Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума Черкашина Лариса
Отрываю глаза от карты-схемы. Мужчина лет сорока в потертом светлом костюме и с большой пластиковой сумкой повторяет свой вопрос.
– До «Алезии» не доедете – ветка перекрыта. Бастуют работники, у них на прошлой неделе погиб контролер. Идите за мной. Тут пешком не так далеко.
По дороге разговорились. Петр, как представился незнакомец, живет в Париже уже лет десять, но постоянной работы нет и в будущем не предвидится. И пока мы шли, он на все лады проклинал коммунистов и демократов, новых русских и всех французов заодно. Видно, несладко живется Петру из подмосковной Балашихи в славном городе Париже. Испытание эмиграцией проходят далеко не все. Но и я приглашена в гости в семью, где об эмиграции знают не понаслышке.
…Дверь открыла сама Надежда Бэр – моложавая стройная женщина. Вхожу в полумрак большой гостиной и словно попадаю в давно забытый мир: старомодные кожаные кресла, секретеры и бюро старинной работы с множеством затейливых безделушек, пожелтевшие гравюры с видами пушкинского Петербурга на стенах.
– Вот только сегодня забрала гравюры из мастерской, – заметив мой взгляд, поясняет Надежда, – старые стали, нуждались в реставрации. Отец ими очень дорожил…
Георгий Михайлович Воронцов-Вельяминов, отец Надежды, всю свою жизнь проработавший инженером в одной из французских компаний, был хорошо известен в России. И не только как потомок поэта, но и как автор оригинальных пушкиноведческих трудов и бескорыстный даритель фамильных раритетов. Это он передал пушкинскому музею в Петербурге драгоценную реликвию – печатку Наталии Николаевны Пушкиной с вырезанными на ней инициалами «Н. Н…» и, по семейному преданию, подаренную ей мужем. Он первым привез в Михайловское из Парижа старинную бутылку из-под шампанского, воспетого Пушкиным, – знаменитой фирмы Моэта.
Надежда Георгиевна вздохнула:
– Знаете, после смерти отца, а это случилось внезапно, а потом – и матери, я сняла их портреты со стены. Нельзя же все время смотреть на них и плакать. Я храню их образы в сердце…
Потомки поэта на свадьбе Дамиана Бэра. Париж. 1998 г. Фотография
В ее памяти живы светлые воспоминания детства, и самые дорогие из них связаны с отцом. Помнится, как вечерами отец читал главы из «Пиковой дамы», а они с сестрой Аней, забравшись в кресла, слушали его. Было немного страшно, замирало сердце, и казалось, что свершается некое великое таинство, неподвластное их детскому разуму… Однажды отец принес домой целую кипу пластинок с записью оперы «Евгений Онегин». Сама собой сложилась семейная традиция: перед сном включали проигрыватель, и сестры слушали гениальную музыку, соединенную с пушкинскими стихами.
Родители сделали все, чтобы дочери не забыли русский язык. Дома говорили только по-русски. И Надежда, и Анна ходили в так называемую четверговую школу, где по четвергам, а это были дни, свободные от занятий во французской школе, занимались русским языком.
Наде шел четвертый год, когда не стало дедушки Миши. Запомнился ей этот горький день, запомнился и любимый дедушка, такой страннонеподвижный…
– У деда Михаила Павловича трудная судьба. Счастливым было, пожалуй, только детство. Прошло оно в Белоруссии, в Вавуличах, родовом имении…А как любили окрестные крестьяне его матушку Наталию Александровну за незлобивость, всегдашнюю готовность помочь ближнему не только словом, но и делом!
Моя прабабушка была очень талантливой – увлекалась поэзией, рисовала – сохранились ее романтические пейзажи. А вот ее стихи не уцелели. Если хотите, я вам покажу фотографию, где она совсем молодая…
Еще бы не хотеть – ради одного этого стоило ехать в Париж! Из книжного шкафа извлекается на свет пухлый альбом. На первых страницах – портреты Александра Сергеевича и Наталии Николаевны, их детей, внуков.
…Фотография Наташи Пушкиной. Нежный девичий профиль с чуть припухшими губами. Имя свое – Наталия – получила в честь бабушки Наталии Николаевны.
Еще снимок, сделанный после свадьбы с Павлом Воронцовым-Вельяминовым, штаб-ротмистром 13-го гусарского полка, героем Русско-турецкой войны.
На другой, пожелтевшей от времени фотографии – вся большая семья Воронцовых-Вельяминовых. Хорошо виден старинный особняк с затейливыми резными башенками, с балконом-террасой. Давным-давно нет старого дома в Вавуличах, – только и остался этот снимок на память о разоренном родовом гнезде.
– Как-то друзья пригласили меня в Абрамцево под Москвой, – вспоминает Надежда, – и мне почудилось там, что похожий дом был у моей прабабушки. Верно, в таком же русском доме родился и мой отец.
Дамиан Бэр со своей избранницей.
Париж. 1998 г. Фотография
Я долго бродила по старому заросшему парку и вдруг наткнулась на сказочную избушку-беседку. Подошла и молодая женщина с детьми. И вот она обняла своих деток и с чувством начала читать знакомые строки:
- Там на неведомых дорожках
- Следы невиданных зверей;
- Избушка там на курьих ножках…
Я была потрясена, даже слезы на глазах выступили: так любить Пушкина могут только в России! И передавать любовь по наследству!
Как тут было не согласиться… – Вот все говорят: вы потомки Пушкина, и уже за это вас любят, – Надежда резко вскинула голову, словно вступая в давний спор с невидимым оппонентом. – Но почему?! Мы этого не заслужили. Любой русский может называть себя потомком Пушкина, и подчас будет иметь на то больше прав, чем настоящие праправнуки, напрочь забывшие русский язык. Честно говоря, я не люблю встречаться с журналистами, которые ищут лишь фамильное сходство и отказывают тебе в самодостаточности…
Надежда Георгиевна перелистывает альбомную страницу. Со старого снимка с надорванным уголком сквозь круглые очки строго и пристально смотрит юноша с удивительно тонкими чертами лица.
– Феодосий Воронцов-Вельяминов, – пояснила Надежда, – младший брат деда. В 1914-м, когда началась Первая мировая, он хотел отправиться на фронт. Но были проблемы со здоровьем, сильная близорукость, и в армию его не взяли. Тогда Феодосий упросил брата Михаила, чтобы тот посодействовал ему попасть в действующую армию добровольцем. Дедушка помог.
А Феодосий, ему шел двадцать шестой год, и он готовился стать историком-востоковедом, в одном из первых боев в Восточной Пруссии погиб, как в песне, – «ведь был солдат бумажный…».
Всю свою жизнь дедушка считал себя невольным виновником ранней смерти брата, корил себя и очень переживал…
На той же альбомной странице – фотография и самого Михаила Павловича: вот он зимой в овчинном полушубке возится с огромным дворовым псом.
– Подождите, я покажу вам семейные реликвии, – Надежда ставит на журнальный столик две шкатулки, – их своими руками смастерил дед. Вот эту, из карельской березы, он украсил чеканкой – «русской тройкой». А этот ларец – для меня очень дорогой: это и послание деда, и его завещание нам, внукам.
На крышке деревянного ларца – инкрустированный герб Воронцовых-Вельяминовых. Рядом две даты: 1027 и 1927. Девятьсот лет знаменитому роду, берущему свои истоки в глубинах Древней Руси! Помнил Михаил Павлович и на чужбине о славной родословной, словно незримой пуповиной соединявшей его с Россией.
Примечательна и надпись славянской вязью на ларце: «Великая смута на Руси и рассеяние во языцах». Как же болело сердце у правнука поэта, как скорбела его душа за все неправедное, что творилось в родном отечестве! Взяла в руки заветный ларец: дерево – материал благодарный, памятливый, годами хранит тепло рук мастера.
…Резко зазвонил телефон. Надежда вышла в другую комнату и вскоре вернулась. Оказалось, звонила из Италии ее родная сестра Анна. Когда во Флоренции я встретилась с Анной Тури, она поделилась со мной радостной вестью: у ее дочери Кати вот-вот должен родиться ребенок…
У Екатерины уже двое симпатичных белоголовых мальчуганов – Миккеле и Петро. Муж Кати, Матео Бикокки, итальянец, художник-график. А сама она – актриса театра. Задумала интересный проект: в детском госпитале актеры разыгрывают смешные сценки из больничной жизни – смех снимает у детей стресс, и лечение идет успешней…
Поистине этот день был полон для меня новыми знакомствами. Вернулся с работы Стефано, старший сын Анны. Стефано Тури – выпускник Флорентийского университета, но работу на родине оказалось найти трудно, вот он и перебрался в Париж к родной тетушке. И к своему кузену Гавриилу, младшему сыну Надежды Бэр, с которым у него помимо родственных теплые дружеские отношения.
Разговор продолжился, и теперь мы уже вчетвером рассматривали старый семейный альбом. Надежда показала детскую фотографию отца, сделанную в белорусских Вавуличах незадолго до революции. Сказала, что это ее самая любимая…
На залитом солнцем деревенском дворике белоголовый карапуз с ломтем хлеба в руке почти затерялся средь сбежавшихся к нему «хохлаток». Трехлетний Одик – это детское имя так и осталось за ним – безмятежно улыбается и ведать не ведает, как скоро круто изменится вся жизнь и каким испытаниям подвергнет его судьба.
То, что семья дедушки спаслась в том страшном 1917-м, считает Надежда Георгиевна, иначе как чудом не назовешь. В один из ноябрьских дней в дом к Михаилу Павловичу ворвались чекисты. Был поздний вечер, горела лампа в гостиной над круглым столом, а сам хозяин спокойно читал за ним газету.
«Где тут гражданин Воронцов-Вельяминов?» – раздраженно выкрикнул человек в кожанке. Михаил Павлович и бровью не повел, продолжая невозмутимо читать, а его супруга Евгения, бабушка Надежды, чуть слышно прошептала, что мужа нет дома. Незваные гости перерыли все комнаты и кладовки, обшарили чердак и подвал большого дома и, с грохотом хлопнув дверью, ушли. Той же ночью, переодевшись, Михаил Павлович вместе с женой и двумя малолетними сыновьями сумел сесть на последний поезд, отбывавший в Ригу. Оттуда перебрался в Германию, где работал на шахте. А затем, скопив тяжким трудом немного денег, перевез семью во Францию. Тернист путь русской эмиграции…
– Когда я вижу по телевизору беженцев, из какой бы страны они ни были, всегда представляю семью деда: вот так и они, нищие, бежали из России, потеряв там все. Но зла на свою родину ни мой дед, ни мой отец никогда не держали и только мечтали вернуться домой.
Пока Надежда Георгиевна рассказывала о злоключениях, выпавших на долю ее близких, Гавриил приготовил изысканный ужин. В комнате витали тонкие дразнящие запахи, а на большом овальном столе, сервированном со всеми премудростями французского этикета, уже были расставлены приборы и водружена запотевшая бутылка белого вина.
– Гавриил прекрасно готовит и понимает в этом толк, – Надежда Георгиевна довольно улыбнулась. – У него целая библиотека по кулинарии. Вот сейчас вы попробуете его блюдо – тушеное мясо с… брюквой под грибным соусом. Во Франции вдруг проснулся интерес к самым простым и забытым овощам.
Приготовлено все было отменно, и брюква, которую я пробовала впервые в жизни, напоминала какой-то заморский деликатес. Музы поварского искусства явно покровительствуют Гавриилу Бэру. Ведь и Александр Сергеевич, его великий предок, хоть и любил простую пищу, все-таки слыл гурманом. А французскую кухню жаловал особо. Как знать, не проявилась ли эта наследственная черта через поколения и у его далекого потомка?
Вероятно, лучше всех оценит кулинарные способности Гавриила его будущая супруга. Но пока Гавриил о женитьбе не помышляет. А вот его старший брат Дамиан в сентябре 1998-го женился.
Его избранницей стала симпатичная девушка Александра Фортунат-то. Русская по происхождению, хотя и с итальянской фамилией. Венчание по православному чину состоялось в храме Сергия Радонежского парижского Свято-Сергиевского подворья. А свадьбу отпраздновали в одном из средневековых замков. На семейное торжество собрались все родственники жениха – они же потомки поэта: Михаил Воронцов-Вельяминов, его сестра Ольга Бодело, Анна Тури со своими детьми и внуками. И, конечно же, друзья.
– Да вот, все они здесь на снимке вместе с молодыми, – Надежда протягивает мне свадебную фотографию. – Пожалуйста, если вам интересно, возьмите.
Да лучшего подарка и представить нельзя! На прощание мы все вместе сфотографировались в гостиной на фоне старой картины – живописного эскиза к давней театральной постановке, – сцене дуэли Онегина с Ленским: Гавриил и Стефано расположились в креслах, а мы с Надеждой Бэр стали за ними.
– В доме это был любимый уголок отца. Когда его не стало, я спросила совета у сыновей – не сменить ли нам эту квартиру, где столько воспоминаний? И они в один голос ответили: нет! Признаюсь, другого ответа в душе я и не ожидала… Здесь все – и стены, и вещи – помнят отца: и эти кресла, и книги, и гравюры, и даже этот букет засохших полевых цветов, собранный им когда-то в Михайловском.
Это его дом… Русский дом в Париже. И мой тоже.
…Надежда проводила меня до метро. Этому дню и завершиться было суждено самым неожиданным образом. На станции «Буасьер», где я должна была выходить, совсем пустынной в тот поздний час, по противоположной платформе прохаживался негр-полицейский с огромным ротвейлером на поводке. Черный человек и черная собака удивительно гармонировали между собой и казались неким единым фантастическим существом. Недолго думая я достала фотоаппарат, – какой должен быть кадр! – и вспышка выхватила из полумрака две фигуры: полицейского и собаки. В ту же злополучную секунду меня осенило: нельзя фотографировать полицейских! Да еще во время службы, да к тому же в метро! Я нарушила все правила! Но было поздно: полицейский резко повернулся и сделал мне знак рукой – стоять на месте!
Пришлось повиноваться. Гроза надвигалась – темнокожий страж со своим огромным злобного вида псом шагал прямо ко мне. Он был на редкость черен и некрасив и по всему чувствовалось, что еле-еле сдерживает гнев. Видимо, помимо всех правил, нарушенных мной, я нечаянно вторглась и в тонкую сферу расовых отношений – явно его мужское самолюбие было уязвлено.
Диалог был долгим и эмоциональным. Полицейский жестами требовал (и вполне законно!), чтобы я достала из портфеля фотоаппарат. Я в свою очередь всячески сопротивлялась этому, пытаясь объяснить, что хотела снять на память только пса-симпатягу. Оправдания были беспомощными, и дело принимало для меня совсем плохой оборот. Теперь-то уж точно пленка с такими редкими кадрами парижских потомков поэта будет неминуемо засвечена, а мне придется продолжить беседу в каком-нибудь полицейском участке. И кто только меня под руку толкнул?!
И вдруг, сама не зная почему, я стала объяснять чернокожему стражу порядка, что в Париже давным-давно жил прадед русского поэта Пушкина Абрам Ганнибал и что был он родом из Африки. Вряд ли мой невольный собеседник знал что-либо о Пушкине, а уж тем более о Ганнибале, но глаза его, до сих пор зло смотревшие на меня, вдруг потеплели, и он чуть заметно улыбнулся. Улыбнулась и я. Фантастика, да и только – самое несуразное мое объяснение неожиданно возымело силу! Что ж, случилось чудо – меня отпускали с миром. На прощание мы пожали друг другу руки, и мне даже было позволено погладить ротвейлера, дружески вильнувшего обрубком хвоста…
Спасибо тебе, безымянный африканец-полицейский с парижской станции «Буасьер»! Снимок, что я так опрометчиво пыталась сделать в метро, не получился, а вот фотографии далеких потомков твоего славного соплеменника, знаменитого «царского арапа», удались.
Знать бы Абраму Ганнибалу, что имя его спустя три столетия окажет столь магическое действие! И где?! В Париже…
В доме Мольера
Когда-то Александр Сергеевич посвятил Оресту Кипренскому, создателю своего портрета, поэтическое послание:
- Так Риму, Дрездену, Парижу
- Известен впредь мой будет вид.
Это предвидение поэта получило новое и неожиданное подтверждение в год его двухсотлетнего юбилея – и отнюдь не в переносном смысле.
В самом сердце Парижа взирал со своего портрета Александр Сергеевич на спешащий по старинной улочке пестрый парижский люд. А парижане в свою очередь с любопытством разглядывали выставленную в витрине гравюру с оригинала Кипренского – именно этот портрет современники Пушкина считали самым достоверным изображением поэта. А чуть выше, над стеклянной стеной-витриной старинного особняка, виднелся памятный барельеф с изображением Мольера и надписью, удостоверяющей, что именно здесь впервые оповестил мир о своем появлении на свет в 1622 году младенец Жан Батист – будущий французский классик.
Дом, где родился Мольер. 1999 г. Фотография автора
На пушкинской выставке в доме Мольера.
Слева направо: Стефано Тури, Надежда Бэр,
Лариса Черкашина, Гавриил Бэр. 1999 г. Фотография
Имя Мольера более тридцати раз упоминается в пушкинских творениях, начиная с самого первого четверостишия, написанного по-французски десятилетним Александром. Обращено оно к сестре Ольге, подруге по детским забавам, разделявшей увлечения брата театром и сохранившей в памяти эти стихи. В русском переводе они звучат так:
- Скажите мне, почему «Похититель»
- Освистан партером?
- Увы, потому что бедный автор
- Похитил его у Мольера.
И в юношеском стихотворении «Городок» Александр Пушкин из всех именитых писателей и поэтов лишь Мольера именует исполином. Да и мог ли иначе чувствовать пятнадцатилетний поэт-лицеист?
Все же сколь много исторических парадоксов таят в себе века – посмертные пути двух гениев соприкоснулись! Волею обстоятельств именно в знаменитом парижском доме, в ассоциации «Новый мост», 9 июня 1999 года открылась необычная выставка, посвященная пушкинскому юбилею.
И, пожалуй, главным ее экспонатом стало самое полное пушкинское родословие, вместившее в себя более двух тысяч предков и потомков поэта. Цепочка родословной соединила в веках имена «могучих предков» русского гения, первых русских князей: Рюрика, Игоря, Святослава, Владимира Святого, Ярослава Мудрого, чья дочь княжна Анна стала женой французского короля Генриха I и продолжательницей династии Капетингов. Родословное пушкинское древо «раскинуло» свои ветви в доме Мольера!
Такого множества именитых гостей, собравшихся в тот день: послов многих государств, представителей старинных дворянских фамилий, известных журналистов, – давно не видывал старый дом на парижской улочке Роnt Neuf.
«В кипящий ли Париж»
Как мечтал Пушкин о Париже, безвыездно живя в своем Михайловском!
«В 4-й песне Онегина я изобразил свою жизнь, – писал он князю Петру Вяземскому из Псковской губернии, – когда-нибудь прочтешь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? В нем дарование приметно – услышишь… в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится – ай да умница!»
Эти полные желчи строки, конечно же, не более чем бравада, и виной тому сильнейшее раздражение поэта, вызванное его личной несвободой, – опалой и ссылкой. «Ты, который не на привязи…» – словно сетует он другу. Незримая «привязь», ненавистный надзор, необходимость жить помимо собственной воли в Михайловском, хоть и милом его сердцу, – вот что возмущало и печалило поэта.
«Пушкин с горя просился в Париж: ему отвечали, что как русский дворянин имеет он право ехать за границу, но что Государю будет это неприятно».
«Пушкина не с чем поздравить: после долгих проволочек ему отказали в просьбе ехать свидетелем войны, только об этом он и просил. С горя просился он хоть в Париж, и тут почти ему отказали. Матушка Россия… не спускает глаз с детей своих и при каждом случае дает чувствовать, что матерняя лапа ее так и лежит у нас на плече».
Все это строки из писем князя Вяземского. Петр Андреевич упоминает и об одном весьма любопытном проекте: вместе с Пушкиным, Крыловым, Грибоедовым сговорились совершить «Европейский набег»: в июне 1828-го отправиться из Петербурга на пироскафе в Лондон, а оттуда на три недели заехать в Париж. «Мы можем показываться в городах как Жирафы… – не шутка видеть четырех русских литераторов, – сообщает он супруге. – Журналы верно говорили бы об нас».
Памятник Пушкину в Саду поэтов.
Париж. 2009 г. Фотография автора
Париж… Пушкин знал историю французской столицы, названия ее площадей и бульваров, университетов и замков. Собор Нотр-Дам, дворец Пале-Рояль, Лувр и Сорбонна, улица Людовика Великого – все эти названия парижских достопримечательностей можно встретить на страницах пушкинских рукописей. Поэт любил Париж и мысленно не раз совершал путешествие по великому и таинственному городу.
Знакомы были ему и нравы парижан, чему свидетельством редкие французские книги в библиотеке поэта.
А сколь много с детских лет слышал Александр Пушкин восторженных воспоминаний от родного дядюшки Василия Львовича, совершившего свое незабываемое путешествие в Париж еще в 1803 году! Он посетил тогда великолепные музеи, дворцы и театры, в Париже был представлен самому Наполеону, в то время первому консулу, свел знакомство с прославленным трагиком Тальма и даже брал у него уроки декламации, виделся со многими тогдашними знаменитостями. Возвращение Василия Львовича из заграничного путешествия стало одним из событий тогдашней московской жизни. «Парижем от него так и веяло, – вспоминал князь Петр Вяземский. – Одет он был с парижской иголочки с головы до ног, – прическа a la Titus углаженная, умащенная huil antilue. В простодушном самохвальстве давал он дамам обнюхивать свою голову».
И пушкинский граф Нулин получил «в наследство» много милых дядюшкиных привычек и его ностальгических воспоминаний:
- … Святую Русь бранит, дивится,
- Как можно жить в ее снегах,
- Жалеет о Париже страх.
Вольтер и Лафонтен, Руссо и Мольер, Монтень и Шенье – эти «славнейшие представители сего остроумного и положительного народа» были известны и любимы поэтом.
Как близка была поэту Франция – он знал ее историю, философию, поэзию и драматургию, не уставал следить за последними литературными новинками. Париж нужен был поэту как жизненный эликсир! Но и французская столица знала Пушкина – самый первый хвалебный отзыв о нем как о подающем надежды русском поэте появился за границей в 1821 году в парижском литературном журнале.
Как-то поэт заметил жене, что его письмо «похоже на тургеневское – и может тебе доказать разницу между Москвою и Парижем». Новостями парижской жизни – политической, театральной, литературной – Пушкин мог довольствоваться из корреспонденций Александра Тургенева, напечатанных на страницах «Современника».
А прежде – из посланий своей обожательницы Елизаветы Хитрово. «Возвратившись в Москву, сударыня, – пишет ей Пушкин в декабре 1830-го, – я нашел у кн. Долгорукой пакет от Вас, – французские газеты и трагедию Дюма, – все это было новостью для меня, несчастного зачумленного нижегородца. Какой год! Какие события!» В другом письме от души благодарит Елизавету Михайловну: «Ваши письма – единственный луч, проникающий ко мне из Европы».
…В далеком 1837-м барон Амабль де Барант, французский посол в России, горестно стоял у изголовья покойного поэта, – одним из первых иностранных посланников приехал он в дом на набережной Мойки проститься с Пушкиным.
Праправнучки поэта: сестры Татьяна Владимировна Дурново – слева, и Анастасия Владимировна Солдатенкова (урожд. Савицкие).
Париж. 1999 г. Фотография автора
«Что думал этот почтенный Барант, стоя долго в унынии посреди прихожей?.. – размышлял Василий Жуковский. – Отгадать нетрудно. Гений есть общее добро, – в поклонении гению все народы родня!.. Потому-то и посол французский (сам знаменитый писатель) приходил к двери его с печалью собственною и о нашем Пушкине пожалел как будто о своем».
Скорбь барона о трагической смерти русского поэта, к которому он питал дружеские чувства, усугублялась причинами личного свойства – это его младший сын Эрнест одолжил роковые дуэльные пистолеты барону де Аршиаку, секунданту Дантеса… Как уживаются рядом ненависть и восхищение, зависть и сострадание!
Посмертная судьба русского гения, не менее славная и великая, чем земная, продолжилась и в его творениях, и в далеких потомках. Именно Париж, где укоренилась одна из ветвей фамильного древа, стал родиной для многих наследников Пушкина. В 1999-м (к пушкинскому юбилею!) у парижанки Марины Бодело родилась дочь Нина – представительница седьмого поколения потомков поэта!
Наследники Пушкина – Надежда Бэр с сыном Гавриилом и племянником Стефано, Николай Васильевич Солдатенков с супругой Ниной Георгиевной (в их семействе также пополнение – родился внук Роман) – собрались в тот июньский день в историческом парижском особняке почтить память великого предка. И как символично, что фотографировались потомки Александра Сергеевича на фоне раскидистого фамильного древа – уникальной карты-схемы своего рода!
Париж, куда всей душой стремился поэт, можно по праву назвать пушкинским: и потому, что живут в нем пра…правнуки поэта, и потому, что хранит бесценные реликвии и документы пушкинской России.
Галерея на Фобур Сент-Оноре
Разыскать галерею Мориса Барюша оказалось несложно: антикварный магазин «Попов и К°» находится в самом центре французской столицы, на старинной улице Фобур Сент-Оноре, как раз напротив резиденции Президента Франции – Елисейского дворца, где ежечасно меняются в почетном карауле национальные гвардейцы. Обычный парижский особняк, единственное его отличие – выведенная аршинными буквами над входом русская фамилия основателя галереи.
Звякнул колокольчик. Дверь открыл почтенного вида старец в форменном костюме (позже узнала, что им был Барюш-старший, отец Мориса) и тут же по телефону сообщил директору о моем визите. Буквально через минуту по лестнице, ведущей со второго этажа, спустился сам Морис. Брови его от изумления взлетели вверх – меня-то он совсем не ожидал увидеть! Я познакомилась с Морисом Барюшем в Москве, где в музее личных коллекций на Волхонке открылась его выставка «Современники Пушкина. Сто акварельных портретов из Парижского собрания». Как и обещала при встрече, я передала ему все публикации об акварели Гау в российской печати, включая и самую первую, двадцатилетней давности. Морис Барюш был явно растроган и предложил совершить небольшую экскурсию по галерее.
Спустились в подвал. Под мощными каменными сводами в витринных «горках» мерцали драгоценными красками старинные сервизы и статуэтки: редкостной красоты коллекции фарфора – гордость владельца галереи. На первом этаже, где, собственно, и находится антикварный салон, представлена живопись, на втором – рабочий кабинет директора и одновременно библиотека. Высокие стеллажи вплоть до потолка сплошь уставлены внушительными фолиантами и альбомами, и сам Морис Барюш признает, что это одно из богатейших книжных собраний по русскому искусству в Париже.
Он убежден, что его коллекция должна жить и развиваться по своим законам, в чем-то подобным живому организму. Должна совершенствоваться, пополняться и, напротив, – какие-то экспонаты могут переходить к другим владельцам; ей необходим и отдых. После выставки акварели в буквальном смысле погружаются во тьму (дневной свет для них губителен, не говоря уже о солнечных лучах), красочный слой должен пройти период восстановления в специально созданных комфортных условиях. Недаром все специалисты отмечают удивительную сохранность его акварелей.
– Я не хочу уподобляться «скупому рыцарю» и скрывать свои сокровища от глаз людских, – улыбается Морис.
Поэтому и принял решение привезти акварельные портреты современников Пушкина, друзей, знакомых и даже недругов поэта в Москву. И, конечно же, предчувствовал, что самый большой интерес вызовет портрет Наталии Пушкиной.
– Стрелы небесной красоты Наталии Николаевны, виртуозно запечатленной Гау, ранили не только Пушкина – через столетия они попали и в меня.
О портрете вдовы поэта из парижской коллекции почти ничего не было известно. Лишь сам художник обозначил год его создания – 1844-й. В ту пору Наталии Николаевне минул тридцать один… В этом возрасте венчался и сам Пушкин. И по странному стечению обстоятельств вдова поэта, словно пройдя некий жизненный круг, в тридцать один становится супругой генерала Ланского!
Год 1844-й – переломный в судьбе Наталии Николаевны. В самом его начале она познакомилась с будущим мужем, и впервые за горькие долгие семь лет одиночества для нее забрезжила надежда на добрые перемены. Когда, в каком месяце писал художник ее портрет – во время ли вдовства Наталии Николаевны, к свадьбе ли (венчание состоялось в июле того же года в Стрельне под Петербургом) или уже после замужества? И кто заказал эту акварель? Возможно, сам Петр Петрович Ланской, генерал-майор, командир лейб-гвардии Конного полка. Ведь благодаря генералу, обожествлявшему свою супругу, и были созданы многие ее портреты. Но тогда акварель Гау должна была бы остаться у детей и внуков Наталии Николаевны.
А может быть, акварель была заказана кем-то из друзей или поклонников поэта? Или кто-то из членов царской фамилии, симпатизировавший Пушкиной, пожелал иметь изображение редкостной красавицы? Как знать… Ведь Владимир Гау к тому времени уже носил почетный титул живописца Его Императорского Величества. Акварельный портрет требует и мастерства, и кропотливой техники, и пишется он не в один сеанс. Что думала, о чем вспоминала тогда Наталия Николаевна, испытавшая на своем недолгом веку столь много страданий, сидя перед мольбертом художника?
Наталия Пушкина. 1844 г. Художник В. Гау.
(Портрет из коллекции парижского антиквара Мориса Барюша)
Трудно поверить, что изображенная на портрете молодая дама, более похожая на юную барышню, – мать четверых детей (из коих старшей дочери, Маше, минуло уже двенадцать лет). Но что-то тревожное есть в ее облике – при всей внешней безмятежности – тихая, глубоко затаенная печаль в прекрасных светло-карих глазах…
Светло-серое платье с жемчужным отливом и глубоким декольте – достойным обрамлением прекрасных точеных плеч, утопающих в легкой пене кружев. Ярко-красная роза на груди – «неувядаемая роза». И будто ее слабый отблеск – нежнейший румянец на матово-бледном лице. Никаких драгоценностей – ни колье, ни подвесок, ни диадемы – ничего, что могло бы отвлечь от ее лица, ее глаз.
- Все тихо, просто было в ней…
Утонченный, безукоризненный вкус. И ни тени кокетства. Тот самый «милый, простой, аристократический тон», что так нравился поэту.
Волосы разобраны на прямой пробор, гладко зачесаны и собраны на затылке, ниспадающие до плеч локоны – прическа по французской моде «а-ля Нинон», что очень шла Наталии Николаевне. А ведь так она убирала волосы и прежде, будучи женой поэта.
«Мочи нет, хочется мне увидать тебя причесанную la Ninon; ты должна быть чудо как мила», – признавался жене поэт. Вот такой или почти такой же своей Наташей любовался некогда сам Александр Сергеевич.
Как у французского антиквара Мориса Барюша оказалось собрание известных рсских портретов? История эта долгая и во многом таинственная. Его владельцем прежде был русский кадровый офицер Александр Александрович Попов. Во время Первой мировой он сражался в рядах французского легиона, после войны остался в Париже, там и открыл в 1920 году свой антикварный магазин – галерею русского искусства. В те годы, когда многие бежали из большевистской России, коллекция Попова росла как на дрожжах и пополнялась новыми бесценными экспонатами. Эмигрантский хлеб горек, и наследникам прославленных русских фамилий приходилось расставаться с милыми их сердцу семейными реликвиями.
Акварельные портреты – лишь часть коллекции. И какие блестящие имена: Орест Кипренский и Петр Соколов, братья Карл и Александр Брюлловы, Александр Молинари и Владимир Гау!
Сам Александр Александрович Попов, снискавший известность среди знатоков русского искусства, получил звание антиквара-эксперта и удостоился «Первой почетной премии города Парижа». После его смерти в 1960 году все богатейшее собрание наследовала вдова – Берта Ефимовна Попова. Через десять лет не стало и ее, и галерея перешла к парижским антикварам – братьям Элиоту (отцу Мориса) и Андре Барюшам, компаньонам Александра Попова. После кончины Андре наследство досталось племяннику – так Морис Барюш стал обладателем великолепной коллекции, в его владении оказался целый пласт пушкинской эпохи. Но жемчужиной своего собрания парижский антиквар считает портрет Наталии Пушкиной.
Все-таки я задала мучивший меня вопрос: решился бы г-н Барюш, естественно, на определенных и, разумеется, выгодных для него условиях, расстаться с этим замечательным портретом? Вряд ли во Франции эта акварель будет представлять столь же великую ценность, как в России… Морис Барюш загадочно улыбнулся и весьма неопределенно ответил, что пока он об этом не думал, но все может быть…
Время незримо вершит свой суд. Вот и многие исторические реликвии после долгих странствий возвращаются в Россию. В их числе – раритеты, связанные с именем жены поэта. Наталия Николаевна по своей величайшей скромности и деликатности не оставила воспоминаний, все же сохранились письма, где слышится ее живой голос. И хотя из-за слабого здоровья она вынуждена была подолгу лечиться за границей, но как рвалась в Россию ее душа: «Здесь великолепный воздух, но все же я жажду покинуть эти места. Лучший воздух для меня – это воздух родины…»
И как необычно, что портрет Натали кисти Владимира Гау ныне украшает гостиную в ее родном доме – возрожденном дворце Гончаровых в Полотняном Заводе! Морис Барюш побывал в старинной калужской усадьбе и преподнес в дар музею… акварель. Вернее, ее прекрасную цифровую копию, не отличимую от оригинала даже специалистами. Именно она и была представлена на Волхонке, на юбилейной пушкинской выставке!
Романтический Париж. 2009 г. Фотография автора
Но и подлинный «парижский» портрет Наталии Пушкиной вновь стал достоянием России. История длиною почти в полтора столетия счастливо завершилась. Кто знает, сколько еще находок – рукописей, альбомов, портретов пушкинской эпохи – будет сделано в этом великом и таинственном городе? Париж хранит память о русском поэте.
«Через неделю буду в Париже непременно…» – так начинается задуманная поэтом повесть. Пророчеству этому суждено было исполниться, только уже не для самого поэта, а для его наследников. И времени – почти сто лет живут потомки Пушкина во Франции – потребовалось значительно больше. Но что такое столетие для истории? Неделя, не более.
Золотой крест отца Николая
А. С. Пушкин
- Пробудясь, господню волю
- Сердцем он уразумел…
«Вечно ваш Гоголь»
Николай Солдатенков родился в Париже, далеко от своей исторической родины. В его паспорте в графе «гражданство» значится – француз. Но душа, наперекор всем обстоятельствам, избрала свое гражданство. Россия, страна, давшая жизнь его великим предкам – Александру Пушкину и Николаю Гоголю, стала истинной родиной и для Николая Васильевича Солдатенкова.
Впервые он попал в Россию в далеком ныне 1966-м. И тогда же совершил первую в своей жизни паломническую поездку в Троице-Сергиеву лавру – колыбель русского православия. Там, в старинной, вросшей в святую землю церквушке, Николай Солдатенков приложился к мощам основателя славной обители Преподобного Сергия Радонежского, и что-то дрогнуло в душе молодого преуспевающего инженера-кибернетика, будто разжалась неведомая пружина…
В Париж он вернулся другим человеком. Чаще всего тогда его можно было встретить в русском храме, где Николай Солдатенков пел в церковном хоре. В 1977-м был рукоположен в дьяконы, а еще через год получил свой приход в церкви во имя Преподобного Серафима Саровского.
Есть Париж, незнаемый туристами, – Париж православный: в самом центре французской столицы, на улице Лекурб, в тихом дворике, сокрытом от любопытных глаз, стоит деревянная церквушка во имя Преподобного Серафима Саровского, возведенная еще первыми русскими эмигрантами. А сквозь церковный купол прорастает старый платан, – когда строили храм, пожалели, не срубили зеленого исполина, так и растет он, подобно вечному древу жизни…
Из всех ныне здравствующих потомков Пушкина (а их в мире более трехсот) лишь один отец Николай избрал путь священнослужителя.
Ветвь его родословия берет начало от старшего сына Пушкина, лихого полковника-гусара, подвиги которого и по сей день не забыты в Болгарии. И на семейном поприще отличился Александр Александрович – стал отцом тринадцати детей! Одна из дочерей, девятнадцатилетняя Мария, внучка поэта, в 1881 году вышла замуж за Николая Владимировича Быкова.
Мария Пушкина, внучка поэта, с женихом Николаем Быковым, племянником Гоголя. 1881 г. Фотография
Молодой офицер служил в 13-м гусарском Нарвском полку под началом Александра Александровича Пушкина, был его адъютантом. И так же, как его командир, награжден за храбрость, проявленную в сражениях Русско-турецкой войны, золотым оружием.
Николай Быков приходился родным племянником и тёзкой Николаю Васильевичу Гоголю. Так причудливо переплелись родословные ветви двух русских гениев: Пушкина и Гоголя!
Некогда в своих письмах к Пушкину Николай Васильевич подписывался: «Вечно ваш Гоголь». Будто ведомо было ему о грядущем родстве с поэтом.
После венчания молодые обосновались в родовой гоголевской усадьбе Васильевка. Здесь Марии Александровне и Николаю Владимировичу суждено будет счастливо прожить многие годы, здесь появятся на свет их дети – девять братьев и сестер: фамильное древо прирастет раскидистой «Полтавской ветвью».
Стены старинного особняка будто и по сей день хранят память о светлых и радостных днях большой семьи, где царили искренность и любовь. Взрослели дети. Дочь Марии и Николая Быковых Елизавета в 1912 году вышла замуж за Владимира Савицкого.
Никому не дано знать будущего: всего лишь два года безмятежной мирной жизни и было отпущено молодой чете. Вспыхнет Первая мировая, за ней грянет революция, а следом – Гражданская война. На долю Елизаветы и Владимира Савицких выпадет крестный путь русских эмигрантов. Во Франции, куда забросила их горькая судьба, бывшему юристу Савицкому пришлось стать электромонтером, а его супруге, правнучке поэта, – вышивальщицей. Во Францию они приехали с двумя маленькими дочками: Татьяной и Анастасией.
Анастасия Владимировна, младшая дочь Савицких, в памятном 1937-м, когда и в Париже, и в Москве отмечали столетнюю годовщину со дня смерти поэта, обвенчалась с Василием Кузьмичом Солдатенковым. К могучему дворянскому древу, с корнями, пронизавшими вековые пласты русской истории, была «привита» купеческая ветвь.
«Козьма Медичи»
Главные свои богатства патриарх рода «Почетный Гражданин и Кавалер, Московской 1-й гильдии Купец» Козьма Терентьевич Солдатенков завещал России. На его капиталы строились в Москве школы и училища, богадельни и больницы (самая известная из них – Солдатенковская, ныне – Боткинская больница), возводились храмы. Он щедро жертвовал деньги на покупку картин прославленных живописцев. «Мое желание, – говорил Козьма Терентьевич, – собрать галерею только русских художников!»
Коллекционировать картины, а среди них были такие шедевры, как наиболее близкий к картине эскиз «Явление Христа народу» Александра Иванова, «Вирсавия» Карла Брюллова, «Оттепель» Федора Васильева, он стал раньше, чем Павел Третьяков! Многие прославленные полотна, прежде украшавшие стены солдатенковского особняка на Мясницкой, ныне в экспозиции Третьяковской галереи и Русского музея.
Картинная галерея, равно как и огромная личная библиотека – восемь тысяч книжных томов и пятнадцать тысяч журналов, – завещаны русским меценатом Румянцевскому музею. За полвека им издано множество книг, в их числе и памятники мировой литературы, шедевры отечественной поэзии, собрания русских сказок и былин! Не зря Козьму Терентьевича современники называли «атлантом российской культуры».
А еще в истории осталось необычное прозвище славного мецената: «Козьма Медичи»!
Но при своих несметных богатствах Солдатенков избегал показной роскоши, жил весьма скромно. Почти анекдотический эпизод: на одном званом обеде купец Щукин обратился к хозяину: «Угостили бы вы нас, Козьма Терентьевич, спаржей!» На что последовал ответ: «Спаржа, батенька, кусается: пять рублей фунт!»
В некогда подмосковном селе Кунцево, близ фамильной церкви Знамения Божьей Матери (восстановленной благодаря чертежам, что сохранились во Франции, в семейном архиве отца Николая!), на даче у Солдатенкова, гостили классики русской литературы: Иван Тургенев, Антон Чехов, Лев Толстой. Великий книголюб Козьма Терентьевич более всех отечественных писателей почитал Николая Васильевича Гоголя и Александра Сергеевича Пушкина.
Знать бы ему, что далеким потомкам судьба уготовит близкое родство с русскими гениями!
Наследие Цусимы
Наследник славного мецената и его тезка Козьма Солдатенков, лейтенант российского флота, не чуждался благих дел. В Русско-японскую войну, в Цусимском сражении, крейсер «Олег», на котором служил Солдатенков, получил множество пробоин. Корабль миновала печальная участь «Варяга». Повезло и лейтенанту: изрешеченный осколками японских снарядов, он чудом остался жив. В память друзей, что нашли свой вечный покой в волнах чужого моря, и в благодарность за чудесное спасение Козьма Васильевич заказал у знаменитого ювелира Фаберже напрестольный крест золотого литья. Этот замечательный крест и стал памятным вкладом моряка в храм Христа Спасителя, возведенный в северной российской столице. Петербуржцы называли его храмом Спаса на водах, а иногда просто – Цусимской церковью.
Фамильная святыня – напрестольный крест из храма Спаса на водах. 2009 г. Фотография автора
В 1930-е, роковые для русского православия, годы храм морской славы и скорби был снесен, а все церковные ценности пущены с молотка. В том числе и золотой крест Козьмы Солдатенкова.
Его приобрела на аукционе некая богатая американка. Видимо, был в том тайный Божий промысел, чтобы святая реликвия попала в ее добрые руки. В Париже, где американка проездом остановилась в русском доме Треповых, она показала свое необычное приобретение главе семейства. Старый генерал первым обратил внимание на надпись, выгравированную на оборотной стороне креста: «Дар лейтенанта Козьмы Васильевича Солдатенкова в память дорогих друзей, погибших в бою». И год освящения храма – 1911-й.
Еще большей неожиданностью для заокеанской гостьи стало то, что и сам даритель, бывший офицер крейсера «Олег» Козьма Солдатенков, жил поблизости, в одном из парижских пригородов. Безымянная американка (жаль, что дети и внуки старого моряка запамятовали ее имя) разыскала Солдатенкова и вернула ему храмовый золотой крест. Совершенно бескорыстно. Не взяв, по семейному преданию, за свой дар «ни сантима».
Отец Николай не считает себя владельцем драгоценной реликвии, что столь чудесным образом пришла в его семью. Он лишь ее хранитель. Так завещал дед, Козьма Васильевич. Золотой фамильный крест выпало нести – и в прямом, и в переносном смысле – ему, внуку морского офицера. Но как только в воссозданном заново храме в Петербурге зазвонят колокола (Николай Васильевич вошел в его Попечительский совет), напрестольный солдатенковский крест займет в нем свое прежнее почетное место.
А пока отец Николай каждый год в конце мая, когда две эскадры, русская и японская, сошлись в смертельном бою близ острова Цусима, совершает с золотым крестом панихиду по погибшим морякам. Молитвенно поминает и героев-подводников с атомной подлодки «Курск»…
«Меня называют летающим священником, – улыбается он. – После того, как получил сан протоиерея, приходится много летать, – ведь не во всех французских городах, где открыты православные приходы, есть священники. Доводилось служить и в Люксембурге, Бельгии, Голландии, Испании – везде, где есть русские люди, не забывшие веру своих предков».
…Не столь давно Николай Васильевич потерял двух самых близких ему людей: мать и тетушку. Всю жизнь сестер связывала необыкновенная дружба, они жили вместе в Париже в одном доме, не разлучаясь, и умерли почти в одночасье. И все же Бог даровал обеим долгую и достойную жизнь, обе они дождались внуков и многих-многих правнуков.
В храме Успения Божьей Матери, что при кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, в предместье Парижа, отец Николай отпевал любимую тетушку Татьяну. Он прекрасно знает историю знаменитого русского некрополя, ведь прежде служил в Успенском храме.
Под мраморными плитами здесь лежат те, кто составлял прежде славу и величие Российской империи, – полководцы, великие князья, художники, писатели, поэты. И на многих крестах выбиты слова одной из Заповедей Блаженства: «Блаженны изгнанные правды ради…» На Сент-Женевьев-де-Буа покоятся и потомки Александра Сергеевича: правнук поэта Михаил Воронцов-Вельяминов, его сыновья Владимир и Георгий, Татьяна Дурново-Савицкая.
«Сад поэтов»
«Желал бы я провести сие время в Париже», – напишет как-то Пушкин в одном из прошений к Государю. Но французская столица, такая желанная и близкая, оставалась недостижимой.
Посмертная судьба будет более благосклонной к поэту. Так сложилось, что именно Париж стал родиной для его потомков, – на пушкинском древе взросла «французская» ветвь. А в парижском мемориальном «Саду поэтов» на исходе двадцатого века воздвигли памятник русскому гению! И возле него, на скамейке, вдали от столичной суеты, любит посидеть его далекий потомок, для Николая Васильевича чудесный сад – один из любимых уголков Парижа.
«Мой правнук просвещенный…» В «Саду поэтов» у памятника Пушкину. 2009 г. Фотография автора
«Любимый Париж». 2009 г. Фотография автора.
Публикуется впервые
Как бы отнесся к тому сам Пушкин, занявший одно из почетных мест во французском пантеоне поэтической славы? Верно, без пафоса. Но с гордостью, что давнее его пророчество сбылось. Ведь строки эти принадлежат перу шестнадцатилетнего поэта, мечтавшего о… правнуках!
- Не весь я предан тленью;
- С моей, быть может, тенью
- Полунощной порой
- Сын Феба молодой,
- Мой правнук просвещенный,
- Беседовать придет.
«Кипящий Париж» не располагает к уединению и размышлениям, почему и принял Николай Васильевич непростое для себя решение покинуть столицу. На вопросы друзей о побудивших его причинах он с улыбкой повторяет вслед за великим предком: «Худо жить в Париже… черного хлеба не допросишься».
Тонкий пушкинский юмор (а быть может, гоголевский?) по наследству перешел к его потомку, хоть и облаченному в строгий сан.
Семюр-ан-Оксуа – Москва
Из шумного Парижа лет пятнадцать тому назад отец Николай переехал в Семюр-ан-Оксуа, сохранивший своеобразие и очарование средневековой Бургундии.
- От шума вдалеке,
- Живу я в городке,
- Безвестностью счастливом…
Бургундский городок можно по праву назвать самым пушкинским во Франции. Разгадка проста – здесь живут десять потомков Александра Сергеевича!
Николай Васильевич давно уже сам стал главой большого семейства: у него трое детей и одиннадцать внуков. А один из них – Козьма Солдатенков – наследовал имя и фамилию славного пращура! Детей он венчал, а всех внуков крестил. Души не чает в них…
Поистине, по евангельскому слову и сбылось: «Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни…»
Особо отличилась на семейном поприще дочь Татьяна: у нее шестеро детей! Самый младший, появившийся недавно на свет, – ее сын Дмитрий, юный потомок Александра Сергеевича.
Бургундский городок Семюр-ан-Оксуа. 2009 г. Фотография автора.
Публикуется впервые
Русский дом в Семюр-ан-Оксуа. 2009 г. Фотография автора.
Публикуется впервые
Муж Татьяны Филипп Гиено – человек в городе известный, ведь он мэр Семюр-ан-Оксуа. Где еще во Франции в резиденции мэра, разместившейся в средневековой ратуше, можно увидеть бюст русского гения?! А на лацкане пиджака главы города – пушкинский значок?
Филипп Гиено своим «поэтическим» родством гордится и считает, что именно тесть Николай Васильевич сделал ему своеобразную «русскую прививку». «Эта любовь к России зашла так далеко, – посмеивается он, – что я женился на его дочери Татьяне».
«Все мои дети живут здесь, в Бургундии: их любят, называют русскими, – они спортивные, образованные, активные, – уверяет Филипп Гиено. – Дочери-двойняшки Софи и Клотильда увлекаются верховой ездой. Шарль любит рисовать, занимается в школе искусств, он – необычный мальчик, мы называем его домашним философом».
Отец Николай счастлив, что дети и внуки стали проявлять интерес к России, особенно дочь Татьяна. На фотографии она запечатлена вместе с президентом Франции Жаком Шираком и председателем Совета министров Дмитрием Медведевым. Снимок сделан на ферме, где разводят бургундскую породу коров «шароле». Великолепные снежно-белой масти буренки – «белые и пушистые» – также попали в кадр. Прежде Татьяна занималась поставкой этих красавиц в Краснодарский край.
Николай Солдатенков с дочерью Татьяной и зятем Филиппом Гиено, мэром Семюр-ан-Оксуа. 2009 г. Фотография автора.
Публикуется впервые
Из первой своей деловой поездки вернулась воодушевленной: «Не подозревала, что так люблю Россию!»
И как не радоваться, когда старшие внуки стали учить русский! Им не просто, они прирожденные французы, думают и говорят на родном для них языке. В семье Николая Васильевича звучала русская речь, он прекрасно владеет языком своих предков, но французское грассирование подчас его выдает, – оно поистине неистребимо…
Еще одна большая радость: не столь давно он стал полноправным россиянином, указ о его гражданстве подписал президент России Владимир Путин.
Уютный и теплый дом Николая Васильевича называют Русским домом в Бургундии, – в стенах одноэтажного особняка собраны многие фамильные и исторические реликвии. И гостей в нем бывает немало. Но есть кабинет (или мастерская?), куда допускаются лишь избранные.
В последние годы неожиданно для себя Николай Васильевич потянулся к кисти, – пишет акварели. На бумажных листах оживают волшебные миры. Что это – озарения, цветные сны? Исповедь души в красках? Есть некая всемирная отзывчивость в его акварелях: то фантастическая птица, похожая на индейский тотем; то некий старец, будто сошедший с китайской гравюры, то философская притча «Сотворение мира», вобравшая яркость и мозаичность французского витража…
Как подивился бы меценат Козьма Солдатенков, доведись ему знать, что далекий потомок не только преуспел в благих делах, но и сам стал творцом! Его работы могли бы положить начало фамильной галереи. И вновь солдатенковской! Но ведь искусно владели карандашом и великие предки хозяина дома: Пушкин и Гоголь.
А еще Николай Васильевич пишет. стихи. Но стихи не для печати, для себя.
– Хоть и завещал Александр Сергеевич своему сыну, а моему прапрадеду, не баловаться стихотворчеством, я его запрет, каюсь, нарушил. Когда впервые побывал в Петербурге, в доме на Мойке, где умер мой предок, написал стихи. Правда, на французском. Но для Пушкина это ведь был не чужой язык.
В Лицее Александра Пушкина прозвали Французом – французским языком он владел в совершенстве, уверяя даже, что тот ему «более по перу». На французском написаны и самые ранние его стихи. На языке Мольера и Гюго будут говорить далекие потомки Пушкина!
Наследники русских гениев: Пушкина и Гоголя.
Татьяна Солдатенкова с мужем и детьми. 1998 г. Фотография
«Сотворение мира». 2005 г. Художник Н. Солдатенков. Публикуется впервые
Шарль Гиено, домашний философ. 2009 г. Фотография автора. Публикуется впервые
«Амазонки»: двойняшки София и Клотильда. 2009 г. Фотография автора. Публикуется впервые
На съезде соотечественников в Москве с Александром Пушкиным (в центре) и князем Георгом Юрьевским. 2008 г. Фотография автора.
Публикуется впервые
… Помимо родных детей и внуков у отца Николая есть и чада духовные, не менее дорогие ему маленькие пациенты одной из московских больниц. Это и боль его, и радость. Всей душой отец Николай чувствует, как нужен он в Москве! Здесь ему искренне рады, и не только потому, что он привозит для больных детей дорогие лекарства из Франции. Отец Николай лучше, чем кто-либо иной, может найти слова утешения и надежды, которые исцеляют подобно лекарствам.
Еще одна забота отца Николая: возвращать России ее же утраченное наследие. Всякий раз, приезжая в Москву, он передает библиотеке-фонду «Русское Зарубежье» настоящие сокровища – редкие дореволюционные издания книг и журналов. Спасенные им архивы одиноких стариков-эмигрантов. Николай Васильевич убежден: как наследник славного купеческого рода, известного своей благотворительностью, он обязан поддерживать вековые семейные традиции.
Особо памятным для отца Николая стал недавний его приезд в Россию. Тогда он впервые посетил подмосковную усадьбу-музей «Лопасня-Зачатьевское», родовое гнездо потомков поэта. Давняя-давняя мечта: помолиться в храме Зачатия Святой Праведной Анны и поклониться его святыням наконец-то исполнилась, – ведь именно здесь в далеком 1881-м венчались его прабабушка и прадед: Мария Пушкина и Николай Быков. И под старинными церковными сводами возносились молитвы о вечной жизни и вечной любви.
Читать бесплатно другие книги:
