Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума Черкашина Лариса

«Там лавры зыблются»

«Если бы царь меня до излечения отпустил за границу, в Европу, – делится Пушкин заветной мечтой с Жуковским, – то это было бы благодеяние, за которое я бы вечно был ему и друзьям моим благодарен».

Нет, не отпустил поэта в дальние странствия император Александр I, не дал своего разрешения и его венценосный брат Николай I.

Романтическая Испания, где «поэзия пышно и величественно расцветала», Испания, подарившая миру шедевры Лопе де Веги, Кальдерона и Сервантеса, Испания, где «народная поэзия уже существовала прежде появления ее гениев», была для Пушкина страной поэтических грез, его мечтой – прекрасной и недостижимой…

Не дано было Пушкину самому, воочию, увидеть Испанию. Но он готовился к встрече с ней, серьезно и обстоятельно. Изучал испанский язык и, надо полагать, наслаждался его мелодикой, звучанием, словно созданным для поэзии. «Справедливее бы прибавить, – полагал отец поэта Сергей Львович, – что он выучился в зрелом возрасте по-испански».

Пушкин понимал язык настолько, считали современники, «что мог уловить смысл предложения и сделать перевод с испанского, так и на испанский без словаря». Способствовала тому и дружба с Сергеем Соболевским, одним из тогдашних русских испанофилов. Возможно, давний приятель и был первым учителем поэта – на учебнике испанского языка, что рядом с томиками Сервантеса стоял на полках домашней библиотеки в особняке на набережной Мойки, осталась дарственная надпись: «Пушкину от Соболевского…»

Поэт мог совершенствовать свои навыки и в беседах с испанским послом в Петербурге, не раз встречаясь с тем на светских раутах. Поддерживал с ним дружеские отношения, считая испанского дипломата своим поэтическим собратом. Тот был не чужд поэзии и его перу принадлежал сборник «Сочинения в стихах…» Да и княгиня Зинаида Волконская восторгалась блестящим поэтическим даром испанца.

Хрестоматийные строки не раскрывают имени собеседника пушкинской Татьяны, но оно известно – посол Королевства Испания в России Хуан Мигель Паэс де ла Кадена.

Знаком был Пушкин с испанской поэзией: с творениями Мелендеса Вальдеса и Томаса де Ириарте-и-Оронеса, в переводах его друзей – Рылеева, Батюшкова, Вяземского. Зачитывался Сервантесом, и одно из пушкинских творений вдохновлено рассказом испанского гения. Имя славного «рыцаря печального образа» не раз упомянуто поэтом, а самого Александра Сергеевича друзья в шутку называли на французский манер «Дон Кишотом нового рода».

Знал поэт древнюю историю Испании и ее трагедию – великое нашествие мавров. Но мавры принесли не только бедствия.

«Два обстоятельства имели решительное действие на дух европейской поэзии: нашествие мавров и крестовые походы, – заметил Пушкин. – Мавры внушили ей исступление и нежность любви, приверженность к чудесному и роскошное красноречие востока…»

В основе пушкинского «Родрика» – испанские предания и хроники о событиях восьмого века, когда последний готский король Родерик потерпел поражение от графа Юлиана, призвавшего себе в союзники мавров.

Причиной же мести королю стала дочь графа, соблазненная Родериком и принесшая бесчестие своему древнему роду.

Но и политические страсти, кипевшие в современной Пушкину Испании, не переставали занимать его воображение. Как горячо сочувствовал он испанской революции!

Словом, все было готово для встречи Пушкина с Испанией. Но прежде ему предстояло пройти свой круг испытаний.

Пушкинский рисунок «Достигли мы ворот Мадрита…»

В далеком 1830-м путь поэта лежал в иной «пленительный предел», в буквальном смысле слова, – в российскую глубинку, в нижегородское сельцо Болдино. В считанные дни, в ноябре, Пушкин завершил одну из «маленьких трагедий» о знаменитом обольстителе Дон Гуане, где кипели настоящие испанские страсти: любовь, ревность, смерть, – и на беловой рукописной странице изобразил своего героя у стен Мадрида…

«Байрон говорил, что никогда не возьмется описывать страну, которой не видал бы собственными глазами, – замечал поэт. – Однако ж в Дон Жуане описывает он Россию, зато приметны некоторые погрешности противу местности».

А сам Пушкин изобразил родину Дон Жуана – Испанию, не допустив ни единой ошибки!

Почему-то тогда в Болдине, родовой пушкинской вотчине, созданы были самые известные «испанские» творения поэта: «Я здесь, Инезилья…», «Пред испанкой благородной…», «Каменный гость». Словно именно здесь открывался для Пушкина виртуальный канал связи с Испанией.

Он смог почувствовать колорит, почти осязаемо передать краски и запахи далекой, невиданной страны…

Путь поэта в Мадрид и в Севилью начинался в безвестном прежде сельце. И для своего тайного путешествия Пушкину не нужно было испрашивать монаршего соизволения. Это был свободный и вдохновенный полет гения, и для него не существовало ни государственных границ, ни временных эпох.

Мадридский Пушкин

В Мадриде моросил мелкий дождь. Желтые резные листья платанов, так похожие на кленовые, кружились и падали под ноги. Как осенью в России…

Странное совпадение – в сентябре двухтысячного мне довелось побывать в Болдине, где отмечался юбилей самой поэтической осени в мире, и чуть позже, в ноябре, – в самой Испании.

Неожиданно для себя я очутилась в Мадриде. Очутилась не одна, а со съемочной группой телеканала «Культура». И прилетели мы сюда снимать фильм об испанской пушкиниане.

Не иначе как сам Александр Сергеевич послал нам в помощь своего тезку – Александра Черносвитова, российского дипломата в Испании и директора Фонда «Александр Пушкин». Именно он, загоревшись идеей создания фильма, и организовал нашу поездку. Он же и провез, вернее, промчал нас на своей машине через всю страну – от Андалузии до Астурии, по пути исполняя самые замысловатые пожелания режиссера Галины Самойловой. Стал одновременно нашим переводчиком, водителем, гидом, научным консультантом и участником фильма – словом, добрым гением.

Александр Черносвитов и пригласил нас в мадридский парк «Фуэнте дель Берро». Как странно было видеть тут, в одном из красивейших уголков испанской столицы, среди тенистых аллей и живописных лужаек, где вальяжно прогуливались царственные павлины, памятник русскому поэту!

Памятник поэту в мадридском парке «Фуэнте дель Берро». 2000 г.

Фотография автора

Вот уже более тридцати лет бронзовый Александр Сергеевич стоит здесь, под сенью лиственниц, кипарисов и благородного лавра, облокотившись в вечной задумчивости на обломок античной колонны…

Этому прекрасному творению скульптора Олега Комова пришлось совершить необычное путешествие – грузовым самолетом из Москвы по особому воздушному коридору он был доставлен в Мадрид.

Знаменательно, что Олегом Комовым создан и памятник Пушкину в заповедном Болдине, рядом с домом-музеем. Два памятника поэту – в Болдине и в Мадриде. Еще одна тайная нить, спустя полтора столетия соединившая Пушкина с Испанией, зримое воплощение его несбывшейся мечты.

«Комовский» Пушкин давно уже «прижился» в Мадриде, стал неотъемлемой частью испанской столицы. Каждый год в июне, в день рождения поэта, у его подножия собираются поклонники русского гения. Пушкинские стихи звучат на русском и испанском…

Городские ворота Пуэрта де Алкала. Мадрид. 2000 г. Фотография автора

И каким иным, вещим смыслом полнятся теперь знакомые пушкинские строки:

Достигли «ворот Мадрита» и мы, как достиг их некогда герой «Каменного гостя» – славный Дон Гуан. Старинные городские ворота Пуэрта де Алкала, похожие на триумфальную арку, в центре оживленной мадридской площади кажутся островком, омываемым бесконечным потоком автомобилей…

Дон Жуан из Севильи

Новенький посольский «Крайслер» мчался по автостраде с крейсерской скоростью: живописные пейзажи Андалузии мелькали как в волшебном калейдоскопе.

Путь наш лежал к воспетым Пушкиным берегам Гвадалквивира. И увидев наконец мелькнувшие в окне мавританскую Золотую башню, дворец Алькасар и узорчатую Хиральду, чудо-колокольню с тысячелетней историей, вслед за пушкинским Дон Гуаном готовы были воскликнуть: «Достигли мы ворот Севильи!»

Ведь именно эти слова, оставшиеся лишь в черновой рукописи, поэт первоначально вложил в уста своего героя.

Известно, что Пушкин взял за основу «Каменного гостя» старинную испанскую легенду о Дон Хуане, искусителе женских сердец. Ее герой, молодой повеса гранд Дон Хуан ди Тенорио, жил в Севилье в середине XIV столетия. Однажды под покровом ночи он прокрался в дом командора Калатравы с умыслом обольстить его прелестную дочь. Вбежавший на крик дочери отец в поединке с Дон Хуаном был им заколот. На могиле убитого, погребенного во францисканском монастыре, воздвигли статую. Позднее Дон Хуана заманили в монастырь, убили, и его внезапную смерть объяснили местью статуи командора.

Первым, кто взял на себя труд литературно обработать эту легенду, был испанский драматург эпохи Возрождения Тирсо де Молина (его настоящее имя – Габриэль Тельес). «Севильский озорник, или Каменный гость» – комедия в трех актах и восемнадцати картинах была завершена великим испанцем в 1630 году.

«Шумит, бежит Гвадалквивир». Севилья. 2000 г. Фотография автора

Магистр Тирсо де Молина стал поистине «крестным отцом» Дон Жуана, так звучало имя героя на французском.

Памятник великому обольстителю. Севилья. 2000 г. Фотография автора

С легкой руки магистра образ рыцаря-сластолюбца вдохновлял поэтов и композиторов иных эпох: Мольера и Моцарта, Байрона и Пушкина, Блока и Гумилева, Гофмана и А.К. Толстого.

Но сам поэт, по удивительному совпадению написавший «Каменного гостя» ровно через двести лет после Тирсо де Молина, вряд ли был знаком с его творением…

Странно, но при жизни поэта «Каменный гость» так и не был напечатан – пьеса увидела свет лишь спустя три года после гибели ее создателя. От поэтического замысла до его зримого воплощения прошло ровно тринадцать лет, – магическое число в жизни Пушкина.

…В старой Севилье, среди многих красот и достопримечательностей, есть печальное место, связанное с памятью Дон Хуана, – его могила. Перед часовней госпиталя Милосердия, великолепного памятника севильского барокко, под тяжелой мраморной плитой, покоится рыцарь ордена Калатравы Дон Мигель де Маньяра, еще один прототип великого обольстителя. По крайней мере, в том убеждены все севильцы. К концу своей веселой и беспутной жизни Дон Мигель раскаялся, раздал все свое состояние беднякам, возвел обитель милосердия, – городскую больницу, а сам завещал похоронить себя у порога часовни, чтобы верующие вечно попирали его прах в наказание за грехи. Удивительно, как реальность переплелась с поэтическим вымыслом.

Не случайно сама легенда о Дон Жуане возникла здесь, в Андалузии, где чувственная культура арабского Востока причудливо переплетается с европейской. А в самой Андалузии существует множество мифов о знаменитом обольстителе из Севильи.

По одному из них, некая цыганка предсказала Дон Хуану: «Ты будешь обладать всеми женщинами!» Другая добавила: «Ты победишь всех соперников!» Третья напророчила ему безбедную жизнь и вечно тугой кошелек, но напоследок сказала: «Остерегайся одного – приглашать в дом мертвецов». Дон Хуан, как известно, не внял ее советам…

Через века и сам он предстал в виде статуи, что горделиво высится ныне в центре небольшой севильской площади в старинном квартале Санта-Круз: бронзовый герой, с перекинутым через руку испанским плащом альмавивой, другой сжимая эфес шпаги, – по-прежнему красив, смел, удачлив. И чуть насмешлив. Севильцы именуют своего любимца Дон Хуаном-Насмешником – ведь тот позволял себе «шутить» и с собственной жизнью.

На постаменте надпись, что так созвучна характеру величайшего в истории любовника: «Здесь стоит Дон Хуан Тенорио, и нет мужчины выше его».

Единственный в мире памятник Дон Жуану. И воздвигнут он на его родине, в Севилье.

«Перечтите “Дон Жуана”, – советовал Достоевский, – и если бы не было подписи Пушкина, вы бы никогда не узнали, что это написал не испанец».

Астурийские встречи

Путешествие продолжалось, и ехали мы через древнее королевство, а ныне горную провинцию Кастилия-Леон, на север Испании. Дождь то прекращался, словно смилостивившись на время съемок, то с небывалой силой припускался вновь. Из черных горных расщелин клубился густой белесый туман.

«Ничего, минуем перевал, – весело пообещал Черносвитов, – увидите настоящую Болдинскую осень! Более дождливого места в стране, чем Астурия, нет!»

Переводчик Пушкина на астурийский Федерико Фьерро у памятника Рафаэлю Риего. Тунья. 2000 г. Фотография автора

Именно из Астурии маврам, покорившим почти всю Испанию, был дан достойнейший отпор, отсюда, с севера, началась освободительная Реконкиста (борьба испанцев за Пиренейский полуостров, захваченный арабами, в VIII–XV веках), что стоило, правда, гордому королевству потери собственного статуса. В знак былых заслуг перед нацией этой северной провинции было даровано исключительное право: наследник испанской короны традиционно носит почетный титул принца Астурийского.

Чтобы попасть из Мадрида в столицу Астурии Овьедо, пришлось преодолеть не одну сотню километров. Именно здесь была назначена наша встреча с доном Федерико Фьерро, переводчиком Пушкина на один из языков Испании – астурийский. И один из самых редчайших языков мира.

Средневековый Овьедо знаменит своим ажурным собором, шедевром позднего барокко, капеллой, где хранятся древние сокровища королей Астурии, и старинным Университетом, студентом которого некогда был генерал Рафаэль Риего-и-Нуньес.

В начале XIX века боевой генерал, возглавлявший многотысячную армию, получил королевский приказ: срочно выступить на подавление мятежа в южно-американской колонии. Но увлеченный либеральными идеями испанской конституции 1812 года, Риего отказался подчиниться и, по сути, возглавил восстание против короля Испании Фердинанда VII. Войско мятежного генерала было разбито, а сам он казнен страшной испанской казнью «гарротой» – удушением железным ошейником.

Стихотворение, по сути, – эпиграмма на графа Михаила Семеновича Воронцова, и при жизни поэта, именовавшего своего недруга «придворным хамом», распространялось лишь в списках. История его создания такова: в Тульчине, малороссийском городке, на торжественном обеде в честь смотра войск Александру I принесли депешу, в коей уведомлялось об аресте испанского генерала, что было равнозначно его казни. Император тотчас сообщил эту весть своим приближенным и гостям. Граф Воронцов раболепно воскликнул: «Какое счастливое известие, Ваше Величество!» И, улыбаясь, добавил: «Одним мерзавцем меньше».

Их имена – придворного льстеца, новороссийского генерал-губернатора и мятежного испанца, – удивительным образом соединятся в записках поэта.

«Старичок Инзов сажал меня под арест всякой раз, как мне случалось побить молдавского боярина, – вспоминал Пушкин о жизни в Бессарабии, – Правда – но зато добрый мистик в то же время приходил меня навещать и беседовать со мною об гишпанской революции, – не знаю, Воронцов посадил ли бы меня под арест, но уж верно не пришел бы ко мне толковать о конституции Кортесов».

Тогда же, в Кишиневе, а после и в Одессе, велись горячие споры о «мятежном вожде Риэго», его судьба занимала многие вольнолюбивые умы…

Наследный принц Филипп Астурийский (справа) с Юрием Дубининым, бывшим послом России в Испании. Москва. 2003 г. Фотография автора

Генерал был казнен в Мадриде 26 октября 1823 года. Эхо далекой испанской революции, поднятой им, спустя два года отозвалось декабристским восстанием на Сенатской площади в Петербурге…

Память о бесстрашном генерале хранит и примостившееся в отрогах Кантабрийских гор село Тунья, где и поныне стоит его отчий дом. В центре горного села, рядом с собором, – памятник славному земляку: на бронзовом Рафаэле Риего – живой венок из вечнозеленого лавра.

В добротном крестьянском доме, где некогда появился на свет национальный герой, живут пожилые супруги, доброжелательно встречающие всех гостей. Старый дом, – так уж задумано, – не превратился в обычный музей, он – жилой, теплый. Здесь помнят и о визите далекого потомка короля Фердинанда VII, наследного принца Филиппа Астурийского. Любимца всей Испании, красавца и интеллектуала. (Будущий король Испании принц Филипп Астурийский, находясь с визитом в России, сделал неожиданное признание: он знает и любит пушкинскую поэзию!)

Профессор Федерико Фьерро сопровождал нас и в горную деревушку. Здесь хоть он и свой человек, но читать пушкинские строки в столь историческом месте, да еще перед телекамерой, ему довелось впервые.

Мог ли представить себе Александр Сергеевич, что его стихи «пробьются» через два столетия и прозвучат в родном доме генерала Риего? Да еще на его родном языке – астурийском!

Вот они, те фантастические сближения, что так любил подмечать поэт.

По странному стечению обстоятельств испанскому генералу было отпущено столько же земной жизни, что и российскому гению. И не менее удивительно, что в жизни Рафаэля Риего и Александра Пушкина были общие недоброжелатели и враги – император Александр I, граф Воронцов. И как причудливо соединились в новом столетии астурийская деревушка Тунья с пушкинской Одессой!

Необъяснимо, но и в Мадриде, и в Севилье, и в Овьедо, да и в других испанских городах, где никогда не бывал Пушкин, есть места, непостижимым образом связанные с его именем.

Мне довелось побывать в мадридском доме, в гостях у Ирины Новосильцовой, представительницы славной русской фамилии. Она и наследница рода Гончаровых, с которым, по словам поэта, он счастлив был породниться.

Ее бабушка Наталья Дмитриевна, урожденная Гончарова, провела юность в имении Полотняный Завод, и даже комната, что была отведена ей в фамильном дворце, прежде принадлежала ее тетушке красавице Натали. Жизненный путь Натальи Гончаровой-Новосильцовой завершился далеко от отчей усадьбы, эмигрантская судьба забросила ее за океан, в далекую Америку. А вот внучка Ирина обосновалась в испанской столице.

– Смотрите, вот эти рюмочки, «родом» из Полотняного Завода, мне достались от бабушки, – Ирина достает из буфета серебряные стопки старинной работы. – Может быть из них пил сам Александр Сергеевич? Ведь в усадьбе, куда он приезжал еще женихом, однажды праздновали его день рождения.

Ирина Новосильцова со своей любимицей. Мадрид. 2000 г. Фотография автора. Публикуется впервые

Предмет особой гордости Ирины Новосильцовой – домашняя библиотека, вернее, ее пушкинское собрание: книжные полки уставлены редкими изданиями стихов любимого поэта, – от миниатюрных томиков до академических фолиантов, на русском и испанском.

«Есть в мире сердце»

Встреча с Анхелем Гутьерресом, главным режиссером и директором мадридского Камерного театра, была назначена на шесть вечера. Из Севильи, где наша съемочная группа «отыскивала» следы пушкинского Дон Гуана на его исторической и «литературной» прародине, путь лежал в Мадрид. Пришлось преодолеть не одну сотню километров, чтобы попасть в театр к назначенному сроку.

И, конечно же, без помощи Александра Черносвитова, словно по волшебству перенесшего нас снова в испанскую столицу, мы вряд ли бы отыскали в хитросплетениях старинных улочек нужную нам – улицу святых Космы и Дамиана. И ровно в шесть, как было условлено прежде, оказались в театре.

Да, стоило исколесить почти весь Пиренейский полуостров от Бискайского залива до Гвадалквивира, преодолеть более трех тысяч километров в поисках загадочной, как Атлантида, пушкинской Испании, чтобы в самом центре Мадрида увидеть вдруг театральную афишу с родным ликом поэта! В тот воскресный ноябрьский вечер на сцене Камерного театра шла одна из пушкинских «маленьких трагедий» – «Моцарт и Сальери».

…Встретил нас сам Анхель Гутьеррес, невысокий подвижный человек. Темноглазый, с пышными седыми усами. Встретил просто и радушно, как добрых старых знакомцев.

Последние режиссерские напутствия актеру. И вот оно, рождение чуда – Пушкин звучит на испанском! Как и откуда мог почувствовать Хосе Луис Альковендас, молодой испанец, никогда не бывавший в России и не знающий ни слова по-русски, живой нерв пушкинской поэзии, как смог сердцем угадать нужную интонацию, мелодику стиха? Быть может, именно так, проникновенно и страстно, читал свои стихи сам поэт? Как знать, ведь «полуафриканская Гишпания» была Пушкину и по духу, и по культуре, и по крови, наконец, – отнюдь не чужой…

Анхель Гутьеррес прятал довольную улыбку в свои роскошные усы: Хосе Луис – его любимейший ученик, гордость и надежда.

Чуть позже молодой актер предстал на сцене в роли Моцарта. Это был пушкинский Моцарт. Светлый гений. Наивный и доверчивый, по-детски беззаботный и глубоко страдающий. И по тому, как долго рукоплескал зрительный зал артистам, не желая их отпускать, было ясно – это настоящий успех!

Анхель Гутьеррес. Мадрид. 2000 г. Фотография автора

Уже после спектакля, когда разошлись последние зрители, в опустевшем крохотном фойе мы вновь беседуем с Анхелем Гутьерресом.

Как и почему он, испанский режиссер, обратился к далекой, казалось бы, пушкинской теме?

Разговаривать с ним легко, ведь Анхель, чистокровный испанец, считает себя… русским человеком. Он был одним из тех, кого и поныне в Испании называют «детьми войны». Гражданская война, огненным валом прокатившись в тридцатых по Испании, вторглась и в размеренный ход жизни родной астурийской деревушки Анхеля, втянув шестилетнего испанского мальчика, как и миллионы его соотечественников, в свой безумный водоворот.

Анхелю повезло: Россия, далекая и неведомая, приютила его, стала второй родиной. О годах, проведенных им в детском доме, о первых русских учителях и товарищах он и поныне вспоминает с неизменной теплотой.

Первое, что врезалось в память маленькому испанцу, когда после долгих странствий он оказался в довоенном Ленинграде, – обыкновенная школьная тетрадка с пушкинским профилем на обложке. Шел 1937 год, в советской стране торжественно отмечали столетнюю годовщину со дня гибели поэта. Легкое, веселое имя Пушкин, пушкинские стихи и сказки, которые читала воспитательница, тогда еще не совсем понятные, были его первыми детскими впечатлениями в России – оттого, верно, и самыми сильными.

Пройдет много лет. Анхель Гутьеррес успешно сдаст выпускные экзамены в ГИТИСе и уедет работать в Таганрог, в театр имени Чехова, – на родину своего любимого писателя. (Так и будет всю жизнь его сердце принадлежать двум российским гениям – Пушкину и Чехову.)

Вернется в Москву, начнет ставить спектакли в столичных театрах, писать сценарии. У него появится много друзей из театрального мира: Валерий Золотухин, Олег Ефремов, Николай Губенко, Владимир Высоцкий. Анхелю Гутьерресу предстоит сыграть особую роль в судьбе Высоцкого: своего приятеля Володю, молодого актера Театра имени Пушкина, отчисленного из труппы, он приведет в театр на Таганке – к Юрию Любимову.

Станет сниматься в кино. После премьеры фильма «Салют, Мария!», где Анхель Гутьеррес исполнит одну из главных ролей, придет известность – его начнут узнавать на улицах, в метро.

Попробует свои силы и на преподавательской стезе – в родном ГИТИСе. И все студентки его курса будут, конечно же, влюблены в импозантного профессора. И одна из них, красавица Людмила, станет его женой.

Но придет время, и Испания, настоящая родина, оставшаяся жить лишь в снах и смутных детских воспоминаниях, властно напомнит о себе. Голос крови, голос родной земли позовет его. Анхелю до сих пор больно вспоминать, сколь много пришлось перенести ему унижений в том, уже давнем, 1974-м, выслушать нелепых обвинений в предательстве советских идеалов, – ведь он уезжал на Запад, в буржуазную Испанию, в страну диктатора Франко.

А там, на севере Испании, в далекой деревушке, затерянной в Кантабрийских горах, еще жила его мать, с которой он был разлучен почти на сорок лет – на целую жизнь!

Анхель Гутьеррес уехал в Мадрид. Уехал один. Жене, разумеется, в заграничной визе отказали. А Людмила была готова следовать за своим Анхелем куда угодно – будь то испанская столица или безвестный таежный полустанок. И она победила: через три года ей разрешили выехать к мужу.

В Мадриде появилась на свет их дочь Александра. Если бы родился сын, был бы наречен Александром в честь любимого поэта – для Анхеля существовало лишь одно достойное имя в мире.

О своем театре Анхель может рассказывать без конца. После возвращения из России ему пришлось начинать режиссерскую карьеру буквально с нуля. Камерный театр (в Мадриде его называют Русским) – любимое детище Анхеля, где все, включая декорации, афиши, костюмы, сотворено при его участии или его руками.

После спектакля «Моцарт и Сальери». (Второй справа Анхель Гутьеррес.) Мадрид. 2000 г. Фотография автора

На эмблеме театра красуется чайка. «Мхатовская» чайка, залетевшая из Камергерского переулка в Москве на старинную мадридскую улочку. Его маленький театр, считает Гутьеррес, продолжает здесь, в Мадриде, традиции Московского Художественного. И первые поставленные им спектакли, принесшие успех и известность, были чеховские пьесы из репертуара столь любимого и почитаемого МХАТа.

У Камерного театра появилась своя публика. Поклонники таланта «русского режиссера» приходят на полюбившийся спектакль по несколько раз. Есть в их числе и те, кто приезжает в мадридский театр из Барселоны, Овьедо, Валенсии и даже из Парижа. Наверное, прикоснувшись однажды к подлинному искусству, хочется еще и еще испытать это необычайно сильное чувство.

«Пушкина мало знают в Испании, – сетует Анхель. – Как и везде на Западе, больше знакомы с Достоевским, Толстым, Чеховым. Перевести Пушкина при всей ясности и гармоничности его поэзии фантастически трудно. Сохранить легкость пушкинской строки, ее ускользающую музыку, передать полутона чувств: и скрытую иронию, и затаенную печаль, и не растерять при этом смысла – это ли не сверхзадача?

Пушкин писал об Испании так, как будто он побывал здесь. Он прекрасно знал наших гениев, восхищался живостью народных сказок. Да и в самом поэте столь много от испанского характера, ведь он был и Дон Кихотом, и Дон Жуаном одновременно».

Анхель с грустью вспоминал, как некогда в России режиссер Сергей Герасимов задумал снять художественный фильм о Пушкине и в роли поэта он видел его, испанца. Не сбылось. Но с тех давних пор пушкинский томик у Анхеля всегда, – в кармане ли куртки, в режиссерском кабинете, на прикроватном столике.

«Я не могу объяснить, что заставило меня взяться за перевод “Моцарта и Сальери”, – размышляет он. – Возможно, чувство обиды, – ведь столько моих друзей лишены счастья слышать, понимать, а значит, и любить Пушкина! И хотя Испания – страна поэтов, но кто может заменить русского гения? Открыть Пушкина для испанцев – пока только моя мечта. И в будущем для новых поколений это, как знать, станет равновеликим открытиям Колумба».

«По-гишпански не знаю», – признавался как-то в одном из писем времен михайловской ссылки Александр Сергеевич. Позднее поэт приступил к изучению испанского языка, но что-то отвлекло его от занятий…

На рубеже двух столетий именно Анхелю Гутьерресу, соединившему в себе наследие России и Испании, двух поэтических держав, суждено было исполнить потаенную мечту поэта.

Как по-детски радовался Пушкин, когда по секрету сообщал приятелю, что «в Болдине писал, как давно уже не писал». Перечисляя новые стихи и повести, что привез он с собою в Москву, отдельной строкой пометил: «Скупой Рыцарь, Моцарт и Салиери, Пир во время Чумы, и Дон Жуан». И даже воскликнул: «Хорошо?»

Знать бы ему, каким далеким эхом отзовется щедрая Болдинская осень, как слова и образы, родившиеся в затерянном нижегородском сельце, обретут иное звучание, станут властителями новых сердец…

Незримое путешествие поэта в Испанию, совершенное им вдохновенной осенью 1830 года, вдруг стало явью – в Мадриде играют Пушкина!

«Романтический наш император»

Казалось бы, какая может быть связь между судьбой поэта и историей Мальты, далекого средиземноморского острова? И все же она есть.

Пушкин встречался с Великим магистром Мальтийского ордена! Правда, Александру Сергеевичу в ту пору не сравнялось и двух лет. Достопамятная встреча произошла в Петербурге, где с марта по ноябрь 1800 года маленький Александр жил с родителями. «Великим Магистром Державного ордена Святого Иоанна Иерусалимского» был не кто иной, как российский император Павел I.

Сам поэт с горькой иронией вспоминал: царь «велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку…».

Рождение Александра Пушкина, 26 мая 1799 года, пришлось на царствование Павла I. По Высшему промыслу, несколькими днями ранее на свет появилась великая княжна Мария Александровна, внучка императора. В честь праздника Вознесения Господня и по случаю счастливого прибавления в августейшей семье по всей Москве звонили колокола, а в храмах шли благодарственные молебны…

Какие же исторические события предшествовали рождению поэта?

В 1792 году конвент Франции лишает госпитальеров французских владений. Указом от 4 января 1797 года Павел I учреждает в России Великое приорство иоаннитов. В следующем году Наполеон во время экспедиции в Египет захватывает Мальту и присоединяет ее к Франции. Рыцари-иоанниты, опечаленные бесславной капитуляцией ордена, находят себе высочайшего покровителя – русского императора, – к нему обращены их надежды.

Глубоко возмущенный дерзостью Наполеона Павел тотчас же подписывает акт «О поступлении острова Мальта под защиту России». На исходе 1798 года в Санкт-Петербурге, в Зимнем дворце, Павел I торжественно провозглашен Великим магистром ордена Св. Иоанна Иерусалимского. На российского императора возложены знаки высокого сана: корона, рыцарская мантия, меч и крест. А в государственный герб Российской империи введен восьмиконечный Мальтийский крест.

«Принят в число кавалеров»

Но история дружеских связей России и острова в Средиземном море (а точнее, трех островов – самой Мальты, Гоцо и Комино) восходит к более давним временам. От Петра I до Павла I – все российские монархи пытались установить доверительно-добрые отношения с маленькой, но гордой и красивой страной.

В Национальной библиотеке Мальты, в старинном рыцарском замке, что в историческом центре Ла-Валлетты, хранится настоящее сокровище – подлинники посланий августейших особ: Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны, Петра III и Екатерины II, – к Великим магистрам Мальтийского ордена. Мне посчастливилось читать эти старинные письма, написанные в весьма витиеватом стиле, свойственном той далекой эпохе.

Поэтическая Ла-Валлетта. 1998 г. Фотография автора

«Преимущественнейший господин, мы не можем обойтися вашему преимуществу через сию нотификацию учинить, коим образом мы… по единодушному всего нашего российского народа желанию 28 сего месяца на всероссийский императорский престол щастливо вступили…» – сообщает Екатерина II радостную весть в июне 1762 года, тотчас же после дворцового переворота. И ставит свою царственную подпись: «Вашего преимущества благосклонная приятельница Екатерина».

Загадочная мальтийская столица. 1998 г. Фотография автора

В «Истории Петра» Пушкин отмечает, что император Петр Великий направил послание «мальтийскому гроссмейстеру».

Сподвижник Петра граф Борис Шереметев – первый русский посол на Мальте. Граф Шереметев, в будущем генерал-фельдмаршал, проявил чудеса героизма, сражаясь в рядах мальтийских рыцарей против турок. Он и стал первым в России, чей парадный камзол украсил мальтийский крест, усыпанный бриллиантами! Свершилось это знаменательное событие чуть более трехсот лет назад.

Царский указ весьма точно определял и цель его путешествия: «ради видения окрестных стран и государств… до Рима и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры». Сам же Шереметев утверждал, что в столь долгий и опасный путь позвала его любовь к святым апостолам Петру и Павлу – небесным покровителям всех его побед. А на Мальту, «в лоно мальтийских кавалеров», отправился он, «дабы, видев их храброе и отважное усердие, большую себе восприяти к воинской способности охоту».

Но прежде Шереметев побывал в Вене, Риме и Венеции, где вел переговоры с важными особами. Принимали его со всеми почестями, угощали «сахарами и конфетами» на «ста осмидесяти блюдах» с великим множеством самых дорогих вин.

Свидетельствует о том в исторических разысканиях и Пушкин: «Шереметев, между тем, с таковым же великолепием путешествовал с своей стороны, и принят был везде с честию и торжеством. Папа и венецианский сенат оказали ему мало разницы в приеме с коронованными главами…»

На Мальту Борис Петрович отправился из Неаполя и для этой цели нанял два корабля: один из них должен был разведывать путь, на другом же разместилось русское посольство. Семь мальтийских галер сопровождали почетный караван. В море дозорные доложили: на рейде османские корабли! Борис Шереметев отдал приказ: догнать и атаковать! Погоня закончилась безрезультатно – неприятельские суда сумели ускользнуть от преследователей, но храбрость русского боярина была по достоинству оценена мальтийцами.

Как замечает Пушкин, «Шереметев в Мальте принят был в число кавалеров, несмотря на то, что был греческого вероисповедания и женат».

По сему торжественному случаю в 1698 году был дан знатный пир, о чем сохранилась запись: «в кушанье и питье многое было удовольствие и великолепность».

И, конечно же, посланник Петра I не без пользы для России провел время на Мальте. Более всего интересовала его мощная оборонительная система острова. В сопровождении мальтийских рыцарей он осмотрел крепость в Ла-Валлетте и нашел, что оная «зело искусно зделана и крепка и раскатами великими окружена, а паче же премногими и великими орудиями снабдена».

В Москву Шереметев вернулся в феврале 1699 года. (За столетие до рождения поэта!) Его триумфальное возвращение долго еще будоражило воображение патриархальных москвичей: «Князь Шереметев, выставляющий себя мальтийским рыцарем, явился с изображением креста на груди; нося немецкую одежду, он очень удачно подражал и немецким обычаям, в силу чего был в особой милости и почете у царя». Особый восторг вызывала и золотая шпага, усыпанная бриллиантами, – подарок Шереметеву от иноземцев.

Князем-то Борис Петрович не был, а вот графский титул получил от императора за заслуги перед отечеством в 1706 году. Мальтийский кавалер, генерал-фельдмаршал Шереметев, в Полтавской баталии командовавший центром русской армии, двенадцатью пехотными полками, воспет Пушкиным:

(Пушкин приятельствовал с графом Дмитрием Шереметевым, правнуком фельдмаршала. Некогда в его петербургском дворце, в правом флигеле, где размещалась мастерская Кипренского, появился на свет шедевр мастера – знаменитый портрет поэта!)

О Мальте Пушкин упоминает и в статье «Французская Академия»: «Арно не окончил путешествия. Долг дружбы задержал его в Мальте при начале завоевания… Арно находился при Бонапарте одним из ревностных участников военного переворота, который основал империю…»

Так что события исторические, происходившие на Мальте задолго до рождения поэта и имевшие резонанс в европейской политике, были ведомы Александру Сергеевичу.

«О благородных госпитальерах»

Верно, есть в том своя неслучайность, что именно российский император Павел взял покровительство над островом, соединенным в христианской истории с именем апостола Павла.

Выброшенному после кораблекрушения на мальтийский берег святому апостолу, любимому ученику Христа, предстояло свершить там немало чудес, а также исполнить великую миссию – обратить язычников в христианскую веру.

Известно, что еще в детстве наставник цесаревича Панин подарил своему воспитаннику книгу «О благородных госпитальерах ордена Св. Иоанна Иерусалимского», ставшую для юного Павла любимой. Наследник зачитывался рыцарскими романами, и, конечно же, детские впечатления сказались в будущем и на государственных решениях императора, и на его личных пристрастиях.

История ордена восходит к временам первых крестовых походов. Тогда на Святой Земле в Иерусалиме рыцари основали странноприимный дом – госпиталь для паломников и раненых собратьев. И своим покровителем избрали святого Иоанна Крестителя, потому и стали называться иоаннитами, или госпитальерами.

После захвата турками Иерусалима, а затем островов Кипр и Родос, где нашли свое прибежище рыцари, орден остался без владений. И только после многих лет скитаний, гонимые отовсюду мусульманами, рыцари-госпитальеры, благодаря содействию императора Священной Римской империи Карла V, оказались, наконец, на Мальте. С того благословенного для них 1530 года орден стал именоваться Мальтийским.

Поначалу остров произвел на изгнанников удручающее впечатление: каменистая Мальта напоминала раскаленную сковородку на морской глади! Командир отряда рыцарей-первопроходцев в отчаянии доносил

Великому магистру: «Мальта – остров непригодный для жизни!»

Пажеский юбилейный знак Александра Пушкина, сына поэта, в виде мальтийского креста. 1902 г.

Правда, до рыцарей кто только не побывал на Мальте: финикийцы и карфагеняне, римляне и византийцы, арабы и норманны! Все они некогда господствовали на острове, все оставили там свои нетленные следы. Древние мифические герои здесь так же реальны, как и герои исторические – в плену у прекрасной нимфы Калипсо томился Одиссей, и адмирал Нельсон проводил счастливые часы в объятиях леди Гамильтон.

Но «золотые века» мальтийской истории связаны с владычеством ордена иоаннитов, достигшим расцвета при Великом магистре Жане Паризо де ла Валлетты. Именно он сумел выдержать осаду и отразить сорокатысячное войско султана Оттоманской империи Сулеймана Великолепного. В 1565 году рыцари не сдали туркам Мальту, этот последний оплот христианства, ставший на пути мусульман к Европе. Великая осада вошла в историю как решающая битва между двумя мирами: христианским и исламским. В честь славного гасконца, Великого магистра, одержавшего победу, получил свое название и возведенный лучшими архитекторами мира город Ла-Валлетта, ставший столицей Мальты.

А вот Наполеону остров сдался без боя. Французский флот, направляясь в 1798 году к берегам Египта, зашел на Мальту якобы для пополнения запасов воды. И тут Наполеон Бонапарт неожиданно выдвинул ультиматум – сдать остров! И орден бесславно капитулировал. Вот тогда изгнанные рыцари и обратились за помощью к российскому императору Павлу I. В Кронштадте стояли под парусами корабли русской флотилии, готовые двинуться к мальтийским берегам по царскому приказу.

Орден, взятый под покровительство русским монархом, переместился в Северную столицу России, где появились непривычные для петербуржцев родовые командорства и Приория. Главная резиденция ордена расположилась в Санкт-Петербурге; мальтийские рыцари обосновались и в окрестностях столицы, на Каменном острове, где их трудами был возведен храм Рождества Св. Иоанна Предтечи. Позднее, в пушкинские времена, остров превратился в излюбленное место отдыха петербургской знати, – снимал там дачу для своего семейства и Александр Сергеевич. А в самом Предтеченском храме крещены трое детей поэта.

Мальтийский крест, по Высочайшему указу включенный в герб Российской империи, стал затем одной из высших государственных наград. (Старший сын поэта Александр Александрович Пушкин до конца своих дней носил мальтийский крест – пажеский юбилейный знак – на парадном генеральском мундире.)

Увлекшись идеей рыцарства, император Павел стал ее истовым приверженцем. И полный тайн и романтики рыцарский этикет возвел столь высоко, что причуды монарха уже не могли не вызвать глухого ропота придворных. И, конечно же, недовольства Православной церкви.