Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума Черкашина Лариса

Фрейлина и княгиня

В июне 1866 года в Цетинье случилось счастливое событие: у князя Николы I Петровича-Негоша, будущего короля Черногории, и его супруги Милены Вукотич родилась вторая дочь, нареченная Милицей.

А чуть ранее, в апреле того же года, Александр Пушкин, старший сын поэта, и его жена Софья радовались появлению на свет дочери Анны. Девочка родилась в подмосковной Лопасне, фамильной усадьбе Васильчиковых-Гончаровых, и стала шестым ребенком в семье полковника Пушкина.

Вот оно, первое зримое сближение их судеб: княжна Милица и внучка поэта Анна – ровесницы! И обе – из дружных многодетных семейств.

Черногорская столица Цетинье и сельцо Лопасня Серпуховского уезда Московской губернии: две точки на глобусе, разделенные пространством в тысячи верст.

Пройдет время, и юная княжна примерит форму воспитанницы знаменитого Смольного института благородных девиц. Россия станет ее вторым отечеством: черногорка Милица впитает русскую культуру с младых ногтей. С ней вместе в Санкт-Петербурге будут постигать азы наук и светского этикета сестры Стана и Любица-Зорка. Среди «смолянок» три сестры выгодно отличались своей начитанностью, стремлением к знаниям, любовью к православной вере.

Не случайно граф Витте утверждал, что «император Александр III оказывал внимание окончившим Смольный институт черногорским княжнам. И заключал: «Этого было достаточно, чтобы явились из царской семьи женихи». Женихи действительно нашлись: Стана, Анастасия Николаевна, вышла замуж за герцога Георгия Лейхтенбергского, а ее старшая сестра Милица венчалась с великим князем Петром Николаевичем. Свадьбу внука Николая I и дочери черногорского владыки в июле 1889-го (в том году Пушкину могло бы исполниться девяносто!) пышно отпраздновали в Петергофском дворце.

Статс-секретарь Александр Половцов оставил в дневнике памятную запись: «Государь очень доволен тем, что в его семейство входит не немецкая принцесса, а православная… черногорская…»

Милице Николаевне, после замужества получившей титул великой княгини, был пожалован орден Св. Екатерины 1-й степени. Вскоре состоялась и знаменательная встреча внучки поэта и великой княгини: Анна Пушкина стала исполнять должность фрейлины при великокняжеском Дворе.

Память князя Дмитрия Романова, внука Милицы Николаевны (родился он в эмиграции во Франции, а ныне живет в Дании), сохранила рассказы бабушки, слышанные им в детстве.

Дворец короля Николы I Петровича-Негоша. Цетинье. 2013 г. Фотография автора

«Фрейлина, а позже гофмейстерина – официальный статус Анны Пушкиной. В действительности же, она считалась полноправным членом нашей фамилии, – вспоминает князь, – Честная, преданная, возвышенная натура, она была любима и пользовалась доверием деда и бабушки. Личная жизнь у внучки Пушкина не сложилась, может быть, поэтому всем сердцем она прилепилась к нашему семейству. Сопровождала Милицу Николаевну во всех путешествиях, проводила с ней долгие месяцы на французском Лазурном Берегу и крымском имении Дюльбер. А в Петербурге она жила во дворце моего деда на Фонтанке, где у нее были свои, очень уютные комнаты; пользовалась собственным экипажем…»

Анна Александровна Пушкина, внучка поэта. 1890-е гг. Фотография

Анна Пушкина словно породнилась с семьей Милицы Николаевны: и семейные заботы великой княгини – рождение, воспитание детей (сына и трех дочерей), и светские обязанности становились ее личными. Без той духовной близости внучка поэта, обладая гордым и независимым характером, вряд ли могла прослужить столько лет при Дворе великокняжеской четы.

Нет в том сомнений: две замечательные женщины были сердечно привязаны друг к другу. Ведь сколь много случалось меж ними доверительных разговоров, задушевных бесед и, верно, когда они оставались наедине, все сословные перегородки, а равно светские условности исчезали. Не существовало уже ни великой княгини, ни фрейлины – делились друг с другом радостями, огорчениями и надеждами две подруги, две сестры.

Еще одна составляющая их дружбы – общность интересов. Ведь обе они отличались своей образованностью.

Анна Пушкина получила прекрасное домашнее образование, в совершенстве владела английским, французским, немецким, итальянским. Любила поэзию, литературу, музыку. Прекрасно разбиралась в живописи.

О княгине Милице современники отзывались как о начитанной и эрудированной даме, большой умнице, в великосветском кругу ее даже прозвали «черногорской интеллектуалкой». Досконально проштудировав православную литературу, она издала собственный труд «Избранные места из святых отцов». Изучила персидский язык, чтобы читать в подлинниках восточных мудрецов и мистиков.

С неудержимой силой влекло великую княгиню Милицу все таинственное и непознанное. Ее дворец на Фонтанке славился необычным салоном, где избранную публику знакомили с самыми именитыми гадателями и ясновидящими. Увлечение Милицы мистикой и оккультными науками разделяла и ее любимая Стана (после развода она вторично вышла замуж за великого князя Николая Николаевича-младшего, брата Петра Николаевича).

Великая княгиня Милица Николаевна с детьми. На руках – крестник Николая II сын Роман. 1897 г. Фотография

Стараниями сестер царю и царице представлен был французский хиромант и целитель Филиппом, а затем – и Григорий Распутин, сыгравший столь зловещую роль в истории царской семьи, да и всей императорской России. К слову сказать, позднее великие княгини Милица и Анастасия разочаровались в «святом старце», пытались бороться с его влиянием на императрицу, и верно, не единожды раскаивались в том, что так слепо и безоглядно вверились ему некогда.

Сестры-черногорки близки были к Николаю II и Александре Федоровне. Особо доверительно отношения сложились у венценосных супругов с великим князем Петром Николаевичем и Милицей. Государь даже стал крестным отцом Романа, единственного и столь долгожданного сына великокняжеской четы.

Но затем дружеские связи охладели, и два августейших семейства встречались лишь на официальных церемониях и церковных службах. Сопровождая великую княгиню, присутствовала на дворцовых торжествах и фрейлина Анна Пушкина.

26 июля 1914 года – день памятный для Анны Александровны: она назначена «исправляющею должность гофмейстерины при Ее Императорском Высочестве». В этом статусе внучка поэта оставалась до рокового семнадцатого.

Год стал переломным в истории России: он круто изменил жизнь миллионов ее сограждан, попавших под беспощадное «красное колесо». Канули в Лету казавшаяся незыблемой великая империя вместе с былой эпохой. Жизненные пути Анны Пушкиной и великой княгини Милицы разошлись навсегда.

Бывшей черногорской принцессе, обретшей и потерявшей Россию, предстояли долгие странствия: Крым, Италия (где она нашла приют у родной сестры Елены, бывшей замужем за королем Виктором-Эммануилом III), Франция, Египет…

«Пушкинская энциклопедия»

Анна Пушкина сделала свой выбор: осталась на родине. Иначе поступить не могла – слишком ко многому обязывала ее лучезарная фамилия.

Бывшая фрейлина нашла свое место в стране с непривычным названием Советский Союз. Посвятила жизнь памяти русского гения, которого она, одна из немногих, имела право называть просто. дедом.

Но время диктовало свои законы: внучка гения – не профессия, в Стране Советов трудились все. Вот где пригодились ее прекрасное образование и знание языков, – она устроилась переводчицей зарубежной литературы.

Ей предстояло стать хранительницей бесценных фамильных реликвий: ладанки поэта с частицей Ризы Господней (долгие годы Анна Александровна берегла ее в глубочайшей тайне и лишь перед кончиной передала любимой племяннице Наталье Мезенцовой), пушкинской печатки из дымчатого топаза, альбомов. Знала Анна Александровна и великое множество устных семейных преданий.

Наталия Пушкина.

Художник Т. Райт. 1844 г.

Ведь она пользовалась исключительным доверием отца, – старый генерал рассказывал дочери Анне все, что слышал некогда от обожаемой им матери Наталии Николаевны. Щедро делилась знаниями и с маститыми пушкинистами, и многочисленными поклонниками поэта, – ее называли «живой пушкинской энциклопедией».

Анна Александровна, не познавшая счастья материнства, всю нерастраченную любовь вместила в осиротевших Сергея и Бориса Пушкиных, своих внучатых племянников. Вместе с ними она поселилась на Арбате: перед печальным пушкинским юбилеем тридцать седьмого года московские власти выделили Анне Александровне квартиру в новом доме.

И мог ли ведать поэт, после венчания привезший молодую жену в снятый им на Арбате дом, что через столетие старинные храмы, где он молился и слушал проповеди, снесут, а на месте одного из них возведут многоэтажку, где будут жить его внучка и далекие праправнуки?! Так уж случится, что Анна поселится в нескольких минутах ходьбы от первого семейного дома поэта, и у нее будет храниться редкостный портрет красавицы Натали, пушкинской Мадонны.

Анна Пушкина станет одной из первых защитниц своей удивительной бабушки, познавшей при жизни столь много самой тонкой лести и самой изощренной хулы.

Она слыла любимицей отца, генерала Александра Пушкина. Существует некое, никем не изученное «Родословие любви»: сам генерал – «рыжий Сашка» – любимец поэта, а он в свою очередь изо всех детей (а их было тринадцать!) выделял дочь Анну. Следственно, она имела неоспоримое право именоваться любимой внучкой поэта. Знаменательно, что и внешность Анна унаследовала дедовскую: будто пушкинский лик отразился в чертах неведомой ему внучки!

При всей своей скромности Анна Пушкина была в Москве личностью известной, – не чудо ли увидеть в лице современницы живые пушкинские черты?! Все, кому посчастливилось встречаться с Анной Александровной, поражались ее необычайному родственному сходству и не скрывали своего восторга. Особенно преуспели в том журналисты.

Вот некоторые строки из газетных заметок тех дней:

«Овал лица, разрез глаз, нос и эти особенные “пушкинские” руки – узкие, маленькие, с длинными, тонкими пальцами…»

«Очень похожа на поэта Анна Александровна. Несмотря на годы – лицо моложавое, выражение каждую минуту меняется, и особенно по-пушкински живут глаза».

Так что встреча художника Петра Кончаловского, увлеченно работавшего над образом русского гения, с его внучкой была предопределена. Прошла она весьма эмоционально: впервые увидев Анну Александровну, Кончаловский не смог сдержать радости. По словам Марины Мезенцовой, племянницы, «маленькая тетя Анна утонула в объятиях большого Петра Петровича».

Того душевного потрясения художник не забыл: «…Внезапно познакомился с живой внучкой поэта. Все, чего я не мог высмотреть в гипсовой маске, над чем трудился, мучился и болел, сразу появилось предо мною. И самое главное, я увидел у внучки, как раскрывался рот ее деда, какой был оскал зубов, потому что внучка оказалась буквально живым портретом деда, была ганнибаловской породы».

Для именитого живописца настал поистине звездный час: сама внучка поэта позировала для его картины «Пушкин в Михайловском»! Давняя и казавшаяся безумной мечта мастера: «увидеть лицо Пушкина», – вдруг свершилась…

Пожалуй, образ Анны Александровны наиболее зримо предстает в почти забытых мемуарах Надежды Чулковой: «Вспоминаю ее скромное улыбающееся лицо, очень добрые глаза. Как она была мила в общении с людьми! Тихая, кроткая, никогда не дававшая почувствовать своего значения как кровной родственницы великого поэта. Анна Александровна очень любила Наталью Николаевну, чтила ее память и не позволяла выражать никаких сомнений в честности Натальи Николаевны и невиновности ее в смерти Пушкина.

Борис Борисович Пушкин, праправнук поэта, хранитель семейной реликвии. 2005 г. Фотография автора. Публикуется впервые

Она всегда возмущалась грубыми рассуждениями о жене Пушкина…»

И, верно, не было в том случайности, что именно ей перешла по наследству фамильная драгоценность: акварельный портрет Натали.

Наталия Николаевна представлена на нем в профиль, возможно, ее желание совпало с выбором художника, сумевшего передать одухотворенную красоту избранницы поэта. Вспомним князя Петра Вяземского, в то самое время приметившего, что Наталия Пушкина «со дня на день прекраснее, милее и ненагляднее, она и всегда была красавица, что ни пером описать, ни в сказке рассказать, но теперь нашла на нее тихая и светлая благодать».

Акварель написана английским живописцем Томасом Райтом в 1844-м, перед вторым замужеством Наталии Пушкиной. Вероятно, в преддверии свадьбы ее заказал жених генерал Петр Ланской, ведь благодаря ему осталась великолепная портретная галерея Наталии Николаевны.

Правда, Борис Борисович Пушкин, праправнук поэта, полагал, что заказчицей акварели могла стать и сама Натали, – портрет изначально находился в ее альбоме. Много позже лист с акварелью Райта был из него извлечен и стал «жить» своей особой жизнью: обрамленный в рамку портрет красавицы украсил скромное жилище ее внучки.

Мне довелось видеть его в московском доме Бориса Борисовича. Старинная акварель перешла к нему от любимой бабушки, как он ласково называл Анну Александровну, воспитавшую его вместе с братом. По моей просьбе портрет был снят со стены в гостиной, – на обороте читалась надпись, сделанная рукой былой владелицы Анны Пушкиной.

Давным-давно в Петербурге, во дворце на Фонтанке, этим живописным образом любовалась и княгиня-черногорка Милица…

Поэтическая родословная

Итак, жизнь навсегда развела пути внучки поэта и великой княгини, некогда столь сближенные. Знали ли они о дальнейших судьбах друг друга? Вряд ли. Ведь переписка с особами царской фамилии, покинувшими Россию и ставшими эмигрантами, приравнивалась к тяжкому преступлению. И все же какие-то вести долетали сквозь строжайшие кордоны.

Великой княгине суждено было пережить свою подругу, настроенная на мистический лад княгиня Милица, верно, усмотрела в том тайные знаки судьбы.

Анна Пушкина скончалась накануне пушкинского юбилея – 5 июня 1949 года. Последней из внуков поэта, живших в России. Будто Александр Сергеевич призвал любимую внучку к себе.

Милица Николаевна умерла в изгнании, в Египте. В сентябре 1951-го. Из Александрии ее прах перевезли на юг Франции, в Канны, где она упокоилась в православном соборе во имя Архангела Михаила вместе с супругом, скончавшимся ранее. (В том же храме отпевали и младшую дочь Пушкина, графиню Наталию фон Меренберг.)

Пожалуй, никто и никогда не задумывался о поэтической составляющей дружбы двух женщин: внучки русского гения и дочери черногорского короля-поэта.

Князь Никола I Петрович-Негош, первый правитель Черногории, увенчанный короной (коронован в августе 1910-го, в год пятидесятилетия своего царствования), снискал славу не только мудрого правителя, но и замечательного поэта. Истинную любовь подданных принесла сложенная им патриотическая песня «Там, там, за холмами…», что и поныне, в двадцать первом веке, распевают молодые черногорцы.

Но самым почитаемым владыкой в истории Черногории стал дальний предок Милицы Николаевны – Петр II Петрович-Негош, просветитель, философ и поэт. Подданные любовно называли его владыкой Раде, по мирскому имени Радивой.

Вот они те «странные сближения», что любил отмечать Пушкин и к проявлению коих трепетно относилась мистически настроенная великая княгиня!

В 1833 году Петр II Петрович-Негош побывал в Петербурге: за те несколько месяцев, что он провел в столице, ему удалось выполнить свою миссию: восстановить былые русско-черногорские связи.

Петр II Петрович-Негош

Тогда же в Северной Пальмире Петр Негош был посвящен в сан епископа Черногорского (позже его утвердили в сане архиепископа, а затем – и митрополита). Хиротония прошла в Александро-Невской лавре в присутствии императора Николая I.

Но вот загадка: случилась ли в Петербурге встреча Петра Негоша с Пушкиным, поклонником коего был именитый черногорец? Документальных следов не осталось. И все же хочется верить, – на каком-либо светском рауте они виделись, но не были представлены друг другу…

Можно лишь восхищаться образованностью и жаждой к знаниям двадцатилетнего господаря, с собой из России он привез одиннадцать сундуков с книгами Карамзина, Жуковского и Пушкина!

Пушкин станет кумиром Петра Негоша, а самого черногорского владыку нарекут самым страстным поклонником русского поэта на Балканах!

Так случилось, что второй его визит в северную страну совпал с печальной датой – он приехал в феврале 1837-го, когда вся Россия оплакивала Пушкина. Почти невероятно, но тому есть свидетельства – на сороковой день после смерти поэта в Святых Горах черногорец отслужил панихиду по Пушкину. На его священной могиле! Петр Негош имел на то право, ведь к тому времени он был облачен высоким церковным саном.

Господарь побывал в Святогорском монастыре, где обрел вечное пристанище его кумир, заглянул в домик поэта в сельце Михайловском, прошелся по воспетым Пушкиным тропам. И волею высших обстоятельств оказался первым иностранным паломником, посетившим пушкинские места!

Уже в Черногории в сборнике стихов Негоша увидит свет его посвящение русскому гению:

Поистине святые слова сумел найти Петр Негош о своем собрате: «Поэзией миропомазан»!

До последнего вздоха, а ему отпущено было тридцать семь лет земной жизни, столько же, сколько и Пушкину, он боготворил его. Да и умер Петр Негош осенью, любимой пушкинской порой…

О близкой кончине владыка знал – быстротечная чахотка вершила свое темное дело: счет жизни шел на дни. Он пожелал быть похороненным на вершине горы Ловчен, откуда видна вся Черногория – Црна Гора, у подножия родового села.

Мавзолей Петра II Петровича-Негоша на вершине горы Ловчен. 2013 г.

Фотография автора

В осиротевшем кабинете, как и при жизни августейшего хозяина, отрешенно взирал с портрета Александр Сергеевич, и теснились на книжных полках томики пушкинских сочинений, некогда столь любовно читанных-перечитанных славным черногорцем. Поэтический союз, кровно соединивший Черногорию и Россию.

Владыка Раде и спустя столетия остался владыкой сердец своих соотечественников. Его нарекли святым Цетинским пустынником и Ловченским тайновидцем.

Знать бы далекой наследнице господаря (если бы великая княгиня Милица Николаевна, как к тому стремилась, могла прозреть будущее!), что на исходе двадцатого столетия в ее родном отечестве, в Подгорице, встанет великолепный памятник русскому гению и его избраннице. А вдохновенные строки, посвященные Пушкиным храбрым черногорцам – «славянским спартанцам», – отольются в бронзе на его пьедестале!

Памятник Пушкину и Натали. Подгорица. 2013 г. Фотография автора

Если бы раньше мне кто-то сказал, что своему знакомству с древней страной буду обязана Александру Сергеевичу, и более того, мне придется выступить в афинском университете Пандио на международной конференции «Пушкин и Греция», я вряд ли поверила.

И тем не менее, узнав о грядущей поездке к берегам Эгейского моря, спешно стала перечитывать дневниковые записи поэта, его письма, стихи, воспоминания друзей – «греческая тема» в пушкинском наследии поистине неисчерпаема.

Иль пред Элладою посетуем печальной.

«Северный Орфей»

«С младых ногтей» Александр Пушкин впитал культуру великой Эллады, внесшей бесценный вклад в мировую цивилизацию. Все поэтические образы и символы, коими изобилуют страницы пушкинских рукописей, – Парнас, где брал начало знаменитый Кастальский источник, и Геликон, где из скалы била струя Иппокрены, высеченная ударом копыта крылатого Пегаса и дарующая вдохновение поэтам, – из древнегреческой мифологии:

И Парнас, двуглавая «фессальская гора», и Геликон, что счастливо избрали для себя Музы, они же Аониды, Пермесские девы, и божественный Аполлон, бог света, искусств – излюбленные поэтические образы.

И сами мифические девы, покровительницы поэзии: Эрато – муза лирической поэзии, Каллиопа – поэзии эпической и Полигимния – торжественных песнопений, также ведут свои «родословия» из Древней Греции. Одна из «сестер» и вручила русскому гению в его младенчестве свою волшебную свирель…

Грецию с полным на то правом можно назвать поэтической прародиной Пушкина. Первые впечатления юного поэта – открытие и проникновение в мир древних мифов, населенных богами и героями Эллады.

Сборник докладов международной конференции «Пушкин и Греция»

И каким чудесным образом отзовутся они в будущих его шедеврах!

На пушкинском Олимпе властвуют божества и герои: Зевс и Геркулес, Парис и Орион, Афина-Паллада и Афродита – Пафосская царица, легендарный Орфей, усмирявший своей игрой на лире диких зверей. И подобно мифическому певцу самого поэта современники нарекут Северным Орфеем. А провидец Батюшков остроумно заметит, что юному Пушкину «Аполлон дал чуткое ухо».

В лицейские годы Александр Пушкин зачитывался «Илиадой» и «Одиссеей», бессмертными творениями Гомера, трагедиями Софокла и Эврипида, штудировал сочинения древнегреческих мыслителей. И не дано было знать отроку-поэту, что в Греции в грядущих веках имя его станет национальной гордостью.

«Под небом Греции священной»

Греция – еще одна страна, куда так стремился поэт, и стремления его были благородны. Пушкин страстно желал сражаться за ее свободу, подобно своему поэтическому собрату и кумиру Джорджу Байрону.

Весной 1821 года князь Александр Ипсиланти во главе с греческими повстанцами переходит Прут и поднимает восстание против турок в дунайских провинциях. Поэт полон энтузиазма: «Дело Греции вызывает во мне горячее сочувствие».

«Греция восстала и провозгласила свою свободу… Восторг умов дошел до высочайшей степени, все мысли устремлены к одному предмету – к независимости древнего отечества. Все говорили об Леониде, об Фемистокле, все шли в войско счастливца Ипсиланти» – таковы пушкинские строки о первых днях греческой революции.

Пушкин почти уверен – Россия непременно начнет войну за освобождение Греции, и он будет в том участвовать: «…Если есть надежда на войну, ради Христа, оставьте меня в Бессарабии».

Александр Ипсиланти. Неизвестный художник

И не оттого ли поэт так пристально следил за борьбой греческого народа, что понятие «вольность» для него отождествлялось с названием прекрасной страны? Александр Пушкин великолепно знал не только ее древнюю историю, ее настоящее, но предвидел и будущее. Как сочувствовал он Греции, как жаждал ее скорейшей независимости! И подтверждением тому строки из кишиневского дневника поэта:

«Говорили об А. Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как грек – все отчаивались в успехе предприятия Этерии. Я твердо уверен, что Греция восторжествует, и 25 000 000 турков оставят цветущую страну Еллады законным наследникам Гомера и Фемистокла».

Калипсо Полихрони. 1821 г.

Рисунок Пушкина

Предвидение поэта сбылось: Турция по Адриано-польскому мирному договору признала автономию Греции, а вскоре – и сама Греция была провозглашена независимым государством.

Мысль о побеге в восставшую Грецию, «к берегам благословенной Эллады», не оставляла Пушкина и в годы его михайловской ссылки. Вот строки из письма Александры Воейковой, знакомой поэта, своему дядюшке Василию Жуковскому:

«Плетнев поручил мне… сказать <тебе>, что он думает, что Пушкин хочет иметь пятнадцать тысяч, чтобы иметь способы бежать с ними в Америку или Грецию. Следственно, не надо их доставлять ему».

Нет, не дано было Александру Пушкину вступить на святую землю Греции, но судьба словно взамен подарила ему встречи со многими достойнейшими ее представителями.

Дорожил поэт близким знакомством с князем Александром Ипсиланти, героем греческого восстания:

«Первый шаг Александра Ипсиланти прекрасен и блистателен. Он счастливо начал – и, мертвый или победитель, отныне он принадлежит истории – 28 лет, оторванная рука, цель великодушная! – завидная участь».

Александр Ипсиланти, участник Отечественной войны 1812 года, потерял руку в жестоком сражении под Дрезденом. В русской армии сумел сделать великолепную карьеру – дослужиться до генерал-майора, стать адъютантом Александра I.

В Кишиневе двадцатилетний Пушкин пережил увлечение гречанкой Калипсо Полихрони, как поговаривали, прежде бывшей возлюбленной Байрона:

И не раз ее резкий восточный профиль, отмеченный странной притягательностью, появлялся на страницах пушкинских рукописей.

Тайна маленькой гречанки

Но, пожалуй, самая загадочная история – участие поэта в судьбе девочки-гречанки. Отец ее, Георгий Софианос, героически погиб 29 июня 1821 года под селением Скуляны на берегу Прута, где отряд греческих и молдавско-валашских повстанцев был жестоко разбит турками.

«Сражение под Скулянами, кажется, никем не описано во всей его трогательной истине, – начинается пушкинская повесть “Кирджали”, —… Сражение было жестоко. Резались атаганами. Кантагони и Сафьянос остались последние на турецком берегу. Сафьянос был убит…»

«Не знаю, получил ли ты очень нужное письмо, – вопрошает Пушкин Жуковского в октябре 1824 года, – на всякий случай повторю вкратце о деле, которое меня задирает заживо. 8-милетняя Родоес Сафианос, дочь грека, павшего в Скулянской битве героя, воспитывается в Кишиневе у Катерины Христофоровны Крупенской, жены бывшего вице-губернатора Бессарабии. Нельзя ли сиротку приютить? она племянница русского полковника, следственно может отвечать за дворянку. Пошевели сердце Марии, поэт! и оправдаем провиденье».

Небольшое пояснение: Мария – это вдовствующая императрица Мария Федоровна, супруга Павла I, попечительница многих благотворительных и воспитательных учреждений для детей дворянского происхождения.

Пушкин не оставляет надежд помочь сироте и сам настойчиво «шевелит сердце» друга: через месяц, в ноябре того же года, из сельца Михайловского вновь летит письмо в Санкт-Петербург, в Аничков дворец:

«Что ж, милый? будет ли что-нибудь для моей маленькой гречанки? она в жалком состоянии, а будущее для нее и того жалчее. Дочь героя, Жуковский! Они родня поэтам по поэзии».

Писем Пушкина к приятелю-поэту, наставнику августейших особ, имевшему влияние при Дворе, было отправлено немало, и судить о том можно по ответному посланию Василия Жуковского в Одессу:

«…Я не получал, не получал и не получал твоих писем. Итак, Бог судья тому, кто наслаждался ими. На последнее и единственное твое письмо буду отвечать двумя словами, ибо тремя некогда. Имя Сафианос прекрасное и для меня столь же священное, как и для Греции».

И далее продолжает: «Но не знаю, удастся ли мне почтить его так, как я бы желал. Поговорю с теми, кто это дело знает и кто что-нибудь по этому делу может. Если не получишь никакого от меня отзыва – то знай, что не удалось. Если же удастся, то лень исчезнет и напишу подробно…»

Значит, Пушкин еще в мае 1824-го, из Одессы, просил Жуковского (и не единожды!) похлопотать за сироту. В то самое время, когда, казалось, его должна была волновать лишь собственная будущность: тут и неприятности по службе – ненавистная командировка в южные уезды для сбора сведений о саранче, и личные счеты с всесильным графом Воронцовым, и любовные переживания – прощание с милой Амалией. Но как заботила поэта судьба маленькой гречанки, как искренне желал ей помочь!

Пятилетнюю Родоес Пушкин впервые повстречал летом 1821 года в кишиневском доме Крупенских, где частенько бывал, и даже однажды отпраздновал свой день рождения. Поддерживал самые дружеские отношения с главой семейства Матвеем Егоровичем, вице-губернатором и членом верховного суда Бессарабии, и с его супругой Екатериной Христофоровной, урожденной Комнено. Хозяйка, воспитанница Смольного института, тщеславилась своим происхождением, якобы идущим от византийских императоров, о чем и любила рассказывать гостям. В доме царила непринужденная атмосфера, в ходу были розыгрыши и шутки, чему свидетельством любопытное воспоминание: «Пушкин бывало нарисует Крупенскую – похожа, расчертит ей вокруг волоса – выйдет сам он».

Нельзя исключить, что супруга вице-губернатора приходилась дальней родственницей сиротке, взятой на воспитание, ведь в жилах ее также текла греческая кровь. Но почему так несладко жилось маленькой

Родоес в доме приемных родителей и отчего так жалка была ее судьба? Можно лишь предполагать…

Но сколь долго поэт помнил о несчастной девочке!

Она – дочь героя, и как важно было это для Пушкина, чтившего память далеких предков, прославленных в российской истории, и гордившегося собственным родословием.

Какова судьба сироты, что стало с ней в дальнейшем? И что можно разузнать о Родоес Софианос ныне, спустя века? «Племянница русского полковника» – вот, пожалуй, единственная зацепка. Следует ли из этого, что брат ее матери был русским дворянином, или родной дядюшка по отцу состоял на русской службе? Вероятней последнее. Я нашла сведения, что брат Георгия Софианоса числился подполковником Камчатского пехотного полка в дивизии М.Ф. Орлова.

Гетеристы. 1822 г. Рисунок Пушкина

Со времен бессарабской жизни поэта сохранились две любопытные записки: в одной вице-губернатор просит Пушкина немедленно пожаловать к нему, в другой – сам поэт обращается к неизвестному: «Вот, полковник, записка Крупенского, которую я только что получил. Будьте добры, подождите меня». Ясно одно – неизвестный полковник был вхож в дом Крупенских.

Среди кишиневских друзей Пушкина числились и полковник Николай Алексеев, «бессарабский отшельник», и полковник Иван Липранди, послуживший поэту прототипом Сильвио в повести «Выстрел»… Были ли связаны они родством с маленькой Родоес?

«Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами».

Не в этих ли заключительных словах пушкинской повести и кроется разгадка? Сильвио, подобно Георгию Софианосу, погиб под Скулянами. Он же – Иван Петрович Липранди, русский полковник. Не его ли родная сестра в замужестве носила фамилию греческого героя?

Возможно, следы девочки-гречанки следует искать в Псковской губернии, где жила сестра Екатерины Крупенской – Елизавета, супруга опочецкого уездного предводителя дворянства (затем – псковского губернатора, сенатора и тайного советника) Алексея Никитича Пещурова. Того самого, кому был поручен надзор за опальным поэтом в Михайловском и о ком Пушкин весьма непочтительно отзывался в письмах.

А быть может, поиск нужно вести в Варшаве, куда переехала к мужу сестра поэта Ольга Павлищева, – в ее письмах часто упоминается имя Петра Христофоровича Софиано (фамилия явно греческого происхождения, слегка переиначенная на итальянский лад). Среди варшавских знакомых четы Павлищевых считалось, что Петр Софиано неравнодушен к Ольге Сергеевне. Именно он, чиновник канцелярии наместника Царства Польского И.Ф. Паскевича, первым получил из Петербурга депешу о гибели поэта на дуэли и сообщил скорбную весть супругу Ольги Сергеевны, а затем и ей.

Или тайну маленькой гречанки хранят кишиневские архивы?

Так или иначе, но имя ее больше нигде не упоминается. Может потому, что сироту, как и мечтал поэт, удалось благодаря влиятельным связям пристроить в достойное воспитательное заведение?

Не маленькую ли Родоес нарисовал Пушкин на черновой рукописи среди множества портретов друзей и знакомых по кишиневской жизни? И не ее ли профиль остался на другом рукописном листке, среди толкований древнерусских слов? В Болдине, осенью 1830-го, Пушкин помечает: «Усобица – война», память относит его к недавнему прошлому – жизни в Бессарабии, к войне греков с турками, – и поэт по ассоциации рисует головку девочки, дочери павшего воина. Если бы нашлось тому подтверждение, то и эти пушкинские рисунки перестали быть безымянными.

… Втайне я надеялась, что мое выступление в Афинах принесет свои плоды – поможет прояснить судьбу маленькой гречанки, носившей столь звучную историческую фамилию и за которую так горячо хлопотал Пушкин. Действительно, давняя история вызвала самый живой отклик аудитории. И греческие поклонники поэта уверяли, что будут признательны за малейшие сведения о дочери этериста Родоес Софианос, но поиск должен вестись одновременно в России и Греции. Свою помощь предложили и греческие студенты Института русского языка имени. Пушкина.

По проекту «великого Карла»

Быть в Афинах и не побывать в этом необычном институте невозможно. В его стенах имя русского поэта произносится с особым благоговением. Да и сами студенты, изучающие язык и культуру далекой России, видят знакомый пушкинский профиль повсюду – в учебных аудиториях, на обложках книг и блокнотов, значках – ведь он символ Афинского института.

Эскиз памятника Пушкину. 1837 г. Художник К. Брюллов

Некогда Гоголь нашел все объясняющие слова: «И как верен его (Пушкина) отклик, как чутко его ухо! Слышишь запах, цвет земли, времени, народа. В Испании – он испанец, с греком – грек…» Как-то сам Пушкин заметил Николаю Гнедичу, переводчику «Илиады» Гомера: «Незнание греческого языка мешает мне приступить к полному разбору Илиады вашей. Он не нужен для вашей славы, но был бы нужен для России».

У ректора Стасиса Янникоса – давняя заветная мечта: открыть памятник великому поэту рядом с институтом, в заросшем тенистом садике.

Автор пушкинского памятника – знаменитый Карл Брюллов! История необычна: сразу же после трагической смерти Пушкина, в марте 1837-го, Брюллов предложил свой оригинальный проект памятника. Художник мыслил воплотить в аллегорической композиции идеальные представления о поэте. Гения поэзии являл собой Аполлон с лирой в руках, – рядом с ним, на вершине мифического Геликона, – крылатый Пегас; из скалы струился бы источник, символ вечного вдохновения…

То был самый первый в мире проект памятника Александру Сергеевичу Пушкину! Но замысел великого художника остался лишь в эскизах, по счастью, сохранившихся.

Стасис Янникос, ректор Афинского института, верит, что именно этот памятник русскому гению будет воздвигнут на воспетой им древней и прекрасной земле Эллады.

Родос античный

В истории человечества маленький остров – всего-то 80 км в длину и 40 в ширину! – сумел занять достойное место.

За три века до нашей эры Родосу, вернее шести тысячам его защитников, пришлось сдерживать натиск сорока тысяч македонцев. Вольнолюбивый остров подвергся суровой осаде за то, что посмел иметь собственное мнение и не подчиниться воле Деметрия Полиоркета, требовавшего участия родосцев в его войне с египтянином Птоломеем I.

В память славной победы в 280 году до н. э. родосцы воздвигли гигантский монумент, ставший одним из чудес Древнего мира наравне с висячими садами Семирамиды, египетскими пирамидами и маяком в Александрии. Материал для отливки 32-метровой статуи бога солнца Гелиоса «любезно» предоставили македонцы, бросив на произвол судьбы осадные орудия.

История сохранила имя ваятеля – Харес из родосского города Линдос. Двенадцати лет не хватило создателю чуда, чтобы довести дело своей жизни до конца. Уже после его смерти статую установили у входа в бухту Мандраки, укрепив мощными железными скобами и каменными блоками. Родосский колосс, символ победы, служил и маяком для кораблей – горящий факел в руке Гелиоса виден был за десятки миль.

Колосса погубило сильнейшее землетрясение, случившееся в 225 году до н. э., – исполин рухнул, расколовшись на множество кусков. Бронзовые осколки пролежали у входа в бухту еще целых восемь столетий, пока предприимчивые арабы, покорившие к тому времени Родос, не переправили обломки колосса в Сирию, где успешно продали бронзу некоему еврею-торговцу. Караван из 900 верблюдов увозил свой тяжеловесный «товар» в неизвестном направлении… Что затем отлили из той бронзы – орудия или монументы? – история умалчивает.

Там, где высился Колосс Родосский. 2009 г. Фотография автора

Так уж сложилось, что художники Средневековья изображали колосс стоящим у входа в бухту, с поднятой над головой чашей-факелом, с колчаном солнечных стрел за спиной и с проплывавшими между ног-столпов исполина галерами. Не все историки считают достоверной эту версию, но в силу своей образности именно она признана классической.

Таким мог видеть Родосское чудо и Александр Пушкин, упомянувший о нем в «Истории Петра»: «Петр построил в Кронштадте и над фарватером сделал он план башни наподобие Родосского колосса, под которую подходили бы военные корабли, с подзорной светелкой и фонарем».

…На том самом месте, у входа в бухту Мандраки, где некогда высился колосс, на двух мраморных колонах горделиво замерли бронзовые олени. Появление их живых собратьев на Родосе связывают с одним поверьем: прежде остров кишел ядовитыми змеями, отпугнуть коих мог лишь олений запах, – завезенных на Родос оленей считали избавителями от змеиного нашествия.

Как ни странно, но очертания колосса ощутимы и ныне, будто его незримый контур навеки впечатался в небесную лазурь. Родосский исполин – «визитная карточка» острова и в двадцать первом столетии. Изображение его можно встретить повсюду: на майках, винных этикетках, открытках, сувенирных магнитах. Да и сам Родос, словно магнит, намертво сцепившийся с гладью Эгейского моря.

И как магнит во все века притягивал к себе завоевателей: египтян, персов, римлян, крестоносцев, турок. За две тысячи лет до новой эры остров «пришелся по вкусу» минойцам, финикийцам и ахейцам. Упоминает о родосцах в своей «Илиаде» Гомер, ведь островитяне прославились в Троянской войне: из тысячной флотилии кораблей, что направил Агамемнон, царь Микен и предводитель ахейцев, покорять Трою, девять были из маленького Родоса! Не случайно жива еще старая пословица: «Десять родосцев – десять кораблей!»

В реальности родосцы владели флотом всего из пятидесяти боевых кораблей, числом вполне достаточным, чтобы вызвать у пиратов, коим было чем поживиться у богатых здешних берегов, страх и должное уважение. Морские законы на Родосе соблюдались неукоснительно!

Именно их император Марк Аврелий положил в основу морских законов Рима, легших в основу морского права Венецианской республики и Византии.