Адония Шервуд Том
И в немудрёную ловушку экзаменатор пошёл как-то слишком легко. Адония провела защиту, сделала длинный шаг назад. На немедленно повторенный выпад — снова защита и ещё шаг назад. Нападающий «провалился», качнувшись вперёд с новым ударом, — защита… и — шаг вперёд, выпад. «Один точный удар». Шпага до половины вошла в грудь, неожиданно мягко. «На нём что, нет кольчуги?!» Она поспешно выдернула ставший до середины влажным клинок, отступила от падающего в её сторону тела.
В тот же миг впереди, над обрывом, ударил звук выстрела. И тут же послышался голос Регента:
— Адония! Это пираты!!
И снова выстрел! Звон шпаг! Адония, отцепливая на ходу и отбрасывая ножны, метнулась вперёд. «Там всего лишь Цынногвер и Фердинанд! А сколько может быть пиратов?…»
Наверное, много. Сразу двое их быстрым шагом шли ей навстречу. Что-то потустороннее, нечеловеческое в глазах. Неровно обстриженные бороды. Так, у этого шпага, а у этого — абордажная сабля. Кинжал за поясом! О, спасибо Регенту, сколько раз он выходил против неё амбидэкстром!
Защита, стремительное вращение. Хруст гальки под подошвой ботфорта. Сильнейший удар — в сердце, навылет. Броситься ко второму… Один точный удар… Развернуться — и бежать к своим. Как они там? Кто стрелял? У этих-то троих не было пистолетов…
Регент и Фердинанд бежали навстречу. Звенели на ходу шомполами, набивая в пистолеты заряды.
— Их трое ушли в твою сторону!! — закричал издали Фердинад. — Так?!
— Они мертвы! — громко сообщила Адония. — Сколько осталось?…
Спустя полчаса компания стояла в небольшой пещере — тайном складе контрабандистов. Здесь лежал незнакомый Адонии человек. Он был мёртв. На теле его были часто разбросаны глубокие ожоги.
— Смотри, что они с ним сделали! — горестно сказал Регент. — Смотри!
— Это — мой экзаменатор? — дрогнувшим голосом спросила Адония.
О, если бы мёртвый мог говорить! Он бы рассказал ей, как двое безжалостных, умелых бойцов заперли их здесь, четверых беглых контрабандистов, в пещере, и всю ночь мучили его на глазах у товарищей. Как потом оставшимся троим поручили убить неудобную им дворянскую дочку. Обещали за это свободу…
Фердинанд наклонился, поднял и показал короткую кольчугу.
— Сколько их ушло? — как бы припоминая, спросил у него Регент.
— Стреляли в двоих, так? — ответил ему Фердинанд. — Попали. Каждого схватили по двое, и унесли. Так что не раненых — минимум четверо.
— Нужно уходить, — скомандовал Регент, взваливая тело человека с ожогами на плечо. — Могут вернуться с мушкетами.
— Отвезём в монастырь или здесь похороним? — скорбно глядя на тело, спросил Фердинанд.
— Где-нибудь здесь, — решил, немного размыслив, Регент. — В монастырь везти далеко. Что скажем, если встретим, полиции?
Шурша галькой, торопливо шли берегом моря назад.
— Когда теперь снова можно будет подготовить экзамен? — спросила, приводя шпагу в порядок, Адония.
— Сейчас посмотрим, — сказал Цынногвер, передавая тяжёлую ношу Фердинанду.
Подошёл к лежащим «пиратам». Каждого перевернул, внимательно посмотрел. Пальцем молча указал Фердинанду на входы ударов.
— Считаю, экзамен сдан, — сказал он с вопросительной интонацией.
— Так! — ответил, подбрасывая и поудобнее укладывая на плече тело «экзаменатора», Фердинанд.
— Решено. Ох, как от патера попадёт за то, что троих в сторону Адонии упустили!
— Да пустяки это, братцы. Перед патером я за вас заступлюсь. Только я сейчас спать лягу, ладно? Такое чувство, будто по мне табун лошадей пробежал.
— Конечно, забирайся в возок. Этого мы через седло перекинем. Всё, что надо, сами уж сделаем. Спи.
— Так, так. Но как неожиданно всё получилось!
Глава 7
Цынногвер, Фердинанд и Адония вернулись в родную обитель. Патер, «узнав» о том, какие изменения внесла судьба в первый экзамен его воспитанницы, разделил свои эмоции поровну: во-первых, строго выговорил капитанам за небрежное отношение к такому важному поручению, во-вторых — выразил Адонии скупую, взрослую, а оттого ещё более ценную похвалу.
В тот же день он пришёл в подвал и говорил, отправляя слова в тёмный угол:
— От убийства, совершённого в состоянии растерянности, слепого, сумбурного, до убийства осознанного, подготовленного — один шаг. И этот шаг она завтра сделает! О, как л умён, дальновиден и терпелив… И никто, никто не может этого оценить.
Месть наследника
На следующий день, утром, Люпус, многозначительно строгий, пригласил Адонию проследовать с ним в один из подвалов.
— Что здесь такое? — озадаченно и даже испуганно спросила Адония, увидев длинный ряд клеток с находящимися в них живыми людьми.
— Это зал номер девять, — сообщил, мерно шагая, монах. — Здесь содержатся наши враги. Негодяи, убийцы.
— Но вот там — женщины! И, кажется, у одной ребёнок!
— Это родственники врагов. Немного позже ты всё узнаешь. Забудь на время о них. Вот кто нас интересует сегодня.
Они подошли к каменному мешку, одна из стен которого была той же, собранной на клёпках, железной решёткой. Внутри этой камеры находился только один человек.
— Посмотри на него, — сказал Адонии Люпус. — Я нарочно приказал, чтобы его побрили.
— Что происходит? — хрипло спросил сидящий на подстилке из соломы хорошо освещённый факелом человек. — Месяц, как меня стали прекрасно кормить. Уж не собираешься ли ты меня выпустить, добрый монах?
— Собираюсь.
— С чего бы?
Люпус не ответил ему. Кивнув спутнице, он направился к выходу из подвала.
Пришли в залу Адонии. Патер равнодушно переступил через подбежавшую приласкаться кошку. Адония присела на край кровати.
— Ты помнишь его? — спросил Люпус, не оборачиваясь, тяжело опираясь морщинистыми руками на широкий подоконник. — Это Джаддсон.
Адония, шумно вздохнув, порывисто встала с кровати, но тотчас села обратно.
— Да, — со сдерживаемым напряжением в голосе сказала она. — И манера говорить, и лицо, и имя. Из всех незнакомых людей, которые были на той поляне, я запомнила только его, патер. Хотя до этой минуты, встретив на улице, я бы прошла мимо.
— Видишь, я сохранил не только твою маленькую отцовскую шпагу.
— Он… Действительно убийца моих родителей?
— Да. И сам этого не скрывает. Ты помнишь, как он хотел повесить тебя? Под тем предлогом, что ты, когда вырастишь, будешь мстить?
— Да! А мама кричала, что я не буду мстить, потому, что я — девочка.
— Да. А я купил тебя у него. К сожалению, я не мог отменить поединок, поскольку твой отец был дворянином. Но после того, как Джаддсон убил твоего отца, я был не вправе отпустить убийцу.
— И он сидит здесь целых двенадцать лет?! И вы, патер, так далеко смотрели в будущее?
— Детям свойственно вырастать, девочка. Я знал, что вырастешь однажды и ты. Фердинанд и Цынногвер рассказали подробно, как ты выдержала бой с тремя пиратами. Сейчас я спрашиваю тебя: готова ли ты к ещё одному поединку?
— Я готова к этому поединку, патер. Честному, благородному. Как того пожелал бы мой отец. Сегодня?
— Нет, завтра. Чтобы поединок был действительно равным, Джаддсон должен потренироваться. Всё-таки двенадцать лет он не брал в руки шпагу. Так что завтра вечером, в башне. Я очень беспокоюсь за тебя, дочь моя. Но две вещи позволяют мне сделать это: во-первых, так действительно пожелал бы твой несчастный отец. А во-вторых — я помню о том, что стало с тремя пиратами.
Он отступил от подоконника, прикрыл высокую цветную створку и тихо вышел.
Адония встала, прошла к окну, машинально приоткрыла его. Невидящими глазами глядя вниз, прошептала:
— Как же медленно иногда приближается «завтра»!
Вечером следующего дня патер и его воспитанница вышли на кольцевой балкон внутри башни. Снаружи она была залита светом опускающегося к горизонту солнца, а здесь, внутри, уже плавали сероватые сумерки. Внизу, в центре обширного ристалища стоял Джаддсон. Заслышав шаги, он, задрав голову вверх, громко крикнул:
— Что ты задумал, монах?
Ему не отвели. Появившиеся через минуту Цынногвер, Фердинанд и ещё кто-то из капитанов спустили с балкона, наклонив наискосок, лестницу. Адония, сделав несколько глубоких вдохов, пошла по ней вниз.
— Ты помнишь своего соседа, Джаддсон, — проговорил сверху Люпус, — собака которого укусила тебя? Которого ты потом убил в поединке?
— Как не помнить, монах! Ведь ты, подлый змей, сразу после этого меня здесь законопатил!
— Я считаю, что ты предчувствовал судьбу, когда опасался наследника.
— Что?! — в крайнем изумлении проговорил Джаддсон, уставившись на спустившуюся в ристалище синеглазую девушку. — Это та самая?
Адония посмотрела наверх. Регент сбросил ей шпагу, которую она цепко поймала в воздухе. Сбросили шпагу и Джаддсону.
— Ты сам говорил, что она вырастет и будет мстить!
— Мне предлагается поединок? Ты это серьёзно, монах? Она же ребёнок! Хилый птенец!
— Конечно, ты был лишён возможности тренироваться столько, сколько в последнее время тренировалась она. Но ты старый боец, Джаддсон. В скольких походах участвовал? В трёх? Четырёх? По крайней мере, из трёх войн ты вышел живым. И этот твой прошлый опыт, мне думается, уравнивает её сегодняшний.
— Ты что же, в самом деле опасна? — негромко спросил Джаддсон теперь уже у самой Адонии.
Люпус, склонившись над перилами, добавил:
— Даю слово! Если ты одолеешь её в поединке — я тебя отпущу.
Джаддсон недоверчиво ухмыльнулся, медленно вытянул из ножен шпагу.
— Да, — сказала Адония, так же обнажая длинный трёхгранный клинок. — Да. Я помню тебя.
Люпус наверху бросил короткий взгляд на капитанов. Те скрытно вынули пистолеты, взвели курки, всыпали порох на полки.
— Только если он действительно будет одерживать верх, — полушёпотом предупредил их Люпус.
Капитаны кивнули, убрали пистолеты за спины, разошлись по балкону.
Внизу послышался первый звон металла. Адония, в безупречно закрытой стойке, спокойно парировала выпад. Джаддсон стремительно атаковал ещё дважды. Почувствовав руку противника, перестал рисковать и медленно заскользил вокруг Адонии, закручивая невидимую спираль. Он убедился, что девушка прошла хорошую школу, и осторожничал, решив выжидать, неторопливо отыскивая у мстительницы слабые места в защите. Это было резонно: рано или поздно пришла бы минута, когда его прошлый военный опыт преподнёс бы свой хитроумный подарок. В данной ситуации ему было очень выгодно тянуть время — и он открыто его тянул. Раз в полминуты делал выпад из дальней дистанции, — неопасный, разменный, и каждый раз удар слегка изменял, накапливая знание о фехтовальном арсенале противника.
Вдруг эта тонкая девушка, демонстрировавшая лишь скупые, короткие блоки, взорвалась длинной цепью ударов. Джаддсон, страдальчески оскалив зубы, стремительно парировал, стараясь уйти на длинную дистанцию и сбросить навязанное ему обязательство все движения тратить лишь на защиту. Ему теперь было хорошо понятно, что враг очень непрост, и что нужно идти ва-банк, нападать, не жалея себя, в надежде, пусть даже на случайное, слепое касание. Но для этого нужно было выстоять, переждать этот убийственный град, — выстоять, ведь нападающий тратит больше усилий, чем блокирующий, и с каждой секундой всё более устаёт. Ах, эта проклятая, стремительная, гибкая молодость! Прошло уже десять секунд, а шквал ударов не ослабевал; прошло пятнадцать секунд, двадцать пять, полминуты! Это уже на пределе человеческих сил. Но — хорошо, хорошо! Сейчас она так устанет, что вряд ли расчётливо ответит на его нападение… И вот эта синеглазая пружина выскочила из центра схватки, ушла на совершенно безопасную, очень длинную дистанцию. Но в миг её ухода Джаддсон почувствовал тупой удар снизу, под челюсть.
— Отличный синистр! — кто-то восхищённо выкрикнул на балконе. — Самым кончиком!
Джаддсон, длинно выставив перед собой шпагу, левой рукой с силой придавил рану на шее. Кровь толчками пробивалась сквозь его побелевшие от напряжения пальцы. Теперь эта юная ведьма, явно не без издёвки переняв его собственную тактику, медленно пошла вокруг, нанося неопасные разменные выпады. Не нужно и упоминать, что время с беспощадной поспешностью работало теперь на неё. Текло время, и текла кровь. У Джаддсона осталась последняя минута и последний шанс. Он бросился вперёд, безоглядно сокращая дистанцию, нанёс удар — и вдруг с непередаваемым удивлением обнаружил, что его шпага вырвалась из руки и отлетела в сторону. В тот же миг в грудь ему вошёл трёхгранный клинок. Юная наследница убитого им когда-то соседа быстро шагнула вперёд, обняла его за шею и с силой продвинула клинок дальше, так что шпага остановилась, только уперевшись в его грудь гардой.
Когда Адония поднималась по лестнице, на балконе не раздалось ни звука. Лишь дождавшись, когда она ступит на помост, капитаны сняли шляпы и уважительно склонили головы.
— Жаль, Глюзий не видел, — проговорил Люпус. — Ах, до чего жаль!
Тренировочный бой
Именно после этой схватки Адония изменилась. Когда Глюзий со своим отрядом вернулся в монастырь, он встретил не привычную безропотно послушную ученицу. Девушка приобрела властную сдержанность в словах и жестах, а взгляд у неё сделался холодным и пристальным. Казалось, что она даже стала выше ростом. Люпус не велел говорить, и Глюзий не узнал, что Адонии довелось пережить в его отсутствие, и потому принял её холодную вежливость за презрение к нему, лучшему фехтовальщику «Девяти звёзд», который однажды на её глазах, на берегу моря, был самым позорным образом посрамлён. Поэтому, кроме короткого приветствия, он не обменялся с бывшей ученицей ни словом.
Прошло несколько дней. Адония исправно посещала фехтовальное поле, однако Глюзий, делая вид, что не замечает её, работал лишь со своим учеником, Николасом. Адония, не выражая никаких эмоций в связи с проявленным по отношению к ней пренебрежением, молча работала с манекеном. Маленький, занимавшийся в углу того же поля метанием ножей в бревенчатый щит, подкрался однажды к ней и, отводя взгляд в сторону, предложил:
— Давай пойдём куда-нибудь в другое место. Вместе ножи побросаем.
— Ты ведь что-то недоговариваешь, — заметила Адония, поправляя на манекене иссеченную кирасу. — Говори в открытую, не робей.
— Мне просто неприятно, — быстро пробормотал Маленький, — когда Николас пятнает тебя в учебном бою.
Он бросил быстрый взгляд в сторону позванивающих шпагами Глюзия и его ученика. Отвернулся и, не глядя Адонии в глаза, сообщил:
— Николас сегодня приготовил чёрную краску. И собирается назвать её «мушиный помёт». Он — смотри — стал какой ловкий. Разрисует тебе весь балахон. Пошли, в самом деле, побросаем ножи?
— Нет, — сказала, возвращаясь к манекену, Адония, и взгляд её стал недобрым. — Пусть несёт свою краску.
Дело между тем складывалось для Адонии не самым удачным образом. В фехтовальный двор, оживлённо переговариваясь, вошли несколько человек, и среди них — Регент и Фердинанд.
— Глюзий, друг! — выкрикнул кто-то в их компании. — Что-то ты про нашу ученицу забыл! С Николаса третий пот сходит, а она манекен тюкает!
— Мой ученик делает очевидные успехи, — ответил Глюзий, остановив бой и направляясь здороваться. — Это увлекает.
— Да и вообще не женское это дело, — негромко произнёс Николас.
Негромко, но так, что слышали все.
— Ты рождён бойцов рубить, а она — коров доить? — Насмешливо крикнул ему Регент. — А может наоборот?
— Что ж, — нарочито смиренно поклонился Николас. — Если вы так желаете проверить… Маленький! Подай ей тупую шпагу и краску.
— А что, Глюзий, — вдруг сказала Адония, подходя к общей компании. — Николас ещё не участвовал с тобой в живом деле?
— Нет, ещё не участвовал, — сдержанно ответил её бывший учитель. — Но, безусловно, готов.
— Готов? Тогда передай на время ему свою шпагу.
— Ты на что намекаешь? — с вызовом повернулся к ней Николас. — Поединок боевым оружием?
— Никаких намёков, — спокойно произнесла Адония. — Обычное дело. Да, поединок боевым оружием. До первой крови.
— А что! — захохотал Фердинанд. — Кровь совсем не хуже краски, джентльмены! Ведь так?
— Патер нам головы поснимает, — заметил Цынногвер.
— А до того Николас с неё голову снимет, — дёрнул плечом Глюзий.
— Ах, брось, дорогой, — мило улыбнулась Адония. — Джентльмены подтвердят, что я немного преуспела в защите.
— Подтвердим, — вполне уже серьёзно произнёс Фердинанд.
— Ну хорошо, — снова неуверенно повёл плечом Глюзий. — Но только до первой крови.
Маленький, побледнев, стараясь не смотреть Адонии в глаза, подал ей боевую шпагу. Николас с лёгким поклоном принял тяжёлую шпагу Глюзия. Зрители не спеша разобрались по кругу. Николас и Адония встали напротив друг друга.
— Итак, чтобы строго! — в последний раз сказал Глюзий. — Первая кровь — схватке «стоп»!
— Ну разумеется, дорогой! — высоким голосом «пропела» Адония. — Как прикажешь…
Николас заметно нервничал. Одно дело, когда ты, как бы резвясь, мажешь противника краской. И совсем другое — когда в лицо тебе смотрит «рабочая» синяя сталь. Он, как манекен на пружинке, с дальней дистанции, раз за разом наносил неопасные удары, и Адония так же однообразно парировала.
Зрители были внимательны и молчаливы. Все понимали, что детские поединки с краской и балахонами остаются в прошлом. И тот, кто сейчас пометит противника кровью, приобретёт репутацию. Интригу в поединок привносило ещё и то, что Глюзий, с одной стороны, и Регент с Фердинадом, с другой, были вроде бы тоже соперниками. Исход поединка необъявленно отмечал «чья школа лучше».
Теперь синеглазая фехтовальщица, как бы переняв очередь, выбрасывала клинок в неопасные, «пугающие» уколы, а Николас заученно защищался.
Никто не заметил, какой миг Адония выбрала для того, чтобы стремительно переменить манеру боя. Перебросив шпагу в верхнюю позитуру, она предъявила собравшимся серию бешеных декстров, а в конце этой серии, коротко простонав, сделала длинный выпад. И, в ту же секунду выпрямившись и повернувшись к Николасу спиной, обнажив в недоброй улыбке влажные белые зубы, быстрым шагом направилась к Глюзию. Тот непонимающе смотрел на неё. Фердинанд шумно выдохнул. А Адоний, приблизившись, подняла шпагу и конец её вытерла о коричневый Глюзиев камзол.
— Вот тебе, дорогой, — негромко сказала она, — первая кровь. Она же — последняя.
За её спиной раздался звук упавшего тела.
— Что молчишь? — склонив голову набок, Адония ласково смотрела Глюзию прямо в глаза. — Я нарушила хоть что-то из правил?
— Нет, — не разжимая зубов, выдавил Глюзий.
— Сколько было труда, Глюзий! — громко сказал склонившийся над Николасом Фердинанд. — Сколько лет, сколько работы! — И, выпрямившись, подытожил: — Готов. Точно в сердце.
— Итак, джентльмены, — демонстративно невесело произнёс Регент, — идём к патеру. Боюсь, что через десять минут мы будем завидовать Николасу.
Дружно, не произнося больше ни слова, вся компания, — и Маленький в том числе, — прошагала к выходу с фехтовального поля. Николас так и остался лежать, нелепо подвернув под себя руку с тускло отсвечивающей шпагой.
Однако, вопреки всем ожиданиям, патер не проявил даже ничтожного недовольства. Пощёлкивая длинной ниткой потемневших от времени чёток, зевнув, он проговорил:
— А ведь казалось, что Николас — хороший боец.
И, помолчав полминуты, добавил:
— Соберитесь в кают-компании вечером, дети мои.
Капитаны, облегчённо переводя дух, удалились. Они были удивлены той бесстрастностью, с которой патер встретил известие о роковом поединке. Но удивление их было бы ещё больше, если бы они ещё на минуту остались в апартаментах настоятеля монастыря. Люпус, отбросив в сторону чётки, быстро ходил, потирая руки, от стены к стене и, едва не постанывая от удовольствия, говорил:
— Ах, не ошибся я в тебе, девочка! Ах, не ошибся
Чужое имя
О чём говорилось вечером в кают-компании, Адония не знала: она не была приглашена. Но патер, поднявшись к ней вечером, сообщил:
— Капитаны согласились вывесить ещё одну чёрную доску. С твоим именем.
— Доску, на которой отмечается сумма личного взноса в сокровищницу? — Удивлённо спросила девушка. — Но ведь я не добыла для монастыря ни одного пенса!
— Это на сегодняшний день, дочь моя. Но, скажу по секрету, если мы с тобой сумеем воплотить задуманный мною план, то на твоей доске мы напишем цифру, которая будет больше, чем доход капитанов — всех, вместе взятых.
— Что мне предстоит сделать, патер?
— Для начала — поменять имя.
— На какое?
— Выбирай любое из девяти.
Люпус достал из рукава толстый свиток, развязал стягивающую его ленту и, перекладывая листы, стал читать:
— Елизавета, Эстэр, Хлоя…
— Мне нравится имя Эстэр. А кто это?
— Одна из девяти девочек-сирот, которые воспитываются в надёжных семьях или пансионатах.
— Как я?
— В точности — как ты. И все на тебя похожи. Рыжеволосые и синеглазые.
— Я так полагаю, что сделано это было специально?
— Конечно.
— Но для чего?
— Для убедительности. Представь, что один лендлорд, барон Джордж Гаррет, познакомившись с Эстэр, возжелает навести о ней справки. И что узнают доверенные, посланные им порученцы? Что эта девушка — действительно сирота, воспитывалась в весьма строгих правилах, что она имеет синие глаза и рыжие волосы. А также то, что совсем недавно она возвращена под опеку почтенного настоятеля некоего английского монастыря.
— Так, порученцы узнают и сообщат барону. Что дальше?
— Барон женится на ней.
— Барон Гаррет… женится на мне, в то время как я буду именоваться Эстэр?
— В точности так. И, дочь моя, что из этого следует?
— Что из этого следует? — эхом откликнулась Адония.
— Что пришла пора собираться в дорогу. Все подробности плана я расскажу тебе завтра, в карете. А сейчас, если хочешь, позвони вниз, слугам, и потребуй вставить в свои двери замок. Чтобы во время нашей поездки не думать о покое своих любимых вещей и своей драгоценной картины. А кошку на время отсутствия поручи повару. Думаю, что донна Бэлла в этом случае будет не слишком огорчена.
Утром следующего дня из ворот монастыря медленно выкатили две большие кареты. В одной предназначалось путешествовать Адонии, во второй — патеру. Но в это утро оба они сидели в первой карете. Их разделял дорожный столик, составленный из двух половинок, откинутых от дверец. На столике лежало много бумаг.
Мимо прикрытых тонкими занавесками окон проскакали, уходя в голову кортежа, охранники.
— Запоминай, Эстэр, — проговорил патер, передавая Адонии длинный, склеенный из трёх листов, свиток, — имена и описания людей, среди которых ты все эти годы воспитывалась.
— А что станет с настоящей Эстэр? — поинтересовалась Адония, открывая начало свитка.
— Настоящая Эстэр станет вечной гостьей в нашем монастыре, — многозначительно кивнул Люпус. — Она будет сыта, довольна, окружена развлечениями. Единственным запретом будет неизменное правило — никогда, ни при каких обстоятельствах не покидать этих стен.
— Чтобы барон не узнал, что на самом деле я — не Эстэр?
— Разумеется.
— Как забавно. А что этот барон вообще из себя представляет?
— Маленького роста, довольно гнусный старик. Представь себе Джаддсона, если бы тот стал ниже на голову и прожил ещё, скажем, лет тридцать. Впрочем, скоро ты сможешь хорошенько его рассмотреть.
— И, как я понимаю, смогу позволить ему хорошенько рассмотреть и себя?
— Именно так. Тебе Филипп не рассказывал о том, как он сдавал свой третий экзамен?
— Нет, не рассказывал. Что это был за экзамен?
— Это экзамен на умение притворяться. Ему, например, нужно было притвориться казначеем.
— Мне же предстоит претвориться сироткой, воспитанной в строгих правилах?
— Да. Но не просто сироткой. А очень этикетной, во-первых. И с капелькой дикой крови — во-вторых; с шалой искоркой, сверкающей время от времени в синеве невинного взгляда. Это, дорогая моя Эстэр, не так просто.
— Я постараюсь.
Знакомство
Барон Гаррет был действительно стар. Не так давно он отметил относительно круглую дату: шестьдесят пять лет, и семь последних из них барон прожил весьма бурно. Закат его жизни был наполнен событиями как горестными, так и счастливыми.
К горестным можно было отнести тот факт, что с недавних пор старухе с косой весьма понравилось навещать семью Гарретов. В судьбе барона, словно чётки на ниточке, протянулась цепь событий, отнявших у него всех близких родственников. Рок настигал их, самым причудливым образом меняя свои страшные маски. Сначала до нелепости глупо умер двоюродный брат. Однажды зимой, слегка пьяненький, он встал из-за стола во время затянувшейся до ночи весёлой пирушки. Встал, вышел в метель — полуодетый, на пару минут, по вполне понятному делу. И не вернулся. Всю ночь его разыскивали с факелами, стреляли в воздух, кричали. Нашли только утром, далеко от дома, на краю соседского поля. На его окоченевшем теле не было ни одной раны. Просто упал и замёрз. Что заставило его совершить столь нелепую и трагическую прогулку — никто не знал. Через несколько дней покончил с собой единственный сын покойного. Затем друг за другом покинули этот мир уже родные дети барона: сыну ударом копыта в конюшне жеребец размозжил грудь. Ещё более нелепо скончалась дочь: во время мирного и тихого сбора ягод в небольшом лесу на окраине фермы, где стригли баронских овец, она наступила на гнездо ос. Нашли её через полчаса, — лежащую навзничь, распухшую от осиного яда. Неслышно, в одну из ночей, отошла их мать, жена Джорджа Гаррета, — не выдержав удара, а также повинуясь бремени возраста. Прошёл год — и умер племянник жены во время охоты, в лесу, пожаривший и съевший немного вполне безобидных белых грибов. Похоронив его, барон удручённо заметил, что остался совершенно один.
Но была в его судьбе и радостная сторона. За последние семь лет он сказочно разбогател. После неурожайного лета он скупил у разорившихся земледельцев окрестные пашни и превратил их в пастбища. На них плодились и росли овцы; овцы давали шерсть; шерсть перерабатывалась в сукно; сукно приносило на зависть большие деньги.
Итак, барон Джордж Гаррет был непредставимо богат — и свободен. Можно было требовать от жизни всех доступных богатому человеку удовольствий, всех мыслимых радостей. Но не было дня, в который он не сожалел бы о том, что это счастье не пришло к нему лет хотя бы десяток назад.
— Чему обязана Англия своим экономическим могуществом, Мюрр? — вопрошал барон, утопая в мягком кожаном чреве отделанной с вызывающей роскошью дорожной кареты. На щёчках его блуждали монетки старческого румянца. — Чему, ответьте!
— Смею предположить, мистер Гаррет, — отвечал его бледный, худой эконом, — что экономическому могуществу Англия обязана пряностям, привозимым из Индии…
— Нет! — победно вскричал воодушевлённый барон. — Этому могуществу Англия обязана такому скромному и покладистому животному, как овца. Шерсть и сукно! Сначала ими было обеспечено всё платёжеспособное население нашей страны, потом сукно заполнило до отказа североевропейский рынок, потом оно направилось в западные колонии и в Россию. А обратно, вместо него к нам идут и идут деньги. Неостановимым потоком! Я, например, за последние два года утроил своё состояние. Слышите, Мюрр? Утроил!
Карета дёрнулась и остановилась.
— Что там? — недовольно проворчал барон, передвигаясь к окну.
— Таверна, мистер Гаррет, — хрипло сообщил кучер. — Вы же приказывали останавливаться везде, где можно поесть и выпить.
— А, хорошо, — успокоился румяный барон. — Сходите-ка, Мюрр, посмотрите — нет ли там матросов или другой грубой швали? Если есть — заплатите хозяину, сколько спросит — но чтобы выгнал всех матросов и пьяниц. Я подожду.
Мюрр торопливо покинул карету. Кучер, вытащив из-под козел парусиновое ведро, отправился к колодцу. Осторожно, стараясь не испачкать в лошадином навозе изящные маленькие туфли, выбрался из кареты и Джордж. Он прошёлся на шажок-другой вдоль кареты, и вдруг замер на месте. Весёлое любопытство, словно солнечный зайчик, запрыгало на его лице. В окно стоящей впереди кареты выглянула очень милая девушка. Осмотрела двор — и спряталась. Барон, расстроенно всплеснув ручками, вздохнул. Вдруг дверца кареты открылась, и эта девушка ступила на узенькую подножку. Замерев на мгновение, она спрыгнула вниз. Барон, беззвучно охнув, схватился за сердце. Край юбок прелестной соседки зацепился за дверную защёлку, и взгляду владельца суконных мануфактур открылись безупречно стройные ноги в белых чулках, и розовые подвязки, и трогательно опушённые голландским кружевом панталоны. Грациозным движением вскинув тонкую руку, девушка принялась дёргать так досадно зацепившиеся юбки и мотать их из стороны в сторону, и даже присела — ничего не помогло: защёлка держала крепко.
— Ну что же вы?! — вдруг строго проговорила нежданная фея, обращаясь прямо к барону. — Ну помогите же!!
Не чувствуя земли под ногами, успев пару раз поклониться, Гаррет подлетел к попавшей в беду незнакомке и принялся помогать. Сначала он тоже дёрнул ткань, и тоже без результата. О, как же близко оказались они друг к другу! Сладкий, тёплый, обморочный запах липко охватил отважного спасителя. Умирая от дерзости, он позволил себе обнять талию девушки и приподнять повыше, с тем чтобы не сдёрнуть ткань юбок, а подав назад, отцепить. Не помогло. Тогда, больно стукнувшись коленкой, он быстро вскарабкался на подножку и, удерживаясь одной рукой, второй сумел-таки отцепить злосчастные юбки. А принцесса, тряхнув рыжими локонами, негромко, но требовательно приказала:
— Чепчик!
Растянув рот в бессмысленной, блаженной улыбке, барон достал лежавший на сиденье чепец и, молодецки спрыгнув на землю, протянул его фее. Она торопливо убрала волосы и вдруг озорно улыбнулась доброжелательному незнакомцу. Заговорщицки понизив голос, она приказала:
— Не говорите моему опекуну. Слышите?
И, оглядываясь через плечо на пострадавший край юбок, уплыла и скрылась в таверне.
Джордж, с колотящимся сердцем, изнемогая от счастья, вернулся в свою карету. Здесь он сидел, лучась блаженной улыбкой, потирая ушибленное колено, пока не пришагал из таверны долговязый, сосредоточенный Мюрр.
— Людей там мало, — доложил он. — Двое торговых клерков, один офицер и один старый монах с воспитанницей.
— Хорошо, Мюрр, — выдохнул счастливый барон. — Иди, закажи чего-нибудь из быстрых закусок — на своё усмотрение. Я минутку ещё посижу. Что-то сердце запрыгало.
Эконом, неодобрительно поглядывая на неубранный лошадиный навоз, ушёл. Гаррет дождался принёсшего воду кучера и, подойдя к нему почти вплотную, спросил:
— Ты сколько у меня получаешь в год?
Кучер, похлопывая лошадь по холке, недоумённо посмотрел на хозяина. Долго считал. Наконец выговорил сумму.
— Так вот, — понизив голос, зловеще сказал барон. — Ты можешь заработать эти деньги за один день. Даже за одну минуту.