Слёзы Шороша Братья Бри

– Десять, пятьдесят и сто, – ответил Семимес и добавил: – И, известное дело, один ферлинг, как же без него.

Дэниел отдал ему монету. Семимес снова вышел из гостиной, а когда вернулся, молча подошёл к друзьям и молча вручил им по монете в пять ферлингов.

– Спасибо, друг, – сказал Мэтью, и в глазах его появилась весёлость. – Будет с чем в «Парящий Ферлинг» заглянуть.

– Да, теперь мы богаты, – сказал Дэниел.

– Не очень-то богаты, – усмехнулся Семимес, – но покушать можно. Очень можно.

– Как бы ни был зорок глаз искателя и остро его чутьё, как бы ни был усерден он в своём поиске и отрешён от прочего, не сыскать ему лазейки в стенах Рафрута, ибо нет её, и не поколебать, и не вдохнуть ему замершего воздуха пещеры Руш, – не поворачиваясь к гостям, отстранённым голосом произнёс Малам обрекающие на тщету слова так, будто когда-то заучил их наизусть, дабы однажды вдруг они напомнили о том, что заключали в себе.

Повернись он в эти мгновения к ребятам, терзаемым вопросами, они тотчас бы распознали на его оранжевом лице боль мрачных дум и предчувствий.

– Однако ж добрался Зусуз до скрытого обиталища злой силы и, обманув раскалённый камень, выпустил на волю Чёрную Молнию, – продолжал Малам.

Дэниел и Мэтью, затаив дыхание, внимали завладевшему ими голосу, и им казалось почему-то, что голос этот исходил из царства грибов, и уже было непонятно, принадлежал ли он морковному человечку или одному из этих оживших грибов. Изумление тронуло и душу Семимеса. Никогда прежде он не слышал, чтобы его отец говорил, когда взор его был притянут грибной стеной. В такие моменты она словно поглощала его всего, не желая ни с кем делить. Никогда прежде Семимес не видел, чтобы его отец, разговаривая с сельчанином, или лесовиком, или путником, не отдавал ему выражения своих глаз… Значит, сейчас он говорит сам с собой или с кем-то из тех, кто невидимо поднимается и спускается по этим лестничкам, приставленным к грибам.

Малам будто услышал смятение сына и двух его друзей и повернулся к ним.

– Вы повстречали сегодня не Зусуза и не художника с непривычным моему уху именем Торнтон, – голос морковного человечка снова стал голосом морковного человечка. – Два огня Чёрной Молнии нашли друг друга и, вернувшись в пещеру Руш, слились в единый огонь. И на пути вашем встал тот, кто вобрал чёрную силу двоих: Зусуза и Торнтона.

– Как такое может быть?! – воскликнул Мэтью, не удержав в себе того, что не в силах был принять его разум.

Малам пристально посмотрел в его глаза, затем в глаза Дэниела и сказал:

– Дэнэд тебе ответит.

Мэтью удивлённо взглянул на своего друга – тот спокойно сказал ему:

– Ты прав, Мэт: такого не может быть. Но не могло быть и всего того, что с нами случилось. Не может быть того, что мы с тобой здесь.

– Но мы здесь, да, Дэн? – спросил Мэтью, больше обращая этот вопрос самому себе, и сам себе ответил: – Да, мы здесь.

– Да, вы здесь, Мэтэм и Дэнэд. И он здесь. И не летучая крыса горхун пугает по ночам нэтлифян и их соседей из Крадлифа и Хоглифа своим смехом, а тот, кто сидит на ней и правит ею, тот, кем стал Зусуз, – Повелитель Тёмных Сил, заполонивших Выпитое Озеро.

– Повелитель корявырей, отец, – добавил Семимес.

– Верно, сынок.

– Он и сегодня был на горхуне, – сказал Мэтью. – Горхун подлетел к нам так близко, что мы разглядели его страшную морду.

– Лучше бы мне не видеть её… этих зловещих глаз, – прошептал Дэниел и быстро закрыл лицо ладонями, чтобы отгородиться от них, от картинки, которую они снова показывали ему.

– Что? – спросил Мэтью, не расслышав его слов.

– Нет. Ничего, – ответил ему Дэниел.

Малам подошёл к Дэниелу и сказал:

– Дэнэд, покажи-ка мне теперь то, что давеча, за ужином, показать обещал.

Дэниел достал из кармана дневник Буштунца, открыл его на одной из восьми страниц со стихом и протянул морковному человечку. Тот тихим голосом размеренно прочитал стих и имя под ним:

– Скорбь Шороша вобравший словокруг

Навек себя испепеляет вдруг.

Нэтэн

Он вернул дневник Дэниелу и сказал:

– Немногое покидает таинственный Мир Грёз, к чему прикоснуться можем мы в Мире Яви. Это Слово – одно из такого немногого. Вижу: сбывается пророчество дорлифянина по имени Фэдэф. Почти тысячу лет назад узрел он приход магического Слова. Вижу: это то самое Слово, которое вынес человек из Мира Грёз, которое не сгинуло в Нет-Мире и не растворилось в Мире Духов. Оно дано нам в подмогу, чтобы мы смогли одолеть беду. Но Слово поможет нам, если мы поможем ему. Мы должны беречь его, подобно Хранителям, оберегающим Слёзы Шороша. Ты, Дэнэд, должен беречь его… ибо ты продолжение того, кому Повелитель Мира Грёз вверил Слово. И ты, Мэтэм, как верный друг Дэнэда, ибо Мир Духов счёл тебя таковым, позволив пройти через Путь вместе с ним… И ты, Семимес, как сын Дорлифа, которого судьба первым свела… с Хранителями Слова и испытала, предоставив выбор. Ты стал на их защиту, хотя мог заразиться от камней холодом стороннего созерцателя.

– Отец? – не удержался Семимес, услышав слова, тронувшие его больше прочих слов, но тут же запнулся.

– Что, сынок?

– Отец… значит, Дэн, Мэт и Семимес – Хранители Слова?

– Да, сынок. Ты, однако, должен был сказать «я», а не «Семимес», чтобы не перекладывать бремя с того, кто ты есть на самом деле, на того, кто ты в своих мечтах.

– Да, отец. Я… Хранитель Слова.

Дэниела пронимала мелкая дрожь, несмотря на то, что камин щедро делился с ним, как и с Мэтью, своим теплом.

– Малам, мы должны просто беречь Слово? – спросил он, преодолев в себе откуда-то взявшуюся нерешительность.

– Просто беречь, – ответил морковный человечек, одарив Дэниела мягким взглядом. – Следовать за ним и беречь.

– Следовать? – переспросил Мэтью.

– Да, Мэтэм. Мы не знаем пока дальнейшего пути Слова. Мы можем до чего-то догадываться, но нам не дано знать наверняка его тайный смысл.

– А кто знает? Как мы сможем что-то понять, если мы выучили Слово наизусть, но ничего не понимаем? – с волнением спросил Мэтью.

– Да, отец, мы выучили Слово наизусть, – подтвердил Семимес.

– Прояви терпение, Мэтэм, – сказал Малам… и отправился в путь по гостиной, который пролегал от стены с вороным конём до грибной и обратно.

– Вы призваны охранять Слово, – продолжил он, остановившись подле ребят. – Но найдутся те, кому тайное Слово скажет больше, чем нам, кому тайное Слово укажет путь.

Малам закрыл глаза. Губы его зашевелились, и по тому, как они шевелились, и по отдельным звукам, сходившим с них, было видно, что он читает про себя стих. Затем, помолчав, он сказал:

– Война будет. И расстояние до неё слишком мало, чтобы медлить.

– Отец, куда ты? – спросил Семимес, увидев, что он в решимости направился к двери, ведущей в коридор, а не в столовую.

– К Фэлэфи, сынок, – ответил морковный человечек (в лице его была тревога). – Возьми в передней свою палку и всё время держи при себе. И чаще слушай её. Повелитель Тьмы видел вас сегодня. Теперь он в раздумье, как и мы.

Семимес проводил отца до выхода и, взяв палку, вернулся к друзьям. Подойдя к стене с вороным, он, стоя к гостям спиной, позволил себе то, без чего уже соскучился:

– Если бы Семимес был целым человеком, он бы сказал, что судьба – это клубок пряжи.

– Семимес, а что за судьба у этого коня? Всё время скакать с полки на полку? – воспользовавшись моментом, спросил Дэниел. – Это, конечно, не человек, но всё-таки.

Семимес почему-то не поворачивался к друзьям и ничего не говорил. Он лишь поглаживал вороного по гриве кончиками пальцев.

– Это реальный скакун? Похоже, на всех полках один и тот же скакун. Это же не случайно? – Дэниел продолжал теребить Семимеса вопросами.

– Его вырезал ты или твой отец? – спросил Мэтью, не дождавшись ответов на них.

Молчание, вдруг родившееся у стены с вороным, казалось, ширилось и вот-вот заполнит всё пространство гостиной. Дэниел и Мэтью посмотрели друг на друга, как бы подстрекая один другого вновь потревожить это молчание.

– Почему у него нет глаз? Семимес? – спросил Мэтью, увидев свой вопрос на тех же полках, на каждой из них.

– …Я нахожу его в моих снах, – наконец… тихим, грустным, царапавшим душу скрипом заговорил Семимес (от этого скрипа у Мэтью и Дэниела даже перехватило дыхание). – Я карабкаюсь по скале. И забываю про всё. И вдруг…

Мэтью и Дэниел ждали, когда прервавший свой рассказ Семимес возобновит его. Ждали, на этот раз не тормоша своими словами его переживаний. Семимес сел на диван и, уставив взгляд в пол, продолжил:

– Я сам не знаю, как оказываюсь рядом с ним. Я карабкаюсь, вижу перед собой стену, по которой карабкаюсь, и вдруг оказываюсь рядом с ним. Я не знаю, нахожу его я, или он находит меня. Не видно ничего вокруг. И сам он чёрен, как ночь. Но я вижу его… и глажу его, и обнимаю за шею.

Семимес поднял глаза – друзья увидели в них изумление.

– А он скачет. Он всегда скачет. Он никогда-никогда не останавливается.

– Как же ты подбираешься к нему? – спросил Мэтью. – Ты догоняешь его, как сегодня догнал нас, когда мы бежали наперегонки?

– Нет. Я не бегу за ним. Я же сказал: я карабкаюсь по скале, а потом сразу оказываюсь подле него. Он скачет, но не убегает. И мне вовсе не мешает, что он на скаку.

– А глаза? – спросил на этот раз Дэниел.

– Думаю, у него нет глаз, потому что он не знает, куда надо скакать, – ответил Семимес.

Ответ показался Мэтью путаным, и он попытался поправить Семимеса:

– Может, наоборот: он не знает, куда скачет, потому что у него нет глаз?

– Нет, Мэт. У него нет глаз, потому что он не знает, куда надо скакать, – твёрдо повторил Семимес.

– Тебе виднее, – не стал спорить с хозяином сна Мэтью.

Семимес продолжил:

– Он скачет на одном месте. Скачет и скачет без устали… У него нет глаз, но он чует меня.

– Как?

– Мэт… – Семимес зажмурил глаза, чтобы найти ответ на «как?». – Он трепещет, когда я приближаюсь к нему. Он прижимается мордой к моей щеке… Я знаю: он хочет, чтобы я вскочил на него и правил им.

– А ты? – снова спросил Мэтью.

– Я пытался… В каждом сне я пытаюсь вскочить на него. И всегда просыпаюсь на этом месте.

– Вот это сон! Да, Дэн?

– Это не сон. Это – судьба, – ответил Дэниел.

– Я тоже так думаю, Дэн, – оживился Семимес.

– Это твоя судьба, – повторил Дэниел. – К сожалению, мне не дано разгадывать сны. Но этот вороной намотает не один круг в твоём клубке пряжи.

Лицо Семимеса просияло от счастья.

– Почему, к сожалению, Дэн? – спросил Мэтью. – Ты хочешь знать всё наперёд? Честно говоря, это не по мне: неинтересно жить, когда знаешь всё наперёд.

– Нет! Не хочу! – отрывисто сказал (почти выкрикнул) Дэниел. – Это страшно! И не надо больше об этом!

– Что с тобой? – удивился Мэтью неожиданной реакции друга.

– Вы устали, друзья мои, Мэт и Дэн. Но нам нужно дождаться отца. Хотите чаю с лепёшками? Таких вы ещё не ели: отец не подавал их. Вы пробовали черничные и сметанные из пекарни Дарада и Плилпа, из лавки при пекарне. А эти – другие.

– Какие другие? – спросил Мэтью с усмешкой, заметив, что Семимес мнётся.

– Прости, Мэт, – сказал Дэниел. – Тут нам лепёшки предлагают, а я ору… сам не знаю почему.

– Я уже забыл, Дэн.

– Ну… другие. Они безо всего. Самые простые лепёшки. Чуть солёные на вкус. Отец как-то раз забыл в лавку сходить и сам испёк. Хотя до этого он никогда сам не пёк, лепёшки получились, очень получились. С тех пор с чаем я больше всего люблю эти лепёшки. Я сейчас сюда принесу. Не вставайте – сидите грейтесь у камина в своих креслах, – сказал Семимес и, припомнив недавнее, добавил: – …боровички.

Скоро он вернулся с плетёной хлебницей в руках, наполненной неказистыми с виду лепёшками.

– Держи корзинку, Мэт. Я за чаем схожу.

Семимес принёс чайник (он выпускал через носик ароматный паратовый жар) и три чашки. Поставил всё на стол. Затем взял стул и перенёс его к камину. Затем разлил чай по чашкам и две подал друзьям. Взяв третью, подошёл и сел на стул рядом с ними.

– Тоже чаю попью. Хочу домашних лепёшек отведать, хоть и не проголодался ещё.

– Я таких… правильных лепёшек никогда в жизни не ел, – сказал Мэтью, умяв в два мгновения целую Маламову лепёшку. – Возьму-ка ещё одну.

– Ты таких не ел, потому что они самые простые, безо всего. Оттого они и правильные, – объяснил Дэниел словами Семимеса. – Особенно, если этому соблазну перед сном предаваться.

– Особенно после целой сковородки жареной рыбы, – весело подметил Мэтью.

– И после черничных и сметанных собратьев из пекарни… – Дэниел не смог припомнить хозяев пекарни… – этих ребят, как их там?

– Даада и Пьипа, – сказал Семимес, коверкая «Дарада и Плилпа», оттого что правильная лепёшка, заняв много места в его рту, помешала языку правильно начертать звуки, пробиравшиеся наружу.

Друзья развеселились…

После того как Семимес отнёс дважды опорожнённые чашки и втрое убавленную корзинку на кухню, он нашёл Мэтью и Дэниела у полок с грибами.

– Грибочки рассматриваете? Надоело сидеть?

– Себе место на поляне подыскиваем, мы же боровички, – ответил Дэниел.

– Да-да, боровички.

– Кто их вырезал, Семимес? – поинтересовался Мэтью.

– Отец. Из липы вырезает. Липа податливая, мягкая, хорошо поддаётся ножу. А вот этот сработан из туфра. Кто-то называет туфр оранжевым туфром. Это, потому что под бурой корой древесина оранжевая. Стены всех домов в Дорлифе из досок туфра. И в других селениях тоже.

– А я, когда на Дорлиф с холма смотрел, думал, дома кирпичные, – сказал Мэтью.

– Оранжевый цвет тебя с толку сбил. Ты рукой проверь, потрогай стену.

Мэтью потрогал стену… и постучал по ней.

– Точно – оранжевый туфр.

Семимес улыбнулся и сказал, покачав головой:

– Умник.

– Грибная выдумка тоже хороша, – сказал Дэниел.

– Мой вороной не выдумка… а сон, – с обидой в голосе проскрипел Семимес.

– Нет-нет, Семимес. Я имел в виду, что затея с грибной поляной удалась. Тоже удалась, как и с твоим вороным. Здорово вы с отцом придумали – гостиную оживить.

– Точно, – поддержал Дэниела Мэтью, не давая обиде перетянуть Семимеса на свою сторону.

– Поначалу грибы у него в комнате на столе стояли, – смягчился хозяин. – Я попросил его перенести их в гостиную: мне нравится так. Я вообразил, как будет, полочки в уме на стене разместил – мне понравилось. А вышло даже лучше, чем я вообразил. А отец, в свой черёд, уговорил меня полки с вороным над диваном разбросать.

– Семимес, для какой живности эти маленькие лестницы? – спросил Дэниел.

Семимес помотал головой.

– Ох, не знаю, Дэн. Сам ломал голову над этой штуковиной. Однажды не утерпел – спросил отца. Он сказал: «Коли не видно жильцов, значит, не желают видимыми быть». Он, когда стоит подле своих грибочков, молчит… Я думаю: коли молчит, значит, не желает слышимым быть.

– Точно, Семимес, – поддержал его Мэтью. – Не всегда надо в душу лезть.

– Никогда не надо никуда лезть, когда не просят, – сказал Дэниел.

– И в запертую комнату? – усмехнулся Мэтью.

Все трое переглянулись.

– Не знаю, – сказал Дэниел вопреки своему утверждению.

– И я не знаю, – проскрипел Семимес.

…Гости развернули кресла так, чтобы сидеть лицом к огню. Семимес вернул стул на своё место, а сам пристроился рядом с ними прямо на полу.

– У камина люблю сидеть по-простому, как у костра, – сказал он и подбросил в топку пару полешек.

Мэтью взял прислонённую к стене кочерёжку и переворошил угли, помогая задохшемуся пламени ожить.

Безмолвное, отдавшееся языку жеста колдовское действо, которое заставило изменить себе даже холодный камень, заворожило ребят, отняло их друг у друга… и поманило каждого из них туда, где огонь, становясь невидимым, обращается в абсолютную страсть… где мысли, обретая хрупкость, раскалываются на мелкие стекляшки… где образы, рождённые отрешённостью, не связаны предметами и смыслом… где всё спутывается и откуда по возвращении не выносишь воспоминаний, а если выносишь, то живёшь ими и только ими до конца дней своих, не узнавая явь. Колдовское действо, что разыгралось в утробе камина, поманило каждого из троих туда, где Мир Яви ближе всего к Миру Грёз, где между Миром Яви и Миром Грёз всего лишь шаг, где уже нет Мира Яви и ещё нет Мира Грёз…