Слёзы Шороша Братья Бри

– Кха!

Все вздрогнули и невольно повернули головы на Семимеса – это он поперхнулся, да так громко, что всех напугал.

– Верно, словом подавился, сынок? – спросил его Малам, заметив, что тот в это самое время ничего не жевал, а со вниманием слушал, да с таким вниманием, что не заметил, как истыркал пальцем свой кусок запеканки.

– Да, отец, корявырем подавился. Корявырь меня по голове ударил, и ум из неё вон выскочил.

– С каждым бывает, сынок. Откашляйся получше.

– С каждым бывает, – повторил Семимес и принялся старательно откашливаться: – Кха! Кха!

– Лэоэли, вижу сказать ты что-то желаешь, – вернул всех Малам к главному разговору.

– Про тот волос. Фэрирэф дал мне его вместе с серебристым пёрышком… чтобы я Дэну подарила.

– Вот это пёрышко, – Дэниел показал его, достав из-за ворота рубашки. – А эту цепочку мне Фелтраур дал, знахарь из лесовиков. Он и открыл нам с Лэоэли секрет волоса.

– Стало быть, волос корявыря ты у лесовиков оставил… чтобы Повелитель Тьмы путь Слова, хранимого тобой, проследить не мог? – спросил Малам, желая укрепиться в своей догадке.

– Да.

– Тогда покойны мы можем быть: лесовики умеют и сами от сторонних глаз укрыться, и волос до поры схоронят.

– Только как волос корявыря у Фэрирэфа оказался? – вслух задался вопросом Мэтью.

– Нетрудно догадаться, Мэт, – ответил Малам. – Тот человек, что Суфуса и Сэфэси жизни лишил посредством кинжалов-призраков, кои вручить ему мог лишь Повелитель Тьмы, передал Фэрирэфу волос, вместе с наставлением от своего хозяина. Фэрирэф же, приняв волос и наставление, человека этого убил, чтобы некому было на его предательство указать… Выходит, перехитрил нас Повелитель Тьмы… Заветным Словом он овладеть жаждет любой ценой, ибо в нём последняя надежда людей на спасение. Дэн, скажи-ка нам, при тебе ли нынче Слово. Не обронил ли где его?

– У меня, Малам. И Слово, и Слеза у меня.

(Так жадно посмотрел на Дэниела Семимес, будто захотел съесть его вместо своего изуродованного куска запеканки, и подумал: «А ведь я с этим парнем от самого леса топал». И если бы кто-то поймал в эти мгновения взгляд его глаз, ни за что бы не подумал, что ум выскочил вон из его головы).

– Ну, коли так, не всю битву проиграли мы. Но впредь всем нам предусмотрительнее следует быть. Та-ак, – Малам оглядел всех, кто сидел за столом. – Коли обмолвился я о Слове заветном при тебе, дорогая Лэоэли, прошу тебя хранить это знание в тайне.

– Я буду, Малам.

– Одного не могу понять: что же подтолкнуло уважаемого всеми Фэрирэфа к предательству? – сказала Фэлэфи.

Дэниел молчал. Он даже не поднял на неё глаз.

– Я скажу, – начала Лэоэли. – Он мой дедушка, и я должна сказать… Не Фэрирэф создал дорлифские часы.

– Как же так?! – изумилась Фэлэфи.

– Кто же? – спросил Малам, нахмурившись.

– Пришлый художник, который тридцать лет назад тайно жил в его доме, – поторопилась ответить Лэоэли. – А тот, кого мы называем Повелителем Выпитого Озера или Повелителем Тьмы, как-то разузнал об этом.

– Через тридцать лет этого художника вобрал в себя Повелитель Тьмы, – добавил Дэниел.

– Знаем-знаем, – сказал Малам. – Стало быть, через эти часы Повелитель и обрёл власть над Фэрирэфом. Горький нам всем урок, дорогая Фэлэфи.

– Горше не бывает, – сказала в ответ Фэлэфи, вспомнив о Нэтэне, и все, кто был рядом с ней, поняли это по глазам её (разве что Семимес, продолжая пережёвывать слова Малама, сказанные чуть раньше, не заметил её особого чувства).

– Фэлэфи, Малам, мне вот что в голову пришло, – начал Мэтью. – Дорлифяне не сегодня-завтра заметят исчезновение Фэрирэфа. Кто-то должен им всё объяснить. А как они на Лэоэли смотреть будут, если правду узнают?

– Толковый вопрос, Мэт, – заметил Малам. – Требует толкового же ответа. И ответ на него откладывать на завтра мы не станем.

Фэлэфи поднялась.

– Правду людям скажем. Завтра же соберём сход, и я скажу, что Фэрирэф на Перекрёсток Дорог ушёл, по своей воле. Другую часть правды, о предательстве его и о часах, пусть дорлифяне узнают, когда одолеем мы Повелителя Тьмы. Теперь же умолчим мы о ней, дабы не заронить в наших людях смятения.

– Я бабушке ничего не смогу сказать.

– Не беспокойся об этом, Лэоэли. Я сама с Раблбари поговорю. Но всей правдой ранить её сердце не стану – не перенесёт она всей правды.

Малам тоже встал.

– Фэлэфи, дорогая, позволь мне дополнить слова твои, подсказанные добрым чувством, и пояснить кое-что нашим новоиспечённым дорлифянам, Дэнэду и Мэтэму… Что есть, то есть: предал Фэрирэф. Но, думаю, и понял он что-то впоследствии, коли отдал себя на суд Перекрёстка Дорог. Уходом своим он показал людям, что совершил нечто очень плохое для Дорлифа и дорлифян. Недаром в законе «О запрете выхода на Путь» сказано, что Хранитель может выйти на Путь по воле своей, а не по поручению Управляющего Совета лишь в единственном случае: если совершил он нечто очень плохое для Дорлифа и дорлифян и выбирает меж судом людей и судом Перекрёстка Дорог второй. Закон же «О Хранителях» даёт Хранителям и только им в том же случае право выбора меж судом людей и судом Перекрёстка Дорог. И, ежели Хранитель выбирает суд Перекрёстка Дорог и ступает на Путь, люди не судят его, ибо ставят суд Перекрёстка выше своего суда… Значит, вправе мы пока лишь объявить об уходе Фэрирэфа на Перекрёсток Дорог и умолчать о точной причине его ухода. (Ушёл – значит, худое сделал, и пусть его Перекрёсток судит, но не мы, люди, сделавшие его избранником волею нашею). Больше того, следует нам умолчать об этом, потому как никто не должен пока знать о том, кого он предал, о наших Хранителях Слова, и о тайном задании их. На этом и закончу разъяснения мои.

После некоторого молчания, воцарившегося над столом, Фэлэфи сказала:

– Спасибо тебе, дорогой Малам. Опора на законы делает нас более уверенными в правоте своей.

– Вижу, друзья мои, никто из вас так и не притронулся к кушаньям. Опора на то, что я хозяин этого дома, даёт мне полное право просить вас не перечить мне и теперь же потрафить доброму голоду. Доброго вам голода!

– Доброго голода! – сказала Фэлэфи и вслед за ней остальные.

…Вторую половину пересудов Дэниел, Мэтью и Семимес просидели в гостиной у камина, отдавая (по совету Малама) свою печаль огню. Поначалу два друга пытались разговорить своего проводника, припоминая моменты первого дня их знакомства и похода от пещеры Одинокого в Дорлиф, которые запали в их души. Но в ответ они слышали лишь новые присказки Семимеса, звучавшие как заклинания: «Помнил, да забыл», «У меня с головой худо», «Ум из головы вон выскочил», и в конце концов отказались от болтовни вовсе…

Вовсе, да не вовсе. Раз, потом ещё раз, и ещё раз полумрак, убаюканный трескучим шёпотом горевших полешек, тихо проскрипел знакомым скрипом:

– Если бы… если бы… если бы…

Мэтью, подстрекаемый мыслью, что проводник их вспомнил себя прежнего, спросил:

– Если бы Семимес был целым человеком… да, Семимес?

Семимес пристально посмотрел на него, оценивая, напросился ли этот парень на строгое «Э, не надо так!», и, рассудив, что не напросился, сказал:

– Если бы Семимес был… Семимесом, он бы жил с отцом в своём деревянном оранжевом домике… у него бы была своя комнатка с дверью и окошком… он бегал бы в лес по грибочки и удил бы в речке рыбку… ел бы эту… морковно-грибную запеканку, окунал бы в сметану морковные котлетки и лакомился ими… он бы сам потрошил леща, потом жарил бы его, потом потчевал бы хорошими кусами жаркого свой добрый голод и добрый голод отца и тёти Фэлэфи. И отец не обижал бы его за то, что ум выскочил вон из его головы.

– Насчёт ума не горюй, друг: Фэлэфи вернёт тебе ум в голову. Да, Дэн?

– Да, Мэт, очень вернёт, как сказал бы один наш знакомый проводник, – ответил Дэниел, поглядывая на Семимеса.

– Тётя Фэлэфи, – проскрипел Семимес, – придёт через три дня… и снимет с меня колдовство… слой за слоем… и откроется…

При этих словах лицо его искривилось и стало страшным и чужим, совсем чужим, будто огонь в топке камина, услышав его слова, вырвался наружу и в один миг сжёг кокон, который облепил его лицо, причинив Семимесу нестерпимую боль.

– Семимес! – вскричал Дэниел, чтобы прогнать то, что увидели его глаза.

Семимес вздрогнул, и обожжённые нервы его лица будто снова спрятал возродившийся кокон.

– Пойду в свою нору, – натужно проскрипел он, заставляя себя быть Семимесом, встал и, поначалу немного пошныряв в поиске выхода из гостиной, нашёл его.

Долго ещё домик на окраине Дорлифа не впускал своего привычного ночного постояльца – сон. Место ему не хотели уступать дождавшиеся своего часа задушевные разговоры, сокровенные мечты и думы…

Дэниел и Мэтью словно вернулись в детство: Дэниел увлечённо рассказывал, а Мэтью заворожённо слушал. Только это были не выдумки, а правда, похожая на них: о пещере, в красных стенах которой сокрыты окна в Мир Яви и в Мир Духов; о голубом городе посреди разноцветной каменной долины, освещённом единственным на все улицы и даже на всю округу большущим жёлтым фонарём, который никогда не гаснет; о потерявшихся в его свете дне и ночи, которые не могут найти своё время и место; о комнате, спрятанной за зеркалами, в которых ты увидишь себя дважды, до и после встречи с камнями, комнате, где камни и люди разговаривают меж собою и понимают друг друга; о качелях, которые отрывают тебя от земли и вверяют пространству, зависшему между небом и небом; о знахаре Фелтрауре, несущем на себе бремя хранителя жизни, которой давний предок его не дал угаснуть навеки на огромном шаре с именем Фаэтр, где поднялся голубой город Палерард; о дворце Правителя Палерарда, смотрящем на окаменелого ферлинга, некогда прилетевшего из другого Мира; об эфсурэле, даре каменной долины палерардцам, камне, превратившемся в плод, напитанный жизненными силами; о новых друзьях Дэниела: Озуарде и Лефеат, Эфриарде и Эстеан…

«Если бы Семимес был Семимесом…» Магия этих слов до самого утра не отпускала Семимеса из вожделенного мира, прираставшего всё новыми и новыми картинками. «Если бы Семимес был Семимесом, первым делом он бы перенёс полки с деревянными грибочками из гостиной в свою комнату и вечерами, перед сном, зажигал бы свечу и любовался ими… он бы подсказал этим двум насмешливым чужакам подумать о собственных жилищах, а комнаты… комнату Мэта он бы держал для добрых гостей, вроде Лэоэли, комнату же Дэна – для сушки грибочков, наношенных впрок из лесу… он бы сработал два десятка клеток и развёл бы кроликов, чтобы на столе всегда было вдоволь сладкой крольчатинки… иной раз он бы сам выбирал пару кроликов, свежевал бы их, потом тушил бы мясо в козьем молоке и потчевал бы им зазванную в гости добрую Лэоэли…»

Малама ворочали с боку на бок две тяжкие думы. Первая – о Семимесе, дорогом сыне его. Не один раз припомнил он в эту ночь, какими глазами посмотрела на него Фэлэфи, когда руки её коснулись колдовского кокона, обвившего голову Семимеса. В глазах её была тогда не только тревога, но и испуг, который не смогла она спрятать от Малама, так неожидан был испуг этот для неё самой… «Что же стряслось с тобой, сынок? Никогда доселе, даже в тот час, когда добрый голод твой начинал серчать, не ставил ты кусок жареного леща впереди своего вороного. А ведь нынче ты даже не остановил своего взгляда на полках с дорогим твоему сердцу конём, не сказал ему ласкового слова и не погладил его по гриве. Что же стряслось с тобой, сынок?.. Не упрекаю тебя я: ты был ранен, силы оставили тебя, рассудок твой покосился и ослабел. И говорю я: доброго голода тебе, сынок, кушай на здоровье. Но в то же самое время в растерянности пребываю я… из-за бесчувствия твоего по отношению к вороному. В растерянности пребываю, несмотря на то, что дорогая наша Фэлэфи сулит освободить твой разум от кокона, потому как видел я: не выявил ты рвения помогать ей в этом, напротив, намерение оттянуть час избавления отчётливо выдал ты. Не понимает этого голова моя, и не приемлет душа моя. Воля же твоя, сынок, нужна нынче Дорлифу, как и воля каждого дорлифянина, дабы противостоять воле Повелителя Тьмы».

Вторая дума Малама была о зле, которое заключено было в том, кого люди называли Повелителем Тьмы, в том, кто прежде звался именем Зусуз. «Проникни в суть и подчини», – твёрдо сказал юноша, когда пришло время назвать девиз, что поведёт его по жизни. Это был Зусуз. Теперь, когда с тех пор минуло больше тысячи двухсот лет, и Зусуз обрёл огромную силу и власть, девиз этот означал одно – стремление к безграничной власти. «Спасти людей, по предсказанию Фэдэфа, может лишь Слово, Хранителям которого открыл я двери своего дома. И среди них тот юноша, что пригрезился мне однажды во сне в детстве моём. Не ведал я в ту пору о том, зачем он явился, но лик его запомнил на всю жизнь. Без сомнений, это был лик Дэнэда. Значит, неслучайно девяносто три года назад пришёл я в стёртый Шорошом Дорлиф. И неслучайно юноша этот из Нет-Мира, внук дорлифянина, вернулся на землю предков своих. Суждено было нам сократить немыслимое расстояние, разделявшее нас, и встретиться. А это означает, что обязан я подсказать что-то Дэнэду и его друзьям. Но что?..» Так думал Малам, пока не погрузился под утро в Мир Грёз…

Его разбудил какой-то стук… топот за дверью… непонятная беготня… Беготня то стихала, то усиливалась…

– Никак Нуруни в дом пробралась? – заговорил он сам с собой. – Шарахается бедная, места себе не находит. Верно, двери забыл затворить, и ту, и эту.

Малам поднялся с постели и выглянул в коридор. Из кухни выскочил Семимес. В руках у него была полка с деревянными грибочками из гостиной. Увидев отца, он остановился и проскрипел:

– Доброе утро, отец.

– Доброе, сынок. Решил грибочки к себе перенести?

– Да. Пускай теперь в моей комнате постоят. Я перед сном свечу зажгу и любоваться на них буду. Так ум ко мне в голову быстрее вернётся.

– Вороного тоже намерен взять?

– Нет. Лошади пусть остаются там, где теперь стоят.

– Сынок, помнишь ли ты коня, что Савасард на Новый Свет тебе подарил?

– Помнил, да забыл, когда меня корявырь по голове ударил, – без запинки ответил Семимес и побежал дальше.

Малам покачал головой, но ничего не сказал на это. Главное, что Семимес оживился. Глядишь, время пройдёт, и себя прежнего вспомнит, и вороному вновь в его душе место отыщется.

Перенеся три последние полки, Семимес подошёл к отцу. Тот уже растапливал на кухне камин.

– Отец… – начал Семимес и приостановился.

Малам повернулся к нему.

– Я очень желаю с тобой в лес по грибы пойти.

– Что же не пойти, сынок, – обрадовался Малам. – Вот малость окрепнешь, и сходим.

– Отец… я сегодня желаю с тобой в лес по грибы пойти.

– Сегодня?

– Сейчас.

– …Что же, сынок, нынче и сходим. Только вот в лавку за хлебом да за лепёшками сбегаю. А ты поешь пока.

– Доброе утро, Малам, Семимес! Доброе утро! – сказали Мэтью и Дэниел.

– Доброе, – ответил Малам.

– Доброе утро, гости, – проскрипел Семимес.

– Какие же они гости, сынок, – поправил его Малам (в голосе его послышалась строгость). – Они что ни на есть свои, домашние.

– Помнил, да забыл, отец, – поспешил оправдаться Семимес. – У меня с головой опять худо.

– А я шум услышал, подумал, тут другой гость – Гройорг-Квадрат, – сказал Мэтью.

– И я сразу Гройорга вспомнил, – сказал Дэниел.

– Рано Гройоргу являться: в пути он пока, и наш дорогой Савасард с ним, – ответил ребятам Малам.

– Мы нынче по грибы идём, – как-то обидчиво сказал Семимес.

– Хорошая мысль! – обрадовался Мэтью. – Пусть мои ноги вспомнят, для чего они нужны, а то совсем обленились.

Семимес глянул на Мэтью, потом на Дэниела.

– Э, не надо так. Я с отцом в лес иду, а он со мной идёт. Дэн, ты давай дома сиди – Слово охраняй. А ты, – Семимес даже не назвал Мэтью по имени, – Дэна охраняй. Вам с эдаким Словом никак в лес нельзя, а то эти… корявыри по голове ударят, как меня, и Слово заберут.

Косого взгляда его и тона, который, при всём желании, нельзя было принять за дружеский, было достаточно, чтобы и Мэтью, и Дэниел, и Малам растерялись. Заминку в разговоре, который никто не знал, как продолжить, нарушил морковный человечек, как-то вдруг не по-утреннему сникший.

– Сынок, покорми ребят и сам поешь. Да для свежих хлебцев доброго голода оставьте, я вмиг обернусь. Дэнэд, Мэтэм, друзья мои, вы за время завтрака решите сами, пойдёте ли с нами за грибами или другое занятие найдёте.

– Э, коли за Слово не боитесь, ступайте с нами, – потупив глаза, проскрипел Семимес и принялся хлопотать с завтраком.

Мэтью с Дэниелом направились в комнату воды и мыла. Это был удобный манёвр для того, чтобы на время, как бы выразился Малам, увеличить расстояние между ними и их проводником и прийти в себя.

– Не бойся, парень, – проскрипел Дэниел на манер Семимеса, – вспомнят твои ноги, для чего они нужны, очень вспомнят.

– И что же ты придумал, проводник?

– Что бы я ни придумал, ты ведь со мной? Правда, Мэт? – уже своим голосом сказал Дэниел, чтобы скрипом не покоробить присловье друга.

– Точно, Дэн.

– Давай зайдём за Лэоэли и на весь день махнём на озеро. Её лучшее воспоминание детства связано с озером Верент.

– А наше – с Нашим Озером, – добавил Мэтью.

– Да. Там я хотел однажды поймать пёрышко, а вышло наоборот.

– Ладно, пойдём в трактир… этого, – сказал Мэтью, и, развеселясь, друзья пошли на кухню, где Семимес уже накрыл стол: вывалил из сковородки только что подгоревшие вчерашние лепёшки, поставил сметану и черничное варенье и три чайные чашки.

Возня на кухне заметно смягчила его настрой.

– Доброго вам голода, Дэн и Мэт! Садитесь и кушайте. Чуток доброго голода оставьте на потом: отец свежих хлебцев из лавки принесёт.

– Доброго тебе голода, Семимес! – сказал Дэниел.

– Проводник, он и на кухне проводник! – сказал Мэтью.

Семимес ничего ему не ответил, но было видно, что замечание это пришлось ему по сердцу.

* * *

Уже перевалило далеко за половину пересудов, когда Лэоэли, Дэниел и Мэтью возвращались с озера Верент. Семимес сидел на своём камне у дальней ивы. Каким-то чутьём он распознал, что ребята придут со стороны озера, но самое главное – он угадал, что с ними будет Лэоэли. Её-то он и ждал… и, наконец завидев, побежал ей навстречу.

– Добрые пересуды, дорогая Лэоэли! – проскрипел он с умилением.

– Добрые пересуды, Семимес! Как твоя голова? Не болит?

– Фэлэфи мне ещё вчера на рану листок прилепила. Вот, смотри. Он из неё всю заразу вытянет.

– Вот и хорошо!

– Охота удалась, Семимес? – спросил Мэтью.

– Э, не надо так. Мы с отцом не охотились – мы грибочки собирали, – на полном серьёзе ответил тот и вновь отдал своё внимание Лэоэли: – Лэоэли, пойдём к нам в дом грибы кушать. Мы две корзинки принесли. И нажарили, и в козьем молоке натушили.

– Ты только меня приглашаешь или всех нас? – спросила она.

– Только тебя, – ответил он.

– Как же так, Семимес?! – удивилась Лэоэли.

– Потому что ты моя гостья. А Дэн и Мэт что ни на есть свои, домашние. Их незачем зазывать, они и так у стола.

Лэоэли рассмеялась.

– Спасибо тебе, проводник, за то, что мы и так у стола, – с серьёзным видом сказал Мэтью. – Это очень удобно. Да, Дэн?

– Я бы сказал, удобнее не бывает.

– Удобнее не бывает, – повторил Семимес и, поводя носом, добавил: – Идём скорее в дом – мочи нет, как есть охота.

– И вправду мочи нет, как есть охота, – вторила ему Лэоэли.

Семимес осклабился от счастья, взял её руку в свою и повёл к дому.

…Счастье его продолжалось за столом и складывалось из четырёх удовольствий. Первое удовольствие состояло в том, чтобы потрафить собственному доброму голоду. Семимес делал это самозабвенно и по-простому: он орудовал ложкой если не за троих, то уж точно не меньше, чем за двоих, вовсе при этом не думая о том… вовсе не думая ни о чём… кроме одного. И это одно было его вторым удовольствием: продолжая жевать, он высматривал в сковородах грибочки… высмотрев самый-самый, хватал общую ложку и, ею подковырнув его, подкладывал в тарелку дорогой гостье. И тут его поджидало третье удовольствие. Подкладывая грибок, он успевал поведать Лэоэли о своей встрече с ним.

– Лэоэли, я подброшу тебе этот толстый боровичок. Смотри-ка: он совсем целенький. Таким я его и взял. Иду себе, а глаз мой впереди меня…

– Шмыгает.

– Э, не надо так, Мэт! Не мешай!.. А глаз мой впереди меня… шмыгает и всё подмечает. А палка моя…

– Не дура.

– Э, Мэт!.. А палка моя… не дура: не слепо за глазом бежит, а по пути травку щупает да кустики приподнимает, кои грибочки прячут. А уж следом за палкой и я со своим ножиком. Этот самый боровичок, что я тебе теперь подбросил, палка моя нашла. А вот этот подосиновичек (я его тоже целеньким оставил для твоей радости) краснотою шляпки себя выдал. Глаз мой его за тридцать шагов…

– Цапнул.

– Э, Мэт! Не ты в лесу был – я!.. Глаз мой его за тридцать шагов… цапнул…

Четвёртым удовольствием Семимеса было то, что сидевшие за столом поедали его, Семимеса, угощения и награждали добрым словом (больше других в этом преуспевал Мэтью) то его самого, то шляпки, то ножки, то целенькие грибочки. Впрочем, самые целенькие, те, что сохранились в первозданном виде, он почти все перекидал из обеих сковородок в тарелку дорогой Лэоэли.

– О, какую сыроежку моя вилка цапнула!.. И вслед за ней мой зуб цапнул! Вкусна – пальчики оближешь! Только вот угадать не могу, кто её нашёл: Семимес или Малам.

– Как же ты угадаешь, Мэт, ежели ты полшляпки цапнул, без второй половинки да без ножки. Ежели бы сыроежечка целенькая была, я бы тебе сказал, потому как я свои грибочки наперечёт знаю.

– А я бы не узнал, какой мой, а какой твой, сынок.

* * *

На следующее утро в доме Малама случился настоящий переполох.

Поднялся морковный человечек, как всегда, спозаранку и сразу побежал в лавку купить лепёшек, да баранок, да пряников. Ещё вчера Плилп заверил его в том, что назавтра-де будут пряники, приготовленные на топлёном молоке (не самая частая выпечка, которой баловала дорлифян пекарня Дарада и Плилпа), и упустить такую удачу было никак нельзя. По разумению Малама, вкус их был не просто хорош, а по-топлёному хорош, и сравнивал он удовольствие от растапливания во рту такого вкуса с удовольствием, которое испытывают озябшие ноги, тронутые жаром камина. По дороге домой он позволил себе то, что позволял себе в те удачные дни, когда попадал на такие пряники: он съел один до времени… Вернувшись, сразу растопил на кухне камин и поставил на огонь чайник. Взял с полки три плетёнки и разбросал по ним покупки. Потом выпустил погулять Нуруни. Обычно о Нуруни заботился Семимес, но после ранения он, видно, «помнил, да забыл», потому как ни в тот день, когда вернулся из похода домой, ни вчера ни разу не вспомнил о ней и не проведал её.

Малам столкнулся в коридоре с Дэниелом и Мэтью.

– Доброе утро ребятки, – сказал он вполголоса, чтобы ненароком не потревожить сон Семимеса.

– Доброе, – ответил Мэтью коротко и негромко.

– Доброе… даже невзирая на то, что чей-то настырный стук в дверь выдернул меня из доброго сна, – сказал, покосившись на него, Дэниел.

– Ступайте в столовую – я вам завтрак подам.

– А можно мы на кухне? – спросил Мэтью. – Без лишних хлопот.

– Почему же нельзя – можно. Покушайте да в путь собирайтесь. Корзинки себе выберите. Как Семимес проснётся, так и тронемся. А он нас догонит… Садитесь. Порадуйте себя свежей выпечкой. Обязательно отведайте вот этих пряничков. Они хороши, как никакие другие. Они по-топлёному хороши. Доброго вам голода, друзья мои.

Ребята переглянулись и взяли по прянику, чтобы изведать, что же это такое: по-топлёному хороши. Попробовав, Мэтью покачал головой и, в добавление к этому, сказал:

– Никогда таких пряников не ел! Хороши! По-топлёному хороши!

Глаза Малама обрадовались и повернулись к Дэниелу: что скажет тот?

– Умеют у вас в Дорлифе вкусом удивить! Особый вкус! По-топлёному особый!

– Не у вас, дорогой Дэн, а у нас. Кушайте, кушайте на здоровье – не стесняйтесь. Много взял – на всех хватит, – сказал Малам и, взвесив свои слова, добавил: – А мало бы взял, всё равно на всех бы хватило. Так среди друзей водится.

– Может, Семимеса позвать… на пряники? – спросил Мэтью и поднялся с места.

– И то верно. Позвать на пряники – это не то, чтобы просто разбудить. Сиди, Мэт. Я сам его позову.

С этими словами Малам вышел… А через некоторое время (равное половине баранки из пекарни Дарада и Плилпа) ребята услышали его хриплый голос. По какой-то причине он старался перепрыгнуть недосягаемую ноту и, казалось, вот-вот надорвётся. Он носился по всему дому:

– Семимес!.. Сынок!.. Сынок!.. Семимес!..

Мэтью и Дэниел, оставив на столе вторые половинки своих недоеденных баранок, выбежали в коридор… Таким бледно-оранжевым и потерянным они ещё не видели морковного человечка.

– Сынок пропал! Ни в комнате нет, ни в гостиной, ни в воды и мыла, ни в нужной… Запертую собрался было проверить, но вовремя смекнул, что зря собрался, на ней же замок.

– Может, в лес чуть свет ушёл – не стал нас, сонь, дожидаться, – высказал Мэтью самую простую разгадку исчезновения Семимеса.

– Если бы так, дорогой Мэт! Корзинка-то его здесь, а самого нет. И ушёл через окошко, словно уцепившись за мимолётную мысль… Да разве ж горевал бы я прежде из-за такого пустяка. Так нынче же он у нас «помнил, да забыл». Куда его эта нечаянная мысль заведёт?

– Может, не нечаянная вовсе? Может, задумал он так? – пытался успокоить Малама Дэниел.

– Задумано-то было по-иному: всем вместе по грибы идти, и затейником этого, как ты хорошо помнишь, дорогой Дэн, наш Семимес был, а не я, не ты и не Мэт.

– Тогда мы в Дорлиф побежим, поищем его.

– Так, Дэн, бегите – время не теряйте. А я окрестности обследую.

Дэниел и Мэтью первым делом заглянули к Лэоэли: вдруг Семимесу взбрело в голову про какой-нибудь вчерашний гриб ей дорассказать. Оказалось, не взбрело, а вот Лэоэли не на шутку разволновалась и увязалась за ними… Зашли к Фэлэфи: мог же он наведаться к ней со своей раной. Услыхав об исчезновении Семимеса, она лишь улыбнулась и сказала:

– Ступайте к Маламу и передайте от меня, чтобы не горевал: не для того Семимес объявился, чтобы пропасть. А потом в гости к нам приходите.

Как ни странно, но то, чем заразил Дэниела и Мэтью морковный человечек, а потом они заразили Лэоэли, вмиг сошло на нет, и они преспокойно направились к Маламу…

Он сидел на крыльце, прильнув щекой к палке и закрыв глаза.

– Дэн, ты понял, что значит обследовать окрестности?

– Теперь, когда ты спросил, понял.

– Ребята, о чём вы? – полюбопытствовала Лэоэли.

– Видишь, чем Малам занимается? – спросил её Мэтью.

– Горюет.

– Ну, это само собой. Но это не занятие, – сказал Дэниел.

Лэоэли глянула на него с укором.

– Он палку слушает, а палка – окрестности, – пояснил он.

– Ну вас!

– Сейчас сама увидишь, – сказал Мэтью.

– Услышишь, – уточнил Дэниел.

И он оказался прав. Как только они приблизились к Маламу, тот открыл глаза и сказал:

– Доброе утро, Лэоэли.

– Доброе, Малам. Только я уже знаю, что не совсем оно доброе для тебя.

– Нашёлся наш Семимес, – сказал Малам, но почему-то не было радости в его голосе. – Однако в смятении пребываю я, в немалом смятении, потому как нашёлся он в двух местах сразу.

Все трое подумали: «Как это, в двух местах сразу?» Но никто не решился произнести это вслух. Малам снова прильнул к палке. Все, затаив дыхание, ждали.

– Слышите? – спросил Малам, и при этом ожидание насторожилось ещё больше.

– Слышите? – повторил Малам. – Этот стук доносится со склонов Харшида. Палка Семимеса скачет по камням, будто горный баран… Теперь слушайте эту сторону… Поступь Семимеса… распознаю её я… только она слабая, неуверенная.

– С какой стороны, Малам? Где сейчас Семимес? – всё же не утерпел и спросил Мэтью.

– В лесу Садорн, не так далеко от пещеры Тавшуш.

– Может ли такое быть? – спросил Дэниел.

– Может, эхо? – предположил Мэтью.

– Не может, но есть, Дэнэд… Но не эхо это, Мэтэм: там – палка его, резвая как баран, там – шаги ослабевших ног его.

– Колдовство, да и только, – сказала Лэоэли, сама не очень-то понимая, о чём говорит.

Малам глянул на неё, ухватившись за слово.

– Вот и Фэлэфи сказала: колдовство. Проходи-ка в дом, дорогая Лэоэли, – отведай свежих пряничков. Мэт, Дэн, и вы ступайте, чай, небось, не допили. А я тут ещё посижу, да послушаю, да поразмышляю… о сути колдовства, сотворённого над моим дорогим Семимесом.

После чая у Малама был чай у Фэлэфи и Лутула. Потом Дэниела, Мэтью и Лэоэли в свои объятия принял Дорлиф. Они гуляли по его улицам… вспоминали канун Нового Света… Суфуса и Сэфэси… Нэтэна… Эфриарда и Эстеан… Кристин… Им не было весело – было грустно. Но было хорошо. Они просто ходили вместе… Вдруг кто-то что-нибудь вспоминал, и они говорили об этом. Потом снова ходили молча… пока одному из них не залетало в голову то, о чём можно было с удовольствием поболтать… И вся прелесть этого дня заключалась в том, что они бесцельно ходили, куда вели их дорожки Дорлифа, и ни они сами, ни их ноги не знали, куда они пойдут дальше. И вся прелесть этого дня заключалась в том, что они не заставляли слова быть произнесёнными – слова, если хотели, сами сходили с их уст. И вся прелесть этого дня заключалась в том, что всё это время их ненавязчивой спутницей была грусть… Когда свет дня померк, грусти в воздухе прибавилось, потому что около некоторых домов загорелись новосветные фонари-загады. Они висели словно застывшие слезинки, не желавшие расставаться с тем днём, в котором они ещё не были слезинками, а были фонарями-загадами. Когда свет дня померк, их притянул разгоравшийся свет светящегося камня. Они долго стояли у часов, и им было хорошо оттого, что часы есть, что под ними можно стоять, а времени как бы и нет – стой, сколько хочешь. Лэоэли сказала, что теперь часы будет заводить Лутул (так решили на вчерашнем сходе). Сегодня утром он сделал это в первый раз, а она подсказывала ему, и было смешно смотреть, как осторожно он крутил колесо завода, боясь нарушить ход часов…

Наполненная светом крыша домика на отшибе подсказала Дэниелу и Мэтью, что Семимес вернулся, и они ускорили шаг…

Семимес сидел на полу у камина в гостиной, он не заметил ребят, потому что был поглощён какой-то думкой, подогреваемой теплом домашнего очага.

– Если бы Семимес был Семимесом, он бросил бы его в огонь, и, когда огонь сожрал бы его, он бы навсегда забыл эти страшные руки, что оплели паутиной твою голову, и эти глаза, что каждый миг смотрят на тебя изнутри, и эти слова, что всегда стоят в твоих ушах. Если бы…

Ребята в недоумении переглянулись… и притворились, что они ничего не слышат. И в этом не было большого обмана, потому что они всё равно ничего не поняли, а лишь немного испугались… за Семимеса, который хотел быть Семимесом. И в этом была предосторожность… словно какой-то голос подсказал им: «Лучше притворитесь».

– Привет, друг! – сказал Дэниел, невольно заставив Семимеса вздрогнуть.

– Привет! Давно же мы с тобой не виделись! – весело сказал Мэтью.

В голове у Дэниела промелькнула странная мысль: «Кто посмотрит на них сейчас?» Семимес повернулся к ним. Довольство словно расплылось по его лицу.

Страницы: «« ... 3536373839404142 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Две вечные конкурентки – в прошлом модели, а теперь жены богатых мужчин – вдруг решили стать писател...
Инна разочаровалась в семейной жизни – муж Володя совсем отдалился от нее и после очередной ссоры вн...
Лариса до сих пор любит кукол. Не каких-нибудь там пухлых розовощеких пупсов из пластика, но настоящ...
Света с детства мечтала выйти замуж. Первая любовь, первый мужчина, первое свадебное платье, купленн...
После смерти старого барина в Протасовку прибывают сразу двое незнакомцев: молодой франт Жорж Скей и...
Магические рецепты знаменитой сибирской целительницы Натальи Ивановны Степановой уже помогли миллион...