Грехи волка Перри Энн

Айлиш прошла Грассмаркет, не глядя по сторонам, перешла мост Георга IV и вышла на Каугейт. Ничто в ее поведении не указывало, что она знает о ведущейся за ней слежке. Она не замедляла шага и ни разу не оглянулась.

Что же, черт возьми, все это означает?

Когда они подошли к закоулкам Каугейта, Монк несколько сократил разделявшее их расстояние. Нельзя было терять женщину из вида. В любой момент она могла остановиться и исчезнуть в одном из этих огромных зданий, где отыскать ее будет очень непросто. В каждом из них не меньше четырех-пяти этажей, а внутри они похожи на кроличьи норы: везде переходы, лестницы, чуланы, комната за комнатой, и в каждой полно людей.

К тому же здесь столько проулков и дворов, где ее можно упустить…

Почему эта красивая женщина не боится одна среди ночи бродить в таком месте? Единственным приемлемым объяснением этого могла быть уверенность, что кто-то следит за ней, чтобы при первой необходимости броситься на ее защиту. Байярд Макайвор? Совершенно невероятно. Чего ради им встречаться здесь? Полная бессмыслица. Они же не настолько сумасшедшие, чтобы назначать свидания в таком районе! Можно найти сколько угодно гораздо более безопасных и романтических мест поближе к дому.

Миссис Файф и ее преследователь прошли по Южному мосту, и тут Уильям заметил впереди нее темную сгорбленную фигуру с мешком на плече, вынырнувшую из бокового переулка и тут же исчезнувшую в другом, ведущем к лечебнице. С невольной дрожью он вспомнил рассказы о чудовищных преступлениях Берка и Хэйра, словно перед ним ожил призрак тридцатилетней давности, направляющийся в Хирургическую палату, чтобы передать труп очередной жертвы огромному одноглазому анатому – доктору Ноксу.

Детектив нервно оглянулся, но поблизости никого не было.

Они с Айлиш поравнялись с Монастырским переулком и домом кардинала Битона, стоявшим на одном из его углов – островерхим, с изъеденными временем каменными стенами. По сведениям, собранным Монком днем, дом этот был построен в начале шестнадцатого века тогдашним архиепископом Глазго и канцлером Шотландии – в годы регентства и царствования короля Джеймса Пятого, еще до объединения Англии с Шотландией.

Дальше располагался Старый Монетный двор – заброшенное сооружение с заколоченной дверью, над которой сохранилась надпись: «Помилуй меня, Господи». Днем сыщик заметил, что здесь также помещена вывеска трубочиста Эллисона с небольшой картинкой, изображающей две дымящиеся каминные трубы, но сейчас разглядеть ее было невозможно.

Миссис Файф шла все дальше, и Уильям сильнее стиснул свою трость. Ему было неприятно нести ее. В памяти воскресало отвратительное ощущение ярости, тревоги, страха, а главное – чувство вины. Но боль в затылке пугала еще больше, и он невольно крепче сжимал рукоятку трости и постоянно оглядывался назад, хотя видел лишь смутные тени.

Айлиш вдруг круто повернула налево, в переулок Святой Марии, так что Монк едва не потерял ее из виду. Он бросился вперед и чуть не столкнулся с ней, когда она со свертком в руке остановилась у темного крыльца.

Женщина обернулась и взглянула на него, а потом вдруг перевела привыкшие к темноте глаза на что-то позади детектива и с внезапным испугом вскрикнула:

– Нет!

Резко развернувшись, он едва успел поднять трость, чтобы отразить удар.

– Нет! – повторила красавица решительным властным тоном. – Оставь, Робби! Не нужно…

Напавший на сыщика мужчина нехотя опустил дубину и замер в ожидании, все еще держа ее наготове.

– Вы очень настойчивы, мистер Монк, – спокойно проговорила Айлиш. – Что ж, входите.

Уильям заколебался. Здесь, на улице, в случае нападения у него была возможность сопротивляться, но он не имел ни малейшего представления, сколько человек может оказаться там, внутри. В таком месте, как Каугейт, он может бесследно исчезнуть, и не понадобятся никакие объяснения его пропаже. Перед ним вновь, подобно кошмару, возник мрачный образ Берка и Хэйра.

Он не видел лица миссис Файф, но услышал в ее голосе насмешку:

– Тревожиться нет причин, мистер Монк. Это не воровской притон, а всего лишь школа для бедняков. Мне очень жаль, что в прошлый раз вас ударили. Некоторые из моих учеников очень заботятся о моей безопасности. Они не знали, кто вы такой. Преследуя меня на Грассмаркет, вы производили весьма зловещее впечатление.

– Школа для бедняков?! – Сыщик был ошеломлен.

Айлиш приняла его изумление за непонимание:

– Мистер Монк, в Эдинбурге очень много людей, не умеющих ни читать, ни писать. В сущности, это не школа для бедных в обычном смысле. Детей мы не учим. Этим занимаются другие. Мы учим взрослых. Вы, возможно, даже не представляете, как тяжело человеку, который не может читать на своем родном языке! Грамотность – это путь в большой мир. Если вы умеете читать, вы обретаете возможность приобщиться к лучшим умам всех прошлых эпох и нашего времени, независимо от того, где они живут. – Голос ее звенел от восторга. – Вы можете познакомиться с философией Платона или пережить приключения вместе с сэром Вальтером Скоттом, погрузиться в далекое прошлое, исследовать Индию или Египет, можете… – Она вдруг умолкла, а потом продолжала более спокойно: – Вы можете читать газеты, узнавать, что говорят политики, и сами решать, верно это или нет. Можете прочитать вывески на улицах и в витринах магазинов или этикетки на пузырьках с лекарством.

– Я понимаю, миссис Файф, – произнес сыщик спокойно, но с искренностью, прежде совершенно чуждой его общению с этой дамой. – И знаю, что такое школы для бедняков. Просто такое объяснение происходящего не приходило мне в голову.

Айлиш расхохоталась:

– Как мило с вашей стороны! А вы полагали, что у меня свидание? В Каугейте? С кем же? Ну, знаете ли! С кем, позвольте спросить? Или вы решили, что я – глава воровской шайки и отправилась делить добычу со своими сообщниками? Что-то вроде Дикона Броуди в юбке?

– Нет… – Уже давно ни одна женщина не ставила Уильяма в столь затруднительное положение, но он вынужден был признать, что получил по заслугам.

– И все же входите. – Миссис Файф повернулась к дверям. – Ведь это то, что вы хотели узнать? Нужны ли вам доказательства моей правдивости? – В голосе ее звучала насмешка, но под веселым тоном скрывалось волнение.

Подчинившись, Монк вошел вслед за ней в узкий коридор. Вскарабкавшись по шаткой лестнице, Айлиш прошла по другому коридору в сопровождении Робби, шедшего в нескольких шагах позади с дубиной в руке. Они поднялись по второй лестнице и наконец очутились в большой комнате с окнами на улицу. Там было довольно чисто – особенно для подобного места, а к специфическому здешнему запаху детектив уже успел привыкнуть. Мебели в комнате не было, за исключением единственного многократно чиненного деревянного стола, на котором стояло несколько чернильниц, лежали стопка книг и бумаги, перочинный нож, около дюжины перьев и клочки промокательной бумаги. Учеников было человек тринадцать или четырнадцать – мужчины разного возраста и достатка. Одеты они были чисто, хотя и бедно, что вполне соответствовало названию школы. При виде учительницы все лица осветились энтузиазмом, внезапно сменившимся мрачной подозрительностью, как только следом за ней вошел Уильям.

– Все в порядке, – поспешила успокоить их красавица. – Мистер Монк – наш друг. Он пришел, чтобы сегодня помочь нам.

Сыщик открыл рот, собираясь возразить, но раздумал и согласно кивнул.

Собравшиеся чинно расселись на полу. Большинство, скрестив ноги, примостили книги на коленях, а поверх положили бумагу, некоторые пристроились между ними, положив листочки прямо на пол, и все принялись медленно и старательно выводить буквы алфавита. Время от времени кто-то обращался к Айлиш за помощью или поддержкой, и она охотно откликалась, поправляя ошибки и бросая одобрительные реплики.

После двух часов упражнения в письме ученикам, в качестве награды за усердие, дали перейти к чтению. Постоянно спотыкаясь, подбадриваемые преподавательницей, совместными усилиями ученики одолели одну главу из «Айвенго». Тот восторг, с которым в половине четвертого утра они благодарили Айлиш, а заодно и Монка, вполне вознаградил его за терпение. Потом все разошлись, чтобы хоть часок поспать перед долгим рабочим днем.

Когда последний из них удалился, миссис Файф молча обернулась к Уильяму.

– А книги? – спросил он, уже заранее уверенный в ответе и ничуть не огорченный тем убытком, который из-за их похищения понесла фирма «Фэррелайн и Компания».

– Ну, разумеется, из нашей типографии, – ответила женщина, глядя ему прямо в глаза. – Байярд отдает их мне, но если вы кому-нибудь об этом расскажете, я буду все отрицать. Доказать, думаю, ничего не удастся. Да и зачем это вам? К смерти мамы это не имеет никакого отношения и ни обвинению, ни оправданию мисс Лэттерли помочь не может.

– Я не подозревал, что Байярд имеет доступ к счетам фирмы. – Эти слова должны были объяснить беспокойство Монка.

– Он и не имеет, – живо отозвалась Айлиш. – Мне же нужны книги, а не деньги. Денег я бы не украла, даже если бы в них нуждалась. Байярд просто печатает лишние экземпляры или объявляет какие-то издания бракованными. Со счетами все это никак не связано.

Это звучало убедительно.

– Ваш дядя Гектор что-то говорил о подделке счетных книг, – сказал сыщик.

– Да? – Его собеседница была откровенно удивлена. – Ну, что ж, возможно. Может быть, это сделал Кеннет, хотя я не представляю, для чего. Впрочем, дядя Гектор столько пьет, что порой говорит явную чушь. Он вспоминает о чем-то таком, что, на мой взгляд, вовсе не происходило, и постоянно путает последовательность событий. Я бы не стала обращать на все это внимания.

Монку следовало бы сказать, что он вынужден прислушиваться к подобным словам в интересах обвинения, но он уже устал от лжи, особенно лжи бесполезной, а в эту ночь она была и вовсе неуместна. Ему пришлось в корне изменить свое отношение к Айлиш. Эта дама ничуть не поверхностна, не ленива и далеко не глупа. Немудрено, что она спит до полудня, если почти всю ночь проводит на ногах, к тому же тратя ее на то, что не приносит ей ни славы, ни денег. И тем не менее эта работа доставляет ей такую радость. В этой пустой, едва освещенной комнате она сияет от счастья! Теперь сыщику стало понятно, почему она ходит с гордо поднятой головой, откуда у нее эта загадочная улыбка и о чем она задумывается во время семейных бесед.

И его больше не удивляло, за что Байярд Макайвор любит ее больше, чем собственную жену. Более того, в эту минуту он был уверен, что Эстер она бы тоже понравилась и даже привела бы ее в восхищение.

– Я не собираю доказательств того, что мисс Лэттерли убила вашу мать, – проговорил Уильям в порыве откровенности. – Я пытаюсь доказать, что она этого не делала.

Миссис Файф взглянула на него с интересом:

– Вас наняли? Хотя нет… Вы ее любите?

– Нет, – покачал головой сыщик и тут же пожалел, что поторопился с отрицательным ответом. – Не в том смысле, какой вы имели в виду, – добавил он, чувствуя, что краснеет. – Она – мой большой друг, настоящий друг. Мы сотрудничали в некоторых расследованиях, да и в других делах. Она…

Айлиш улыбнулась, и в ее глазах опять мелькнула легкая насмешка:

– Не надо ничего объяснять, мистер Монк. Правда, не надо. Я все равно вам не поверю. Я знаю, что такое любить вопреки собственной воле. – Без всякого перехода улыбка на ее лице сменилась болезненной гримасой. Похоже, эта боль жила в ней постоянно. – Это рушит все планы и переворачивает всю вашу жизнь. Только что вы играли на берегу, и вот волна уже подхватила вас, и сколько ни сопротивляйтесь, вернуться на сушу вы не в силах.

– Вы говорите о своих собственных переживаниях, миссис Файф. Мы с мисс Лэттерли – друзья. Мое отношение к ней не имеет с подобными чувствами ничего общего, – четко и убежденно произнес детектив, но по лицу красавицы понял, что она ему не верит. Он рассердился и вдруг ощутил комок в горле. Возникло нелепое чувство, будто он совершает предательство. – Вполне можно дружить с человеком, не питая к нему ничего похожего на ваше описание, – повторил Уильям.

– Конечно, можно, – согласилась учительница, направляясь к дверям. – Я провожу вас до Грассмаркет, чтобы убедиться в вашей безопасности.

Что за нелепость! Он – крепкий мужчина, вооруженный тростью, а она – слабая женщина, на шесть дюймов ниже ростом и хрупкая, как цветок. Она напоминала сыщику освещенный солнцем ирис, и он откровенно расхохотался.

Спускаясь по шаткой лестнице к выходу, Айлиш через плечо обратилась к идущему следом детективу:

– Сколько раз вас колотили на пути сюда?

– Дважды, но…

– Это было больно?

– Да, но…

– Я провожу вас до дома, мистер Монк. – Едва заметная улыбка скользнула по ее губам.

Уильям вздохнул:

– Благодарю, миссис Файф.

В камере Ньюгейтской тюрьмы Эстер то испытывала внезапные приступы надежды, то впадала в беспредельное отчаяние, со временем вновь сменявшееся на-деждой. Страшнее всего были тоска и ощущение беспомощности. Труд, даже самый примитивный, все же мог бы хоть немного притупить ее боль, а физическая усталость помогла бы ей быстрее заснуть. Теперь же она лежала ночи напролет, дрожа от холода в полной темноте, и воображение рисовало ей смутные картины будущего, всегда заканчивающиеся одним и тем же видением: короткий путь от камеры до мрачного сарая, где ее ждет петля. Самой смерти девушка не боялась, но было мучительно сознавать: ее вера в то, что ожидает человека потом, недостаточно сильна, чтобы помочь ей в последнюю минуту. Никогда прежде она не испытывала такого страха – даже на поле боя, где смерть приходит внезапно, не оставляя времени на размышления. К тому же там она была не одна. Ее окружали люди, многим из которых приходилось гораздо тяжелее. Поглощенная мыслями о том, как помочь им, мисс Лэттерли не успевала подумать о себе. Только теперь она осознала, насколько это поддерживало ее.

Надзирательница обращалась с ней все так же холодно и презрительно, но Эстер уже свыклась с этим и даже находила некоторое облегчение в сопротивлении ей. Так человек в минуты агонии сжимает кулаки, борясь со смертью.

В какой-то особенно холодный день дверь камеры отворилась, и вошла ее невестка Имоджен. Ее приход удивил заключенную: она не забыла слов, сказанных братом при расставании, и не ожидала, что тот смягчится. Чем хуже складывались обстоятельства, тем меньше было на это надежды.

– Прости, – проговорила посетительница, едва войдя и лишь мельком оглядев пустую камеру. – Мне пришлось сказать Чарльзу, что я собираюсь навестить сестер Бегбай. Пожалуйста, если ты не против, не говори ему, что я была здесь. Я… мне бы не хотелось сейчас ссориться с ним. – Она выглядела смущенной и растерянной. – Он…

– Он запретил тебе приходить, – договорила за нее сиделка. – Не беспокойся. Разумеется, я не скажу ему. – Ей хотелось поблагодарить Имоджен за приход, в самом деле обрадовавший ее, но слова застряли в горле – они все равно прозвучали бы неискренне.

Покопавшись в сумочке, миссис Лэттерли вытащила кусок ароматного мыла и пакетик сухой лаванды – такой душистой, что Эстер ощутила ее запах на расстоянии в два ярда. Он остро напоминал о прежней жизни, и на глазах у нее выступили слезы.

Имоджен бросила на нее быстрый взгляд, и маска вежливости на ее лице уступила место истинным переживаниям. В порыве чувств она отшвырнула мыло и лаванду и, шагнув к золовке, сжала ее в объятиях с такой силой, какой та в ней и не подозревала.

– Мы победим! – воскликнула она. – Ты не убивала ту женщину, и мы это докажем! Мистер Монк – человек не слишком приятный, но он очень умен и чрезвычайно настойчив. Помнишь, как он распутал дело Грея, когда все уже решили, что это невозможно? И он на твоей стороне, дорогая. Ни в коем случае не отчаивайся!

При всех прежних посетителях – даже при Калландре – Эстер старалась не терять самообладания, как бы трудно это ни было, но сейчас она не выдержала. Притворяться больше не было сил. Припав к невестке, она разрыдалась и плакала до полного изнеможения, принесшего ей некоторое успокоение. Слова Имоджен, сказанные ради утешения, в полной мере обнажили перед заключенной правду, которой она сопротивлялась с того самого момента, когда ее привезли сюда. Всех усилий Уильяма или чьих бы то ни было недостаточно. На виселицу порой попадают и невиновные. Даже если Монк или Рэтбоун смогут впоследствии доказать истину, ей это уже не поможет, ее это не спасет.

Теперь вместо желания бороться со страхом или с несправедливостью Эстер ощутила что-то вроде смирения. Быть может, то была простая усталость, и все же это было лучше, чем бессмысленное сопротивление. Это приносило подобие покоя.

Ей больше не хотелось слушать обнадеживающие слова, так как она уже изжила свою надежду на спасение, но признаться в этом Имоджен было бы жестоко, а снизошедшее на нее успокоение было слишком хрупким, чтобы доверять ему. Быть может, она по-прежнему обманывает себя? Облекать эти размышления в слова мисс Лэттерли не хотелось.

Посетительница отступила на шаг и взглянула на нее. Должно быть, она заметила или почувствовала происшедшую в золовке перемену, потому что, не говоря ни слова, наклонилась, чтобы поднять брошенные мыло и лаванду.

– Я не спросила, можно ли передать это тебе, – деловито произнесла она. – Может быть, лучше их спрятать?

Эстер всхлипнула и достала платок, чтобы высморкаться. Имоджен ждала ответа.

– Спасибо, – наконец проговорила заключенная и, взяв подарки, засунула их за вырез платья. Кусок мыла мешал ей, но в этом было даже что-то приятное.

Миссис Лэттерли присела на койку, широко раскинув юбку, словно пришла с визитом к какой-нибудь светской даме. Впрочем, после несчастья со своим свекром она никому не наносила визитов. Сестры Бегбай были теперь высшим пределом ее знакомств.

– Ты видишься с кем-нибудь еще? – поинтересовалась она. – Я хочу сказать, кроме той ужасной женщины, что привела меня сюда. Ведь это женщина, правда?

Эстер невольно улыбнулась:

– О да! Если бы ты видела, как она смотрит на Оливера Рэтбоуна, ты бы в этом убедилась.

– Да что ты говоришь! – недоверчиво воскликнула Имоджен с не слишком уместным в данных обстоятельствах смехом. – Она напомнила мне миссис Макдуфф, гувернантку моего двоюродного брата. Как мы над ней издевались! До сих пор краснею от стыда, вспоминая, какими мы были жестокими. Дети порой до неприличия искренни. А ведь существуют вещи, о которых говорить не стоит. Все о них знают, но лучше делать вид, что их не замечаешь.

– Наверное, это относится и ко мне, – криво усмехнулась мисс Лэттерли. – Но у меня здесь не так много развлечений.

– У тебя есть известия от мистера Монка?

– Нет.

– А! – Имоджен была удивлена, и ее родственница внезапно почувствовала обиду на детектива. Почему он не написал ей? Он же должен понимать, как важно для нее каждое ободряющее слово! Отчего он так не-внимателен? Глупый вопрос, потому как ответ ей известен. В нем не так много душевного тепла, а то немногое, что в нем все-таки есть, предназначено женщинам вроде жены Чарльза – мягким, слабым, зависимым женщинам, общение с которыми укрепляет в нем ощущение собственной силы, а не таким, как Эстер. В ней и ей подобных Уильям в лучшем случае видит друзей, тех же мужчин, а в худшем – самонадеянных, колючих, упрямых созданий, враждебных к собственному полу.

Верность и чувство справедливости заставляют его искать истину, но ждать от него еще и внимания – значит только растравлять себя и испытывать дополнительное унижение, которое мисс Лэттерли теперь и ощутила.

Невестка внимательно наблюдала за ней, понимая происходящее в ее душе, как только женщина может понять женщину.

– Ты влюблена в него? – спросила она.

– Нет! Разумеется, нет! – в ужасе воскликнула Эстер. – Не буду утверждать, что в нем есть все, что я презираю в мужчинах, но, без сомнения, очень многое. Конечно, он умен, этого у него не отнимешь. Но он так высокомерен и жесток, что я не доверяю его сдержанности и не удивлюсь, если он способен воспользоваться чьей-нибудь минутной слабостью.

Имоджен улыбнулась:

– Милая, я спрашивала не о том, веришь ли ты ему, и даже не о том, нравится ли он тебе. Я спросила, не влюблена ли ты в него, а это совсем не то же самое.

– Да нет же! Он мне неприятен… временами. Но… – Медсестра глубоко вздохнула. – Но есть вопросы, в которых я ему безраздельно доверяю. Доверяю его чести во всем, что касается справедливости, его смелости! Чтобы защитить то, что он считает правым делом, он ввяжется в любую неравную схватку, не думая о последствиях.

Миссис Лэттерли взглянула на собеседницу со странной смесью насмешки и сострадания:

– Думаю, ты несколько приукрашиваешь его, но это не беда. Мы все к этому склонны…

– Только не я!

– Допустим, – недоверчиво заключила Имоджен. – А как насчет мистера Рэтбоуна? Должна признаться, он мне нравится. Настоящий джентльмен. И у меня создалось впечатление, что он очень умен.

– Конечно, умен! – Эстер никогда в этом не сомневалась. При этих словах в ее памяти ожила та удивительная минута их особой близости. Было это на самом деле или только пригрезилось ей? Ни за что на свете она не смогла бы так целоваться с человеком, к которому равнодушна, но ей было неизвестно, как ведут себя в такой ситуации мужчины. Судя по тому, что ей приходилось наблюдать, – по-разному. Прежде девушку это не слишком интересовало, но сейчас она с мучительной болью поняла, как мало знает о жизни. Неужели ей суждено умереть, так и не изведав, что такое любить и быть любимой? Мисс Лэттерли со стыдом ощутила, что не в силах справиться с захлестнувшей ее жалостью к себе.

– Не смей сдаваться, Эстер! – сурово проговорила Имоджен. – Чувствительность тебе не свойственна, и когда все уже будет позади, ты сама будешь ругать себя за свое теперешнее поведение.

– Легко быть храбрым, когда тебе ничего не грозит, – с кривой улыбкой отозвалась заключенная. – А каково оказаться лицом к лицу со смертью? Если никакого «потом» уже не будет?

Миссис Лэттерли, побледневшая и откровенно страдающая, тем не менее возразила:

– Ты хочешь сказать, что твоя смерть не похожа на любую другую? Хотя бы тех солдат, за которыми ты ухаживала?

– Нет… Конечно, нет. Я не столь самонадеянна. – Эстер вспомнила искаженные лица и изуродованные тела умирающих в госпитале. А она умрет быстро, без увечий, без изнуряющей лихорадки или дизентерии. Ей стало стыдно собственной трусости. Ведь многие из тех военных были моложе ее и видели в жизни еще меньше.

Имоджен заставила себя улыбнуться, и их глаза встретились. Сиделка не стала произносить слова благодарности. В ней все еще жил страх перед тем, что ждет ее там, за виселицей, во внезапной тьме. Но она примет эту неизвестность с таким же достоинством, какое ей приходилось видеть в других, и по праву примкнет к бесконечной череде тех, кто уже прошел этот путь с высоко поднятой головой и гордым взглядом.

Ее невестка поняла, что пора уходить, чтобы не испортить все пустыми разговорами. Коротко обняв Эстер, она, взмахнув юбкой, шагнула к дверям и кликнула надзирательницу. Та вошла с выражением откровенного презрения на грубом лице, но встретила прямой и твердый взгляд посетительницы, и ее презрение уступило место зависти, смешанной с уважением. Она распахнула дверь, и Имоджен покинула камеру, не произнеся ни слова.

Последним посетителем мисс Лэттерли в Ньюгейте стал Оливер Рэтбоун. Он нашел ее гораздо более сдержанной, чем в прошлый раз. Теперь при виде него она не проявила плохо скрываемых чувств, как в прошлые разы, и это его встревожило.

– Эстер! Что случилось? – Едва дверь камеры закрылась, оставив их наедине, адвокат подошел к девушке и взял ее за руки. – Вы чем-то расстроены?

– Почему вы так решили? Потому что я уже не так напугана? – со слабой улыбкой отозвалась она.

Оливер чуть было не сказал ей, что она сдалась. Чересчур спокойное лицо заключенной свидетельствовало, что ее метания между надеждой и отчаянием остались в прошлом. Причиной тому не могла быть уверенность, что ее оправдают. Незадолго до суда такое объяснение не годилось. Просто она признала свое поражение. У адвоката ни на минуту не возникало подозрения, что она и в самом деле убила Мэри Фэррелайн – ни намеренно, ни нечаянно. Но то, что она смирилась, взбесило его. Как же она смеет – после стольких совместно выигранных ими сражений за чьи-то судьбы?! Эта девушка прошла через не меньшие опасности, чем солдат на поле боя, через трудности и лишения, сохранив мужество и силу духа, пережила катастрофу, обрушившуюся на ее родителей, и их смерть. Какое право она имеет уступать теперь?!

Однако, как это ни было горько, юрист понимал, что ей грозит гибель. Когда нет никакой надежды, для продолжения борьбы требуется мужество, требуется слепая, безрассудная отвага вопреки очевидности. Но от кого можно ее требовать?

Мало того, что она сломлена и погасла, что душа в ней уже умерла – в Оливере мучительной болью отозвалось понимание, что он, быть может, разговаривает с Эстер в последний раз. Лишь много позже он с удивлением понял, что это чувство полностью заслонило в его сознании мысль о возможности профессионального проигрыша.

– У меня была масса времени для размышлений, – спокойно продолжила мисс Лэттерли. – Сколько ни бойся, ничего не изменишь, только лишишься последнего, что имеешь. – Она криво усмехнулась. – А может быть, я просто слишком устала.

Все слова ободрения застряли у Рэтбоуна в горле. Он хотел сказать, что у них еще есть много шансов обнаружить какие-нибудь семейные тайны Фэррелайнов, чтобы, по крайней мере, посеять сомнения у присяжных; что Монк – великолепный и настойчивый сыщик и ни за что не сдастся, что Калландра наняла лучшего эдинбургского адвоката, а сам Оливер постоянно будет у него под рукой, и, наконец, что обвинение часто оказывается излишне доверчивым, а свидетели лгут из страха, злобы или корысти, но перед лицом суда отрекаются от собственной лжи, испуганные величием закона, и начинают противоречить самим себе или друг другу. Однако ничего этого он говорить не стал. Все уже давно было ими продумано и понятно им обоим. Любые слова теперь казались ненужными. Поэтому он лишь сказал:

– Мы отправляемся послезавтра.

– В Эдинбург? – уточнила медсестра.

– Да. Ехать вместе нам не позволят, но я буду в том же поезде и душой с вами. – Адвокат понимал, что это прозвучало сентиментально, но зато его слова точно выражали его чувства. Он будет с ней всеми своими помыслами, сгорая от стыда и испытывая чуть ли не физические страдания при мысли, что на нее надели наручники и что надзирательница ни на секунду не оставляет ее одну – даже по естественной надобности. Но неизмеримо мучительнее было то, что они оба понимали: это может оказаться ее последним путешествием, расставанием с Англией навеки.

– В канун Ватерлоо всю ночь танцевали, – вдруг проговорил Рэтбоун без всякой видимой причины, разве что вспомнив, что Британия выиграла эту эпохальную битву.

– Кто? – с кривой улыбкой спросила Эстер. – Веллингтон или французский император?

Юрист улыбнулся в ответ:

– Разумеется, Веллингтон. Не забывайте, мы же – британцы!

– И нас ждет участь Летучей Бригады? – иронически поинтересовалась девушка.

Оливер крепко сжал ей руки:

– Нет, дорогая, пока я командую армией, этому не бывать! Мне случалось впадать в отчаяние, но никогда я не совершал безрассудств. Если уж нам суждена эта несчастная война, я предпочитаю вспомнить судьбу Красной Шеренги. – Он знал, что они оба хорошо помнят ход событий в те несколько невероятных часов, когда отряд горских пехотинцев раз за разом отражал натиск русской конницы. Временами они стояли всего в один ряд, но место каждого павшего тут же занимал другой. В течение всей этой бойни их строй так и не удалось прорвать, и противник наконец отступил. Эстер, быть может, довелось ухаживать за ранеными из этой шеренги или даже наблюдать за ее действиями с соседней высоты.

– Ну, что ж, – с усилием проговорила она, – тяжелой кавалерии предстоит победить или погибнуть.