Бегущие по мирам Колпакова Наталья
– Здравствуйте.
Незнакомец ответил на рукопожатие, смущенно поклонился Алёне.
– Вам нужен приют. Ступайте за мной, Фетура как раз испекла лепешки.
И мгновенно оказался несколькими шагами впереди них, Макар еще с мыслями собраться не успел. Не бежал, тем паче не телепортировался. Если тут и было чудо, то разве что чудо нормальной человеческой физиологии. Он просто двигался, стремительно, без суеты, с безусловной целесообразностью.
– Интересно, кто эта Фетура, – едва слышно шепнул Макар на ухо Алёне.
– Жена, наверное. Такие рано женятся.
– Какие такие? – уточнил Макар, чувствуя укол в сердце.
– Дикие.
– А... Надеюсь, что не жрица и что лепешки пеклись не к жертвоприношению.
Провожатый, успевший порядком оторваться, остановился внизу на тропе и повернул к ним пунцовое лицо.
– Это сестренка моя. А жриц у нас никаких нет. И жертв.
Он вдруг забеспокоился:
– Вы ведь не... Нет, я сразу понял, что нет, когда вы мне руку протянули, те, которые другие, они за руку никогда, чтобы силу не...
Макар, сам не свой оттого, что их глупый разговор услышали (с такого-то расстояния!), молчал.
– Молодой человек, – вклинилась Алёна с уверенностью опытного преподавателя и просто красавицы. – Скажите толком, кто такие эти «другие» и что мы «не»!
Провожатый окончательно смешался. Юность его стала очевидна.
– Маги. Проповедники. Прорицатели всякие. Вы ведь не из этих?
– Нет. – Алёна усмехнулась. – Успокойтесь. Мы беглецы. За нами гонится самый главный маг, какой-то зооморфный бог и еще целая толпа непонятно кого. Не боитесь?
Юноша просиял:
– Ура! И вы не бойтесь. Сюда они не придут.
– Ой ли?
– Правда! Странно, что вы-то пришли. Давайте скорее, есть хочется!
Он радостно устремился вниз по едва заметному боковому ответвлению тропы.
– Ну а если все-таки?..
– Пустяки! Лопат у нас хватит.
Макар и Алёна переглянулись. Пассаж насчет лопат прозвучал престранно. Но дорога уже сделала крутой поворот, забирая вниз, и туман расступился, открывая узкую долину с россыпью домов. Небольшие и без лишних затей, они стояли просторно, каждый с обширным участком земли, перемежаясь садами и рощами. Кое-где паслись под приглядом гладких собак козы. Долина, обильная ручьями, вся цвела. Близкое море (небо?) умиротворенно вздыхало где-то внизу, под обрывом.
Провожатый свернул к ближайшему домику с травяной крышей и хрестоматийными цветами в палисаднике. Вокруг дома не было ограды, только низкий цветочный бордюр. Две собачищи, не знающие привязи, яростно виляя задами, кинулись встречать хозяина. На пришельцев лишь покосились, синхронно вздернув уши. Алёна мимоходом уронила ладонь на громадную башку, непринужденно потрепала псину между ушами. Залопотала что-то поощрительное, отчего собака просияла, а ее товарка поспешила вытребовать свою порцию ласки. Разогнувшись, Алёна замерла: в дверном проеме, изящная, как старинная гравюра в рамке, стояла девушка и смотрела на нее со спокойным одобрением.
– Поспешите, горячие лепешки ждать не любят! Фартим покажет, где можно умыться. – Она лукаво улыбнулась. – Надеюсь, мой недалекий брат не забыл вам представиться?
Брат заторопился за угол дома, загремел ведром, заплескал водой. Алёна помедлила:
– Вы как будто совсем не удивлены.
– Чему удивляться? Вы точно такие, как во сне.
– Хотите сказать, вы видели нас во сне?
– Не только я. Все жители.
И юная хозяйка, очевидно убежденная, что вполне прояснила недоумение гостьи, скрылась в доме.
– А... Простите! – крикнула вслед Алёна. – Скажите, зачем вам лопаты?
Из темных сеней зазвенел смех.
– Что? Как?
– Э-э, ничего, простите...
Внутри дом поразил помешанную на городских благах Алёну строгим совершенством. Ни одной лишней перегородки, ни одной случайной вещи, отчего внутри дом казался больше, чем снаружи. Ни следа необоснованной симметрии. Мягкие линии самолепных стен дышали полезными и красивыми формами: их разрастания, выпуклости и впадины служили хозяевам столом, лежанками, полками для утвари.
В доме было много света и тепла. Вся его жизнь вращалась вокруг очага, казавшегося живым существом с огненной утробой. И Алёна безотчетно двинулась по кругу, рассматривая каждую мелочь, прикасаясь к дереву, глине, ткани. Вещей было мало, каждая совершенна. Это была та драгоценная красота простоты и целесообразности, что с первого взгляда поразила ее и в обитателях этого чистого дома. Красота, ставшая забытой роскошью в мире, откуда она пришла.
«Зато ванны наверняка нет!» – ввернул у нее в голове некто очень упрямый и, кажется, недалекий.
– После обеда искупаетесь и как заново родитесь.
– Вы читаете мои мысли? – вскинулась Алёна.
«Черт-черт, мерзкий голосок внутри моей головы, будь ты хоть сто раз голос разума – заткнись!»
Хозяйка, хлопотавшая у стола, смущенно улыбнулась:
– Я не умею читать. Знаю, что есть такое искусство, но нам оно ни к чему. Мы помним сказания, поем песни, видим сны. Да просто видим.
– Что видите?
– Сейчас, госпожа, я вижу, что вы измучены, покрыты пылью с головы до ног и ели последний раз... Когда? Садитесь же!
Опустившись на удобный топчан и с благодарностью принимая из рук Фетуры деревянную миску (удивительно приятную на ощупь), Алёна все-таки не утерпела:
– Но как же книги, литература... Книга – это ведь не просто информация, это образы, чувства, стиль. Искусство слова...
– А разве слово становится искусством, только если его записать?
– Но как вы сохраняете...
– Память.
От ясного взгляда девушки у Алёны закружилась голова. С юного лица на нее смотрели глаза вне возраста и времени, глаза всех матерей и бабок в бесконечной череде поколений.
Пришли мужчины, задержавшиеся во дворе, чтобы в четыре руки накачать воды из колодца. Набросились на обед, шумные, разгоряченные, спаянные веселой тайной совместной работы. Две женщины переглянулись, как заговорщицы, над затылками жадно жующих близких.
Стол, как и следовало ожидать, был прост. Но как же все это было вкусно! Ни мяса, ни вина. Из приправ только свежая зелень. Печеные овощи, свежие и вяленые фрукты, комочки сыра. Молоко и морс в глиняных кувшинах. И лепешки, тягучие, огнедышащие, восхитительные.
– Алёнка, я понял, нам всю жизнь морочили голову злые враги, – зубоскалил Макар, расправляясь, наверное, с десятой. – Приучили считать хлебом то, что им совершенно не является! А мясо? Я-то думал, что жить без него не могу!
Хозяева недоуменно переглянулись:
– Как вы сказали? Мясо, да? Что это?
– Это животное... Ну там свинья...
– Кто?
– Или корова, то есть, конечно, говядина, а не сама корова. В смысле, не живая корова, а...
– Какое слово смешное!
Алёна не выдержала:
– Мясо – это мертвая коза. Кроме шкуры и костей.
Сестра и брат вновь обменялись взглядами, изо всех сил стараясь скрыть ужас.
– Вы это едите?!
– У нас это едят, да. Жарят или варят.
– Коптят еще. – Макар мечтательно закатил глаза.
Алёна чувствительно двинула его ногой под прикрытием стола.
– И едят. Многие.
– Некоторые.
– Кое-кто...
Прояснили вопрос с собаками («Их у вас тоже едят?») и рыбой («У нас ее едят собаки, ловят на перекатах»), вообще подивились несходству обыкновений. И оживление отчего-то покинуло стол, кончилось вместе с застольем. Мелочи неисчерпаемы, но бессильны рассказать главное, странно было размениваться на них. Совместная трапеза соединяет людей? Да, и пожалуй, хозяева и гости теперь действительно могли бы пойти друг ради друга на нешуточные жертвы, оказать любую помощь. Но эти узы не были узами дружбы, то была связь, а не близость. Близость не создается благодарностью, интересом или восхищением, они же, любопытствуя и восхищаясь, оставались непостижимы друг для друга. А ведь встреча не была, не могла быть случайной! Сестра и брат знали это со всей определенностью, да и двое пришельцев, обделенные пророческим даром, что-то такое чувствовали. Судьба свела их не зря – и (это понимали все) ненадолго.
А все было просто. Два мира сошлись за одним столом. Сошлись и не узнали друг в друге собственного сна, золотого, а может, не очень.
Фетура встала убрать со стола. Фартим предложил согреть воды. Прикорнувший было дом встрепенулся, зажил жизнью своих хозяев. И столько сокровенного смысла было в их простых хлопотах, что Алёна и Макар вдруг почувствовали собственную инородность, и скованность, и тесноту – а дом и впрямь был невелик, – и, не сговариваясь, вышли на порог.
Их приняла в свои объятия тишина. Негромкие звуки, ближние и дальние, не нарушали, а лишь подчеркивали ее, потому что здесь она была не отсутствием звука, а осязаемой сущностью. В этом мире много было такой вот полновесной тишины. Она упруго пружинила под звуками, и они долго еще качались в ней, прежде чем пойти на дно, – плеск воды и бряканье перемываемых в доме мисок, скрип ворота над соседским колодцем, дальнее треньканье бубенчика и совсем уж вдали, на границе слуха и бытия, неотступное терпеливое бормотание моря.
– Нельзя ли искупаться в море? – спросил Макар, ни к кому не адресуясь.
И Алёна отчего-то знала ответ, когда голос Фетуры прозвучал неожиданно близко:
– В таком море, как наше, не купаются.
– Почему?
– Потому что его нет.
Так же неслышно подошел Фартим. Обнял их за плечи, всех троих (руки были жилистые, тяжелые). И это наивное объятие, и тишина, и распахивающийся прямо от порога простор сотворили чудо, не удавшееся сокровенному жару очага и древней мудрости его сестры, еще не научившейся пользоваться этим даром прародительниц. Они засмеялись – просто так, от ликующей радости жить. Шагнули с крыльца все вместе. И пошли вчетвером, держась за руки, по дорожке среди цветущих трав, между полями, через рощу с озерком, где ныряли в сон напившиеся за день солнца кувшинки, от дома к дому.
В жилищах соседей царил предвечерний час. Роскошь отдыха после увлеченного труда, недолгое время до заката, когда личное отложено в сторону до нового дня и вся семья не только рядом, но и вместе. У каждого дома брат с сестрой испрашивали разрешения нарушить покой семьи ради новых друзей. Тут же и получали его, такое искреннее и в то же время несуетное, словно появление парочки чужаков было для всех давно обещанным даром. Даже малыши, поразившие Алёну спокойной раскрепощенностью, проявляли скорее дружелюбие, чем пустое любопытство.
Их представляли старикам, красивым и таким прямым, что Макар со стыда сгорал за свои торчащие лопатки и обвисшие плечи. Матери болтали с Алёной, держа младенцев у груди привычно и ловко, словно дети были их продолжением, неотъемлемой частью, как рука или нога. Одна рассказала, как умер третьего дня ее младший сын, сгорел в жару и бреду, и травы не помогли. Она говорила как человек, горе которого неизбывно, но винить в нем некого да и незачем, и слезы градом катились по щекам. В другом доме до сих пор оплакивали деда, безвременно – правнучку замуж выдать не успел! – покинувшего близких из-за несчастного случая.
Мужчины обстоятельно рассказывали о работе на поле и в саду. Работа кормила всех, а то, что у соседа получалось лучше, чем у тебя самого, легко выменять. Лишнего ведь не надо никому, а другому польза. И себе удовольствие. Эрудированный Макар (ну не верил он в эдакое царство божие на земле!) устал измысливать хитрые вопросы. А как же неурожаи? Засуха, самум, наводнение? Истощение почв, наконец? Последний момент вызвал нешуточное оживление. Его забросали расспросами, его слушали открыв рот, как заезжего сказочника, – и ему не верили. Впрочем, если проделывать с землей все, что он описывал, и долго – конечно, при условии, что это вообще возможно... Если взять собаку, привязать за шею, не кормить, делать больно (тут фантазия теоретиков истощилась, а о ресторанах национальной кухни Макар предпочел не распространяться), то собака рано или поздно скончается. Но кто способен на такое? Это ж как ребенка ударить. А уж с землей, которая всех кормит!.. Редкостная шутка, господин Макар, только вы уж того, не обижайтесь, не смешная.
А деревья как же? Рубите деревья-то, печи топите! Одно, другое, третье... Сначала и незаметно, а у нас, например, в стародавние времена полконтинента облысело, и вместе с лесами животные реликтовые перевелись. Пятнистый бык, гигантский олень – смену климата пережили, а каминов не сдюжили. На Макара посмотрели с растерянным сочувствием. Холодного питья поднесли. Оно, конечно, вечер, прохлада, но день-то знойный выдался... Разве господин не знает, что деревья растут? А еще их сажать можно. Кая, деточка, покажи господину деляночку свою! Невозможно важное четырехлетнее создание в деревянных бусах повело Макара к обсаженному цветами лоскутку земли, где в перине из сухой травы и кусочков коры блаженствовали крохотные, в ладошку, саженцы. Стволик-спичечка, пара отважных листиков. А костер мы сейчас с вами, господин Макар, складываем из того дерева, что еще дедушка Каи сажал. А у вас разве не так? «Господин Макар» смешался, пробормотал что-то про батареи и, неудержимо краснея, попросил научить его колоть дрова.
Алёна рассказывала о лампочках и батареях, телевизорах и машинах под молодецкое уханье, свист колуна и звонкий треск. Она описывала дома-башни до небес, нашпигованные людьми. Закопанные в землю трубы и хитрые устройства, доставляющие горячую воду из них прямо в квартиру, на какой хочешь этаж. Кондиционеры, помогающие пережить в этих надменных башнях огнедышащее городское лето. Холодильники, продлевающие посмертное существование пищи, и телевизоры, перед которыми лежат на диванах усталые люди. Электричество, незримую кровь всех этих устройств, которую гонят по бесконечным артериям-проводам титанические сердца электростанций. Уже занялись живым пламенем наколотые сообща дрова, и Макар, пунцовый не от стыда, а от работы, занял у костра заслуженное место, а Алёна все говорила. О кино, моде и звездах и о моде на кино и звезд. О вакцинах и фотографии. О косметике и самолетах. Деньгах и нефти. Интернете и бальзамах для волос. Взрослые и дети слушали с одинаковым жаром, с детским бескорыстным любопытством. В их глазах, чисто сияющих в отсветах пламени, сменялись ужас и восторг, недоверие и ликование – не было только зависти. Может, эти люди были к ней неспособны в силу непостижимого выверта натуры. А может быть, собственная жизнь на клочке цветущей земли, жизнь под звездами и солнцем между трудами и песнями наполняла их целиком, оставляя всему прочему лишь местечко, приберегаемое для сказки.
Надивившись Алёниным сказаниям, жители долины вознаградили гостей собственными. Изысканная проза и детская песенка, наивные баллады, молитвословия и откровения, зашифрованные в образах-снах, сплетались в узорную ткань мифа. Певцы и рассказчики подхватывали друг за другом повествование, голоса вливались в хор, вплетая в канву новые красочные волокна. И вдруг смолкали разом, кроме одного, самого чистого, длившего рассказ тоненькой, тоньше волоса, золотой ниточкой. То была история маленькой богини, созидательницы, первой правительницы и доброго гения этих мест. О том, как в незапамятные времена она маленькой девочкой появилась на земле, когда расступился туман, и привела с собой людей, большую собаку и других животных, деревья и цветы, светила и звезды и все, что нужно для жизни. Как взрослела вместе с новорожденным миром, играя его бесчисленными игрушками, а после ухода не исчезла, не покинула его, а осталась в его земле и воде, небе, растениях и обитателях. И как по сей день оберегает своих отдаленных потомков, разговаривая с ними в вещих снах, а они радуют ее своими делами и песнями.
Когда смолкли голоса, уже совсем стемнело. Прямо из-под обрыва, над которым люди сидели у костра, выплыла луна, ладный золотой кораблик.
– Я знаю, почему здесь нет коров, – прошептала Алёна, как завороженная. – Потому что они слишком большие для Малинки. Но они остались там, в тумане, призрачные коровы с мягкими губами. Может быть, туман – это их молоко?
– Вы знаете имя нашей маленькой богини? – почти и не удивилась одна из девочек-певуний.
Вместо ответа Алёна спросила:
– Но почему у вас нет магов? Там, за хребтом, целая страна, мир магии!
– А зачем им магия, Алёнка? – усмехнулся Макар. – У них и так есть все, что нужно для счастья.
– У них тут дети умирают, оттого что не нашлось какого-то пустячного лекарства!
– А у нас не умирают дети?
Отсветы костра и ночные тени на лице Макара казались отражением молчаливой войны в его душе. И люди вокруг молчали. Без волнения и обиды, словно спор шел не о них. А может, они чувствовали, что по-настоящему важен он лишь для тех двоих, что его вели.
– Кто из нас не хотел бы стать правителем на неделю-другую, чтобы сделать все как надо! И так ли плохо, что это желание так редко сбывается? Пойми, родная, нельзя изменить, пусть даже улучшить, что-то одно, не задев всего остального. Быть может, непоправимо.
– Иногда это к лучшему!
– Иногда... Как бы то ни было, люди, живущие здесь, свой выбор сделали.
– Этот выбор сделали не мы, – подал голос кто-то из круга.
– Все начиналось здесь, отсюда наши предки расселялись по миру, – подхватил другой. – Но некоторые уходили, не унося в своем сердце маленькой богини.
– Их потомки забыли ее...
– ...и завладели миром.
– Отблеск ее света в душе, вот из чего выросла их магическая сила!
– А зачем нам отблеск, если с нами весь ее свет?
– Они приходили к вам? – перебила Алёна. – Пытались завоевать?
– Нас нельзя завоевать. Идущим со злом нет хода в эту долину. Иногда приходили те, кто нес зло, сами того не сознавая: проповедники, великие учителя, маги...
– И?..
Ни один из сидящих у костра не отвел глаз.
– И оставались с нами. Среди живых или...
– Лопаты, да?
Макар накрыл ладонью руку Алёны:
– Не спеши осуждать.
Обратный путь освещала высоко поднявшаяся луна и белые цветы-блюдца, распахнувшиеся по обочинам с наступлением темноты. На дворе, за высокой изгородью из вьющихся растений нагрелся за день большой чан с водой. Смеясь и зевая, они вымылись по двое, сначала женщины, потом мужчины. Сладко ныла кожа, расставаясь с приставшей за день усталостью и пылью. Льющаяся из ковшика вода под защитой густой зелени и первозданной ночи тихо пела песню чистоты. Фетура снабдила их одеждой из домашних запасов – как подозревала Алёна, небогатых. Но как было влезть после купания в собственное заскорузлое тряпье, как было обидеть хозяев отказом? И как отказаться от простого и чистого, будто капля росы, платья в пол! Платья, которое обрушилось на нее прохладной волной, окутало, словно заклинание, и превратило красивую девушку, каких тысячи в любой столице, в сказочную принцессу. Во всяком случае, так она ощущала себя, когда вышла к Макару, уронив тонкие руки в широких рукавах, взглядывая из-под ресниц и неудержимо краснея. Что до него, он всегда знал, что она принцесса. И что она светится.
Они приблизились друг к другу. Взялись за руки. Решились встретиться взглядами. Примерно через минуту Фетура уволокла из комнаты заглядевшегося на гостей брата. Еще через минуту гости, крепко обнявшись, спали младенческим сном.
Во сне Макар видел художника из параллельного измерения, открывшего путь в созданный для дочери мир. Его камень был не лиловым, как у Алёны, а фиолетовым. Переход открывался не под мостом у вокзала, а в каком-то другом месте, которое Макар в параллельной столице не узнал, и выводил не к дереву-гиганту в поле, а прямо под городские стены. Но все это было неважно. Доступный художнику путь вел в другое, не Малинкино, время, в эпоху магического Совета и короля, сторожевых башен и золотых монет. Даже знай он дорогу на забытый потомками, укрывшийся за туманами полуостров, уже не застал бы дочери в живых. А он и не знал. Никто ничего не знал! Оставалось бродить по чужой стране, а возвращаясь, писать и писать картины в несбыточной надежде заметить след.
Но и следа Малинки не осталось в мире, сердцевину которого занимала тюрьма.
Алёна очень ясно поняла это в своем сне. Там почти не было образов, но было ликующее и нежное всеприсутствие, были ушедшие бабушка и мать, и была не рожденная пока что дочь. Ни лиц, ни голосов, но пронзительное чувство сопричастности искупало все. Она привыкла сама, привыкла одна, она больше всего на свете боялась хоть в чем-то поступиться своей, будь она неладна, самостью. А теперь растворялась в самозабвении, которое, наверное, и есть любовь, и в этом не было никакой потери. Наоборот, обретение. Когда самоотверженное соприсутствие стало отдаляться, возвращая ее в явь, Алёна рванулась следом – удержать, вернуть утраченное навеки прошлое: невинность младенчества, священную веру ребенка в божественное могущество матери и собственную бесконечность.
– Мама!
И среди голосов бесчисленных выросших детей, безнадежно взывающих к прошлому, уловила голос из будущего, голос той, кому еще предстояло родиться. Едва различимый голос-обещание, обращенный к ней:
– Мама...
И согласилась проснуться.
Они с Макаром одновременно открыли глаза. Рассвет едва занялся, в комнате плавали сумерки. Фетура беззвучно хлопотала у очага. Фартим возник в дверях с вязанкой хвороста в руках. Все четверо откуда-то знали, что это их последняя совместная трапеза. Мир Фартима и Фетуры был прекрасен, но, чтобы остаться в нем, пришлось бы забыть о другом. Тот, другой мир не был прекрасным, он болел и страдал, и он нуждался в помощи. И, бросив его умирать, они стали бы скверной этой чистой долины. Потому что земля не может оставаться чистой, если на ней поселились предатели и трусы.
Завтракали и собирались в путь молча. Расставались навсегда, а это тяжелое слово. Фетура вынесла их одежду, выстиранную и высушенную за ночь. Взять обратно собственные вещи отказалась наотрез, и Алёне стоило немалых трудов уговорить ее принять на память ее вышитую юбку и невесомое узорчатое покрывало. Фетура набросила его на волосы, закружилась, засмеялась, тут же расплакалась. Стиснула Алёну в объятиях и, став очень серьезной, прошептала:
– Сестра, я видела сон. Ищи мудрую женщину.
– Что это значит?
– Не знаю. Просто запомни.
Фартим пошел с ними проводником. Выходя со двора, Алёна обернулась в последний раз.
– Сестра, а кто такая мудрая женщина?
Фетура задумалась глубоко, но ненадолго.
– Та, что видит сходство между врагами.
У перевала они простились с Фартимом. Несколько шагов, и туман слизнул его фигуру, будто ее и не было. Тропа сама стелилась под ноги, хребет полого снижался, туман редел. И когда он остался за спиной, Макар и Алёна увидели перед собой цепь воинов в порядком потускневшей золотой амуниции. Между стражниками протиснулся старик, тяжело опирающийся на высокую резную палку. Он был невысоким и тщедушным и походил на игрушечного звездочета.
– Дети мои! – воскликнул он непослушным голосом. – Ваше высочество!.. Дети... Наконец-то я вас нашел!
Глава 24
Вторая причина
– Просто в голове не укладывается! – в который уже раз воскликнул старый маг, отрекомендовавшийся Заклинателем. – Не от Твари-без-имени бежали вы, а от меня! Превращение беглецов, едва ли не государственных преступников, в самых главных и почитаемых персон в стране оказалось внезапным до головокружения. Ни разу за эти несколько дней Алёна и Макар не испытывали такого чувства нереальности происходящего, как в тот момент, когда богатыри в блистающих панцирях посыпались перед ними на колени, а устрашающий старец заметался, не зная, заключить ли их в объятия или последовать примеру своих солдат. Оказался он, кстати, нисколько не грозным: глаза не метали молний, голова не подпирала грозовые тучи, и не веяло от него никакой жутью, хоть ты тресни. Обычный старичок, только глаза не выцветшие, а черные и живые, как у маленького индейца, умные, лукавые.
– Сколько вам пришлось натерпеться, сколько времени потеряно... Старый я дурак!
– Ну мы сами хороши. Кинулись в бега ни с того ни с сего. А ведь мясорубка нам подсказывала, помнишь, Алёнка?
– Мясо... кто, простите? Это прорицательница или колдунья?
«Пресветлая госпожа Аленна» вскочила и самым простонародным образом хлопнула себя по лбу.
– Точно, «враг моего друга»... Как там дальше?
– И комикс пытался объяснить, – подхватил «мастер Маггар», краснея от стыда и досады. – «Они бежали от погони, не различая друзей и врагов». Алёнка, мы просто...
– Болваны.
– Я бы очень хотел познакомиться с этими могущественными предсказателями, – прошептал Заклинатель с убитым видом. – В какой из дальних земель они обитают?
Алёна улыбнулась удрученному старику:
– Вы ни в чем не виноваты. Столько смешалось здесь непонимания, дурацких совпадений... В общем, лучше рассказать с самого начала, как по-вашему?
Рассказа хватило почти на весь обратный путь. Небыстрый путь, хотя и маг напрягал последние силы, наполняя паруса попутным ветром, и возницы без жалости гнали лошадей, вспылив столичный тракт до небес. Все равно выходцам из двадцать первого века не дано было оценить эти рекорды скорости. А может, дело в том, что начать рассказ пришлось очень уж издалека, с Алёниной бабушки. Заклинатель в ответ почтительно (почтение это здорово тормозило повествование и смущало «принцессу и ее верного стража») поведал все, что знал о «потерянном колене».
Знал он, правду сказать, немного. Старые хроники, дворцовые росписи и мифы отрывочно и глухо упоминали о ветви королевского рода, проросшей в какой-то неведомый мир, которого как бы и на свете-то нет. Будто бы бежала одна принцесса по большой любви, а может, наоборот, от постылого брака, а страж, накрепко спаянный с ней магическими узами, последовал за ней. И будто бы оба рода, королевский и стражеский, благополучно продолжались где-то там, за гранью, и даже временами наведывались на землю предков с помощью древнего артефакта. Впрочем, пока хватало наследников престола, означенный мир считался несуществующим, ветвь сгинувшей, а слишком пристальный интерес к королевской генеалогии – делом подозрительным и небезопасным. Тема эта, казалось, надежно была похоронена под спудом лет, когда на нее наткнулся Заклинатель, страстный книжник. Наткнулся, прочел все, что смог отыскать, – и поверил. И когда трагический случай оборвал королевский род, вспомнил о «потерянном колене», отчаянной своей верой и самопожертвованием волшебного источника выискал-таки наследницу.
И надо же было такому случиться, что наследница в тот день неудачно поторговала на базаре и приняла верховного мага с личной гвардией за банальных полицейских! У Алёны горели щеки, и до того невмоготу было от расшаркиваний доброго старика, что она сгоряча едва не огласила первый эдикт – о запрете культа собственной личности. Потом, правда, остыла. Представила, как обескуражен, а пожалуй, что и обижен будет Заклинатель, этот наивный герой, вернувший нации, всем этим торговцам и чародеям, шлюхам и бродягам, законную власть.
А страж... Что же, страж, мастер Маггар то есть, просто делал свое дело – спасал перепуганную повелительницу от погони, раз уж ей вздумалось удариться в бега. И как спасал! Заклинатель восхищался им почти так же, как «пресветлой госпожой», а грусроты так просто исходили почтением. В общем, уши Макара могли освещать дорогу ничуть не хуже Алёниных щек.
Только одно соображение смогло отвлечь его от мучительного ковыряния в собственных благоглупостях.
– Алёна! – воскликнул он вдруг, глубоко и не слишком приятно пораженный. – Так ты, значит, наследница престола? Коронация и все такое?
Кавалькада как раз въезжала в главные ворота столицы, представшие во всем своем варварском великолепии. Алёна, обретенная мечта – прямо в руки свалившаяся, родная, теплая, – в одночасье стала высокой и недоступной Аленной. Словно эти замшелые, но по-прежнему могучие стены выросли между ними.
– Сдурел? – содрогнулась Алёна, озирая почерневшие створки ворот толщиной в тело взрослого, отлично развитого мужчины.
Заклинатель беспокойно заерзал на кожаных подушках.
– Видите ли, ваше высочество...
– Алёна! А то стану звать вас господином магом.
– Да-да, Аленна, и вы, мастер... До коронации еще предстоит... Боюсь, держава не вполне отвечает вашим...
– Да что такое? – не выдержали оба.
– Наш мир гибнет, – сказал старик с ужасным выражением спокойствия. – На вас вся надежда. Это вторая причина, по которой я вас искал.
Глава 25
Мудрая женщина мирит врагов
– И как мы их обнаружим?
Нереально далеко, словно в другой галактике, остались гордые (этажа в три высотою!) крепостные стены, грубоватая оправа дворцам и садам, домикам и домишкам, улочкам, бурлящим каретами и людьми, курами, козами... Заносчивый и наивный, как трехлетка, тот город страстно жил своей немудрящей жизнью на площади, меньшей, чем средний район Москвы. Перемещение из того города в этот погрузило совсем еще свежие воспоминания в лиловую дымку нереальности. Но и родной, казалось бы, город казался теперь миражом очищенному, построжевшему взгляду двух путешественников между мирами. С тяжелым недоумением чужаков смотрели они на содрогания и спазмы больного лихорадкой мегаполиса, бессмысленную сутолоку его улиц, злую отчужденность обитателей – машин и людей. Собственно, сама столица лежала в стороне, металась в июльском жару и бреду за пеленой смога, судорожными пульсациями выбрасывая сюда, в ближний пригород, свою тромбозную кровь.
Они вышли из перехода не под мостом у метро. Волшебство в мире Заклинателя гибло стремительно, но не настолько, чтобы убить камень на Алёниной шее, по словам мага, невероятно древний артефакт, загасить его лиловое сияние. Однако на родину их вернул не камень, а плитчатая дорожка Дома вердиктов. На вид вполне безобидная, разве что развороченная и вспученная, она протянулась от ворот в ограде, дотлевающей золотым свечением, до дверей в полусферической постройке, над которой висел мираж удивительно безвкусного узорочья. Маг, помнится, указал на дорожку и, пряча глаза, пробормотал, что по ней бежали Всё и Один и что, по всему вероятию, преследовать их надлежит тем же путем. Макар тогда вгляделся в застывшее лицо старика и напрягся, отодвинул Алёну от ворот.
– Отчего это у нее такой вид, будто по ней с ломом прошлись?
– Макар, ты чего, перегрелся? – тревожно зашептала Алёна. – Дорожка как дорожка, гладкая...
А маг возликовал:
– Вы это видите, вот так сразу! Видите истинное положение вещей! Теперь я уверен, что вы сможете...
– Вы что-то недоговариваете, Заклинатель! Что это, черт возьми, за штука такая, куда ведет и как работает?
Бедный честный старец помаялся, сник, да и признался, что принцип действия сего могущественного артефакта ему неведом, что создан он предками в незапамятные времена и служит для защиты от чужаков, коих препровождает, по слухам, прямехонько в ад.
Макар от возмущения даже голоса лишился – правда, ненадолго.
– И вы решили послать нас неизвестно на что? Да еще и втемную? Так-то вы цените свою принцессу!
– Я не знаю, что делать дальше! – закричал Заклинатель надтреснутым голосом, и глаза его помутнели, словно затянулись в одночасье старческими бельмами. – Они ушли сюда. Мои соратники-маги тоже ушли сюда, все как один, не колеблясь. Принцесса и ее страж вместе обладают неслыханной силой, они почти неуязвимы...
– Почти?
– Вы наш последний шанс... Были...
Заклинатель задохнулся и смолк. Поднял свои незрячие глаза. Мигнул. И вдруг бельма блеснули, просветлели и потекли тяжелыми, как расплавленное олово, неостановимыми слезами, заплутали в частой сети морщин.
Алёна резко стряхнула с плеча повелительную Макарову руку.
– Пошли, времени нет.
– Алёна, почему?..
– Должна же я спасти свой народ. – Она усмехнулась, как ведьма.
– Алёнушка, не до шуток! Еще сутки назад ты знать не знала, что у тебя вообще есть народ.
Алёна стерла с лица ухмылку. Потянулась к Макару глазами и рукой, вгляделась так испытующе, с такой хрупкой верой, что сердце в его груди уже не билось – отбивало секунды самого важного момента в жизни.
– Еще неделю назад ты не знал, что можешь защищать девушек и разрушать крепости. А сколько недель назад ты не подозревал, что я существую на свете?
Она светло улыбнулась и, черти бы взяли все чудеса и миры, тоже заплакала.
– Макар, я не могу тебя заставлять. А у меня просто нет выбора. Я обещала той деревенской девочке, Дейнике, помнишь?
– У меня тоже нет выбора, – оборвал Макар. – Я обещал сам себе, не помню уже точно когда.
Алёна судорожно сглотнула слезы, стиснула его руки и, уже делая первый шаг, вскинула к нему заплаканное, прекрасное, сияющее лицо:
– А это так уж плохо, мой хороший?
– Нет. Это хорошо.
И вот, после нескольких шагов, отвратительного ощущения засасывающей трясины под ногами и короткого небытия-падения в сизую мглу они снова обрели сознание и твердую почву. И где! Алёна еще изучала сквер с кокетливыми клумбами и перевернутыми урнами, щегольски отреставрированный особняк, весь в блеске пластиковых стекол, стайки мамаш с колясочками. А Макар уже знал, где они очутились. Знал – и не верил своим глазам. Загадочный переход, начинающийся у Дома вердиктов, оканчивался в нескольких минутах ходьбы от собственного его дома. Здесь, среди клумб и мусорных куч, он порой бегал по утрам, прочитав ненароком очередную книжицу о здоровом образе жизни. Ну точно! В той стороне перекресток с «Белорусским трикотажем». А в той главный здешний «прешпект» – предвыборные обещания областной власти на гигантском плакате, памятник, у которого вечно хлопают шампанским «брачащиеся», гипсокартон, светильники, мебель для кухни и прочие ненужные Макару достопримечательности. И здесь, в этих знакомых до зевоты кварталах, им с Алёной суждено спасти целый мир? За последние дни ему поневоле пришлось уверовать в самые фантастические вещи, включая любовь и магию. Но Ближние Химки в качестве арены борьбы между Порядком и Хаосом...
Что ж, еще один урок ему.
Боясь подвоха, он вывел Алёну на тихую улицу, к трехэтажной «сталинке» с круглым слуховым окном на фронтоне. Сколько себя помнил, он всегда симпатизировал этому дому и в глубоком детстве напридумывал о нем столько чудесных историй, что долго еще проходил мимо с сокровенным чувством тайного дружества. Долго – пока не забыл... А дом остался совсем прежним, разве что из салатового превратился в сиреневый, как до того успел побывать желтым и лимонным. Но круглое оконце было, как встарь, пыльным и таинственным. Будто волшебный фонарь, забытый на складе ничейных вещей. Оно смотрело на Макара с ласковой укоризной. Дом казался добрым стариком, карманы которого все еще полны цветных стеклышек, леденцов, фантиков-серебрянок и прочих сокровищ, ставших ненужными выросшим детям.
– Чего ты засмотрелся? – Алёна дернула его за руку. – Заметил что-нибудь?
– Так, просто старый знакомый. Ну что, пойдем?
– Куда?
– Для начала ко мне домой, – ухмыльнулся Макар, страшно довольный. – Ничего личного, просто я тут живу в двух шагах. Черт, всегда бы так, приглашаешь девушку к себе, а она даже не может отказаться.
– Я тебе покажу «всегда»! И почему, собственно, не может?
Читать бесплатно другие книги:
