Обещание Стил Даниэла

Их увлечению друг другом, так внезапно вспыхнувшему теплым майским вечером, было уже почти четыре месяца. В самом начале они провели вместе две приятные недели, но потом пришло лето с его заботами и хлопотами, и Майкл с головой погрузился в работу. Правда, раза два они с Венди все же выбрались на уик-энд на Лонг-Айленд, но это было исключение, а не правило. А теперь…

— Какого черта ты от меня хочешь? — спросил Майкл, резко останавливаясь. — Я думал, что мы с тобой уже давно обо всем договорились. Я сказал тебе честно и откровенно, что я не хочу…

— Ты сказал мне, что не хочешь слишком близких отношений, что твоя рана еще не зажила и ты боишься новой боли. Ты предупредил меня, что не знаешь, захочешь ли ты когда-нибудь жениться. Но ты не говорил мне, что боишься жить, боишься любить, боишься быть нормальным человеком. Господи, Майкл, да ты проводишь со своим диктофоном гораздо больше времени, чем со мной! И, я подозреваю, с ним ты гораздо более любезен, чем со мной. Во всяком случае — более разговорчив.

— Ну и что?

Венди посмотрела на его лицо, и по спине ее пробежал легкий холодок. Ему действительно было все равно.

Решение сойтись с ним было с ее стороны чистой воды безумием — из этого все равно бы ничего не вышло. Никогда. И все же в нем было что-то, что продолжало притягивать Венди словно магнитом. Даже сейчас. Во всем облике Майкла заключалась какая-то особая сила, загадочная недосказанность и мужественная красота, которые не могли бы оставить Венди равнодушной, даже если бы он ее ненавидел. И, самое главное, она очень хорошо чувствовала, как сильна его боль, как глубока тоска.

Жалея его, Венди хотела протянуть ему руку помощи, показать, что его любят, но он оттолкнул ее. И продолжал отталкивать. Венди не смогла заменить ему Нэнси, а это значило, что Майкл в любой момент может перестать замечать ее существование.

Венди встала с кресла и, отвернувшись, чтобы Майкл не видел ее слез, ушла в дом. В кухне она смешала себе новую «Кровавую Мэри» и некоторое время стояла возле стола, крепко сжав веки. Ее всю трясло. Больше всего на свете Венди хотелось, чтобы, протянув руку, она могла коснуться его, но она уже начинала понимать, что, сколько бы ни продолжался их роман, Майкл всегда будет в недосягаемом далеке. И никогда ни для кого он не сможет стать по-настоящему близким человеком.

Судорожно вздохнув, Венди быстро допила коктейль и поставила пустой стакан на стол. Она уже собиралась перейти из кухни в гостиную, как вдруг почувствовала прикосновение его теплых рук.

Майкл просто стоял позади и ничего не говорил, и она тоже молчала. От его тела исходило жаркое тепло, и Венди чувствовала это. И, как и всегда, она очень хотела его, но, боже! — сколько таких вот выходных она провела, загорая в саду одна! Майкл прекрасно знал это, знал и то, как жаждет она близости с ним, но редко когда давал себе труд ответить на зов ее души и тела. И вот наконец Венди решила, что с нее хватит.

— Я хочу тебя, Венди, — тихо сказал Майкл, и каждая клеточка ее тела заныла от желания.

Однако она пересилила себя и осталась стоять неподвижно, по-прежнему повернувшись к нему спиной. В эти минуты Венди почти ненавидела теплую нежность его ладоней, которые медленно спускались по ее обнаженной спине.

— Как ты уже говорил: «Ну и что?»

— Ты же знаешь, я не могу, когда на меня начинают давить. — Голос Майкла был негромким и мягким, совсем как его руки.

— Никто на тебя не давит, Майкл. Я просто люблю тебя. Но, как это ни печально, для тебя это одно и то же. Ты не понимаешь разницы. С ней… у тебя тоже так было?

Его руки вздрогнули и замерли у нее на пояснице, но сдерживаться Венди больше не могла. Ей хотелось уязвить его побольнее.

— Может, и ее ты боялся любить? Или теперь, когда она умерла, ты чувствуешь себя свободнее? Еще бы, ведь ты больше никому ничем не обязан! Как это просто — отгородиться от всех, спрятаться за своей скорбью, и думать только о себе. Это снимает все проблемы, не так ли?

Она медленно повернулась к нему и увидела, как в глазах Майкл вскипает ненависть.

— Как ты можешь так говорить? — процедил он сквозь зубы, сдерживая себя неимоверным усилием воли. — Как ты смеешь?!

На мгновение он напомнил Венди свою мать. Майкл был почти так же холоден, несгибаем и резок, как Марион, но никто, ни один человек не мог бы превзойти в этом Марион Хиллард.

— Как ты смеешь передергивать, перевирать то, что я рассказал тебе?

— Я не передергиваю, Майкл, я просто спрашиваю. Извини, если я что-то сказала не так. Но, к сожалению, с каждым днем я все больше убеждаюсь, что моя догадка очень недалека от истины.

Она слегка отодвинулась от него и встала, опираясь бедрами о край кухонного столика. В следующее мгновение — неожиданно даже для себя — Венди обняла его за шею обеими руками и притянула к себе.

— О, Майкл!..

Десять минут спустя — тяжело дыша после отчаянно бурных ласк — они лежали в постели, и Венди слышала, как на кухне тикают часы. Майкл лежал молча, но не спал. Он просто смотрел в потолок, и его глаза были печальны и строги.

— С тобой все в порядке?

Это Майкл должен был задать Венди этот вопрос, но она знала, что он не спросит, и спросила первая. Их роман был обречен с самого начала, и Венди прекрасно понимала это, но прекратить его она не могла. Иногда она спрашивала себя, что будет, когда все кончится и они разойдутся как в море корабли, но ответа не находила. «Скорее всего, — решила наконец Венди, — Майкл заставит Бена Эйвери уволить меня. Да, так оно и будет. Наверняка».

— Майкл?

— Что?.. А… да, со мной все в порядке. Извини, Венди. Я знаю, что иногда бываю совершенно невыносим… Я вел себя, как последний болван. — В уголках его глаз блеснули слезы, и Венди поспешно отвернулась.

— Ну, с этим я спорить не буду, — ответила она и, поддавшись внезапному порыву, вдруг поцеловала его в подбородок. — И все равно я люблю тебя, Майкл.

— Ты не заслуживаешь той жизни, какую тебе приходится вести. Ты… — Пожалуй, впервые за несколько месяцев он посмотрел на нее, а не сквозь нее. — Я знаю, что мучаю тебя, и ненавижу себя за это. Но я…

Голос его сорвался, и Венди поспешно прижала пальцы к его губам.

— Я знаю, милый, знаю…

Он молча кивнул, встал и направился к двери.

— Майкл…

— Что? — Он обернулся, и Венди увидела его лицо. От холодности, которую она видела в его глазах полчаса назад, не осталось и следа. Его взгляд смягчился, и Венди подумала, что она все-таки сумела что-то для него сделать.

— Скажи… ты тоскуешь по ней до сих пор, да? Он долго молчал, потом кивнул, и в его глазах снова появилось выражение мучительной боли. Не сказав больше ни слова, Майкл вышел в гостиную и стал одеваться. Венди тоже поднялась. Сидя на краю кровати, она раздумывала о том, что только что видела в его глазах.

Когда несколько минут спустя Майкл вернулся в спальню, он застал ее все еще погруженной в раздумья.

Заслышав его шаги, Венди вскинула голову. Майкл был в джинсах и белой рубашке с открытым воротом. В одной руке он держал кейс, в другой — легкий джемпер, и Венди поняла, что, несмотря на воскресенье, Майкл идет на работу и что он снова вернется за полночь. Это огорчило ее, но она знала, что другого ожидать от него просто бессмысленно.

— Мы… еще увидимся сегодня? — Она ненавидела себя за этот вопрос, за этот умоляющий тон, но сдержаться было выше ее сил. Проклятие!.. А Майкл… Майкл снова неопределенно качает головой!

— Вряд ли. Мне нужно поработать. Я освобожусь только часа в два-три ночи, а потом вернусь к себе на квартиру. Мне все равно надо переодеться, так что…

Короткая вспышка нежности, согревшая его несколько минут назад, прошла. Майкл снова был холоден и собран, снова не замечал ничего и никого вокруг. Он снова был прежним Майклом, и Венди поняла, что снова теряет его, как бывало уже не раз. Она знала, что все безнадежно, но сдаться просто так она не могла. Он отталкивал ее, но, как ни странно, от этого Венди только еще сильнее хотелось достучаться до его сердца.

— Тогда, значит, увидимся завтра… — Венди сделала все, чтобы ее голос не был ни молящим, ни жалким. Венди даже улыбалась, провожая его до дверей, но, когда он ушел, она была рада, что он не поцеловал ее на прощание и не обернулся, потому что, закрывая за ним дверь, она уже плакала.

Что бы она ни делала, как бы ни старалась, Майкл Хиллард не принадлежал ей. И никогда не будет принадлежать.

Глава 16

Сельские пейзажи проносились за окнами машины с головокружительной быстротой, но Питер только сильнее нажимал на педаль газа. Его черный «Порше» стремительно несся по автостраде, рассекая воздух с негромким басовитым гудением, подобным тому, какое издает на лету майский жук, и Питер упивался скоростью, благо шоссе было почти свободно.

В последнее время они с Нэнси ездили кататься почти каждое воскресенье. Обычно он заезжал за ней около одиннадцати, и они направлялись на юг, забираясь так далеко, как только позволяло время. Достигнув какой-нибудь живописной местности, они останавливались у обочины или у какого-нибудь крошечного ресторанчика, чтобы позавтракать, побродить по рощам и полям, поболтать о прошлом и о будущем, а потом возвращались к машине и мчались домой, в Сан-Франциско.

Нэнси успела полюбить этот воскресный ритуал, и иногда ей казалось, что она начинает влюбляться в Питера. А может быть, она уже любила его…

Нэнси было трудно разобраться в тех сложных и противоречивых чувствах, которые она испытывала каждый раз, когда они отправлялись куда-то на прогулку или просто сидели у нее дома и болтали. Да, она была благодарна Питеру. Она понимала, как много он для нее сделал и какую роль сыграл в ее жизни, в ее судьбе. Он вернул ей красоту, вернул надежду на осуществление всех ее давних желаний и научил мечтать о новом, несбыточном. Одного этого было вполне достаточно, чтобы Нэнси относилась к нему, как к родному отцу, однако к этому чувству примешивалось что-то волнующее, терпко-сладкое и смутно знакомое.

Сегодня они доехали до Санта-Крус и остановились пообедать у небольшого сельского ресторанчика, оформленного под французский постоялый двор. Усевшись под парусиновым тентом на открытой веранде, выходившей к залитым солнцем полям, они заказали запеканку с грибами, салат «Нисуа» и бутылку сухого белого вина.

Это был весьма изысканный обед, но Нэнси уже привыкла к такой пище; ярмарки Новой Англии с их хот-догами, сахарной ватой и голубыми бусами остались далеко в прошлом. Да и Питер Грегсон не склонен был к таким простым, безыскусным радостям. Он был человеком весьма искушенным и любил все самое лучшее, самое изысканное, и, как ни странно, эта его черточка тоже нравилась Нэнси. Во всяком случае, рядом с ним она чувствовала себя вполне уверенно и гораздо меньше стеснялась своих бинтов и нелепых огромных шляп.

Между тем нижняя половина ее лица была уже практически закончена. Только область возле глаз все еще была заклеена тонкими телесного цвета пластырями, но большие темные очки скрывали их от чужих взглядов. Бинты все еще закрывали лоб Нэнси, но она почти не переживала по этому поводу, зная, что пройдет еще немного времени, и она избавится от них навсегда.

Да, Питер отлично поработал, и, судя по видимой части ее лица, он совершил настоящее чудо, проявив свой талант во всем блеске. Нэнси постепенно осознала свою привлекательность и от этого стала чувствовать себя гораздо увереннее. Она перестала надвигать шляпы на самые глаза и носила их чуть-чуть набок, что придавало ей немного кокетливый вид.

Со временем Нэнси начала покупать себе и новые наряды, отдавая предпочтение ярким, привлекающим внимание цветам и модному, ультрасовременному покрою, к которому прежде относилась с некоторым предубеждением. Кроме того, она похудела еще на пять фунтов и выглядела теперь еще более стройной, гибкой и грациозной. Ее голос стал гуще и богаче, и она с наслаждением играла его бархатными полутонами.

Иными словами, женщина, в которую постепенно превращалась Нэнси, очень нравилась ей самой.

— Знаешь, Питер, я хочу сменить имя, — призналась она, поднося к губам бокал с вином. Почему-то обсуждать это с ним ей было гораздо труднее, чем с Фэй. Она уже почти жалела, что заговорила об этом, но ответ Питера сразу же успокоил ее.

— Это меня не удивляет, — серьезно ответил он. — Ты теперь новый человек, Нэнси, так почему бы тебе не назваться другим именем? А каким? Ты уже думала об этом?

Он с нежностью посмотрел на нее и, прищурившись, стал прикуривать от серебряной зажигалки длинную тонкую сигару. Это был «Дон Диего» — его любимый сорт, и Нэнси с удовольствием принюхалась. Она уже полюбила тонкий аромат этих сигар. Особенно приятным он казался ей после еды. Питер предпочитал все самое лучшее, и с его помощью Нэнси тоже коротко познакомилась с дорогими французскими винами, изысканными блюдами, душистым ароматом хорошего табака.

И дело было не в цене и не в престиже — просто во всех этих вещах действительно было что-то особенное, изысканно-тонкое, почти неуловимое, и это тоже объединяло их с Питером.

— Итак, — спросил он, — как зовут мою новую подружку?

— Я пока не знаю, — ответила Нэнси. — Я перебрала много имен, но больше других мне нравится Мари. Мари Адамсон. А ты что скажешь?

Питер немного подумал, потом кивнул:

— Неплохо, неплохо… Да нет, мне действительно нравится! Откуда ты взяла это имя?

— Адамсон была девичья фамилия моей матери, а Мария — так звали мою любимую сестру в приюте.

— Ах да, ты говорила. Сестра Эгнесс-Мария!.. — Питер хлопнул себя по лбу. — Знаешь, в этом имени что-то есть. Мисс Мари Адамсон… Звучит весьма необычно.

Они дружно рассмеялись, и Нэнси откинулась на спинку стула. Новое имя очень ей нравилось, и она уже много раз мысленно примеряла его к себе.

— А когда ты собираешься оформить это официально? — спросил Питер и выпустил изо рта тонкое колечко синеватого дыма.

— Не знаю. — Нэнси пожала плечами. — Я ведь еще не решила окончательно.

— Может быть, попробуем начать им пользоваться? Ты как бы примеришь его к себе, и это поможет тебе принять окончательное решение. Кроме того, ты уже можешь подписывать этим именем свои работы — многие знаменитые фотографы пользуются псевдонимами.

Эта идея, похоже, действительно была ему по душе. Впрочем, Питер никогда не скрывал своего энтузиазма, когда речь заходила о его или о ее работе. И Нэнси очень льстило, что он не делал разницы между своим сложнейшим трудом пластического хирурга и ее любительским, как она считала, увлечением фотографией. Когда Питер говорил с ней об этом, его восторженность невольно передавалась Нэнси, и тогда у нее появлялось ощущение, что она действительно занимается чем-то нужным и важным.

А между тем Питер всерьез преклонялся перед ее талантом, хотя Нэнси, впрочем, не без кокетства, утверждала, что никакого особенного таланта у нее нет.

— Нет, серьезно, Нэнси, почему бы нет?

— Что? Подписывать именем Мари Адамсон снимки, которые я дарю тебе?

Нэнси улыбнулась. Ей было очень приятно, что он так серьезно воспринимает ее работы. Увы, кроме него и Фэй, ее снимков никто больше не видел.

— Ну, если тебя смущает только это, — отозвался Питер, — то это как раз не проблема. Я давно считаю, что тебе пора, так сказать, выйти со своими работами в широкий мир.

Он уж не в первый раз заговаривал с ней об этом, поэтому ничего нового в его предложении не было. В ответ Нэнси только улыбнулась и решительно покачала головой.

— Нет, Питер, и не начинай… Все равно я скажу «нет». Ты же знаешь, я…

— Я знаю, что ты чертовски талантлива, — горячась, возразил Питер. — И буду снова и снова заговаривать об этом до тех пор, пока ты не образумишься. Нельзя зарывать свой талант в землю, Нэнси, ведь он несет людям свет. Ты остаешься художником независимо от того, работаешь ли ты с красками и кистями или с пленкой и фотоаппаратом. И прятать свои работы от всех, как поступаешь ты, попросту… преступно. Да, Нэнси, преступно! Ты обязательно должна устроить выставку своих работ.

— Нет, — твердо сказала Нэнси и, отпив еще глоток вина, стала смотреть на зеленые холмы, над которыми дрожал лиловатый, нагретый солнцем воздух. — Я не хочу больше никаких выставок. С этим покончено.

— Великолепно! — едко возразил Питер. — Я сделал из тебя писаную красавицу, чтобы ты до конца жизни пряталась от всех по темным углам. Неужели ты действительно хочешь, чтобы никто, кроме меня, так и не увидел твоих фотографий?

— А что, разве это плохо?

— Для меня — нет. — Он взял ее за руку и дружески улыбнулся. — А вот для тебя — да. Природа так щедро одарила тебя способностями… Неужели тебе жаль поделиться ими с другими? Не прячь свой дар, хотя бы ради себя самой. И потом, я не понимаю — почему бы Мари Адамсон не выставить свои работы? Попытка, как говорится, не пытка. Если по какой-то причине выставка кончится неудачей, ты всегда можешь снова стать Нэнси Макаллистер и продолжать делать фотографии для меня. Но попытаться ты обязана — даже Грета Гарбо пользовалась успехом, прежде чем стать затворницей. Дай себе шанс, Нэнси…

На этот раз ему, кажется, удалось добиться своего. Слова Питера невольно тронули ее. Кроме того, в его предложении провести выставку под псевдонимом действительно был смысл. Выставляясь под чужим именем, Нэнси действительно ничем не рисковала. И все же ей продолжало казаться, что даже пытаться не стоит. При мысли о том, чтобы снова стать профессиональной художницей… или фотохудожницей, у нее в душе все замирало. Она сразу чувствовала себя более беззащитной и ранимой и невольно начинала думать о Майкле.

— Хорошо, я подумаю, — сказала она неуверенно, но Питер был весьма доволен и этим — прежде Нэнси наотрез отказывалась даже обсуждать возможность того, чтобы выставить свои работы на всеобщее обозрение.

— Обязательно подумай… Мари. — Он глянул на нее с широкой улыбкой, и Нэнси, не сдержавшись, хихикнула.

— Как странно слышать, как тебя называют другим именем, и знать, что это — ты.

— Новая ты, — поправил Питер. — В конце концов, у тебя теперь новое лицо, другой голос, другая походка. Разве это тоже странно?

— Да нет… Я уже привыкла. Правда, вы с Фэй мне очень помогли… — Тут она подумала, что за такое лицо, как у нее, многие женщины без колебаний отдали бы правую руку.

— Ну что, может быть, мне уже можно называть тебя Мари? Тебе пора привыкать, — пошутил Питер, но сразу же стал серьезным, заметив, как изменились ее глаза. Если раньше в них искрилось только озорное веселье, то сейчас они вдруг осветились удивительным, живым огнем. Это была заря надежды и новой жизни. — Что скажешь, дорогая?

— Я… я думаю, что можно попробовать, — ответила она. — Я должна хотя бы примерить его к себе.

— Превосходно, Мари. А если я ошибусь — наступи мне на ногу. Договорились?

— Согласна. Но лучше я тресну тебя фотоаппаратом. Так, по-моему, будет действеннее.

— О'кей. — Питер выпрямился и знаком подозвал официанта.

После обеда они долго гуляли, взявшись за руки, по сонному прибрежному городку, заглядывая в его крошечные магазинчики, сувенирные лавчонки и галереи, и Фред, для которого эти воскресные поездки тоже стали привычными, повсюду сопровождал их. Пока они обедали, он терпеливо ждал в машине, но на прогулку они обязательно брали его с собой.

— Ты не устала? — спросил Питер некоторое время спустя.

Он всегда был исключительно внимателен к ней, зная, что, несмотря на значительный прогресс, Нэнси по-прежнему быстро утомляется. Должно было пройти еще немало времени, прежде чем она вернулась бы к прежней физической форме. За семнадцать месяцев Нэнси перенесла четырнадцать операций, и это не могло не сказаться на ее состоянии. По расчетам Питера, Нэнси могла снова стать собой не меньше чем через год, сейчас же часовая прогулка в медленном темпе была пределом ее физических возможностей.

Выносливость и жизнестойкость Нэнси не переставали поражать его. Вот и сейчас она продолжала держаться прямо, движения ее оставались грациозными и легкими, так что посторонний человек ни за что бы не догадался, что она из последних сил держится на ногах. Как бы тяжело ей ни приходилось, Нэнси неизменно оставалась оживленной, разговорчивой и беспечно шутила, но Питер не позволял себе заблуждаться на ее счет.

— Может, вернемся? — снова спросил он, и Нэнси неохотно кивнула.

— Да, пожалуй, — согласилась она, и Питер заботливо взял ее под руку.

— Ничего, Мари, — сказал он сочувственно. — Вот увидишь — не пройдет и года, и я уже не буду за тобой поспевать. Ты сделаешь меня и на короткой, и на длинной дистанциях.

Нэнси весело рассмеялась — так ей понравились и его слова, и непринужденная легкость, с какой он употребил ее новое имя.

— Что ж, — сказала она, — будем считать, что вызов брошен и я подняла перчатку.

. — Боюсь, что ты все равно победишь, как бы я ни старался, — вздохнул Питер. — На твоей стороне одно важное преимущество.

— Какое же?

— Молодость.

— Но ты же совсем еще не старый! — Она сказала это так серьезно, что Питер невольно рассмеялся, покачав седеющей головой.

— Ах, если бы ты всегда была так снисходительна к моему возрасту! — заметил Питер, все еще смеясь, но в глазах его промелькнула какая-то печальная тень, и Нэнси сразу догадалась, о чем он думает.

Разница в возрасте между ними двумя была слишком велика, чтобы ее можно было так просто сбрасывать со счетов. Как бы ни было им обоим приятно в обществе друг друга и какими бы близкими ни были их отношения, разделявшие их двадцать четыре года все же представляли собой серьезное препятствие. Впрочем, Нэнси эта разница нисколько не смущала, о чем она не раз говорила Питеру. И иногда — в зависимости от настроения — он даже верил ей. И все же ни себе и никому другому Питер не признавался, до какой степени это его волновало. Нэнси была первой девушкой, при одном взгляде на которую ему отчаянно хотелось сбросить лет десять или даже двадцать и снова стать молодым. Просто он дорожил своей зрелостью, считая ее достоинством, а отнюдь не недостатком, и только перед лицом ее свежести и молодости она превращалась для него в тяжкое бремя.

— Нэнси… — Позабыв об их уговоре, Питер снова назвал ее по-старому, но его глаза были так серьезны, что Нэнси не решилась напомнить ему о его ошибке.

— Что?

— Ты все еще… вспоминаешь его?

Во взгляде Питера отражались такие боль и безнадежность, что Нэнси захотелось крепко обнять его и сказать, что все хорошо, все нормально, но она не могла лгать ему, даже зная, что правда может глубоко ранить его.

— Иногда. Не всегда, но часто…

Что ж, по крайней мере, это был честный ответ.

— И ты все еще любишь его? Прежде чем ответить, Нэнси посмотрела на Питера очень пристально и внимательно.

— Не знаю, — проговорила она наконец. — Все дело в том, что я вспоминаю Майкла таким, каким он был тогда, два года назад. Но с тех пор многое изменилось. Я стала другой, и он тоже. Эта авария… Она не могла пройти для Майкла бесследно. Я часто думаю, что, если бы мы встретились теперь, мы, наверное, обнаружили бы, что стали друг другу чужими и что у нас больше нет ничего общего. Впрочем, трудно судить наверняка, если от прошлого остались только воспоминания. Порой мне хочется встретиться с ним просто для того, чтобы окончательно во всем разобраться, расставить все точки над "i" и — если уж так суждено — разойтись раз и навсегда. Я готова на это, лишь бы покончить с неопределенностью, которая тяготит меня. Но… Я уже поняла, что я никогда больше с ним не увижусь. Так что ни мечты, ни надежды — ничто больше не имеет значения. Я должна забыть о них.

Эти слова дались ей нелегко, но в них неожиданно прозвучала непреклонная решимость. Нэнси сделала свой выбор. Или думала, что сделала.

— Это трудно, очень трудно… — Голос Питера звучал сочувственно. Слушая Нэнси, он невольно подумал, не переживает ли и он сам нечто подобное? Может быть, именно поэтому он с такой легкостью понимал ее мысли и чувства.

— Почему ты никогда не был женат, Питер? — неожиданно спросила Нэнси.

Они медленно шли к морю, и Фред, высунув от жары язык, плелся сзади. Впрочем, занятые серьезным разговором, они почти забыли про него.

— Может, мне не следовало спрашивать?.. — неуверенно добавила Нэнси, видя, что он не отвечает, но Питер отрицательно покачал головой.

— Почему не следовало?.. — Он немного помолчал. — Тому существует тысяча веских причин. Во-первых, я слишком большой эгоист, чтобы жениться. Во-вторых, я всегда был поглощен карьерой, работой, пациентами… В конце концов так и вышло, что хирургия вытеснила, заменила собой личную жизнь. Кроме того, я излишне непоседлив, любопытен, жаден до всего нового… Со временем я, возможно, мог бы остепениться, но даже сейчас до этого еще очень далеко.

— Почему-то я тебе не верю. — Нэнси пристально посмотрела на него, и Питер улыбнулся.

— Я сам себе не верю. И все же в том, что я тебе только что сказал, есть свое рациональное зерно.

Он неожиданно замолчал и молчал очень долго. Потом тяжело вздохнул и продолжил:

— Есть и другие причины, Нэнси. На протяжении двенадцати лет я любил одну женщину. Как и ты, она была моей пациенткой. С первой же нашей встречи Ливия произвела на меня очень сильное впечатление, но в те времена я избегал слишком близких отношений со своими подопечными. Она так и не узнала, что я к ней чувствовал до тех пор, пока… Словом, много позднее. А между тем судьба, словно в насмешку, то и дело сводила нас вместе. Мы встречались с ней на вечеринках, приемах, банкетах чуть ли не каждую неделю. Ее муж, видишь ли, тоже был известным врачом, и его — как и меня — приглашали чуть ли не на каждое сборище, будь то профессиональный конгресс или благотворительный вечер. Да, Нэнси, она была замужем, но меня продолжало тянуть к ней. Я держался почти два года, но в конце концов не выдержал. Мы стали любовниками и проводили вместе много времени…

Питер снова немного помолчал, потом продолжил:

— Мы с Ливией мечтали о том, как уедем далеко отсюда, поженимся, и у нас будут дети, но из этого так ничего и не вышло. Мы просто продолжали тайком встречаться — все двенадцать лет, каждую свободную минуту. Я и сам удивляюсь, как нам это удалось, но подобные вещи, как видно, изредка случаются. Ты живешь как во сне и только время от времени неожиданно замечаешь, что прошло пять лет, десять, двенадцать… Нам было очень хорошо вдвоем, но, несмотря на это, мы продолжали изобретать все новые и новые причины, чтобы не связывать свои судьбы. Все шло в ход: ее муж, моя карьера, ее семья — все… Причину, а вернее — повод, чтобы не предпринимать никаких решительных шагов, всегда можно было найти, и нас обоих это, как видно, вполне устраивало…

Питер еще никогда не признавался себе в этом, но сейчас, в разговоре с Нэнси, он почему-то смог сказать об этом откровенно. Впрочем, на нее Питер не смотрел — его взгляд был устремлен к далекому горизонту. Нэнси, напротив, внимательно разглядывала его, и от нее не укрылась ни горькая складка в уголке губ, ни глубокие морщины, собравшиеся на его обычно чистом лбу.

— Почему вы прекратили встречаться? — спросила она, чтобы что-нибудь сказать.

«А может быть, они вовсе и не прекращали? Может быть…» При мысли об этом она невольно вспыхнула, но Питер ничего не заметил. В эти мгновения он был слишком далеко — за тысячу миль. Или — за тысячу лет.

— Извини, мне не следовало бы совать нос в твои дела… — все же пробормотала Нэнси. В конце концов, она мало что знала о его прежней и настоящей жизни, да у нее и не было на это никакого права.

— Полно, Нэнси, — ответил Питер и посмотрел на нее с нежностью, к которой она уже успела привыкнуть. — Ты можешь спрашивать меня о чем угодно… — Он снова помолчал. — Нет, мы не перестали встречаться. Просто она умерла. От рака. Это было четыре года назад. Когда Ливия заболела, я был с нею почти все время, за исключением последнего дня… И, я думаю, Ричард в конце концов узнал о том, что было между нами, но это уже не имело никакого значения. Мы оба ее потеряли, и, как мне теперь представляется, он был благодарен ей за то, что она так и не ушла от него…

Питер протяжно вздохнул:

— Мы оплакивали ее вместе. Она была совершенно исключительной женщиной. И она была очень похожа на тебя… — закончил он и посмотрел на Нэнси. В глазах его стояли слезы, и Нэнси тоже почувствовала, как горло перехватил спазм. Повинуясь внезапному порыву, она подняла руку и тыльной стороной ладони отерла его мокрые щеки. Потом она опустила руки ему на плечи, прильнула к Питеру и поцеловала его в губы.

Они долго стояли молча, очень близко друг от друга, и глаза у обоих были закрыты. Потом Нэнси почувствовала, как Питер обнял ее и крепче прижал к себе. Уже давно ей не было так покойно и хорошо. Впервые за все семнадцать месяцев одиночество отступило, и она почувствовала себя… в безопасности.

Питер все не отпускал ее, и Нэнси показалось, что прошло много времени, прежде чем он снова пошевелился.

— Знаешь, Нэнси, я, кажется, люблю тебя. С этими словами он выпустил ее и, отступив на полшага назад, поглядел на нее сверху вниз с какой-то странной улыбкой, какой она еще ни разу у него не видела. От этой улыбки на сердце у нее одновременно стало и радостно, и грустно — должно быть, оттого, что Нэнси еще не знала, готова ли она дать ему столько же, сколько он дал ей. Разумеется, она тоже любила его, но не так… не такой любовью, о какой говорил сейчас его взгляд.

— Я тоже люблю тебя. По-своему, но люблю…

— Пока мне хватит и этого…

Когда-то, в самом начале их знакомства, Ливия тоже говорила ему эти слова. Между ней и Нэнси было так много общего, что Питера это подчас пугало.

— Когда она умерла, — сказал Питер, — Фэй очень помогла мне. Вот почему я подумал, что общение с ней может быть полезно и для тебя.

Фэй утешила, помогла ему и в других отношениях, но он не стал распространяться об этом. В конце концов, сейчас это было не важно.

— Ты не ошибся, — кивнула Нэнси. — Фэй — удивительная женщина. Вы оба были бесконечно внимательны и добры, и я искренне признательна вам обоим… — Взяв его за руку, Нэнси медленно повернулась, и они тронулись в обратный путь, к шоссе. — Видишь ли, Питер, я… Я не знаю, как это лучше сказать. Я тоже тебя люблю… думаю, что люблю, но прошлое еще живет во мне. И мне никак не удается окончательно его похоронить. Я стараюсь — видит бог, стараюсь! — но я по-прежнему не могу быть уверена в себе на сто процентов. Уже несколько раз я думала: вот теперь все, но каждый раз в памяти всплывало новое воспоминание, кусочек, фрагмент прошлой жизни, который снова начинал мучить и преследовать меня. Когда-нибудь я с этим покончу, но пока…

— Я не спешу, Нэнси. Я вообще очень терпеливый человек, так что пусть тебя это не беспокоит. Я подожду, сколько надо.

В том, как он произнес эти слова, было что-то такое, отчего у Нэнси сразу стало теплее на душе. «Может быть, — подумала она, — я люблю его сильнее, чем мне кажется, а может, здесь что-то другое…»

Но ответа на этот вопрос она не знала, да и не хотела знать. Во всяком случае, сейчас. Время, одно только время способно было расставить все по своим местам.

Потом ей в голову неожиданно пришла новая мысль. Нэнси заколебалась, неуверенная в правильности задуманного, но желание воплотить свою идею в жизнь всецело захватило ее. Питер, заметив в ее глазах озорные огоньки, слегка замедлил шаг и, покосившись на нее, с шутливым подозрением спросил:

— Ну, что еще ты придумала?

— О нет, не важно…

— О боже! — Он вздохнул. — Давай выкладывай, что у тебя на уме?

Несколько недель назад Нэнси позвонила ему в половине пятого утра и потребовала, чтобы он вышел на балкон полюбоваться исключительной красоты восходом. Должно быть, решил Питер, и сейчас она задумала нечто подобное.

— Эй, Нэнси… то есть — Мари, отныне и впредь — только Мари! Скажи мне, эта Мари будет такой же непредсказуемой, как Нэнси, или она будет держаться солиднее, как и подобает знаменитому фотографу?

— Что ты придумал, конечно, нет! У Мари в голове столько планов, столько новых идей, столько…

— О боже, избавь меня от этого! — простонал Питер в комическом отчаянии, но, глядя на его лицо, Нэнси догадалась, что он это не всерьез.

— Может, хотя бы намекнешь мне, в чем дело? — просительно сказал он, но Нэнси-Мари только улыбнулась и отрицательно покачала головой.

Так, пересмеиваясь и подшучивая друг над дружкой, они дошли до того места, где Питер оставил машину. Нэнси уселась на пассажирское сиденье, и Фред легко запрыгнул к ней на колени. Питер захлопнул за ней дверь, обошел «Порше» и, сев на водительское место, завел мотор.

— Ладно, не хочешь — не говори, — сказал он с легким сожалением. — Я и сам кое-что придумал. Последние штрихи на твоем лице я нанесу примерно к Рождеству. Как насчет того, чтобы отметить наступление нового года персональной выставкой работ фотографа Мари Адамсон? Что ты на это скажешь?

— Не знаю. Пожалуй, это было бы здорово… Эта идея действительно нравилась ей все больше и больше, к тому же сегодняшний разговор с Питером помог Нэнси снова почувствовать себя храброй, с уверенностью смотреть в будущее. Неужели это потому, что они откровенно поговорили о Майкле? Или потому, что Питер рассказал ей о женщине, которую он любил? Нэнси не могла этого сказать, и тем не менее она чувствовала себя гораздо увереннее.

— Можно я еще подумаю? — спросила она.

— Конечно. Не можно, а нужно! Обещай мне, Мари… Нет. — Питер вытащил ключ из замка зажигания и, сунув его под себя на сиденье, повернулся к ней:

— Я никуда тебя не повезу до тех пор, пока ты не поклянешься мне, что дашь свои работы на выставку. — Он смерил ее быстрым лукавым взглядом и добавил:

— Надеюсь, ты достаточно хорошо воспитана и не попытаешься отнять у меня ключ силой?

— Ах ты, шантажист!.. — воскликнула Нэнси в притворном гневе, но губы ее сами собой расплылись в улыбке. — О'кей, хорошо, ты победил. Я согласна.

С этими словами она взъерошила Фреду шерстку и, не выдержав, рассмеялась.

— Ты… согласна? — Питер не мог поверить своим ушам.

— Да, согласна. Клянусь тебе чем угодно! Только, откровенно говоря, я не представляю себе, как это организовать. Что, я должна явиться в какую-нибудь галерею и сказать: «Я — талантливый, но никому не известный фотограф, устройте мне выставку, пожалуйста»?

— Ну, это я беру на себя. Значит, договорились?

— Да, сэр, — с важностью ответила Нэнси. И она действительно могла доверить ему свои работы, как доверила свое лицо и свою жизнь.

— Ты не пожалеешь, — столь же торжественно ответил Питер и, взяв ее лицо в ладони, крепко поцеловал. Потом он снова запустил мотор и вырулил на шоссе. Это был удачный день, и ему хотелось петь от радости…

Обратно они ехали гораздо медленнее, но время расставания неумолимо приближалось. Питер с сожалением остановился у подъезда ее дома. Ему хотелось, чтобы этот день не кончался, но он знал, что чудес на свете не бывает.

— Ну что ж, до завтра, — сказал он на прощание. — Постарайтесь как следует выспаться, юная леди. Завтра вы нужны мне свеженькой, как огурчик.

Завтра он намеревался снять бинты с ее лба. На ближайший месяц Питер запланировал еще две операции, которые должны были стать последними. Декабрь отводился на окончательное заживление швов, а в январе он уже собирался «снять чадру».

— Может, поднимешься ко мне? Ненадолго? — Нэнси предложила это скорей из вежливости, а не затем, чтобы продлить совместный вечер, и вздохнула с облегчением, когда Питер отказался, сославшись на дела.

— Мы обязательно поужинаем с тобой на будущей неделе. А может, даже на этой, — пообещал он, неверно истолковав ее реакцию. — Я надеюсь, что к этому времени я уже смогу порадовать тебя кое-какими известиями насчет выставки.

— Я не буду разочарована, даже если никаких новостей не будет, — ответила Нэнси, ссаживая Фреда с колен и выбираясь из машины.

Входя в подъезд, Нэнси обернулась и помахала ему рукой на прощание, но мысли ее были далеко. Эта идея пришла ей в голову, когда они возвращались по пляжу к машине, но сейчас Нэнси уже не сомневалась, что она не только может, но и должна осуществить свой замысел. Хотя бы для того, чтобы разорвать еще одну ниточку, которая связывала ее с прошлым.

Поднявшись в квартиру, она сразу прошла к кладовке и вытащила оттуда большую картонную папку, в которой хранились ее незаконченные картины. Сбросив на кресло жакет, Нэнси немного постояла, пребывая в раздумье. Открывать папку ей было даже как-то боязно, но она пересилила себя и потянула за тесемки. Папка раскрылась, и к ногам Нэнси выпали несколько набросков, с полдюжины мелких или неудавшихся натюрмортов и даже несколько начатых, но незаконченных холстов.

То, что она искала, оказалось на самом верху, и Нэнси задумчиво опустилась на корточки, задумчиво глядя на мальчика, который сидел на дереве и болтал ногами. Полтора года назад эта картина должна была стать ее свадебным подарком Майклу, но Нэнси так и не успела закончить ее. И вот теперь она снова извлекла ее на свет божий. Ей понадобилось почти семнадцать месяцев, чтобы набраться мужества сделать это, но теперь Нэнси твердо знала, что закончит картину. Закончит, чтобы подарить Питеру.

Глава 17

Стоял ясный, но очень прохладный день, поэтому еще за несколько кварталов до приемной Фэй Мари поглубже надвинула шляпку из мягкого белого фетра и подняла воротник красного шерстяного жакета. Фред, как всегда, был с ней; его поводок и ошейник были такого же ярко-красного цвета, как и жакет.

У подъезда Мари немного задержалась и, посмотрев на пса, подмигнула ему. У нее было прекрасное настроение, которое не могло испортить даже неожиданное похолодание. Машинально поправив на голове шляпку, она поднялась по ступенькам и вошла в холл.

— Привет! Это я! — Ее звучный голос разнесся по всему большому, но очень уютному и теплому дому, и вскоре откуда-то из глубины послышался ответ Фэй.

— Это ты? Проходи, я сейчас.

Подойдя к вешалке. Мари сняла жакет. Под ним было белое шерстяное платье, единственным украшением которого служила маленькая золотая брошь, подаренная Питером несколько месяцев назад. Рассеянно поглядев на себя в зеркало, она кокетливо сдвинула шляпку набок и улыбнулась своему отражению.

То, что Мари видела в зеркале, очень ей нравилось. Она больше не носила темных очков и, глядя в зеркало, видела свое лицо целиком. Лицо было новым, незнакомым, но очень красивым. Только глаза остались прежними. Что касалось последних полосок пластыря, то они оставались только высоко на лбу, под самыми волосами, и Мари с удовольствием подумала о том, что пройдет еще несколько дней, и они тоже навсегда исчезнут. Питер уже почти закончил — она будет свободна.

— Ну, Нэнси, как тебе это нравится?.. Голос Фэй раздался совсем рядом, и Мари невольно вздрогнула. Только сейчас она заметила, что Фэй стоит у нее за спиной и смотрит на нее в зеркало.

— Очень нравится, — честно призналась она. — Я уже почти привыкла к своему новому лицу. А вот ты — нет! — Мари повернулась к Фэй и озорно блеснула глазами.

— Почему это? — непонимающе сощурилась Фэй.

— Ты продолжаешь называть меня Нэнси, а ведь я теперь Мари. Даже по документам я — никакая не Нэнси, а мисс Мари Адамсон. Или ты забыла?

— Ох, извини, пожалуйста… — Фэй сокрушенно покачала головой и направилась в уютный кабинет, в котором они всегда беседовали. — Я просто оговорилась.

— И, боюсь, это неспроста. У вас, психоаналитиков, каждая оговорка что-нибудь да значит, это я уже усвоила… — Устроившись в своем любимом кресле, Мари продолжила:

— Впрочем, я думаю, в данном случае это просто привычка. Я по себе знаю, как трудно избавиться от чего-то, что когда-то запало тебе в голову. Вот я, например, никак не могу заставить себя…

Ее лицо неожиданно сделалось мрачным, и Фэй вопросительно посмотрела на нее. Как справедливо заметила Мари, каждая оговорка что-то значила. Порой — очень много.

Мари подняла на нее глаза.

— В последнее время я очень много думала об этом, Фэй. И мне кажется, что я наконец сумела перешагнуть через него…

Она отвернулась и стала смотреть в огонь, жарко пылавший в камине.

— Ты имеешь в виду свое прошлое?.. Майкла? — негромко спросила Фэй.

Мари только кивнула. Фэй выждала еще немного, и, когда продолжения не последовало, она решила рискнуть и взять инициативу на себя.

— Почему ты думаешь, что сумела справиться с этим? — серьезно спросила она.

Страницы: «« 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Мир состоял из двух пересекающихся под прямым углом плоскостей, и сначала было неясно, какую из них...
Тонкому, ироничному перу Леонида Филатова подвластны любые литературные жанры: жесткая проза и фарс,...
«Я – человек театральный», – сказал как-то о себе сам Филатов. И ему действительно удалось создать с...
«Я – человек театральный», – сказал как-то о себе сам Филатов. И ему действительно удалось создать с...
Тонкому, ироничному перу Леонида Филатова подвластны любые литературные жанры: жесткая проза и фарс,...
Название «Сукины дети» мог позволить себе, пожалуй, лишь Филатов. Его юмор, глубина, тонкость абсолю...