Слёзы Шороша Братья Бри

– Да, Семимес. И это значит, что не только Слово, но и каждую из восьми страниц следует беречь и охранять. Это значит, что нести Слово в кармане, – Фэлэфи улыбнулась ему, – опаснее, чем чувствовать его.

Семимес понурил взор… но через несколько мгновений просиял от сладкой мысли, которую поспешил высказать.

– Охранять Слово, охранять каждую из восьми страниц будем мы, Хранители Слова: Дэн, Мэт, и Се… – Семимес запнулся и глянул на отца… – и я.

– Да, мой дорогой, вы будете оберегать Слово до тех пор, пока оно не выполнит своего предназначения, – сказала Фэлэфи. – Вы, потому что вас выбрала судьба. Но, думаю, ещё и те, кого выберет Управляющий Совет.

– Нам не нужны помощники, – недовольно проскрипел Семимес. – Мы справимся сами.

– Да, мы справимся сами, – поддержал его Дэниел и добавил: – Лишние глаза и уши могут только повредить делу.

– Недаром же Одинокий сказал, что мы можем довериться только тебе и Маламу, – ещё один довод в пользу троих Хранителей Слова привёл Мэтью.

– Одинокий, – задумчиво и грустно произнесла Фэлэфи… и обратилась к Дэниелу: – Он узнал в тебе Нэтэна… да?

Дэниел смутился.

– Да, – ответил вместо него Мэтью. – Он даже назвал его Нэтэном.

– Фэлэфи?

– Я понимаю, о чём ты хочешь спросить, мальчик мой.

Семимес и Мэтью переглянулись, услышав то, что уже слышали в пещере Одинокого, – «Мальчик мой». Это прозвучало так похоже, что невозможно было не переглянуться.

– Одинокий знал Нэтэна, – продолжала Фэлэфи. – Знал, как никто другой. Но его тайна – это его тайна.

Некоторое время все молчали… наверное, потому, что потревожили тайну, которую не стоило тревожить… Потом Фэлэфи сказала:

– Вы правы, дорогие мои Семимес, Дэнэд и Мэтэм: не должны о Слове знать многие, и не должно быть много Хранителей Слова. Но из пророчества Фэдэфа мы знаем: Слово это способно одолеть беду, которая обрушится на Дорлиф и с которой людям не справиться терпением, трудом и добротой. А это значит, что опасный путь уготован Слову и Хранителям Слова… Вас трое – много это или мало? Лишь один из вас может защитить Слово от врагов как воин, с оружием в руках, – много это или мало? Лишь один из вас знает горы и леса, окружающие Дорлиф, их тропы, их секреты – много это или мало?

– Известное дело, мало, – ответил Семимес. – Только я могу быть проводником. Даже Мэт пока не может. А вдруг меня…

– Семимес! – оборвал скорбную мысль сына морковный человечек.

– Мало, – ответил Фэлэфи Дэниел. – Только Семимес с помощью своей палки может защитить Слезу от тех, у кого мечи, секиры и стрелы.

– Мало, – сказал Мэтью с улыбкой в глазах. – Один Семимес знает, когда надо идти навстречу опасности, чтобы избежать встречи с ней.

– Запомнил, – проскрипел Семимес с довольством.

– Мало, – сказала Фэлэфи. – Управляющий Совет решит, кто, кроме вас, будет охранять Слово. Я попрошу всех собраться после празднования Нового Света. Вы должны будете прийти и предстать перед Советом.

– Фэлэфи, а что если Слово показать тому человеку, который предсказал его приход? – спросил Мэтью.

– Фэдэфу, – подсказал Семимес.

– Да, Фэдэфу. Может быть, он укажет путь, который уготован Слову и его Хранителям?

– Он жив? – спросил Дэниел, ухватившись за эту мысль.

– Почти тысячу лет назад Фэдэф избрал путь отшельника. Никто не видел его с тех самых пор. Людская молва гласит, что он сгинул в Тёмных Водах Дикого Леса, – ответила Фэлэфи.

– Жаль.

– Не горюй, Дэн, – проскрипел Семимес, но в скрипе его тоже слышалась горечь. – Что-нибудь придумается. Потерпи. Нам всем надо потерпеть, очень потерпеть.

– Не хочу терпеть! – завёлся Мэтью. – Если грядёт беда, мы должны что-то делать, а не ждать и терпеть собственное ожидание.

– Если для дела надо ждать, будешь ждать, Хранитель Слова! – твёрдо возразил Семимес: ему не хотелось, чтобы кто-то раздражал Фэлэфи. – Ожидание зряче – спешка теряет даже собственный след.

– Сам придумал, или Семимес подсказал? – не без подковырки спросил Семимеса Мэтью.

Семимес одобрил шутку взглядом и скрипучим смехом, но без ответа не оставил:

– Один умник так спешил, что обронил да не заметил.

Малам показал жестом, чтобы Семимес остановился, и сказал спокойным, умеряющим пыл голосом:

– Слышал я, друзья мои, не так давно, не так близко слышал, лет сорок тому назад: видели Фэдэфа в горах… только не припомню, в каких.

– Стойте! – неожиданно воскликнул Дэниел и обхватил голову руками… Затем сказал с растерянным видом: – Нет, ничего…

Оставаясь невозмутимым, Малам продолжил:

– Так что слухи разные ходят. Бывает, на одной дороге сталкиваются и друг дружке места не уступают. А вот палка моя в тот самый день, когда Саваса, сына Фэдэфа, Перекрёсток Дорог отпустил, сказала мне, что расстояние между сыном и отцом сокращается.

– Ничего не понимаю, – пожал плечами Мэтью. – Прости, Малам, но я ничего не понял.

– Растолкуй нам, Малам, – попросил Дэниел.

– Не покинул Мира Яви Фэдэф – вот и весь толк. И правда в твоих словах, Мэтэм: дневник Нэтэна Фэдэфу нести надо.

– Так-то так, дорогой Малам, но в горах и лесах слишком много укромных мест, чтобы без зацепки да следа отправиться можно было на поиски его, – сказала Фэлэфи.

– А сын Фэдэфа? Может, у него есть зацепки? Встретиться с ним и расспросить об отце, – продолжал будоражить всех Мэтью.

Малам покачал головой.

– Правильно, что кричишь, Мэтэм. Глядишь, и разбудишь нашу общую мысль. Про Саваса скажу так. Было ему десять лет, когда мать его, Лелеан, и её брат Лебеард отнесли его на Перекрёсток Дорог. Очнулся он десять лет назад. Сейчас ему двадцать. Но Мир Яви прожил почти тысячу лет, пока он в бесчувствии лежал между жизнью и смертью. Не думаю, что осведомлён он об отце больше тех, кто эти годы не покидал Мира Яви.

– Теперь его имя Савасард. И живёт он среди лесовиков, потому как мать его из лесовиков, – сказал Семимес: ему очень захотелось рассказать Мэту и Дэну про Савасарда. – Эвнар говорил мне, что ни один лесовик не владеет оружием так, как он. Когда в руках его два коротких меча, три тройки лесовиков не сладят с ним. Лесовики всегда упражняются, и Эвнар знает, что говорит… Жаль только, что за десять лет он ни разу не приходил в Дорлиф.

– А может, приходил, да ты его прозевал, – сказал зачем-то Мэтью.

– Эвнар знает, что говорит, – покосился на него Семимес. – И Семимес знает.

– Память о случившемся мешает ему посетить места своего детства, – объяснил Малам.

– Мне очень хочется увидеть его и его славные мечи, оставленные ему Фэдэфом, – сказал Семимес и мысленно добавил: «И помериться с ним силами: он с мечами – я с палкой».

– Его может призвать только весть о Фэдэфе, сынок, – сказал Малам.

– С чего начали, к тому и пришли, – пробурчал Мэтью себе под нос.

– Что случилось, Фэлэфи? – спросил Дэниел, тронутый грустью её взгляда.

– Дэнэд, дорогой, – Фэлэфи положила свою руку на его, – я просто немного поддалась усталости. Но я счастлива, что теперь у нашей семьи есть ты. Ты и Мэтэм и, конечно же, Семимес должны прийти к нам в гости. Приходите завтра. Теперь только Нэтэн, мой младший сын, живёт с нами, со мной и Лутулом, мужем моим. Его старшие братья живут отдельно, со своими семьями. Нэтэн ваш ровесник и, уверена, будет рад знакомству с вами.

– Серебристых ферлингов увидите. У Лутула самые красивые во всей округе, – сказал Семимес с блеском в глазах, не раз вспыхивавших при виде ферлингов Лутула.

– Ферлингов посмотрите, – с улыбкой сказала Фэлэфи.

– Мы обязательно придём, Фэлэфи, – сказал Дэниел.

– Дэнэд! – вдруг Фэлэфи изменилась в лице, будто испугалась чего-то. – Дэнэд, мальчик мой…

– Фэлэфи?! – растерялся от неожиданности Дэниел. – Что не так?!

– Дэнэд, я… почувствовала что-то… моя рука услышала, – Фэлэфи закрыла глаза и отдалась во власть руки. – В тебе есть то, что прячется от тебя… Оно хочет спрятаться от нас.

Все посмотрели на Дэниела: Семимес – недоверчиво, Мэтью – с изумлением, Малам – пристально.

– Я знаю. Меня гнетёт это, – признался Дэниел, переводя свой взгляд от одних глаз к другим. Когда ты, Малам, сказал, что Фэдэфа видели в горах, оно показалось и ускользнуло от меня. Я хотел зацепиться и удержать… Я едва не вскрикнул от досады. Потому что это что-то важное.

– Ты вскрикнул, – сказал Мэтью.

– Пусть тебя не смущают мои слова, – продолжила Фэлэфи, – но это что-то чуждое… Но в этом чуждом есть что-то близкое тебе. Найди это близкое – и чуждое само выдаст себя.

– Фэлэфи, если бы я хоть немного догадывался. Его будто и не было. Но я не обманываюсь – оно промелькнуло…

– Но ты же сказал: показалось. Ты же говоришь: промелькнуло, – проскрипел Семимес. – Чуждое это было или близкое?

Фэлэфи, сгладив улыбкой придирчивый тон Семимеса, мягко сказала, слушая своей рукой руку Дэниела:

– Близкое всегда с тобой, Дэнэд. Я чувствую это.

– Одно я знаю точно: я с тобой, – невольно вспомнив, произнёс Мэтью свою присказку. – Но это тут не при чём.

Дэниел вскочил со стула.

– Ещё раз, Мэт! – воскликнул он. – Скажи это ещё раз!

– Пожалуйста, если так надо для дела, – уже с какой-то весёлостью в глазах сказал Мэтью. – Я этим горжусь. Одно я знаю точно: я с тобой.

– Ты сейчас доказал это, пёрышко… как тогда на Нашем Озере. И как в моём сне.

Все смотрели на Дэниела, но никто ничего не понимал.

– Мне на выручку всегда прилетало пёрышко, – продолжал он восторженно. – Это пёрышко – ты, Мэт.

Мэтью пожал плечами.

– Я рад.

– А чуждое – это Торнтон. Он во мне. Каждая его картина во мне. Он ворвался в мою душу вместе с картинами. Но поначалу он не был мне чужд, – сказал Дэниел и задумался.

– Это тот художник, о котором я говорил тебе, дорогая Фэлэфи, – тихо сказал Малам. – Огонь Чёрной Молнии сделал его чуждым добру. Соединившись с Повелителем Тьмы, он удвоил его и свою жажду власти.

– Фэлэфи, мы встретили Повелителя Тьмы у подножия Харшида. Он страшен и силён, – проскрипел Семимес.

– Дэн, не молчи – рассказывай! – в нетерпении сказал Мэтью.

– Я не знаю… Одна картина промелькнула в моём сознании, когда Малам обмолвился о горах, где якобы видели Фэдэфа. Не сама картина – скорее, то, что почувствовала в ней Кристин. Это была бездна. Она назвала это бездной… На картине было изображено перо, Мэт.

– Ты хочешь сказать, что там был я?

– Нет, Мэт. Просто я вспомнил то перо, когда вспомнил пёрышко, которое превращалось в тебя.

– Дэнэд… ты сказал: бездна. Это её я почувствовала рукой, – сказала Фэлэфи. – Что ещё было на той картине?

– Смерть. Люди умирали страшной смертью… словно какая-то стихия застала их врасплох, не оставив им шанса на спасение.

– Шорош? – предположил Малам.

Дэниел пожал плечами и продолжил:

– Ещё была гора. Ещё – необычное сиреневое небо, я никогда не видел такого неба.

– Не Шорош: Шорош проглатывает небо, оставляя тьму, – возразил самому себе Малам.

– Над той горой была ещё одна гора, перевёрнутая вершиной вниз, будто её зеркальное отражение. Но не зеркальная гладь разделяла их, а мрачная туча.

Малам вдруг закашлялся, будто поперхнулся и принялся сновать по гостиной.

– В небе над всем парило перо, – продолжал Дэниел. – Торнтон был взбешён, когда увидел его на своей картине. Он выкрикнул: «Где моя кисть?!» На месте пера он видел кисть. Но, вопреки своему желанию, нарисовал перо.

– Как же можно рисовать коня, а нарисовать козу? – несогласно замотал головой Семимес. – Не-ет, что-то здесь не так: рисовать коня, а нарисовать козу.

– Можно, можно, Семимес, по себе знаю, – заметил Мэтью. – Труднее наоборот: рисовать козу, а нарисовать коня. Вместо козы скорее собака выйдет, чем конь.

– У тебя, Мэт, вместо любой твари собака выйдет, – проскрипел Семимес.

– Это почему же?

– Потому как всё, что ни выйдет, за собаку сойдёт.

– Ну, это точно.

– Торнтон часто писал свои картины, находясь в полузабытьи, – объяснил Дэниел. – А у тебя так не бывает, когда вороного вырезаешь?

– Бывает, замечтаешься, – признался Семимес. – Но только что же он так перо невзлюбил, этот художник?

– Не перо, Семимес, этот человек невзлюбил, а то ему не по нраву пришлось, что не только кисть его (а стало быть, воля его) властна над миром, изображённым на холсте, но Слово, начертанное пером, – сказала Фэлэфи.

– Фэлэфи! Ты разгадала! – воскликнул Дэниел. – Мэт! Семимес! Перо – это знак Слова! Нашего Слова! Слова Нэтэна! Теперь я это понял!

– Я же сказал: ожидание зряче, – проскрипел Семимес, но решив, что не у одного него выходит вороной, когда вырезаешь вороного, добавил: – Надо было просто подождать, пока Фэлэфи узрит истину.

– Семимес, дорогой мой, до истины нам ещё далеко, – поправила его Фэлэфи.

– Далеко. К горе Тусул идти надо, – вдруг все услышали голос Малама (его как-то незаметно потеряли из виду).

Все повернулись на голос, в сторону камина, но Малама не увидели.

– К Тусулу идти надо, – казалось, из самой топки выходили одно за другим хриплые, шершавые, будто обугленные слова. – Там след Фэдэфа обнаружиться может.

Вслед за словами, удивившими круглый стол, из-за спинки кресла показалась соломенно-кудрявая голова морковного человечка.

– Малость задремал у огня, – сказал он, поднимаясь и покряхтывая.

– Почему Тусул, отец? – спросил Семимес.

– Перевёрнутая гора, сокрытая тёмной пеленой, поведала мне об этом, – ответил Малам и подошёл к столу. – Сынок, принеси-ка лист бумаги и карандаш. Тот, что тебе Эвнар подарил. Намерен я письмо Савасарду написать и с лесовиком из тех, что нынче дозор несут, немедля отправить. Если ты, дорогая Фэлэфи, не будешь возражать, призову его на помощь троим нашим Хранителям Слова.

– Это мудро, дорогой Малам. Думаю, не только я, но и все остальные члены Управляющего Совета одобрят этот выбор, – поддержала затею Малама Фэлэфи. – И коли судьба направляет Слово к Фэдэфу и дана нам подсказка, где искать его, не стану я откладывать важный разговор и попрошу членов Совета собраться завтра в полдень, ровно в четыре часа, чтобы после праздника сразу отправиться в путь.

Услышав это, Семимес подскочил со стула и побежал за самыми важными в эти мгновения вещами.

– Савасард… Савасард… – шептал он, пока бежал в свою комнату.

«Савасард… Савасард…» – слышал он зависшие в воздухе слова, пока бежал обратно.

– Вот, отец, – он положил на стол перед морковным человечком, занявшим его место, лист белой бумаги и иссиня-чёрную палочку, заострённую с одного конца.

Глаз Мэтью угадал, что карандаш целиком выточен из какого-то камня. Он решил проверить это и шёпотом, чтобы не помешать мыслям Малама ложиться на бумагу, спросил стоявшего рядом Семимеса:

– Каменный?

– Да, из эйриля. Камень такой есть. Эвнар сказал. Лесовики в камнях толк понимают. Очень понимают. Им можно писать и рисовать сто лет каждый день.

– Здорово, – сказал Дэниел. – Настоящий подарок.

– Эвнар на прошлый Новый Свет подарил мне этот карандаш.

– А пальцы об него пачкаются? – спросил Мэтью.

– Вовсе не пачкаются, – в доказательство своих слов Семимес показал ребятам открытую ладонь. – След оставляет только носик или пяточка. Тихо! Отец писать начал.

Карандаш, повинуясь голосу морковного человечка, мелкими шажками побежал по листу. Малам писал вслух: раз дело было общим, полагал он, то и письмо его должно быть общим, то есть открытым взору и слуху каждого, кто был рядом с ним в этот час.

– Дорогой мой Савасард. Девятьсот девяносто три года тому назад в моём домике на окраине Нэтлифа остановились трое: славный сын Дорлифа Фэдэф, его верный спутник из страны близкой и далёкой Лебеард и юный огненноволосый дорлифянин, по имени Савас. Когда пришло время сказать важные слова, я сказал: «Доброго вам голода, друзья мои». Савас ответил мне: «Доброго тебе голода, Малам». В глазах его я прочёл: «Будешь моим другом?» Думаю, он понял, что сказали ему в ответ мои глаза. Савасард, друг мой, я хочу завтра поутру снова пожелать тебе доброго голода за столом в моём доме на окраине Дорлифа. Малам.

Отложив карандаш в сторону, Малам поднялся со стула.

– Утречком пораньше камин растопить, – начал он раскладывать по своим местам самые важные дела, которые должен будет сделать, чтобы как следует встретить давнего друга (хотя заботы эти и третьего дня, и вчера, и нынче, не будучи такими важными, были привычными, как сама привычка), – в лавку сходить за горячим хлебом, про лепёшки да баранки не забыть и парата заварить покрепче.

Фэлэфи тоже встала.

– Вот и решено. Буду завтра ждать всех вас и Савасарда в доме Управляющего Совета. Теперь же мне пора, дорогие мои, – пойду.

– Фэлэфи, дорогая, я тебя до дома провожу, а сам найду Эвнара и отдам ему письмо, – Малам взял со стола письмо и сложил его. – Ребятки, меня не дожидайтесь – спать ложитесь.

Семимес, Мэтью и Дэниел попрощались с Фэлэфи. Дэниела она обняла и поцеловала в лоб.

– Как хорошо, что ты с нами, – сказала она. – Вернулось утерянное, и ушло беспокойство за него. Пойду поделюсь своей радостью с Лутулом и Нэтэном.

Дэниел побоялся смазать словами свои чувства и ничего не сказал.

При выходе из гостиной Фэлэфи остановилась.

– Чуть не позабыла, – сказала она, вспомнив что-то. – Семимес, дорогой, очень точное прозвище придумал ты для злых обитателей Выпитого Озера – корявыри. Думаю, оно за один день облетит Дорлиф. И баринтовые деревья быстро забудут обиду на людей.

В эти мгновения в целом Дорлифе не было более счастливого существа, бодрствовавшего и почивавшего, чем Семимес. Вдруг он задрожал всем телом, попятился к столу, наткнулся на стул, обернулся и схватил карандаш.

– Я… отнесу карандаш… а то затеряется, – продребезжал он и быстро вышел из гостиной через другую дверь – ведущую в столовую…

– Чур, эта моя! – поспешил объявить Дэниел, когда Семимес остановился у двери в комнату, соседствовавшую с запертой.

– Чур, эта твоя! – переиначил его Мэтью, нарочито подозрительно косясь на единственный во всём доме и потому навевавший неясное чувство, которое затаилось между любопытством и опасением, висячий замок.

– Следующая комната ничем не отличается от этой, Мэт и Дэн, так что вы оба в выигрыше, безо всяких «чур», – сказал Семимес.

– А кто мой сосед с той стороны? – спросил Мэтью.

– Семимес, – весело проскрипел Семимес и добавил: – А дальше – комната отца.

– Умная палка будет с тобой?

– Мэт, – Семимес покачал головой, – ты же слышал, что сказал отец. Да, теперь, когда мы стали Хранителями Слова, она всегда будет при мне.

– Тогда я спокоен за себя и за всех нас, – сказал Мэтью и снова состроил гримасу, дразня замок и заодно Дэниела.

– Покойной вам ночи, друзья мои, – сказал Семимес.

– Спокойной ночи, проводник, – одновременно сказали Мэтью и Дэниел. И Семимес, довольный, пошёл дальше.

– Дэн, думал, поговорим, но с ног валюсь от усталости. Пойду к себе.

– Спокойной ночи, Мэт. Спасибо тебе за всё – вот мой главный разговор.

Оставшись со своими мыслями наедине, Семимес прошагал мерным шагом три круга по коридору, перед тем как зайти в свою комнату… Через несколько мгновений он карабкался по отвесному склону скалы, ошпаривая своё лицо и оглушая себя жадным дыханием. Сейчас он увидит своего вороного…

Почти одиннадцать лет минуло с тех пор, как сын Хранителя Тланалта Науан и лесовик Валеар по поручению Управляющего Совета Дорлифа и Правителя лесовиков Озуарда отправились в дальний путь. Им предстояло перейти горы Харшид, пересечь лес Садорн, обнимающий их, преодолеть не хоженный ни сельчанами, ни лесовиками горный хребет Мратук, что возвышался за дальней лапой Садорна, и затем лес Солнуш с тем, чтобы добраться до города, названия которого не было на устах ни у тех, ни у других, до Пасетфлена. Там Науан и Валеар должны были найти военачальника, по имени Рамар, и вместе с ним обратиться к Правителю Пасетфлена с просьбой помочь Дорлифу и соседним селениям военной силой. Причиной тому была растущая угроза, исходившая со стороны Выпитого Озера. Задание было секретным: лишь шесть членов Управляющего Совета Дорлифа, Правитель Озуард, Хранитель из Нэтлифа Рэгогэр и двое посланников знали о нём. Надежда на успех была призрачной.

Девяносто восемь лет назад в ущелье Кердок Тланалт нашёл путника, израненного острыми скалами и почти утерявшего нить, которая связывала его с Миром Яви. Очнувшись через четыре дня в пещере у огня, изгонявшего холод из его жил, он вспомнил себя и, увидев Тланалта, прошептал своё имя – Рамар. А ещё через тридцать четыре дня, отправляясь в обратный путь, он сказал своему спасителю:

– Друг мой, если тебе и твоему народу понадобится помощь, я и две тысячи моих воинов преодолеем путь от Пасетфлена до Дорлифа, который теперь я знаю. Помни: пока я жив, живы эти слова.

Надежда на успех была призрачной: живы ли слова Рамара? Не только годы разделяли два мгновения, то, когда они были сказаны, и то, когда о них вспомнили, но и Шорош…

Двести сорок три раза стрела дорлифских часов коснулась своим наконечником каждой метки, указывающей на шаги времени, когда Науан и Валеар ступили на землю Пасетфлена. Но в Дорлифе об этом знало только само время. Настороженность во взгляде первого же горожанина, которого повстречали путники, ушла, будто её и не было, как только Науан произнёс имя Рамар, и её место занял огонёк, вспыхнувший от ореола славы, который окружал это имя. А спустя три дня конный двухтысячный отряд, получив благословение Правителя Пасетфлена Далтлада, вышел из города и взял направление на Дорлиф. Но не Дорлиф, а Нэтлиф был назначен местом его дислокации, ибо он стоял у той самой границы, которая разделяла Мир людей и Тьму. Половина отряда должна была стать в селении, половина – в нэтлифской крепости. Впереди колонны были трое: Науан – на белом коне, Валеар – на гнедом и Рамар – на вороном…

Путь укорачивала упругая поступь закалённых в походах лошадей, их лёгкие, прочные и цепкие подковы, которым не страшны были ни твёрдый нрав одного камня, ни скользкая натура другого. Путь удлиняли обходные тропы: они оберегали лесные чащобы и неприступные горы от их вынужденного негостеприимства и смягчали их воинственность, и им оставалось лишь насупливаться и сердито шептать вслед. Но не только скалы дразнила дробь копыт, и не скалам она угрожала, а тому, чьё войско ещё не готово было к великой войне…

…Миновав дальнюю лапу Садорна, отряд Рамара подошёл наконец к подножию Харшида. Пересуды оканчивались, как всегда, в пользу ночи, в пользу тьмы. Остановив коня, Рамар повернулся к воинам и выкрикнул слово, которое не должно было бы стать последним словом военачальника, снискавшего славу в битвах:

– Привал!

Стрела, выпущенная изнутри скалы сквозь толщу её камня самой кровавой рукой Выпитого Озера, пронзила ему горло и не дала закончиться его жизни другим, ярким словом. Валеар, чутьём уловивший полёт ещё одной смертоносной стрелы, ударил в бока гнедого, чтобы успеть встать на её пути к сердцу Науана. Он умер с надеждой, что спас друга и со словом «Палерард» на устах.

– К скале! Прижаться к скале! – прокричала ночь голосом Науана, который в следующее мгновение повис замертво на белогривой шее своего скакуна.

Воины подхватили Рамара, Валеара и Науана и, выпустив незрячий залп по панцирю Харшида, устремились к скале. Первым, влекомый привычкой быть первым, нёсся вороной. Ни воины, ни их кони не знали и не чуяли, что их ждёт западня. Они приблизились к стене, но не смогли остановиться. В один миг они потеряли власть над собой и оказались во власти неодолимой силы. Она вышла будто из самой сердцевины Харшида, обняла всех их и затянула в холодную вечную черноту прямо сквозь камень… чтобы не выпустить в Мир Яви никогда.

Покружив над местом, которое несколькими мгновениями раньше было пристанищем тысяч жизней, а теперь стало пустынно и мертвенно, горхун взмыл над скалами и полетел домой, к Выпитому Озеру. На его спине сидели двое: впереди – тот, чей глаз, смотревший словно из-под бугристой скорлупы баринтового ореха, указал путь трём бессердечным птицам, которые привыкли так же холодно покидать своё гнездо, как и обескровливать свои жертвы, позади – тот, кто, соединив свою магическую силу с дремлющей силой тени Шороша, одной из тех теней, что спрятались от света в недоступных ему утробах, победил двухтысячное войско.