Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай
20 октября Александр I отправился в Крым…
Накануне произошел знаменательный разговор.
В четвертом часу пополудни небо затянуло тучами и стало очень темно. Государь приказал камердинеру Анисимову подать свечи.
Когда небо прояснилось и сделалось светло и солнечно, Анисимов осмелился побеспокоить государя.
– Не прикажете ли, Ваше Величество, свечи принять? – спросил он.
– Для чего? – спросил государь.
– Для того, государь, что по-русски со свечами днем писать не хорошо, с улицы могут подумать, что здесь покойник.
– Ну, когда так, – сказал государь, – то возьми свечи…
В Таганрог император вернулся уже больным….
Это отмечено в журнале, который вел генерал-адъютант П.М. Волконский.
«5-го ноября. Государь император изволил возвратиться из Крыма в 6 часов вечера… На вопрос мой о здоровье его изволил ответить по-французски: “Я чувствую маленькую лихорадку, которую схватил в Крыму, несмотря на прекрасный климат, который нам так восхваляли. Я более, чем когда-либо, думаю, что мы прекрасно сделали, избрав Таганрог местопребыванием моей жены”…
Когда я спросил Его Величество, с каких пор он испытывает лихорадку, император ответил мне, что с Бахчисарая, где “прибыв вечером и почувствовав жажду, я спросил пить, и мой камердинер Федоров подал мне барбарисового сиропа. Так как во время путешествия в Крыму погода была очень жаркая, я подумал, что сироп мог испортиться, но мой камердинер сказал мне, что сироп не пострадал. Я проглотил целый стакан и лег спать. Ночью я почувствовал страшные припадки, но, благодаря моему организму и прекрасному желудку, меня сильно прослабило и все обошлось этим. По приезде в Перекоп я посетил госпиталь, где почувствовал снова небольшую лихорадку”.
По этому поводу я осмелился заметить его величеству, что было неблагоразумно с его стороны отправиться в госпиталь, где он мог лишь усилить свою лихорадку, вследствие нахождения в нем большого числа лиц, пораженных этой болезнью, и что император постоянно забывает, что, приближаясь к пятому десятку, не пользуешься уже теми силами, как в двадцать лет.
Он отвечал мне: “О, дорогой друг, я слишком чувствую это и уверяю вас, что я очень часто вспоминаю об этом и надеюсь, что все обойдется благополучно”. Спросив меня затем о здоровье императрицы, он отправился к ней, где их величества и провели вместе остальную часть вечера».
«6-го ноября. По утру в восемь часов позван я был, как по обыкновению, к его императорскому величеству во время умывания: спросил о его здоровье, его величество изволил отозваться, что ночь провел изрядно и лихорадки не чувствовал. Взгляд у государя был слабый, и глаза мне показались мутны. Сверх того глухота была приметнее, и до того, что, докладывая по некоторым бумагам, его величество изволил сказать мне, чтобы я остановился чтением до совершенного окончания его туалета. Одевшись, его величество, вышедши в кабинет, стал у камина греться, приказав мне продолжать доклад…»
«8-го ноября. Ночь проводил неспокойно и имел лихорадку. Поутру в восемь часов изволил делать свой туалет по обыкновению, приняв от меня поздравление с праздником, сожалел, что не может идти к обедне, дабы не возобновить лихорадки. Отпустив меня к обедне, сам изволил в кабинете, сев на канапе, заняться чтением Библии. После обедни, пришедши к его величеству, нашел его сидящим на канапе в маленьком жару. Государь изволил спрашивать, по обыкновению, хорошо ли отправлялась служба, как пели певчие и хорошо ли служил вновь вывезенный его величеством из Новочеркасска диакон?..
Вечером сделался пот, который продолжался всю ночь».
Здесь нужно сделать примечание…
8 ноября Православная Церковь празднует Собор Архистратига Михаила и прочих Небесных Сил бесплодных – Архангелов Гавриила, Рафаила, Уриила, Селафиила, Иегудиила, Варахиила и Иеремиила. И легко предположить, что, расспрашивая, как пели в церкви, император Александр думал о других голосах, которые ему, отцеубийце, вскоре предстоит услышать…
Но пойдем дальше…
«9-го ноября. Ночь была изрядная. Поутру хотя пот и продолжался, но государь чувствовал себя лучше, что продолжалось во весь день. Так как в тот день должна была отправиться экстрапочта в С.-Петербург, то и просил я у его величества, чтобы изволил писать ея величеству о болезни. Государь император приказал государыне писать к ея императорскому величеству государыне императрице Марии Федоровне… что, возвратясь из Крыму с лихорадкою, принужден не выходить из дома, дабы не увеличивать лихорадки».
Как явствует из «Журнала» Волконского, первый обморок с императором случился 10 ноября, второй – на следующий день.
Любопытно замечание лейб-медика государя баронета Я.В. Виллие, сделанное в эти дни: «Начиная с 8-го числа, я замечаю, что что-то такое другое его занимает больше, чем его выздоровление, и беспокоит его мысли»…
14 ноября «около обеда сделался опять сильный жар, и за ушами шея к голове заметно покраснела, почему г. Виллие и Стоффреген предложили его величеству поставить за уши пиявки, но государь и слышать о сем не хотел…».
Пиявки за уши, тридцать пять штук, поставили на следующий день, когда император исповедался и причастился. Смотреть на императора стало страшно – плешивая голова, только за ушами шевелятся черные волосы пиявок.
«16-го ноября. Ночь проводил худо и все почти в забытьи; в два часа ночи попросил лимонного мороженого, которого откушал одну ложечку, потом во весь день ему было худо; к вечеру положили еще к ляжкам синапизмы, но жар не уменьшился. Государь был все хуже, в забытьи и ничего не говорил».
«17-го ноября. Ночью было государю худо, поутру в шесть с половиной часов положили на спину шпанскую муху. В десять часов утра стал всех узнавать и немного говорить, то есть только просил пить. К вечеру сделалось хуже, однако позвал меня и сказал “делай мне”, и остановился; я спросил у его величества: что прикажете сделать? Посмотрев на меня, отвечал: “полосканье”; отошед от него, заметил, что уже нельзя ему полоскать рта, потому что сил не имел, чтобы подняться, а между тем забылся опять и был всю ночь в опасности».
И вот наступило 19 ноября…
«Утро было пасмурное и мрачное, площадь перед дворцом вся была покрыта народом, который из церквей, после моления о здоровье государя, приходил толпами ко дворцу, чтобы получить вести о положении императора. Государь постоянно слабел, часто открывал глаза и прямо устремлял их на императрицу и святое распятие… В выражении лица его не заметно было ничего земного, а райское наслаждение и ни единой черты страдания. Дыхание становилось все реже и тише».
«В 10 часов и 50 минут испустил последний дух. Императрица закрыла ему глаза и, подержав челюсть, подвязала платком, потом изволила пойти к себе». Внезапность и необъяснимость (от простуды? от лихорадки?) смерти императора, в глуши, вдалеке от столицы, сразу вызвала разговоры и недоумения. Беспокоили всех и противоречия в свидетельствах очевидцев кончины императора.
На следующий день вечером было сделано вскрытие тела. Вскрывались грудная полость, брюшина и череп, чтобы установить причину смерти императора…
Акт вскрытия, хотя его и подписали дмитриевского вотчинного госпиталя младший лекарь Яковлев, лейб-гвардии Казачьего полка штаб-лекарь Васильев, таганрогского карантина главный медицинский чиновник доктор Лакиер, придворный врач коллежский асессор Доберт, медико-хирург надворный советник Тарасов, штаб-лекарь надворный советник Александрович, доктор медицины и хирургии статский советник Рейнгольд, действительный статский советник, лейб-медик Стоффреген, баронет Яков Виллие, тайный советник и лейб-медик, завершался весьма смутным и условным выводом: дескать, «сиe анатомическое исследование очевидно доказывает, что августейший наш монарх был одержим острою болезнью, коею первоначально была поражена печень и прочие, к отделению желчи служащие, органы. Болезнь сия в продолжении своем постепенно перешла в жестокую горячку с приливом крови в мозговые сосуды и последующими затем отделением и накоплением сукровичной влаги в полостях мозга, и была, наконец, причиною самой смерти его императорского величества».
Князь В.В. Барятинский, занимаясь в дальнейшем разбором смерти императора Александра I, разослал этот акт вскрытия видным петербургским медикам и получил заключение от них, «что при всей трудности определить по протоколу вскрытия причину смерти – смерть эта отнюдь не могла произойти ни от брюшного тифа, ни от малярии» (т. е. «крымской лихорадки»), как пишется в большинстве биографий Александра I…
5
Разбирая бумаги, оставшиеся в кабинете Александра в Таганроге, Петр Михайлович Волконский и Иван Иванович Дибич[180] нашли церемониал погребения Екатерины II…
Зачем император взял его с собою в Таганрог?
Еще больше недоумений вызывают медлительность и небрежность в организации похорон Александра I, словно не императора хоронили, а частного человека. Только через два дня было произведено вскрытие тела и началось бальзамирование.
«21-го числа, поутру в 9 часов, по приказанию Дибича, отправился я, как старший в чине из числа моих товарищей, для присутствия при бальзамировании тела покойного государя, – вспоминает Н.И. Шениг. – Вошел в кабинет, я нашел его уже раздетым на столе, и четыре гарнизонные фельдшера, вырезывая мясистые части, набивали их какими-то разваренными в спирте травами и забинтовывали широкими тесьмами. Доберт и Рейнгольд, с сигарами в зубах, варили в кастрюльке в камине эти травы. Они провели в этом занятии всю ночь, с той поры, как Виллие вскрыл тело и составил протокол. Череп на голове был уже приложен, а при мне натягивали кожу с волосами, чем немного изменилось выражение черт лица. Мозг, сердце и внутренности были вложены в серебряный сосуд, вроде сахарной большой жестянки с крышкою, и заперты замком. Кроме вышесказанных лиц и караульного казацкого офицера, никого не только в комнате, но и во всем дворце не было видно. Государыня накануне переехала на несколько дней в дом Шихматова. Доктора жаловались, что ночью все разбежались и что они не могут даже добиться чистых простынь и полотенец. Это меня ужасно раздосадовало. Давно ли все эти мерзавцы трепетали одного взгляда, а теперь забыли и страх, и благодеяния. Я тотчас же пошел к Волконскому, который принял меня в постели, рассказал, в каком положении находится тело государя, и тот, вскочив, послал фельдъегеря за камердинерами. Через четверть часа они явились и принесли белье. Между тем фельдшера перевертывали тело, как кусок дерева, и я с трепетом и любопытством имел время рассмотреть его. Я не встречал еще так хорошо сотворенного человека. Руки, ноги, все части тела могли бы служить образцом для ваятеля; нежность кожи необыкновенная; одно только место, которое неосторожно хватил Тарасов, было черного цвета.
По окончании бальзамирования одели государя в парадный общий генеральский мундир, со звездою и орденами в петлице, на руках перчатки и положили на железную кровать, на которой он скончался, накрыв все тело кисеею. В ногах поставили аналой с Евангелием, которое по очереди читали священники, сменяясь каждые два часа»…
Однако прошло почти три недели после кончины государя, прежде чем тело императора было перевезено из дворца в собор Александровского монастыря.
Здесь гроб стоял и 14 декабря, когда в Петербурге вышли на Сенатскую площадь те, чьи иллюзии разделял и поддерживал мертвый император.
Только 29 декабря, когда, выдержав экзамен на императорское звание, Николай I подавил мятеж и арестовал основных заговорщиков, печальный картеж двинулся в Петербург.
Императрица Елизавета Алексеевна не сопровождала тело мужа. Она, хотя и чувствовала себя хорошо, осталась в Таганроге до весны.
Гроб повезли через Харьков, Курск, Орел, Тулу…
3 февраля, когда поезд прибыл в Москву, слух, что император скрылся, а в гробу везут тело умершего солдата, принял угрожающие размеры.
Гроб поставили в Архангельском соборе Кремля, но уже в девять часов вечера кремлевские ворота заперли и выкатили к ним заряженные орудия. В Кремле расположилась пехота, а кавалерийская бригада с оседланными лошадями – в экзерциргаузе.
Гроб в Москве не открывали.
Как свидетельствуют лица, сопровождавшие его, первый раз гроб открыли 7 февраля в семь часов вечера в селе Чашошкове.
Второй осмотр был произведен лично графом Аракчеевым за Новгородом, а вот в третий раз осматривали тело всего несколько десятков километров спустя – в деревне Бабино.
Где-то здесь, вблизи Тосно, встретила гроб сына императрица Мария Федоровна.
Сцена знаменательная.
Четверть века назад мартовской ночью 1801 года императрица пыталась прорваться в кабинет своего мужа императора Павла, и ее не пускали туда.
Теперь ей попытались не показать тело сына, организовавшего в ту мартовскую ночь убийство отца!
В.В. Барятинский полагает, что это по требованию императрицы, а не по личному приказу императора Николая I и было произведено лейб-медиком Яковом Виллие вскрытие гроба…
«Сего 26-го февраля в 7 часов пополудни, в Бабине, я производил осмотр тела блаженной памяти императора Александра… – писал баронет лейб-медик. – Раскрыв его до мундира, я не нашел ни малейшего признака химического разложения, обнаруживающегося обыкновенно выделениями сернисто-водородного газа, обладающего весьма едким запахом; мускулы крепки и тверды и сохраняют свою первоначальную форму и объем»…
Таким увидела тело сына и императрица Мария Федоровна…
В таком состоянии и находилось тело 28 февраля, когда прибыли в Царское Село. Здесь гроб был поставлен в дворцовой церкви на катафалке под балдахином.
1 марта в одиннадцать часов вечера священник и все дежурные были удалены из церкви, а при дверях поставлены часовые.
В присутствии министра духовных дел князя А.Н. Голицына, графа Орлова-Денисова был открыт гроб.
Надворный советник Тарасов снял атласный матрац из ароматных трав, покрывавший все тело, вычистил мундир, на который пробилось несколько ароматных специй, переменил на руках императора пожелтевшие белые перчатки, возложил на голову корону и обтер лицо, так что тело представлялось совершенно целым и не было ни малейшего признака порчи.
Спустя несколько минут вся императорская фамилия с детьми, кроме царствующей императрицы, вошли в церковь при благоговейной тишине, и все целовали покойного в лицо и руку.
Когда августейшие особы покинули церковь, сняли корону и, покрыв тело ароматным матрацем, закрыли гроб. Все дежурные и караул снова введены были в церковь, и началось чтение Евангелия. 6 марта тело было перевезено в Казанский собор.
Оно семь дней стояло здесь в закрытом гробу, а 13 марта 1826 года, в одиннадцать часов, во время сильной метели, погребальное шествие направилось в Петропавловскую крепость…
Почему ни в Москве, ни в Петербурге не открывали гроб?
«Кажется, единственно по той причине, – пишет Тарасов, – что цвет лица покойного государя был немного изменен в светло-каштановый, что произошло от покрытия оного в Таганроге уксусно-древесною кислотою, которая, впрочем, ни мало не изменила черт лица».
Однако утверждение это, как мы видим, противоречит свидетельствам о хорошей сохранности тела. Загадок и неувязок, связанных со смертью императора Александра, так много, что смутные слухи об его уходе вскоре переросли в твердую убежденность общества, будто именно так и обстояло дело.
Скоро нашелся и человек, в которого якобы воплотился император Александр в новой жизни. Это был старец Федор Кузьмич, человек святой жизни, великий подвижник и молитвенник…
Как мы уже говорили, можно спорить, насколько справедлива эта версия… Скорее всего, мы никогда не узнаем этого наверняка.
Но важно ведь не только то, что было на самом деле, а и то, во что поверила народная душа.
Кем был император Александр I? Сыном, с молчаливого согласия которого был убит злодеями-крепостниками его отец император Павел?
Реформатором-либералом, увлекающимся масонством?
Первым русским императором, сумевшим осознать мистическую силу единения монарха с подданными, поднявшим свой народ на Отечественную войну и одержавшим величайшую победу?
Одиноким, слабым правителем, который не сумел противиться злобному и агрессивному натиску аристократии и так и не освободил народ из жестокой неволи?
В этот ряд естественно и логично для народной совести вписывается превращение императора Александра I в старца, замаливающего свои грехи…
Оно из той русской жизни, сила которой и помогла стране одолеть и новоявленного завоевателя Вселенной, и ту иноземную мистику, что липучим туманом стремилась окутать сознание России.
6
Известие о кончине императора пришло в Варшаву к цесаревичу Константину Павловичу 25 ноября вечером, а в Санкт-Петербурге еще и на следующий день молились о выздоровлении Александра I…
Тем не менее в царском дворце прошло тогда совещание, на котором обсуждалось, кто должен занять престол в случае смерти государя. Верховодил на этом совещании военный генерал-губернатор Петербурга граф М.А. Милорадович.
В принципе, всё было ясно.
По указу Павла, выпущенному в 1797 году, права на престол принадлежали Константину. Однако Константин был женат вторым браком на польской дворянке, и поэтому в силу указа Александра I от 1820 года, по которому наследник престола должен быть женат на особе из владетельного дома, Константин прав на престол лишался, и наследником становился Николай I.
Однако военный генерал-губернатор Петербурга граф М.А. Милорадович заявил, что, поскольку всенародного отречения Константина от престола не было, гвардия присягу Николаю не принесет.
Михаилу Андреевичу Милорадовичу предложили познакомиться с распоряжениями императора (там было и отречение Константина), но он ответил, что корона для него священна и, прежде чем читать бумаги, надобно исполнить свой долг.
М.А. Милорадович вел себя во время совещания весьма смело.
– У кого 60 тысяч штыков в кармане, тот может смело говорить! – пояснил он и добавил, что великий князь Николай никак не может надеяться наследовать брату своему Александру I, ибо законы империи не дозволяют располагать престолом по завещанию. К тому же завещание Александра I известно только некоторым лицам, а в народе, как и отречение Константина, оно не ведомо. Если бы Александр I хотел, чтобы Николай наследовал престол, он должен был обнародовать свою волю и согласие с нею Константина еще при жизни. А теперь поздно… Теперь ни народ, ни войско не поймут отречения и припишут все измене, тем более что ни государя самого, ни наследника нет в столице. Гвардия откажется в таких обстоятельствах принести присягу Николаю…
Командующий гвардией А.Л. Воинов и командующий гвардейской пехотой генерал К.И. Бистром поддержали М.А. Милорадовича.
И вот на следующий день, 27 ноября, когда во время молебствия за здравие Александра I в Зимний дворец пришло сообщение о кончине императора, Николай под давлением М.А. Милорадовича вынужден был подписать присяжный лист.
«Великий князь поднял руку; задыхаясь от рыданий, дрожащим голосом повторял он за священником слова присяги; но когда надобно было произнести слова: государю императору Константину Павловичу, дрожащий голос сделался твердым и громким; все величие этой чудной минуты выразилось в его мужественном, решительном звуке», – вспоминал об этой присяге в дворцовой церкви В.А. Жуковский.
То ли Василий Андреевич не знал, что Николай Павлович приносит присягу брату Константину под прямым давлением Михаила Андреевича Милорадовича, угрожавшего поднять всю гвардию, то ли слишком хорошо знал это…
С необыкновенной силой и точностью запечатлел он один из самых драматичных моментов русской истории, когда законный наследник престола, подчиняясь обстоятельствам, ради того, чтобы не допустить кровавой драмы, жертвует своим правом на престол.
Точно так же поступил в свое время сын равноапостольного князя Владимира святой князь мученик Борис, который тоже пожертвовал великокняжеским столом, чтобы предотвратить гражданскую войну… Забегая вперед, скажем, что, как и тогда князю Борису, Николаю не удалось предотвратить пролития крови, но это не его вина…
Следом за Николаем, в обход существующего порядка, Константину присягнула гвардия. Однако не долгим было торжество генерал-губернатора Милорадовича, устроившего это беззаконие.
Уже 3 декабря великий князь Михаил Павлович привез из Варшавы письма Константина Павловича, который подтверждал свой отказ от прав на престол. Такого еще не бывало в истории Дома Романовых…
Рассказывают, что Николай I, когда пришло это известие, почти на целый час покинул сановников. Но когда снова вышел к ним, даже в походке, в движениях произошли перемены. Это был уже не юноша, а император, принявший на себя ответственность за державу!
9 декабря Николай I сам набросал текст, объясняющий запутанную ситуацию престолонаследия, и поручил Н.М. Карамзину написать на этой основе манифест о восшествии на престол.
«Когда получено было 27-го числа минувшего Ноября горестное известие о кончине блаженной и вечной славы достойной памяти Государя Императора Александра I, первое стремление сердца моего было принесть присягу в верности старшему брату моему, Государю Цесаревичу и Великому Князю Константину Павловичу, как законному по первородству Наследнику Престола Государства Российского, буде другого покойным Императором не назначено и объявлено не было. Исполнив первый таким образом священный долг верноподданного, известился я от Государственного Совета, что находится в архиве оного пакет, на имя Председателя от покойного Императора присланный, с собственноручною над оным надписью: хранить до собственного Его Императорского Величества востребования, или в случае кончины Его Императорского Величества прежде всякого действия в чрезвычайном собрании Совета вскрыть, и что сие последнее повеление Государственным Советом исполнено, и найдено, что пакет сей включал: I) Письмо Государя Цесаревича и Великого Князя Константина Павловича к покойному Императору, в коем торжественно просит Его Императорское Величества согласия на свободное уступление в пользу мою и потомства моего права наследия Престола Всероссийского, Его Высочеству Цесаревичу принадлежащего по праву первородства; 2) и в последствие сего Манифест покойного же Императора Александра I от 16 Августа 1823 года, по желанию Его Высочества Цесаревича, торжественно меня назначающей Наследником Всероссийского Престола и проч.
По объявлении мне о том я остался однако ж верен присяге старшему моему брату, непоколебим в решении своем и настоял, чтоб все Государство последовало примеру моему, не в ослушание священной для верноподданных воле покойного Государя, общего нашего отца и благодетеля, но дабы нелицемерным исполнением долга своего пред законным Наследником Престола, по Манифесту блаженной памяти Родителя нашего Императора Павла I, утвержденному 15 Сентября 1801 года, и потому по коренному закону наследия Всероссийского Престола, утвердить навсегда законный порядок наследия, что лично Государынею Императрицею, любезнейшею Родительницею нашею, удостоено благословения.
Великий князь Николай Павлович. Портрет Дж. Доу. 1823 г.
Но Его Императорское Высочество Цесаревич и Великий Князь Константин Павлович, свято сохранивший слово свое, торжественно им данное и утвержденное покойным Императором Александром в 16 день Августа 1823 года, тотчас по получении им 25 Ноября горестного известия о кончине покойного Государя Императора, тогда же в письме, привезенном любезнейшим братом нашим Великим Князем Михаилом Павловичем к любезнейшей Родительнице нашей Государыне Императрице Марии Федоровне, со включением копии с грамоты Его Императорского Величества Александра I к Его Высочеству Цесаревичу в ответ на Его письмо, подтвердил вторично торжественное отречение, в нашу и потомства нашего пользу, от наследия Престола Всероссийского и проч., а в грамоте на наше имя признает нас Императором и Самодержцем Всероссийским и проч., и себе предоставляет прежний титул Цесаревича и называет себя нам верноподданнейшим…
Но и тогда остановились мы объявить о сей непоколебимой воле Его Императорского Высочества, доколе не получим ответа на принесенную присягу нами и всем Государством.
Ныне дошла до нас и на сие торжественная неколебимая воля Его Императорского Высочества Цесаревича, которой, повинуясь с покорностию и объявляя о том всенародно, прилагаем при сем: 1) Грамоту Его Императорского Высочества Цесаревича к Его Императорскому Величеству, покойному Императору Александру I; 2) ответ на оную Его Императорского Величества и 3) Манифест Его же Императорского Величества, Наследником нас назначающий, а равно письмо Его Императорского Высочества Цесаревича к любезнейшей Родительнице нашей, Государыне Императрице Марии Федоровне, и грамоту на наше имя, которою Мы от Его Высочества Цесаревича, удостоены были, и, наконец, объявляем, что мы по законному нашему ныне праву на наследие, по воле Божией, любезнейшего брата нашего Цесаревича, Великого Князя Константина Павловича, и по силе Манифеста блаженной памяти Государя Императора Александра I вступили на Престол Всероссийский 19 Ноября 1825 года, и повелеваем в подданстве нам и законному, по праву наследия. Наследнику нашему Его Императорскому Высочеству, Государю Великому Князю Александру Николаевичу, любезнейшему нашему сыну, учинить присягу.
Да будет царствование наше царствованием законов и правосудия; да наставит нас Всемогущий Творец следовать по священным стопам Предместника Нашего, вечной славы и благодарности достойного Государя Императора Александра I, и да даст нам силы сносить бремя правления с твердостию и упованием на Его благодать. Клянемся сохранить все коренные законы Государства нашего и ненарушимость границ Государства, и да будет залогом благих намерений наших ныне оказанное нами почтение к первому отечественному коренному закону, обеспечивающему и на будущие времена ненарушимость законного наследия Престола Государства Российского: в чем да поможет нам Всемогущий и Всемилосердый Бог!»
Между прочим, тогда же, 9 декабря, члены тайного общества выбрали будущего «диктатора» – князя Сергея Петровича Трубецкого.
А через день (в Таганроге в тот день, наконец, перевезли тело императора Александра I из дворца в собор Александровского монастыря) А.А. Аракчеев сообщил Николаю, что в гвардии готовится заговор с целью осуществления государственного переворота.
– Я еще не государь ваш, но должен поступать уже как государь… – сказал Николай.
12 декабря он вручил М.А. Милорадовичу список заговорщиков и поручил арестовать их, однако Михаил Андреевич выкинул этот список в корзину.
Роль М.А. Милорадовича в декабрьских событиях 1825 года смутна и непонятна. Считается, что он отстаивал интересы Константина Павловича и потому и противодействовал Николаю. Но если это так, то почему он продолжал загонять ситуацию в тупик и тогда, когда определенно стало известно об отречении Константина?
Еще более странным становится поведение военного генерал-губернатора, когда выясняется, что Михаил Андреевич был связан с декабристом Александром Якубовичем, а генерал Карл Иванович Бистром, активно поддерживавший М.А. Милорадовича, – с декабристом Евгением Оболенским.
Интересно, что вечером 12 декабря Николай получил письмо подпоручика Якова Ростовцева. Подпоручик предупреждал Николая о заговоре и о том, что смертельно опасно и для самого Николая и для всего государства принимать в этой ситуации престол.
Считается, что Яков Ростовцев сделал донос.
Однако донос этот был странным. Ни одной фамилии подпоручик не назвал, только предупреждал Николая I о заговоре.
Поскольку потом, в ходе следствия, выяснилось, что подпоручик действовал с санкции К.Ф. Рылеева, письмо это следует считать не доносом, а попыткой запугать человека, которому завтра предстоит стать императором…
Подтверждает эту мысли и то, что письмо подпоручика было подано в пакете, который принес адъютант генерала Карла Ивановича Бистрома.
Угроза, исходящая то ли от декабристов, то ли от Милорадовича – Бистрома, Николая не запугала.
«Воля Божия и приговор братний надо мной совершается! (выделено мной. – Н.К.) 14-го числа я буду государь или мертв… – написал он в тот вечер в письме генерал-адъютанту П.М. Волконскому. – Да будет воля Божия!..»
Весь день 13 декабря прошел в приготовлениях к предстоящей переприсяге…
– Неизвестно, что ожидает нас, – сказал Николай своей супруге перед сном. – Обещай мне проявить мужество и, если придется умереть, умереть с честью.
О чем он думал, что вспоминал в ту ночь?
Может быть, о детстве?
7
Рассказывают, что в 1797 году Николай уже танцевал на придворном балу. Было ему тогда от роду один год и четыре месяца…
В три года Николай надел малиновый мундир лейб-гвардии Конного полка.
Но из первых лет жизни запомнилось не многое и совсем не главное…
Смутно и неясно остался в памяти шведский король Густав Адольф, который «подарил фарфоровую тарелку с фруктами из бисквита»; желтые сапоги гусар венгерской дворянской гвардии; лагерь Финляндской дивизии, пришедшей в Гатчину на осенние маневры.
Лучше запомнилась встреча с А.В. Суворовым…
Однако Суворова Николай запомнил не великим полководцем, а просто – спасителем няни, которую будущий император очень любил и которая научила его и русской азбуке и молитве «Отче наш»… Александр Васильевич Суворов спас няню из плена в Варшаве.
Но лучше других запомнился отец… Ясно запечатлелось в памяти: калитка малого сада в Павловске… Голые ветки деревьев… Он, Николай, бежит по аллее навстречу отцу, и тот обнимает его.
– Поздравляю, Николаша, с новым полком, – говорит он. – Я тебя перевел из Конной гвардии в Измайловский полк в обмен с братом[181]…
Было тогда будущему императору три с небольшим года, и с тех пор зеленый с золотыми петлицами мундир с нашитыми на него звездами Андрея Первозванного и Святого Иоанна Иерусалимского и стал навсегда его мундиром…
Запомнилась и первая игрушка – деревянное ружьецо, купленное за полтора рубля. Потом появились в детской литавры, деревянные шпаги, алебарды, гренадерские шапки, трубы, пушечки, зарядные ящики…
Николай I сам записал свои детские воспоминания, изданные потом тиражом пятьдесят экземпляров. Несколько страниц в них отведено событиям трагической ночи 11 марта 1801 года, ночи, которую наверняка вспоминал Николай ночью 14 декабря 1825 года…
Может быть, он вспоминал свежеиспеченный хлеб, который, чтобы спастись от сырости, клали на подоконнике в Михайловском замке… Может быть, вспоминал ковер в кабинете отца, на котором они с братом Михаилом играли по утрам…
Впрочем, раскроем лучше сами «Воспоминания о младенческих годах императора Николая Павловича, записанные им собственноручно»…
«Однажды вечером был концерт в большой столовой; мы находились у матушки; мой отец уже ушел… потом поднялись к себе и принялись за обычные игры. Михаил (младший сын императора Павла. – Н.К.), которому было тогда три года, играл в углу один, в стороне от нас, англичанки, удивленные тем, что он не принимает участия в наших играх, обратили на это внимание и задали ему вопрос: что он делает? Он, не колеблясь, отвечал: “Я хороню своего отца!”. Как ни малозначащи должны были казаться такие слова в устах ребенка, они тем не менее испугали нянек. Ему, само собою разумеется, запретили эту игру, но он… продолжал ее, заменяя слово отец – Семеновским гренадером. На следующее утро моего отца не стало. То, что я здесь говорю, есть действительный факт.
События этого печального дня сохранились в моей памяти, как смутный сон; я был разбужен и увидел перед собою графиню Ливен.
Когда меня одели, мы заметили в окно, на подъемном мосту перед церковью, караулы, которых не было накануне; тут был весь Семеновский полк в крайне небрежном виде. Никто из нас и не подозревал, что мы лишились отца; нас повели вниз к моей матушке, и вскоре оттуда мы отправились с нею, сестрами, Михаилом и графиней Ливен в Зимний дворец…
Матушка моя лежала в глубине комнаты, когда вошел император Александр в сопровождении Константина и князя Николая Ивановича Салтыкова; он бросился перед матушкой на колени; и я до сих пор еще слышу его рыдания. Ему принесли воды, а нас увели. Для нас было счастье опять увидеть наши комнаты и, должен сказать по правде, наших деревянных лошадок, которых мы там позабыли».
Отца убили, когда Николаю Павловичу было четыре с половиной года…
Ему не исполнилось еще пяти, когда ему подарили уже не деревянную, а настоящую лошадь и он начал ездить верхом.
Когда Николаю исполнилось шесть, появились у него воспитатели-мужчины. Главный надзор за воспитанием великого князя осуществлял начальник Первого кадетского корпуса генерал Ламздорф.
Его выбрал еще сам император Павел.
Говорят, что Ламздорф отказывался, но Павел пресек его возражения.
– Если вы не желаете исполнить моего желания для меня, – сказал он, – то должны это сделать во имя России. Но предупреждаю вас, чтобы вы из моих сыновей не сделали таких повес, каковы, по большей части, немецкие принцы.
Ламздорф добросовестно исполнил наказ покойного императора.
Он установил для великих князей такой же жесткий, как и в кадетском корпусе, порядок.
За нарушение его и Николай, и Михаил наказывались – до ударов шомполом включительно. На ужин будущему императору полагался кусок хлеба с солью. Каждый день поднимали в семь утра. В десять вечера, перед сном, Николай должен был заполнить дневной журнал.
Самое удивительное, что вся эта строгость, еще определенная покойным отцом, не вызывала протеста со стороны самого мальчика. Более того, военная строгость проникала и в его детские игры.
Почти настоящей была игра великих князей в часовых. Часами могли они, играя, неподвижно стоять в карауле.
Однако любимыми игрушками Николая Павловича становятся в это время оловянные солдатики.
Русские мастера к тому времени в совершенстве овладели техникой нюрнбергской школы, и оловянные фигурки[182], в точности копирующие и форму, и вооружение русских полков, начали поступать в продажу.
Много было у Николая и фигурок солдат, изготовленных за границей.
Интересно, что среди книг его детской библиотеки – а там были сочинения Гомера, Лафонтена, Плутарха, Ломоносова – находим мы и книгу-игрушку «Естественная история с оловянными фигурками». В книге описывались события, а извлекаемые из коробки, приложенной к книге, фигурки помогали ребенку включить исторические персонажи в свои детские игры[183].
Образование Николая тем не менее шло своим чередом, и в восемь лет он уже читал и писал под диктовку по-французски, читал по-русски Псалтырь, знал четыре правила арифметики.
Многие участники детских игр Николая I обращали внимание на его пристрастие к крепостям. Он любил срисовывать их модели, а на прогулках возводил из земли редуты. Даже в детской, занимаясь строительством из стульев «дачи» для няни, он всегда укреплял постройку пушками «для защиты». Несомненно, что в этом пристрастии подсознательно проявлялся гнетущий детский страх перед преступлением, совершенным в Михайловском замке…
Должно быть, заметив любовь Николая к крепостям, император Александр I и возложил на него ответственность за все саперные службы гвардии.
Первая настоящая служба Николая – участие в походе на Париж в 1814 году.
Было тогда Николай Павловичу восемнадцать лет.
Потом он командовал гвардейской дивизией.
Рано приохотился великий князь и к рисованию. Рисунки свои он подписывал монограммой, которая объединяла буквы «Р», «Н» и римскую цифру III.
Обозначала она – Николай, третий, Романов.
Первыми Романовыми в династии императора Павла считались тогда Александр и Константин.
Но эти первые сыновья Павла почти безраздельно воспитывались бабушкой – императрицей Екатериной II, а Николай оказался первым сыном, которого Павел начал воспитывать сам…
И – случайно ли? – судьбе угодно было распорядиться, чтобы он стал не Романовым третьим, а императором Николаем I – первым русским царем, сумевшим обуздать собственное своеволие, сумевшим поставить интересы страны выше своих личных пристрастий и интересов…
8
Мы не знаем, какие картины детства вспоминал Николай I, какие сны видел в ту ночь.
14 декабря 1825 года император встал около шести часов.
«Молитесь Богу за меня, дорогая и добрая Мария! – написал он в то раннее утро своей сестре, герцогине Саксен-Веймарской. – Пожалейте несчастного брата – жертву воли Божией и двух своих братьев! Я удалял от себя эту чашу, пока мог, я молил о том провидение, и я исполнил то, что мое сердце и мой долг мне повелевали. Константин, мой государь, отверг присягу, которую я и вся Россия ему принесли… Наш ангел должен быть доволен – воля его исполнена, как ни тяжела, как ни ужасна она для меня»…
Николай запечатывал письмо, когда вошел Александр Христофорович Бенкендорф.
– Сегодня вечером, быть может, нас обоих не будет более на свете… – сказал ему Николай I. – Но, по крайней мере, мы умрем, исполнив наш долг.
Около семи часов явился командующий Гвардейским корпусом генерал А.Л. Воинов. Николай вышел в залу, где собрались гвардейские генералы и полковые командиры. Он зачитал завещание Александра I и отречение Константина.
Затем А.Л. Воинов вручил господам командирам циркуляр: «Его императорское величество высочайше повелеть изволил г.г. генералам и полковым командирам по учинении присяги на верность и подданство его величеству отправиться первым в старейшие полки своих дивизий и бригад, вторым – к своим полкам. По принесении знамен и штандартов и по отдании им чести сделать вторично на караул, и старейшему притом или кто из старших внятно читает, прочесть вслух письмо его императорского высочества государя цесаревича великого князя Константина Павловича к его императорскому величеству Николаю Павловичу и манифест его императорского величества (которые присланы будут); после чего взять на плечо, сделать на молитву и привести полки к присяге, тогда, сделав вторично на караул, опустить знамена и штандарты, а полки распустить».
К восьми часам закончилось принесение присяги в Сенате и Синоде.
В восемь часов тридцать минут присягнула Конная гвардия.
К девяти часам присягнул 1-й Преображенский батальон, размещенный рядом с дворцом.
Первый сбой произошел в казармах Московского полка.
Там Михаилу Бестужеву вместе с его братом Александром, выдававшим себя за адъютанта императора Константина, удалось одурачить солдат.
– Ребята, все обман! – говорили они солдатам. – Нас заставляют присягать насильно! Государь Константин Павлович не отказался от престола, его задержали на дороге!
Кажется, никогда еще дворянская подлость по отношению к простому русскому народу не приобретала столь яркого и полного воплощения, как утром 14 (26) декабря 1825 года.
Братья Бестужевы, а с ними был и князь Дмитрий Щепкин-Ростовский, чтобы вывести на Сенатскую площадь солдат Московского полка, пошли на откровенный подлог!
Семьсот московцев с заряженными ружьями двинулись к Сенату и выстроились здесь в каре, возле памятника Петру I, чтобы защитить закованного в цепи государя Константина, которому они присягали.
Подобно картежным шулерам, подменяющим карты, братья Бестужевы подменили стремление простых русских солдат остаться верными присяге и своему государю бунтом против законного государя.
Самое поразительное, что ни тогда, ни после подавления восстания эти герои не задумывались о подлости совершенного тогда обмана. Не задумываются об этом апологеты декабризма и сейчас.
Любопытно сопоставить поведение самого Михаила Бестужева во время обмана и погубления солдат Московского полка с его же воспоминаниями о пребывании в Алексеевском равелине.
– Кто подле меня сидит? – спросил Бестужев у прислуживающего ему низенького солдатика «с выражением на лице неизъяснимой доброты».
– Бестужев, – ответил солдатик.
– А подле него и далее?
– Одоевский и Рылеев.
– Не можешь ли ты отнести записки к брату?
– Пожалуй можно. Но за это нашего брата гоняют сквозь строй…
«Я содрогнулся преступной мысли… Что за бесценный русский народ!.. Я готов был упасть на колени перед таким нравственным величием одного из ничтожных существ русского доброго элемента, даже не развращенного тюремным воспитанием… Как высоко стоял… этот необразованный солдатик, который в простой фразе “пожалуй можно” совместил всё учение Христа. Я не решился воспользоваться добротою, бескорыстною в полном смысле, потому что я ничем не мог заплатить ему за услугу, когда он рисковал, может быть, жизнью. Когда привезли поляков, они его не пощадили… Пойманный, он был жестоко наказан и умер в госпитале»[184].
Разумеется, можно иронизировать над этим восхищением «нравственным величием одного из ничтожных существ русского доброго элемента» человека, который всего несколько дней назад, спекулируя на верности солдат принесенной ими присяге, поднимал роты Московского полка на восстание, прекрасно зная, какой ценой придется солдатам заплатить за это.
И можно тут вспомнить и поручика Сергея Никифоровича Марина, который скомандовал «Смирно!» гренадерам из императорского караула и продержал их под ружьем неподвижными, пока заговорщики убивали императора Павла.
И все же ирония едва ли оправдана.
Да, декабристы, поднимая солдат на восстание, бессовестно обманывали их.
Да, все они принадлежали к сословию рабовладельцев и, хотя и возлюбили свободу, другого языка, кроме кнута и лжи, для разговора с «ничтожными существами русского доброго элемента» не знали.
Но после восстания, когда началось следствие, благодаря воистину спасительным беседам с императором Николаем Павловичем, очень многие декабристы начали понимать, на край какой пропасти поставили они 14 (26) декабря 1825 года страну и самих себя.
Прозрение было мучительно трудным, но – воспоминания Михаила Бестужева свидетельство этому! – оно происходило…
Впрочем, об этом разговор еще впереди, а пока вернемся на Сенатскую площадь, где московцы с заряженными ружьями выстроились в каре возле памятника Петру I.
9
Если до сих пор такие генералы, как М.А. Милорадович и К.И. Бистрем, действовали практически заодно с бунтовщиками, то после избиения генералов в Московском полку они испугались. По свойственной им авантюристической жилке генералы собирались поиграть в любимую гвардейскую игру под названием «дворцовый переворот», а вместо этого начиналась революция!
В одиннадцать часов уцелевший при избиении генералов в Московском полку начальник штаба Гвардейского корпуса генерал-майор А.И. Нейдгардт доложил Николаю I, что «Московский полк в полном восстании».
Читать бесплатно другие книги:
