Генерал Снесарев на полях войны и мира Будаков Виктор

2

В 1906 году выходит в свет юбилейное издание «Столетие Военного Министерства». Сто лет — не весть какие годы для сильной державы. Но если первая половина этих лет — великая победа в Отечественной войне 1812 года и полдюжины побед в менее значительных войнах, то вторая половина — два тяжелых и унизительных поражения: Крымская кампания, Русско-японская война. Тут бы издать книгу «Причины русских поражений и как их избежать в будущем», а не впадать в праздничный пафос!

Внутри России не то что неустрой, а полный расстрой. Гульбище бродильных сил! Разрушительные, революционные, антигосударственные силы смыкались в ненависти к Руси, России, Российской империи. Снесарев часто бывал у Екатерининского канала в храме Спаса на Крови, размышлял о судьбе императора Александра Второго, который пошёл на реформы либеральные и обширные, но отечественным «карбонариям», доморощенным и взращённым в швейцарских, английских и иных ретортах, даже и «прогрессивная», даже и либеральная Россия была ненавистна, их бы устроила разве что Россия, насквозь и полностью подконтрольная им, незримо подконтрольным в свою очередь западным разрушительным учениям и течениям.

«Революционеры и анархисты… Когда доблестные сыны России сражались на полях Маньчжурии… они внутри России возмущали запасных, устраивали забастовки, чтобы прекратить работу фабрик и подвоз на Дальний Восток как войск, так и всего им необходимого и дать через это возможность неприятелю одержать победу, подбивали крестьян на грабежи помещичьих имений. Они старались подорвать у армии веру в свои силы… вливая в армию сомнение в правоту своего дела… Они говорят, что офицеры — господа, ничего не делают, даром только получают жалованье, но умалчивают про то, что офицер, кроме своего военного дела, сделал даже для народного образования больше, чем школьный учитель. Офицер учит своего меньшего брата-солдата, просвещает и развивает его… Обвинители офицеров не хотят знать, что офицеры в мирное время наравне с солдатами стерегут, часто с опасностью для своей жизни, покой своих соотечественников, а в военное время заливают своей кровью поля сражений», — с горечью, с тихим криком пишет Снесарев в первом выпуске журнала «Чтение для солдат» за 1906 год. Вскоре в «Голосе правды» он напоминает, что непреложное правило армии — быть вне политики, вернее, вне партийных тяжб и искушений встать на новые пути.

Снесарев словно предугадывает, какому давлению и шельмованию подвергнется русская армия в пору двух буржуазных криминальных революций — Февральской 1917 года, так называемой керенщины, и августовско-октябрьской 1991–1993 годов и до конца века перестройки-реформаторщины.

«Ненавистники тишины и порядка… борются против существующего государственного управления… чтобы вместо теперешнего правительства водворить другое, какое им нравится, при котором им будут принадлежать сила, верх и почёт, тогда и всю жизнь они круто повернут по-своему. Они… хотят уничтожить самую веру в Бога, смеются над теми, кто Ему молится… Да разве это не кабала, не рабство, — пишет Снесарев в 1906 году в статье “Грозный враг” и продолжает далее: — Иностранцы только ждут удобного времени, чтобы ворваться к нам под предлогом восстановить порядок. Они ещё не успели сговориться, но не за горами то время, если мы будем продолжать нашу смуту, когда начнут наши внешние враги протягивать к нам свои жадные лапы и стараться урвать себе побольше при дележе нашей Родины». В другой статье того же года: «Страшно сказать, что в России покой и обеспеченность её граждан находятся под постоянным риском, или, говоря иначе, страна наша не выполняет как государственный организм элементарных задач». Статья за статьёй, как крик боли за криком боли: «Слуги государства, как подкошенные колосья на ниве, падают один за другим, выполняя свою тяжёлую задачу; позади них остаются покинутыми большие семьи, но всё это горе повторяется уже слишком часто, чтобы остановить на себе прочное внимание общества… завтра раздадутся новые выстрелы, падут новые жертвы, и кровавый календарь занесёт на свои страницы новый “подвиг” людей-зверей, которым в минувшие дни революционного угара были придуманы самые замысловатые клички… — военный публицист сетует, что нет единого понимания, как бороться со злом, и продолжает: — Левые газеты сейчас же возвращаются к своему общему рецепту, который, по их мнению, должен удержать и разбойников от их кровавых дел. Этот рецепт сводится к общей перестройке всего существующего в России, словно и в самом деле в случае существования”всероссийской республики” господа грабители пощадят жизнь ребёнка, которого они с таким бессердечием душили во времена монархии».

Сколько пострадавших и погибших! В 1901 году смертельно ранен министр народного просвещения Боголепов; совершено покушение на обер-прокурора Священного Синода Победоносцева. В 1902 году смертельно ранен министр внутренних дел Сипягин; совершено покушение на харьковского губернатора Оболенского. В 1903 году убит уфимский губернатор Богданович. В 1904 году убит финляндский генерал-губернатор Бобриков; убит министр внутренних дел Плеве. В 1905 году убит в Пензе генерал-лейтенант Лисовский; покушение на бывшего московского обер-полицмейстера Трепова; убит генерал-губернатор Москвы, великий князь Сергей Александрович; ранен выборгский губернатор Мясоедов; убит московский генерал-губернатор граф Шувалов… жертвенному списку, который легко пишет и пополняет несчастными смрадный легион злобы, неистовой бесчеловечности, словно и не предвидится конца. Сколько искалеченных и погибших судеб в этих покушениях и расправах. Женщин, детей, стариков. А не за горами и варварски жестокий взрыв на столыпинской даче, который унесёт десятки жизней ни в чём не повинных.

Даже сильной и честной, содружной государственной власти (а она такой не являлась), даже при благоприятной внешней обстановке трудно было решать эти охранные задачи, ибо агрессивные «преторианцы» террора несли бациллы разложения и насилия и в фабрично-заводскую среду, и в крестьянскую избу, в общество, семью и университет. Даже в армию. «Сквозящая везде одна и та же цель — сделать армию неспособной к подавлению внутренних беспорядков путём привития основного тезиса антимилитаризма — что войска не должны стрелять по бунтовщикам, невольно наводят на мысль, что вся эта проповедь ведётся под руководством какой-то одной, общей для всех стран организации и составляет одну из глав намеченного ею к исполнению плана. В этом предположении нас утверждает и то обстоятельство, что, расшатывая всеми средствами “официальную” армию во имя якобы высоких идей: гуманности, прогресса и т.п., антимилитаристы в последнее время принялись за сформирование собственной армии. Таковыми являются все боевые организации наших революционеров… Это двуличие, эти характерные две мерки: одна для нас, другая для них (как тут не вспомнить двойные стандарты в сегодняшнем мире — давно опробованные двойные стандарты, гораздо ранее двадцатого века! — Авт.) — заставляют заподозрить, что невидимые вдохновители всей этой пропаганды и всех этих боевых организаций из рабочих и др., диктующие и тем и другим их поведение, — люди, для которых всегда и всюду существуют две меры: одна — для избранных, другая — для всех остальных, а социалисты и сбитые с толку рабочие — их покорное, бессознательное оружие, их пушечное мясо». Но будут ли выработаны международные пути противодействия этому грозному наступательному злу, и вообще возможны ли они? Снесарев в связи с этим напоминает о русском почине: «В 1902 году Россия обращалась через своих представителей к иностранным державам с предложением установить международное соглашение для борьбы с анархистской пропагандой, но предложение это далеко не везде встретило сочувствие и потому не имело никакого результата. Вероятно, большинство государств полагало, что дело это может близко касаться только нас, а себя считало в безопасности, или же, быть может, нашлись советчики, которые сумели успокоить кого следует. Во всяком случае, не мешает помнить, что ещё Дизраэли имел смелость утверждать в своём романе “Конингсби”, что все нити международной политики находятся в руках единоплеменников».

Что можно было противопоставить разрушительной пропаганде? Своё созидательное слово и для военных, и для гражданских. Снесарев идёт в редакторы журнала «Чтение для солдат», где публикует настоятельно необходимые статьи: «География России», «Внутренние враги России и их революционная проповедь», «Дисциплина в армии». Он также, по сути, формирует курс газеты «Голос правды». Справедливое, бесспорное утверждение современного исследователя снесаревской военной «вселенной» А.Е. Савинкина: «Именно со страниц “Голоса правды” Снесарев повёл бой в защиту Отечества, таких его святых и незыблемых понятий, как Бог, Родина, история… выдвинул и всесторонне обосновал русскую национальную идею, стратегию исторического (эволюционного) развития России, идею практического изучения Востока; упредительно разоблачил кровавую сущность предстоящего России социалистического эксперимента; указал на дальневосточные перспективы и “жёлтую опасность”; разработал концепцию здорового эгоизма в международных отношениях и принципы внешней политики России; сформулировал аксиомы государственной обороны и законы войны».

Предостережение — из пророческих: «Создалась крупная угроза русской государственности, угроза нашему прошлому, нашим национальным идеалам, светлому облику нашей Родины… У России нет будущего вне законов истории». А ведь сколько их было, «мастеров» обращаться с Историей, как с беззащитной женщиной: осветить в своем мертвенно-выморочном свете или увести в тень; подправить Историю, а то и вовсе заменить; обогнать Историю или убыстрить её бег; законсервировать; усечь и даже — покончить с нею. Убить!

Печататался Снесарев чаще под псевдонимами: Восточник, Туркестанец, Кубанец, Мусафир, С-ев… не литературной блажи ради, того требовал конспиративный кодекс разведчика.

3

В фокусе — всемирное и отечественное, большое и малое. Пишет даже о зарубежном вояже Горького. «Когда Максим Горький и его сообщники предприняли кампанию за границею, чтобы подорвать кредит нашей страны, этот дикий и циничный акт вызвал на страницах левой печати улыбки и одобрение; органам этого фланга не пришло в голову обеспокоиться за судьбу России…» («Голос правды», 1907). Горький, правда, увидел за океаном и нечто зловещее, лицемерное, обездушенное, о чём и рассказал в «Городе жёлтого дьявола», но его внутреннее «босячество» выжигало естественную любовь к родине, пусть она и была для него досадной из-за монархического устройства. Испытает он багрово-красные прельщения и реальности революционного — и буржуазного, и большевистского — «переустройства», буревестником которого был. Поздно спохватится. Но искренним перед собой едва ли до конца станет. «Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского народа…» Подобными заявлениями-булыжинами в его злой статье «О русском крестьянстве» и иных хоть мости чёрную площадь раздора. Но откуда он вынес такое наотмашь бьющее убеждение? Со дна жизни, тяготевший к этому «дну»? Сам жестокую революцию звавший? «Безумство храбрых» провоцирующе-безответственно воспевший?

Пути Снесарева и Горького пересекутся заочно на Русском Севере, на Соловках, на Беломорканале, у первых вёрст первой большевистской ударной стройки. И не увидит «великий пролетарский писатель», духовный вдохновитель массивного фолианта «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина», вкупе с востронацеленными очами и перьями Виктора Шкловского, Всеволода Иванова, Веры Инбер, Валентина Катаева, Михаила Зощенко, Льва Никулина, Корнелия Зелинского, Бруно Ясенского, Евгения Габриловича, Алексея Тихонова, Николая Погодина, Алексея Толстого, Константина Финна-Хальфина и иже с ними всего ужаса, заключённого в подвижный концлагерь народа. (Зато восторженными словами и сагами воздано главному тогда держателю карательно-воспитательного меча Ягоде, лагерным «вождям», а среди них: Семён Фирин, Матвей Берман, Нафталий Френкель, Лазарь Коган, Яков Раппопорт, Сергей Жук, да и главный охранник канала Бродский, да и «железный» Сольц, — в «Ахипелаге Гулаге» Солженицын даст им кратко-выразительные «характеристики».

А ещё прежде с тем же сомнительным сердечным соучастием облагодетельствует Алексей Максимович своим посещением Соловки. В «Воспоминаниях» академика Д.С. Лихачёва есть о сем сановитом литературном посещении несколько абзацев, весьма живых и весьма не украшающих образ «великого пролетарского гуманиста». Лихачёв полагает, и это не отвергнуть, что Горький по весне 1929 года на три дня приехал на Соловки, «чтобы переломить общественное мнение Запада… успокоить общественное мнение». Действительно-таки переломил. Прибыл он на пароходе, который кого только не переправлял с материка на острова и обратно — сначала под естественным именем соловецкого подвижника «Святой Савватий», а затем под насильственным переименованием «Глеб Бокий», во славу одного из весьма видных чекистов — руководителей лагерей. Прибыл не один, а со снохой — женой его сына Максима, по-чекистски одетой в кожанку. Лихачёв был в толпе наблюдающих и что-то смог увидеть воочию, о чём-то неувиденном рассказали другие — видевшие. Горький побывал в лазарете, но не стал подниматься на второй этаж под предлогом нелюбви к парадам, зато с удовольствием осмотрел в церкви устроенную тюрьму «Секирка», «припараденную» гораздо более лазарета. Долее всего пробыл в трудколонии, пройдя туда сквозь неестественный хвойный строй: «по обе стороны проходов воткнули для декорации срубленные в лесу ёлки»; поистине братья им — убитые в корнях, переносимые сады в трагическом «Чевенгуре». Горький пожелал говорить с мальчиком, чтоб тот всё рассказал как есть, и тот всё рассказал как есть, и писатель вышел на люди плачущий и слёз не отирающий. Правда, при отъезде слёз уже не было, он добродушно беседовал с начальством лагеря, пока под наспех наброшенным брезентом коченела партия полуголых припрятанных заключённых, не к часу пригнанная на погрузку близ пристани. Уехал Горький, и мальчика больше никто не видел, да и многих других… Великий сердцевед то ли не каждое сердце ведал, то ли очерствел собственным сердцем, но, право, не стоило ему, даже при возможно или якобы затянувшейся его наивности, затевать сие громкое путешествие.

Лихачёв вспоминает и о досоловецком злореволюционном времени, когда уже необратимо рушились Россия и Церковь, и пишет прекрасно: «Мы не пели патриотических песен, мы плакали и молились».

4

Снесарев ещё в Туркестанском военном округе, в Ташкенте, проявил себя как замечательный лектор. В Петербурге в этой сфере он стал одним из лучших. Его выступления — выступления энциклопедиста, в каждой лекции — масса разнообразной информации, глубина и математическая логика мысли, благородный стиль изложения, образность языка, искренность, живое сопереживание и в горе и в радости. Собиралось много народа, иногда аудитория оказывалась тесной, и тогда приходилось прочитывать повторно и уже в другой аудитории.

Лекция «Индия как главный фактор в среднеазиатском вопросе» была прочитана Снесаревым дважды в начале 1906 года. А в конце того же года вышла отдельной книгой.

Английская реакция — за версту узнаваема. Лорд Керзон: «Опять этот неистовый капитан!» Досадливо он не раз повторит своё восклицание, как заклинание, должное помочь, — Снесарев уже в чине полковника, а за тысячи вёрст от Ташкента и от Петербурга, на Гринвичском меридиане, всё ещё раздаётся в сердцах: «Опять этот неистовый капитан!» Изложенное военным мыслителем-аналитиком было пристрастно прокомментировано в западной прессе. «Times» от 7 февраля 1906 года, сосредоточась на опасном для Англии внимании России к персидским делам, посчитала необходимым сообщить, что полковник Снесарев в недавней лекции высказал мысль, что крах британского правительства в Индии поможет русским планам продвижения на юг. «Pall Mall Gazette» от того же дня, рассматривая «русский взгляд на Индию», разразилась достаточно едкой, да и гневной статьей, озаглавленной «Extraordinary Address of an Officer» — «Необыкновенное выступление одного офицера». А полковник Йэт, не по книжным страницам изучивший азиатские границы России и, будь его воля, не прочь отодвинуть их далеко на север, в том же году в статье «Baluchistan», опубликованной в журнале «Asiatic Quarterly Review», назвал Снесарева ни больше ни меньше как общественной опасностью — «public danger».

Вскоре профессор из Будапешта Арминий Вамбери, путешественник, учёный-тюрколог, англофильски и антирусски настроенный, в статье «Constitutional Tartar» («Конституционные татары») в лондонском журнале «The Nineteenth Century and after» выказал явное неприятие позиции Снесарева, — дескать, где это русский полковник обнаружил неудовольствие и даже вражду между индусами и их британскими друзьями-хозяевами: «Полковник Снесарев, этот последний образчик русской благодарности и вежливости, был настолько любезен, что уверяет публику в том, что Англия потеряет Индию отнюдь не благодаря превосходству русского оружия (которое столь блистательно было продемонстрировано на полях Маньчжурии), но благодаря недовольству и враждебности её собственных английских подданных, которые в ближайшем будущем свергнут шаткий строй британских радж». (Плоско саркастический профессорский опус мог обмануть желавших обмануться, мог даже и огорчить сторонников русского военного мыслителя своей жёлчной поверхностностью, но справедливости снесаревского взгляда отменить не мог.)

А ещё английская пресса писала о Снесареве как о выдающемся офицере либерального направления, который должен занять большой пост. Либерального? Да, они тоже разные. Есть либеральные консерваторы, есть либеральные радикалы-экстремисты. Есть отечественники, а есть бескорневые «вселенские граждане», все идеалы и «общечеловеческие ценности» усматривающие только в иностранном, игостранном. Есть исполненные любви к России, созидатели, и есть её ненавистники, разрушители.

«Англо-русское соглашение 1907 года» — эта лекция о конвенции, заключённой между Англией и Россией в августе 1907 года, также была прочитана Снесаревым не один раз. Сначала — в Обществе востоковедения 8 января 1908 года; вскоре была повторена в Обществе ревнителей военных знаний. Обращалось внимание на географическое положение Тибета, Персии и Афганистана — стран, на которые распространяется соглашение; они, даже не приглашённые, если не повлиять на ход, то хотя бы подписать соглашение, сравнивались с зёрнами меж двумя жерновами — Россией и Англией; было рассказано о том, какими способами Англия берёт Тибет и Афганистан под своё широкое и не знающее устали крыло и каковы её нынешние интересы в Персии. Основная часть айсберга англо-русских противоречий покоилась невидимо на глубине: в соглашении ни словом, ни звуком не названа Индия, хотя никто не обманывается, что именно в индийской теме весь и корень и узел вопроса. Лондонская печать, дружно благосклонная к конвенции, удовлетворена, по слову выступающего, «достижением каких-то неизвестных ещё нам, но тем не менее крайне важных имперских целей». Скорее всего, это возможности нейтрализации России на южном направлении. Для русских же положительное в принятом соглашении: худой мир лучше доброй ссоры. Но надолго?

Лекция нашла широкий отклик в отечественной печати. На неё самым благосклонным образом отозвалась пресса — тринадцать изданий! «Русский инвалид» в восьмом номере за 1908 год (официальная газета военного министерства, для нашего времени странное название, сразу же наводящее на скорбные, непобедные мысли; иной бы смысл — «Русский воин» или хотя бы «Ветеран», но заметим, что ранее инвалидами называли вообще всех участников войн) сообщил, что 8 января полковник Снесарев прочитал доклад об англо-русском соглашении 1907 года; изложив основное содержание, министерский вестник посчитал необходимым сказать, что в зале находился генерал-адъютант Линевич, присутствовали юнкера, что помещение не смогло вместить всех желающих и что лекцию необходимо повторить.

Английская газета «Morning Post» посвятила соглашению передовую статью в номере от 4 июля, а также статью «The Rivalry in the East», в которой подробно разбирает лекцию Снесарева и замечает, что «Colonel Snessereffis cool and critical and very Russian».

«Англо-русское соглашение 1907 года» вскоре появилось и в печати: тридцатистраничное снесаревское размышление с весьма основательным анализом того, что кроется за этим в действительности «неискренним», как назвал его Снесарев, соглашением и чего от него ожидать; соглашение — кратчайший путь к Антанте, Антанта для России — кратчайший путь к катастрофе.

При Александре Третьем внутренние злобно-разрушительные силы были усмирены, а страна достигла небывалого процветания во всех сферах отечественной жизни. Правда, именно при нём Россия пошла на сближение с Францией, отходя от Германии, что должно было неминуемо роковым образом сказаться на будущем России, как предполагал Снесарев и как и сталось в действительности: путь от Первой мировой войны до русской революции оказался короче ковровой дорожки, на которой в недобрый для России час сошлись русский царь и французский премьер под звуки добродушно императором дозволенной «Марсельезы». А Франция двигалась в фарватере английской политики, традиционно к России недоброжелательной. После Русско-японской войны Англия, правда, повела курс на сближение, якобы на сближение, с ослабленной, но по-прежнему для её всесветных притязаний опасной на индийском и персидском направлениях Россией.

Уже в этих двух лекциях проявлен истинно большой геополитик, военный мыслитель европейского уровня, ими Снесарев определял геополитический горизонт страны, её геополитические реальности и иллюзии. Глубокое убеждение военного мыслителя: России должно быть нейтральной державой. Он, как Менделеев, как Столыпин, видел Россию истинно великой, первошествующей и процветающей страной, а для этого требовалась хотя бы четверть века мирной жизни, без потрясений (в смутьянствующее крыло Думы Столыпин бросил всю страну окликнувшие слова: «Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!»).

И Снесарев писал: «Рисковать войной мы права не имеем… России нужен долгий и прочный мир для внутренней работы… Почему она неминуемо должна стать на сторону или Германии, или Англии? Почему Россия не может оставаться свободной, жить своей собственной жизнью, не втягиваясь в ту борьбу, которая касается других?..» Он прекрасно видел, что неискреннее, формально узаконенное соглашение с Англией предопределяет поворот государственных векторов и операционных стрел генштабовских карт против Германии, которая, не в пример Англии, не только не воевала против России весь девятнадцатый век, но и протягивала пусть и не совсем уверенную руку если не дружбы, то хотя бы понимающей взаимности. Чтобы обрести уровень «активно и прозорливо работающей страны», России не во вред было бы по-настоящему освоить опыт Англии, её народа и кабинета, за столетия выработавших ничем не нарушаемый путь защиты своего интереса (прежде всего интереса), прежде всего расчёта, редко когда утесняемого нравственными соображениями и угрызениями.

И через долгие годы, уже после Первой мировой войны, Снесарев вспоминал злосчастное англо-русское соглашение: «Кто в 1907 году, т.е. за семь лет до мировой войны, забавным политическим росчерком пера временно вычеркнул из памяти и обихода старые среднеазиатские распри с Россией, опять-таки готовясь к какому-то крупному шахматному ходу? Это была Англия, а не Германия».

От одной катастрофы — к другой. От восточной — к западной. Отголоски дальневосточной войны-трагедии так или иначе постоянно давали о себе знать, 1908 год не был здесь исключением. По-прежнему и в столицах, и в самых отдалённых уголках страны звучал исполненный скорби шатровский вальс. Вышел в свет тематический альбом военного художника Н.С. Самокиша — с жёстко впечатляющими рисунками: «На сопке после штурма», «Улица в Мукдене», «Бой у станции Шахэ», «Помни о войне»… В печати был помянут день гибели Р.И. Кондратенко, отважного и бесстрашного начальника сухопутной обороны Порт-Артура, четырьмя годами ранее убитого при осмотре форта — при попадании снаряда в офицерский блиндаж-каземат.

В апреле 1908 года страна прощалась с генерал-адъютантом Н.П. Линевичем, участником Русско-японской войны. Он был не последней начальнически-командной фигурой в объединённых силах европейцев при подавлении Ихэтуаньского (Боксёрского) восстания — восстания больших кулаков, входил с «союзниками» в Пекин; а в Русско-японскую войну командовал Маньчжурской армией. Смерть его почтили даже японцы: военный министр Японии прислал телеграмму с выражением соболезнования и большой венок от японской армии.

Снесарев хорошо знал Линевича, который бывал на заседаниях Общества востоковедения, а снесаревских лекций и вовсе не пропускал. Бывал он и в доме Снесаревых. Иногда они бродили по берегу Невы, а разговоры всё время были о войне и мире. Говорили о том, что раньше, намного раньше, нужно было России «задружить» с Китаем и Японией. А затея подавления Боксёрского восстания и неблагодарная и не имеет никакого будущего. Восстание, в сущности, из народных низов, оно против иностранного засилья, и как же набросились иностранные конкистадоры на Китай, сколько их в этой мгновенной сплотке — американцы, англичане, французы, немцы, австрийцы и венгры, итальянцы, японцы и, увы, русские! Командовал объединёнными европейскими войсками германский генерал-фельдмаршал фон Вальдерзее, однако, и он, Линевич, не в дальней стороне пребывал, когда, с позволения сказать, союзники втягивались в Пекин, выдавливая оттуда повстанцев.

И Линевич, и Снесарев понимали, что подобного Китай впредь уже не позволит, и так или иначе захваченные, арендованные и т.п. куски территорий рано или поздно вернутся под китайскую сень.

И что тогда Порт-Артур и порт Дальний? И что Маньчжурия и железная дорога по ней до Порт-Артура? (Через сорок лет Советский Союз, наследовавший территории Российской империи, возьмёт реванш за дальневосточное поражение, разгромит Кван-тунскую армию, но Порт-Артур, как и некогда спешно построенная русскими Китайско-восточная железная дорога, останутся всего лишь ностальгическим воспоминанием, а отвоёванный Сахалин и Курильские острова станут поистине яблоком раздора меж русскими и японцами.)

На далёком от европейских равнин Дальнем Востоке русские давно ли терпели поражение за поражением, на огромных азиатских пространствах роняя славу отважных и непобедимых; частные успехи, вроде прорыва полковника Корнилова, будущего Верховного главнокомандующего русскими войсками, сумевшего вывести вверенные ему части из-под разгрома, ничего не могли изменить. Поражение-то было полное…

Русско-японская война и русская смута 1905 года — как две пробоины в днище русского корабля. Россия потеряла обаяние и могучего противостоятеля Англии, и державы, способной быть дружественной Востоку, азиатскому миру. В Индии, Персии, Турции, как красные цветки в весенней пустыне, загорались языки национального, революционного пламени, и Снесарев призывает обратить свой взор на Восток — события в бедных горах и пустынях отзовутся на берегах Темзы. Да и Невы, следует добавить. Из-за раздела Бенгалии и из-за других малоудачных реформ Керзона поднялась Индия. Её коренные жители, по своей издревле миролюбивой традиции, по созерцательному восприятию мира считавшиеся непротивленчески-послушными, вышли на улицы, обращая в бегство полицейские карательные патрули.

5

Внимание к Востоку — главное в деятельности Снесарева в бытность в Северной столице. Восток у него и непосредственно его прямая работа — третье квартирмейстерство Главного управления Генерального штаба; Восток выходит на ближний план и при чтении лекций в военных училищах; и просветительское его подвижничество в таких почтенных обществах, как Императорское Русское Географическое общество, Императорское общество востоковедения, Российское общество ревнителей военных знаний, дышит восточными мотивами.

Председателем Географического общества был маститый П.П. Семенов-Тян-Шанский, первый исследователь Тянь-Шаня, член Госсовета, почётный член многих всемирно знаменитых академий, также уроженец Чернозёмного края; его 80-летие торжественно отмечалось в начале января 1907 года. Снесарев не однажды встречался с председателем, он видел, что такими людьми держится Россия. Увы, у Географического общества даже на пике его славы не было собственного помещения, и заседали то в кадетском корпусе, то в Офицерском собрании, то в зале Академии наук: высказать разумные, дельные мысли — всегда место найдётся. Дела Географического общества были истинно национального масштаба: всестороннее исследование ещё не разгаданной Азии, научные экспедиции Н.М. Пржевальского, НА. Северцова, М.В. Певцова, А.П. Федченко, Г.Н. Потанина, Г.Е. Грум-Гржимайло…

В сентябре 1907 года П.К. Козлов, ученик Пржевальского, отправился в большую экспедицию в Центральную Азию. Андрей Евгеньевич хорошо его знал и провожал его. От путешественника периодически поступали вести. Письма зачитывались на заседании Географического общества. Был найден, весь в развалинах, главный город тангутов Хара-Хото, погибший многие века назад; сохранилась редкостная библиотека, проливающая свет на историю некогда сильного народа. И когда в январе 1910 года Козлов на общем собрании Географического общества под председательством Семенова-Тян-Шанского в стенах Первого кадетского корпуса рассказывал о своей экспедиции в былые тангутские земли Центральной Азии, в зале народу собралось, действительно, яблоку негде упасть; среди присутствующих — министр иностранных дел, шведский и норвежский посланники, великие князья. Разумеется, был и Снесарев, дружески связанный с Козловым научными медиевистическими, восточноведческими интересами. На выставке предметов, вывезенных из Хара-Хото, радовали их сохранность и краски, вовсе не повреждённые временем.

6

26 ноября 1907 года отмечается 75-летний юбилей Императорской Николаевской военной академии Генерального штаба, основанной генералом Жомини в 1832 году. Правда, для Снесарева военный гений-теоретик — не француз Жомини, а немец Клаузевиц, о чём он во всеуслышание и заявляет. Тем не менее он среди почётных приглашённых, равно как и перебравшийся в Петербург его тесть генерал-майор Зайцев. Памирский ветеран тридцать лет прослужил в Туркестане, из них двенадцать последних лет — воинским начальником Ошского уезда. И, наверное, пора сказать хотя бы коротко о его долгой и достойной жизни.

Василий Николаевич Зайцев родился в Перми в 1851 году. Учился в Пермской военной прогимназии, по окончании в 1867 году был назначен на службу сначала в Пятигорский полк, а затем в Туркестанский линейный батальон. В 1870 году был командирован в Оренбургское юнкерское училище, по завершении курса в звании портупей-юнкера возвратился в Туркестан. Началась его боевая походная страда: Хивинский, Кокандский, Андижанский, Алайский походы. В Кокандском и Алайском походах он был адъютантом М.Д. Скобелева, Белого генерала, Ак-Паши, и у него до поздней старости хранилась фотография генерала с надписью «Дорогому Васюку от Михаила Скобелева».

Какое бы дело ни поручалось Зайцеву — боевое, административное или представительское, он всегда выполнял его наилучшим образом, отличаясь распорядительностью и административным талантом. Уже тогда он начал вести наблюдения географического и этнографического характера, собирал материалы по истории своего полка. В 1880 году вышло в свет «Руководство для адъютантов» — книга, выдержавшая 16 изданий, не устаревая: чуть не полвека спустя, в 1925 году, главная армейская газета «Красная звезда» настоятельно рекомендовала переиздать её вновь. Зайцев также автор большой статьи «Памирская страна — центр Туркестана», опубликованной в 1903 году в «Ежегоднике Ферганской области», а перед тем внимательно, с карандашом в руках, прочитанной Снесаревым.

С 1886 года Василию Николаевичу поручено «благоустройство города Ош». На два года эта деятельность прерывается: его назначают начальником Памирского отряда, он кладёт начало благоустройству Памирского поста. Затем он возвращается в Ош к своим прямым обязанностям уездного начальника. Помимо оных участвует в организации народных чтений на русском и туземных языках, в Первой всеобщей переписи населения в 1897 году, в деятельности Общества Красного Креста. Беззаветно помогает пострадавшим от Андижанского землетрясения.

Административная и научная деятельность успешно совмещались. Туркестан в ту пору был для России краем новым, малознаемым, он требовал серьёзных исследований и описаний. В кружке любителей естествознания молодые офицеры под руководством Зайцева проводили наблюдения географической, геологической, природоисследовательской направленности. Начальник Ошского уезда, глубоко внимательный к историческим судьбам здешних племён и народов, более всего занимался этнографией. И в этом интересы тестя и зятя неизменно совпадали.

Когда после двадцатилетнего благослужительства в Оше в марте 1906 года Зайцев готовился к переезду в Петербург, памирские горцы вознесли общую молитву о ниспослании Василию Николаевичу и Ольге Александровне доброго пути. «Человек, отлично знающий все местные нужды и условия и проведший лучшие годы своей жизни в изучении нужд вверенного Вашему попечению народа», — писали в адресе выборные по поручению киргизского населения Ошского уезда. Василий Николаевич говорил, что высокие нравственные качества народа давали ему возможность управлять уездом добрым словом, без системы наказаний. Он настойчиво рекомендовал изучать русский язык и давать более обширное образование детям, чтобы увидеть кого-либо из туземных юношей мировым судьей, врачом, офицером. Даже в 1926 году, через двадцать лет после выезда из Оша, от Джамшида Карабекова, внука алайской царицы Курбанджан, собирателя поэтических преданий своего народа, одного из тех, кто сохранил для мировой культуры киргизский эпос «Манас», он получил приглашение приехать и обещание встретить торжественно как наижеланного гостя. (Приглашение, по сути, от имени киргизского народа ему вручил Н.М. Козо-Полянский, инженер-ирригатор, работавший в Оше, — брат Б.М. Козо-Полянского, известного учёного-ботаника, создателя Ботанического сада Воронежского университета.)

7

Знакомых в Петербурге стало столько, что если бы только раз в год навещать или принимать в гости каждого из них, года, пожалуй, и не хватило бы.

Среди близких в Обществе востоковедения — Ритгих, учёный секретарь Среднеазиатского отдела, Аристов, Сементовский, Карта-шевский, Андогский, Позднеев, Масловский, Кареев, специалист по Афганистану, трагически ушедший из жизни в 1908 году; о нём Снесарев опубликовал некролог в «Голосе правды» и в сборнике Среднеазиатского отдела.

Хорошие знакомые по Главному штабу — Александр Михайлович Волконский, внук Волконского-декабриста; Василий Фёдорович Новицкий (его брат Фёдор — «автор» штурма Перекопа, а брат Евгений — на других берегах: командир Семёновского гвардейского полка, участник Белого движения, эмигрировал в Югославию); Владимир Степанович Скобельцын (отец знаменитого советского академика, учёного-физика, открывшего электронно-ядерные ливни), из рода в род военных, любил повторять анекдот о своём предке генерал-аншефе Скобельцыне из восемнадцатого века: был тот в своё время отставлен от должности и в приказе стояло: «…поелику он на фрунт грусть наводит». На фронте они не раз встретятся, а в Гражданскую Скобельцын, пройдя северными дорогами белых, уйдёт в эмиграцию; Леонид Митрофанович Болховитинов, знаемый Снесаревым по совместно проведённым годам в Академии Генштаба, — тоже будущий белоэмигрант; в Гражданской войне он послужит сначала у красных, когда попадёт в плен к белым, будет разжалован до рядового, но через год вернёт себе генеральский чин. Ещё Николай Николаевич Сивере, ещё Владимир Евстафьевич Скалой, чей предок погиб при обороне Смоленска, и Наполеон велел похоронить его со всеми подобающими воинскими почестями.

Другом Андрея Евгеньевича по работе и по духу был Фёдор Фёдорович Кудрявцев, правнук Н.Н. Раевского, героя Отечественной войны 1812 года. Сын его, тоже Фёдор Фёдорович, при моей встрече С ним вспоминал далёкие дни, когда Снесарев бывал их гостем, а он, мальчик, сидел, зачарованно, завидчиво слушал статных военных и считал, что нет иного пути для мужчины, как стать военным. Разговор то серьёзный, то шутливый, порой переходил на французский, немецкий языки, даже на восточные. Поражала масштабность знаний и интересов. Однажды они весь вечер занимались Америкой, для начала не «пустив» туда ни Колумба, ни англичан, а затем «разрешив» им перебраться через океан, но снабдив индейцев конями, им принадлежавшими по праву истории, и выверенно расставленными на побережье пушечными батареями, которые на века отбили охоту у европейцев искать золотых и пряных земель. И совсем по-иному пошло движение мира…

Близкими были О.А. Федченко и её сын Б.А. Федченко, главный ботаник столичного Ботанического сада, — он, как и Свен Гедин, когда-то в Туркестане ухаживал за будущей женой Снесарева. Ольга Александровна — крёстная Кирилла, второго сына Снесарева. Маленькой дочери Андрея Евгеньевича она запомнилась в день Пасхи на втором году Первой мировой войны — почтенной матроной, сидящей у горящего камина, и на столе — горящая свеча: Ольга Александровна никогда не работала при электричестве, только при свечах, почти не читала газет и не слушала радио (прямо-таки как в романе Набокова — «княгиня порицала радио как еврейскую затею»). Да, она была величавая женщина, Ольга Александровна, в замужестве Федченко, не пожелавшая стать в замужестве Толстой… Лев Толстой, прежде чем посвататься к Софье Берс, сватался к ней, но получил отказ. Когда писателю исполнилось 80 лет, много славословий было сказано в его адрес, и попадавшиеся ей на глаза она воспринимала спокойно, не читая; правда, вскользь пробежала глазами журналистские выпады против Священного Синода, вынужденного отметить отпадение Толстого от Церкви; и не понять было её иронической гримасы: то ли реакция на неуместно-стариковское «церквоборчество» писателя, то ли на плоские и злые перья «прогрессивных» журналистов.

Всегда желанный гость в доме Снесаревых — всеевропейской известности борец, чемпион мира Иван Максимович Поддубный. Никогда он не отказывался от спортивных поединков с самыми прославленными борцами. Никому из них (Зифриди, Петерсен, Понс, Боккеруа, Гаккеншмидт) не удавалось удержать звание чемпиона мира больше одного года. А Поддубный был им шестикратно и по справедливости заслужил звание «чемпиона чемпионов».

Могучий богатырь, потомок племени запорожского, был в жизни добродушен, едва заметная улыбка часто гостевала на его лице. Мог пошутить, как в известном ответе газетчикам, которые откуда-то узнали или выдали желаемое за действительное, что в Петербурге в лето 1908 года состоится коррида, и что из Испании уже движутся быки и тореадоры, и что главным тореадором русская публика желает видеть Поддубного; на что Иван Максимович, какой-то миг подержав ироническую улыбку в запорожских усах, ответствовал, что, во-первых, перчатки-вызова от быков не получал, а во-вторых, он с быками не борется и не воюет, поскольку их собратья-волы, судьбе покорные, не один уже век влекут арбы и возы, помогая крестьянину, быть которым и он имеет честь.

Поддубного, любившего аппетитно поесть, приглашали обычно к обеду. Горничная Таня Проскурякова, румянощёкая, весёлая девушка из поморской глубинки, счастливо нашедшая дом Снесаревых и счастливо вошедшая в него, приносила из кабинета и ставила рядом два дубовых кресла с резными верхами, изображавшими двух вздыбленных львов, передними лапами поддерживающих щит. Посадив хозяйку и горничную на увесистые кресла, Иван Максимович, играючи, поднимал и словно бы взвешивал: кто больше тянет. Снесарев, в чьих жилах разреженно струилась струйка крови запорожской, посмеивался, мол, их предки на днепровской Хортице гружёные возы приподымали, а потомки разошлись: один, пожалуй, и многотонный вагон с места сдвинет, а другой — тяжелее полковничьей шапки ничего-то и не подымет.

Как во всяком времени, утрачивающем ровное, спокойное течение, отовсюду проекты, действа и новации били тогда через край. Была, например, организована и женская борьба. Любопытствующих собралось — не пробиться в зал, но после первого же раунда он стал полупуст: зрелище оказалось малоприятным, слабый пол совсем не украшающим. Впрочем, то были цветики, пройдёт век, и женская половина эмансипируется до такой степени, что не диво будет увидеть ладушек, брунгильд, миссис, как их там ни назови, боксирующих, снайперски стреляющих, убивающих — всё умеющих, разве только не умеющих воспитывать детей и даже рожать их не желающих.

В феврале 1908 года в Петербурге проходит международный шахматный турнир. Его участники — мастера мирового класса, среди них и чемпион мира Ласкер, и будущий чемпион мира Алёхин. Снесарев, вспомним его студенческое почти болезненное увлечение шахматами, сколько мог, присутствовал в турнирном зале, более всего приглядываясь к игре Алёхина, корни рода которого, к слову молвить, также начинали свой рост в Воронежской губернии. Алёхин ещё только восходил в своей известности, а другой земляк, уроженец села Хреновое Воронежской губернии, Панин-Коломенкин в тот год уже прославит свою малую родину: станет первым русским чемпионом Олимпийских игр. Игры проходили в Лондоне в летние июльские дни, но воронежцу успех сопутствовал в зимнем виде: он выиграл первенство по катанию на коньках.

Весь 1908 год и первую половину 1909 года Снесарев, помимо основной службы в Главном штабе, был занят подготовкой «Военной географии России» — для юнкеров Николаевского кавалерийского, Павловского и Петербургского военных училищ (с 1910 года он — преподаватель также и Николаевской академии Генерального штаба;). Изданная в 1909 году книга-учебник разошлась менее чем за месяц. Через год она вышла вторым изданием. Даже в этой малой по объёму книжице виден замечательный педагог, знатель и просветитель, для которого «военное отечествоведение» является насущностью подступающих испытательных дней. Учащиеся в ней могли получить краткое представление об империи, поистине великой просторами, историей, но и — читалось между строк — чреватой возможными потрясениями. Была родственная перекличка этого небольшого учебника с фундаментальной «Исторической географией России». Академик Любавский, в предреволюционные годы ректор Московского университета, в тридцатом арестованный по так называемому Академическому делу, едва ли не мог не знать о снесаревском учебнике, когда завершал «Историческую географию России». Впрочем, некая перекличка могла исходить из солидарной мысли — однонаправленных раздумий, осмыслений прошлого, надежд на будущее.

8

В конце 1908 года Снесарев был произведён в полковники. Мало ли их, полковников, в России и даже в Петербурге? Только много ли среди них истинных патриотов, истинных военных мыслителей? Снесареву дано было обострённо чувствовать именно те болевые точки русского бытия, о которых надо было не говорить, а бить в колокол! И слово его — слово оповещающее, предупреждающее, объясняющее, призывающее… Что важно ныне и ещё важнее будет завтра? Об этом находим в снесаревских статьях в «Голосе правды»: «…такова уж судьба нашей многомиллионной Родины, занявшей одну шестую всей земной суши, что односторонность увлечений для неё в высшей степени опасна и, смотря одним глазом на Запад или пылая одной половиной своего сердца в европейском направлении, Россия обязана другую половину своего внимания неукоснительно посвящать Востоку…»

«Русский Восток на большой линии соприкосновения входит в связь с народами жёлтого мира, а главное, пожалуй, он сосед с Китаем. Как известно, мысль о кончине мира в обиходных сказаниях и верованиях русского народа иногда связывалась с каким-то конечным подъёмом Китая, который должен был покорить весь мир. В Средней Азии я также встречал это поверие… Есть ли возможность, хотя бы и далёкая, будущего надвижения на Европу жёлтых полчищ и оседания жёлтого мира на кладбище европейской культуры (здесь вспомнишь не только предсказания философа Владимира Соловьёва, но и пророчества старца Серафима Вырицкого о “жёлтой опасности” и поглощении России Китаем. — Авт.). При трагическом развитии событий Русский Восток есть первый буфер, смягчающий удар жёлтой волны о берега Белого моря; он является первой дверью, в которую будет стучать жёлтый властелин, прежде чем вступить тяжёлой ногой на поле европейской культуры. Это обстоятельство придаёт Русскому Востоку провиденциальное значение и делает из него тему не только лишь русского, но и общемирового значения…»

«Известна смена мировых резервуаров: сначала человеческая культура ютилась у Средиземного моря, затем оно было изжито и покинуто для Атлантического океана, в настоящее время борьба у этого океана тухнет и переносится к водам Тихого океана… Там народы зажгут факел их последнего состязания, там кто-то выйдет последним мировым победителем…»

Как проницательно Снесарев увидел перемещение мировых сил, сегодня особенно явственное, — быть может, участь мира и решат Индия, Китай, Япония. Да и другие страны Азии. Персия, Турция, Афганистан — куда бы он ни обращал свой умственный взор, он словно бы видел не только прошлый и текущий день, но и сегодняшний день этих стран да и всего восточного мира.

Он же и пропел поистине гимн Востоку: «Старая поговорка “ех oriente lux” особенно верна в том смысле, что Запад есть лишь надстройка над фундаментом, который заложен Востоком. Цифра, музыкальная гамма, письмо, учёт времени, религия, право собственности… весь сонм нашей духовной жизни взят с Востока — мы его верные и раболепные дети. Почему опознать Восток без связи с Западом трудно и неразумно. Затем к Востоку нужно подходить строго научно, без европейского чванства, без высокомерия и предрассудков. Нужно отдать должное самобытности и своеобразности Востока и не прилагать к ним осудительного штемпеля, раз они не совпадают с европейскими шаблонами. Ещё вопрос, кто разгадал загадку о человеческом счастье — Запад или Восток, кто больше испил до дна чашу человеческих испытаний и горя».

В августе 1908 года в Копенгагене проходит Пятнадцатый международный конгресс ориенталистов. Снесарев на нём выступает с двумя докладами: «Религии и обычаи горцев Западного Памира» и «Пробуждение национализма в Азии». Читает их на немецком языке, может, таким косвенным образом подчёркивая как опасность для России быть пристёгнутой к английской колеснице Антанты, так и желательность если не союза, то хотя бы искренних благососедских отношений с Германией; правда, немецкий кайзер был не из больших, далеко видящих политиков, сумасброден не менее, чем умен, не чужд был милитаристско-расистских, в духе Сесиля Родса, устремлений; поначалу рассуждавший об азиатской опасности, он к концу своего императорства сумел навлечь на Германию неприязнь, ненависть и пушки большинства европейских стран.

Грустный штрих: полтысячи участников конгресса, а русских — горстка учёных. И это когда страна территориально на четыре пятых азиатская; глава делегации Бодуэн де Куртенэ прочитал три доклада: «Гипотеза проф. Марра о родственности семитских и яфетических языков», «К вопросу о взаимосвязи фонетического и графического с морфологическим и семасиологическим представлением», «К вопросу о транскрипции»; ещё профессор Познанский из Варшавы, профессор Томсон из Одессы, учёные Фасмер, Руднев из Петербургского университета.

В снесаревских выступлениях — животрепещущая тематика: пробуждение национального сознания Востока; вторжение подобных тем на традиционные поля классического востоковедения было внове, и Бодуэн де Куртенэ, очевидный «классик», не без удовольствия принял участие в обсуждении докладов Снесарева, и мнение его было в пользу нужности на классических форумах и такой современностью пропитанной тематики. Шведские и датские газеты также не обошли вниманием доклады военного и учёного, найдя, что в них впервые всерьёз рассматривается проблема индусско-мусульманского единства.

Копенгаген, не избалованный мировыми форумами, был рад выказать гостям всю меру гостеприимства. Уже в первый день конгресса состоялся приём в ратуше города. Через день, в воскресенье, поездка в Эльсинор — «замок Гамлета» (Снесарев называл Шекспира, создателя «Гамлета», «Короля Лира», «Макбета», не иначе как «великий англичанин»). Далее — посещение Национального музея; встреча в Королевском яхт-клубе; празднество и иллюминация в саду Тиволи в честь участников конгресса; банкет.

По вечерам Снесарев выходил к морю, на край бухты. Море с его проливами и заливами было единое — Балтийское, на другом конце его располагался Петербург, и Андрей Евгеньевич мысленно видел проспект и дом близ Невы, и родных (чем занятых в этот миг?). Он стоял поблизости от того места, где через пять лет на морском валуне легко, грациозно, словно на миг, присядет «Русалочка» скульптора Эриксена, увековечивая известную датскую танцовщицу, но прежде всего Русалочку из сказки Андерсена, которую и увековечить более, чем это сделал сказочник, уже не удастся, поскольку и взрослые, и дети во всех странах читают сказку, — может быть, и в этот миг, пока он вдыхает запахи моря, читают, может, даже в его петербургском доме читают…

Восточный вопрос — из главных, и в этом Снесарев, евразиец, обращенный глазами, разумом и сердцем к Востоку не менее, нежели к Западу. И коль «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут», то европейски-азиатская Россия есть органический переток, географический, духовный, межконфессиональный, межцивилизационный мост между ними. (Деятельность его в Обществе востоковедения обстоятельно исследована его дочерью Евгенией Андреевной Снесаревой.)

Созданное в Петербурге в 1901 году, это общество ставило целью «содействовать сближению России с восточными окраинами и служить проводником русской культуры и производительности среди восточных народностей».

У Общества востоковедения была библиотека с отделами по географии, этнографии, истории, экономике. Книги частью покупались, чаще жертвовались. Был и небольшой музей, составленный из пожертвованных коллекций. Общество организовывало экспедиции, отправляло своих членов в научные командировки, на съезды и конгрессы, содержало в Тегеране больницу с 10 постельными койками. В 1912 году создаётся печатный орган Общества востоковедения «Мир ислама» под редакцией В.В. Бартольда. Почти одновременно под руководством Н.Я. Марра организуются курсы грузинского, армянского и татарского языков.

Выдающийся археолог, этнограф, лингвист, действительный член Российской академии наук (1909) Н.Я. Марр (1864–1934), позже, в тридцатые годы, обретёт статус непререкаемого законодателя в советском языкознании. Занимаясь сравнительно-историческими исследованиями, он выдвинет причудливую научную теорию, сведя сложность мировых языков к четырём простейшим элементам: сал, бер, ион, рош.

Создателя «нового учения о языке» похоронят в Ленинграде на скороспело устроенной новыми властителями «коммунистической площадке» Александро-Невской лавры с почестями, которые подобали разве что политическому деятелю высшего ранга.

Удивительный парадокс времени. Сталин — «корифей всех наук» — в пятидесятом году последовательно марксистское учение Марра подвергнет сокрушительному разгрому в растиражированной работе «Марксизм и вопросы языкознания». Правда, разумное здесь перечёркивалось исторически несостоятельным утверждением о происхождении русского литературного языка на основе курско-орловских наречий…

29 февраля 1908 года в Обществе востоковедения Снесарев излагает свои соображения на тему «Железнодорожный путь Москва — Калькутта».

9 мая 1908 года на общем собрании Общества востоковедения Снесарев сделал сообщение «Индо-Афганские события последнего времени». Сказав о практическом изучении Востока, то есть того, что полезно политику, торговцу, путешественнику, он обозрел события последнего времени в Индии и Афганистане как следствие экономической политики, которую Англия проводит в своей колонии полтораста лет; подчеркнул, что в Индии наблюдаются две борьбы: одна с Англией, другая — с древними предрассудками, кастами и враждой между индусами и мусульманами, и что он видит в этом предвестие будущей независимости. На северо-западной границе, сообщил он далее, несмотря на две войны, англичанам не удалось добиться решительного успеха, они только вызвали враждебность ко всему английскому. Колонией Афганистан не стал. Числом штыков в карательных экспедициях сломить афганцев никогда не удавалось.

2 мая 1910 года общему годовому собранию Общества востоковедения Снесарев зачитывает большой доклад «Практическое изучение Востока». Именно практические знания, сказал он, лежат в основе деятельности общества. В допетровские века знания эти были естественны и глубоки. Смелые, жаждущие увидеть и познать мир предприимчивые купцы, как Афанасий Никитин, были часто и послами, и исследователями. А торговые фактории являлись своеобразными реальными консульствами. Два прошлых века, по сути, ничего не прибавили к знанию, так как Россия была слишком занята европейскими делами. Во второй половине XIX века с началом русского продвижения в Азию, по существу, и началось именно практическое изучение Востока. Для России, большая часть которой лежит в Азии, особенно необходим подход практический. Снесарев закончил свою речь призывом почаще обращать взгляд на Восток: там восходит солнце, ех oriente lux.

Отчёты о снесаревских чтениях появлялись в «Санкт-Петербургских ведомостях», «Русском инвалиде», «Слове», «России», «Туркестанских ведомостях», «Голосе правды», «Кавказе»…

В начале 1910 года Курсы востоковедения по трудам и хлопотам председателя Среднеазиатского отдела были преобразованы в Практическую восточную академию, куда принимались люди с законченным высшим образованием. По специальному ходатайству командования предоставлялись места офицерам. Прослушав двухгодичный курс и сдав соответствующий экзамен, слушатель получал звание переводчика. После полного трёхлетнего обучения и сдачи экзамена он получал звание восточника.

Снесарев, к этому времени уже полковник Генерального штаба, преподаватель Императорской Николаевской академии Генштаба, стал также и членом совета Практической восточной академии.

Был он деятелен, среди первых, и в Обществе ревнителей военных знаний. Заседания чаще всего проходили в помещении Офицерского собрания на Литейном проспекте, доклады произносились самые разнообразные: о новой пушке, о шведской войне, о психике бойцов во время сражений, об Амурской железной дороге, об англо-русском соглашении… В 1908 году при этом обществе был создан отдел военной педагогики: предполагалось «изучение той тёмной, неисследованной области, которую называют психологией боя», заявлялась необходимость знакомства с психологией бойца.

В «Русском инвалиде» в те поры активно сотрудничает молодой офицер, капитан Генштаба Александр Андреевич Свечин. Встречались ли Снесарев и Свечин в те годы? Их имена — в числе сотрудников «Военной энциклопедии» (издательство Сытина) в 1910–1913 годах. Много позднее они стали друзьями-спорщиками, вместе организовали Историческую комиссию по изучению опыта Первой мировой войны, вместе разрабатывали теорию новой военной доктрины, часто встречались домами.

Печатается в «Русском инвалиде» и Василий Федорович Новицкий. Он побывал в Индии годом раньше Снесарева. В соавторстве они подготовили и выпустили в свет «Военно-географический очерк Британского Белуджистана».

9

В марте 1909 года славянский мир празднует 100-летие Гоголя. Не только строка, но и судьба Гоголя до конца дней будут волновать Снесарева. Эта безмерно великая, всемирная, писателем увиденная даль и крохотный замкнутый дворик московского особняка, в камине которого корчатся в судорогах пламени мертвые души второго тома «Мертвых душ»; эта Русь-тройка, птица-тройка… при всей своей проницательности Снесарев и помыслить не мог, что через сто лет переведённый на украинский язык гоголевский «Тарас Бульба» растеряет до единого все слова «русский», а в выхолощенно-русской через сто лет Москве, обогатящейся музеями всякого рода, в Москве, где Гоголь завершил свои земные дни, музей-библиотеку его имени не без спешки едва успеют открыть к 200-летию писателя. Гоголя почти так же, как Пушкина, Лермонтова и Достоевского, военный мыслитель-поэт любил перечитывать, имел он и обыкновение, когда выпадал свободный час, побродить по гоголевским местам Петербурга, может, чуть менее и реже, чем по местам Достоевского.

Но в тот год Снесарев в Петербурге долго отсутствовал: с апреля по август 1909 года он — командир первого батальона третьего Финляндского (Гельсингфорского) стрелкового полка. По окончании воинской практики-подготовки — лестная характеристика, высокий тон которой будет потом повторяться бессчётное число раз; неизменно указывают характеристики на такие качества, как безукоризненное отношение к делу и глубокое знание его, умение быстро ориентироваться, находить верное решение, а по части человеческой — внимание к солдату, доброта при требовательности, ровное и благожелательное отношение к подчинённым.

В приказе от 3 сентября 1909 года за подписью командира полка Ильинского читаем: «За 4-месячное прикомандирование к полку полк. Снесарева мне пришлось быть свидетелем того безукоризненного отношения к делу, которое может служить образцом… Особенно ярко деятельность его выразилась на минувших подвижных сборах, где, исполняя должность начальника отряда, он своей распорядительностью, умением быстро и верно определить обстановку и разгадать намерения противника дал много ценных указаний, как следует вести манёвры. Всегда спокойный, ровный в обращении, горячо отзывчивый к нуждам подчинённых полк. Снесарев снискал глубокое уважение и любовь полка, а главное, вселил в подчинённых то доверие к себе, которое так важно в военном деле. Прожив с нами 4 месяца, полк. Снесарев за это короткое время сжился с полковой семьей, чутко принимая к сердцу все наши полковые интересы. Расставаясь теперь с глубокоуважаемым Андреем Евгеньевичем, прошу принять мою сердечную признательность за его в высшей степени плодотворную деятельность на пользу родного полка. Я уверен, что память о пребывании в полку полк. Снесарева надолго останется в нашей семье, встретившей в нём гуманного начальника, опытного руководителя и сердечного товарища и человека».

27 июня 1909 года широко, даже пышно празднуется 200-летие Полтавской битвы. В торжествах участвует император Николай Второй — последний русский император. Согласно циркуляру Министерства народного просвещения круглая дата отмечается во всех учебных заведениях. Гимназисты читают строки пушкинской «Полтавы», газеты посвящают свои передовицы двухсотлетней давности виктории.

Не только пространственная, но и душевная широта России может объяснить появление в дни полтавских торжеств памятника с надписью: «Вечная память храбрым шведским воинам, павшим в бою под Полтавой 27 июня 1709 года». Этот красно-серый гранит, увенчанный крестом, словно свидетельствовал, что русские, тяготеющие к исторической справедливости, зла не держат.

Между тем в западных странах обретались в немалом числе недобрые языки, сожалевшие о несостоявшейся общеевропейской коалиции и «упущенной» победе. Естественно, в эти дни немало было истрачено чернил в желании подретушировать образы Петра и Мазепы.

В сознании русского общества Пётр Первый двоякий: часто — великий созидатель, не менее часто — великий крушитель. Но как бы то ни было — великий. А Мазепа — тут, казалось бы, и разномыслия нет: предательство на всех языках звучит как предательство. Скажем, для историка Костомарова, по-сыновьи прочитывающего, осмысливающего, воссоздающего историю Украины, Мазепа — изменник. «Барщенник» и. предатель прежде всего малороссийского, украинского народа, а затем уже и русского самодержца.

(Через сто лет на территории былой единой империи — два разных праздника, с разными флагами, разными лозунгами, чествованиями разных героев: в политике «оранжевого» украинского руководства Мазепа — геройская личность, и его на Полтавском поле в изваянии увековечивают, словно бы он спаситель Украины, или, по крайней мере, Запорожской Сечи, или хотя бы несчастного раненого шведского короля.)

В июле 1909 года в Ревеле происходит свидание Николая II с Вильгельмом И. До этого, в июле 1905 года, состоялась встреча царя и кайзера на острове Бьерке. Обе континентальные державы инстинктивно тянутся друг к другу, понимая, что вместе их не победить, что их больше связывает, нежели разъединяет, — связывает не только династическая породнённость. В октябре 1910 года — встреча императоров в Потсдаме. Всё ещё возможен иной вариант будущего или уже невозможен? Тень, призрак, ураган войны неотвратимо надвигаются на европейский континент.

В ту же пору Снесарев, неоднократно устно и письменно заявляя тезис добрых отношений России с Германией, пророчески понимает, что разумнее всего нам подходит «политика частных соглашений (иногда, конечно, сближений) со всеми сильными странами, без вступления в союз с какою-либо из них». Ибо разве не исторический жребий России при всех раскладах и хитросплетениях мировой политики пребывать виноватой во всём: в любой из войн, в любом перемирии?

Снесарев словно бы разглядывает мир на переломе тысячелетий, предвидит конфликты рубежа двадцатого — двадцать первого веков, когда в «Голосе правды» (1909) в статье «Международный иезуитизм» пишет: «Страшно за нашу Родину, которая при всегдашней её доверчивости и при том слабом дипломатическом мече, каким она ныне препоясана, может в конце концов остаться совершенно одной без недавних ещё друзей… и получить на свои и без того усталые плечи всю тяжесть разгоревшихся событий… Мы уже почти одиноки, а дальше станем ещё более одинокими…»

25 августа 1909 года — 50-летие завоевания Кавказа (Шамиль был наглухо окружен войсками Барятинского и Милютина и сдался, как писали советские учебники, на неприступной горе Гуниб). Собственно завоевания как такового никогда не произойдёт. Кавказ так и останется на теле империи горящим кровавым рубцом.

И опять до нас словно бы доносится снесаревский голос из далёкого начала двадцатого века, когда разразилась «азербайджанская история» — вооружённая смута на севере Персии: «Мы полагаем, что для нашей дипломатии настала пора перестать раскланиваться на все стороны… История в Азербайджане может тянуться вечно. Неужели мы наше добро, авторитет, жизнь наших людей, покой на Кавказе, — неужели всё это мы поставим в зависимость от этой длительной борьбы? Наш голос должен, наконец, зазвучать с той решительностью и достоинством, которые нам приличны…»

В те же вековой давности августовские дни мировая общественность, разогретая газетной шумихой, более всего занята другим: кто открыл Северный полюс — англичанин Кук или американец Пири? Наиболее любопытные из числа этой мировой общественности глядят в будущее: кому же достанется Северный полюс — американцам или англичанам? Положим, они-то и братья-англосаксы, и либералы, и демократы, но заполучить в безраздельное пользование и географический символ и какие сокровища таящий кус земли и океана — здесь братские сантименты только помеха мировому гешефту.

К тому времени налаженный жизненный уклад начинают сдавливать финансовые тиски. Прежде всего, подступают затруднения с изданием «Голоса правды», куда вложены средства снесаревского тестя Зайцева — издателя газеты, а главный редактор — поэт и этнограф Аполлон Коринфский.

Раза два-три серьёзно помог А.С. Суворин. Снесаревский «Голос правды» и суворинское «Новое время» расходились во взгляде на английский вектор в мировой политике: Снесареву были чужды страницы-всплески англофильства Суворина, что, впрочем, не могло похоронить их дружбу, основанную на патриотических началах. Немало значили земляческие корни. При встречах они вспоминали Дон и скорбного поэта-воронежца Никитина, который был старшим другом Суворина и стихи которого, особенно «Русь», любил Снесарев, а в юности даже подражал им строками в небольшой тетрадке стихов, так и не продолженной далее.

«Худшие враги России — мы сами», — так жёстко, афористически Снесарев оценит деятельность властных и общественных верхов в «Голосе правды» за 1909 год. Поскольку эта мысль хронологически неустареваема, он повторяет её, доводя до катастрофической угрозы: «Худшими врагами себе являемся мы сами, и в этом всё наше несчастье. В эту-то опасную сторону дела, т.е. в сторону лечения самих себя, и должны идти наши усилия, чтобы избежать ужасного Божьего наказания… Иначе оно будет неминуемо». Сколько раз Снесарев об этом подумает, скажет, напишет, да был бы услышан!

Глядя, какая идёт чехарда со сменой начальников Генштаба, он сетует на извечное российское неумение «выбирать соответствующих людей на соответствующие места», то есть он, не называя, подразумевает философское основоположение Григория Сковороды — правило «сродности», при котором бы служба человека наиболее соответствовала заложенным в нём задаткам.

В чём спасение России? Этот вопрос, как грозный посыльный будущего, настоятельно требовал ответа уже в начале двадцатого века. Снесарев считал — в сохранении духовности, в сохранении нравственных устоев России, в разумном следовании всему лучшему, что накопили за века Восток и Запад, в движении вперёд «без скачков и утопий, без разрывов с прошлым», в нравственной ответственности общества за всё происходящее и нравственной обязанности нести национальную ношу, «в обращении к национализму, единственному чистому и глубокому источнику всякого истинного творчества: государственного, общественного и художественного», в осознании того, что «только платформы либерализма в чистом его понимании и национализма заслуживают серьёзного внимания».

Российская империя с вечной мерзлотой тундры и Сибири, открытая арктическим ветрам, пыталась выйти тремя флангами, пробиться тремя клиньями к тёплой южной воде. Правый фланг — Константинополь, центр — Индия или Персия, левый — Дальний Восток, Жёлтое море. Сильно пишет об этом — о русском движении к Великому океану — геополитик Вандам (Алексей Ефимович Едрихин).

Изданный в 1912 году в суворинском «Новом времени» труд «Наше положение» есть глубокий геополитический взгляд на судьбы России и мира.

У России, увы, не было великих политиков (были великие религиозные подвижники, религиозные мыслители, великие поэты, композиторы, художники), а настоящих политиков — по пальцам перечесть. Горчаков, Милютин, Столыпин не были политиками в узком смысле, то есть сугубыми политиками. Были, правда, полководцы выдающиеся из рода Шейных, из рода Скопиных, ещё Салтыков, Румянцев, Суворов, Ермолов, Скобелев, Брусилов, Корнилов, Врангель, Рокоссовский, Жуков… — но их судьбами распоряжались часто лукавая политика и временщики-политики! Едрихин своё небольшое, но замечательное по ясности и панорамности сочинение «Величайшее из искусств. (Обзор современного положения в свете высшей стратегии)», 1913, предварил эпиграфом — словами известного публициста-монархиста М.О. Меньшикова о кустарности отечественной политики: «Мне кажется, что наша политика так же кустарна, как и наша промышленность».

«Германская» позиция Снесарева оказалась наиболее исторически оправданной, наиболее проницательной. Теперь-то не надо взбираться ни на какой Монблан, чтоб видеть это. Пробушевали две мировые войны, страшные и для России, и для Германии. Слова американского сенатора Трумэна, эдакого Герострата двадцатого века: «Пусть они как можно дольше убивают друг друга». Они — это русские и немцы. Слова — как радиоактивная пыль от атомных бомб, вскоре сброшенных на Японию по недоброй, сумасбродной воле американской верхушки и всё того же Трумэна, ставшего президентом Америки.

Но тогдашняя официальная политика — в жёстком русле Антанты, и проницательный Снесарев, да ещё в таком серьёзном ведомстве, как Генеральный штаб, явно неудобен и для официального Петербурга, и для столичной англофильской элиты. Но есть испытанное правило — отодвижение, перемещение, даже повышение… Подальше от столицы, поближе к границе.

10

Перед отъездом на западную границу он обойдёт все привычные адреса жительства семьи, совершит и нечто вроде прогулок по знаменитым местам, где они с женой бывали вместе. Стрелка, Александро-Невская лавра, Императорский музей Александра Третьего, Мариинский театр.

Подолгу он будет выстаивать у Александрийского столпа, который венчал ангел, и на Сенатской площади, на которой его родственник, высокий духовный деятель Евгений (Болховитинов), увещевал декабристов не воспламенять духа мятежа и сойти с огнегрозящей стези, расстроить не для битвы же с иноземцем выстроенное каре. И ангел, и духовный пастырь молились за Россию. Молился и Снесарев.

В ПРИГРАНИЧНОМ ГОРОДКЕ НА РЕКЕ СМОТРИЧ.

1910–1914

ХОЛМЫ ПОБЕД ОЗЁРА ПОРАЖЕНИЙ.

1914