Бегущие по мирам Колпакова Наталья
– Госпожа Сысоева...
– Господин маг... Нет, просто господин, мой господин!
Метким броском дама завладела его рукой и принялась тыкаться в нее губами. Вальде забился, призывая нимфоманку к порядку и тоскливо прислушиваясь к шуму на лестнице. Шум был нехороший, и ему отчаянно хотелось отгородиться от него своей добротной входной дверью. Кудесник решительно поволок присосавшуюся клиентку к выходу.
– Ступайте, мне срочно нужно в астрал, ваш случай очень сложный!
– Ах, вы мой бог!
– Что ж ты, гад, делаешь, что творишь! Дом зачем пожег, чудотворец хренов?
– О, мужчина, интересный какой!
– Да идите уже, наконец! – Хамоватый Чесоткин толкнул тетку на нового визитера. – Так, а вам чего надо?
Визитер имел вид боевого слона, в разгар атаки вдруг забывшего, куда он несется и зачем трубит. Госпожа Сысоева вывалилась на него, как желе, и он увяз в ней совершенно.
– А? Это я-то?
– Да, вы, – опамятовался Вальде.
– Вы дуре моей, Лизке, проклятие родовое снимали? Ну дом у ней дедовский, ссорились они все из-за него. Лет пятьдесят ссорились...
– Ну и?
– Вы такой интересный. Я Софья, а вы?
– Что «ну»? А, это... Сгорел дом. Дмитрий, очень приятно!
– Вот и кончилось родовое проклятие! – крикнул Вальде вслед удалявшейся парочке.
Все это было престранно. Попросту говоря, дичь полная. Вальде лишь минуту помедлил на пороге, размышляя о совпадениях, от которых, будучи высокопрофессиональным мошенником, считал себя полностью избавленным. А надо-то было не размышлять, а запираться на все замки и драпать через окно без оглядки! По лестничным пролетам, будто прорвало канализацию, уже пер неудержимый людской поток. Вальде смяло, подхватило, закружило в водовороте чужого безумия. Толпа разновозрастных женщин, обращавшихся когда-то за «присушкой навеки без греха и вреда», требовала отсушить окаянного обратно, потому как надоел хуже горькой редьки. Еще одна толпа, поменьше, жаждала пройти этот самый обряд: подруги уж очень хвалили. Затесался среди фурий и дядечка, доведенный до отчаяния обострившейся страстью супруги. Теперь он искренне недоумевал, почему было не закрыть глаза на маленькие супругины шалости, и молил или развернуть жену обратно в сторону инструкторов по фитнесу, или возвратить ему мужскую силу.
Трое несчастных слезно жаловались на фантомные боли в отрубленных кармических хвостах. Иные, наоборот, благодарили, совали пачки денег – попер нереальный успех в делах, – отмечая, впрочем, что под «полным устранением конкурентов» в общем-то не подразумевали их безвременной кончины от самых неожиданных причин. Хор избавленных от алкоголизма вопрошал, так ли необходимо при виде водки, хоть на столе, хоть в рекламе, терять сознание на полчаса; один сетовал даже, что нюхать кокаин очень уж дорого, беленькая дешевле обходилась. Людское море ревело и клокотало, подпитываясь непересыхающим ручейком вновь прибывших. Вдруг его волны разрезало нечто вроде канонерской лодки в облике разъяренной дамы.
– Ты мне мужа убил! – дала залп дама еще с лестничной площадки.
Пала тишина. Хрисандр передернул ноздрями: в его стильной прихожей омерзительно запахло статьей. Выпихнув свидетелей вон, он ухватил даму за локоть и поволок ее в кабинет, сдавленно шипя:
– Ополоумели вы, что ли? Чего орете на весь подъезд? Никого я не убивал, я на это неспособен!
– Батюшка... – всхлипнула та, отчего-то пугаясь. – Не гневайся, прости дуру, не проклинай! Муж у меня, Казанова лысый, чтоб ему, к другой переметнулся. А мне ж перед людьми стыдно, да и дети у нас. Ну попросила я тебя, грешная, поколдовать, чтоб, значит, оставила она его в покое...
– И?..
– И оставила! В покое! В полном! В больнице он, дурень старый, в реанимации. Врачи говорят, в кому впал. В глубокую! – Дама хрюкнула и заревела, как баба.
– Ай-ай-ай, как нехорошо вышло.
– Миленький, голубчик, ты уж расколдуй его обратно, зарплата у него, дурака, хорошая, да и люблю я его, черта лысого, муж он мне...
– Сейчас-сейчас, – испуганно залепетал ясновидящий и посвященный, узрев прорезавшимся внутренним оком судебное разбирательство.
«Мать вашу, что за лабуда?» – лихорадочно размышлял Чесоткин, пока Хрисандр размахивал руками над магическим шаром. Шар светился мистическим светом, медленно вертелся вокруг своей оси и парил над подставкой – все это, понял вдруг Чесоткин, при выдернутой из розетки вилке. Поняв это, маг жалобно застонал и рухнул без сознания.
Тем временем Ванька, вырвавшийся из семейных уз, уже мчался к дереву желаний. Не обманул Костик. Дерево не подвело, взаправду волшебным оказалось. Правда, недогадливым, но тут уж Ванька сам сплоховал, плохо объяснил, чего хочет.
Утро началось обычно: в полседьмого, со Светкиного голодного испуганного рева. Ванька почти и не разочаровался. В самом деле, глупо было надеяться. Что он, детсадовец – в сказочки верить? Стал дальше спать. Ну потом проснулся, утащил чего-то такого из холодильника пожрать, во двор выскочил. А чего, сегодня суббота, у отца выходной. Не маленькие, сами справятся! Ждал Костика, но друг не вышел. На крик Ванькин выглянул из-за шторы – лицо дурное, счастливое, будто Новый год на дворе, – помахал и показывает Ваньке, чтобы тот, значит, шел пока. Ванька пошел, слегка обиженный, оглянулся – а там, в окне, папашка с Костиком, и, главное, ласково так за плечо его обнимает, будто и правда отец, а не так, недоразумение.
Ванька удивился ужасно. Послонялся по двору, но одному было скучно и не тянуло как-то на обычные развлечения. Вернулся домой. Мать как раз Светку кормила. Глянула на него недовольно, но без сердца, а так, по привычке. Промолчала. А вот минут через тридцать, когда Светка нахлебалась молочной смеси и справила свои младенческие обязанности в утренний, отцом ставленный памперс, мать как заорет! Стоит над распеленатой Светкой, пялится ей на середину и завывает сиреной. Ванька подкрался поближе. Вот это да! Светка, озадаченная материнским воем, лежит-пялится в голом виде на пеленальной клеенке: голова ее, даже дерматит на пузе ее, а вот ниже дерматита – штучка эта самая, ну вы понимаете. Тут Ваньку, конечно, отогнали подзатыльником, но самое главное он видел. Остался, в целом, доволен. Но как говаривает бабушка, полное счастье редко достается нам в удел. Он не понимал, что не устраивает мать, но лично его огорчил возраст нового брата. Он вообще-то заказывал товарища. А не новую версию никчемного младенца, разве что писающегося не лужицей, а струей. Тот как раз выдал струю, и какую! Мать бросила орать и схватилась за телефон. Пока она дозванивалась в «скорую», а отец, как обычно, метался веником по комнате и причитал (отец у Ваньки вообще хороший, только бесполезный), сам Ванька благополучно улизнул. И прямиком к дереву, желание перезагадывать. Теперь он не сомневался, что возвращаться будет уже в нормальную семью. И никакая «скорая» ее не испортит!
Если потомственный ясновидец Хрисандр Чесоткин думал, что жизнь – порядочная сука, тогда как сам он сама скромность, ничего непосильного от этой суки не требующая, то потомственный алкаш-интеллектуал Анчоус ничего такого о жизни не думал. Строго говоря, он вообще не думал о жизни. Да и, признаться, не только о ней. Он и помнить-то почти ничего уже не помнил. Так, отдельные штрихи к портрету: кликуха, излюбленные места ночлега, совсем уж разрозненные воспоминания, стыдливо поблескивающие, будто осколки пивной бутылки, в грязи и прозе жизни. Потомственным интеллектуалом он был в силу происхождения от деда-метростроевца, отца – токаря немаленького разряда и матери – давно порвавшей с родным селом учительницы в вечерней школе. Потомственным алкашом – в силу того же наследия: дед-метростроевец, отец, лихо спившийся на ранней своей пенсии по плоскостопию и тромбофлебиту. Освобожденный родовым плоскостопием от армии, Анчоус поначалу угодил в родовую же профуру, но покинул ее, не успев огрубеть душой, ибо избрал себе поэтическую стезю. Дальнейшее помнилось смутно. Вот, правда, брат у него был – младшенький, змееныш коварный. Брат Анчоуса оказался подонком и низменным рвачом, и Анчоус уже сколько-то времени не делил с ним родного крова – нет, не из-за подлости означенного рвача и трезвенника, сменившего замок, а исключительно по собственному выбору. Вольный воздух замкадовских переулков точнее отвечал тонкой биохимии организма Анчоуса, всю жизнь шедшего против системы.
Сперва он нашел приют в отличном подвале. В глубоких местах подвала плескалось реликтовое озеро кипятка, и климат был как в экваториальном лесу, душный и влажный от испарений. Однако жильцы дома – тоже, однозначно, рвачи и подлюки бездуховные – вдруг организовали ТСЖ. С территории не сразу, но исчезли знакомые Анчоусу отрешенные лица жэковских работников, подвальное озеро пересохло, а дверь в подвал безнадежно запер мудреный замок. Вследствие этой катастрофы Анчоусу пришлось искать себе ночлега в чужих негостеприимных дворах. Несколько раз его истинно даосское отношение к жизни было поколеблено грубостью окружающей иллюзорной реальности. И даже вовсе не иллюзорными физическими воздействиями легкой степени тяжести.
Но тому, кто постиг философию жизни, сама жизнь помогает оставаться философом! Или, говоря попросту, нет худа без добра. Анчоус слишком отрешился от людского общества, заанахоретствовался в комфорте своего подвала. Странствия же свели его с весьма достойными людьми, людьми с биографией. Помнить они ее не особенно помнили, но багаж интеллигентности сказывался в их манерах и развлечениях. Благодаря этой встрече Анчоусу уже не приходилось думать о ночлеге.
Правда, и на солнце бывают пятна. Вот на днях: пустячная размолвка вбила клин между друзьями, развела их на время по разным дворам. Но интеллигентные люди отходчивы. Уже почти забылась, ушла в область преданий та бесприютная ночь за гаражами, где разочарованный Анчоус прикорнул прямо на траве под деревцем, таким же одиноким, как он сам. Он был отвержен и покинут. Заветная бутыль оставалась за пазухой, но она была пуста. А ведь он не просил многого. Ну пусть не целая бутыль – пусть! Но хотя бы половина! Кошмарно было засыпать в этой пустой, ледяной вселенной.
Кошмарным оказалось и пробуждение. Он разлепил веки. О ужас, бесчисленные детские ладошки (одни только ладошки, ничего больше!) жадно, отталкивая друг друга, тянулись к нему сверху. Он было решил – белая. Но как допиться до белочки, если пить нечего! Проморгавшись, Анчоус опознал в ладонях листья, осторожно выполз из-под кошмарного дерева и дал деру.
Друзья встретили его с распростертыми объятиями. О ссоре, как принято у людей приличных, не говорили, но в отношении товарищей к Анчоусу, подчеркнуто заботливом, ощущался гнет вины. Ему предложена была едва надкуренная и совершенно неподмокшая сигарета, ему достался глоток с донышка оставленной каким-то добрым человеком пивной бутылки.
Но что такое жалкие опивки с донышек? Анчоусу, понятно, хотелось еще. Так хотелось, что он привычным движением сунул руку за пазуху и извлек плоскую посудину, заполненную до половины. Весь он запрокинулся и превратился в распахнутый рот.
Ё-моё, заполненную до половины! – как куранты, ударили эти слова в мозгу Анчоуса, словно кто-то крикнул их внутри насаженного ему на голову медного котла. Он с трепетом вслушивался в их отзвук, пока жидкость из бутылки ввинчивалась в его внутренности. Товарищи беспомощно следили, как она исчезает там без остатка. Невыносимое разочарование в людях, ощущение утраты ценностных основ бытия придавили и обездвижили их.
– Ну и кто ты после этого? – едва сумел вымолвить незлобивый Витюша.
Он и сам не понимал, почему разговаривает с этим гадом, а не бьет его сразу, без разговоров. Так его оскорбляли только однажды, в далеком до нереальности детстве, когда он натаскал из соседских запертых чуланов на чердаке прорву макулатуры, а почетная грамота и слава достались гаду-однокласснику, присвоившему добычу под угрозой разоблачения.
Иван Иваныч же просто молчал, не в силах даже возмутиться.
Анчоус, пронзенный стыдом насквозь, взглянул на сосуд. Он был до половины наполнен той же жидкостью.
– Пожалуйте, Виктор, – вымолвил он, передавая напиток коллеге.
– Спа... спасибо, Анатолий, – отозвался тот, прикладываясь.
– Э-э-э, молодежь, совесть поимейте!
Иван Иваныч потянул емкость к себе и одним махом проглотил остатки. Анчоус – что значит навык философского восприятия жизни! – наконец завладел своей бутылкой и... тоже сделал немаленький глоток. Заполнена бутылка была ровно наполовину.
Всё часто забывал, что с ним случилось. А ведь оно не просто случилось, но продолжало случаться и всякий миг могло обернуться бедой. Но столько всего интересного было вокруг! Многое в этом новом мире нравилось-не-нравилось ему, радовало-не-радовало его, и Всё наслаждался острыми эмоциями на всю катушку. Мир был туговат, неподатлив, но разнашивался на диво быстро. Изредка уже удавалось почти полностью раствориться в нем. Ему определенно не хватало жизни, очень много в нем оказалось закоулков, где не пульсировали токи живой энергии. Здешние люди не умели простейшего, даже самыми покорными вещами не умели распорядиться собственной волей, не хватая их в руки и не прилагая сил. Всё, правда, наткнулся на одного чудотворца и даже помог ему немножечко, хотя и понял, что чудотворец поддельный. Вообще люди здесь вкладывали уйму сил в само свое существование. Только и делали, что тратили энергию, как только дух в них до сих пор держался!
Но было у этого недоделанного, скованного нелепыми запретами, опутанного правилами места одно громадное преимущество. Здесь ведать не ведали о Равновесии. Треклятом балансе сил, которому самоотверженно служила и высшая власть, и высшая магия в той вселенной, которую Всё самоуправно покинул. Здесь не знали подлинной силы хаоса – неисчерпаемости Возможного, но не знали и мертвящей силы порядка – диктата Непреложного. Это был свежий непуганый мир! А Всё обожал непуганых. С ними интересно и все можно. Здесь даже нет Одного!
То есть не было. Пока Всё не привел его за собой. От этой мысли Всё сначала грустнел, потом впадал в панику. До него вдруг доходило, как часто он выдавал себя здесь, как сильно наследил. Вдруг ненавистный, безжалостный Один отыщет его по следам? Всё кидался путать преследователя, и там, где прошел он, вставал в одночасье лес фантастической пестроты, вспучивался асфальт радужными пузырями, да и не асфальт это был уже, а таинственное текучее вещество антрацитового цвета – постовые падали в обморок по обочинам, а машины обрастали кто веслами, кто плавниками и плыли неспешно, словно крупные рыбы. Всё оборачивался, душа в нем обрывалась: проследить его путь теперь было куда проще, чем до всех этих ухищрений. Один непременно догадается! Сам он, такой сложный, был прост, а простой Один, наоборот, ужасно хитер, и Всё, пытаясь разобраться, запутывался окончательно.
Когда он в очередной раз спрятался, чтобы поразмыслить – отлично спрятался, за одинаковыми большими коробками, которые сделал зелено-розовыми и мохнатыми, чтобы лучше маскировали, – и глубоко-глубоко задумался, кто-то внезапно погладил его по спинке. Прикосновение было таким приятным, что Всё заурчал и зажмурился, вместо того чтобы срочно выяснить, кто подкрался к нему незамеченным.
– Ты хороший, – доверительно сообщил незнакомый голосок. – Хороший, глупенький...
Всё поглядел сверху вниз. У колена стоял маленький человек, почти голый, с волосами, заделанными в два длинных свисающих жгута. Человек смотрел на него с восхищением. Всё, чтобы покрасоваться и немножко напугать нового знакомца – очень забавно, когда пугаются! – выпрямился во весь рост, еще и подбавив, сколько удалось. Человечек всплеснул руками.
– Ой, какой глупенький! Ты здесь прячешься, да? За гаражами все прячутся. Только ты не умеешь совсем, тебя же видно отовсюду.
Всё пригнулся и тревожно забил хвостами. На человечка он теперь смотрел не горделиво, а искательно. Мудрец (интересно, здесь все мудрецы такие маленькие?) поощрительно потрепал его по шее.
– Вот умница, хорошая зверушка. А теперь скажи, зачем ты так нахулиганил? Нет, не отворачивайся, посмотри, что ты наделал! Это ведь ты наделал! Качели зачем сломал, горку вверх ногами перевернул? Глобус вон на крышу закинул. А дом зачем наклонил?
Всё воровато взглянул на высоченную многослойную башню. Она уже не была такой уродливой, как сначала. Всё успел разнообразить высоту слоев, придать башне красивый изгиб и как раз начал подбавлять винтообразности, когда вновь нахлынули мысли и раздумья.
– А там у нас квартира, между прочим, – продолжал строгий мудрец. – У нас из шкафа все вывалилось, даже папа с кровати скатился, он по выходным всегда полдня спит. Отсыпается, понятно? А ну делай все, как было!
И ногой топнул. Всё отшатнулся, моментально вернул действительности прежний скучный вид, после чего осел на мягкую попку и заплакал. Маленький строгий человек схватил его за обвисшую лапу и тоже захлюпал носом:
– Ой, не плачь, бедненький, лапочка, не надо! Я тебя обидела, да? Ты испугался? А может, ты голодный? Я сейчас!
Всё потянулся было за мудрым человеком, но тот повелительно взмахнул рукой:
– Сиди тут, жди. Только тихонько! Я скоро.
И исчез.
Оставшись в одиночестве, Всё огляделся вокруг, будто впервые видя место, где очутился. Мудрый старейшина пробыл с ним всего ничего, но без него Всё вдруг почувствовал себя таким беззащитным, что свернулся в клубок и зарыдал – едва слышно, потому что густой пух и чешуя глушили звуки. От собственных рыданий ему стало до того страшно, что он едва не пустился снова бежать. Но тут же стало хорошо. Явился мудрый человек, начал гладить Всё, утешать, совать угощение, и Всё, благодарно мурлыча, ел, чтобы не обидеть.
– А теперь, – сказал мудрец по имени Даша, решив, что Всё насытился, – теперь тебя надо спрятать. Знаешь, ты не обижайся, но ты прятаться совсем не умеешь. Но ты не огорчайся. Я тебе помогу, я очень хорошо прячусь.
Мудрый Даша задумался. Всё молча ждал, даже сопеть перестал, чтобы не помешать. Он знал, что думать очень трудно. Но Даша – не просто мудрец, а самый настоящий старейшина – справился моментально.
– Чердак! – воскликнул и даже хлопнул себя по лбу. – В нашем старом доме. Мы там раньше жили, пока не переехали. Тебе понравится. Там тепло, сухо, голуби. И еще такое окошечко круглое, на улицу смотреть. Знаешь как здорово!
Даша примолк, как будто радостные мысли о чудесном чердаке и окошке отчего-то сделали его грустным. Но скоро стал таким же бодрым и распорядительным, как прежде, и Всё успокоился, не успев как следует испугаться.
– Только как бы нам туда добраться?
Всё поспешно вытянул вперед лапы, показывая – видишь, лапы, дойдем как-нибудь. Спохватившись, начал было отращивать крылья, но Даша замахал руками. Хватит, мол, прекрати, не надо крыльев, лапами обойдемся.
– Понимаешь, вид у тебя... Ты только не обижайся! Знаешь что... Ну-ка встань!
Даша медленно обошел Всё кругом, придирчиво рассматривая.
– Вот этот рог – нельзя ли как-нибудь без него, а?
Быстро превращаться по команде Даши оказалось весело и приятно. Всё никогда еще не превращался для кого-нибудь другого, и ему так это понравилось, что он испытал ужас при мысли, что Даша может исчезнуть насовсем. Надо было подумать, как этого избежать. Но думать у Всё получалось плохо, и он предпочел отогнать невыносимую мысль.
– А уменьшиться ты не можешь?
Всё кинулся уменьшаться и так в этом преуспел, что едва мог вздохнуть. Даша тоже тяжело вздохнул:
– Это все, да? Дальше не получается? Только не плачь! Ладно, попробуем так. Как-нибудь дворами проберемся. Иди рядом, ничего не делай, не отвлекайся. И не вздумай гоняться за кошками!
Глава 18
Магические злоключения в Химках
– Что вы знаете о Библии? Хотите узнать больше?
Две пары вылинявших от прилежного чтения глаз воззрились на него тревожно и требовательно.
В прошлой, нормальной жизни Виночерпий был жаден до новых знаний, причем безразлично, из какой конкретно области. Было, конечно, нечто, владевшее его сердцем. Например, тонкие преобразования глубинной структуры материи путем сверхмалых воздействий стихийной магии при помощи скрытых ритуалов уровня не ниже восемнадцатого без использования внешних источников Силы... Короче, Виночерпий, Одиннадцатый маг, был чистой воды теоретиком, единственным в Совете. И как теоретик считал, что никакие знания не бывают лишними. Тем более что с их помощью можно строить увлекательные новые теории.
Две немолодые дамы, обратившиеся к нему на улице с вопросом-загадкой, вид имели вполне располагающий. Правда, не слишком пристойный. Юбки выставляли на всеобщее обозрение не только щиколотки, но даже икры, а украшения ограничивались одинаковыми подвесочками из двух перекрещенных палочек на морщинистых шеях, даже серег в ушах не наблюдалось. Но Виночерпий, чей мощный аналитический ум, развитый постоянными упражнениями, уже постиг, несмотря на рассеянность своего обладателя, что вокруг не родина, а какое-то чужое странное место, решил особо не придираться. Тем более что пойти ему было, в сущности, некуда.
Стоило ему кивнуть, как глаза дам загорелись и даже словно бы окрасились в яркие цвета любви и страсти. Взяв мага в клещи, проповедницы тройкой зарысили по улице. Виночерпий впервые в жизни ощутил себя не источником магической силы, а объектом ее применения. Казалось, тело не просто перестало подчиняться волевым импульсам, а и сами импульсы куда-то подевались, растворились в могучем поле абсолютной любви, которое генерировала захватившая его парочка. Виночерпий и не пытался понять, куда влечет его сила. Мелькали закоулки, сменяли друг друга дворы, полные визга бесприглядных детей, вони фекалий и самодвижущихся карет.
Виночерпий едва успел охватить взглядом приземистый домишко, выкрашенный небесно-голубой краской, с розовым порталом и огромным золотым перекрестьем над козырьком. Дамы ввинтились в стеклянные двери и вознеслись со своей добычей по лестнице. На втором этаже перед ними распахнулся просторный покой, почти пустой. Тщательно отполированный пол, обширный стол, отполированный совсем уж идеально, и все тот же крестообразный символ, парящий посреди зеркального окна на фоне неопрятной стены соседнего дома. Из-за стола с готовностью поднимался навстречу человек. В окружающем человека сиянии Виночерпий едва мог разглядеть подробности, разве что чудной черный костюм, узкий до невозможности, да улыбку из-под тонких золотых очков. Эта улыбка словно бы обладала собственной светозарной силой, она изливалась на входящего Виночерпия, как источник благ из кувшина в руках у аллегории Щедрости. Казалось, встающий из-за стола человек и был-то здесь ради него, Виночерпия, сидел тут и ждал его день, год, всю жизнь.
– Вот, спасенного доставили, – пискнули два голоска.
– Чудо! – возгласил хозяин чертога, воздевая руки.
Виночерпий, смутно припоминающий, как очнулся на скамье в крохотном домишке с тремя только стенами, и те прозрачные, вплотную к ревущему потоку карет, не стал спорить. Он действительно чувствовал себя спасенным, причем именно что чудом, и неизвестно от каких опасностей.
– Воистину так! – отозвался женский дуэт октавой выше.
– Ибо спасен он, обретенный нами, дочери мои, в пучине греха, будто малая щепочка в бездне океанских вод!
– Воистину спасен, отец наш! – всхлипнули подпевалы.
Человек склонил голову к Виночерпию, неведомо как оказавшемуся на стуле, и две золотые молнии ударили сверху вниз прямо ему в лоб.
– Но это лишь первый шаг, – припечатал голос, обретший грозную глубину. – Главный же шаг к спасению предстоит сделать ему самому, не так ли, дочери?
– Воистину так!
– Ступайте же. Я стану говорить с вашим будущим братом. Да отверзнутся уши его для слова Истины!
Просеменили удаляющиеся шаги, и обмякший на стуле Виночерпий остался один на один с хозяином. Тот обошел стол кругом, непринужденно присел на край столешницы и осведомился будничным тоном:
– Итак, что вы знаете о Боге?
Часа через полтора Виночерпий молча брел по улице куда глаза глядят. Полученное только что откровение переполняло его, бурлило так, что аж в животе делалось нехорошо. Он снова и снова вспоминал жизнеописание могущественного существа по имени Иисус. Преславное и превеликое божество! Вот только... неправильно он все сделал, этот Иисус. Убеждал в своем могуществе не пойми кого – козопасцев каких-то, вдовиц убогих, бандитов да бродяг. А то и просто ходил да разговаривал. Нет, чудеса – оно как-то вернее слов, убедительней. Ну, допустим, начать можно и с малого, но дальше-то, дальше! Вот будь он, Виночерпий, на месте Иисуса, уж он бы своего добился! Главное, правильно начать, с чудес.
Да вот хотя бы... Виночерпий завертел головой – хотя бы превращение воды в вино! Неподалеку за столиком трое горожан убогого вида разливали по стаканам привычный завтрак. Неделикатно глазеющий Виночерпий привлек внимание одного из них:
– Ну че уставился? Водки не видел?
И сунул под самый нос чудика стакан.
Ф-фу! Утонченный Одиннадцатый едва не задохнулся, непривычный к сивушному аромату.
Уф-ф! Горожанин опрокинул стакан в глотку и довольно осклабился. К ужасу Виночерпия, остальные последовали его примеру, хрюкая и хокая. Но более всего экс-мага поразила тут же извлеченная вторая бутыль того же зелья. Вот он, шанс! Может, недаром Иисус начинал с блудниц и мытарей? Где-то в глубине сознания ученого мага копошилось воспоминание, что такие вот невостребованные обществом люди весьма внушаемы.
– Остановитесь!
Троица пошевелиться не успела, как Виночерпий властно простер длань над бутылкой.
– Пейте!
– Мужик, ты чего? – с опаской и угрозой поинтересовался один из собутыльников.
Второй поспешно, пока приблудный псих не успел чего учудить, вскрыл бутылку и расплескал жидкость по стаканам.
– Ах ты!.. Вот же!..
Он растерянно переводил взгляд с полупустого стакана на собутыльников и обратно. А судя по выражению детской обиды на лицах приятелей, их ощущения от выпитого были ничуть не лучше.
– Ты че сделал, козел?
– Я?
Виночерпий растерялся. Чего-чего, а такой реакции на чудо он не ожидал.
– Ты, ты. Больше некому, – подтвердила троица, выдвигаясь из-за стола. – Ты чего, сука, с водкой сделал?
Превращая омерзительное пойло в изысканный «Венок мага» (он единственный был способен создать все нюансы подобного аромата при помощи чистой магии!), Виночерпий был готов почти ко всему. К изумлению. К выражению почитания и поклонения. Даже к бегству потрясенных свидетелей в ужасе перед неведомым. Не готов чудотворец оказался только к удару в челюсть. Впрочем, такое хоть кого застанет врасплох.
Возможно, тут бы и пресеклась жизнь наивного теоретика. Но в один непередаваемо прекрасный момент удары вдруг перестали сыпаться. Какое-то время Виночерпий, которого в последний раз били ногами страшно давно – еще в университете, – боялся открыть зажмуренные глаза. А когда наконец решился, то увидел двух молодых чисто одетых людей.
– Вот сволочи, – с чувством произнес один достойный юноша.
Второй бережно помог магу подняться.
– Не бойтесь, убежали они. Больше не тронут.
Виночерпий осторожно ощупал себя за бока. Слегка поклонился спасителям, одновременно пятясь.
– Премного вам признателен. Пойду, пожалуй.
– А можно спросить?..
Молодые господа смотрели уважительно, даже просительно:
– Мы вот видели... Э-э... Что это вы с водкой сделали?
– А что?
– Да так, просто интересно. Мы, извините, разговор услышали. А потом они вас бить стали, ну мы и вмешались. Это что, трюк какой?
Второй юноша, более решительный, отодвинул стеснительного товарища в сторону и взял быка за рога:
– Покажите, а?
И протянул небольшую бутылку темного стекла.
А ведь все обернулось совсем даже неплохо! По крайней мере, не нужно искать, где переночевать и раздобыть еду. Конечно, место, куда привели Виночерпия новообращенные адепты, никоим образом не годилось на роль дома для столь достойных молодых горожан. Да и на роль дома вообще. Чулан при кухне жены бедного ремесленника и тот просторнее. Виночерпий ничего не помнил из своей прошлой жизни, но нутром чуял, что в подобных покоях и не бывал ни разу, не то чтобы в них обитать. Но где они, его покои, он не имел ни малейшего представления, так что кочевряжиться не приходилось.
Совсем уж честно говоря, он даже не знал, что он – Виночерпий.
Быстро установив, что чудотворец отвечает на вопросы о собственном имени смущенной улыбкой, молодые люди сами дали ему прозванье, чудное, но уважительное – Ганимед. Ему понравилось. «Ганимед» звучало импозантнее, чем кургузые «Дэн» и «Юрась», которыми они отрекомендовались. Мессией его, правда, не сочли. Зато чудеса шли на ура, так что будущий основатель истинной церкви был полон оптимизма.
– Дядя Ганимед! – В приоткрывшуюся дверь просунулась взлохмаченная голова, сияющая в потоке солнечного света. – А можете еще сделать такого же, как вчера, синего?
Виночерпий улыбнулся, созерцая юную деву, о которой непостижимый юноша Дэн буднично отзывался «подруга моя Танька». Вздохнул про себя. Вчера он, увлекшись, сотворил пару бутылок «Голубой мечты тирана». Напиток был редчайший, подавался исключительно императорской чете и наследнику, да и то по государственным праздникам.
(Странно, откуда эта чушь в голове, про императорскую чету и государственные праздники? Он и не знает, что это вообще такое, а вот поди ж ты, само из памяти выскакивает!)
– Могу. И еще вот, попробуй.
Завтрашний мессия протянул пачку сигарет. Солнечная дева, облаченная в одно лишь... – правду сказать, практически разоблаченная, – с некоторой опаской вытянула одну, щелкнула зажигалкой.
– О! Ё-моё, не может быть!
Экс-маг был горд собой. Вчера гостеприимные хозяева угостили его вот этим самым. Называли волшебное нечто «травой» – но, вероятно, имелась в виду не простая трава, а какая-то особенная и чрезвычайно редкая, судя по тому, как скрупулезно делили на всех малую ее толику. Виночерпий не вполне осознал, какое воздействие оказала на него местная гомеопатия. Помнил только чудесное ощущение легкости и свободы. Он летал, летал! Незабываемо... И полдня потратил, чтобы добиться от скучного растения «табак» тех же впечатлений. Пачка между тем уже исчезла у него из руки. Из-за двери донесся одобрительный рокот учеников. Одиннадцатый, утомленный религиозно-просветительскими подвигами, соскользнул в дрему.
...Он шагал по галереям замка. Сомнений не было, что это именно замок, хотя внутренним очам уснувшего Виночерпия открылась лишь крутая лестница, стиснутая колодцем ледяных каменных стен. Шагал, сопровождаемый поклонами встречных вассалов и слуг. Расшитая зодиакальными знаками мантия ползла за ним по гулким плитам. Распахнутая дверь встретила его тишиной – но не беззвучием пустого помещения, а веским молчанием неподвижно сидящих людей, привыкших к долгому ожиданию. Он замер в дверном проеме, наткнувшись на взгляды двенадцати человек, сидевших просторным кругом. Две женщины, десять мужчин разного возраста, обличия, нрава. Одинаковые мантии, одинаковое дисциплинированное величие, одна на всех священная тайна, высокая миссия...
– Ну что, мессия, – женский голос, низкий, сочный и до боли знакомый, – снискал славу? Да там скоро любой сможет такие чудеса творить, что тебе и не снились! А про Хаос забыл? Кто его искать будет? Ишь, теоретик...
Виночерпий подскочил, ударившись макушкой об абажур лампы. Оказалось, заснул за столом. Сон моментально забылся, будто удар выбил его из головы. Лишь маячило что-то на самом краешке сознания: лестница, балахоны, что-то про поиски... Муть какая-то.
Он задумчиво оглядел большую банку с пищевой содой. Подцепил подушечкой пальца, помял. Нюхнул и расчихался. Интересно...
И все-таки при чем тут хаос?
За глаза о Третьем маге, Тандеме, поговаривали, что он удручен не только годами, но и головой. Однако старейший, а также самый легкомысленный и недалекий член магического Совета удрученным себя не ощущал. Самочувствие у него было прекрасное, пищеварение отродясь не подводило, а состояние легкой эйфории не изменяло ни в каких ситуациях. Как воздушный шарик, он перелетал через очередное бедствие, не успев испугаться. Знающие Тандема лично снисходительно улыбались, крутя пальцем у виска. Сам он называл это своим жизненным кредо – и был, пожалуй, прав. Во всяком случае, он ни разу не изменил этому принципу. Ум у Тандема сызмальства был живой и воображение выше всяких похвал, но пользоваться этими дарами иначе, кроме как для собственного удовольствия, он не умел и не считал нужным. Так и превратился для всего света из блистательного юноши в старого чудака, что его нимало не заботило.
Всего этого он, конечно, не помнил, открывая глаза на детской площадке позади магазина шаговой доступности «Пиво-Вино-Водка». Но память уходит, а личность остается. Личность Тандема амнезия освободила от вороха университетских знаний и прочей скучной премудрости. Осталось главное: неуемное детское любопытство да неунывающая страсть к жизни. Иные засомневаются, довольно ли этого, чтобы выжить в Дальних Химках. Но Тандем не знал слово «сомнение». Сидя согбенным воробушком на влажной от росы качалке, он вертел головой во все стороны и впитывал новые впечатления.
Местные жители восхитили его своим безобразием. Он и двух раз не переменил позы на своем неудобном насесте, а мимо него уже прошли – вернее, промчались недостойной рысью – целых пять женщин, ряженных нищими мужчинами, к тому же омерзительно тощих. Старец с грустью провожал взглядом костлявые ляжки, обтянутые дешевой сизой тканью. До того плотно провожал, что одна несчастная даже обозвала его «грязным старикашкой». Попалась, впрочем, одна красавица, но и ее великолепное тело было вбито ниже живота в такие же линялые штанишки. Тандем, гордившийся своей проницательностью, сразу смекнул: он угодил в бедняцкий квартал, где даже самой негожей ткани и той на всех не хватает. Выше живота на красавице не было вообще ничего. Не считать же одеждой клочок второй кожи белого цвета! Тандем, не избалованный зрелищем женской плоти, ничего такого и не считал – просто любовался, пока дают. Великолепная женщина брезгливо бросила мимоходом непонятное «Пьянчуг развели!» и выкатилась из двора.
А что это был за двор, всеславные предки! Крохотный закуток между громадными строениями. У Тандема в глазах потемнело, когда он запрокинул голову, пытаясь разглядеть верхний этаж. Дома, кстати, были тоже безобразные и одинаковые, как... как... Тандем напрасно старался подобрать сравнение. Как две капли воды? Смелый образ, ложный, как почти все поэтическое. Любой ученый знает, что нет менее схожих миров, чем отдельные капли воды. Как две ракушки, два камушка с морского берега? Такая чепуха даже для стихотворения не годится! Тандем в детстве предпочитал болтать со сверстниками и подслушивать разговоры взрослых, а не ковыряться в полосе прибоя, как иные юные анахореты, но ему хватало наблюдательности, чтобы заметить: легче новое заклинание изобрести, чем сыскать две одинаковые гальки. А эти, с позволения сказать, жилища (назвать их домами язык не поворачивался) были удручающе одинаковы, противоестественно одинаковы. Это было так ненормально, что Тандем сразу сообразил: у чужого мира, куда (смутно брезжило на краешке сознания) он отправился с какой-то жутко важной миссией, явно не все дома. Собственно, он как ученый и интеллектуал вообще не постигал, как подобному миру удается существовать
И в эдаком мире очутился он, старик, ничего не знающий о нем и ничего не помнящий о себе. Если вникнуть, недолго с ума сойти от отчаяния. Но Тандему не было свойственно задумываться над чем-то одним достаточно долго, чтобы вникнуть хорошенько. Да и не до того ему было. Из домов-уродов вдруг посыпались горохом одинаковые люди в сиротских штанах. Ожили заполонившие дворик мертвые звери, вспыхнули желтыми буркалами, заурчали железными кишками. На самом-то деле это были, конечно, никакие не звери, а самые обычные кареты, просто сила, приводящая их в движение, пряталась у них внутри корпуса. Тандем прикинул, что это могли быть за демоны, – разумеется, чисто теоретически. Дурацкая, совершенно не практичная идея! Сколько же надо магической силы, чтобы запечатать на веки вечные в экипаж подобную мощную и злобную тварь! Причем, заметьте, кормиться сама она после этого не сможет, а жрать должна немерено, судя (маг с неудовольствием принюхался) по густоте и интенсивности отхождения нижних газов. По привычке избавляться не задумываясь от всего, что мешает комфорту, он повелел воздуху очиститься. Хоть бы хны! Кареты продолжали извергать ядовитый дым.
Тандем впервые задумался. Он даже сделал над собой сверхусилие, проанализировав случившееся. Выходило, он был убежден в своей способности заткнуть пасти своре демонов одним мановением мысли. Демоны, однако, не заткнулись. Значит, такая способность была у него раньше, но он ее лишился. Размышлять дальше не вышло, переживания захлестнули мага. Клочки воспоминаний, слишком крохотные, чтобы действительно что-то вспомнить, образы распада, уничтожения, хаоса бешено носились во мраке его сознания, будто злые кометы по новорожденной вселенной. Хаос, хаос! Потеря... Они все потеряли что-то важное. Кто эти «они», в чем состояла потеря – все тонуло не то в тумане неведомого, не то в клубах вонючего выхлопа демонических задниц. Сквозь туман проступали стены домов-переростков, по стенам, мгновение назад одинаковым, грязно-серым, величаво плыли волны алого, рубинового, малинового цвета...
Тандем сморгнул. Палитра сменилась с красной на синюю. Новое шествие сочных, радостных оттенков. Полудетский разум Тандема сразу уловил суть: кто-то шел там, снаружи, за великанским частоколом из домов-башен. Брел неспешно, будто по колено в воде, и вода расходилась кругами, снова и снова накатывалась на каменный и железный мир, ненадолго его оживляя. Тандем безотчетно потянулся вперед и встал бы даже без поощрительного тычка промеж лопаток, столкнувшего его с качалки. Он оглянулся на хмурую женщину – ее хмурая дочь тотчас полезла на сиденье – и бросился к проходу между домами, туда, где шло-двигалось сквозь мир Нечто.
Он выскочил на улицу – и потерялся. Череда домов убегала за горизонт. Должно быть, скорбный умом гигант строил из них, будто дитя из кубиков, бесконечную стену. Сразу несколько дорог, невероятно гладких, вились, будто змеи по весне, сплетаясь, вновь расходясь, взлетая в небо на высоких, неверных с виду подпорках. Дороги были заполонены разноцветными каретами, в недрах которых яростно рычали и выли бесы от нетерпения помчаться во всю мочь. Тандем удивился: к чему делать дороги такой отменной гладкости, обещающей радости стремительной езды, если экипажи по ним все равно движутся медленнее пешеходов. Но и пешеходы оказались поголовно сумасшедшими: солидные мужи, дамы в возрасте, все как один в непотребном платье, неслись в разные стороны чуть не бегом, забыв себя и стыд.
Повернув голову, Тандем засмотрелся на новое диво. Странные обыкновения аборигенов вылетели у него из головы. Ближняя к нему дорога забирала понемногу вверх, будто разгонялась перед прыжком, и вдруг выстреливала в пустоту, распрямляясь мостом невероятной протяженности – дальний берег едва был виден. По реке, едва касаясь воды, несся корабль без единого паруса, а дальше по реке, над самым горизонтом, висел еще один мост, похожий на обломок ажурного наруча. Тандем, погрузившись в созерцание, угодил в поток пешеходов. Его закрутило, зашвыряло из стороны в сторону, как щепку в горном ручье. Толчки, презрительное фырканье, непонятные, но, судя по тону, оскорбительные замечания обрушились со всех сторон. Старый маг едва ли не впервые в жизни почувствовал себя стариком. Его вытолкнуло на обочину, швырнуло на хлипкую стенку крохотного, как паланкин, сарайчика. Сарайчик вонял жареным мясом, прогорклым жиром, простонародным луком, и эти грубые ароматы так раздразнили впечатлительного Тандема, что у него голова закружилась от голода.
– А ну хорош стены обтирать! – раздалось над ухом.
Он отпрянул. В стенке сарайчика, оказывается, имелось окошечко, а в окошечке, в знойном и зловонном аду, истекала соками такая красавица, что пальчики оближешь.
– Чего уставился, хрен старый? – беззлобно осведомилась красавица.
Маг учтиво поклонился прелестной простолюдинке, хотя и не по статусу ей было. Совсем небольшой поклончик, просто как дань уважения чуду вселенной – красоте. И сглотнул слюну. Именно оттуда, из ада, где царила эта женщина, несло головокружительными миазмами. Широкое лицо царицы преисподней едва уловимо дрогнуло.
– Эх, жизнь-то что с людьми делает, – произнесла она ни к селу ни к городу. – Что, бедолага, плохо дело? Податься небось некуда?
Третий кивнул, нисколько не покривив душой. Куда ему податься, он действительно не знал.
– Жрать, поди, хочешь? Ладно, хватай чебурек, благодари дуру-бабу.
– Вы не дура! – возмутился Тандем, с признательностью подхватывая нечто раскаленное. – Вы прекрасны, вы...
– Малахольный, – убежденно произнесла царица. – Как жить-то будешь? Ты бы хоть бутылки собирал, что ли.
– Бутылки?
– Да, да, бутылки, – очень медленно повторила она, будто малому ребенку, и даже руками на воздухе показала плавный контур. – Пивные, по дворам. Тут как раз за углом приемка. Теперь, правда, не разживешься на них, дают совсем мало. Ну да тебе не выбирать. Одежонка, смотрю, у тебя...
И она безнадежно махнула рукой.
– Спасибо, прекрасная сударыня, – пробормотал Тандем сквозь горячее тесто с чем-то скользким внутри и снова поклонился.
– Иди уж. – Женщина сделала строгое лицо. – Иди-иди, нечего тут шляться.
Переживания и голод вытеснили из ушибленного амнезией рассудка Тандема свежее воспоминание о цветных сполохах на стенах домов. Он и не знал уже, зачем кинулся на улицу. Дожевывая чебурек, Тандем вернулся во двор. Там все чудесно переменилось за краткое его отсутствие. Кареты поразъезжались, облако вони от них почти рассеялось, зато через полдвора змеилась длинная шеренга людей в неживописном рубище. Каждый нес печать тяжелой доли – а также грязные сумки с угадывающимся кое-где клетчатым узором. Люди перебрехивались, сумки дзенькали. Сначала Тандем упал духом. У него не было клетчатой сумки, а без этого артефакта, судя по всему, предложенная красавицей карьера ему не светит. Вдруг от макушки до подошв прокатилась и ушла в землю теплая щекочущая волна, от которой закололо в кончиках пальцев и засвербело в носу, и нечто вполне материальное навалилось ему на ногу. Тандем поглядел: набитая бутылками грязная, некогда бело-красно-синяя, сумка. Он подхватил ношу и молодой рысцой поспешил к вратам, куда тянулась людская линия. Врата были ржавыми, в темном проеме едва виднелись составленные в башни одинаковые ящики, на фоне которых, вальяжен и небрит, распоряжался купчишка ну очень мелкого разряда. Люди перед купчишкой, однако, заискивали. Голоса их разом понижались и даже каким-то волшебством очищались от излишней хриплости. Он же, паскуда, держался с бедными горожанами заслуженных лет с такой непристойной грубостью, что вся аристократическая кровь, до последней капли, вскипела в птичьем тельце Третьего мага. Одним рывком преодолев дистанцию до врат, он загородил собой еще более тщедушного старичка и возопил:
– Как смеешь ты, молодой нахал, обращаться к старцу в столь непотребной манере?
Красные глаза купчины выкатились над небритыми щеками, будто лопнули от невыносимого напряжения.
– Ты... ты че, дед?..
Как ни прискорбно, старец, за которого вступился Тандем, не проявил ни капли признательности. Его глазки заполошно метнулись с купчишки на мага и обратно, перепрыгнули вниз на Тандемову сумку и побелели от возмущения.
– Это он без очереди решил пролезть! Не пускайте его, товарищ приемщик. Ах ты, хорек старый!
Тандем пошатнулся от чувствительного тычка в плечо. Соседи гневно загудели. Купчишка, рекомый приемщиком, малость успокоился и обронил почти дружелюбно:
– А ну, гондон драный, шкандыбай в конец.
– В ко-нец, в ко-нец! – принялась скандировать толпа.
Тандем с независимым видом двинулся вдоль очереди в конец. «Жалкое простонародье, – думал он в запоздалом приступе сословной гордыни. – Сволочь неблагодарная».
Очередь двигалась медленно. Тандема, однако, снедали стыд и обида, и он едва замечал бег времени, приближаясь мало-помалу к заветным вратам.
– А, гондон драный, – приветствовал его приемщик как старого знакомого. – Ну давай, сдавай.
Он заглянул в сумку.
– Эт-та... Эт-та что?
– Бутылки. – Тандем позволил себе горделивую усмешку. – С Вольного острова, из стеклодувных мастерских самого...
– Эт-та что за хрень, я тебя спрашиваю?
– Вы же видите, бутылки.
Тандем указал на изящный сосуд бордового стекла, казавшийся подлинной драгоценностью в грязной лапище лавочника.
– Забирай свое барахло, нормальную тару тащи!
– Вы что, ослепли? – обиделся Тандем. – Да бутылок лучше в целом свете не сыскать! Качество первостатейное, без изъяна, и...
Приемщик покраснел уже весь, словно голова его была на самом деле телом гигантского клеща, налившегося кровью.
– Взял свое говно, – раздельно проговорил он, – и свалил. Понял? Ну!
Множество рук вытолкали ничего не понимающего Тандема прочь, переправили, передавая его по цепочке, обратно в конец. Попутно Тандем собрал немалый урожай насмешек, тычков и торопливых советов.
– Ты уж не зли его...
– А ну как закроется Степка, лапу будем сосать?
– Сам-то откуда будешь? С лица вроде не таджик, а в халате!
– Бутылки простые бери, чурка нерусский, обычные, пивные...
Сосед даже продемонстрировал Тандему «бутылку обычную, пивную». Маг пренебрежительно оглядел убогое изделие, послушал жалобы на то, как мало теперь дают и как трудно с бутылочного промысла кормиться. Еще бы не трудно, отметил про себя. Сумка-две, вот и вся добыча – прокормишься тут, пожалуй! И отошел в сторонку, за гаражи.
Завершив расчеты с очередным собиральщиком, Степан, раздражительный приемщик стеклотары, бросил усталый взгляд в сторону и оцепенел: к дверям пункта давешний старый идиот с усилием волок здоровенную платформу на колесиках, уставленную в несколько этажей ящиками, полными бутылок. Перспектива одним махом покончить с волынкой настолько окрылила Степана, что он, преодолев свойственное ему презрение к физическим усилиям, сам выскочил во двор помочь пердуну. Пересчитал ящики и одобрительно хмыкнул:
– Упер, что ли, где? Ну молодец, старый хрыч, молодец!
Тандем с торжеством ссыпал деньги в потайной карман мантии. Не замечая тяжелого взора несчастных с клетчатыми сумками, вышел из врат на вольный воздух. Он был сыт, был богат, был, бесспорно, невероятно удачлив и могуч. Эйфория затоптала в самом зародыше простые вопросы: почему то, что не вышло с вонью самодвижущихся карет, вышло теперь с бутылками? Что изменилось с той поры во дворе, что произошло с миром? И главное, кто шел там, на улице, по ту сторону домов? Кто – или что? Но Тандем забыл задать их себе. А через мгновение ему и вовсе стало не до вопросов.
– Закрыто! – выкрикнул купчишка Степан, загремел и задвигал жестью. – Говорю вам, прием окончен, тары нет!
– Окончен? – взвыла очередь, как один человек, брошенный на съедение мифическому чудовищу. – Окончен?! Вон он, ребята, вон уходит! А ну бей!
Читать бесплатно другие книги:
