Вредная привычка жить Климова Юлия
– Значит, пока из этого списка вычеркнем только тебя и Стаса.
– Мне кажется, ты только теряешь время, – сказал Юра, – вычислить, кто это делает, нереально.
Я пожала плечами, демонстрируя свою поверхностную заинтересованность в этом вопросе. Пусть думает, что меня просто любопытство замучило.
Потом он помедлил и спросил:
– А ты сама-то Воронцову с какого боку?
– Ты что имеешь в виду? – холодно спросила я.
– Гребчук у тебя перстень Воронцова видел, Носиков про этот перстень нам в курилке рассказывал как-то. Подобные подарки так просто не дарят.
Я вспомнила, как устроила генеральную уборку в сумке и разложила весь хлам на столе… Вспомнила, как, кажется, Зиночка говорила, что Носиков раньше знавал Воронцова.
– А чем этот перстень такой непростой, что его секретарше подарить нельзя?
Юра растянул губы в ехидной улыбке:
– Не хочешь – не рассказывай, а только Носиков говорил, что перстень этот весьма авторитетный!
– А к чему он вам вообще это рассказывал?
– Ну, что нам надо нашего нового директора любить и бояться, – улыбнулся Юра. – Крошкин еще тогда посмеялся, что теперь у нас не жизнь будет, а сплошная малина.
– Кстати, о Крошкине, – сказала я.
– А что Крошкин?.. Он мужик нормальный… На него вот я совсем не думаю…
– А почему он с директрисой крутит?
Во мне проснулась совесть, и я решила узнать хоть что-то для своей Григорьевны.
– Тебе виднее, ты же у нее под боком сидишь, – заметил Юра.
– Ну не у него же под боком! Он серьезно настроен?
– Пили тут пиво как-то, он говорил, что пора бы семьей обзавестись.
Премиленько.
Больше нам поговорить не удалось, потому что пришла Любовь Григорьевна и сообщила:
– На улице дождь. Аня, тебя там Воронцов спрашивал.
Юра встал, забрал свои дискеты и сказал:
– Поздравляю, у вас опять все в порядке.
– Спасибо, я так тебе признательна, – заворковала Любовь Григорьевна.
Юра вышел, и я тоже направилась к двери, чтобы в полной мере осчастливить своим присутствием Воронцова.
– Подожди же, – остановила меня Любовь Григорьевна. – Ты узнала?
– Ага, – кивнула я, – вроде бы он подумывает семью создать, говорит, что о троих детях мечтает.
Любовь Григорьевна так и села.
– Как о троих детях?!
– Шучу, – мрачно сказала я, находясь под впечатлением от разговора с Юрой, – не волнуйтесь: вы ему очень нужны, а детей народите, никуда не денетесь, – и я подмигнула порозовевшей Зориной.
– Я тебя вот еще о чем хотела спросить, – замялась Любовь Григорьевна. – До меня дошел слух, что Людмила застала тебя с Виктором Ивановичем… в очень странном виде…
– А что же странного в желании двух людей обладать друг другом? – спросила я.
– Так, значит, это правда?! – изумилась Любовь Григорьевна – Ну не на работе же… А у вас что было?
– Еще не все, – сказала я, – но я над этим работаю.
С этими словами я вышла из кабинета и на минуту задержалась в приемной.
Перстень я из сумки выложила, как раз когда было совещание. Мимо меня тогда прошли все сотрудники, только слепой мог его не увидеть, и сразу после этого меня попытались толкнуть под поезд. Кто-то явно заволновался! Хороший же талисман мне подарил Виктор Иванович…
Если Юра говорит, что подобные подарки так просто не дарят, а я его вообще-то получила как компенсацию за израненный бок или просто потому, что он перестал быть ценным для Воронцова (возможно, этот перстень – просто напоминание о прошлом, от которого пришло время избавиться), то можно сделать выводы, что я – особа, весьма приближенная к Императору, что я – не просто секретарша, и неважно даже, любовница я или нет: я – доверенный в делах человек!.. И я – та, кто первой побывала в комнате, где лежал труп Селезнева и где была утеряна столь ценная и пропавшая якобы без вести кассета… Вот почему меня решили убрать… на всякий случай! Но, видно, духу не хватило довести все до конца…
А теперь этому шантажисту важнее получить деньги. Этот человек знает, что я их оставила себе, а не понесла Воронцову. Интересно, как он это объясняет? Наверное, приписал мне обычную человеческую жадность или решил, что заблуждался в наших доверительных отношениях с Воронцовым. Он подслушал наши разговоры на даче Селезнева… Он знает, что три миллиона долларов мы собираемся делить только на троих. Тяжело вздохнув, я направилась к Воронцову. Зачем это я ему, интересно, понадобилась?
– Виктор Иванович, вызывали?
– Заходи.
Воронцов стоял у окна и о чем-то думал. Я села за длинный стол для переговоров и стала усиленно молчать, чтобы ни в коем случае не спугнуть ни одной гениальной мысли своего руководителя.
– На днях твоих соседей, тех, что приходили сюда, арестовали.
– Да вы что?! – делано изумилась я. – А за что?
Воронцов пытливо посмотрел на меня:
– За то, что они пытались ограбить дачу Селезнева.
– Да вы что! – опять сказала я.
– Нашли их в погребе, их кто-то там закрыл и потом позвонил в милицию.
– Да вы что! – решила я стоять на своем.
– Ты, конечно, об этом ничего не знаешь?
– Нет, конечно, – замотала я головой так, что аж в ушах зазвенело.
Виктор Иванович засунул руку в карман и достал какую-то маленькую карточку.
– Я поехал туда сразу, как только мне об этом сообщила милиция, и нашел там кое-что.
Я сощурилась. Тон Воронцова говорил: ты попалась, детка, ты попалась…
Он подошел ко мне и положил передо мной желтоватую картонку.
– Это пропуск в районную библиотеку.
Я облегченно вздохнула: может, лет сто тому назад я и стремилась к знаниям, может, и посещала библиотеки, может, и надевала обложки на книги, чтобы они не трепались… Но сейчас обвинять меня в том, что я куда-то хожу и где-то там употребляю литературу по назначению, – это, по меньшей мере, нелепо.
Я злорадно посмотрела на Воронцова и сказала:
– Вы мне что, дело шьете, начальник?
Он не обратил внимания на мою реплику, перевернул карточку, и я увидела маленькую фотографию три на четыре… Солька… Солька… Солька!!!
Ей было там лет двадцать, но, боже мой, она совсем не изменилась. Неужели нельзя было потолстеть или хотя бы окриветь, что ей стоило сделать парочку пластических операций или еще что-нибудь такое, но только чтобы он не узнал ее!!!
– Мне кажется, это твоя подруга. Ты объяснишь мне все сама или мне поговорить с ней?
– Понимаете, этот сосед… Потугин, который пробрался со своей женой на дачу, он в Сольку влюблен до безумия и, видно, украл у нее эту карточку и носил всегда с собой.
Воронцов сдвинул брови.
– Бедная, бедная Солька! – запричитала я. – Как она теперь попадет в нашу районную библиотеку, ведь такой библиотеки, как у нас, нет нигде…
– Остановись, – ледяным тоном сказал Виктор Иванович.
Я съежилась.
– Не хочешь говорить – не надо… Но если ты еще хоть раз промелькнешь во всем этом дерьме, то я тебя…
– Что же вы сделаете? – зажмуриваясь, спросила я.
– Расстреляю, без суда и следствия.
Я открыла один глаз и увидела, что Воронцов улыбается. Ну не может он на меня долго сердиться, потому что я – милая!
– Я приставлю тогда к тебе человека, и ты шагу не сможешь ступить без моего ведома.
Такое наказание меня ничуть не испугало: наоборот, мне сейчас просто необходимо быть под охраной.
– А нельзя ли мне авансом получить подобного соглядатая, так сказать, в счет моих будущих грехов, он мне просто необходим сейчас…
Воронцов не воспринял мои слова всерьез, сел за стол и сказал:
– Организуй мне чайную церемонию, и я поеду в банк. У меня куча дел, а тут ты еще со своими подружками…
Глава 29
Еще одно послание от нехорошего человека и еще один военный совет, на котором мы принимаем наиважнейшее решение
Я пребывала в глубоких раздумьях.
Может ли Зинка сама все это устроить? Ведь Юра правильно сказал: ей удобнее всего было бы нажать на какую-нибудь кнопочку… Я вспомнила, как мы просматривали кассету. Съемка велась от стены противоположной двери, значит, камеру можно включить в тот момент, когда сладкая парочка туда заходит, и для этого нужно просто стоять напротив двери, неподалеку… Значит, это мог сделать любой из присутствующих, и вовсе не обязательно, что Зинаида… Я, словно лошадь, ходила по кругу, по кругу…
Но как же тогда быть со съемкой встречи Селезнева и Федора Петровича? Шантажист же не знал, о чем они будут разговаривать, и вряд ли бы он стал включать камеру, когда Федор Семенович зашел навестить одноклассника. Я припомнила, что съемка в кабинете велась где-то со стороны окна, левее; камера могла заработать, только если была включена на специальный режим. Тот, кто ее там устанавливал, знал, во сколько должно быть свидание Лариски и Валентина Петровича. Уверена, он охотился именно за этим.
Я решила сходить на разведку в бухгалтерию: к ним как ни придешь, всегда что-нибудь новенькое узнаешь, может, и сегодня мне повезет.
В кабинете был неимоверный бардак: огромные толстые папки, из которых торчали мятые бумаги, кучами лежали на столах, на полу были разложены канцтовары, на стульях устроились пачки чистой бумаги и остатки печенья, конфет и пряников, журналы и цветы были свалены в углу. Я посмотрела на согнутый фикус и подумала, что еще немного – и он спилотирует на пол.
Перешагивая через упаковку клея, я направилась к Зиночке, которая, стоя на стуле, смахивала пыль с полки, плавно оседавшую на принтер.
– Совсем обнаглели, Воронцов велел порядок навести, так все смылись, а я тут работай за всю бухгалтерию, – возмущенно заговорила Зина. – Лариска сразу вспомнила, что ей в фонды надо, а девчонки с Воронцовым в банк поехали…
– А почему это он велел порядок навести?
– Не знаю, – пожала плечами Зинка, – зашел злой, как собака, и говорит: «Посмотрите, как вы работаете!» – и тому подобное… А правда, что ты с ним спишь?
Отлично, вот так вот плавненько, без перехода.
– Нет, неправда, – сказала я.
– А Люська сказала, что он, голый, тебя к стенке прижимал.
– Прижимал, – покаялась я, – но дальше дело не пошло.
– Почему? – спросила Зинка.
– Так Люська же помешала! Вот думаю – прибить ее, что ли, за это?
– И правильно, – поддержала меня Зинка, – разве можно в таком деле мешать, я бы не простила.
– А Лариска-то как? – сменила я тему. – Отошла немного от смерти Селезнева?
– А что ей отходить, она вон уже на Воронцова твоего заглядывается, ты там смотри повнимательнее.
– Ничего себе, – якобы удивилась я, – а как же любовь?
– Да не было у нее никакой любви! Какая там любовь, Селезнев жены своей пуще Бабы-Яги боялся, она же у них в семье по финансам главная. С Лариской у него даже расписание было…
– Какое такое расписание? – поинтересовалась я.
– Один раз в неделю – ресторан, и два раза – у него в кабинете… ну, ты понимаешь.
– Что же он квартиру не снял?
– А зачем: у него в кабинете кожаный диван и стол три метра длиной, делай что хочешь. Лариска вроде сначала на все согласна была, а под конец кобениться начала. Кому это понравится – встречаться только по вторникам и пятницам!
– А почему в эти дни?
– Вроде бы он своей жене наплел, что в бассейн ходит, а плавки в раковине мочил, Лариска рассказывала.
Зинка рассмеялась.
– Так что смотри: держись за Воронцова, а то Лариска-то своего не упустит, она любит богатых и чтобы постарше были.
– Это я все учту, спасибо, – улыбаясь, сказала я.
Теперь понятно: Селезнев, видно, заменил встречу с Ларисой на встречу с Федором Семеновичем. Вот так и появилась на свет кассета, изменившая судьбы целой толпы людей.
Остановившись около почтового ящика, я вздохнула.
В дырочку дверцы было видно, что там лежит конверт… знакомый конверт. На секунду мне захотелось просто пройти мимо, не оглядываясь больше на зеленый ящик, подняться по ступенькам, открыть дверь и лечь на диван – прямо в плаще.
Зазвонил мой мобильный, и я полезла в сумку.
– Анечка, это ты? – запела моя маман.
Так, значит, ей что-то надо от меня.
– Да, я.
– Я сегодня проконсультировалась у своего врача, так вот, она говорит, что картофель, обогащенный крахмалом, мне не повредит. Я думаю, тетя Альжбетты не будет против, если я иногда буду добавлять ее картошку в свой суп.
Вот то, чего и следовало ожидать! Моя мама – это вам не кто-нибудь – это МОЯ МАМА!!! «Ее картошку в свой суп» – как это мило звучит!
– Ладно, но только в суп, – сказала я, пытаясь растянуть время до достижения матушкой дна пыльного, но столь ценного мешка.
– Спасибо, дорогая, передавай привет девочкам, и обязательно приезжайте ко мне в гости.
– Непременно, – сказала я, отключаясь.
Вот теперь я готова крушить мир и выкорчевывать с корнем фонарные столбы!
Я открыла почтовый ящик, взяла конверт и достала очередную угрозу:
«На днях мы решим наш вопрос».
Ах, как мне страшно, да я сейчас описаюсь!
Перешагивая через ступеньку, я добралась до своего этажа.
Позвонив Сольке, я стала нервно дергать ручку двери. Если у нее опять там… почкование, то я сейчас взорвусь! Но я ошиблась: Солька преспокойно пила чай с Альжбеткой.
– Где Славка? – спросила я.
– Опять уехал на огороды, – ответила Солька.
– Ты отчего такая бешеная? – поинтересовалась Альжбетка.
Я достала из сумки Солькин пропуск в библиотеку и письмо нашего разлюбезного шантажиста. Все это я шмякнула на стол перед девчонками, а сама, забрав у Сольки кружку, развалилась на маленьком диванчике.
– А откуда у тебя мой пропуск? – изумилась любительница «литературы за углом».
– Догадайся с трех раз.
– Ты что, в библиотеку записалась? – удивленно спросила Альжбетка. – Это тебе там дали?
Я убила ее взглядом.
– Нет, это одна клуша потеряла на даче Селезнева!
Солька побелела.
– Но, слава богу, – продолжила я, – пропуск этот нашла не милиция, а Воронцов, хотя еще неизвестно, что хуже…
У меня уже голова шла кругом от всего этого. Казалось, что может быть проще – пошли и взяли сокровища, мирно лежавшие в чемодане ровными пачечками… Так нет же, весь мир на пятки наступает и в спину дышит!
– И что сказал твой Воронцов? – съежившись, виновато спросила Солька.
– Сказал, что расстреляет.
– Кого?
– Меня.
– А почему тебя? – поинтересовалась Альжбетка. – Пропуск-то ведь Солькин.
– Если он хочет сделать это с ней, так зачем ты вмешиваешься? – заворчала Солька на подругу.
– Ты лучше письмо прочитай, – сказала я.
Солька развернула письмо, прочитала и передала его Альжбетте.
– Что теперь делать? – спросила она.
– Ну мы же решили, что найдем этого негодяя. Ты расскажи нам, что да как, и мы подумаем все вместе, кого подозревать, – мирно сказала Альжбетка.
– Да! – заорала я, злясь. – Давайте подумаем! Подозреваемых – куча, ну да ладно, не в этом дело, найдем мы этого душегуба проклятого, и делать – что будем делать?!
– Сдадим его в милицию, – уверенно сказала Солька, у нее милиция – это просто таблетка от всех болезней.
– За что? – поинтересовалась я.
– За то, что он Селезнева убил, начальника твоего, то есть.
– А он скажет, что не убивал.
– Как это он скажет, что не убивал? – возмутилась Солька. – Мотив есть, и вообще…
– Какой мотив? – поинтересовалась я. – Три миллиона долларов? Тогда вся милиция бросится искать эти миллионы, да и вообще: мы-то по сюжету откуда о них знаем?
– Так у нас же кассета, – все еще не понимала меня Солька.
– Я-то знаю, что кассета, но ты хочешь, чтобы мы признались во всем? Как мы нашли эту самую кассету, как все спланировали, как сначала обчистили гараж, а потом и дачку, и что теперь моя мама варит картофельный суп из картошки, пропахшей насквозь долларами и нашей судимостью, – ты этого хочешь?!
– Что ты кричишь? – возмутилась Солька. – Но надо же что-то делать!
– Получается, – сказала Альжбетка, – что даже когда мы найдем этого человека, мы никак себя защитить не сможем?
– Получается, – передразнила я.
– Его можно убить, – наивно хлопая глазами, сказала Солька.
– Тебе надо было идти киллером работать, – сказала я, – а ты, дурочка, ботанику преподаешь! Да ты в жизни хоть на одного дождевого червяка наступила? Ты что такое вообще говоришь?
– А мы Альжбетку попросим, она с ним переспит – и все, его как и не бывало, нам надо будет только с телом повозиться…
Альжбетка отвесила Сольке такой подзатыльник, что та, качнувшись на стуле, рухнула на пол.
– Ты что?! – вскричала Солька, вскакивая и набрасываясь на Альжбетку.
– Молчать! – заорала я, и девчонки притихли. – У нас есть два варианта… – продолжила я.
Девчонки непонимающе уставились на меня.
– Первое – побег, второе – вернуть деньги Воронцову. Рассмотрим первый вариант. Мы располагаем бешеной суммой денег, а что нас держит здесь? Да ничего. Уедем на полгода в глушь какую-нибудь, про все случившееся забудут, этот вот тип, – я потрясла в воздухе письмом, – возможно, отстанет, а потом мы вернемся и купим себе здесь хоромы в другом районе. Просто начнем новую жизнь.
Скажу честно, я сама не верила в то, что говорила… Не то что не верила, а это просто – не мое, я так не поступаю.
Мне как-то всегда хотелось просто жить – тепло и уютно, пить чай, смотреть в окно и злиться на свою маму, мне хотелось иногда бездумно бродить по улицам, кормить уток в пруду неподалеку от дома или заниматься еще какой-нибудь ерундой… Мне хотелось просто жить. И, наверное, не будь девчонок, я бы просто отнесла эти деньги Воронцову: не из благородства души, а потому что… не стоит оно того… и потому что он бы, наверное… обрадовался… и все бы понял.
Но есть еще Солька и Альжбетка, и для них эти деньги – возможность встать на ноги, и мы столько сделали ради этой победы, что уж если отступать, то с карманами, набитыми золотыми монетами, а не медяками.
– Ты это серьезно? – спросила Альжбетта.
Я молчала.
– Мне надоел этот клуб, и вообще, я уже стара для всего этого, я за то, чтобы уехать, – продолжила Альжбетка.
– Как это нас ничего не держит? А Славка? Как же Славка? – спросила Солька.
Мне тоже хотелось сказать – а как же Воронцов?.. Ведь он тоже держит меня… держит…
– Есть еще вариант: мы возвращаем деньги фирме и живем как ни в чем не бывало, а Воронцов решит все наши проблемы, – сказала я.
– Ты что?! – Солька выхватила у меня чашку и в гневе бросила ее на пол. – Это же такие деньги! У нас такого шанса никогда в жизни больше не будет!
Я перевела взгляд на Альжбетку. Ну же, скажи, что тебе этого всего не надо, скажи, что лучше довериться Воронцову, Альжбетка, ведь ты же понимаешь… Скажи!
– Солька права: мы потом и кровью заработали эти деньги, мы делали все, что могли и не могли, это уже наше! И мы это никому отдавать не будем! Если нам никак от этого шантажиста не отвязаться, значит, уедем куда глаза глядят, а потом вернемся и будем жить по-королевски.
Это было для меня приговором.
– А как же Славка? – взмолилась Солька.
Это была моя последняя надежда.
– Его мы известим… потом, и он к нам переберется, – предложила Альжбетка, – это вопрос решаемый.
– Анька, а ты-то что молчишь? – спросила Солька.
– Да будет так, – сказала я.
Мы налили себе чаю, помолчали, Солька похрустела печеньем, а потом спросила:
– А вдруг он до нас доберется?
– Каким образом? Мы же будем грамотно заметать следы, – сказала я.
– Через твою маму.
Вот уж за кого я не беспокоилась, так это за свою маму.
Я набрала ее номер, протянула трубку Сольке и сказала:
– Спроси меня.
Моя мама ответила на звонок, и Солька сразу среагировала:
– Здравствуйте, а Аню можно?
– Какую Аню, здесь нет никакой Ани, вы по какому номеру звоните, Аню им подавай, ошибутся и не извинятся, вы, девушка, кто, вы по какому вопросу, я вот сейчас на телефонную станцию позвоню, и ваш номер вычислят, и тогда я вам такую Аню покажу…
Было плохо слышно, но, так как мы притихли, ни одно слово не пролетело мимо нас. Солька положила трубку.
– А она вообще знает, что тебя Аней зовут? – спросила она. – Ведь ты раньше с ней жила…
Я скривилась.
– Да-а, – растянула Солька, – я за твою маму спокойна.
