Слёзы Шороша Братья Бри

– Да. Лучше сам посмотри.

Семимес так и сделал. Оглядывая овраг, он мог бы сказать три вещи, о которых тотчас подумал… но говорить о которых всё-таки не стал. Кусай-траву и вправду кто-то «косил» и было «скошено» много кусай-травы, очень много кусай-травы, и поделом ей. «Выкос», который пролёг по дну оврага, при доброй воле можно было бы назвать дорожкой. Но дорожка эта петляла так, словно преследовала зайца и в конце концов сама потерялась в кусай-траве. Семимес привычно покачал головой.

– Простите меня, друзья мои, Мэт и Дэн. Я немного замечтался.

Дэниел и Мэтью привычно переглянулись.

«Ничего себе замечтался!» – подумал Мэтью.

«Ничего себе замечтался!» – промелькнуло в голове у Дэниела.

– Если бы Семимес был целым человеком, он бы сказал, что дороги нужны нам для того, чтобы идти за мечтами, но не для того, чтобы предаваться им, – сказал Семимес и, разглядев в своей дорожке-лабиринте ещё что-то, добавил: – Нам всем надо быть помягче. Очень помягче.

Пока шли через овраг, Семимес без видимой воинственности (помня о своём предложении быть помягче), но с усердием прокладывал путь. Между делом, с оглядкой на свою мечтательность, он окликал Мэтью и Дэниела.

– Дэн, как ты?

– Всё в порядке, Семимес. У тебя классно получается – идём как по тракту.

– Мэт, не отстаёшь? Кусай-трава не кусается?

– На оба вопроса – твёрдое «нет». Может, нам с Дэном взять по дубине и сменить тебя?

– На оба вопроса – твёрдое «нет». Чтобы кусай-траву валить без риска быть прихваченным её острыми зубками, нужна кое-какая сноровка. Могу сказать про себя. Недавно я ходил за паратом. Искал не здесь (в овраге парат не растёт, хотя прячется он как раз за кусай-травой, но и не там, где вчера, это отсюда вправо, а у Зеркальной Заводи, это много левее) и малость погорячился. Вот все руки пузырями и пошли.

– Больно было? – спросил Дэниел.

– Когда она хватала меня… – Семимес запнулся, потом решил ответить по-другому: – Если тебе нужно заглушить другую боль, которая одолевает твою душу, покрепче обними кусай-траву голыми руками, и она поможет тебе.

– У-у, – неожиданно простонал Дэниел.

Семимес и Мэтью обступили его. Дэниел, выдернувший руки из кусай-травы, прижал их к груди: так легче было терпеть боль. Семимес и Мэтью переглянулись и, не говоря ни слова, продолжили путь…

– Сегодня к Зеркальной Заводи не свернули, но это ничего, – будто оправдываясь, сказал Семимес, когда все трое выбрались из оврага. – При случае покажу её вам. Тогда посмотритесь в неё. Конечно, сегодня это было бы кстати: дорога изменила ваши физиономии. Но сегодня не вышло… Нам всем надо быть помягче. Очень помягче.

По тому, как Семимес говорил и бросал взгляды то в одну, то в другую сторону, видно было, что он не только оправдывается, но и что-то затевает.

– Добрый лес пошёл, – сказал он и убрал свою палку за пояс. – Можете снова вспоминать тропинки из вашего детства. Хорошо всё-таки ты придумал, Дэн: чем пахнет лес?.. Хм, чем пахнет лес?

– Это не я придумал – это на самом деле так.

Вскоре замысел Семимеса начал осуществляться. Ничего не объяснив, он вдруг свернул вправо с тропинки, которая, по его же словам, прямиком вела к Дорлифу.

– Почему мы так круто повернули, Семимес? – спросил Мэтью.

Семимес остановился и подождал друзей.

– Это… удлинит наш путь, но сделает нас немного помягче, – тихо, проникновенно, словно по секрету, сказал он и снова побежал вперёд.

Мэтью взглянул на Дэниела, пожал плечами и сказал, передразнивая Семимеса:

– Это…

Семимес махнул им рукой, что означало: следуйте за мной, потом приставил палец к губам, из чего можно было заключить, что двигаться надо молча, чтобы не спугнуть кого-то. И ребятам ничего не оставалось, как идти в загадочной неопределённости, путь к выходу из которой был ведом только их проводнику. Так они пересекли густой ельник, словно склеенный из множества ершистых лапок, которыми он хватал незнакомцев за руки и за ноги, за туловище и даже за голову, пытаясь то ли что-то выведать у них, то ли предупредить их о чём-то. Конечно, предупредить. Но Мэтью и Дэниел не догадывались об этом. А когда выбрались из него… (Во всяком Мире существует нечто такое, что обладает лишь одним свойством – заставить повстречавших его на своём пути замереть в изумлении и потерять на мгновение всё, даже слова.)

Мэтью и Дэниел стояли, скорее, висели в пространстве, потому что не слышали ног под собой, и смотрели… смотрели, не веря своим глазам и не осмеливаясь… и не умея сделать и шага вперёд: перед ними вместо земли, заросшей травой, расстилалось небо, частица его, небесная поляна… Когда память вернулась к ним, они невольно стали то поднимать глаза и глядеть на небо, которое по-прежнему оставалось над ними, то опускать их и любоваться небесной поляной, словно случайно оброненной им… Два светло-зелёных неба отличались от всего остального вокруг, в том числе и от того, что было окрашено в зелёные краски, тем, что они жили в этом Мире как свет, как волны света, через которые свободно могла пролететь птица, или пропорхнуть бабочка, или пройти, не пролив ни капли крови, стрела. Два светло-зелёных неба отличались от всего другого тем, что ко всему другому можно было легко, привычно прикоснуться (не считая кусай-травы), а к ним… чтобы прикоснуться к ним, нужно было пережить необъяснимый душевный трепет…

– Это небоцвет, – поколебал своим голосом застывший восторг Семимес.

Дэниел и Мэтью будто пробудились ото сна, но небесная поляна странным образом перешла из него в явь.

– Это предел! – сказал Мэтью (душа его порывалась сказать больше, но он не сумел ещё раз переступить границу между немым восхищением и неродившимся словом).

– Мэт! Семимес! Друзья! Только что я испытал счастье! – сказал Дэниел. – Второй раз в жизни. И опять небо. Первый – когда взмыл в небо на качелях Буштунца. И вправду предел!

Семимес сел на корточки, погрузил руку в свет над землёй и осторожно погладил зелёные кудрявые головки цветков, которые можно было разглядеть под покрывалом света.

– Эти цветы называются небоцвет: они всегда цвета неба.

– Изумрудные! – прошептали губы Дэниела то, о чём он подумал.

– Что ты сказал, Дэн? – спросил Семимес.

– Вечером они будут изумрудными?

– Да, вечером, во второй половине пересудов, зелёный цвет их становится много гуще, а сами они наряднее.

– А эта небесная поляна?

Семимес усмехнулся.

– Известное дело, ведь это свет, который исходит от небоцвета. А ты угадал, Мэт: мы так и называем эту поляну – Небесная… Присядьте, друзья. Потрогайте цветы. Они нежные… как бархат.

Дэниел и Мэтью тоже сели на корточки и прикоснулись к цветкам небоцвета.

– Знаешь, о чём я подумал, Дэн?

Дэниел уловил во взгляде друга проскользнувшее смущение.

– Догадываюсь: ты хотел бы подарить букет небоцвета Крис.

– Точно. Сейчас больше всего я хотел бы увидеть Крис и подарить ей эти цветы.

– Мэт, наверно, я огорчу тебя. Эти цветы не дарят, – сказал Семимес. – Если цветок сорвать, тут же исчезнет свет, который он излучает. Сам цветок останется небесного цвета, но ненадолго: он увянет прямо на глазах того, кто срежет его. И место радости займёт печаль… Небоцвет не дарят – запомните.

– Запомнили, Семимес, запомнили. Если уж и будет Мэт небоцвет дарить, то всю Поляну одним букетом, как ты нам. Да, Мэт?

– Знаешь, Дэн, я не буду произносить вслух то, что пообещал только что себе.

– Не надо, Мэт, – грусть послышалась в голосе Дэниела: он припомнил то, что совсем недавно увидел в глазах летучей крысы.

– Смешные вы, Дэн и Мэт, Мэт и Дэн. Ну, ладно, нам надо идти: время подторапливает, а я хочу показать вам ещё кое-что. Обойдём Поляну справа. Не подумайте: никто не запрещает ходить по Небесной Поляне. Но никто по ней не ходит.

Мэтью и Дэниел всё оглядывались и оглядывались, чтобы ещё и ещё раз взглянуть на Небесную Поляну, пока лес вовсе не скрыл её от их взоров.

– Насмотрелись? – спросил Семимес, скорее не спросил, а выразил довольство тем, что угодил друзьям.

– Разве можно насмотреться на такое чудо! – сказал Мэтью.

– Мы с Мэтом, наверно, вернёмся сюда и поселимся прямо у Поляны. А ты будешь приходить к нам в гости. А когда вдоволь насмотримся на это чудо, переберёмся в Дорлиф.

Семимес рассмеялся. Потом сказал:

– Правильно вы говорите – чудо. Как думаете, какой Небесная Поляна будет через три… да нет, уже через два дня, если не считать сегодняшнего? Какой? Какого цвета?

– Какой, Семимес? – вернул вопрос проводнику Мэтью.

– И я вам не скажу. И никто не скажет. Потому что никто не знает и не может знать, какого цвета в следующем году будет небо, а значит, и небоцвет, а значит, и Небесная Поляна. Мы узнаем это в Новосветную Ночь. Вот что я вам скажу, друзья мои. Вы пришли издалека, но пришли вовремя, очень вовремя: вы увидите праздник Нового Света. Он бывает только один раз в году.

– Ты слышишь это, Мэт?! Это реальное чудо! Ведь это Новый Год! Семимес, через два с половиной дня наступит новый год, да? – Дэниел говорил так вдохновенно, как будто вдруг понял, что сделал великое открытие.

– Да, Дэн. Что же ты так разволновался?

– И никто не знает, какого цвета будет небо в новом году! Какого цвета будет Небесная Поляна!.. Никто не знает, какой свет наполнит этот Мир! Мэт! Мы с тобой увидим Новый Свет!

Семимес не до конца понимал этой восторженности Дэниела, но искренне радовался за него… и за себя: грядущий Новый Свет будет другим и для него. Много… много чего завертелось в голове у Семимеса в эти мгновения, но у него уже не было времени ухватиться за что-то конкретное и помечтать… и посмаковать мечту.

– Вот мы и пришли. Познакомьтесь. Это слузи-дерево. Здравствуй, слузи.

За болтовнёй Дэниел и Мэтью не заметили, как оказались прямо перед деревом, которое только что Семимес представил им словно человека. Строением своим оно напоминало ель, но лишь строением: оно было светлым, его ствол и ветви были бежевыми, а вместо сотен иголочек, делающих ель елью, его словно облепили сотни маленьких бабочек, которые однажды уселись на него, сложили свои светло-зелёные крылышки и забылись.

– Здравствуй, слузи-дерево! Мы друзья Семимеса: я Дэн, он Мэт.

– Какие маленькие листочки! – изумился Мэтью. – Такое высокое и ветвистое дерево и такие… игрушечные листочки! Дэн, оно всё какое-то игрушечное, оно кажется игрушечным… из-за этих игрушечных листочков. Оно будто из другого Мира!

– Мэт! – прервал его Дэниел, и в этом слышалось: «Мэт! Это и есть другой Мир!»

– Я хотел сказать, что оно будто из Мира игрушек, – объяснил Мэтью.

– Из Мира игрушек, – с наслаждением повторил за ним Семимес. – Празднично ты порадовался, Мэт. Очень празднично. Из Мира игрушек. Очень кстати сказано. Подойдите ближе, друзья. Возьмите слузи за руки. Видите? Оно хочет этого, оно тянется к вам.

Мэтью и Дэниел взяли веточки в руки и легонько покачали их.

– Они, в самом деле, как ладони: мягкие, тёплые и как будто отвечают твоей руке, – сказал о своих ощущениях Дэниел.

– Они отвечают. Слузи отвечает вам, – подтвердил Семимес. – Слузи отзывчиво как никакое другое дерево. А самое отзывчивое из них радует и веселит людей на Новый Свет. Пойдёмте – я покажу вам то, что заставило меня свернуть с тропинки и сделать наш путь длиннее.

– Разве это не Небесная Поляна?! – спросил Мэтью.

– Нет, это не Небесная Поляна. Нет, Небесная Поляна тоже… тоже, конечно. Но это не Небесная Поляна.

– И не слузи-дерево?! – удивлённо спросил Дэниел.

Семимес, подстёгнутый любопытством друзей, прибавил шагу и даже сорвался на бег.

– Быстрее!.. Быстрее!.. Уже совсем близко… Через кусты летрика самый короткий путь. Не бойтесь, это вам не кусай-трава. Летрик податливый. Стойте! Закройте глаза!

Мэтью и Дэниел переглянулись.

– Смелее! – настаивал Семимес. – Если вы закроете глаза, вам почудится, что вы идёте сквозь воду по дну озера или речки. Я всегда так делаю. Попробуйте.

– Заманчиво, – сказал Дэниел. – Рискнём?

Мэтью и Дэниел закрыли глаза и бросились… в мягкие объятия густых, пушистых зарослей летрика.

– Круто, Дэн! Я будто по макушку погрузился в реку и иду против течения… Дэн, я падаю вперёд, а поток меня держит!

– Семимес! Где ты?! Отзовись! – кричал Дэниел, тягаясь со встречным потоком и плохо слыша в его шуршании свой голос. – Куда нам плыть?

– Семимес здесь! – весело отозвался Семимес. – Плывите на голос Семимеса!

Вдруг поток оборвался, и ребята упали в траву. Семимес стоял в десяти шагах от них рядом с деревом. Он смотрел на них. Он ждал их глаз. Через мгновение его лицо просияло от удовольствия.

– Это?..

– Это лучезарное слузи-дерево, – перебил он Дэниела. Он заговорил так живо и с таким напряжением в голосе, как будто боялся, что кто-то опередит его: перехватит его слова и скажет их раньше него. – Это моё слузи. Это моё лучезарное слузи.

Точно: это было слузи-дерево. Но без подсказки Семимеса ребятам было бы трудно понять это. Всё оно сверкало мириадами маленьких игривых радуг и сотнями отсветов. Оно было словно наряжено к празднику.

– Я ждал целых три года и, наконец, дождался, – сказал Семимес, с умилением посмотрев на своё слузи-дерево.

– Чего дождался, Семимес? – как-то робко, вполголоса спросил Дэниел.

– Дождался… Дождался, когда моё слузи станет лучезарным. Оно могло и не стать. Редкое слузи становится лучезарным, очень редкое. Но я чувствовал, что моё слузи отзовётся, – глаза Семимеса открылись чуть ли не вдвое, – и откроется.

– Откроется?! – переспросил Мэтью.

– Откроется. Для праздника. Для Нового Света… Посмотрите-ка друг на друга. Видите, как блестят ваши глаза? Как радуются ваши души? Эту радость подарило вам моё слузи.

– Так оно и есть, Семимес, – сказал Мэтью.

Но Семимес видел, что его друзья не всё понимают, что слово «откроется» привело их в замешательство.

– Слузи не часто встретишь в наших местах. А найти в конце года лучезарное слузи стоит тысяч и тысяч шагов по лесным тропкам и дремучему бездорожью. А иной раз ничего не стоит, кроме одного везения.

– А тебе с твоим слузи повезло? – спросил Мэтью.

– Да, мне повезло, что я повстречал слузи-дерево. Но это был не конец года, и моё слузи не было лучезарным. И только пять дней назад (через три года после этой встречи!) я понял, что мне повезло, очень повезло. А все эти годы (целых три!) я просто мечтал, что однажды моё слузи станет лучезарным… и займёт место на площади Дорлифа… напротив славных дорлифских часов. Ведь тогда лучезарное слузи-дерево, которое отыскал Семимес, стало бы Новосветным Деревом Дорлифа… Это так. И тогда в воздухе Дорлифа витало бы имя…

– Семимес?! – окликнул его Дэниел, заметив, что тот погружается в себя.

– Что? – встрепенулся Семимес. – Что, Дэн?

– Теперь твоё слузи станет Новосветным Деревом и будет возвышаться над Дорлифом?

– Нет! – вскрикнул Семимес, казалось, неожиданно даже для самого себя. Но тут же вспомнив, что он стоит рядом со своим слузи, почти шёпотом сказал, исправляя ошибку (хотя и делая это, в некотором смысле, странным образом): – Тише! Не кричите! Не пугайте слузи. Оно не привыкло к крикам.

Дэниел и Мэтью, не сговариваясь, промолчали, чтобы не обидеть увлёкшегося парня.

– Пять дней назад я обнаружил, что моё слузи стало лучезарным. Не раздумывая, я отправился в Дорлиф, чтобы объявить об этом событии. Но дорога до Дорлифа не так коротка, чтобы хоть одно сомнение не закралось в твою душу, если она такой же неисправимый завсегдатай перепутья, как брюхо Спапса – «Парящего Ферлинга». Я… не пошёл в Управляющий Совет. Я… – Семимес снова запнулся. – Я решил выждать… Спустя день Спапс, двоюродный племянник Фрарфа, хозяина «Парящего Ферлинга», нашёл лучезарное слузи-дерево. Не моё – другое. Само разрешилось, и с меня спал груз сомнений.

– Его и наряжать не надо, так оно красиво, – заметил Дэниел.

– Будь моя воля, я бы его не наряжал, – сказал Мэтью. – Другое дело ёлку нарядить. Была ёлка – стало Новосветное Дерево.

Слова Мэтью развеселили Семимеса. Он рассмеялся и замотал головой.

– Зачем же ёлку наряжать?! Какое же из ёлки Новосветное Дерево?! Придумщик ты, Мэт. Ёлка не открывается. И никакое другое дерево, кроме слузи, не открывается. Ёлку нарядить!.. А слузи, лучезарное слузи, я бы тоже не наряжал. И не стану наряжать… моё слузи, коли оно само поменяло повседневную одежду на праздничный наряд… А другим нравится наряжать. В Дорлифе всякий год Новосветное Дерево красиво. Отец говорил, что оно самое красивое во всей округе. У него есть любимые шары на Новосветном Дереве: тёмно-лиловый и оранжевый в слезинках. Я обязательно покажу их вам. Привлекательные шары. Очень привлекательные. Сами увидите.

– Семимес, а когда будут устанавливать Новосветное Дерево? Ты говорил, до праздника осталось меньше трёх дней, – поинтересовался Мэтью. – Или уже?

– Я же вам сказал: само разрешилось. Оно уже стоит на площади, то самое слузи, на которое наткнулся счастливчик Спапс. В тот же день слузи доставили в Дорлиф и ночью установили на площади. Так заведено: люди не могут проявить равнодушие к тому, что слузи открылось. Однако ж я тебя немного поправлю, Мэт: устанавливают не Новосветное Дерево, устанавливают слузи-дерево, лучезарное слузи. А вот когда оно возвысится над Дорлифом и когда его нарядят, его уже не назовёшь иначе как Новосветное Дерево. Однако, по торопливости языка, люди говорят и так и этак.

– А наряжаете за сколько дней до праздника? Как у вас заведено? – спросил Мэтью.

– В последний день года, не раньше и не позже. К Новосветной Ночи. Наряжальщики из команды Суфуса и Сэфэси хлопочут с этим. Они молодцы, эти наряжальщики: они превращают украшение слузи в настоящее представление. И можно сказать, что с этого момента начинается праздник. Детвора приходит в восторг от этого действа.

– Суфус и Сэфэси… – с чувством произнёс Дэниел эти два слова, два имени. – В этом что-то есть. Суфус и Сэфэси… Такая мысль пришла мне в голову… боюсь сказать: вдруг в этом есть что-то неправильное, в том смысле, что у вас так не заведено.

– Нет уж, Дэн, признавайся, раз заикнулся, – потребовал в шутку Семимес, как бы в шутку (настоящее любопытство разожгли в нём глаза Дэниела).

Дэниел замялся в нерешительности, потом сказал:

– Я лучше сначала покажу.

– Не мнись, Дэн, здесь все свои, – подначивал Мэтью друга, хотя это был тот редкий случай, когда их мысли не пересеклись.

– Ладно, друзья, – с этими словами, Дэниел открыл поясной кошелёк, вынул из него Слезу и поднял перед собой: Слеза на его ладони переливалась бирюзовыми и зеленоватыми волнами. – Суфус и Сэфэси… Я бы назвал Её так… не знаю почему.

– Браво! – воскликнул Мэтью.

Семимес смекал полмгновения, в которое уложилось «бра», произнесённое Мэтью. Второй половины, которая совпала с «во», ему хватило на то, чтобы ошарашенным сесть, вернее, плюхнуться на землю.

– Семимес! – два голоса, прозвучавшие разом, попытались удержать его на ногах, но опоздали.

– Я… я просто споткнулся… о бугорок, – спотыкаясь, пробормотал Семимес, даже не ища глазами то, что можно было бы пнуть в подтверждение своих слов.

Друзья подали ему руки и быстро вернули его в прежнее положение.

– Дэн, первым делом спрячь Слезу обратно в кошель, – проскрипел взволнованным скрипом Семимес. – Там Ей будет много безопаснее, чем… чем на сквозняке.

– На каком сквозняке? Здесь безветренно, Семимес, – сказал Мэтью, пожимая плечами.

Семимес бросил на него строгий взгляд, а за ним – такие же слова:

– Сквозняки разные бывают, Мэт. Порой невидимые взгляды пронзают нас до самой души.

– Да, Семимес, – согласился с доводом проводника Дэниел и убрал Слезу. – Я же предупреждал, что…

– Нет-нет, мой друг. Нет ничего неправильного в мысли, которая залетела тебе в голову. Дать имя Слезе… – Семимес будто подавился внезапным чувством и не мог продолжать.

– Я рад, что в моей выдумке нет ничего неправильного.

– Подожди, Дэн, подожди! Перестань сновать между мной и моей мыслью, а то она потеряется и не вернётся, и все мы собьёмся с толку, – Семимес обхватил голову руками, чтобы собраться с мыслями. – Дать имя Слезе – это правильно, очень правильно. Но вот что я вам скажу, друзья мои: так не заведено в Дорлифе, отчего-то не заведено… Я думаю, Дэн…

Дэниел и Мэтью замерли в ожидании: они не хотели сновать между Семимесом и мыслью Семимеса.

– Я думаю, Дэн, – в эти мгновения Семимес подумал, что чьей-то Слезе можно было бы дать… бархатное имя, такое же бархатное, как и её домик. Неплохо жить в бархатном домике Слезе с бархатным-бархатным именем. Очень неплохо. – Я думаю, Дэн, что ты можешь дать имя своей Слезе… Суфус и Сэфэси… Суфус и Сэфэси… Что? Брат и сестра. Чудные люди. На Новый Свет они… погружают всех дорлифян и гостей Дорлифа в настоящую сказку. Недаром люди выбрали их в Управляющий Совет, очень недаром. А прелестная Лэоэли передала им свою бесценную находку, Слезу Шороша, тем самым выразив им привязанность своего сердца и возложив на них бремя Хранителей. И это – вопреки тому, что её родной дед, Фэрирэф, тоже член Управляющего Совета да вдобавок ещё и знаменитый человек – творец дорлифских часов… Но вот не Хранитель.

– Понятно, – сказал Мэтью.

– Нет, Мэт, ничего не понятно… Ничего не понятно… Фэрирэф был для Лэоэли вместо отца, заботился о ней, как мало кто заботится о своих чадах, и оберегал её втрое… после того, как его сын Рэфэр, отец Лэоэли, вместе с её матерью (не помню, как её звали) ступили на выступ-призрак… Почему заботился? Он и сейчас заботится. И его жена Раблбари заботится о своей внучке. Лэоэли было восемь лет, когда погибли её родители. А мне семь, а в память врезалось… врезалось, как что-то смутившее души дорлифян и отмеченное загадкой… Ничего не понятно…

Семимес замолчал. Благодаря этому молчанию все трое вновь вернули свои взоры к лучезарному слузи-дереву…

– Отец, верно, заждался меня. Пойдёмте домой. Попрощайтесь молча с моим слузи, и снова в путь.

Семимес прислонился щекой к веточкам своего слузи, усыпанным хрустальными бабочками, и, что-то прошептав, отошёл в сторону. И Дэниел, и Мэтью тоже что-то сказали слузи на прощание…

– Так… В каком направлении идти? По-моему, я окончательно запутался, – признался Дэниел.

Мэтью огляделся и уверенно сказал:

– Дорлиф в той стороне.

– Вот так так! Вот так Мэт! – на высокой ноте проскрипел Семимес. – Дэн! Если с Семимесом что-нибудь случится, пусть место проводника займёт этот дошлый парень. А тебе, Мэт, я скажу так: ты себя показал, но это ничего не меняет.

– Ничего не меняет?! – в недоумении повторил Мэтью.

– Ровным счётом ничего, Мэт. Пока проводник здесь Семимес.

Дэниел и Мэтью переглянулись, ища в глазах друг друга выход из положения.

– Друзья мои, я же пошутил, – поспешил объясниться Семимес, видя, что обескуражил своих подопечных. – А ты, Мэт, вправду молодец: не потерялся в новом лесу. Чтобы в новом лесу не потеряться, особое чутьё иметь надо. Стало быть, оно в тебе есть. Но вот что я вам скажу: в Дикий Лес, что по ту сторону от Дорлифа, не суйтесь. В нём и чутьё не подмога. Туда даже лесовики не ходят. Непостижим и страшен Дикий Лес – с ним не поладишь. Так и живём сотни лет: Дорлиф – сам по себе, а Дикий Лес – сам по себе. Рядом, но врозь. А про Фэдэфа не знаю, быль это или сказки, что Дикий Лес отпустил его. Никого не отпускал ни до него, ни после него… ни из смельчаков, ни из глупцов. Я однажды спросил отца об этой легенде. Он сказал одно: «Время всё откроет, сынок»… и глаза опустил. Что-то он прячет.

Даже от меня прячет. Знание какое-то прячет… Ну, а теперь пора. Следуйте за Семимесом.

Путники отдалились всего на три десятка шагов, когда Семимес услышал за спиной своё имя, как-то неуверенно произнесённое Мэтью.

– Семимес?

– Спрашивай. Ведь для этого ты окликнул меня, – на ходу, не оборачиваясь, сказал Семимес.

– Об этом нетрудно догадаться. А вот скажи-ка, о чём именно я хочу тебя спросить.

– О лучезарном слузи, – не раздумывая, ответил Семимес.

– Точно! Как ты догадался, проводник?

– Особое чутьё, – ответил за проводника Дэниел.

– Не чутьё, а уши и глаза. Ну, слушайте, а то я было начал, да прелестная Лэоэли меня с пути сбила.

– Видно, она и в самом деле так прелестна, коль такого упрямого проводника с пути сбила, – сказал Дэниел.

– Видно, видно. Увидишь ещё, Дэн. И сам решишь, так ли она прелестна… чтобы ещё раз захотеть увидеть её. Ну, слушайте. Слузи, как и все деревья, держат листву триста двадцать дней, а в Новосветную Ночь разом сбрасывают её, чтобы уступить место зачаткам новой. И лишь редкие слузи поступают по-другому. За семь-восемь дней до Новосветной Ночи они сбрасывают не листочки, а лишь их зелёный цвет, который спархивает сотнями теней во мраке и растворяется в воздухе. Листочки становятся словно хрустальными. Так слузи открываются. Это ты хотел узнать, Мэт?

– Точно, Семимес.

– «Откроется?!» – Семимес передразнил недавнее удивление Мэтью.

– Точно, Семимес.

– Слузи открываются, а свет одевает их в праздничные наряды. Только на седьмой-восьмой день после прихода Нового Света лучезарные слузи сбрасывают свои хрустальные листочки… Но в конце следующего года моё слузи уже не станет лучезарным. Может быть, больше никогда не станет. Оно будет таким, каким было прежде, каким я повстречал его три года назад… Никто никогда не видел, чтобы одно слузи открылось дважды.

«Дорога до Дорлифа не так коротка, чтобы хоть одно сомнение не закралось в твою душу, если она такой же неисправимый завсегдатай перепутья, как брюхо Спапса – „Парящего Ферлинга“… Друзья, один из которых недавно изрёк это, шли по той самой дороге от лучезарного слузи-дерева к Дорлифу: сначала через заросли летрика, окружавшие слузи, потом по извилистому коридору, который среди густолесья различал лишь Семимес, и только потом – по тропинке, которая не оставляла сомнений в том, что её протоптали человеческие ноги.

Семимес шёл скоро, отчуждённо, то ли сопя, то ли шепча что-то себе под нос, и в этом свистяще-шипящем шлейфе то и дело слышались „с-с“ и „ф-ф“, „ф-ф“ и „с-с“, будто шлейф этот цепляли ветки, растягивали его и упускали. И в этом „с-с“ и „ф-ф“, „ф-ф“ и „с-с“ было что-то знакомое Дэниелу и Мэтью.

– Суфус и Сэфэси. Не простых людей ведёшь ты нынче в Дорлиф, Семимес. Суфус и Сэфэси. Эти славные имена, едва коснувшись ушей одного из пришлых, кои увязались за тобой, тут же оказались в его кошеле. Будто ненароком попадает в него всё лучшее, всё самое правильное. Слеза… вопреки желанию его деда, его покойного деда, покоится в этом самом сокрывалище правильностей. Покойно ли Ей там, коли пришлые сами не ведают, куда и зачем идут? Или ведают?.. Слово… от которого зависят судьбы многих, соскочило не с его языка (того звали… Нэтэн, а не Дэнэд… и, уж точно, не Дэниел), а упало в его… карман. Одна правильность покоится в его кошеле, другая правильность покоится в его кармане – какая разница?.. большой разницы тут нет… И вот Суфус и Сэфэси. Как он: „Суфус и Сэфэси… В этом что-то есть“. Известное дело, что-то есть. Известное дело, что-то правильное есть, очень правильное. Как он: „Такая мысль пришла мне в голову… боюсь сказать: вдруг в этом есть что-то неправильное…“ Суфус и Сэфэси… Если бы неправильное, не подбирался бы так ловко. Если бы неправильное, не упрятывал бы в своё сокрывалище. Как он: „Суфус и Сэфэси… Я бы назвал Её так… Не знаю почему“. Всё ты знаешь, парень. А второй-то пришлый… Как он ему: „Бр…“, „Бр…“ Не помню, что точно гаркнул он ему, да так весь и просиял: смекнул, где что лежать должно. Есть у тебя чутьё, парень… Суфус и Сэфэси… Не простых людей ведёшь ты нынче в Дорлиф, Семимес. Как бы не попали в их сокрывалище все твои правильности, все, которые ты так любишь. Как бы не отняли они у тебя всю твою славу.

Вдруг Семимеса обожгло это ниоткуда взявшееся слово, это нелепое слово.

– О! Что ты?! Что ты несёшь, Семимес?! Очнись! Очнись! Какие твои правильности?! Какая ещё твоя слава?! Давно ли ты бежал прочь от Зеркальной Заводи? Ты сбоку! Сбоку! Ты корявый!.. Правильности для правильных – не для корявых! Наряженное слузи – для правильных, на площади! Для тебя – твоё слузи, в лесной глуши! Ты сбоку!.. Суфус и Сэфэси… Почему ты… почему ты, Семимес, не сказал, что у Слезы должно быть имя? Ведь это так правильно. Ведь у тебя есть имя – Семимес, сын Малама. Ты корявый, корявый!.. Суфус и Сэфэси… Суфус и Сэфэси… Что ты мечешься, коря… Что ты мечешься, Семимес?! Не надо! Не кусай себя больнее кусай-травы! Пришлый ничего не придумал. Это ты произнёс: Суфус и Сэфэси. Он лишь ухватил… похожесть. Он лишь ухватил похожесть одной красоты на другую, похожесть красоты перелива Слезы на красоту перелива этих двух имён – Суфус и Сэфэси… Но у другой Слезы может быть не кожаный домик, вовсе не кожаный, а бархатный, из лилового бархата. У другой Слезы может быть другой перелив. Красота Её перелива может быть похожа на красоту перелива другого имени. Надо только ухватить эту похожесть, как это сделал пришлый. И тогда одна красота дополнит другую… или скажет про другую… ведь имя говорит и звуком ласкает слух, а перелив Слезы ласкает взор. Надо только ухватить… Суфус и Сэфэси… Где ухватить… где услышать это бархатное имя?.. Что за слово прошмыгнуло среди прочих твоих слов, Семимес? Ты было ухватил его и… и что?.. и сам испугался его… Вспомнил! С-с… Не бойся, Семимес! Не бойся – скажи его! С-слава. Что ты?! Что ты, Семимес?! Ты сбоку, сбоку! Какая у корявого слава?! Суфус и Сэфэси… Слава… Суфус и Сэфэси – имя Слезы пришлого. Слава… как имя… как имя имени. Был… Семимес корявый – стал… Семимес Славный. Где? Где ухватить это имя?.. Ухватить… Ухватить… Суфус и Сэфэси… О!.. Если бы Семимес…

Вдруг воздух прорезал знакомый скрип:

– О!.. Если бы Семимес был целым человеком, он бы сказал, что не станешь другим, если не станешь другим.

Никто не знал, выпустил ли Семимес на волю очередную очень правильную мысль, очнувшись и вспомнив о своих друзьях, или ей стало так тесно и душно среди других его измышлений, что она сама вырвалась из их объятий. На этот раз, услышав подсказку интуиции, Мэтью и Дэниел не перекинулись взглядами. Сделай они это, они тут же покатились бы со смеху (потому что увидели бы в глазах друг друга сильное желание покатиться со смеху) и этим не на шутку обидели бы своего проводника. Сделай они это, они бы не только обидели своего проводника, они бы нажили врага, на время или навсегда, так сильны были его переживания, так страстны были его сомнения. Но что-то удержало их от этого. Каждый из двоих постарался отвлечься от этой душещипательной аксиомы, как мог. А через несколько мгновений, на их счастье, перед ними нарисовался не однажды виденный в прошлой жизни просвет – конец леса. Лес Садорн вот-вот останется позади… Ещё немного – и останется позади… А впереди?..