Ухищрения и вожделения Джеймс Филлис Дороти
— Ну конечно, но ведь это так ужасно, слов нет! Раз начав, он станет продолжать, как Свистун. Одно убийство за другим, так что никто не сможет чувствовать себя в безопасности…
— Пусть это вас не беспокоит, миссис Деннисон, — сказал Рикардс.
Она взглянула на него чуть ли не с яростью:
— Как это — пусть не беспокоит? Разумеется, беспокоит! Это должно беспокоить нас всех. Мы столько времени жили в страхе перед Свистуном. Ужасно думать, что все начинается снова.
Элис Мэар поднялась со стула:
— Вам нужно выпить кофе, Мэг. Главный инспектор Рикардс и сержант Олифант отказались, но нам с вами, я думаю, это просто необходимо.
Нет, подумал Рикардс, это у вас не пройдет. И сказал весьма решительно:
— Если вы все равно готовите кофе, мисс Мэар, я, пожалуй, передумаю. Я с удовольствием выпью чашечку. Конечно, и вы, сержант?
Ну вот, думал он, опять задержка. Она теперь будет молоть кофе, и все должны молчать — из-за шума все равно друг друга не услышать. Почему бы ей просто не залить зерна кипятком, как все нормальные люди делают?
Но кофе, когда его наконец подали, был отличный, и Рикардс почувствовал, что успокаивается. Миссис Деннисон взяла кружку в обе ладони — так пьет молоко ребенок перед сном. Потом поставила ее на каменную плиту перед камином и сказала Рикардсу:
— Послушайте, может, надо, чтоб я ушла? Я только выпью кофе и вернусь в пасторский дом. Если вы захотите поговорить со мной, я буду весь день дома.
Ответила ей мисс Мэар:
— Почему бы вам не остаться и не послушать, что произошло вчера вечером? Это довольно интересно. — Она повернулась к Рикардсу. — Как я вам уже сказала, я была дома весь вечер, с половины шестого. Брат уехал на станцию вскоре после семи тридцати, и я села за стол — поработать над гранками. Включила автоответчик, чтобы мне не мешали.
— И не выходили из дома весь вечер? Ни по какому поводу? — спросил Рикардс.
— Нет. До половины десятого никуда не выходила. Потом поехала к Блэйни. Но может быть, стоит рассказать все по порядку? Примерно в десять минут девятого я выключила автоответчик, подумав, что могут позвонить брату о чем-то важном. Вот тогда-то я и услышала сообщение Джорджа Джаго, что Свистун покончил с собой.
— Вы никому не позвонили сообщить об этом?
— Я знала, что в этом нет необходимости. У Джаго — собственная служба новостей. Уж он позаботится, чтобы никто не остался в неведении. Я вернулась на кухню и работала над гранками примерно до половины десятого. Потом решила поехать и забрать портрет Хилари Робартс у Райана Блэйни. Я обещала ему завезти картину в нориджскую галерею по дороге в Лондон. Собиралась отправиться туда на следующее утро, пораньше. У меня склонность придавать слишком большое значение времени, поэтому мне не хотелось никуда заезжать по дороге. Я позвонила в Скаддерс-коттедж сказать, что еду за картиной, но номер был занят. Позвонила еще несколько раз, потом вывела машину и поехала. Приехала туда, должно быть, минут через пятнадцать.
Заранее написала ему записку, собираясь подсунуть ее под дверь, что взяла картину, как договорились.
— Вам не кажется все это несколько необычным, мисс Мэар? Почему бы просто не постучать в дверь и взять портрет у него лично?
— Потому что он позаботился сообщить мне, когда я впервые увидела картину, где именно она хранится и где — слева от двери — находится выключатель. Я восприняла это как вполне резонное указание, что он не ожидает, а скорее, не хочет, чтобы его беспокоили, заходя в дом. Мистер Дэлглиш как раз при этом присутствовал.
— Но вам это не показалось странным? Ведь он, должно быть, считает, что это хорошая картина. Иначе он не захотел бы ее выставлять. Естественно было бы, чтобы он передал ее вам лично.
— Разве? Мне это как-то не приходило в голову. Он чрезвычайно замкнутый человек, это еще усилилось после смерти жены. Он не любит визитеров, особенно если это женщины. Ведь они могут весьма критически взглянуть на порядок в доме и на то, как ухожены дети. Я вполне его понимаю. Я и сама отнеслась бы к этому точно так же.
— Так что вы прошли прямо в сарай, где он работает? Где это?
— Слева от дома, метрах в тридцати. Небольшая деревянная хижина. Наверное, там когда-то была банька или коптильня. Я освещала фонарем тропинку к двери, но это вряд пи было необходимо. Луна светила необычайно ярко. Дверь была не заперта. И если вы намерены сказать, что и это странно, то вы совершенно не представляете себе, как мы живем здесь, на мысу. У нас здесь такое захолустье, мы отвыкли запирать двери. Я думаю, ему никогда и в голову не пришло бы запирать мастерскую. Я нашла выключатель слева от двери и зажгла свет. Картины на месте не было.
— Вы не могли бы точно описать, что произошло? Как можно больше подробностей, если не трудно. Все, что припомните.
— Мы говорим о вчерашнем вечере, главный инспектор. Мне вовсе не трудно припомнить подробности. Я оставила свет в сарае и постучала в дверь коттеджа. Окна были освещены только в нижнем этаже, шторы задернуты. Мне пришлось подождать примерно с минуту, прежде чем он вышел. Он приоткрыл дверь, но не пригласил меня войти. Я сказала: «Добрый вечер, Райан». Он только кивнул, ничего не ответив. От него сильно пахло виски. Потом я сказала: «Я приехала за картиной, но ее нет в мастерской, а если она там, я не сумела ее найти». Тогда он сказал, нечетко произнося слова: «Она слева от двери, упакована в картон и оберточную бумагу. Липкой лентой заклеена». Я ответила: «Сейчас ее там нет». Он не ответил, просто вышел ко мне, оставив дверь открытой. Мы пошли к сараю вместе.
— Он твердо держался на ногах?
— Совсем не твердо, но все-таки держался. Когда я сказала, что от него пахло виски и он нечетко произносил слова, я вовсе не имела в виду, что он был совсем ни на что не способен. Но впечатление у меня было такое, что он провел вечер, почти не отрываясь от бутылки. Он остановился в дверях мастерской. Я — рядом с ним. Некоторое время — примерно полминуты — он не произносил ни слова. Потом сказал только: «Да. Пропала».
— Как это прозвучало? — Так как она не ответила, Рикардс терпеливо продолжал расспросы: — Был ли он потрясен? Рассержен? Удивлен? Или был слишком пьян, чтобы это его взволновало?
— Я слышала вопрос, главный инспектор. Может быть, вам лучше у него самого спросить, что он чувствовал? Я могу лишь описать, как он выглядел, что сказал и что сделал.
— И что же он сделал?
— Он отвернулся и принялся бить стиснутыми кулаками по притолоке двери. Потом прижался к ней лбом и так постоял с минуту. В тот момент его жесты казались наигранными, но, я полагаю, он был совершенно искренен.
— А потом?
— Я сказала: «Может, нам лучше позвонить в полицию? Мы могли бы позвонить прямо от вас, если у вас телефон в порядке. Я пыталась вам дозвониться, но у вас все время занято». Он не ответил, и я пошла вслед за ним назад, к дому.
Он не пригласил меня войти, но я встала в дверях. Он прошел в маленькое помещение под лестницей и оттуда сказал: «Трубка плохо лежала. Поэтому вы не могли дозвониться». Я снова повторила: «Почему бы вам сразу не позвонить в полицию? Чем скорее сообщить о краже, тем лучше». Он обернулся ко мне и ответил: «Завтра. Завтра». И пошел к своему креслу. Я настаивала. Сказала: «Я позвоню, Райан, или вы это сделаете сами? Это на самом деле очень важно». Он ответил: «Я сам. Завтра. Спокойной ночи». Это было ясным указанием на то, что он хочет остаться один, и я ушла.
— А когда вы там были, вы больше никого, кроме мистера Блэйни, не видели? Детей там не было, например?
— Я подумала, что дети спят. Я их не только не видела, но и не слышала.
— И о смерти Свистуна вы не говорили?
— Я полагала, что Джордж Джаго скорее всего позвонил мистеру Блэйни еще до звонка мне. И о чем можно было там говорить? Ни у Райана, ни у меня самой не было настроения постоять и поболтать на крылечке.
Но Рикардс подумал, что сдержанность их обоих — очень любопытная вещь. Неужели ей так сильно хотелось поскорее уехать, а ему — от нее отделаться? Или, может быть, более трагическое событие, чем пропажа картины, на время заставило одного из них забыть даже о Свистуне?
Имелся еще один жизненно важный вопрос, который Рикардсу необходимо было задать. То, что в нем подразумевалось, было вполне очевидно, а Элис Мэар была слишком умна, чтобы этого не понять.
— Мисс Мэар, то, в каком состоянии в тот вечер вы застали мистера Блэйни, на ваш взгляд, могло помешать ему вести машину?
— Наверняка. Да у него и не было машины. У него есть небольшой универсал, но он не прошел техосмотр.
— А на велосипеде он мог бы ехать?
— Думаю, мог бы попробовать, но через пару минут оказался бы в канаве.
Рикардс уже делал в уме спешные подсчеты. Он не сможет получить результатов вскрытия до среды, но если Хилари Робартс отправилась плавать, как обычно, сразу после «Новостей вкратце», которые в воскресенье идут в 9.10, тогда, значит, она умерла примерно в половине десятого. В 9.45 или чуть позже, по словам Элис Мэар, Блэйни был у себя дома, пьяный. Как ни притягивай выводы за уши, он не мог бы совершить столь уникально продуманное убийство, требующее твердости рук и нервов, способности рассчитать все до мелочей, и вернуться домой в 9.45. Если Элис Мэар говорила правду, она снабдила Блэйни убедительным алиби. А вот Блэйни в противоположность ей никак не сможет сделать для нее то же самое.
Он почти совсем забыл о Мэг Деннисон, но теперь взглянул на нее, сидевшую по ту сторону камина, сложив на коленях руки, словно огорченный ребенок, и так и не отпившую кофе из своей кружки.
— Миссис Деннисон, вы знали вчера вечером, что Свистун умер?
— О, конечно. Мистер Джаго позвонил мне тоже, примерно без четверти десять.
— Он, вполне возможно, звонил вам и раньше, — сказала Элис Мэар. — Но вы же как раз везли миссис и мистера Копли в Норидж на станцию, разве нет?
Мэг Деннисон ответила не ей, а Рикардсу:
— Должна была. Но у нас машина сломалась. Пришлось спешно звонить Спарксу — вызывать такси. К счастью, он успел вовремя, но меня отвезти обратно уже не смог бы — торопился по делу в Ипсвич. Так что он сам посадил миссис и мистера Копли на поезд вместо меня.
— Вчера вечером вы выходили из пасторского дома в какое-либо время?
Миссис Деннисон подняла голову и взглянула прямо ему в глаза?
— Нет, — ответила она, — нет, после того как я их отправила, я не выходила из дому. — Она помолчала немного, потом заговорила снова: — Простите, я все-таки выходила в сад, очень ненадолго. Правильнее было бы сказать, что я не выходила за пределы усадьбы. А теперь, если вы позволите, я хотела бы вернуться домой.
Она встала, снова взглянула на Рикардса и сказала:
— Если вам надо допросить меня, главный инспектор, я буду у себя, в старом пасторском доме.
И она быстро вышла из комнаты, так что мужчины даже не успели встать. Мисс Мэар не поднялась проводить ее, и через несколько секунд они услышали, как захлопнулась входная дверь.
Последовало минутное молчание, которое нарушил Олифант, сказав:
— Странно. Она даже кофе не выпила. — И кивнул в сторону каминной плиты.
Но Рикардсу нужно было задать Элис Мэар последний вопрос.
— Должно быть, время близилось к полуночи, — сказал он, — когда ваш брат вернулся вчера домой. Вы звонили ему на станцию, чтобы узнать, ушел он уже или если задерживается, то почему?
— Мне это и в голову не пришло, главный инспектор, — холодно произнесла она. — Ведь Алекс мне не ребенок и не муж, я избавлена от необходимости проверять, где он находится и чем занят. Я не сторож брату моему.[49]
Все это время Олифант не сводил с нее мрачного, подозрительного взгляда. Наконец он спросил:
— Но он ведь живет здесь, с вами, верно? Вы же общаетесь, разговариваете, нет? Вы должны были, к примеру, знать про его связь с Хилари Робартс. Вы эту связь одобряли?
Лицо Элис Мэар оставалось бесстрастным, но в голосе зазвучала сталь:
— Одобрение или неодобрение было бы здесь столь же нескромным и неуместным, как этот вопрос. Если вы желаете обсуждать личную жизнь моего брата, я посоветовала бы вам обратиться к нему лично.
Рикардс сказал очень тихо:
— Мисс Мэар, убита женщина, убита с необыкновенной жестокостью, труп ее изуродован. Эту женщину вы знали. Принимая во внимание это ужасное событие, надеюсь, вы не будете чувствовать себя слишком сильно уязвленной вопросами, которые порой могут показаться нескромными и неуместными.
Гнев сделал его красноречивым. Их взгляды встретились. Ни тот, ни другая не опускали глаз. Он знал, что его глаза полны ярости как из-за бестактности Олифанта, так и из-за ее ответа. Но выражение серых глаз, прямо встретивших его взгляд, прочесть было не так легко. Ему показалось, что он разглядел в них удивление, сменившееся настороженностью, невольное уважение и пробудившийся интерес.
А когда минут через пятнадцать она провожала посетителей к входной двери, он был несколько удивлен тем, что она протянула ему руку и, прощаясь, произнесла:
— Пожалуйста, простите меня, главный инспектор, если я была не слишком любезна. Ваша профессия не очень приятна, но необходима, и, разумеется, вам необходимо содействие. Что касается меня, я сделаю что могу.
Глава 7
И без ярко намалеванной вывески ни один из местных жителей не усомнился бы в том, в честь какого «нашего героя» назван лидсеттский паб. А любой чужак не преминул бы узнать адмиральскую шляпу со звездой, увешанную орденами грудь, черную повязку на глазу и подколотый пустой рукав. Рикардс рассудил, что ему приходилось видеть изображения лорда Нельсона и похуже, но очень редко. На этой вывеске он выглядел как переодетая мужчиной принцесса британского королевского дома.
Джордж Джаго, по-видимому, решил, что самым подходящим местом для беседы будет помещение бара, в данный момент погруженное в сумрак предвечернего затишья. Вместе с женой он провел полицейских к одному из столиков — деревянному, с витыми чугунными ножками, стоявшему вблизи огромного пустого камина. Все уселись вокруг стола, и Рикардс подумал, что они все вместе похожи на группку не очень-то близких по духу людей, собравшихся проводить спиритический сеанс. Пустота и полутьма зала вполне соответствовали бы такому занятию.
Миссис Джаго, угловатая женщина с острыми чертами лица и блестящими глазами, смотрела на Олифанта так, будто повидала на своем веку множество подобных типов и не потерпит с его стороны никакой фамильярности. Она была сильно накрашена. Красные пятна румян на щеках, губы широкого рта в такого же цвета помаде, пальцы с длинными, словно когти, ногтями, покрытыми кроваво-красным лаком, унизаны разнообразнейшими кольцами. Волосы ее, неестественно черные и блестящие, были подняты высоко надо лбом и уложены в три ряда тугих локонов, заколотых гребнями у затылка и над ушами. В плиссированной юбке и застегнутой высоко у шеи блузке из какой-то блестящей ткани в красную, белую и синюю полоску, с множеством золотых цепочек на груди, она напоминала третьеразрядную актрису. И вела она себя словно на прослушивании, куда явилась, чтобы получить роль официантки в дешевой комедии. Нельзя было придумать одежды, менее подходящей для деревенского паба, и тем не менее муж и жена Джаго, сидевшие рядышком, словно послушные дети, с одинаковым выражением радостного ожидания на лицах, казалось, не испытывали ни малейшей неловкости ни в этом баре, ни в отношениях друг с другом. Олифант счел для себя необходимым покопаться в их прошлом и, пока они трое ехали к пабу, изложил ставшие ему известными сведения. Раньше Джордж Джаго держал паб в Кэтфорде, но четыре года тому назад чета переехала в Лидсетт — отчасти из-за того, что брат миссис Джаго, Чарли Спаркс, имел там, на краю деревни, гараж и контору по прокату автомобилей, так что ему периодически бывал нужен помощник, согласный на сдельную оплату. Джордж Джаго иногда возил для него пассажиров, оставляя жену управляться в баре. Чета Джаго устроилась в Лидсетте вполне счастливо, и оба они принимали живейшее участие в жизни деревни, нисколько, по-видимому, не скучая по городской суете.
Что ж, Восточная Англия[50] принимала как своих даже более эксцентричные пары, чем эта, подумал Рикардс. Если на то пошло, приняла и его самого.
Джордж Джаго гораздо больше соответствовал образу деревенского трактирщика. Коренастый и плотный, с веселой физиономией и блестящими, часто моргающими глазами, он был полон с трудом сдерживаемой энергии. С этой самой энергией он, по-видимому, и взялся за создание интерьера своего паба. Бар — низкий зал с выступающими потолочными балками — был превращен в музей адмирала Нельсона, переполненный плохо подобранными и безвкусно размещенными экспонатами. Должно быть, Джаго обшарил всю Восточную Англию в поисках предметов, имеющих хотя бы самое отдаленное отношение к адмиралу. Над открытым камином висела огромная литография, изображающая сцену на палубе «Виктории»: Нельсон романтически умирает на руках у верного Харди. Остальные три стены были украшены картинами и гравюрами, посвященными, в частности, главным морским сражениям Нельсона: Нил, Копенгаген, Трафальгар; здесь висели и пара-тройка портретов леди Гамильтон, среди них — ужасающего цвета репродукция знаменитого портрета Ромни;[51] по обе стороны двери помещались мемориальные доски, а потемневшие дубовые балки потолка были увешаны по бокам рядами декоративных памятных кружек; очень немногие из них, судя по яркости красок, были подлинными. По верху одной из стен шел ряд сигнальных флажков — очевидно, передающих знаменитый сигнал,[52] а под потолком, видимо, для создания морской атмосферы в целом, была протянута рыбацкая сеть.
И вдруг, вглядываясь вверх, в коричневые, запятнанные смолой ячейки сети, Рикардс вспомнил. Он уже был здесь раньше. Как-то в выходной день, во время поездки по побережью, он заехал сюда вместе с Сузи — выпить чего-нибудь. Это было в первую зиму после их женитьбы. Пробыли они в баре недолго: Сузи жаловалась, что здесь слишком многолюдно и накурено. Он вспомнил даже, на какой из скамей они сидели: вон она, у стены, слева от двери. Он выпил пинту горького, а Сузи — полусухой херес. Тогда, зимой, в камине пылали, потрескивая, поленья, и языки пламени бросали на стены колеблющиеся отсветы; бар полнился веселыми голосами норфолкцев и казался ностальгически интересным и очень уютным. Сейчас же, в тусклом свете осеннего предвечерья, бесчисленные, беспорядочно развешанные экспонаты, в большинстве своем вряд ли подлинные и вряд ли имеющие хоть какую-то ценность, по мнению Рикардса, унижали и это старинное здание с его долгой историей, и победы адмирала. Неожиданно Рикардс почувствовал, как подступает удушье, — начинался приступ клаустрофобии. Он с трудом поборол желание распахнуть дверь и впустить в помещение свежий воздух, а вместе с ним — XX век.
Как потом заметил Олифант, допрашивать Джорджа Джаго — сплошное удовольствие. Здороваясь, он не смотрел на вас, словно вы слесарь-сантехник сомнительной квалификации, общаться с которым необходимо, но не очень приятно, и который отнимает у вас драгоценное время. Он вовсе не стремился превратить свои слова в тайные знаки, служившие не для выражения, а для сокрытия мыслей, не пытался с их помощью продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство. На беседу с полицейскими он не смотрел как на схватку умов, в которой он во что бы то ни стало должен одержать верх, не реагировал на самые простые вопросы со смешанным чувством страха и вынужденного терпения, словно перед ним были сотрудники тайной полиции какого-то тоталитарного режима. Словом, заключил Олифант, этот опрос был просто приятной неожиданностью.
Джаго очень весело сообщил им, что позвонил Блэйни и мисс Мэар в воскресенье, в 7.30 или чуть позже, чтобы сообщить им, что Свистун умер. Откуда он узнал? А один из полицейских, участвовавших в расследовании, позвонил, чтобы сказать жене, что дочка может теперь спокойно пойти на вечеринку без провожатых, а его жена позвонила своему брату, Гарри Апджону, у которого недалеко от Кромера паб «Корона и якорь», а Гарри, с которым он давно дружит, позвонил ему. Он дословно помнит, что сказал Терезе Блэйни: «Скажи отцу, что Свистуна нашли. Мертвым. Самоубийство. Покончил с собой в Истхейвене. Больше нечего бояться».
Блэйни он позвонил, потому что знал: тот любит выпить кружечку пива вечерком, но не хочет выходить по вечерам из дому, детей одних боится оставлять, пока Свистун на свободе ходит. Блэйни так в тот вечер и не пришел, только какое это может иметь значение? А для мисс Мэар он оставил сообщение на автоответчике, примерно в тех же выражениях. Миссис Деннисон он не звонил, так как думал, что она повезла мистера и миссис Копли в Норидж.
— Но потом вы ей все-таки позвонили? — спросил Рикардс.
Тут с объяснениями вмешалась миссис Джаго:
— Это он после того, как я ему напомнила, позвонил. Я ходила на вечернюю службу в полседьмого, а после поехала с Сэди Спаркс к ней домой, помочь с подготовкой осенней благотворительной распродажи. Дома ее ждала записка от Чарли, что его срочно вызвали — надо было сделать две поездки: отвезти чету Копли в Норидж, а потом захватить двух человек из Ипсвича. Так что, когда я приехала домой, я сказала Джорджу, что миссис Деннисон не отвозила Копли к поезду и что он должен сразу же ей позвонить и сказать про Свистуна. Ну, я хочу сказать, ей же спокойнее было бы одной ночью в пустом доме, если б она знала, что он помер, а не прячется где-нибудь в кустах в пасторском саду. Вот Джордж и позвонил.
— Это уж в девять пятнадцать было, я считаю, или около того, — уточнил Джаго. — Да я все равно ей позвонил бы, ждал, когда вернется, часов так в полдесятого.
— И миссис Деннисон взяла трубку? — спросил Рикардс.
— Нет, в первый раз не взяла. Но я еще раз попытался, минут через тридцать. Тогда уж дозвонился.
— Значит, вы никому из них не сказали, что труп обнаружили в гостинице «Балморал»? — спросил Рикардс.
— А я знал, что ли? Свистуна нашли, и он мертвый — вот и все, что мне Гарри Апджон сказал. Думаю, полиция не распространялась про это — ну, я имею в виду, где его точно обнаружили. Вы же не захотели бы, чтоб куча жадных до крови зевак обступила гостиницу. Да и хозяину это вряд ли было бы по душе.
— Но сегодня утром вы снова всех обзвонили, чтобы сообщить о смерти мисс Робартс. Как вы об этом узнали?
— Увидел, что полицейские машины едут, вот как. Я — на велосипед и к воротам. Ваши ребята оставили их открытыми. Так я их опять закрыл и стал ждать. Когда они возвращались, я им ворота-то открыл, ну и спросил, что случилось.
— У вас просто необыкновенный талант извлекать информацию, — сказал Рикардс. — Из полицейских.
— Ну, я ведь кой-кого из них знаю, а как же иначе? Которые из местных. Они сюда выпить заходят. Правда, водитель первой машины ничего не хотел говорить. И водитель труповозки тоже. Но когда третья машина подошла и я опять открывал и закрывал ворота, я спросил, кто умер, и мне сказали. Ну я хочу сказать, что ж я труповозку не узнаю, если увижу?
— Кто именно вам сообщил? — угрожающим тоном спросил Олифант.
Джордж Джаго посмотрел на него ясным, совершенно невинным взором комедианта:
— Ну как же я мог бы вам сказать? Все полицейские друг на друга похожи, верно? Кто-то из них мне и сообщил.
— Так что вы всех и обзвонили сегодня утром? Почему же утром? Зачем было ждать?
— Ну, ведь тогда было уже за полночь. Конечно, люди любят узнавать новости, но поспать как следует они любят еще больше. Но сегодня уж я сразу Райану Блэйни позвонил.
— Почему именно ему?
— А почему нет? Если узнаешь какую новость, чисто по-человечески хочется передать ее заинтересованной стороне.
— А он-то уж точно заинтересованная сторона. Наверное, ему сразу полегчало, — сказал Олифант.
— Может, да, а может, и нет. Я ведь не с ним говорил. Я с Терезой разговаривал.
— Значит, вы с мистером Блэйни так и не говорили ни вчера, ни сегодня утром? Странновато, а? Вы так не считаете? — спросил Олифант.
— Зависит как посмотреть. Первый раз он в мастерской был. А он не любит, чтоб его к телефону от работы отрывали. Да и смысла никакого не было. Я же Терезе все сказал. А она ему передала.
— А вы откуда знаете, что передала? — спросил Рикардс.
— А она сама мне сказала, сегодня утром. Почему бы вдруг ей не передать?
— Но вы же не можете знать наверняка, что передала?
Неожиданно вступилась миссис Джаго:
— Но и вы не можете знать наверняка, что нет. Да и какое это имеет значение? Сейчас-то он уже знает. И мы все знаем. Знаем про Свистуна, знаем про мисс Робартс. И может, если б вы поймали Свистуна год назад, мисс Робартс была бы сейчас жива.
Олифант поспешно вмешался:
— Что вы этим хотите сказать, миссис Джаго?
— Такое убийство ведь называется «подделка», нет? Во всяком случае, так в деревне говорят, ну конечно, если кто не думает, что это все-таки Свистуна дело, а вы все с расчетом времени ошиблись. Ну а старый Хэмфри, тот, конечно, считает, что тут дух Свистуна поработал.
Рикардс сменил тему:
— Нас интересует портрет мисс Робартс, который недавно написал мистер Блэйни. Кто-нибудь из вас его видел? Сам он о нем говорил что-нибудь?
— Еще бы мы его не видели, — ответила миссис Джаго. — Он ведь тут, у нас в баре, висел. А я так и знала — он точно несчастье накликает. Очень злая картина, я других таких и не видала никогда.
Джаго повернулся к жене и терпеливо, но настойчиво принялся ее разубеждать:
— Не понимаю, как это можно говорить про картину, что она злая, Дорис. Картина не может быть злой. Вещи не бывают сами по себе злыми. Неодушевленный предмет не может быть ни злым, ни добрым. Зло — это то, что делают люди.
— И то, что они думают, Джордж. А картина эта родилась от злых мыслей. Потому я и говорю, что картина эта злая.
Она говорила очень твердо, но в словах ее не было ни следа упрямства или раздражения. Совершенно очевидно, такие споры между супругами велись без озлобления и по строгой справедливости, доставляя им обоим истинное удовольствие. Несколько минут они никого вокруг не замечали, поглощенные спором. Джаго продолжал:
— Согласен, такую картину не очень-то захочешь повесить на стенке у себя в гостиной.
— И даже в баре, если хочешь знать. Жалко, что ты пошел на это, Джордж.
— Ну, допустим. И все же, по мне, так она никому не внушила ничего нового: что раньше думали, то и потом. И ты не можешь сказать, что картина злая, Дорис. Картина не злая.
— Ну хорошо. Представь, тебе попалось орудие пытки, ну, что-нибудь такое из гестапо. — Миссис Джаго оглядела зал, словно в нагромождении экспонатов могла надеяться найти что-либо подобное. — Я бы и про это орудие сказала, что эта вещь злая. И не уделила бы ей места в своем доме.
— Ты могла бы сказать, что ее использовали во зло, Дорис. А это большая разница.
Рикардс спросил:
— А почему, собственно, вы повесили эту картину в баре?
— Потому что он меня попросил, вот почему. Я всегда нахожу место для пары-тройки его небольших акварелей, и иногда ему удается их продать. Иногда — нет. Я ему всегда говорю — пиши море. Ну, я хочу сказать, здесь же все про адмирала, верно? Все мореплавательное. Но ему вынь да положь — повесь тут эту картину. Ну, я сказал — повешу на неделю. Он и привез ее на велосипеде. В понедельник, двенадцатого.
— Он надеялся, что ее купят?
— Да нет, ее он не хотел продавать, она-то как раз была не для продажи. И он это объяснил.
— Какой смысл тогда был ее тут вывешивать? — спросил Олифант.
— Я ему так и сказал. — Джаго торжествующе взглянул на Олифанта, словно признал в нем родственную способность логически мыслить. — «Какой смысл ее вывешивать, если ты не собираешься ее продавать?» — сказал я ему. А он мне: «Пусть все на нее посмотрят. Пусть весь мир ее увидит». Ну и оптимист, подумал я. У нас ведь тут не Национальная галерея,[53] в конце-то концов.
— Скорее уж на Национальный морской музей похоже, — удивила всех Дорис, просияв улыбкой.
— Где же вы нашли для нее место?
— На той вон стене, напротив двери. Пришлось снять две картины с битвой на Ниле, а то как же.
— А сколько людей ее видели за эти семь дней?
— Вы меня спрашиваете, сколько у нас было посетителей? Ну, я хочу сказать, кто приходил, все видели. Никак не могли не видеть, верно ведь? Дорис хотела ее снять, да только я ведь обещал продержать ее до понедельника. Как обещал, так и сделал. Ну, правда, рад был, когда он ее забрал. Я уж говорил, здесь же все в память адмирала. Все только про него. Она как-то не подходила к убранству. А он сказал, что заедет за ней утром девятнадцатого, и заехал.
— Кто-нибудь с мыса или с АЭС ее видел?
— Если кто приходил. «Наш герой» ведь не ихний паб, постоянно они у нас не бывают. Большинство в конце дня торопятся уехать подальше от станции, да их и винить за это трудно. Ну, я что имею в виду — можно и над скобяной мастерской поселиться, да только не над такой.
— А что, много разговоров было об этой картине? Кто-нибудь спрашивал, где он ее хранит, например?
— У меня — нет. Да я считаю, большинство знали, где он ее держит. Я хочу сказать, он часто про свою мастерскую говорил. Да если б он и захотел ее продать, он никаких предложений не получил бы. Но я могу вам назвать кое-кого, кто ее видел. Хилари Робартс, вот кто.
— Когда это было?
— На следующий вечер, как он ее принес. Около семи. Она сюда временами заходит. Никогда не выпьет много — пару стаканчиков сухого хереса, и все. Возьмет свой херес и пойдет, сядет вон там, у камина.
— Одна?
— Обычно одна. Пару раз с ней был доктор Мэар. Но в тот вторник она была одна.
— И что же она сделала, когда увидела картину?
— Стояла и смотрела на нее. Народу в пабе набралось довольно много, и все вдруг замолчали. Знаете, как это бывает. Все смотрели на нее. Я-то не мог видеть ее лица — она стояла ко мне спиной. Потом она подошла к стойке и сказала: «Я передумала. Больше я сюда не хожу. Вы явно не желаете, чтобы у вас бывали посетители из Ларксокена». И ушла. Ну, что до меня, по мне все посетители хороши, если они умеют пить и не просят в кредит. Только я не думал, что мисс Робартс — такая уж большая потеря.
— Значит, здесь, на мысу, ее не очень жаловали?
— Не знаю, как на мысу, а в моем пабе — не очень.
Дорис Джаго объяснила:
— Как только она не старалась выжить Блэйни из Скаддерс-коттеджа. А он — вдовец и четверых детей один воспитывает. Интересно, куда, с ее точки зрения, ему было деваться? Конечно, он получает пособие на детей и еще кое-какие привилегии, но другой дом ему ведь на это не снять. Но мне, конечно, жаль, что ее убили. То есть, я хочу сказать, как же иначе-то? С кем бы такое ни случилось, все равно нехорошо. Мы венок собираемся послать от «Нашего героя».
— И вы тогда видели ее в последний раз?
— Джордж — в последний, — ответила миссис Джаго. — А я видела ее на мысу, вчера перед вечером. Должно быть, всего за несколько часов до ее смерти. Я говорю Джорджу: «Может, я была последней, кто ее видел в живых. Я и Нийл Паско, и Эми». В тот момент и не думаешь ни о чем таком, правда? Мы не можем предвидеть будущее, да и не хотели бы. Иногда я смотрю на эту АЭС и думаю, может, мы все скоро кончим так же — поляжем мертвыми на берегу?
Олифант спросил, как случилось, что она оказалась на мысу.
— Доставляла церковный журнал, а как же? Я всегда это делаю в последнее воскресенье месяца, перед вечером, как вчера. Забираю экземпляры после утренней службы, а потом развожу их после обеда. У вас, может, это называется ленч, а мы говорим — обед.
Рикардс всю свою жизнь называл основную трапезу дня обедом и так и не смог отучиться, несмотря на непрестанную борьбу тещи за повышение его социального статуса. Она в середине дня вкушала ленч, называя его аристократически — «ленчен», а вечернюю трапезу именовала обедом, даже если та состояла всего лишь из поджаренных хлебцев с сардинами. Интересно, подумал он, а что они сегодня ели? И сказал:
— Я не представлял себе, что жители мыса так регулярно посещают церковь. Кроме четы Копли, разумеется.
— И миссис Деннисон. Очень регулярно, представляете? Я не могу сказать, что и другие тоже регулярно ходят в церковь, ну что в самом деле посещают, на службу то есть, но журнал церковный они покупают.
По тону миссис Джаго можно было понять, что существуют такие глубины неверия, до которых не способны опуститься даже жители мыса. А она продолжала:
— Кроме Блэйни, конечно. Ну, они и не могут его брать, они же католики. Во всяком случае, она была католичкой, бедняжка. Ну и дети, конечно, тоже. Я хочу сказать, а кем же им еще-то быть? Потому что Райан, он же ни то и ни другое. Он художник. Я никогда не заносила журнал в Скаддерс-коттедж, даже когда его жена еще жива была. Все равно у католиков же не бывает приходских журналов.
— Я не стал бы этого говорить, Дорис, — возразил Джордж Джаго. — Не стал бы так далеко заходить. Может, и бывает.
— Мы здесь прожили уже четыре года, Джордж, и отец Макки тут у нас нередко в баре бывает, а я ни у кого из них журнала не видала.
— Так откуда бы его тебе увидать?
— Могла бы и увидать, Джордж, если б было что. Они от нас совсем отличаются. У них нет ни Праздника урожая,[54] ни приходского журнала.
Муж очень терпеливо разъяснил:
— Они отличаются, потому что их догмы от наших отличаются. Все это связано с догмой, Дорис, и никакого отношения к Празднику урожая или приходским журналам не имеет.
— Я знаю, что это связано с догмой. Папа ихний утверждает, что пресвятая Дева Мария вознеслась на небо, а они все должны в это верить. Я все про ихнюю догму знаю.
Рикардс сумел вмешаться прежде, чем Джаго успел раскрыть рот и оспорить эту претензию на всеведение.
— Итак, вчера во второй половине дня вы доставляли журнал жителям мыса. Когда именно?
— Ну, я так считаю, что вышла из дому часа в три или, может, чуть позже. Мы по воскресеньям поздновато обедаем и за пудинг с изюмом взялись не раньше двух тридцати. А потом Джордж загрузил посудомойку, а я стала собираться. Вышла примерно в три пятнадцать, если вам надо совсем точно.
— В три пятнадцать ты уже далеко отъехала, Дорис, — возразил Джаго. — Я бы сказал: около трех десяти.
— Не думаю, что пять минут туда, пять минут сюда могут иметь значение, — нетерпеливо перебил его Олифант.
Джордж Джаго обратил на него взгляд, полный удивления и мягкого упрека. Дозы того и другого были отмерены совершенно точно:
— Почему же? Они могут оказаться решающими. Я бы так вам сказал: пять минут в расследовании убийства могут оказаться решающими.
Миссис Джаго подлила масла в огонь:
— Даже одна минута могла быть решающей, если это как раз та минута, когда ее убили. Решающей — для нее самой хотя бы. Не пойму, как это вы можете говорить, что они не имеют значения?
Рикардс счел, что настало время вмешаться:
— Я согласен, мистер Джаго, что пять минут могут иметь большое значение, но вряд ли именно эти пять минут. Может быть, ваша жена расскажет нам поточнее, что она делала и что видела?
— Ну, я взяла велосипед… Джордж всегда предлагает меня на машине свозить, но ему и так приходится много пассажиров возить на неделе, я не хочу, чтоб он еще и для меня машину выводил. В воскресенье — ни за что. Да еще после ростбифа и пудинга с изюмом.
— Но мне же не трудно, Дорис. Я тебе говорил. Мне же совсем не трудно.
— Я знаю, Джордж. Я разве не сказала? Ты всегда это охотно предлагаешь. Я люблю размяться и всегда возвращаюсь дотемна. — Она повернулась к Рикардсу и объяснила: — Джордж терпеть не может, когда меня вечером, как стемнеет, дома нет. Всегда так было. А как Свистун появился — особенно.
— Значит, вы вышли из дома между тремя десятью и тремя пятнадцатью и на велосипеде поехали на мыс? — спросил Олифант.
— С церковными журналами в корзине, как и всегда. Сперва поехала к жилому фургону. Я всегда сперва еду к фургону. Только с Нийлом Паско не так все просто, скажу я вам.
— Как это — не так просто, миссис Джаго?
— Ну, он ведь много раз нас просил, чтоб мы его журнальчик «Ядерный бюллетень» тут в баре вешали — может, кто купит или так почитает. Только мы с Джорджем изо всех сил против были. Ну, я хочу сказать, к нам ведь с Ларксокенской АЭС многие заходят, и как-то нехорошо, правда ведь, чтоб они носом в журнал утыкались, в котором говорится: то, что ты, мол, делаешь, жестоко и надо этому положить конец. И в Лидсетте не все соглашаются с тем, что он делает. Никто не станет отрицать, что, как АЭС открыли, в деревне с бизнесом лучше стало и рабочие места появились. И потом надо же верить людям, правда? Я что хочу сказать, если доктор Мэар говорит, что ядерная энергия безопасная, может, оно и в самом деле так? Ну все-таки думать-то не перестанешь, так оно или не так, верно?
— Ну а Нийл Паско купил журнал или нет? — спросил Рикардс, не теряя терпения.
— Ну, это ведь всего десять пенсов, а я думаю, он хочет знать, что в приходе делается. Когда он только приехал на мыс — теперь уж два года, как он тут живет, — я заехала к нему и спросила, не захочет ли он получать приходский журнал. Он вроде удивился, но сказал «да» и десять пенсов заплатил. Так с тех пор и получает. Если ему не надо, стоит только сказать.
— Ну и что же произошло там, в фургоне? — спросил Рикардс.
— Так я же сказала: я там увидела Хилари Робартс. Я дала Нийлу журнал, получила деньги и немножко поболтала с ним там же, в фургоне. Тут она как раз и подъехала в своем красном «гольфе». Эми в фургоне не было, она была снаружи с ребенком и как раз сняла белье с веревки, которую они там натянули. Когда Нийл увидел машину, он вышел из фургона и подошел к Эми. Мисс Робартс вылезла из машины, а они так и стояли, смотрели на нее, ни слова не говорили, только стояли вот так, бок о бок, и смотрели. Не очень-то эти двое были похожи на приветственную комиссию, ну а чего бы вы ждали? Ну вот. Мисс Робартс подошла, и, когда была метрах в пяти от них, Тимми подковылял к ней и схватился за ее брючины. Ребенок ведь, что с него взять. Он такой приветливый малышок и ничего плохого не хотел сделать. Да только он ведь в глине у крана возился, где у них лужа всегда, и всю эту грязь ей по брюкам и растер. Ну она его и оттолкнула, не очень-то нежно, скажу я вам. Малыш шлепнулся прямо на попку и заревел. Тут-то и началось, в аду, наверное, тише бывает.
— Что там говорилось? — спросил Олифант.
— Ну, этого я точно не припомню. Много было таких слов сказано, что не ждешь услышать в воскресенье. Одни на «е» начинаются, другие — на «п». Пусть вам собственное воображение подскажет.
Рикардс спросил:
— А угрозы были?
— Зависит, что угрозами считать. Много было шума да крика. Только про Нийла этого не скажешь. Он просто стоял, и все. Такой белый, я думала, вот-вот в обморок упадет. Шумела-то больше всего Эми. Любой бы подумал: мисс Робартс на малыша с ножом напала. Я и половины всего не упомню. Спросите у Нийла Паско. Мисс Робартс вроде и не заметила, что я там была. У Нийла спросите и у Эми. Они вам расскажут.
— Вы тоже нам расскажите, — сказал Рикардс. — Очень помогает, когда от разных людей слышишь их мнение о том, что произошло. Более точная картина получается.
Вмешался Джаго:
— Более точная? Может, другая? Была бы более точная, если б все правду говорили.
На секунду Рикардс испугался, что миссис Джаго собирается опровергнуть это утверждение новой демонстрацией познаний в области семантики. Он поспешно произнес:
— Я уверен, миссис Джаго, что вы говорите правду. Поэтому-то мы и начинаем с вас. Вы можете вспомнить, что на самом деле было сказано?
— Кажется, мисс Робартс сказала, что, мол, заехала сообщить, что собиралась бросить это дело с иском, но теперь она ни за каким чертом его не бросит и добьется, чтоб их обоих до нитки разорили. «И вас, и вашу потаскуху». Прелесть, верно?
Читать бесплатно другие книги:
