьбу бесправного узника.
После переворота, произведенного Екатериной II, тридцатичетырехлетнего императора Петра III заключили в Ропше, и 6 июля 1762 года он был убит там. Из донесения, посланного Алексеем Орловым, явствовало, что Петр III за столом заспорил с одним из собеседников; Орлов и другие бросились их разнимать, но сделали это так неловко, что хилый узник оказался мертвым.
«Не успели мы разнять, а его уже и не стало… – писал пьяный Орлов в донесении, – сами не помним, что делали».
Шевалье Рюльер, в служебные обязанности которого входил сбор сведений о Екатерине II и произведенном ею перевороте, писал: «Нельзя достоверно сказать, какое участие принимала императрица в сем приключении; но известно то, что в сей самый день, когда сие случилось, государыня садилась за стол с отменною веселостью.
Вдруг является тот самый Орлов – растрепанный, в поте и пыли, в изорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости. Войдя в комнату, сверкающие и быстрые глаза его искали императрицу. Не говоря ни слова, она встала, пошла в кабинет, куда и он последовал; через несколько минут она позвала к себе графа Панина, который был уже наименован ее министром. Она известила его, что государь умер, и советовалась с ним, каким образом публиковать о его смерти народу. Панин советовал пропустить одну ночь и на другой утро объявить сию новость, как будто сие случилось ночью. Приняв сей совет, императрица возвратилась с тем же лицом и продолжала обедать с тою же веселостью.
Наутро, когда узнали, что Петр III умер от геморроидальной колики, она показалась, орошенная слезами, и возвестила печаль своим указом».
Только когда Петра III уже выставили перед похоронами в Александро-Невской лавре, заметили, что его лицо черно. Тогда и распространился в народе слух, будто хоронят не императора, а дворцового арапа…
7
Положение, в котором оказалась Екатерина II после переворота, было непростым. Как и Екатерина I, она не имела ни капли романовской крови, но если Екатерина I унаследовала престол после смерти мужа Петра I, то Екатерина II захватила престол, убив своего мужа.
«Мое положение таково, что я должна принимать во внимание многие обстоятельства, – писала она Станиславу Понятовскому, – последний солдат гвардии считает себя виновником моего воцарения, и при всем том заметно общее брожение… Если я уступлю, меня будут обожать; если нет, то не знаю, что случится».
Тут Екатерина нисколько не сгущала краски.
Известно, что когда Екатерина II объявила в Сенате о намерении выйти замуж за Григория Орлова, воспитатель наследника престола Н.И. Панин сказал, что императрица вольна в своих решениях, но госпожа Орлова никогда не была нашей императрицей.
Вскоре после коронации был раскрыт заговор поручика Семена Гурьева и Петра Хрущева, которые собирались возвести на престол Иоанна VI Антоновича. Главные заговорщики были приговорены к смертной казни, другие офицеры – к каторжным работам.
Очевидно, что после произведенного Екатериной II переворота судьба императора Иоанна VI Антоновича не могла оставаться прежней.
Известно, что возвращенный из ссылки А.П. Бестужев разрабатывал даже план брачного союза Екатерины II с Иоанном VI Антоновичем.
Насколько верны эти свидетельства, судить трудно, но можно не сомневаться, что, если бы только этого потребовали обстоятельства, Екатерина II вполне могла бы выйти замуж и за шлиссельбургского узника. Чтобы удержаться на русском троне, императрица готова была заплатить любую цену.
И совершенно точно известно, что императрица Екатерина II виделась с Иоанном VI Антоновичем и, как сама признала позже, нашла его в полном уме.
Повторим, что обстоятельства вполне могли повернуться в любую сторону, и не обязательно перемена в положении Иоанна VI Антоновича должна была стать несчастливой. Не обязательно…
Другое дело, что Екатерина II была сильной и самобытной личностью и в переломный в своей биографии момент она не замкнулась на дворцово-династических интригах, а решила воздействовать на общество, изменяя в нужном для себя направлении и общественные настроения, и само общественное устройство страны.
Решительно пошла она на убийство своего супруга, законного русского императора Петра III.
Теперь наступила очередь второго законного русского императора…
В инструкции, данной после встречи императрицы со шлиссельбургским узником, всё было сказано ясно и четко:
«Ежели паче чаяния случится, чтоб кто с командою или один, хотя бы то был и комендант или иной какой офицер, без именного за собственноручным Императорского Величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать и почитать то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать».
Безусловно, Екатерина II обладала незаурядными актерскими и режиссерскими способностями.
Всё, что необходимо было совершить, совершалось, но совершалось это как бы без ее участия.
Вот и поразительное по жестокости убийство императора Иоанна VI Антоновича, которое должно было произойти – нельзя, нельзя было оставлять в живых человека, который имеет неизмеримо больше прав на русский престол, чем она! – произошло, но как бы без всякого участия самой императрицы.
8
Сюжет, который вошел в русскую историю под названием «попытка Мировича», предельно прост.
Стоявший в гарнизоне крепости подпоручик Смоленского пехотного полка Василий Яковлевич Мирович, человек «честолюбивый и на всех обиженный»[115], в ночь с 4 на 5 июля 1764 года скомандовал своим солдатам «В ружье» и двинулся к казарме, где содержался Иоанн VI Антонович.
Мирович арестовал коменданта крепости А.Ф. Бередникова и потребовал выдачи Иоанна VI Антоновича.
Тот отказался, и Мирович навел на дверь каземата пушку.
Согласно имеющейся у них инструкции, караульный офицер поручик Чекин штыком заколол императора Иоанна VI Антоновича.
Кровь безвинного страдальца обагрила древние камни Шлиссельбурга.
Когда Мирович во главе своих солдат ворвался в камеру узника, он понял, что проиграл: на полу лежал мертвый Иоанн VI Антонович.
Солдаты хотели заколоть караульных офицеров штыками, но Мирович не допустил этого.
– Теперь помощи нам нет никакой! – сказал он. – Теперь они правы, а мы виноваты.
Следствие над Мировичем было проведено быстро, и, кажется, впервые в деле, связанном с попыткой дворцового переворота, обошлись без пыток.
Никаких сообщников В.Я. Мировича следствие не установило, да и не пыталось установить.
Сам Василий Яковлевич показал, что действовал он на свой страх и риск и имел лишь одного товарища: поручика пехотного полка Аполлона Ушакова.
В середине мая 1764 года они отслужили панихиду в Казанском соборе по самим себе, и через две недели Аполлон Ушаков утонул, а Мирович решил исполнить свой замысел в одиночку и тоже готов теперь взойти на эшафот.
Все эти показания, учитывая режим секретности, которым было окружено заточение Иоанна VI Антоновича, выглядят чрезвычайно неубедительно. Кроме того, есть косвенные свидетельства, что Мирович был связан с братьями Орловыми и таким образом его «попытка» приобретает характер спланированной самой императрицей и ее ближайшим окружением провокации.
Следствие отрабатывать такую версию не стало.
Вообще весь ход его был определен заранее.
«Но не могли однако же избегнуть зла и коварства в роде человеческом чудовища, каковый ныне в Шлиссельбурге с отчаянием живота своего в ужасном своем действии явился, – говорилось в манифесте об умерщвлении принца Иоанна Антоновича, выпущенном 17 августа 1764 года. – Некто подпоручик Смоленского пехотного полку малороссиянец Василей Мирович, перьвого изменника с Мазепою Мировича внук, по крови своей, как видно Отечеству вероломный, провождая свою жизнь в мотовстве и распутстве, и тем лишась всех способов к достижению чести и счастья, напоследок отступил от Закона Божьего и присяги своей Нам принесенной, и не зная, как только по слуху единому о имени принца Иоанна, а тем меньше о душевных его качествах и телесном сложении, зделал себе предмет, через какое бы то ни было в народе кровопролитное смятение, щастие для себя возвысить».
Говорят, что Петр Иванович Панин прямо спросил у Мировича:
– Для чего ты принял такой злодейский умысел?
– Для того чтобы быть тем, чем ты стал! – ответил Мирович.
Всех подчиненных поручика забили палками, прогнав сквозь тысячный строй, а Василию Мировичу был оглашен отдельный приговор, в котором отмечалось, что злодей:
«1) хотел и старался низвести с престола императрицу, лишить прав наследника ея, возвести Иоанна, причем хотел уничтожить всех противящихся его намерениям.
2) Поводами к сему было то, что не имел свободного доступа во дворец, не получил отписных его предка имений, наконец, хотел себе составить счастье.
3) Обще с поручиком Великолуцкого пехотного полка Аполлоном Ушаковым давал в церквах разные обеты, призывая Бога и Богородицу себе на помощь.
4) Сочинил и написал от имени Императрицы указ. Своей же рукой писал и другие возмутительные сочинения, наполнив их неизречимыми непристойностями против императрицы.
5) Разными хитростями вовлек и опутал других несмысленных и простых людей в свои сети, иных лестью, других обманом, иных насильством, стращая смертию, и с сими людьми сделал нападение. Из ружей стрелял. Пушку наводил. Коменданта Бередникова, уязвя, арестовал.
6) Был причиною приневольной смерти принца Иоанна, в чем сам признался.
По сему приговариваем отсечь Мировичу голову, оставить тело на позорище народу до вечера, а потом сжечь оное купно с эшафотом».
В ночь на 15 сентября 1764 года на Обжорном (Сытном) рынке Санкт-Петербурга воздвигли эшафот, на который возвели честолюбивого поручика. Вечером этот эшафот вместе с обезглавленным телом был сожжен.
9
Мы еще будем говорить, что Алексей Орлов, убивая в Ропше императора Петра III, руководствовался только полунамеками и не догадывался даже, что убивает последнего Романова из петровской (нарышкинской) ветви династии[116].
Поручик Чекин, убивая в Шлиссельбургской крепости Иоанна VI Антоновича, руководствовался совершенно ясной и определенной инструкцией Екатерины II и старался вообще не думать, кто тот арестант, которого он убивает. Разумеется, он не осознавал, что, убивая императора Иоанна VI Антоновича, он убивает последнего Романова из иоанновской (милославской) ветви династии…
Он так и не узнал – «Не прикасайтеся помазанным Моим!» – что он совершил в русской истории.
Это знала только сама Екатерина II. Любопытно, что она сама озаботилась созданием для истории своего алиби в этом преступлении.
Среди бумаг императрицы нашлась писанная к Н.И. Панину, но почему-то неотправленная записка, «относящаяся», как пишет Александр Густавович Брикнер, «кажется к Иоанну».
«Мое мнение есть, чтоб… из рук не выпускать, дабы всегда в охранении от зла остался, только постричь ныне и переменить жилище в не весьма близкий и в не весьма отдаленный монастырь, особливо в такой, где богомолья нет, и тут содержать под таким присмотром, как и ныне; еще справиться, можно нет ли посреди муромских лесов, в Коле или в Новгородской епархии таких мест»[117].
Никакого алиби записка эта не обеспечила, но есть в ней поразительные слова: «…дабы всегда в охранении от зла остался», необыкновенно глубоко рисующие впечатление, которое произвел на Екатерину II при личной встрече Иоанн VI Антонович.
Впечатление это разительно разниться с тем, что сказано в манифесте об умерщвлении принца Иоанна Антоновича:
«…По природному Нашему человеколюбию, чтоб сему судьбою Божиею низложенному человеку сделать жребий облегченный в стесненной его от младенчества жизни. Мы тогда же положили сего принца видеть, дабы узнав его душевные свойствы и жизнь его по природным его качествам и по воспитанию, которое он до того времени имел, определить спокойную.
Но с чувствительностью Нашею увидели в нем кроме весьма ему тягостного и другим почти невразумительного косноязычества лишение разума и смысла человеческого. Все бывшие тогда с нами видели, сколько Наше сердце сострадало жалостию человечеству. Все напоследок и то увидели, что Нам не оставалося сему нещастно-рожденному, а нещастнейше еще возросшему иной учинить помощи, как оставить его в том же жилище, в котором Мы его нашли затворенного, и дать всяческое человеческое возможное удовольствие; что и делом самим немедленно учинить повелели, хотя при том чувствы его лучшего в том состоянии противу прежняго уж и не требовали, – ибо он не знал ни людей, ни розсудка не имел доброе отличить от худаго, так как и не мог при том чтением книг жизнь свою пробавлять, а за едино блаженство себе почитал довольствоватися мыслями теми, в которые лишение смысла человеческого его приводило».
Вообще-то утверждение, будто Иоанн VI Антонович «розсудка не имел доброе отличить от худаго, так как и не мог при том чтением книг жизнь свою пробавлять», прямо противоречит донесениям самих тюремщиков, но в манифесте, написанном, как считается, Н.И. Паниным, есть и другие, еще более не согласующиеся с подлинностью подробности.
Например, когда Мирович «пушку с потребным снарядом» взял с бастиона и сопротивляться стало невозможно, капитан Власьев и поручик Чекин действовали, оказывается, не по инструкции, предписывающей убийство императора, а по собственному разумению.
«Увидя перед собою совсем силу непреодоленную и неизбежно-предтекущее погубление (ежели бы сей вверенный был освобожден) многаго невинного народа от последующего через то в обществе мятежа, приняли между собою крайнейшую резолюцию, – пресечь оное пресечением жизни одного к нещастию рожденного».
Можно привести и другие нелепости, декларируемые манифестом, но, собственно говоря, избежать этих накладок и подчисток в манифесте, объявляющем во всенародное известие версию убийства в империи ее пусть и «незаконно во младенчестве определенного ко Всероссийскому Престолу» императора, было просто невозможно.
Поэтому-то и остается неопровергнутым впечатление о встрече со шлиссельбургским узником, записанное самой Екатериной II.
Ее можно упрекать и в чрезмерном властолюбии, и в развратности, и во множестве других грехов, но при этом, несомненно, она была наделена бесценным даром понимания людей, с которыми приходилось встречаться.
Вот и, увидев проведшего всю свою жизнь в заключении Иоанна VI Антоновича – он был на одиннадцать лет моложе Екатерины II, – она увидела не диковатого, нездорового вида молодого мужчину, проведшего всю свою жизнь в тюрьмах, а человека, взглянув на которого хотелось, чтобы он «всегда в охранении от зла остался».
Желание это было непонятно и самой Екатерине II, но оно появилось, оно оказалось даже закреплено на бумаге… Еще одно свидетельство, рисующее духовное состояние Иоанна VI Антоновича перед его мученической кончиной, находим мы в донесениях тюремщиков. В ответ на увещевания Власьева и Чекина, склонявших его к принятию монашества, Иоанн VI Антонович ответил: «Я в монашеский чин желаю, только страшусь Святаго Духа, притом же я безплотный».
Тюремщикам Иоанна VI Антоновича, как и историкам, слова эти показались свидетельством слабоумия «шлиссельбургского узника». Мы же, зная, что они сказаны накануне его мученической кончины, склонны считать их святым пророчеством.
А тогда в июле 1764 года, кажется, только один человек и понимал, что случилось.
Ах, как плакала, как страдала блаженная Ксения Петербургская в те дни.
– Что ты плачешь, Андрей Федорович? – жалея Ксению, спрашивали тогда прохожие. – Не обидел ли тебя кто?
– Кровь, кровь, кровь… – отвечала Ксения. – Там реки налились кровью, там каналы кровавые, там кровь, кровь… И еще три недели плакала Ксения, прежде чем стало известно в Петербурге, что в Шлиссельбурге убили Иоанна VI Антоновича.
Никто не знает, где похоронили этого русского императора[118].
По приказу Екатерины II погребение было совершено в строжайшей тайне…
Одни исследователи считают, что Иоанна VI Антоновича увезли хоронить в Тихвинский Богородицкий монастырь, другие полагают, что его погребли в Шлиссельбурге и на месте могилы воздвигли собор пророка Иоанна Предтечи[119].
Последняя версия, на наш взгляд, наиболее вероятна.
Скорее всего, погребение императора находится под фундаментом Иоанновского собора. Как известно, собор этот был заложен в 1776 году, когда умер в Холмогорах принц Антон-Ульрих. После убийства Иоанна Антоновича Екатерина II разрешила ему – принц не был членом Дома Романовых и не мог стать конкурентом в борьбе за престол! – покинуть Россию, но отец Иоанна Антоновича предпочел свободе семью, остающуюся в заключении.
Документов, подтверждающих взаимосвязь смерти принца Антона-Ульриха и закладки Иоанно-Предтеченского храма, нет, но нет и никаких иных объяснений этому строительству, никакой особой надобности в строительстве еще одной церкви в крепости тогда не было. Потребности гарнизона и немногочисленных арестантов вполне удовлетворяла крепостная церковь Успения Пресвятыя Богородицы.
В 1779 году Иоанно-Предтеченский храм был достроен, и 21 июня высокопреосвященнейший Гавриил, архиепископ Новгородский и Санкт-Петербургский освятил его[120].
Заходишь под разверстые прямо в небо купола собора пророка Иоанна Предтечи, встаешь рядом с бронзовыми фигурами солдат, защищавших крепость в годы Великой Отечественной войны, и как-то легко и спокойно начинаешь думать о невероятно жестокой судьбе императора, всю свою жизнь проведшего в заточении и при этом до последних дней оставшегося таким, что даже его убийце хотелось, чтобы он «всегда в охранении от зла остался».
Его убили 4 июля 1764 года… Это по юлианскому календарю, по которому жила тогда Россия. В пересчете на григорианский календарь, который введут у нас только в 1918 году, получается 17 июля. В этот день 17 июля 1918 года убьют в Екатеринбурге всю Царскую Семью…
Глава шестая
Блаженная Ксения
Можно спорить о полезности и насущности реформ, которым подвергли русскую жизнь первые Романовы, но то, что в результате этих преобразований святость оказалась оттеснена на периферию русской истории, – очевидно. После избрания на царство династии Романовых редеют ряды русских святых.
Впрочем, иначе и не могло быть – на Церковных Соборах XVII века, инициированных царем Алексеем Михайловичем, фактически объявлено было, что вся Русская Православная Церковь со всеми ее святыми – не вполне православна.
Учить Русь и исправлять русское православие Алексей Михайлович призвал выпускников иезуитских школ из Малороссии, которые настороженно относились к любой своеобычности в русских обрядах.
Ну а при Петре I гонения на Русское православие достигли апогея.
«Монахам никаких по кельям писем, как выписок из книг, так и грамоток светских, без собственного ведения настоятеля, под жестоким на теле наказанием, никому не писать и грамоток, кроме позволения настоятеля, не принимать, и по духовным и гражданским регулам чернил и бумаги не держать»…
Это не из сочинений штатного атеиста советской поры Емельяна Ярославского.
Это цитата из «Правил», приложенных к Духовному регламенту…
«18-го августа, – сказал по этому поводу А.С. Пушкин, – Петр объявил еще один из тиранских указов: под смертною казнию запрещено писать запершись. Недоносителю объявлена равная казнь». А отмена Петром I тайны исповеди, превращение им священства в официальных осведомителей Тайной канцелярии?
Еще при Петре I появился указ, по которому в монахи могли поступать только увечные и убогие люди. И это на Руси, где монастыри были главными центрами духовности и просвещения, в стране, где святые были лучшими людьми своего времени[121]…
То, что совершено было Петром I, «над самой бездной на высоте, уздой железной» поднявшим на дыбы Россию, невозможно было понять русскому человеку, ибо понимание это, как и случилось с бедным Евгением из «Медного всадника», сводило с ума.
Но Бог не бывает поругаем. И мы видим чудо…
Именно в Петербурге, в столице неведомой доселе рабовладельческой империи, где воздвигают Романовы вавилонскую башню антирусского абсолютизма, является первая после петровских реформ святая – блаженная Ксения Петербургская.
«Разум, от Бога тебе данный, ты, Ксение блаженная, в мнимом безумии скрыла еси, – говорится в Акафисте святой, – в суете града великаго аки пустынница жила еси, молитвы Богу свои вознося непрестанно».
1
Словно ангел, возникает Ксения Григорьевна в душноватой и мутной атмосфере царствия Анны Иоанновны, неведомо откуда и неведомо как…
Хотя и жила она в городе, устроенном Петром I по западному образцу со всей положенной регулярностью, хотя и принадлежала по происхождению к привилегированному обществу, но не уловилась в полицейско-бюрократическое сито ее – из молитв и чудотворений сотканная – жизнь… Не сохранилось ни точной даты рождения Ксении, ни сведений о ее родителях.
О земной жизни святой Ксении достоверно известно только то, что про нее ничего достоверно не известно.
Тем не менее исследователи полагают, что родилась блаженная Ксения примерно в 1731 году – в самом начале правления Анны Иоанновны. Это можно было бы назвать случайным совпадением, только что случайно в Божием мире? И разве можно назвать случайностью, что Господь послал русскому народу праведницу и утешительницу именно тогда, когда опустилась над нашей Родиной страшная ночь бироновщины.
Тот 1731 год памятен многими событиями…
В январе с рыбным обозом из Холмогор пришел в Москву девятнадцатилетний помор Михайло Ломоносов, «гоняющийся за видом учения везде, где казалось быть его хранилище». Его приняли в Славяно-греко-латинскую академию при Заиконоспасском монастыре.
Открыли Ладожский обводный канал. Все таможенные и кабацкие сборы на этом канале были отданы «в диспозицию» директору строительства Бурхарду-Христофу Миниху.
Учредили кабинет министров. В него вошли граф Андрей Иванович Остерман, князь А.М. Черкасский, граф Г.И. Головкин. Сенат был лишен верховной власти, а поскольку Синод подчинялся Сенату, то в результате все православные архиереи попали в зависимость от лютеранина Остермана.
Восстановили Канцелярию тайных разыскных дел.
Еще в этом году сделано было очередное ограничение прав русских крестьян. Им запретили брать подряды, торговать в портах и заводить фабрики.
И еще…
В начале 1731 года полковник Федор Степанович Вишневецкий, возвращаясь из Венгрии, куда ездил за вином для Анны Иоанновны, увидел у дьячка в селе Чемер воспитанника Алексея Розума и привез его в Петербург. Обер-гофмаршал граф Рейнгольд Левенвольде поместил мальчика в хор при Большом дворце. Здесь черноглазого казачка увидела цесаревна Елизавета и уговорила Левенвольде уступить юного хориста. Через несколько лет, когда камер-пажа цесаревны, сержанта Алексея Никифоровича Шубина сослали на Камчатку, Алексей Розум занял его место в постели цесаревны.
Он стал к тому времени высоким, чрезвычайно красивым брюнетом.
Какая-то зловещая логика присутствует в этом совпадении даты начала правления Бирона с датой появления в Петербурге Алексея Григорьевича Разумовского.
Бурхард-Кристоф Миних. Гравюра 1764 г.
Обыкновенно историки не сопоставляют фигуры этих фаворитов – настолько разнится угрюмо-воинственная курляндская ментальность с открытым, распевно-малороссийским характером… Однако, если приглядеться внимательнее, обнаруживается, что сходство в фаворитах двух императриц все же имеется, причем настолько разительное, что порою оно заслоняет собою все различия.
И Бирон, и Разумовский получили практически неограниченную власть в России, будучи абсолютно неподготовленными к ней, как, впрочем, и их коронованные благодетельницы.
Одинаково стремительным было их возвышение.
Эрнста Иоганна Бирона сразу после уничтожения «Кондиций» Анна Иоанновна возвела в обер-камергеры и даровала ему графский титул. Вскоре он стал графом Римской империи и был возведен на курляндский престол.
Сразу после переворота, 30 ноября 1741 года, Алексей Разумовский был пожалован в камергеры и поручики Лейб-кампании с чином генерал-поручика, а при коронации 25 апреля 1742 года – в обер-егермейстеры и награжден орденом апостола Андрея Первозванного.
Разумовский был простодушным человеком, любившим выпивку, Малороссию и свою украинскую родню. Бирон любил лошадей, Курляндию и свою немецкую семью.
Густав, младший брат Бирона, к тридцати двум годам стал генерал-майором, а к тридцати восьми – генерал-аншефом. Кирилла, младшего брата Разумовского, в восемнадцать лет назначили президентом Императорской академии наук, а в двадцать два года – гетманом Украины. И Бироны, и Разумовские за годы постельной службы при сестрах-императрицах приобрели гигантские состояния.
При Бироне – знатоке и любителе лошадей – наступило засилье немцев. Особенно ярко это проявилось в конной гвардии. При Разумовском, любителе и знатоке церковного пения, немцев потеснили малороссияне[122].
Мало чем отличались при ближайшем рассмотрении и их благодетельницы – сестры-императрицы.
Даже внешне императрицы, хотя и по-разному – Анна была рябоватой, а Елизавета имела толстый, приплюснутый нос, – обе были некрасивы.
Правда, некрасивость их, если верить заискивающе-льстивым заверениям современников, с успехом компенсировали прелестные глаза и величественная фигура у Анны и великолепные глаза, красивые ноги и ослепительный от природы цвет лица у Елизаветы…
Разумеется, сохранившимся портретам тоже трудно верить, как и воспоминаниям современников, поскольку доподлинно известно, что Елизавета Петровна, к примеру, сама их редактировала и нигде не допускала правдивого изображения своего носа и вообще никогда не позволяла изображать себя в профиль.
Хотя, конечно, зная, как изменяют женщину косметика и одежда, удивляться преображению сестер-императриц в красавиц удивляться не приходится. Ведь их украшала еще и Российская империя, безраздельными повелительницами которой они были.
Анне Иоанновне было тридцать семь лет, когда она стала русской императрицей. Елизавете Петровне – тридцать два года.
Пользуясь выражением В.О. Ключевского, отметим, что молодость обеих сестер прошла «не назидательно». Ни Анну Иоанновну, ни Елизавету Петровну не готовили к тем многотрудным обязанностям, которые им предстояло исполнять. Они оказались на вершине власти, не зная, что делать с этой властью.
В результате Анна Иоанновна и, принимая доклады министров, думала, как бы поскорее улизнуть в конюшню к любимому герцогу, а Елизавета Петровна и в тронном зале вела себя как в девичьей, из-за пустяков выходила из себя и публично бранилась с послами и царедворцами «самыми неудачными словами».
Как остроумно заметила Екатерина II, при Елизавете Петровне «не следовало совсем говорить ни о Прусском короле, ни о Вольтере, ни о болезнях, ни о покойниках, ни о красивых женщинах, ни о французских манерах, ни о науках; все эти разговоры ей не нравились»…
Схожим у сестер была и несчастливая семейная судьба.
Анне было всего три года, когда умер отец и ее с матерью и сестрами взял под покровительство дядя – Петр I. Царице Прасковье Федоровне, набожной по воспитанию, пришлось тогда делить время между церковными службами и театральными зрелищами, паломничествами и ассамблеями.
Необходимость прилаживаться, угождать, обманывать влияла и на будущую императрицу. Детство ее, как мы уже говорили, прошло в условиях, при которых невозможно окрепнуть воле, нельзя выработаться характеру.
Детство Елизаветы подпортила другая червоточина…
Хотя и вынашивали ее под победный грохот Лесной и Полтавы[123], хотя и родилась она 18 декабря 1709 года, именно в тот день, на который был назначен торжественный въезд ее отца в Москву, но произошло это, когда Петр I еще не обвенчался с ее матерью Мартой Скавронской, и Елизавета Петровна оказалась незаконнорожденной.
Разумеется, после того, как Петр I узаконил свои отношения с Екатериной I[124], узаконенной оказалась и Елизавета, превратившаяся тогда во всеобщую любимицу.
Она так свыклась с бытом военно-полевой семьи, что и слова выучивала в такой же последовательности: мама, тятя, сольдат, каша, водка…
Подростком, одетая по походной моде в бархатный лиф, красную коротенькую юбку, а особенно в мужском костюме, обрисовывавшем все ее формы и потому особенно любимом ею, Елизавета была неотразима. Она возбуждала мужчин, очаровывая их своей молодостью и веселостью.
Всегда легкая на подъем, юная принцесса носила иногда на ассамблеях, по обычаю барышень из Немецкой слободы, ангельские крылья. В январе 1722 года, объявляя ее совершеннолетней в присутствии многолюдного собрания, Петр, согласно обычаю все той же Немецкой слободы, ножницами эти крылья ей обрезал.
Ангел превратился в невесту.
Но тут и пришлось ей вспомнить о печати незаконнорожденности. И Людовик XV, и герцог Орлеанский отклонили честь предложенного им Петром I брачного союза. Неудачной оказалась и попытка Екатерины I выдать дочь уже после кончины отца-императора за побочного сына Августа II, графа Морица. Следующим претендентом на руку Елизаветы Петровны стал епископ Любский, Карл-Август Голштинский, младший брат правящего герцога Голштинского Карла-Фридриха. У Елизаветы Петровны появилась возможность еще раз породниться со своей родной сестрой Анной Петровной.
Но и этому – увы! – сбыться не довелось…
Любский епископ Карл-Август Голштинский помер почти одновременно со своей несостоявшейся тещей Екатериной I.
Елизавета, одновременно осиротевшая и овдовевшая, вознамерилась выйти замуж за своего племянника, императора Петра II, и даже сумела разорвать его отношения с Марией Александровной Меншиковой, но далее ее опередила гораздо более привлекательная и молоденькая Катенька Долгорукая. Вернее, опередили Елизавету Петровну Катенькины родственники, но для самой «дщери Петровой» это ничего не меняло – опять она осталась без законного супруга.
Как и двоюродная сестра, искавшая утешения вначале в объятиях Бестужева, а потом Бирона, искала Елизавета утешения в объятиях сержанта Алексея Никифоровича Шубина, а потом и Алексея Григорьевича Разумовского…
Одинаково случайным было и восшествие на русский престол Анны и Елизаветы.
Ничем другим, кроме смутного желания верховников «себя полегчить», не объяснить избрания императрицей Анны Иоанновны.
Ничем, кроме поразительной настойчивости иностранцев: маркиза Шетарди и доктора Лестока, устраивавших переворот с целью изменения внешней политики России, не объяснить превращения в императрицу ленивой и нерешительной Елизаветы Петровны.
2
Конечно, немалый вклад в успех переворота, устроенного «дщерью Петровой», внесла детская беспечность ее племянницы – правительницы Анны Леопольдовны. Ее предупреждали об интригах сестры, но правительницу гораздо более занимали ленточки и бантики, пришитые к одежде сына-императора, а не происки глупой, как она считала, сестрицы.
Почти все историки говорят, что переворот, осуществленный Елизаветой, имел поддержку в народе и армии и был обусловлен реакцией на немецкое засилье.
В принципе, это верно, с той только оговоркой, что поддержка армии и ликование народа проявились уже после переворота, а сам переворот осуществлялся столь же тихо и бескровно, как и свержение фельдмаршалом Минихом регента Бирона.
Существует версия, что Анна Леопольдовна получила письмо, предупреждающее ее о заговоре, который пытаются устроить Шетарди и Лесток в пользу цесаревны Елизаветы.
Анна Леопольдовна прямо спросила тогда об этом Елизавету, та пала на колени и стала умолять правительницу, чтобы та арестовала Лестока и запретила ездить к ней Шетарди, но ее, сироту, простила бы.
Анна Леопольдовна тоже заплакала и отпустила сестру с миром. Неизвестно, собиралась ли она карать Лестока, но именно Лесток и сыграл роль пускача в механизме переворота.
Тюремный опыт уже имелся у него. Он успел посидеть в Бастилии, когда обучался хирургии в Париже. В России он тоже сперва оказался в Сибири и только по возвращении сделался хирургом великой княгини…
Теперь, узнав, что заговор раскрыт и Елизавета Петровна уже вымолила у правительницы Анны Леопольдовны прощение себе, он не стал терять время. Понимая, что его никто прощать не будет, Лесток примчался к цесаревне и, будучи недурным художником, вдохновенно запечатлел страхи за свою судьбу на аллегорическом полотне.
В одной половине картины он изобразил Елизавету Петровну, сидящею в короне на троне. В другой – ее же, но в монашеском одеянии, окруженною орудиями пыток. Надпись под картиной гласила: «Выбирайте!»[125]
Аллегория огорчила Елизавету, но окончательно решилась она приступить к делу, когда Лесток в присутствии сержанта Грюнштейна начал рассказывать о своих нехороших предчувствиях.
– Мучат меня опасения, – покаялся он. – Боюсь, что под кнутом я расскажу обо всех участниках заговора. Алексея Григорьевича жалко… Такой голос у человека!
Только тогда и решилась Елизавета Петровна…
Посовещавшись, надумали, что неплохо бы раздать в казармах денег.
Мысль была неплохая, но где взять деньги?
Елизавета сказала, что у нее всего триста рублей и драгоценности. Послали попросить денег у маркиза Шетарди. Маркиз пообещал дать на заговор две тысячи рублей, но… потом, когда партнер по картам вернет ему долг[126]…
Елизавета заложила свои драгоценности, и на эти деньги Лестоку удалось подкупить тринадцать гренадер.
К ночи у Елизаветы собрались все ее приближенные.
Алексей Григорьевич Разумовский… Три брата – Александр Иванович, Иван Иванович, Петр Иванович Шуваловы… Михаил Воронцов… Принц Гессен-Гамбургский…
Пришли и родственники: Скавронские, Ефимовские, Гендриковы, Салтыковы…
На Елизавету надели орден Святой Екатерины, вложили в руки крест и посадили в сани. На запятки вскочили братья Шуваловы.
В другие сани уселись Разумовский, Салтыков, Грюнштейн…
Когда поезд заговорщиков прибыл к казармам, там был только один офицер, остальные разошлись отдыхать по своим квартирам. Караульный солдат ударил тревогу, но Лесток порвал кулаком барабан и прекратил опасный шум. Тринадцать гренадер тем временем разбежались по казармам.
Когда начали собираться солдаты, Елизавета вышла из саней.
– Знаете ли вы, чья я дочь? – спросила она.
Читать бесплатно другие книги:
