Спасение по-русски Стрельцов Иван
– Куда прешь? – преградил путь держиморда, видимо считая себя главным в данном учебном заведении. Но для Эпова он был не более чем атрибутом, вроде турникета в метро. Чтобы пройти, нужно выполнить определенное действие.
Продемонстрировав в открытом виде удостоверение старшего оперуполномоченного РУБОПа, которое умудрился сохранить после ареста, Виктор бесстрастным тоном спросил: – Руководство на месте?
– Директор отъехал, а завучка у себя, – отчеканил охранник, вытянувшись едва ли не по стойке «смирно».
– Как пройти?
– Поднимитесь на второй этаж, потом налево, там учительская и ее кабинет.
Лицей изнутри мало чем отличался от обычной средней школы. Стены ядовитого казенного цвета, коридор освещали тусклым светом матовые шары плафонов. На стенах наглядные стенды.
Завучем оказалась моложавая, полнотелая женщина в темно-синем костюме с короткой прической красно-медных волос. Удостоверение борца с организованной преступностью произвело такое же впечатление, как и на охранника.
– Тамара Михайловна, – тихо представилась, ее лицо густо покрылось багровыми пятнами, завуч стала заикаться, – Что-то, что-то… замешан кто-то из наших уче… учеников?
«Не хватало еще, чтобы она в обморок грохнулась, жаба», – глядя на женщину в упор, с раздражением подумал Виктор. Заметив на рабочем столе пепельницу из дешевого стекла, чтобы разрядить обстановку, спросил:
– У вас курить можно?
– Да, да, конечно, – пепельница тут же перекочевала на другой конец стола. Эпов неспешно закурил, все это было своего рода «разогревом» психики допрашиваемого, дававшее время настроиться на рабочий лад.
– Да вы не волнуйтесь, Тамара Михайловна, – стряхнув пепел с кончика сигареты, мягко заговорил мнимый милиционер. – Никто из ваших учеников ни в чем не замешан. По крайней мере нам ничего не известно. Вопрос в другом, вчера недалеко от вашего лицея была совершена попытка разбойного нападения. Преступникам, правда, ничего не обломилось, жертве пришел на помощь прохожий и проучил негодяев. Теперь мы его разыскиваем, как свидетеля.
– Ну а мы здесь при чем? – облегченно выдохнула завуч, почувствовав, как с души свалился не камень, а глыба.
– У нашего героя была конкретная особая примета, вместо кисти левой руки протез, – негромко произнес Виктор Эпов, вминая окурок в дно пепельницы, потом вопросительно посмотрел в глаза женщины.
– А-а, – тихо произнесла Тамара Михайловна. – С таким увечьем есть у нас преподаватель. Игорь Александрович Волин, он ведет начальную военную подготовку. Бесполезный предмет, так сказать пережиток «совка», но наш директор, Георгий Иванович, сам в прошлом полковник погранвойск, считает его не менее важным для мальчиков, чем экономика.
Последнюю реплику «милиционер» пропустил мимо ушей, лишь скосил взгляд на стоящего сбоку Сергея Дункова, в оперативной работе попадание в «десятку» с первого раза происходит крайне редко.
– А что конкретно вы можете рассказать об этом человеке?
– Ну, в нашем лицее он работает с сентября этого года. Выходит, чуть больше двух месяцев. Как я уже говорила, пригласил его наш директор. За этот период ничем особо не отметился, не отличился. Пожалуй, угрюмый слишком. Коллектив у нас в основном женский, причем большинство молодые, а он вообще на них не обращает внимания. Может, последствия войны.
– Какой войны? – тут же «сделал стойку» Эпов.
– Игорь Александрович воевал в Чечне, там же получил увечье. Между прочим, удостоен звания Герой России.
«Теперь понятно, чего его понесло в чужие разборки. Рэмбо, твою мать!» – не на шутку разозлился Эпов, не любил он этих доморощенных героев. Такие и в милиции, и среди бандитов есть, и, как правило, именно они и ломают любую оперативную комбинацию, над которой корпел добрый десяток большезвездных мозгов, причем не один день.
Слушать далее об инвалиде-герое у Виктора пропало всякое желание, теперь он хотел только одного: побыстрее закончить «предварительные ласки» и перейти к непосредственному общению с южноафриканским бизнесменом.
– Скажите, Тамара Михайловна, а Волин сегодня на работе? – Эпов бесцеремонно перебил женщину, оказавшуюся неожиданно словоохотливой.
– Нет, он выходной до понедельника.
– Адрес, телефон у него есть?
– Телефона, я точно знаю, нет. А проживает Игорь Александрович за городом. Название станции такое смешное, Бухалово, даже если захочешь забыть, не получится. Подробнее адрес вы можете узнать на первом этаже у секретарши директора. Я ей сейчас позвоню.
– Отлично. – Виктор позволил себе вполне доброжелательную улыбку и, не прощаясь, покинул кабинет. Сергей Дунков на мгновение задержался и, негромко прокашлявшись, взял руку женщины и слегка коснулся губами. – Надеюсь, Тамара Михайловна, не стоит вас предупреждать, что разглашение этого разговора может плохо отразиться на репутации вашего учебного заведения.
– Я поняла, – клятвенно заверила его завуч.
– Тогда всего хорошего.
– До свидания. – Едва дождавшись, когда закроется дверь, Тамара Михайловна дрожащими руками достала из ящика стола початую пачку ментолового «Море», несколько раз щелкнула зажигалкой, судорожно затягиваясь. Освежающий вкус мяты вернул женщине самообладание, с ненавистью глядя на дверь, она неожиданно процедила: – Козлы…
Покинув здание лицея, Виктор посмотрел на листок с адресом преподавателя НВП.
– Классический пример «сумасшедшей старухи», – бывший опер РУБОПа вставил термин из лексикона телохранителей, обозначающий непредвиденную ситуацию, созданную дилетантом, действия которого не способны просчитать даже профессионалы.
– Да уж, – со вздохом согласился со старшим Маклауд, сунув руки в карманы куртки. – Просчитать до совершения невозможно, зато раскрывается без особого труда. Что дальше делаем?
– Поедем, посмотрим, как живет наш герой. – Виктор еще раз посмотрел на бумажку, затем смял и небрежно сунул в карман.
– Звони нашим башибузукам, пусть выбираются из берлоги и едут в Бухалово. Да, и еще, напомни, чтобы стволы взяли. Черт его знает, чего ожидать от этого Аники-воина.
– Как говорится, куй железо, пока горячо, – понимающе усмехнулся Маклауд…
Через два часа вся бригада в полном сборе встретилась на железнодорожной станции Бухалово. Машины, чтобы не бросались в глаза, поставили в стороне от дороги, вдоль лесополосы.
Эпов придирчиво оглядел свое воинство, решая, кого послать в разведку. «Гвардейцы Контуженого отметаются полностью, их разукрашенные физиономии красным цветом светофора предупреждают об опасности. Тем более населенный пункт небольшой и каждый чужак – как блоха на лысине».
– Так, Панчер и Рыжий, съездите в «адрес» и киньте глаз, есть кто дома. Но не останавливайтесь и даже не тормозите. Понятно?
– Сечем фишку, шеф, – хмыкнул Панчер, сложив пальцы в «замок», с хрустом разорвал его.
Боксеры вернулись через сорок минут, доклад был коротким и лаконичным:
– Хозяин дома и у него гость.
– Как стемнеет, будем брать, – подвел итог Виктор Эпов, положив руку на автомат, который ему привез Кабан…
Вспомнить все
Сено было прошлогодним, запаха трав вовсе не осталось, зато слежавшееся за год оно прело, выделяя тепло. Зарывшись с головой, чувствуешь себя уютно, а стук вагонных колес приятно убаюкивает.
Только вот сон не шел к Турпалу Нуербекову, периодически он поворачивал голову и смотрел в ту сторону, где находились Сермяжный и Ковалев, заключив в объятия свои автоматы, как любимых женщин, они спали, что называется, без задних ног.
«Интересно, как бы я себя вел после побега из плена?» – неожиданно чеченец поймал себя на мысли.
Скажи ему кто-то еще два дня назад, что он будет без оглядки бежать из Ичкерии, да еще в компании двух русских военнопленных, наверняка бы зарезал гада, рука бы не дрогнула. Но никому не дано знать, что его ждет в следующую минуту. Аллах скрыл от смертных тексты книги Судеб.
Пустив в свой дом бывшего боевого товарища, Турпал собирался вывезти беглецов за пределы республики и тем рассчитаться со своей памятью…
Когда их доставили в Афганистан, казалось, что плавящиеся от зноя горы летом и пронизывающий до костей ветер – это навечно. Но песчинки в колбе песчаных часов день за днем сыпались, обнажая долгожданный дембель. Все осталось позади, и зной, и холод, и выматывающие выходы на боевые, и ужас смерти, и страх перед пленом и тяжелыми ранениями. Впереди маячила счастливая мирная жизнь на гражданке, все складывалось замечательно.
Дембеля уже упаковали свои чемоданы с нехитрыми гостинцами родне, была ушита и оформлена кембриком и золотой фольгой парадная форма. В общем, как говорится, дрожи, гражданка!
В бригаду уже прибыло пополнение – ушастые, тонкошеие, в форме, мешком висящей, и с перепуганными глазами салаги. Бой – лучшее средство подготовить опытного солдата на войне. Приказ о выходе на очередную операцию по перехвату каравана с оружием пришел, когда до отправки дембелей оставались сутки. Кто бросил клич «в бой идут одни старики», потом никто не вспомнил, только дембеля этот лозунг подхватили как один. Офицеры, пожалуй, были рады больше всех, на операцию они шли с проверенными бойцами, и оставалось время хоть как-то подготовить молодняк.
Рота спецназа высадилась с вертолетов ночью и, совершив двадцатикилометровый марш-бросок, перекрыла караванную тропу у подножия гор, заняв господствующие высоты. Только вот «дембельский аккорд» получился не таким радостным, как казалось по выходу бойцов на боевые.
Большой отряд моджахедов сопровождал караван из полусотни верблюдов и лошадей, навьюченных ящиками с боеприпасами и тяжелым вооружением.
Направленный взрыв осколочных мин смел несколько джипов с басмачами. Шквальный огонь с высот прижал оставшихся моджахедов, вдавил их в горячую, как раскаленная сковорода, землю. Только сумятица длилась недолго, считаные минуты, и вскоре «духи» пришли в себя и, отчаянно огрызаясь, начали карабкаться в горы, игнорируя выстрелы спецназовцев.
Бой принимал затяжной характер, что в отдалении от главных баз Советской Армии могло оказаться фатальным.
Где тонко, там и рвется, в тыл засевшим на высотах десантникам ударили «ангелы возмездия», отряд арабских наемников, собранных со всего мира. Караван, доставляющий им боеприпасы, для продолжения партизанской войны был жизненно необходим.
Бой шел больше восьми часов, Турпал потом смог вспомнить лишь одно, как он зубами разрывал картонные патронные пачки и дрожащими от напряжения пальцами вгонял патроны в магазин. Моджахедов он видел только в виде небольших, неясных фигурок, метавшихся возле темных клякс убитых животных. В очередной раз Турпал, загнав в автомат снаряженный магазин, только и успел, что передернуть затвор, вскинуть оружие… И сразу же на него обрушилась кромешная темнота. Очнулся сержант Нуербеков уже в Кабульском аэропорту, когда его грузили на борт госпитального самолета. Немолодая медсестра с круглым некрасивым лицом, усыпанным точечками оспин, и нежными, как шелк, руками, все время промокала потный лоб Турпала, она же и рассказала, что произошло. Крупнокалиберная пуля «Бура»[6] пробила бронежилет и, пройдя сквозь грудную клетку чеченца, застряла в титановой плите, прикрывавшей спину десантника.
– Ты много крови потерял, сынок, – тихим голосом произнесла медсестра, тяжело, по-бабьи, вздохнув, добавила: – Врачи уже думали, что не спасут. Только твой дружок настоял, чтобы кровь у него взяли, хотя у самого голова была перебинтована да и сильно хромал.
Кто был спасителем, он узнал только в окружном госпитале, оказалось, это закадычный дружок Саня Сермяжный. Сам раненный, он затащил Турпала в вертушку, а потом и кровь свою дал.
Через три месяца в Ташкент приехали родители забирать еще слабого сына. В Грозном ему родственники устроили встречу, как настоящему герою, а потом Турпала к себе забрал дед, отец отца, старейшина тейпа Нуербековых, войну встретивший в Брестской крепости и закончивший ее под Кенигсбергом, впоследствии полный кавалер ордена Славы, переехавший жить к родственникам, высланным в степи Казахстана.
– Ничто так не лечит тело горца, как сами горы, – приговаривал седобородый Исматула, отпаивая внука отварами целебных трав и откармливая свежей бараниной.
Уже полностью окрепнув, Турпал рассказал деду о своем боевом товарище, которому обязан жизнью.
– Он не друг тебе, – оглаживая серебро клинообразной бороды, сказал Исматула. – Кровь в ваших жилах течет одна, значит, братья вы. – Потом, немного пожевав беззубым ртом, добавил: – Езжай к нему, внучок, и привези сюда. Хочу, пока мои глаза видят, взглянуть на своего второго внука.
Турпал так и сделал, сперва поехал к Сермяжному в Псков, а потом привез Александра в Чечню, в горы…
Поезд стал снижать скорость, Нуербеков напрягся, подвигая к себе поближе автомат. Чем дальше они удалялись от мятежной республики, тем меньшей становилась опасность быть обнаруженными патрулями милиции. Но от случайностей никто не застрахован.
Миновав опасный поворот, состав снова набрал скорость. Можно было перевести дух…
Дед умер тихо – однажды лег спать и больше не проснулся. Тогда ни Турпал, ни его родственники не понимали, что с уходом старейшины ушла и эпоха, пусть не всегда справедливого, государства, на смену которому пришел мрак смутных времен, пережить который дано будет не всем.
Чеченское самоопределение, возрождение мусульманского духа, запах гор, право сильного – все это как критическая масса цепной реакции привело к взрыву.
Вспыхнувшая война одним махом, как косой, вырезала весь тейп. Турпал не понимал этой войны, но как чеченец-нохча-вайнах он не мог не воевать. Но и, ввязавшись в эту войну, не смог стать одним из зелено-коричневой толпы боевиков. Орден Красной Звезды, которым он был награжден за поимку полевого командира душманов Алима, Турпал носил на груди. К этой награде имели претензии и свои нохчи, и приехавшие воевать с ними против неверных афганские моджахеды. Заработанную своей кровью награду снимать он не собирался, а потому и крови пролил немерено тех, кто тянул лапы к ордену. Кровники у Турпала появились и среди чеченцев, и среди афганцев. И еще неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в Грозный не вошли федеральные войска…
Чего только не было в прошлом… Турпал русских (федералов) ненавидел искренне и яростно, но, когда порог его дома перешагнул Александр Сермяжный, сердце горца сжалось, как кулак перед дракой. Выгонять боевого товарища, брата по крови он не стал, и для себя решил вывезти беглецов за пределы Ичкерии и тем самым рассчитаться со своим спасителем.
За ночь он снял заднее сиденье со своего «индейца», на пол постелил старый ватный матрас, приготовил рюкзак с продуктами, наполнил флягу свежей водой, не забыл большой кусок брезента. Вывезти за пределы республики беглецов было не сложно, бывший командир диверсионной группы теперь зарабатывал на «хлеб с маслом» проводкой через границу демилитаризованной зоны машин с самопальным бензином и «левыми» сигаретами. Бывшему водителю консервного комбината, который знал все дороги республики, это было не сложно, ко всем плюсам были заведены полезные знакомства на той стороне. Теневой бизнес имеет свои законы и напрочь отрицает вражду между партнерами, если, конечно, сотрудничество проходит без обмана.
Некоторые командиры застав закрывали глаза на контрабандистов за определенную мзду, успокаивая свою совесть подлой мыслишкой: «Каждый зарабатывает как может».
Утром, наскоро накормив гостей холодным мясом и чуреками, Турпал сухо сообщил:
– Сегодня я вас вывезу к границе, ну и укажу направление. Застава «Радостная», там есть особист, «букварь», он все запротоколирует и отправит по инстанциям. На других заставах вас фуфлыжники запросто могут продать абрекам обратно в Ичкерию.
– Лихо закручен сюжетец, – покачал головой Ковалев, без спроса взяв из лежащей на столе пачки сигарету. – Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.
– Еще не напоролись, – не разделил его скептицизма Александр и посмотрел на боевого товарища. – А ты неплохо осведомлен для отшельника, Тур.
– Информация иногда бывает убойней автомата, не стоит ею пренебрегать, – наставительно произнес чеченец, наглухо застегивая пуговицы на камуфляжной куртке. – Поедете на заднем сиденье моего «индейца», я там вам постелил, если произойдет что-то неординарное, накрываетесь брезентом и лежите, прикинувшись ветошью, не отсвечивая. Понятно?
– Проще пареной репы, – делая глубокую затяжку, ответил Гога.
– Все, грузитесь, если все понятно. Время надо экономить.
На полу «Чероки» даже на ватном матрасе было не очень удобно лежать, но выбирать не приходилось.
– Лучше плохо ехать, чем хорошо сидеть, – философски заметил Ковалев, укладывая автомат под правую руку. Александр Сермяжный молча устроился с противоположной стороны, расстелив возле багажника брезент, так, чтобы в случае необходимости тут же набросить его на себя.
Наконец из своей сакли вышел Турпал Нуербеков, поверх камуфляжной куртки он надел импортный разгрузочный жилет, подсумки которого были под завязку забиты всем необходимым для экстремального путешествия. На поясе чеченца висела открытая кобура, из которой выглядывала рукоятка тринадцатизарядного «браунинга», трофей, взятый из остывающей руки афганского борца за веру, которому не понравилась его награда.
В правой руке Турпал держал «АК-74» со сложенным контурным прикладом, а пальцы левой сжимали самодельную седельную сумку, сшитую из толстой бычьей кожи. Открыв дверцу, чеченец положил рядом с водительским сиденьем автомат и небрежно швырнул сумку, из которой донесся металлический скрежет от трения снаряженных магазинов и ручных гранат.
– Ну, мужики, вы уже сегодня будете среди своих, – вставляя ключ в замок зажигания, проговорил Турпал. Непонятно от чего, но настроение у него было, что называется, игривым.
– Не кажи гоп, пока не перескочишь, – недовольно буркнул Игорь Ковалев. Еще с тех пор, когда во время гражданской войны в Таджикистане он попал в отряд спецназа, не любил преждевременных высказываний. Боевая обстановка часто надежду на благополучный исход швыряла тыльной стороной. А тот, кто предрекал себе счастливую и долгую жизнь, потом с мутными от боли глазами захлебывался собственной кровью. И это действительно были счастливчики, от других после взрыва снаряда или мины оставались лишь кровавые ошметки…
Джип выкатился с территории усадьбы. Турпал не стал закрывать ни деревянные ворота, сбитые из кривых длинных жердей, ни дверь своей сакли. Свои без хозяина не войдут, а чужого запоры не остановят.
Американский внедорожник мягко покатил по грунтовке, то и дело подпрыгивая на ухабах, но мощные подвески гасили колебания, и в салоне это неудобство почти не ощущалось.
– Турпал, а помнишь, в учебке рассказывал, как в детстве тебя побили уличные мальчишки. Ты прибежал жаловаться к отцу, а он вместо того, чтобы пожалеть, дал нож и приказал самому разбираться с обидчиками, – со своего места спросил Шурик.
– Помню, – не повернул головы чеченец. – Только дал он мне не нож, а родовой кинжал и влепил хорошую затрещину, чтобы не забывал, что я джигит…
Ему в то время было неполных пять лет, когда отец приехал из командировки из самой Москвы и привез сыну автомат на батарейках. Такой игрушки в их ауле не было ни у кого, поэтому Турпал тут же схватил подарок и помчался на улицу похвастаться друзьям. Но там его поймали заклятые враги братья Габаевы, Рамзану, старшему, было семь лет, а Аюбу шесть. Это были представители начинающей шпаны, их отец отбывал срок за разбой, да и остальные родственники по мужской линии из тюрем не вылезали. Поэтому жили братья на материнскую нищенскую зарплату и были постоянно голодными и злыми. Автомат они отобрали, сперва дразнили Турпала, потом разбили игрушку о каменный забор, а ее хозяина толкнули в грязную лужу. Мальчик пришел домой весь в слезах, он хотел, чтобы его отец, такой большой и сильный, наказал обидчиков, сильно наказал. Отец внимательно выслушал заикающегося от обиды мальчика, потом снял с ковра кинжал. Вытащив из отделанных серебром ножен остро отточенный клинок, протянул сыну со словами: «В роду Нуербековых трусов и плакс не было. Если ты джигит – иди и сам накажи своих обидчиков». А чтобы смысл сказанного дошел до ребенка, отвесил хорошую оплеуху.
Выскочив на улицу, Турпал тут же наткнулся на братьев Габаевых, те швыряли в лужу комья земли, пытаясь утопить деревяшку, плавающую в мутной воде. Мальчик уже не чувствовал ни страха, ни боли, он был полон желания мстить. Вскинув вверх родовой кинжал на манер меча, со страшным криком (как ему тогда казалось) он бросился на обидчиков. И Рамзан с Аюбом, такие бесстрашные и непобедимые, бросились наутек. Турпал их гнал аж до соседней улицы, но догнать так и не смог. С тех пор он напрочь забыл, что такое страх, обида, а помнил только одно – он из тейпа Нуербековых…
Горы сменила равнина с выгоревшей за лето травой. То и дело на глаза попадались лежащие вдоль обочины искореженные остовы подорванных грузовиков и БТРов. Металл боевых машин сильно выгорел, его покрывал толстый слой рыжей окалины. Война была жестокой, и следы ее можно было видеть на каждом километре. Выдавленные в горы боевики оставили на равнине диверсионное подполье, которое минировало дороги, стараясь нанести федералам максимальный вред. Теперь, когда войска вышли за пределы Ичкерии, дороги минировать прекратили: кто же убивает курицу, несущую золотые яйца.
До границы оставалось около двадцати километров, когда впереди замаячили развалины блокпоста. Еще летом здесь стояли «Рексы» из Внутренних войск. Теперь он пустовал, жители близлежащих сел растащили все подходящее для хозяйственных нужд, но кое-что все равно осталось.
Еще издалека Турпал заметил группу боевиков, облюбовавших развалины блокпоста. Скорость снижать не стал, не поворачивая головы, сказал:
– Накройтесь брезентом и затаитесь. Если что, действуйте по обстановке. – Опустив правую руку, чеченец вытащил из кобуры «браунинг», взвел курок и сунул пистолет за пояс.
Подъезжая к блокпосту, он насчитал одиннадцать вооруженных до зубов абреков, и самым неприятным в этой встрече было то, что среди боевиков стоял враг детства – младший Габаев, Аюб.
Судя по тому как он уверенно раздавал указания остальным нохчи, в этом отряде Аюб был старшим. Он был в натовском теплом камуфляже, на ногах высокие берцы на толстой каучуковой подошве. Голову прикрывала кожаная феска – небольшая шапочка конической формы, через грудь тянулась тонкая шлея, на которой болталась деревянная кобура автоматического пистолета Стечкина. Поправив кобуру, Аюб направился навстречу приближающемуся внедорожнику, задрав вверх левую руку. Следом за ним следовали двое боевиков, держа руки на автоматах, свисающих с плеч. Еще трое стояли в вольных позах возле раскуроченного бункера. Пятеро остальных расположились на развалинах ограды, что-то бурно обсуждая.
Нуербеков, заехав на территорию блокпоста, надавил педаль тормоза и нажал кнопку стеклоподъемника, потом, старательно придав доброжелательное выражение лицу, поздоровался:
– Салам алейкум, Аюб.
Младший Габаев узнал его сразу.
– Здравствуй, Рысь, здравствуй, дорогой, – оскалился абрек, демонстрируя свое уважение, назвав старинного знакомца позывным его диверсионной группы. На прошедшей войне Нуербеков был отчаянным бойцом, за что заслужил уважение соотечественников.
– А ты, Аюб, что, в муллы готовишься? – с усмешкой спросил Турпал, указывая на редкую рыжую растительность на лице Габаева.
– Настоящий правоверный не должен скоблить лицо, – с вызовом ответил боевик.
– Ну да, конечно, – соглашаясь, кивнул Рысь и провел ладонью по черной жестокой щетине, покрывавшей щеки. Потом спросил: – А вы что, решили эту дорогу сделать платной? – подмигнув, добавил: – Мзду с купцов?
– Нет, горе у нас. С горной базы сбежали двое пленных. Убили охрану, саму базу заминировали. Когда туда приехал дядя Исмаил со своими людьми, они попали в огненную ловушку. В живых остались лишь двое, да и те израненные. Они-то и рассказали о побеге. Мы почти неделю искали их по горам, но они как в воду канули. Хитрые собаки.
– За неделю они могли добраться до своих? – бросил «пробный» камень Турпал.
– Если бы перешли границу, мы бы знали. Рамзан считает, что они все еще в Ичкерии. В горах скоро выпадет снег, и им не выжить, значит, пойдут вниз, на равнину. Вот он и приказал нам идти и проверять все машины, идущие к границе.
«Вон какие жизнь крутит спирали, мои враги стали Сашкиными врагами», – подумал Турпал, и с горестным видом сказал: – Пусть вам в вашем скорбном деле помогает Аллах.
– Спасибо за добрые слова, Рысь. – Аюб приложил руку к груди и слегка наклонился, при этом его глаза хищно стрельнули в салон, заметив брезент, быстро спросил: – Что везешь в сторону федералов?
– Каждый зарабатывает свой хлеб как умеет. Вы рабами торгуете и наркотиками, а у меня свой бизнес. Так что наши интересы никаким образом не пересекаются. – Диверсант говорил вполне миролюбивым тоном, так, чтобы у абреков не вызвать подозрений, при этом пальцы правой руки незаметно легли на рукоятку «браунинга».
– Брат сказал все машины проверять, – насупился младший Габаев, хотя агрессии не проявлял.
– Ну, раз брат сказал – проверяй, – левой рукой Турпал открыл заднюю дверцу, а как только Аюб сделал шаг в сторону его «Чероки», выхватил пистолет и дважды выстрелил тому в грудь. Боевики, стоявшие за спиной младшего Габаева, не успели даже сорвать автоматы, получили по пуле в головы.
Из салона внедорожника одновременно с двух сторон вывалились Ковалев и Сермяжный. Александр вскинул свой автомат и, прицелившись, быстро выстрелил из подствольника. Реактивная граната, врезавшись в бетонный блок, с громким хлопком взорвалась ярко-розовой вспышкой, брызнув во все стороны осколками вперемешку с бетонной крошкой…
Оказавшись на земле, Игорь Ковалев заметил, как несколько боевиков нырнули в недостроенный бункер, и уже через секунду из черного прямоугольника амбразуры показался ствол автомата. Не давая боевику выстрелить, Гога, почти не целясь, дал короткую очередь. После чего кувырком ушел в сторону, снова выстрелил и опять ушел с линии огня.
Автоматные пули, врезаясь в стальные балки амбразуры, высекали снопы искр и с противным визгом рикошетили в разные стороны. Такой психологический прессинг мешал боевикам стрелять прицельно.
Оказавшись в десяти метрах от бункера, Ковалев вытащил из подсумка гладкое яйцо наступательной гранаты «РГД-5», выдернул чеку и швырнул ее в бункер. Взрыв поднял облако рыжеватой пыли, под покровом мутной завесы Игорь рванулся вперед, на ходу ставя на боевой взвод вторую гранату. Оказавшись на крыше бункера, он перевел дух и, отпустив предохранительный рычаг, мысленно посчитал до двух и сунул шар гранаты в провал амбразуры.
Огневой контакт длился немногим больше минуты, опытные боевики попались в ловушку военной хитрости, в области которой считали себя асами. Внезапное нападение застало их врасплох, даже для равных профессионалов это бесценная фора, а тут еще добавилась лютая ненависть узников к своим поработителям.
– Вот по-быстрому и добрались к своим, – сказал, как выплюнул, Ковалев, меняя магазин в автомате.
Тем временем Нуербеков обходил поверженных абреков и деловито всаживал каждому контрольную пулю в череп. В таком деле свидетелей быть не должно…
– Тур, иди сюда, – окликнул чеченца Сермяжный, стоящий возле внедорожника. «Чероки» оказался единственным, кто пострадал со стороны нападавших. Джип получил с десяток пулевых попаданий. Фары были полностью раскурочены, а лобовое стекло покрыла густая паутина трещин.
– Что там еще? – угрюмо спросил Рысь, меняя обойму в своем пистолете.
– Смотри, – Сермяжный ногой откинул куртку на груди убитого Аюба Габаева. Рядом с набухшей от крови пулевой раной был подцеплен прямоугольник портативной рации с золотистым лейблом «Телефункен», под которым мигала красная лампочка включения.
– Твою мать! – по-русски вслух выругался Турпал. Для него все было кончено возле этого блокпоста. Возвращаться обратно было бы самой большой глупостью, старший Габаев, как и весь их тейп, стали его кровниками. А с учетом того, что он убивал вайнахов, спасая беглых гяуров, его противниками становились все моджахеды Ичкерии.
– Ну что, уходим? – бросив взгляд на рацию, понимающе спросил подошедший Ковалев.
– Да, пора уходить, – сурово кивнул Нуербеков. Сев на водительское сиденье, он изловчился и ударом ноги выбил раскуроченное лобовое стекло, которое, со звоном ударившись о капот, слетело на землю, рассыпая вокруг сверкающие осколки.
Несмотря на поврежденный вид, «индеец» завелся с привычным гудением, потом рыкнул и диким мустангом сорвался с места…
Границу, напичканную «заставами» Внутренних войск, они прошли без приключений, Турпал знал все ходы и выходы на нейтральную территорию. И все же теперь, когда они вышли на землю Российской Федерации, к своим не пошли. Командир диверсионной группы Рысь был лакомым куском для контрразведчиков, да и пленникам официально объявляться означало навести на след Рамзана Габаева, ведь они также стали его кровниками.
Ночью троица вышла к железнодорожному переезду, а под утро повезло поймать товарняк, на медленном ходу двигающийся в восточном направлении. Состав шел порожняком, в вагонах ничего не было, кроме преющего прошлогоднего сена, которое беглецам показалось не хуже люкса СВ.
И неважно, куда состав направлялся, главное, подальше от мятежной республики, где кровники поминают своих павших, мечтают о мести и точат родовые кинжалы.
Усталость наконец сморила и Турпала Нуербекова, его отяжелевшие веки сомкнулись, и он провалился в сон, забыв на время об опасностях…
Бунгало русского Рэмбо
Обычно к себе домой Игорь Волин добирался на электричке, работа в лицее позволяла покидать Златоглавую до наступления кошмарного часа пик.
Но в этот раз отставной офицер сделал исключение, все-таки к нему в гости напросился зарубежный бизнесмен, у которого сразу же по прибытии в Россию возникли проблемы с местной братвой. Начитавшийся прессы Игорь был знаком с возможностями современной организованной преступности. Поэтому в Бухалово они добирались на попутке, водитель «КамАЗа», разбитной мужичок с плохо выбритым лицом, увесистыми мешками под глазами и в тряпичной неопределенной формы кепке на голове, согласился за буквально символичную плату (пузырь беленькой) довезти их до поселка.
Название Бухалово носила не только железнодорожная станция, но и небольшой населенный пункт, раскинувшийся сразу за билетными кассами.
По ряду причин Бухалово в список перспективных земельных наделов не вошло. Во-первых, здесь проходила запасная ветка, где отстаивались составы с нефтью-сырцом для перерабатывающих столичных заводов. Кроме отстойника возле станции находились бывшие склады первого пояса ПВО, где в шестидесятые годы хранили ракетное топливо. И, как подозревал Волин, именно эти склады, стены которых густо пропитали ядовитые пары ракетного окислителя, стали тем самым пугалом, что надежно отогнало безбожников-риелторов.
Сам поселок Бухалово насчитывал полсотни никчемных одноэтажных домов, часть которых укрывалась под выгоревшими на солнце черепичными крышами, остальные стояли под серым шифером или вообще крашеной жестью. Одной стороной поселок упирался в железную дорогу, другой в федеральную шестиполосную трассу. А вокруг насколько хватало взгляда раскинулись поля какого-то бывшего колхоза, до земель которого еще не дотянулись деляги. Сейчас бескрайнюю равнину припорошил первый снежок, из-под которого вызывающе выглядывали комья замерзшего чернозема. «КамАЗ» ухнул тормозами, остановившись напротив одноэтажного магазина, облицованного сине-коричневой дешевой плиткой, с тяжелой железной дверью, над которой висела поблекшая вывеска «Сельпо». Рядом с магазином были установлены самодельные прилавки, на которых предприимчивые поселковые старушки разложили нехитрую снедь: яйца, пирожки, соленые огурцы, отварную картошку и свежее коровье молоко. Все, что можно продать проголодавшимся в дальнем пути водителям.
На остановившийся грузовик встрепенувшиеся торговки посмотрели с надеждой, но это была «ложная тревога». Из кабины на асфальт выпрыгнули Волин и Краух, старухи в одном из прибывших узнали своего соседа и нехотя растянули морщинистые лица в неискренних улыбках. На что Игорь ответил доброжелательным кивком.
Они шли по узким, извилистым улочкам поселка, со стороны могло показаться, добрые соседи после трудового дня торопятся по своим домам. Ганс Краух нес большой полиэтиленовый пакет с купленными в супермаркете продуктами и с нескрываемым интересом разглядывал строения за ветхими заборами.
– Такие дома я помню. В конце семидесятых поступил в Университет Дружбы народов, – в голосе немца зазвучала легкая ностальгия, – и нас, тогда еще первокурсников, в начале первого курса приучали к советской действительности. В первых числах сентября вывезли в подмосковный совхоз, названия уже не припомню, на две недели помогать крестьянам – убирали мы картошку. Все это было в диковинку и казалось настоящей романтикой… Да, многое изменилось с тех времен, а вот крестьяне ваши живут все так же.
Волин ничего не ответил, только как-то нехорошо покосился на своего нового знакомца. Он, как всякий русский человек, считал исключительно своей привилегией ругать свое государство, свой образ жизни. И не приведи господь, если это себе позволит чужак.
– Если у вас в Германии так хорошо, чего же ты туда не вернулся? – Все же морпех не удержался от колючей реплики.
– Я слишком долго служил оперативником в разведке, так что на родине мне запросто могли навесить срок, как врагу с западной демократией. А я себя ни в чем виноватым не считаю, – без обиняков ответил Ганс.
Волин остановился перед металлической калиткой с местами облупившейся краской, обнажавшей проплешины ржавчины. Он просунул руку сквозь решетку и оттянул задвижку.
Жилье отставного морпеха оказалось подобием двухэтажного дома, возведенного лет эдак двадцать тому назад из силикатного кирпича. Некогда добротное хозяйство выглядело уныло, на всем лежал отпечаток запустения.
– Родовое гнездо? – быстро оглядев двор и дом придирчивым взглядом, сделал вывод немец и, поджав губы, спросил с плохо скрытым недовольством.
– Нет. Министерство обороны расщедрилось, когда уволило из своих рядов по инвалидности. До меня здесь проживал начальник ракетного склада, – честно ответил Игорь, на самом деле не подозревая, что жилье ему выбил генерал Журавлев по линии ГРУ, когда морпех после захвата душманской подземной крепости лежал в госпитале.
Открыв своим ключом дверь, Волин первым шагнул в полутемную прихожую и нащупал выключатель. Под потолком вспыхнула допотопная люстра ярким светом нескольких стоваттных лампочек.
Ганс шагнул следом за хозяином, в лицо хлынуло тепло обжитого домашнего очага. В углу прихожей, раскорячившись, недовольно пыхнул котел газового отопления.
– Раздевайся и знакомься с моими хоромами, а я пойду на кухню колдовать, – пригласил его Игорь, устраивая на вешалке свое пальто.
Краух прикрыл двери, африканского жителя после путешествия по морозцу сейчас в тепле начал бить озноб, аж зубы непроизвольно выбивали чечетку. Примостив свое щегольское пальто рядом с одеждой Волина, он подошел к котлу и прикоснулся ладонями к нагретой металлической поверхности, с удовольствием ощущая, как тепло через кожу проникает внутрь, растекаясь благодатной волной по всему телу. Уняв наконец озноб, Краух по совету хозяина устроил экскурсию по его жилищу. В доме кроме просторной кухни было еще три комнаты. Большая имела некое подобие гостиной – диван у стены, над ним висела в побеленной раме копия «Девятого вала», по углам пара кресел. У противоположной стены соседствовали полированный сервант и книжный шкаф, а у окна замер обеденный стол. Вся мебель была старой и выглядела убого, как и затертый паркетный пол. Чувствовалось, что с момента выезда интенданта-ракетчика до вселения Волина здесь перекантовалось немало народа, для которого это «бунгало» было временным жилищем. «Сто процентов», – подумал немец.
В свое время и Гансу Крауху довелось пожить в подобных местах, конспиративное жилье на языке разведки именовалось не иначе как «точка».
Соседняя комната оказалась спальней хозяина, обстановка здесь была ничуть не лучше, чем в гостиной. Полуторная деревянная кровать, к большому удивлению гостя, оказалась застеленной с истинным флотским педантизмом. Рядом тумбочка с простеньким светильником у стены, платяной шкаф, на боковой стенке которого в пластиковом чехле висела черная парадная морская форма с золотистым кортиком на боку.
Третья комната, самая маленькая, являлась чем-то средним между рабочим кабинетом хозяина и музеем славы морской пехоты. Окно наглухо закрывали непривычные для интерьера «семидесятых» жалюзи, перед окном письменный стол с потрескавшейся полировкой, на крышке которого с одной стороны приветливо помигивали зеленым глазом допотопные электронные часы, с другой высилась их ровесница – настольная лампа. В центре, непонятно как оказавшийся в этом музее древностей, стоял массивный письменный прибор, видимо подарочный. Опытный глаз разведчика с ходу отметил толстый слой пыли, рука хозяина давно не касалась ручек, карандашей.
Но это так, детали, больше Ганса заинтересовали стены помещения. Одну сторону занимали фотографии из прошлой военной жизни, некоторые были цветными, чувствовалась рука профессионала, но большинство черно-белые, любительские. На них была изображена повседневная жизнь морпехов. На полигоне, на стрельбищах, за праздничным столом, в спортзале и на парадах. Самый центр этого коллажа занимал групповой портрет, четверо улыбающихся мужчин в черной парадной форме (Краух сразу узнал Игоря). Молодые, счастливые лица, у каждого на груди отливала золотом Звезда Героя России. В отличие от остальных снимков эта фотография была в тонкой матовой металлической рамке.
На противоположной стене была составлена экспозиция совсем другого толка. На вбитой в стену толстой металлической скобе висело короткое двухствольное ружье, дорогой кожаный патронташ, из которого выглядывали латунные шляпки патронов. А рядом, вроде бы ни к месту, в современных ножнах из нейлоновой ткани, десантный кинжал с ребристой рукояткой из искусственного каучука, с прямой гардой вороненой стали.
Ганс, как всякий мужчина и тем более офицер, был не только любителем, но и большим ценителем оружия. Вот и сейчас не удержался. Подойдя поближе, он провел указательным пальцем по накладкам из серебра, отделанным тончайшей инкрустацией. Оружие он узнал, это был германский «Зауэр», седельное ружье, предназначенное для охоты верхом. Именно такие ружья из-за наименьших габаритов и веса предпочитали женщины, если, конечно, среди них находились любительницы охоты.
«Роскошная и дорогая вещица», – подумал Краух, определив, что этот экземпляр был выпущен в конце девятнадцатого века. Потом немец перевел взгляд на кинжал, ничего особенного, обычный новодел. Все же не удержавшись, он отстегнул предохранительный клапан, вытащил из ножен клинок. И вот здесь его ждал неожиданный сюрприз, обоюдоострое лезвие было инкрустировано восточным орнаментом, не менее искусным, чем на накладках ружья. Только сейчас бизнесмен сообразил, что держит в руках древний кавказский кинжал, варварски переделанный под десантный. Проведя пальцем по кромке лезвия, отдернул руку. «Таким можно разрезать летящий вниз шелковый платок, – подумал Ганс. Его педантичная прусская натура была в смятении – в задрипанной лачуге на видном месте находились такие раритеты, на продаже которых можно было выручить сумму, идентичную цене достойной квартиры в столице. – Несуразность какая-то», – нахмурился бывший разведчик. В народе говорят, бывших сотрудников спецслужб (в разных интерпретациях) не бывает. Действительно, если человек долгие годы занимался тем, что собирал информацию и анализировал ее, то, уйдя на покой, он уже не в состоянии отключить профессиональные рефлексы, независимо от своего желания. Даже если он специально не собирает данные, то любую фразу, услышанную мимоходом, малейшее подозрительное действие незнакомого человека или нечто подобное его мозг тут же непроизвольно пропускает сквозь фильтры анализа.
«Ералаш какой-то получается, – все собранное в голове за последние часы начало выстраиваться в логическую цепочку. – Сперва самолет летит не по месту приземления, потом эти гопники, сработавшие сперва вполне профессионально, а потом вдруг так дешево подставились с сигаретным голодом. Драка на улице, в разгар которой вдруг вмешался герой-одиночка… Хотя за последние годы народ здешний так запуган, не то что вмешаться, милицию побоится вызвать. И в результате «доброволец» оказывается настоящим героем, морской спецназовец, Герой России, берлога которого оказалась набита раритетами, как пещера Аладдина». Все это очень смахивало на примитивную и в тот же момент многоходовую оперативную комбинацию. С учетом того, что изменить курс международного лайнера даже самым крутым мафиози безбашенной России не под силу, это могли сделать только спецслужбы.
«Но при чем здесь спецслужбы? – мысленно удивился оружейный барон. – С ними довольно плотно контачит Кутепов. Хотя сейчас развелось столько «тайных канцелярий», что вполне возможно, что левая рука не знает, что творит правая».
Ганс провел рукой по красному дереву приклада «Зауэра». «А может, как раз и ведает, – мозг каждого профессионала работает по тем лекалам, которые им заложили в период подготовки и наработались во время самостоятельной работы. Стереотипы, как и привычка, вторая натура. – Возможно, конкурирующая «фирма» возжелала также на халяву казачка завести».
И все-таки при всей стройности логики схема была шаткой, поэтому Краух принялся лихорадочно размышлять, что он упустил. Какие незначительные на первый взгляд детали, но которые не дают схеме устойчивости. Он мысленно прокрутил всю ситуацию от начала до последней секунды, потом то же самое, как опытный режиссер, разложил «по кадрам». И наконец они высветились, две незначительные на первый взгляд мелочи.
«Первое, когда гопники остановились у табачного ларька, не было никакой гарантии, что я устрою драку. Второе, я сам к этому Рэмбо напросился в гости». Ганс почувствовал, как от напряжения его лоб покрылся испариной. Работа мозга в форсированном режиме требует колоссальной затраты внутренних сил и энергии. Он попытался найти объяснение и этим доводам. «Ну, если с дракой спецы могли просчитать мой психопортрет и сложить подходящую комбинацию, то во втором случае то, что я сделал, могло произойти, если каким-то хитроумным способом мне это внушили. Кто бы подумал, что я приду к такому фантастическому выводу, а ведь пришел из учета сложившейся ситуации. В «лесной школе» учили – нельзя идти по незнакомой местности, не проверив ее на наличие мин. Значит, будем проверять, а сейчас главное – не дергаться. Но быть начеку».
Круто повернувшись, Ганс вернулся к стенду с фотографиями, потом снял портрет и поспешил на кухню, откуда уже доносились дразнящие ноздри ароматы.
На большой чугунной сковороде шипели кусочки сала, подрумянивая картошку, в центре кухонного стола стояла большая эмалированная миска, доверху наполненная квашеной капустой, на ее поверхности темнели влажные шляпки соленых опят. Рядом Волин проворно пластал колбасу, сыр. Ловко управляясь одной рукой, вскрывал банки со шпротами, маслинами.
– А у тебя неплохо получается, – Ганс вовремя спохватился, едва не ляпнув «для покалеченного».
– Жить захочешь – еще не так раскорячишься, – не отвлекаясь, ответил Игорь.
– Ружье у тебя хорошее, ты, наверное, охотник? Какая тут водится живность?
– Я не охотник, – Волин подошел к сковороде и деревянной лопаткой стал перемешивать картошку. – Охота мне не нравится, это несправедливо. Я вооружен, а живность может только убегать. Нет адреналина, сплошное убийство.
«Ну да, настоящий адреналин выделяется, когда жизнью рискуешь, в бою», – Ганс понимал нового знакомого. В Африке он достаточно насмотрелся на наемников, со многими даже был знаком. Среди этой публики в основном попадаются если не отмороженный маньяк, которому нравится убивать и мучить, то наверняка любитель острых ощущений, хотя большинство на словах утверждало, что главное для них – деньги.
– А ружье это, – продолжал морпех, – мне в подарок притаранили Жуков и Орлов, в Чечне взводными у меня были, – пояснил Игорь. – Сейчас ротами командуют на Северном флоте. Ну, как от подарка откажешься? Вот, висит сейчас сувениром на стене. Патроны снаряжены картечью, только не довелось пока проверить их в деле.
Волин сказал не всю правду. Гостившие у него морпехи кроме ружья также подарили АПС, как память о боевом прошлом.
– А кинжал тоже они подарили? – спросил гость не без яда в голосе.
– Нет, это мой трофей, – просто ответил Игорь и поднял вверх левую руку в черной перчатке. – В том последнем бою я как раз свою клешню и потерял, а этот ножик мне жизнь спас. Когда из госпиталя выписался, обратился к нашим мужикам из автосервиса, так они мне этого друга всех горцев осовременили.
– Зря, кинжал потерял товарный вид.
– Я не торгую оружием. – Фраза, брошенная глухим голосом как между прочим, в ушах бизнесмена прозвучала тревожным набатом.
Ганс дождался, когда Волин, выключив плиту, высыпал жареную картошку горкой в большое керамическое блюдо, продемонстрировал портрет и спросил:
– А это вы в Чечне?
Подполковник посмотрел на фотографию долгим взглядом, будто возвращаясь в прошлое.
– Это мы после награждения в Кремле, когда вернулись из Афганистана. Уходили почти двумя десятками, а вернулось только четверо… Вот, Михал Михалыч Лебедев, – Игорь указал на крупного широкоплечего мужчину с огненно-рыжим ежиком на голове, с острозаточенными чертами лица, напоминающими медвежью морду и, несмотря на улыбку, с колючим, настороженным взглядом. – После возвращения ушел в запас и вскоре умер от обширного инфаркта. А это Гога Ковалев, – протез в перчатке ткнулся в улыбающееся лицо блондина, также чем-то похожего на «косолапого» старшего товарища, только намного моложе. – Незадолго до Хасавюрта пропал без вести в Чечне. А это Женя Ким, – четвертый морской пехотинец имел характерные раскосые черты восточного человека, да и ростом не вышел. – В Чечне был вторым моим заместителем, погиб в том же бою, где и меня поцарапало. – Подполковник сделал короткую паузу, потом с горечью произнес: – Вот такая незамысловатая арифметика убыли Героев России.
Краух молча кивнул, а Волин уже вернулся из воспоминаний.
– Ну что, Ганс, сядем здесь, по-домашнему, или хочешь официоза в зале?
– Соскучился по домашним посиделкам, – честно признался немец. За время службы в «Штази» он не раз засиживался с советскими товарищами и знал не понаслышке, что такое «посидеть по-домашнему».
– Ну вот и славно. Тогда иди, верни фотку на место, а я здесь по-быстрому закончу. – Когда Краух вернулся, стол был полностью сервирован, кроме блюд с угощением появились тарелки и рюмки. – Время сейчас смутное, монополии на водку нет, так что черт его разберет, какая из них казенка, а какая паленка, – шмыгнув носом совсем не по-геройски, неловко пробормотал Волин. – А вот за «чапаевку» могу голову заложить. Качество-во! – Перед лицом африканского бизнесмена возник задранный вверх палец. – Ты как насчет «чапаевки»?
– Что такое есть «чапаевка»? – неожиданно не совсем по-русски спросил Краух, находясь действительно в неведении.
– Есть тут у нас один местный умелец, в прошлом инженер-криогенщик, Василий Иванович, соответственно людской молвой по жизни перекрещенный в Чапаева. Он семнадцать лет назад отбыл в командировку в Афган, начинал там еще при короле, а уехал, когда талибы Наджибулу вздернули. И там из подгнившего винограда наловчился гнать самогон. Технологию довел, что называется, до абсолюта. Аппарат сделал не хуже космического корабля. Здешняя его буряковка ничуть не хуже той виноградовки. Так ты как насчет чимергеса?
Слово «абсолют» как-то притупило логический анализ услышанного, и Краух, как заправский выпивоха, махнул рукой. – А-а, давай!
На столе тут же появилась пузатая бутылка с не совсем прозрачной жидкостью. Волин проворно наполнил две рюмки, а бутылку поставил рядом с пакетом апельсинового сока.
– Ну что, камрад. – Морпех поднял свою рюмку и на правах гостеприимного хозяина провозгласил: – Дружба, френдшип.
Ганс взял предложенную рюмку.
– Всегда мы вместе, ГДР и Советский Союз. – Неожиданно процитировал вслух слова из песни о канувших в Лету двух державах.
Как-то само собой получилось, что выпили не чокаясь, как за покойников.
В следующее мгновение в изнеженном благородными напитками желудке немца вспыхнуло адское пламя, а глаза поневоле полезли из орбит. Ганс Краух, к своему ужасу, понял: его отравили…
Следствие ведет…
От монитора в глазах прыгали цветные звездочки. Глеб Кольцов устало откинулся на спинку кресла и, закинув за голову руки, до хруста в суставах потянулся.
Шесть часов работы за компьютером его изрядно вымотали, хотя задание он себе поставил несложное. Найти слабое звено среди тех, кто был осведомлен (хотя бы косвенно) о деловых отношениях между Кутеповым и Краухом.
Таких было немного, всего около двух дюжин, начиная от охранников и секретарши и до заместителей по финансам и экономике. У Николая Ильича, как бывшего гэбэшника, в отношении кадров все было четко, на каждого сотрудника полное досье, в которое было внесено все – от биографии до личных качеств и пороков. Изучая эти «личные дела», частный детектив пытался отыскать наиболее подходящую кандидатуру для «слабого звена». Но с ходу ничего не выходило.
Наиболее подходящим на роль Иуды был Валентин Валентинович Наткевич, юрист, возглавлявший московский филиал РЮШ. Хотя филиал существовал только на бумаге, на самом деле юридическая компания выступала в роли посредника, когда необходимо было вести приватные переговоры с сильными мира сего. Глеб по профилю своей работы неплохо знал психологию юристов, по его твердому убеждению, все они были «адвокатами дьявола» и вопрос предательства был в величине цены. Наткевич был просто лакомым кандидатом в предатели. Только детектив был профессионалом и не мог себе позволить такой роскоши, как эмоции. В данном случае бал вершили логика и факты, а они были неумолимы. Наткевич узнал о существовании Ганса Крауха за три часа до прилета ангольского лайнера (причем инструкция от Кутепова была краткой – имя, фамилия, также распоряжение встретить и препроводить в Питер). За такой короткий срок план не придумаешь и не подготовишь, не говоря уже о том, чтобы навести о фигуранте справки.
«Значит, Валентин Валентинович, пятьдесят восьмого года рождения. Беспартийный. Не судим. Не наш ты клиент», – рассматривая упитанную физиономию с вздернутым носом и хитрыми глазами, подумал частный детектив.
Следующими на очереди были телохранители Николая Ильича – Антон и Дима – оба закончили Рязанское десантное, служили в разведке ВДВ, успели побывать почти во всех горячих точках бывшего СССР. Потом в Приднестровье направили свои стопы в качестве личной гвардии генерала Лебедя. После Хасавюртовского сговора о своем бывшем начальнике выражались лишь сплошной ненормативной лексикой. «Эти ни предать, ни работать втихую на себя не станут, не то воспитание». Такую публику Кольцов также знал неплохо по войне в Афганистане и Нагорном Карабахе.