Бегущие по мирам Колпакова Наталья
Падение в лиловый туман завершилось небытием. Не стало грохота волн, свиста ураганного ветра, несущегося так быстро, что легкие обжигало от нехватки воздуха. Громоздящиеся друг за другом валы, тучи, снова валы разных оттенков черного исчезли в размытом свечении, где словно бы и не было ничего, ни одной отчетливой формы. Макар первым осмелился открыть глаза на том свете. Успел еще заинтересоваться, хотя и вяло, оглушенно, на какой именно «тот свет» они угодили – средневеково-иномирский или собственный, от рождения обещанный. Но молочно светящийся туман уже прояснился (плавал он, оказывается, только в его сознании). Проступила просторная, вполне заурядная комната. Исследовать комнату он не стал, принялся теребить Алёну, лежавшую подозрительно тихо. Она очнулась прежде, чем он успел перепугаться, и первым делом кинулась обниматься с Макаром.
Вот теперь можно было сообща осмотреться и поломать голову.
– Это мы где?
– Уверена, что не у тебя дома? – с надеждой спросил Макар. – Может, у тебя амнезия э-э... невротической природы?
Алёна, окончательно придя в себя, вырвалась и яростно замотала головой, отчего во все стороны полетели длинные брызги.
– Нет у меня никакой амнезии, умник! И не надейся. Впервые в жизни вижу это место!
Макар неохотно выпустил девушку, плотно облепленную мокрой одеждой, и вслед за ней встал на ноги. На полу осталась нешуточная лужа, казавшаяся грязной в приглушенном освещении, неизвестно откуда исходившем. Макар поежился. Представил, как открывается дверь, входит хозяин и оторопело смотрит на незваных гостей, к тому же наследивших. А там и милиции ждать недолго.
Где она, кстати говоря, эта дверь? Алёна, обходившая комнату по периметру навстречу ему, нетерпеливо озиралась.
– Слушай, а где дверь? Выйти бы отсюда.
– Куда выйти?
– На улицу, конечно. Или ты в спальню хозяйскую рвешься? Мне нужна дверь на улицу.
И тут же оба увидели эту самую дверь. Собственно, оказалось, что они стояли ровно напротив и смотрели прямо на этот прямоугольник светлого пластика, но почему-то заметили его только теперь. Замочной скважины на двери не было, только простая круглая ручка.
Алёна схватилась за ручку, крутанула и дернула.
– Открывайся, да открывайся же!
Дверь распахнулась. Они вывалились наружу. Под ногами разверзлась бездна в десять этажей. Макар чудом удержал под контролем мочевой пузырь. И вызверился – несправедливо, конечно:
– Дверь ей подавай! Дверь на улицу! Хоть бы в окно посмотрела, на каком этаже квартирка находится.
Алёна, пробовавшая на прочность прозрачную плиту, истинным чудом оказавшуюся у них под ногами, подняла к нему зеленовато-бледное лицо.
– А ты видел там хоть одно окно, Макар?
И, только что невообразимо спокойная, вдруг сморщилась и зарыдала. Макар, начисто лишенный иммунитета против женских слез (жизненный опыт свидетельствовал, что их нельзя унять никаким рациональным действием – ну почти никаким!), обхватил Алёну и залопотал что-то утешительное в мокрую макушку, припавшую к его плечу. Так они и топтались, неумело обнявшись, на невообразимо странном балконе с прозрачным полом – кстати, единственном на фасаде многоэтажной жилой башни, – нелепые, будто парочка влюбленных ангелов.
А вокруг, насколько мог судить Макар, когда его горизонт вновь расширился за пределы золотой макушки, раскинулся очень странный город. Был это, бесспорно, мегаполис, и кажется, столичный, очень уж сановно смотрелись широкие проспекты. Будто просеки, проложенные в реликтовом лесу, где вместо деревьев возносятся в небо колонны и призмы непрозрачного стекла. Впереди на высоте третьего-четвертого этажа висела над перекрестком, будто шар омелы, головокружительно сложная многоуровневая развязка. На разной высоте от стен отходили тонкие отростки, в которых трудно было не заподозрить причальные мачты. Кое-где виднелись и разноцветные каплевидные наросты – то ли личный транспорт, слизняком присосавшийся к стенам, то ли продолжение самих квартир, не разберешь. И нигде, сколько хватало обзора, ни одного человека, вообще ни единой движущейся точки. Странностей хватало и в небе, зависшем над этим призрачным городом. В нем не летали птицы, не двигались даже облака, красиво распределенные по опрокинутой чаше небесной сферы, словно отсекшей зачарованный мегаполис от движения и звука реального мира. Облака закрывали солнце, стоявшее, судя по освещенности, еще довольно высоко, зато являли во всей красе две белые луны в разной степени ущербности – большую прямо над крышами домов-башен и поменьше, качавшуюся левее и выше в облачной прорехе, будто игрушечная лодочка в проруби.
Макар попятился обратно в дом, увлекая за собой Алёну, и очень аккуратно закрыл дверь. Отвернулся, досчитал про себя до трех, давая двери время исчезнуть, но застал ее на прежнем месте. Наверное, комната запомнила, что гостям желательно иметь выход на улицу именно здесь. Он почти не сомневался, что если затребует окно, то найдет и окно, хоть десять в ряд. Но проверять не хотелось: очень уж приметным будет шевеление на стене одного из зданий обездвиженного города.
– Как думаешь, они все умерли? – с деланой бодростью спросила Алёна.
– А тела где?
– Нейтронная бомба, какое-нибудь излучение...
– Может, спешно уехали?
– Непохоже. Здесь такой порядок. И на улицах, везде. При эвакуации такого не бывает.
Они пугали друг друга, пока хватало выдумки и знания фантастики. Пространственно-временной мешок... Многомиллионный зомбятник, который явит свое истинное лицо сразу после заката... Громадная иллюзия, воздействующая на все органы чувств сразу... Или они немного разошлись во времени с городом и его обитателями, отстали или опередили его – на час, на минуту, неважно? Наверное, следовало бежать без оглядки, но тишина и безлюдье колдовского места усыпляли нормальный страх неизвестности. В этой светлой комнате без окон и ламп возможные опасности казались сказками или снами, а время замерло в тихой заводи, забыв свое главное дело – плыть от беды к беде.
Они очень, очень устали бояться.
По-крупному странный, в мелочах их временный приют казался вполне нормальным. Алёна, подойдя к низкому столику в уютном уголке, провела пальцем по стеклянной столешнице (ни следа пыли), подняла газету. «МК-бульвар» – значилось в шапке псевдоготическим шрифтом и с лишней закорюкой на конце.
– Здесь дата.
– Какая? – после паузы поинтересовался Макар.
Он успел открыть снятый с полки энциклопедический словарь, и теперь его было трудно удивить.
– Пять тысяч двести сороковой год от Божьего Плача. Четвертого месяца, двадцать пятого дня. И передовица: «Наша любимая звезда Галла вновь шокировала столичный бомонд, появившись на презентации своей автобиографии с двадцатитрехлетним новым избранником. Вступит ли певица в седьмой брак?»...
– Все как у нас, – философски заметил Макар. – Зря Боженька слезы проливал.
– От чего они считают, от Всемирного потопа, что ли?
– Мало ли что можно Божьим Плачем назвать! Падение астероидов, война какая-нибудь пакостная... Скажи лучше, эрудитка, в каком году был создан первый комикс?
Алёна неохотно оторвалась от светских сплетен.
– Понятия не имею. Это, наверное, «Супермен», да? Еще до Второй мировой.
Макар потряс томом словаря:
– В пять тысяч двести втором. В скобках комментарий: «Одна тысяча восемьсот семьдесят второй по старому английскому стилю». И никакой не «Супермен», а «Ночная Моль». Кстати о Второй мировой...
Он увлеченно зашуршал страницами.
– Ага, вот. «Вторая мировая война, основными участниками которой стали Англия и Китай, вступившие в военное противостояние из-за споров о протекторате над объединенными территориями Индии и Мусульманского королевства Непал»...
– Две тысячи одиннадцатый, – объявила Алёна.
– Что?
– Нынешний год. По старому английскому стилю. Кажется, у твоих любимых фантастов это называется параллельной реальностью?
– А что, нормальная реальность, – посуровел Макар.
– Так или не так, но что-то в мире пошло по другому пути. Вон какая у них тут техника! У нас такой нет. Ты же понимаешь, это нас дом спас, когда мы наружу выскочили. Вырастил подпорку под ноги, чтобы мы не сверзились. Комфорт, чистота. Двери по заказу. Город просто роскошный!
– И ни одного дерева.
– Мегаполис же, – удивилась Алёна.
– Вот то-то и оно. Не верю я в мегаполисное светлое будущее.
– А во что веришь?
– Не знаю. Правда, уже и не знаю теперь. Маленький совсем был – знал. А сейчас...
Алёна пожала плечами:
– Ну, брат... Нельзя же назад в колхозы. Я вот комфорт люблю.
– Да я не об этом.
Она нащупала его ладонь.
– Я понимаю.
Держась за руки, как дети в музее, они в молчании двинулись вдоль стены, увешанной картинами. На картинах – мастерских даже на Алёнин весьма просвещенный взгляд – в детски-радостных красках являлся сказочный мир. Дворцы с тонконогими портиками, стены со сторожевыми башнями, алые и зеленые полотнища атласа, вывешенные для плезиру на балконах и реющие над переулками, будто благословения добрых фей. Богачи здесь были незлыми, важными и немного смешными, бедняки – крепкими, опрятными и вполне довольными бедняцкой своей жизнью. Были и маги в хрестоматийных черных мантиях со знаками зодиака, и красавицы в белейшем исподнем, сквозящем в разрезах парчовых роб. Над шпилями и башнями носились в упряжи, распугивая голубей, волосатые атлеты с нетопырьими крыльями. Макар отлично знал, как выглядят эти существа, как они чешутся, воняют, рыгают и неодобрительно косятся, если ездок бестолков. Он сам проделал немалый путь в повозке одного из них. «Чертокрылы над чистыми кварталами», прочел он мелкие буковки на раме, аккурат под подписью на полотне: «Теофил Иванов».
Алёна застыла у соседней картины. Называлась она «Окрестности Ничьей рощи» и до того точно изображала округлый холм с непотревоженной зеленой макушкой и сбегающие с его склонов сады, полускрывшие королевскую резиденцию, цеховые дворцы и прочие официальные постройки, что ей, видевшей все это собственными глазами, никакая подпись и не требовалась.
У коллективного портрета «Членов Совета магов» они с Макаром встретились. Тринадцать лиц – мужских и женских, молодых и зрелых, красивых и не слишком, но неизменно аристократичных, – среди которых выделялось одно. Простое, с узкой бородой, старческое лицо, усталое и мудрое без двойного дна, без подтекста, оно смотрело на нх со стены с живой и неподдельной доброжелательностью. На черном облачении старика не было золотых знаков, отчего оно казалось рясой монаха-нестяжателя. К такому человеку льнут взрослые, младенцы и собаки, умники и дурачки, и все ищут ласки, совета и защиты. Макар поспорил бы на что угодно, что старый маг просто неспособен гнаться за кем бы то ни было, чтобы сгноить в тюрьме или казнить на городской площади. Он исподволь посмотрел на Алёну, но она хмурилась, кусала губы, и вид у нее был упрямый, как у малого ребенка. И он смолчал, позволил утащить себя к следующему шедевру.
Полотно оказалось концептуальное. Огромное полусферическое здание ершилось шпилями, башенками, надстройками и скульптурами, отбрасывало тень, тоже огромную, но почему-то лысую как коленка. Тень стояла за зданием, словно его двойник, а не лежала на земле. Да и не было на картине никакой земли. Здание и тень были нигде, в пустоте без верха и низа, земли и неба, и такого пустого, «никакого» цвета, что и цветом-то его называть язык не поворачивался. И только между реальностью и ее тенью, на самой границе золотого свечения стен и неправдоподобной черноты небытия вдруг являлись и воздух, и краски. Там рос цветок, самый обычный, похожий на тюльпан. Совершенный в своей простоте. Он словно вобрал в себя все цвета и обличья мира, а может, сам рос как целый мир, как его обещание.
– Дом вердиктов, – шепнула Алёна. – Но почему...
– «Дом равновесия – тюрьма Порядка и Хаоса», – прочел Макар. – Про вердикты ничего не сказано.
– Странно... Это вообще-то главное строение в столице. Там Тринадцатый со товарищи заседает.
– Тот, что с портрета?
– Он самый. Который на нас охотится.
Макар не выдержал:
– Да не охотится он на нас, Алёнка...
Но она не дослушала. Перевела взгляд на следующую картину и ахнула.
То был парадный портрет странного уродца. В роскошном интерьере стояло, подбоченясь, кривенькое существо с тельцем почти человечьим, если не считать кожистых, в отвратительных складках, крыльев, и с облезлой мордочкой, в которой одновременно угадывалось нечто от хорька, гончей и узкомордого крокодила. На мордочке, выписанной фотографически-тщательно, во всех мерзких подробностях старческих бородавок, слоящихся чешуй и вытертой шерсти, горели желтые глаза – две звезды чужой и безусловно враждебной галактики. Существо хотелось назвать тварью – только тварью, никак иначе! – сплюнуть и отвернуться.
– Твой знакомый? – хмыкнул Макар.
– Встречались. Не поверишь, я у него в цирке гадалкой работала. Имела успех.
– Так он циркач?
– Скорее, смотрящий, или кто там у них. В общем, начальник. Командовал там. – Алёна поежилась, вспомнив взгляд загадочной твари.
– Но здесь почему-то написано «Падший Демиург, бог без мира».
– Да не знаю я! У него цирк был. Все его боялись...
– Охотно верю. Алёна, а почему ты не говоришь о главном?
Она приподняла брови, изображая недоумение.
– О главном, то есть о том, что все это значит.
– Что «это»?
– Да вот это все. Вся эта чертовщина. – Макар обвел экспозицию рукой. – Хочешь сказать, он тоже там был, этот Иванов?
Алёна зажмурилась, замотала головой:
– Не хочу я ничего сказать! Ни думать, ни обсуждать, ничего не хочу, – и отскочила от Макара, словно он и был той враждебной реальностью, от которой ей так хотелось спрятаться. – Вот, буду сидеть здесь и читать светскую хронику, пока не обсохну!
Макар ретировался в противоположный угол, к книжным полкам, бороться с обидой. Получалось не очень. «Вот нарою в книжках что-нибудь полезное, – мстительно думал он, – что-нибудь жизненно важное и даже спасительное, пока некоторые фифы газетки полистывают...»
Но важное, пусть и не спасительное, нашла все-таки Алёна. Там же, на столе, среди газет. Тетрадь в картонной обложке, словно вынырнувшая из другого времени и пространства, оказалась тем самым, чем и выглядела – дневником. Наплевав на размолвку, хриплым от волнения голосом Алёна стала зачитывать записи.
– «День четырнадцатый. Диагноз подтвержден. Мне говорят, он не мог не подтвердиться, у нас же первоклассные врачи. У нас, мать их, отличные врачи, у нас лучшая медицина, но почему тогда Малинка должна... Я не буду этого писать. Даже с их слов».
«День пятнадцатый. Нам дают полгода. Всего две недели назад у нас была целая жизнь впереди, а потом, когда я состарюсь и умру, еще много, много лет у нее. А теперь полгода. Может, меньше. Теперь я, видимо, должен начинать обратный отсчет. Сколько там дней в половине года? Сто восемьдесят. День сто восьмидесятый, день сто семьдесят девятый... А идите вы! Считайте сами, сколько там осталось...»
«День тридцать второй. Малинка постепенно уходит от меня. Нет, не так! Не так. Нет. Она не уходит отсюда, она приходит туда... Куда? Куда придет моя маленькая, моя родная? Она будет там совсем одна? Я этого не позволю. Она маленькая, ей нельзя одной».
«День сорок пятый. Я рисую для Малинки мир. Когда она не спит, то придумывает его для себя. Она такая умница, такая... Я так горжусь ею! Проклятье, всё не то, я ее люблю. Я так ее люблю, что не смогу...»
Алёна перелистала страницы.
– Тут еще много, Макар.
– Очень много? – хмуро спросил Макар.
– Не очень.
– Понимаешь, что это значит?
Тетрадь казалась невыносимо тяжелой, словно весила целую тонну. Алёна очень осторожно опустила ее на стеклянный стол.
– Понимаю. Она умерла.
– Я не про это. Я про то, что мир, из которого мы с тобой только что вывалились, придумал Теофил Иванов. Художник. Для своей умирающей дочери.
Алёна поразмыслила. Сказала с сосредоточенным спокойствием:
– Наверное, можно остаться здесь. Читать дневник.
– Он скоро кончится...
– Книги. Вместо этой девочки, Малинки. Ходить гулять. Вырастить себе балкон, а на нем цветы. Тебя ведь никто не ждет?
Макар медленно кивнул. Пустой город, чистенький, с иголочки, как никем не ношенный наряд, словно специально затерялся во времени и пространстве, чтобы стать их с Алёной персональным миром. Он представил неспешные прогулки по бесконечным проспектам, бесчисленные открытия, припасенные только для них...
– Меня тоже никто. Вот видишь...
Рай на двоих. И не пасторальный домишко с сиренью в палисаднике и цветущими холмами в качестве задника, а самый настоящий город будущего, шедевр технологической мысли. Он-то охотно удовольствовался бы сиренью и холмом, но Алёна любит комфорт. А какой уж там комфорт, в домишке? Комары небось... Мухи, когда жара. И туалет в огороде. Или в персональном рае не ходят в туалет? Он помотал головой, разгоняя стеснившиеся мысли. Алёна поняла его по-своему. И обрадовалась странной, невеселой радостью:
– Верно, надо возвращаться. Потому что знаешь, Макар, я же забыла... У меня же собаки.
– Кто?
– Собаки! Двое. Или две? Я их кормлю. Ты извини. А то бы я...
– Осталась тут со мной навсегда?
Алёна уставила на него глаза, наполнившиеся темнотой и силой. Колодцы, залитые в половодье ледяной и пьяной талой водой. Прижала ладонь к груди. Будто клятву давала. Но под ладонью засветился кристалл, и Макар поспешно шагнул к ней и обнял. То ли принимая клятву, то ли боясь остаться в параллельном мире без проводника.
...Вернулись они в умиротворенное, словно обожравшееся чудище, море. Бури уже не было. Не было и корабля – его разбил, разметал, навсегда унес с собой сгинувший шторм. Среди сонно шевелящихся волн не было ни следа кораблекрушения. Никто не пытался держаться на плаву, цепляясь за обломки. Лишь они вдвоем дрейфовали неведомо куда на куске деревянной обшивки, том самом, за который отчаянно цеплялись во время бури на палубе разбойничьего судна.
– Как думаешь, они потонули? Это ведь я, из-за меня...
– Что ты, Алёнка! Они же моряки. Куда-нибудь да выплывут.
О том, что в реальном мире на парусных судах зачастую ходили люди, вообще не умеющие плавать, потому что выплыть из открытого океана все равно не светило, Макар предпочел умолчать. Алёна и так казнилась, хотя в чем ее вина? В том, что напугала нервного заклинателя погоды на пиратском борту? Глупость какая-то... А люди, наверное, погибли. И оттого, что они были нарисованными – или, во всяком случае, произошли от нарисованных предков, – легче почему-то не становилось.
Но следовало подумать о себе. Их несло куда-то. Может, к берегу, бесплодному или гостеприимному, пустому или обитаемому. А может, в океанскую беспредельность, где их никто и никогда не найдет и в недолгий срок прикончит новый шторм, а скорее жажда и усталость. Вот акул и прочих чудовищ, таящихся в черных глубинах под ногами, Макар не боялся. Когда в детстве на море бывал, почему-то боялся. Даже плавать толком не мог, очень уж фантазия разыгрывалась, живописуя эти самые бездны, переполненные ужасами. Но от этого нарисованного моря он агрессии не ждал. Вряд ли Теофил Иванов населил его зубастыми чудищами-людоедами. Макар вспомнил тропический лес, где они странствовали совсем недавно, его изобильность, складность и благость. Он тогда еще подивился отсутствию всяких следов хищников в гудящей веселой жизнью чащобе.
Их преследователь, этот Тринадцатый – старый маг с живыми глазами... Смешно, но ведь на него теперь вся надежда. Макар, какие-то сутки назад готовый улепетывать без оглядки, теперь был бы рад оказаться пойманным. Чувство опасности, дышащей в спину, не исчезло и не притупилось, но, неведомо почему, отделилось от образа забавного старика в черной рясе, с игрушечным посохом и хрестоматийной бородой. Старик был теперь сам по себе, и Макарова тревога тоже сама по себе, и с этим еще предстояло разобраться. Но так не хотелось ни в чем разбираться! А хотелось закрыть глаза и соскользнуть в покой. Макар встряхнулся, сгоняя дрему, обхватил Алёну, чтобы она ненароком не соскользнула – и не в покой, а просто в воду, не затерялась в этой неоглядности.
Алёна вскинула голову и заглянула ему в глаза. Ее лицо было очень близко, Макар отчетливо видел только яркие серо-зеленые радужки с темным звездчатым узором и ободком да собственные искаженные, будто в кривом зеркале, отражения в зрачках.
– Макар, если мы погибнем...
– Мы не погибнем.
– Но если вдруг. Мы же можем утонуть, или свихнуться, или...
– Не можем.
– Жажда...
– А я говорю, не можем!
– Макар!
Она отодвинулась, сколько смогла, чтобы он увидел не только ее глаза, но и гневно сведенные брови, и прорезавшуюся восклицательным знаком морщинку между ними, и оттуда с разгону клюнула его в губы неловким и злым поцелуем. И он, конечно, заткнулся, потому что трудно спорить, когда целуешься, а еще для того чтобы не дать ей снова отстраниться. И поцелуй уже не был злым, и даже неумелым не был.
Потом они как-то выпали из времени, а потом плеск волн изменился, и движение убыстрилось, и в несколько длинных толчков их вышвырнуло на отмель и проволокло животами по песчаному дну.
Это было так невероятно, что они даже обрадоваться не успели. Успели только приподняться, увидеть пологий берег, недалеко от кромки прибоя вдруг меняющий нрав и устремляющийся вверх крутым скалистым склоном. Заметили и голые ноги с могучими икрами и волосатыми лодыжками, переступающие в морской пене, и заношенный белый подол с неподрубленным краем, липнущий к ногам. А вот палку, которая обрушилась на затылок Макара, уже не заметили. Белые ноги, белый песок ослепительно вспыхнули у него перед глазами и погасли.
Когда вернулся свет, Макар понял, что голова раскалывается вся целиком, а на затылке ближе к шее еще и опухла и болит как-то особенно гнусно. Что его тем не менее почему-то не прикончили и даже не покалечили. И что на незнакомом берегу он обнимает мокрую деревяшку в полном одиночестве – ни чужих ног, ни Алёны. Он рванулся, рухнул лицом в песок с прихлынувшей чернотой в глазах. На черном фоне внутренний взор предупредительно набросал живую картину: цепочка бритоголовых крепышей в белых ночнушках вьется по горному хребту, у средней пары на плечах, закрученная в какое-то тряпье наподобие ковра, покачивается Алёна – ветер треплет и сушит выбившуюся на волю светлую прядь. Рисунок в комиксе из параллельного мира, предупреждение от «сома и человечка с закорючкой».
Макар приказал тошноте отвязаться, продрался сквозь туман бессознательности и на карачках упрямо двинулся вперед, на штурм горы.
Глава 22
Мегабитва
Несмотря на преклонные года, длинную череду важных предков и высокое звание, Заклинатель сохранил уважительный интерес к людям. Ко всем людям, без разбора чинов и сословий. Его зачаровывала в них упрямая, порой глупая воля, готовая, подобно роднику, пробивать себе путь через любые препятствия. Выбор пути и цель он одобрял далеко не всегда, но сама находчивая целеустремленность, видимо и составлявшая подлинную тайну жизни, восхищала его неизменно, как восхищали проявления природных сил, прекрасные даже в своей разрушительности. И это детски-неразборчивое восхищение очень мешало Заклинателю судить и ненавидеть.
Вот хотя бы этот богатый балбес, Борун. Ничего, кроме презрения, не вызывали его мотивы – властолюбие и гордыня, его доверчивое тщеславие, готовность обольщаться коварными чарами. Ничего, кроме презрения и жалости, казалось бы, не мог вызывать и он сам, урод, непричастный магической стихии, что пронизывает мир и всех, в нем живущих. Но, задумываясь о масштабах бедствия, порожденного гордыней и глупостью этого бессильного урода, Заклинатель испытывал суеверный трепет. Взломал священную темницу, запечатанную с начала времен, выпустил из мира два первоначала – Порядок и Хаос – совсем выпустил! Он, понятно, не думал не гадал, втемную его использовали, гад этот крылатый использовал, Тварь-без-имени – а вот гляди ж ты. Нарушил мировое равновесие. Воистину «неисповедимы пути, коими ходит Судьба!»
Несмотря на неисчислимые утраты, несмотря на бедствия, уже постигшие страну и еще грядущие, Заклинатель даже сочувствовал дурачку Боруну. Трудно человеку оказаться «неисповедимым путем Судьбы». И это восхищенное сочувствие заставляло предположить, что в глубине души он сам нарушитель равновесия – в изначальном противостоянии Одного и Всё его симпатии склонялись в сторону последнего. Всё был сама жизнь, ее избыточность и неразборчивость, непредсказуемость и радость. Всё принадлежала и та магическая сила, которую Заклинатель, могущественный маг, почитал и которой служил.
Ай, нехорошо... Чтобы жизнь продолжалась должным порядком, чтобы не задохнулась в собственной изобильности и не распалась на пылинки, миру нужна и противоположность Всё – Один. Один – это порядок и правильность, стабильность и неизменность. Неподвижность и смерть. Враги в равновесии. Да, мир, где жил Заклинатель, стоял на изначальной вражде. Но это был прекрасный мир.
И вот он погибал. Разрушался на глазах охранителя-мага, а тот ничем не мог ему помочь, потому что слабел вместе с миром. С Одним ушел должный порядок, и вот поля не родили, источники пересыхали, ветра и течения меняли направление, и даже живое и мертвое начинали путаться одно с другим. А из-за бегства Всё из мира стала утекать магия. И Заклинатель даже самому себе боялся признаться, насколько он стал слаб. В погоню за беглецами сразу же пустились его соратники по магическому Совету, лучшие из лучших – и сгинули без следа в неведомом, чему и названия нет. Это был их долг, и Заклинатель без страха последовал бы за ними по плитчатой дорожке, которая, поглотив первоначала, а затем и магов, до сих пор еще дышала, будто потревоженная трясина. Разделить судьбу товарищей и в героической гибели обрести свободу от невыносимого бремени ответственности, которое теперь приходилось нести в одиночку, – желанный исход! Да только поздно ему, седому старику, учиться врать самому себе. Его бессмысленное самопожертвование – и мир лишится последней надежды. Надежда, собственно, не в нем, не в Заклинателе. Она в других, в последних, кто способен миновать ограду Дома вердиктов и ступить на дорожку в никуда. А он, Заклинатель, пожалуй, единственный, кто может убедить их это сделать. Кто вообще о них знает. Ведь последнее видение в Колодце истины предстало только ему одному.
Значит, нужно забыть про отдых и сон, про ломоту в застуженной спине (лечебные формулы уже не действовали), про годы и седины. Вынюхивать, и гнаться, и снова искать. И найти этих двоих первым.
Ах, как же это трудно – найти этих двоих! Вместе они такая силища, такое неодолимое препятствие. Сами себе чудотворцы. И вот эта их внутренняя магия нисколько не пострадала от оскудения мира чародейством. Словно они вдвоем и сами были отдельным маленьким мирком, надежно защищенным от внешних бурь. Природы этого чуда Заклинатель не постигал, но так оно и было задумано. Не нами задумано, а далекими предками, перед знаниями и могуществом которых мы даже не дети, букашки малые.
Тринадцатый слишком резко встал с табурета, и проклятый ишиас не упустил шанса, скрутил низ спины и ногу. Бормоча проклятия, он заплясал в нелепом танце, пытаясь распрямиться. Возглас смотрящего на баке оповестил команду, что прямо по курсу болтается на волне очередной переживший крушение бедолага. Бедолагу надлежало выловить и допросить, хотя Заклинатель почти не сомневался, что они идут правильным курсом.
...Макар тоже не сомневался, что движется в нужном направлении. В какой-то момент он понял, что его ведет шестое чувство, словно Алёна была передатчиком, а он радаром, настроенным на ее волну. Шестое чувство не только властно тащило его вперед, будто котенка, схваченного за шкирку, но и подавляло все прочие чувства, которые могли бы задержать его в пути. Он не стал Суперменом, не стал даже Ночной Молью из альтернативной истории комиксов. Он просто оглох и не слышал голода, усталости, страха – всего того, о чем жалобилось далеко не суперменское тело.
А суперменские таланты ему бы здорово пригодились. Макар понял это, едва увидев с гребня очередного хребта вросшую в скалы древнюю крепость. Древность – легендарная, незапамятная – казалась осязаемой, она пропитывала стены и башни из огромных каменных блоков, надменно устремляющиеся к небесам. Но почему-то от такой пропитки они лишь стали прочнее, словно вызревший бетон, крепче, будто выдержанное вино. Ни трещинки на гладко обтесанных, пригнанных, как паркетины, блоках, ни щербинки. На верхних ярусах сторожевых башен вздувались пузырями белые хитоны дозорных. Макар искренне не понимал, чего ради они мерзнут там на ветру. Для порядка, наверное. Штурмовать твердыню бессмысленно, хоть армию пригони под ее стены. Так стоило ли горевать, что нет у него армии?
Не стоило, уверился он, сменив наблюдательный пункт. С новой позиции видны были ворота. Створки в несколько этажей высотой приоткрыты, и в щель, будто вода через пробитую заслонку шлюза, врывается тугой людской поток. Макар решился подойти поближе, и поток распался на отдельные фигуры: пастухи, крестьяне, бродяги, сектанты нервными стайками – публика все больше простая. Попадалось и платье почище, но тоже не вельможное. Так, торгаши-купчишки. Очередь двигалась споро, жизнерадостно. Макар, нырнув в живую реку, благоухающую кислым тестом и диким чесноком, ловил со всех сторон обрывки разговоров.
– ...чудотворный талисман...
– ...силы великой!
– ...нет, не талисман, оракул...
– ...прорицает, а как же, а благие отцы-отшельники толкуют...
– ...да ведь чудо, никаких денег не жалко!
– ...ага, а бесплатное-то чудо знаешь где бывает?
Что ж, дело ясное. Дуболомы эти блаженные, амулет им в печенку, отчего-то приняли Алёну за живое чудо. То ли магический камень на шее приметили, то ли слухи какие донеслись, или пришлась она под какое-нибудь, господи прости, древнее пророчество. В общем, святая братия не растерялась, оперативно разнесла благую весть по округе и теперь стрижет купоны с паломников. Ясное-то оно ясное, размышлял Макар, просачиваясь в тисках крепких овцеводческих тел во двор, вот только проще не стало. А еще говорят, что знание – сила!
Очередь пересекала двор и ныряла в недра монументальной постройки, окруженной для пущего эффекта частыми и толстыми колоннами. Будто стадо слонов столпилось у водопоя! Макар уже скользил между каменными ногами, обрамляющими вход, уже видел, привставая на цыпочки, длиннейший зал, затянутый белесым чадом, в дальнем торце которого смутно виднелось огромное кресло...
– Три серебром.
Перед носом оказалась могучая ладонь ковшом, предвкушающая тяжесть монет. Макар беспомощно завозился. Денег у него не было, ни серебряных, ни медно-никелевых, никаких. Рюкзак с чудо-мясорубкой и тот сгинул в бурном море. Тотчас второй экскаваторный ковш опустился на его плечо и сковырнул с крыльца. Под безжалостный хохот паломников Макар покатился по плитам вымостки. Пара метров на четвереньках, несколько шагов на полусогнутых, почти вслепую, и вот он снова человек, и до вожделенного святилища рукой подать. Да только не ему. Ближайший «отец-отшельник» с узловатой дубинкой на плече в ряду таких же смиренных иноков, окружающих постройку живой цепью, уже приметил его и бесцеремонно толкнул куда-то в сторону, прочь от очереди, входа и Алёны.
– Что, жулье голозадое, задарма хотел к святыне подобраться?
Тяжелый подзатыльник загнал Макара в грязный дворик, обнесенный невысокой оградкой. По одной из сторон за оградкой колосилась могучая, в рост человека, конопля.
– Сидите тут, вечером отопрем калитку и вышвырнем разом всю вашу братию. И чтоб тихо!
Несколько таких же бедолаг, в рубище самом удручающем, покорно взглянули на монаха и без всякого сочувствия – на нового товарища по несчастью. Макар угрюмой тенью скользнул через дворик и сел у крохотного фонтана – бассейна или, скорее, каменного ящичка с каменной чашей посередине. Редкие капли, плюхаясь с края чаши, лишь подчеркивали унылую тишину. Макар был раздавлен. С пустой, но тяжелой головой, даже не пытаясь строить хитрые планы, он смотрел на чашу, на гладкий каменный шар в ее середине, на близкую воду, едва понимая, на что вообще устремлены его глаза.
Вот чаша. Широкая и мелкая, вроде той, что на знакомой с детства медицинской эмблеме, только без змеи. Воды в ней едва на палец. Теплая, затхлая, движется еле-еле, по капельке через край переваливает. Вон листик в ней пожелтевший плавает, жучок опять же. Вроде дохлый. А почему еле-еле? Да потому что шар мешает. Лежит себе, гладкий, наглый, в самой середке, и вид у него такой, будто он и впрямь ток воды перекрывает, да еще, зараза, этому радуется. Рука сама потянулась к каменюке, в которой для Макара сошлись в этот миг все его отчаяние, беспомощность и злость. Потянулась, удобно ухватила гладкое тулово – пришлось как раз по ладони! – да и подняла пару килограммов каменной плоти без особенных усилий.
Сначала ничего как будто не происходило. Под приподнимающимся шаром мелькнула чернота, мигом заполнившаяся водой вровень с зеркалом. Одно длинное мгновение держалось равновесие, и рука зачарованного Макара зависла, словно решая за него, уронить ли чужой камень обратно, или убрать совсем. Но пока рука колебалась, тишина сменилась дальним тяжелым гулом, и из середины чаши ударила, будто нефть из скважины, ревущая струя. Макар едва успел отдернуть руку. А сама чаша побежала по краю, будто распускающееся вязанье, посыпалась сложносочиненными каменными фигурками. Отскочив подальше и задрав голову, с бесполезным камнем в руке, он увидел, как высоко в небе распахивается огромный водяной купол. Вода зависла в безмятежной синеве и рухнула вниз, а Макар уже несся прочь в толпе голодранцев, матерясь и толкаясь наравне со всеми, протискиваясь в узкую калиточку на большой двор, где налаженный конвейер сбился и забуксовал из-за нежданной напасти.
Следом за беглецами, преследуя их по пятам, в калитку вошел и сам маленький дворик – все камни его ограды, все плиты вымостки. Точнее, ворвался на гребне волны, воющей и крутящей водовороты. Паломники заметались, не понимая, уже совсем бояться или можно еще погодить. А вот хозяева, судя по всему, иллюзий насчет происходящего не питали. Охваченные благоговейным ужасом, белые хитоны брякнулись ниц и завыли что-то про последний день и священного отца-основателя.
А вокруг царил форменный хаос. Будто вынули замковый камень из арки, а скорее, толкнули последнюю доминошную фишку в хитроумной конструкции. Древняя крепость, эта неприступная твердыня, распадалась на глазах. Волна саморазрушения, оголив центральный двор, нахлынула на главный храм, обежала его весь, от цоколя до конька, разобрала на кирпичики-черепичины и ринулась грызть внешние стены, превращая могучие башни в каменные вихри, тут же оседающие огромными кучами строительного мусора. В тучах пыли темными пятнами метались люди, не догадавшиеся сразу удрать. Исправно взывали к темной личности своего создателя благие отцы. Зашибленных и задавленных как будто не было – форменное чудо, разрушительная волна, обходя людей, губила только замок, словно он и правда был выстроен из домино.
Макар едва замечал детали катастрофы. В узком коридоре спокойствия посреди грохочущего камнепада он несся сквозь не существующий уже храмовый зал туда, где когда-то вырастал из пелены кумара трон. Теперь вместо кумара в воздухе висела зловредная строительная взвесь, забившая нос, бронхи и, кажется, легкие тоже. Трон все не находился, канул в небытие вместе с монументальной колоннадой и сумрачными перекрытиями. Макар не хотел останавливаться. Он предпочел бы вечно мчаться в никуда посреди хаоса, чем потерять надежду, – и потерял ее аккурат в тот миг, когда со всего маху налетел на невидимую в пыли преграду. От боли белое облако, застилавшее глаза, сменилось черным. В черноте запрыгали огненные шары, замельтешили золотые искорки, и зазвучал голос, медленный и тягучий:
– Мака-ар?.. Это ты?.. Где-э я?..
Она была здесь, целехонькая, только надышавшаяся дряни из курительниц, полулежала на громадном деревянном троне, словно позабытая тряпичная кукла. Макар схватил ее за руки, дернул и не удержал, снова дернул без лишних церемоний.
– А... Положи обратно меня.
– Алёнушка, миленькая, ну давай...
– Здесь буду сидеть!
Она захихикала и стала вяло отбиваться. Руки были холодными и влажными. Лицо зеленоватое, глаза, как у рыбы, смотрели в разные стороны. В этот момент Макар окончательно и бесповоротно понял, что любит и всю оставшуюся жизнь будет любить только эту девушку. Вот эту – страшненькую, бестолково хихикающую. Совершенно беспомощную. Он понимал, что беспомощность и глупый смех – это не навсегда. Проспится и снова станет невыносимым ходячим совершенством, снежной королевой с университетским дипломом. Но это уже ничего не меняло. Он любил эту стерву, любил, наверное, с первой встречи, только нуждался, грешный, в такой вот минуте ее слабости, чтобы себе в этом признаться. И на правах самоназначенного возлюбленного сделал то, о чем давно и безнадежно мечтал – легонько, но с чувством вмазал своей красавице ладонью по щеке, обрывая смех, уже срывавшийся в истерику.
Бежали в полном согласии, крепко обнявшись, – через разрушенный торец, противоположный входу. Оказалось, что задним своим фасадом храм примыкал к крепостной стене, и, поднырнув под ее обломки, хороводом носящиеся по воздуху, беглецы покинули нехорошее место.
А если бы решили вернуться обычным порядком, через бывшие двери на бывший двор, то продержались бы в бегах несколько меньше, зато стали бы свидетелями эпохальной встречи. Две по-настоящему крупные фигуры, вовлеченные ими, парочкой залетных разгильдяев, в несолидные странствия-погони, едва не нос к носу столкнулись на руинах загубленной обители. Первый, поспешавший со стороны главных ворот, был стар, худ и бородат, облачен в изрядно пострадавшую от каменного крошева мантию верховного мага и исполнен усталого раздражения. Второй, явившийся неизвестно откуда, мало походил на человека. Разве что голодная ухмылка да взгляд фанатика были вполне себе человеческие. За спинами вновь прибывших маячили группы поддержки: за магом разворачивались полукольцом разряженные грусроты, тыл крылатого монстрика прикрывало еще более живописное бандитье.
– Тварь-без-имени?!
– Почтенный Заклинатель, что за встреча!
– О Великий основатель, ты пришел! – дружно взвыли, падая ниц перед крылатым, насельники, избравшие для себя в этой сцене роль древнегреческого хора.
– Я чуял твою вонь в этом деле с избранием короля и взломом темницы...
– Как ты напал на след, глупый старик?
– ...но принцессу ты не получишь.
– О Величайший! – снова ожили коленопреклоненные фигуры.
– А ну цыц! – прикрикнули разом оба соперника и медленно пошли по широкому кругу, не давая один другому сократить расстояние.
Столичные гвардейцы и провинциальная шпана – все поспешно отступили подальше. Вокруг соперников образовалась пустота. И сразу стала наполняться нехорошим свечением.
– Ты не смеешь вмешиваться в дела этого мира! – Длинные космы Тринадцатого вздыбились и заискрили молниями.
– Да-да, с начала и до конца времен, и прочая чушь. – Над хилыми плечами твари с треском распахнулись чудовищные крылья. – Этот мир полон скучных условностей, маг!
На груди Заклинателя зашевелилась борода, распространяя голубое свечение и явственный запах жженой пробки.
– Не тебе его править.
– Не тебе меня останавливать.
Крылья неведомого существа забились, подняв зловонный ветер.
– Неудавшийся божок!
– Жалкий человечишка!
Непримиримые противники одновременно вскинули руки и метнули друг в друга по огненному шару. Движения обоих были отточенны и мощны. Даже удивительно, что шары получились такие неказистые. Прямо сказать, завалящие шарики, не больше пинг-понговых. Враги недоуменно проследили, как они взаимоуничтожаются с забавным чпоканьем, и вновь воздели руки. С хрустящих от напряжения пальцев сорвались длинные струи света – у мага голубая, у твари, противу ожидания, зеленая. Сшиблись точно в середине круга, тихонечко потрещали и погасли. За спинами поединщиков послышался ропот. Стали робко приподыматься из праха и отцы-насельники. В общем, следовало признать, мегабитва как-то не задалась.
– Я остановлю тебя, нечисть!
Длинный треск, беспомощная вспышка.
– Ха, руки коротки!
Багровая молния, не преодолев и полпути, рассыпалась веселым фейерверком. Грозные противники (все-таки сказывался возраст) остановились, пыхтя, сопя и без толку испепеляя друг друга взглядами. И вновь закружили парой крадущихся хищников, без устали расцвечивая небо световыми эффектами. Заклинателю удалось поднять из кучи сора и отправить в недальний полет небольшую каменную завитушку. Твари-без-имени – даже приподняться самому на высоту собственного роста, увы, невеликого, но бессильные крылья тут же хозяина уронили. Болельщики с обеих сторон сначала молчали, потрясенные, затем перешли к оскорблениям и угрозам. Вот уже раздалось сакраментальное:
– Бей столичных!
– Дави ворье!
И скопившееся напряжение нашло наконец выход в драке стенка на стенку. Личные телохранители моментально оттерли мага от свары, надежно прикрыли от любых угроз. За мощными плечами личников, за мельтешением рук и ног дерущихся он безуспешно пытался рассмотреть крылатого хищника. Малорослая тварь улизнула с ловкостью змейки, скользнувшей в расщелину среди камней. И не было в том никакого сверхъестественного могущества (с которым, как убедился Заклинатель, у них обоих начались серьезные проблемы) – просто такова была природа этой твари, в сущности очень древнего и очень умного особым недобрым умом ящера.
Глава 23
Туман рассеивается
Двое беглецов всего этого не видели. Не до того было, бежали. Пугающее погромыхивание за спиной вкупе с атмосферными эффектами лишь подхлестывали их стремление оказаться как можно дальше – и как можно быстрее. Алёна, ничего не соображавшая по причине тяжелой головы, умиляла Макара послушанием. Не скандалила, не спорила, даже не жаловалась. Разве что охала, оступаясь на коварном камешке или цепляя голой щиколоткой зловредную горную колючку. У Макара всякий раз сердце ёкало, но он безжалостно тащил ее за собой по осыпистой тропке через седловину между двумя кряжами. На жалость не было времени, а главное, сил – они утекали так явственно и неостановимо, что Макар не решался притормозить, боясь, что уже не сможет сдвинуться с места.
Седловину заполнял туман. Он слежался плотно, словно копился от начала времен. Они нырнули в его осязаемую влажную мякоть. Когда-то где-то Макар читал, что туман в горах опасен (сам он на вершинах не бывал, даже на самых завалящих, со скалолазами и прочими безумцами не общался и все сведения об экзотических сторонах жизни черпал исключительно из книг). Но странное дело, этот туман не пугал, в него хотелось погрузиться, как в живую воду. Туман принял беглецов так бережно, словно был разумным существом, состоящим из одной только нерастраченной нежности. Принял и повлек по невидимой тропинке, которая почему-то вдруг перестала убегать осыпями из-под ног и обжигать безжалостными колючками.
Они уже не бежали, здесь это было бы дико и незачем. Просто шли внутри тумана. Местами он редел или скорее приподымался, будто край пухового одеяла, приоткрывая взгляду пепельно-серую клубящуюся безбрежность – море, небо, облака? – рассеченную надвое нешироким мысом. Дорожка вилась по нему, как будто понижаясь вместе с горным отрогом. Впрочем, высоту, как и размеры мыса, было трудно оценить. Серая мгла вокруг и белый туман над ней не давали ориентиров, делали все предметы нереальными и все очертания зыбкими.
А еще в тумане было что-то – или кто-то. В нем жили-чудились призраки давно забытых снов, мирными рыбами скользящие у самого дна молочной реки с кисельными берегами. Может быть, они действительно обитали здесь, ненадолго отплывая сниться. И беглецы совсем не удивились, когда из белых сумерек выступила призрачная фигура, спокойно их поджидавшая.
Макар задвинул Алёну за себя. Не потому, что опасался нападения, просто так оно вышло, само собой. Отпустил ее руку, чтобы освободить собственную. И не спеша (что может быть неуместней спешки в мире снов? Только страх!) подошел. Вблизи, выпроставшись из туманных пелен, фигура обернулась не призраком, а человеком. Страж, а может, провожатый был молод – не лучезарной молодостью, а суровой и насыщенной жизнью тела и души. И очень красив, как отстраненно отметила Алёна и не без тревоги Макар. Красив хорошей мужской красотой. Лицо у него было живое, взгляд испытующий, и так мало деланой невозмутимости в позе и во всем облике, что Макар не задумываясь протянул ему руку.
Читать бесплатно другие книги:
