Слёзы Шороша Братья Бри

– Янтарный старец!

– Янтарный старец! – повторил за ним Зусуз, который всегда и на всё имел своё мнение.

Глаза Гройорга, устремлённые на чужака, при этих словах тоже заблестели янтарно, как будто янтаря за тем столиком было больше, чем серебра.

– Вот те раз! – помотал он головой.

– Что я вам говорил?! И теперь скажите мне, человек он или не человек, – прошептал Фелклеф.

– Не человек, – сразу сказал Гройорг и пояснил: – Так не бывает, чтобы кусок смолы человеком обернулся… Или бывает?

– Ответ не снаружи, а внутри, – высказал догадку, ещё не заглянувшую внутрь, Малам.

– Он не родился человеком, – сказал Зусуз.

– А кем же он родился, если в трактире сидит, ест и пьёт? – воспротивился нелогичной логике сын трактирщика, хотя сам пребывал в немалом сомнении.

– Он вообще не родился, – уверенность слышалась в голосе Зусуза.

На это утверждение Гройорг хрипливо засмеялся.

– Верно, Зусуз. Я об этом не подумал, – согласился Малам.

– Я тоже, – весело сказал Гройорг.

– Он смотрит на нас, будто о чём-то спросить хочет.

Глаз Малама не ошибся: чужак приподнял руку и поманил ребят пальцем.

– Ну всё, отец мне сегодня задаст, – прошептал, подавшись вперёд, Фелклеф. – Не надо было пялиться.

– Вид у него серьёзный, и палка серьёзная к стулу приставлена, – насторожившись, сказал Гройорг и на всякий случай проверил рукой то, что всегда покоилось в кожаном чехле у него за спиной. Это была простая дубовая дубинка, предназначенная для защиты от хунгов. (Трое его друзей для этой цели имели заострённые с одного конца палки, но брали их с собой в тех случаях, когда отдалялись от жилищ. Такие палки были почти у всех жителей Прималгузья. Гройорг же лучше управлялся с дубинкой).

Малам и Зусуз переглянулись и, ничего не говоря, встали и шагнули в направлении чужака, не сводившего с них глаз.

– Присаживайтесь, ребятки, – сказал старец (слова он произносил отчётливо, но в голосе его была какая-то неестественность: в нём слышалось дребезжание, и звуки словно сопровождались почти одновременным эхом).

Друзья, снова глянув друг на друга, не без робости присели напротив. Старец продолжал:

– Надеюсь, вы мне посоветуете, – это необычное звучание голоса заключало в себе некую привлекательность, может быть, даже притягательность. – Мне нужны четыре пары зрячих глаз, четыре пары выносливых ног, четыре пары крепких рук и немного сообразительности.

Не только голос, но и лицо янтарного старца мало-помалу расположило к нему Зусуза и Малама. Это было лицо чудесным образом ожившей куклы с обликом старика, мудрого, серьёзного, но не сердитого, с непонятно откуда взявшейся едва заметной, но всё-таки улавливаемой глазом готовностью к усмешке.

– Если вы и ваши друзья, – кукла кивнула на их столик, – располагаете этим ценным инвентарём, то можете без сомнения предложить себя: я буду только рад. Идите посоветуйтесь.

Малам и Зусуз, вернувшись к своему столику, брякнулись на стулья и выдохнули накопившуюся немоту.

– Ну?! – спросил Гройорг.

– Четыре пары зрячих глаз и всего остального и в придачу немного сообразительности усмотрел он вокруг нашего столика, а уж потом пальцем поманил, – сказал Малам.

– Что это значит? – ещё спросил Гройорг.

– В помощники нас зазывает янтарный старец – вот что это значит, – пояснил Зусуз.

– И меня? – ещё больше округлились глаза Гройорга.

– Без тебя здесь только по три пары всего, – пояснил Малам.

– Для какой же такой надобности ему столько помощников? Не трактир ли открыть надумал, – взбрело в голову потомственному трактирщику, будущему потомственному трактирщику.

– Выносливые ноги – чтобы идти, далеко идти, – резонно предположил Зусуз.

– Далеко можно до самой ночи идти, а там – сгинуть, – выставил свой довод Фелклеф.

– Видно, четыре пары зрячих глаз и нужны ему для того, чтобы не заблудиться в чужом краю, – возразил на это Малам.

– Раз ему мои глаза понадобились, я согласен, – решился Гройорг. – Может, и дубинка моя пригодится?

– Без твоей дубинки и наших пик хунгов ему одному не одолеть. И я согласен идти с ним, – решился Малам.

– Как только он с нами заговорил, я сразу смекнул, что его мне судьба подарила: он не просто старик, каких много, – он один-единственный янтарный старец, – подкрепил своё решение серьёзным резоном Зусуз.

Трое вперили свои взоры в четвёртого – Фелклеф будто язык проглотил.

– Папаша твой только рад будет, если ты, как Болоб, за пришлого зацепишься: ему выгодно знать, что у пришлого на уме, – подсказал ему Зусуз.

– И то верно. Самому-то мне охота.

– Ну! Решайся! – подталкивал его к твёрдому ответу Гройорг.

– Я же говорю, охота. Надо попробовать.

– Жду вас на улице, ребятки, – заставил вздрогнуть всю четвёрку разом голос старца, словно из ниоткуда явившийся над столиком.

Ребята вслед за старцем через люк и вниз по лестнице покинули трактир, который отличался от жилищ тем, что шляпка его была просто-таки огромной, как у никем не замеченного перестоявшего подосиновика в сравнении с подосиновичками-подростками, и держала её на себе не только ножка, представлявшая собой толстенный дубовый столб, но и шесть берёзовых подпорок по кромке.

– Давайте знакомиться, ребятки, – живо начал старец. – Тебя как зовут?

– Гройорг я, – ответил Гройорг, просияв оттого, что он оказался первым.

– А тебя?

– Зусуз.

– А тебя?

– Малам.

– А тебя?

– Фелклеф, сын трактирщика Блолба.

– А парень, что меня сегодня поутру на лодке прокатил, стало быть, твой брат?

– Так и есть.

– Ну а моё имя Элэнтэлур.

Разве мог Гройорг ожидать, что услышит сейчас этакое нескладное слово и что в ответ на это слово из него хрипливо выкатится смешок?

– В этом есть доля истины, если принять во внимание ваши имена, – улыбнувшись, сказал старец.

– В чём? – спросил Гройорг, одарив его подозрительным взглядом.

– В твоём смешке. В том, что моё необычное имя могло вызвать в ком-то из вас улыбку. Посему с этого момента моё имя – Элэ. Годится?

– Янтарный Элэ! – прошептал Гройорг.

– Ещё как годится, – сказал Зусуз, и в голосе его промелькнула обида, ведь он тоже подумал: «Янтарный Элэ», но он только подумал, а Гройорг сказал при всех.

– Очень хочется посидеть у реки. Прежде не доводилось мне бывать у бегущей между берегами воды, – сказал Элэ.

Ребята в изумлении переглянулись.

– Давайте спустимся к той иве у изгиба Малгуза, – предложил Малам. – Мы там часто после ужина сидим.

Спускались молча. Элэ вроде как о чём-то размышлял про себя, а ребятам было неловко заговорить с ним: они ещё не привыкли к этому загадочному старцу. Усевшись под ивой, молча смотрели на «бегущую воду». Она, убегая и убегая, почему-то не уносила с собой время (время будто застыло). Может быть, потому, что, убегая, она в то же время оставалась на месте, неизменной, такой, которую не встречаешь и не провожаешь взглядом, а на которую просто смотришь… смотришь, не отрывая глаз…

– Мне подумалось, что я пойму многое, если получу от вас ответ на один вопрос: почему грибы?.. почему вы живёте в рукотворных грибах?

– Из-за хунгов, – начал Малам.

– Точно, из-за них проклятых, – подтвердил Гройорг.

– Отец говорил мне, – продолжил Малам, – что наши далёкие предки не сразу надумали жить в грибах. Сначала они строили дома прямо на земле.

– И мне мамаша про это рассказывала, когда я маленький был, – похвастался Фелклеф.

– Но каждую ночь хунги проделывали дыры в полах и пробирались в жилища. И каждую ночь терзали и пожирали людей. Те же, кому удавалось отбиться и выбежать из домов наружу, пропадали в расщелинах ночи.

– Дубовая ножка гриба хунгам не по силам, её не прогрызёшь и не поломаешь. А из-под земли наружу по ночам они не высовываются: знают, что сгинут. Оттого в грибах можно спать спокойно, – дополнил рассказ Малама Зусуз.

– Хунги – это те, что дырявят землю багровыми мордами? – спросил Элэ.

– А мы их пиками дырявим, – выпалил Фелклеф и обвёл взглядом друзей, ища поддержки, – верно?

– А я им дубинкой, что у меня за спиной, по носу поддаю: они не любят, когда им дубинкой по носу достаётся.

– Не болтайте зря. Хунгов даже взрослым убить трудно, – возразил Зусуз. – Они очень сильны и вёртки.

– Жилисты и толстокожи, – добавил Малам.

– Они убивают пастухов заодно с коровами, – добавил Зусуз, словно тягаясь с Маламом.

– Это правда, пастухам от них достаётся больше других, – согласился Гройорг, припомнив растерзанного не так давно на пастбище пастуха, который жил через гриб от него.

– Скажите-ка мне, ребятки, нападают ли хунги на людей вблизи их жилищ?

– Бывает, подкарауливают по утрам. Если ты так беспечен, что не замечаешь даже руриков, мечущихся над землёй, могут напасть. Рурики-то всегда начеку, – пояснил Зусуз.

– Рурики?

– Это маленькие птички, что гнездятся на ивах подле наших грибов. Они чуют хунгов, когда те продираются на поверхность, но ещё скрыты от глаз землёй, и предупреждают нас об опасности, – пояснил Малам.

– Они будто ныряют с высоты к самой земле и тут же взмывают вверх, – добавил Фелклеф (не хуже же других тот, чей отец дал кров и пищу янтарному старцу, который нынче пытает их). – И так много раз – тут-то и смотри в оба.

– Ежели рурик бесится, хватай пику или дубинку и жди, когда хунги высунут носы, – не без довольства заключил Гройорг: чаще ему доводилось бесшабашно начинать или вставлять, нежели заключать.

– Элэ… ты спросил про багровые морды. Ты уже видел хунгов? – спросил Малам.

– Да, мой юный друг. На пути к Прималгузью я дважды видел их морды, торчащие из земли.

– Ты врезал им палкой? – завёлся Гройорг.

– Они не тронули тебя, Элэ? – высказал свою догадку Зусуз и неожиданно для самого себя прибавил то, что не выходило у него из головы: – Ты не человек?

Элэ остановил взгляд не Зусузе, затем заглянул в глаза трём другим.

– В этом есть доля истины, Зусуз. Я не человек, и хунги не тронули меня, потому что во мне не течёт кровь. И в то же время я человек, потому что плачу, и смеюсь, и могу передать словами, отчего плачу и смеюсь.

Каждый из четырёх друзей исподтишка обтрогал взором янтарного Элэ, словно желая убедиться в том, что он всё-таки не человек: для них это было несомненно более важным, чем то, что он человек.

– Смотрю на милых созданий, что пасутся по ту сторону реки, верчу по сторонам головой, – Элэ повертел головой, – и не нахожу для них подходящих грибов.

Ребята разом покатились со смеху, вероятно, представив, как коровы одна за другой взбираются по лестницам в гигантские шляпки гигантских грибов.

– В этом есть доля истины, – сказал Элэ. – Но кто мне ответит, как они спасаются от расщелин ночи, если не могут отгородиться от них ни стенами жилищ, как люди, ни толщей земли, как хунги.

– Как только дело идёт к ночи, они ложатся на траву и прикрывают глаза своими ушами и так лежат до прихода света, – разъяснил Малам.

– Понимаю их. Прошедшей ночью я испытал на себе, как трудно противиться зову расщелин, лишь опустив веки. Не каждому это по силам.

– Не зря у них уши с лопухи, – добавил Гройорг. – Людям бы такие. (При этих словах Фелклеф хихикнул.) Что смеёшься, трактирная душа? Боишься, выгоду потеряешь? По тебе лучше, ночь пришла – оставайся в трактире на всю ночь, больше ешь-пей да лисички выкладывай?

– Что ты меня попрекаешь? Я что ли виноват? «У Блолба» ночь переждёшь – жив останешься. Всяк сам выбирает.

– Что, ребятки, забирают людей расщелины ночи?

– Да, Элэ, забирают, – ответил Малам. – Засидится кто в трактире или на озере да вдруг спохватится: день уходит – домой заторопится и, бывает, не успеет.

– Чуть ли не каждый день забирают, – с досадой сказал Гройорг.

– Рималам, что в горах Эгхар живут, лучше всех: они головы от злых ночей в горбах прячут, – сказал Зусуз.

– Рималы? Какие они, Зусуз?

– Они… величиной с медведя, а статью, когда на задних лапах стоят, с человеком схожи. И очень сильные: хунгов из тамошних пещер прогнали. С виду страшные, но на людей сами не нападают. Кто видел, как они с хунгами схватываются, говорят, свирепее и страшнее зверя нет.

– Думаю, один на один медведь пересилит римала. Вот бы стравить! – проговорил Гройорг то, что вдруг залетело ему в голову.

– Гройорг! – одёрнул его Малам, посчитав, что тот ломает серьёзную беседу.

– Зусуз, вижу, ты ещё что-то сказать хочешь, – подметил Элэ.

– Вот бы рималов приручить. Они бы людей и скотину от хунгов защищали.

Ребята с удивлением посмотрели на своего друга: такое они услышали от него впервые, и ни одному из них эта идея в голову не приходила. Элэ тоже задержал свой взор на Зусузе, и ему показалось, что существует некая связь между странностями черт лица и неожиданностью идей, но и то, и другое недоступно поверхностному взгляду и пониманию. Он сказал:

– Ты сделаешь это, мой юный друг, если к тому времени, когда обретёшь власть над самим собой, которая позволит тебе приблизиться к рималам, не сочтёшь эту мысль не стоящей твоего внимания на пути к главной цели, что ты поставишь перед собой.

Зусуз потупил голову: он не мог позволить никому, даже своим друзьям, стать свидетелем ликования, которым в эти мгновения наполнилась его душа и которое выдали бы его глаза. Никто прежде не говорил ему подобных слов… слов, в которых было что-то более важное, чем досужая болтовня и прискучившая забота взрослых.

– Я запомню твои слова, Элэ.

– Друзья, теперь я знаю, что предстоит нам с вами искать.

Сто шагов отделяло Элэ от Малгуза и столько же – от озера с говорящим названием «Водяная Лапа». Он ждал прихода ночи. Его внимание было всецело отдано сэлнуту, растению, которое он заприметил днём раньше, когда с четвёркой своих новых друзей спускался на лодке по реке к озеру. Десятки оранжевых чаш разного размера и оттенков стояли на траве по устью Малгуза и по берегу Водяной Лапы. От верхней кромки каждой из них по сторонам ниспадали и стелились нитевидные отростки. От Мэсэми, сестры Фелклефа, Элэ узнал, что на тридцатый день после появления чашечки на едва поднявшемся над землёй стебле, она отпадает от него и начинает самостоятельную жизнь, получая энергию через нити, набирающие в длине: день ото дня – незаметно и год от года – зримо. Но Мэсэми ничего не сказала (и не могла сказать) ему о том, что было для него самым важным: как сэлнут встречает ночь.

Элэ ждал… Сумерки мрачнели… Элэ знал, что складки пространства выявляют себя неожиданно, а там… всего лишь мгновение – и ты оказываешься в окружении Миров, манящих тебя, и в плену собственной податливости…

Вдруг чаши сэлнута вздрогнули: одна, две, десять, сто… и на несколько мгновений открылись ещё больше, будто жаждая напоследок глотнуть света. Затем живо стали закрываться, смыкаясь по кромке. Элэ вслед за ними сомкнул веки и тут же почувствовал, как трудно будет сопротивляться силе, которая исходила из расщелин ночи, открывающих Миры, и словно вытягивала из него взор, отчаянный и ненасытный, рождённый зрячим.

Всю ночь Элэ стоял и слушал пространство. В нём было дыхание ветра, отзывающееся шелестом крон и шёпотом кустов. В нём был умиротворённый переливчатый разговор Малгуза и Водяной Лапы. И была пугливая немота сотен и тысяч тех, кто затаился, пережидая злую ночь… В нём улавливался ещё один звук, который не дано было различить человеческому уху, но который распознавали элы. Он исходил откуда-то издалека и был знаком бесконечного движения, питаемого энергией Миров, проникающей в Мир Прималгузья. Элэ, помня своё положение в пространстве этого Мира, мысленно определил направление к месту, где рождался неслышный звук.

Утром Элэ склонился над сэлнутом. Чаша его уже расправилась и открылась свету. Он осторожно потрогал её: толстая стенка на ощупь была приятной, бархатистой. Он попытался сомкнуть её края – сэлнут поддавался нехотя, выявляя свою упругость. Элэ поднял чашу и прошептал, с трепетом, как это делал, восхищаясь чем-нибудь, Ивидар:

– Сэлнут!

Спустя восемь дней на рассвете Элэ, Малам, Гройорг, Зусуз и Фелклеф отправились в дальний поход – на поиски источника странного звука, который, вероятнее всего, скрывало Болото. Кратчайший путь к нему – через Баринтовый лес – был отрезан Овражьем, главным логовом хунгов, и зачатки троп, протоптанные некогда смельчаками, влекомыми ореховым обилием, были отмечены их костями и давно заросли. Идти решили обходным путём, через лес Эрнок. Задумка предполагала ночёвку в пути, может быть, даже не одну, и путники нацелились встретить злую тьму, не прячась от неё в пещере. Они готовились к этому семь дней и одну ночь, которую первый раз в своей жизни провели вне грибов. Они шли и беспечно болтали. Они были уверены, что у них всё получится: с ними шагал их учитель – янтарный Элэ, а на спинах у них красовались оранжевые капюшоны, которые предугадают наступление ночи и своим прощальным судорожным глотком света, перед тем как начать закрываться, словно прошепчут: «Пора!», и это будет означать, что пришла пора остановиться и накинуть их на головы. А наутро, когда пространство всецело отдаст себя Миру Прималгузья, чаши сэлнута откроются свету, и это будет сигналом путникам последовать их примеру.

Не пройдёт и года, как оранжевые капюшоны станут такой же неотъемлемой частью всего оранжевого в жителях Прималгузья, как и то, чем наделяла природа каждого из них от рождения. И всем маленьким детям их станут надевать на спину, как рюкзачки, при помощи нитевидных отростков, и они будут расти вместе, привыкая друг к другу и не расставаясь друг с другом.

Только через семьдесят дней после похода на Болото каждый из четырёх друзей получил из рук Элэ палку из болотного двухтрубчатника, доведённую до своего совершенства. Она не только заключала в себе силу одного смертоносного удара и «способность» улавливать знаки жизни и смерти, но и таила много скрытых возможностей. Палка Гройорга больше походила на дубинку, что прибавляло ему радости, когда он сжимал её в руке.

– Мои юные друзья, научитесь чувствовать двухтрубчатник, как собственную руку, и прислушивайтесь к его зову и его предостережению. Я же, познавая свою палку, помогу вам в этом. И чтобы двигаться вперёд, а не топтаться на месте, лишь создавая видимость движения, каждый из вас должен выбрать себе девиз. На раздумье даю вам три дня.

По истечении назначенного срока, отужинав «У Блолба», ребята и их наставник, как и в первый день знакомства, отправились на берег Малгуза, к облюбованному местечку под ивой.

– Пришёл черёд встать на путь, с которого каждому из вас не позволит свернуть слово, произнесённое вслух перед друзьями. Постарайтесь услышать друг друга не только ушами, но и умом, и чувством, – сказал Элэ и обратился к Маламу: – Начнём с тебя, мой юный друг.

– Познай и стань сильнее, – сказал Малам.

Элэ дал время услышать девиз Малама его друзьям, затем сказал:

– Как звучит твой выбор, Зусуз?

– Проникни в суть и подчини.

Через несколько мгновений Элэ перевёл взгляд на Гройорга и только вознамерился произнести его имя, как тот выпалил:

– Мал-Малец в помощь мне!

Фелклеф не удержался от усмешки, вынудив Гройорга отпарировать этот бессловесный, но не лишённый понимания или непонимания выпад:

– Просто во всех своих делах я постараюсь прислушиваться к зову и предостережению моего Мал-Мальца.

– Похвально, мой юный друг… Теперь твоя очередь, Фелклеф.

– Продолжи дело отца и помни о друзьях.

Элэ обвёл глазами ребят и сказал:

– Завтра на рассвете отправляемся в поход.

Много раз услышат они от своего наставника эти слова. Но однажды он скажет другие:

– Друзья, настало время, когда каждый из нас пойдёт своим путём. Сегодня я покидаю вас.

Взяв с собой лишь палку из болотного двухтрубчатника и бежевый шарик, янтарный Элэ направится к горе Угул.