Украденная дочь Санчес Клара
— Мне нужно заработать немного денег, — сказала я Веронике, уже заканчивавшей завтрак.
Я налила себе чаю и неторопливо, без особого желания съела яблоко.
— Я вчера вечером подумала, что схожу сегодня к своим… к Лили и Грете. Мне необходимо забрать у них одежду, книги и документы. И нужно будет взять мои деньги из банка. Их немного, но я не хочу быть для вас обузой.
— Даже не вздумай этого делать! Ты что, так до сих пор и не поняла, что с тобой произошло? Ладно, тем лучше для тебя. А насчет денег не переживай — мама об этом позаботилась.
Вероника тоже вчера вечером много размышляла и сейчас заявила, что нам нужно поговорить с Анной. Анна отвозила ее мать в родильный дом «Лос-Милагрос», в котором у нее вроде бы родилась я. Вероника почему-то считала, что мне известно, где живет Анна, однако Анна всегда сама приезжала к нам домой, а к ней домой Грета, насколько я знала, никогда не ездила. Получалось, что она как бы была просто частью окружающей нас среды — как, например, облако, дерево или птица. Вероника показала мне чеки из супермаркета, которые как-то вытащила из кармана куртки Анны.
— Она, наверное, живет рядом с этим супермаркетом и покупает в нем продукты, — сказала Вероника. — Можно пойти туда и попытаться все выяснить. Она ведь ходит с собакой, а люди хорошо помнят тех, у кого есть собака.
В сложившейся сейчас ситуации Анна наверняка стала опасаться, что мы можем узнать, что она поддерживала отношения с обеими семьями, а потому Вероника сомневалась, что Анна когда-нибудь придет к ним домой снова, хотя, возможно, по-прежнему имеет виды на Даниэля (Вероника была уверена, что если бы Анна могла, то отбила бы его у Бетти.)
Этот супермаркет был маленьким и находился возле парка Ретиро, где Анна, наверное, выгуливала свою собаку. Кого же мы могли здесь о ней спросить? Нам нельзя было «светиться», потому что если бы мы стали расспрашивать человека, который затем рассказал бы Анне о том, что ею интересовались, мы могли потерять ее из виду уже навсегда. Нам казалось, мы чувствуем, что она здесь бывает. Мы представляли, как она заходит в этот супермаркет, как гуляет в парке с Гусом, как разговаривает с кем-то из встретившихся здесь соседей. Нам казалось, что мы ее видим, но не можем придумать, как «заграбастать». Это приводило нас в отчаяние. Она буквально проскальзывала у нас между пальцев. И тут мне вспомнилось, как я, работая в обувном магазине, анализировала входящих в него потенциальных покупателей. Лили научила меня не судить по внешности, а пытаться понять, насколько платежеспособен человек, по выражению его лица и по его поведению. Впрочем, она была, по-видимому, не очень хорошим наставником, потому что мне не удалось сорвать, так сказать, маску с нее самой.
Мы не стали обращаться к сотрудникам супермаркета (потому что они наверняка станут рассказывать друг другу о том, что кто-то ищет такую-то женщину, пока этот рассказ не дойдет до ушей самой Анны) и к консьержам близлежащих зданий (эти консьержи были стреляными воробьями, приученными не сообщать посторонним никаких важных сведений). Мы не стали обращаться к молодым людям, которые обычно так увлечены собой, что не замечают, что происходит вокруг. Мы не стали обращаться к служащим, которые с утра и до вечера находятся далеко за пределами своего дома. К кому мы обратились, так это к супругам-пенсионерам, которые, похоже, прожили в этом районе всю жизнь.
Эти двое старичков вышли из супермаркета и направились по улице. Шли они медленно, о чем-то разговаривая. Мужчина теребил пальцами ключи от квартиры — значит, жила эта супружеская пара где-то неподалеку. Женщина была, как и я, одета в норковую шубу, и это меня обрадовало, потому что если она увидит, что разговаривает с девушкой в похожей на ее одежде, то будет чувствовать себя немного раскованнее. Я сказала Веронике, чтобы она слегка от меня отстала и сделала вид, что разглядывает витрину или что-нибудь еще, потому что ее куртка явно не соответствовала вкусам этой пожилой женщины.
Когда эти двое уже собирались войти в подъезд своего дома, я с улыбкой подошла к ним. Круглое лицо, светлые волосы, глаза цвета неба и норковая шуба давали все гарантии того, что эта семейная пара меня выслушает и постарается помочь.
Я сказала им, что я — племянница сеньоры по имени Анна, высокой, элегантной женщины, у которой есть лохматая собака по имени Гус. Я также сказала, что прилетела утром из Нью-Йорка и, бросив чемоданы в гостинице, помчалась к ней домой, но тут выяснилось, что я потеряла точный адрес, и мне будет ужасно стыдно, если она об этом узнает.
— Эта сеньора живет через два дома дальше по улице, — сказала старушка. — Я часто вижу, как она идет выгуливать свою собаку в парке.
Старушка, судя по появившемуся на ее лице выражению, была очень рада тому, что смогла мне помочь. Работая в обувном магазине, я поняла, что в подобном случае совершенно не важно, что ты говоришь: я вполне могла бы сказать, что прилетела с Луны, и это было бы воспринято нормально, потому что никто не вслушивается во все, что произносится. Что имело в подобных случаях значение, так это тон голоса, внешность и общая манера поведения.
— Спасибо, вы спасли мне жизнь, — сказала я, когда они уже входили в подъезд.
Пройдя дальше по улице, мы остановились в нерешительности: перед нашими глазами предстал один из немногих в этом квартале одноэтажных домов, который был весьма старинным и стоил, наверное, кучу денег.
Мы позвонили во входную дверь, и я при этом приподняла воротник шубы и повернулась к камере видеодомофона спиной: Анна увидит, что кто-то пришел, но меня не узнает.
Эти уловки оказались напрасными, потому что дверь открыла служанка, одетая в розовую униформу. Далеко позади нее виднелись какие-то вечнозеленые растения, образовывавшие небольшой садик.
— Передайте хозяйке, что пришли ее племянницы, — заявили мы и поспешили зайти в дом, не давая служанке времени на то, чтобы как-то на это отреагировать.
— Пожалуйста, подождите здесь, — сказала служанка, опасаясь, по-видимому, что мы пойдем прямо за ней.
А мы именно так и поступили. Служанка начала немного нервничать.
— Я же вас просила подождать.
— Мы близкие ей люди, — возразила Вероника. — Мы знакомы с Анной всю жизнь и хотим своим внезапным приходом сделать ей сюрприз.
— Кем бы вы ни были, вы не можете входить без разрешения.
— Валите в случае чего всю вину на нас, — сказала я, расплываясь в улыбке, от которой служанка встревожилась еще больше.
Она остановилась как вкопанная и уставилась на нас пристальным взглядом.
— Не бойтесь, — сказала я. — Неужели вы думаете, что она вас за это уволит?
Служанка не тронулась с места.
— Когда она узнает, как ты с нами обращаешься, она разозлится, — сказала Вероника глухо, будто говорила откуда-то из подземелья. — Так что давай веди нас к ней!
— Думаешь, ты меня напугала? — спросила служанка.
— Она даже не собиралась этого делать, — сказала я. — Дело в том, что наш самолет вылетает через три часа, и нам нужно успеть поговорить с Анной о важном деле.
— С этого и надо было начинать.
У служанки были туфли, в каких ходят медсестры и которые не производят при ходьбе ни малейшего шума. Мы прошли, как мне показалось, метров триста среди тропических растений, таиландской мебели, кроватей с москитными сетками, диванов и огромных клеток с птицами, пока наконец не остановились перед бассейном со стеклянным ограждением, возле которого нам пришлось снять верхнюю одежду. Из бассейна вышла Анна. Служанка накинула на нее длиннющее и необычайно лохматое махровое полотенце.
Увидев нас, Анна насторожилась.
— Привет, — сказала Вероника.
Я не смогла произнести ни слова. Анна, видимо, тоже: она принялась молча вытирать волосы краем своего огромного полотенца.
— Простите меня, — сказала служанка. — Я им говорила, что заходить нельзя. Вы их знаете?
— Спасибо, Асун. Принеси нам чай.
Анна обернулась полотенцем и села на диван.
— А где Гус? — спросила Вероника.
Анна не ответила: она, видимо, напряженно размышляла, как выпутаться из сложившейся ситуации.
— Итак, давайте разбираться, — сказала Вероника агрессивным тоном. — Двенадцатого июля семьдесят пятого года ты отвезла мою маму в родильный дом «Лос-Милагрос». Что произошло с родившейся девочкой?
Я, чтобы оставаться спокойной, изо всех сил старалась дышать медленно и глубоко.
— Тебе это известно: она умерла во время родов.
— Если она умерла во время родов, то как получилось так, что сейчас она находится здесь? — спросила Вероника, указывая на меня.
— Не болтай глупостей! — воскликнула Анна. — Бетти замучила себя этой нелепой идеей, и ты идешь по ее пути.
— Мы сделали медицинскую экспертизу, и ее результаты показали, что я — сестра Вероники, — сказала я, вонзая, чтобы сохранять спокойствие, ногти в ладони, как делала, когда проходила конкурсные отборы балерин.
Анна с удивленным видом уставилась на меня. Примерно такое же удивленное выражение появилось и на лице Вероники — но лишь на секунду, не больше. Потом она сказала:
— А еще — как тебе, возможно, уже известно — мы забрали из роддома журнал регистрации новорожденных, и в тот день и в то же время, когда родилась Лаура, в нем сделана только одна запись, а именно запись о том, что во время родов умерла девочка, которая не может быть никем другим, кроме как дочерью твоей подруги Бетти.
— Вы, похоже, постепенно сходите с ума.
— Нет, у нас имеются настоящие доказательства, — возразила Вероника.
Анна хотела что-то сказать, но Вероника ей этого сделать не дала.
— Кое-кто рассказал нам, что ты причастна — очень даже причастна! — к незаконному удочерению Лауры. Сколько тебе заплатили?
— Уходите из моего дома!
— Знаешь, кто нам об этом рассказал?
Анна смотрела на нас и испуганным, и испытывающим взглядом одновременно.
— Кэрол, — сказала Вероника. — Кэрол сказала, что это ты провернула дельце: забрала родившуюся девочку у моей мамы и отдала ее Грете. И то, что Кэрол рассказала нам, она вполне может рассказать полицейским и судье.
Вдруг неожиданно для всех троих рядом с нами появилась служанка, ходившая благодаря своей обуви абсолютно неслышно. Она принесла на подносе и поставила на стол из древесины тика чайник с марокканским чаем и чашки с блюдцами и ложечками.
— Пожалуйста, Асун, оставь нас одних, — сказала Анна, увидев, что служанка собралась разливать чай по чашкам. Когда Асун ушла, она сказала нам с Вероникой: — Вы не сможете ничего доказать. Это всего лишь слово Кэрол против моего слова.
— Записи в журнале регистрации новорожденных не соответствуют данным, имеющимся в службе записи актов гражданского состояния. Нигде нет могилы девочки, которая фигурирует в документах как умершая. Ты единственный человек, который находился рядом с моей мамой во время родов. Кроме того, заявление Кэрол. Если бы мама не умерла, мы никогда бы не докопались до правды, потому что она никогда бы не заподозрила ни в чем тебя.
Анна покачала головой из стороны в сторону, взяла сигарету, зажгла ее и сделала такую глубокую затяжку, что дым, наверное, дошел аж до самых ступней. Я почувствовала себя спокойнее — как будто тоже затянулась сигаретой. Мне подумалось, что мне придает силы присутствие здесь Вероники, ее поддержка и то презрение, с каким она смотрит на Анну.
— Пути назад уже нет, — сказала я. — Нанесенного ущерба не возместить, и мне хватит и того, что я узнаю, что произошло и каким образом меня передали из одной семьи в другую.
— Я ничего не знаю. Я оставила твою мать там, в роддоме, и уехала.
— Ты поехала к Грете, новой матери Лауры.
Вероника тоже закурила и присела рядом с Анной.
— Тебе был известен каждый шаг, который делала мама, когда искала Лауру. Ты сообщала обо всех ее действиях Грете и Лили. Ты никогда не вызывала у меня никакой симпатии. А еще знаешь что? Ты не нравишься моему отцу и никогда не сможешь ему понравиться. Он никогда не говорил о тебе ничего хорошего.
— Не надо так, Вероника, — сказала я. — Возможно, она тут ни при чем и виновата акушерка, которая принимала роды. — Я посмотрела на Анну. — А как звали акушерку? Мы оставим тебя в покое, если это кто-то из сотрудников родильного дома передал меня женщине, не являющейся моей матерью, и сделал ложную запись в журнале регистрации новорожденных.
— Да, — сказала Вероника, — если виновата она — значит, виновата она. Завтра мы обратимся в полицию.
Раздался лай Гуса. Пес учуял нас еще от входа и, подбежав, принялся прыгать и ставить лапы нам на плечи, давя всем своим грузным телом. Мне припомнились времена, когда я была маленькой и на Рождество к нам домой приходили ужинать Альберто I, Альберто II, Кэрол со своими родителями и бедняжка Саграрио (теперь-то я понимала, почему она так странно на меня смотрела и так странно со мной разговаривала). Мне припомнилось, какой счастливой я была оттого, что у нас в доме собралось так много людей, так весело и шумно. Гус раньше встречался со мной и с Вероникой раздельно, в разных домах и разных семьях, однако для него это не имело никакого значения. У Гуса были совсем другие приоритеты.
Анна вдруг резко поправила на себе полотенце и поспешно пошла в сторону входа в этот храм благополучия. Как же ей здесь хорошо жилось! Все вокруг было кремового цвета… Она, похоже, хотела помешать кому-то войти, но не успела: в дверях появилась девушка примерно одного с Вероникой возраста. Глаза у этой девушки были миндалевидными и черными, как смоль, волосы — тоже очень темными, кожа — смуглой, губы — с фиолетовым оттенком… Ей не хватало лишь круглого пятнышка на лбу, чтобы быть полностью похожей на индуску. В одной руке она держала книги, а в другой — котенка. Кремовый цвет окружающего интерьера подчеркивал смуглость ее кожи. Я никогда в жизни не видела такой красивой девушки. Мы с Вероникой в течение нескольких секунд таращились на нее с разинутыми ртами. Выражение лица Анны стало очень напряженным.
— Привет, мама, — сказала девушка, кладя книги на стол из тика и целуя Анну в щеку. — Посмотри, какое чудо я нашла на улице.
Потом девушка повернулась к нам с Вероникой — невинная, чистая, добродетельная, обворожительная.
— Привет, — сказала она, — меня зовут Сара.
Мы с Вероникой тоже назвали свои имена.
— Это дочери моих подруг, — сказала Анна.
Сара сняла штаны, футболку, бюстгальтер и трусики и — обнаженная — погрузилась в бассейн.
— Не знала, что у тебя есть дочь, — сказала Вероника. — А ты об этом знала, Лаура?
Я отрицательно покачала головой.
— Ее отец — тот самый таиландский любовник, о котором ты рассказывала моей маме, чтобы ее развлечь? — спросила Вероника.
— Не впутывайте Сару во все это. Она ни в чем не виновата.
— А вот ты еще как виновата! — сказала Вероника, повышая голос.
У Сары было идеальное тело — такое же идеальное, как дом и маленький мир Анны.
— Подождите меня в ресторане на углу. Я приду туда, как только переоденусь.
Ну, это она размечталась: после всех тех усилий, которые нам пришлось приложить, чтобы ее разыскать, мы отнюдь не собирались просто взять и уйти из этого ее храма.
— Мы подождем тебя здесь, — сказала я, подражая сердитому голосу Вероники.
Анна посмотрела на дочь, плескающуюся в бассейне, и, по-видимому, задумалась над тем, уйти ей или остаться. Других вариантов у нее сейчас не было. Вероника подошла ближе и так пристально посмотрела на Анну, как будто хотела пронзить ее взглядом.
— И скажи Лили, чтобы больше не присылала в мой дом боснийца. Мой дом для меня священен. Он для меня гораздо более священный, чем для тебя — твоя дочь. Понятно?
54
Вероника и ненависть
Когда я разговаривала с Анной, у меня скрежетали зубы — так, будто во рту у меня земля. А еще я прилагала огромные усилия к тому, чтобы не выйти из себя и не ударить ее побольнее. Меня так и подмывало с размаха впечатать подошву сапога в ее живот, прикрытый белым махровым полотенцем. Я убила бы ее, не чувствуя ни малейших угрызений совести. Я убила бы ее, закопала бы где-нибудь труп и не чувствовала бы за собой никакой вины, потому что продолжала бы ее ненавидеть. Я еще никогда и ни к одному человеку не испытывала такой безграничной ненависти и такого огромного презрения. Анне удалось пробудить во мне настоящее чудовище, и я отныне знала, что могу разбушеваться и совершить что-то ужасное. Я ощутила в себе ранее неведомую силу, которая наполняла меня всю, от головы до ступней, напрочь лишала чувства страха и делала неудержимой. Начиная с этого момента, если я когда-нибудь захочу преодолеть какие-то препятствия, победить себя и почувствовать силу одолеть других, мне придется заставить себя воспылать ненавистью. Это был самый короткий путь к успеху. Теперь я понимала, почему во время войн некоторые люди могли проявлять чудеса храбрости. Их толкала вперед ненависть. Ненависть мгновенно подавляет в человеке все его слабости. Почему существовали люди, которые убивали других и относились к этому спокойно? Потому что ими руководила ненависть. Теперь Анна была бессильной по отношению ко мне, потому что я ее ненавидела. Я ненавидела ее любимые цвета — кремовый и бежевый. Я ненавидела извилистые линии этого дома, ненавидела простор его помещений, ненавидела стоящую в нем мебель в этническом стиле, ненавидела царящую здесь идеальную чистоту. Анна стояла напротив меня с полотенцем, обернутым вокруг ее идеального тела. У нее хватило хладнокровия для того, чтобы, повернувшись к столику, налить себе чаю и начать его пить. Мы с Лаурой к своим чашкам даже не притронулись. Дочь Анны, ставшая для нас с Лаурой сегодня самым большим сюрпризом, была счастливой — гораздо более счастливой, чем я и Лаура. Я не испытывала к ней ненависти, но и симпатии тоже не испытывала — я относилась к ней равнодушно. Книги, которые она положила на стол, были учебниками для первокурсников, обучающихся на факультете туризма.
Выйдя из бассейна, она вытерлась, оделась и предложила нам перекусить вместе с ней и ее мамой. Она сказала, что им очень нравится, когда к ним приходят гости. Анна, необычайно быстро облачившись в одежду традиционных для нее бежевых тонов, сказала дочери, чтобы та не настаивала. «В другой раз, — сказала она, — потому что сейчас нам необходимо разобраться кое с какими делами». Она преподнесла дочери все так, как будто мы с Лаурой выполняем для нее какую-то работу, а не выясняем отношения.
По мере того как время текло минута за минутой, я начинала читать Анну как открытую книгу. Ей удалось устроить себе шикарную жизнь за счет таких людей, как мы. Лили и Грета купили у нее Лауру. Судя по образу жизни, который вела Анна, такого рода торговля была делом весьма прибыльным.
Я сказала об этом, когда мы уже сидели в кафетерии, официанты которого едва ли не кланялись Анне в ноги.
— Отдай фотографию Лауры, которую ты вытащила из портфеля из крокодиловой кожи в тот вечер, когда была у нас дома одна, — сказала я.
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
— Нет, ты об этом знаешь. И я об этом знаю. Ты совершила по отношению к нам гнуснейшие поступки. Ты сядешь в тюрьму.
— С какой стати? У вас нет ничего, кроме подозрений. Ничего, кроме подозрений, предположений и сомнений, вызванных вашей личной трагедией.
— Ты сядешь в тюрьму, потому что я так хочу.
— Ты сошла с ума! Да, ты сумасшедшая. И поэтому болтаешь всякую чушь.
— Не смей говорить такое! — вмешалась Лаура. Ее лицо покраснело — то ли от гнева, то ли от стыда. — Бетти не была сумасшедшей, и мы с Вероникой тоже не сумасшедшие — ни она, ни я. Можешь пойти и сказать доктору Монтальво, что мы придем с ним поговорить. Будет интересно узнать, что за дерьмо он заставлял меня принимать в доме Лили.
— Время у нас не резиновое, дорогая Анна, и если ты сейчас же не расскажешь нам то, что мы хотим узнать, мы вернемся в твой дом и поболтаем с Сарой.
— Она вам не поверит.
— Это не имеет значения. Мы растрезвоним об этой истории, о ней узнают все. Кто-то поверит, что это правда, кто-то нет. Но ты вполне можешь представить, что тебя ждет!
Анна посмотрела направо, потом налево, словно собираясь с мыслями, и сложила свои изящные руки под подбородком.
— Я не имею к этому никакого отношения. Я привезла туда Бетти — вот и всё. Лишь потом я узнала, что акушерка — некая сестра Ребекка — была нечистой на руку.
— Быть нечистой на руку — это значит сказать матери, что ее ребенок умер, а затем продать его? — спросила Лаура.
Мне подумалось, что теперь она уже точно не захочет вернуться в дом Лили и снова работать в ее магазине.
— Такая формулировка звучит не… — начала было Анна.
— Не очень хорошо, да? — перебила ее я. — Формулируй, как хочешь, но мне кажется, что тебе не стоит выгораживать своих друзей, потому что уж они-то обвинят во всем тебя — как, например, это сделала Кэрол.
55
Лаура чувствует себя неловко
Когда мы пришли домой после нелегкого разговора с Анной — ставшего еще одним подтверждением того, что мы не сумасшедшие, — меня ждало записанное на автоответчик сообщение от парня, с которым я познакомилась в молодежном клубе, которого Вероника называла Жердью и которого в действительности звали Валентин. Это напомнило мне о том, что я уже больше месяца не общалась с Паскуалем по телефону и что с каждым днем мне все меньше и меньше хочется рассказать ему обо всем, что происходит со мной в последнее время, — главным образом потому, что он наверняка поначалу бы мне не поверил. Он считал, что раз уж работает в лаборатории со всякими там пробирками, то ему просто необходимо сомневаться во всем, что кажется хоть немножечко странным. Я раньше всегда восхищалась его жизнью в Париже, его работой в знаменитом институте, его блестящим будущим и очень гордилась тем, что он обратил свой взор на меня. Однако теперь реалии заключались в том, что я даже не вспоминала о нем в течение уже многих дней и даже недель — а особенно с тех пор, как увлеклась своей собственной жизнью. Никогда раньше я не имела такого большого значения для себя самой: я стала для себя важнее, чем Паскуаль, чем Лили, чем Грета и даже чем вся вселенная. Я узнала, что мама, которая, как я думала, родила меня на свет, на самом деле меня не рожала. Моя бабушка, как выяснилось, не была моей бабушкой, а магазин, который мне вроде бы предстояло получить по наследству, уже никогда не будет моим. Всего того, что, как мне казалось, у меня было, в действительности у меня не было. Моя двоюродная сестра Кэрол не была моей двоюродной сестрой, да и Альберто I с Альберто II не были моими родственниками. Анна не была тем, кем я ее считала. Я теперь могла быть уверенной только в себе самой и в том, что я умею что-то делать: умею танцевать, умею давать уроки балета, умею заниматься продажами. Открывшаяся мне правда уничтожила мой маленький мир, но отнюдь не меня саму. Мне уже не нужно было угождать Лили, и единственное, что мне теперь необходимо было знать, — это то, что хочу делать я сама.
Валентин — новый персонаж, появившийся в моей новой жизни, — попросил меня пойти с ним на свадьбу Матео, однако если бы я туда пошла, то тем самым предала бы Веронику — человека, который волею судьбы вел меня по темной пещере, в которую я по собственной воле никогда бы не зашла. Веронике довелось выполнить тяжкую работу по вытаскиванию меня из моей прежней жизни, а это было намного труднее, чем, скажем, вытащить кого-нибудь из глубокого, темного колодца или из пылающего дома. Она рисковала тем, что может ошибиться или что я стану ненавидеть ее за то, что она лишила меня обеспеченного будущего, заботящихся обо мне людей, денег, крыши над головой и прошлого, в которое я верила. Она сделала это не ради меня — она сделала это, чтобы как-то компенсировать своей матери те неприятные моменты, которые ей пришлось пережить из-за того, что она утратила свою первую дочь. Но как бы там ни было, Вероника была единственным человеком, которого я могла уважать, и поэтому решила сказать Валентину, чтобы он на меня не рассчитывал. Однако Вероника стала уговаривать меня пойти на эту свадьбу. Она сказала, что Матео может устроить очень интересную свадьбу, на которой мне понравится, и что она сама, пока я буду на свадьбе, сходит к нескольким своим клиенткам. Еще она сказала, что я слишком вежливая и тактичная и что мне пора начинать вести себя более грубо и напористо, а иначе на меня, как она выразилась, все будут мочиться и испражняться. Я была уверена, что она говорила так, чтобы разозлить меня и чтобы в результате этого мне не было ее жалко. Она сказала, что мне нужно отучиться стараться всем угодить, потому что далеко не все этого заслуживают.
Я была на два года ее старше, но она выглядела более взрослой, чем я. Тем не менее горького жизненного опыта было больше все же у меня: именно меня украли сразу после рождения, меня продали чужим людям, меня до недавнего времени обманывали.
Я надела зеленое бархатное платье Бетти, которое Вероника хранила вместе с другой ее одеждой, а поскольку оно было широковато для меня, то я стянула его на талии поясом. Затем я надела черные чулки Вероники и самые презентабельные из ее сапог. Я собрала волосы на затылке в хвост, надела норковую шубу, сделала макияж и накрасила губы не очень яркой карминной помадой «Ив Сен-Лоран», которая напомнила мне о губных помадах, которые дарила Анна.
Церемония бракосочетания проходила в церквушке, расположенной неподалеку от дома, в котором Матео и его невеста собирались жить и который находился в пятидесяти километрах от Мадрида. Невеста выглядела замечательно, но я подумала, что не стану рассказывать об этом Веронике. Я скажу ей, что Валентин в течение всей свадьбы отвлекал меня болтовней и поэтому я никого и ничего толком не разглядела. Хотя поначалу Вероника меня ни о чем расспрашивать и не будет, поскольку уверена, что Матео ей уже безразличен, но затем любопытство ее одолеет, и она наверняка в конце концов сама заговорит о свадьбе.
Свадебный банкет проходил в доме, в котором собирались жить молодожены. Там имелись тракторы, куры, огород и красивый конь, бегавший по огороженному участку. Дети Матео и его новоиспеченной жены наверняка будут чувствовать себя здесь невероятно счастливыми. После банкета Матео и его товарищи-музыканты устроили концерт, а мы с Валентином пошли прогуляться по полю и посмотреть на небо. Мы с ним абсолютно не разбирались в созвездиях и смогли найти лишь Большую и Малую Медведицу. Воздух был таким чистым, что у меня быстрее забилось сердце. Как же мне повезло, что довелось оказаться сейчас здесь, под молодой луной! Мы с Валентином поцеловались долгим поцелуем, после которого все стало каким-то другим. Начиная с этого момента он вошел в мою жизнь.
Я вернулась со свадьбы примерно в полдень следующего дня. Дом, в котором я жила раньше и в котором до сих пор находились мои вещи, с каждым днем казался мне все более и более далеким и чужим, а дом, в котором я жила сейчас, — все более близким и родным. Когда я вошла в него, Анхель делал себе бутерброд. Дон с радостным лаем бросился ко мне. Анхель не знал, где Вероника.
— Наверное, обходит своих клиенток, — сказал он.
Потом он с задумчивым видом уставился на меня. Я не могла скрыть, насколько довольна, и поэтому время от времени мысленно напоминала себе о своей трагедии и пыталась сконцентрироваться на мыслях о своем настоящем. Мне следовало бы поесть, но я не была голодна. Я, наверное, впервые за все время общения с Анхелем улыбнулась ему.
— Меня радует, что настроение у тебя уже получше, — сказал он.
Даниэль раньше возил Анхеля в школу на такси, но сейчас ему приходилось уезжать на работу раньше, и Анхель оказался предоставленным самому себе. Поэтому я вызвалась проводить его в школу, а заодно и погулять с Доном, и после уроков, если он не будет возражать, проводить его из школы домой. Мне хотелось заботиться об этой семье, чтобы с ними не произошло ничего плохого.
Я чувствовала себя ответственной за Анхеля. Он не должен был расплачиваться за эгоизм других людей. Он не был виновен в том, что произошло со мной, — как, впрочем, не была в этом виновата и я сама.
Анхель пошел рядом, подстраиваясь под мою походку. Одежда болталась на нем и выглядела размера на три-четыре больше, чем нужно, как будто ему постоянно покупали вещи на вырост.
Проводив Анхеля и вернувшись домой, я открыла входную дверь и сразу почувствовала какую-то неловкость. Я впервые находилась совершенно одна в этом доме — доме, который мог быть моим родным еще с детства. Дон отказывался заходить в дом, ему хотелось еще побегать на улице, но в конце концов он сдался и, улегшись на своем одеяле и положив морду на лапу, с обиженным видом уставился на меня. Чего он хотел, так это играть, резвиться в свое удовольствие, делать то, что нравится, и быть счастливым. Я раньше тоже была, вне всякого сомнения, такой же, как Дон. Даже под недреманным оком Лили я бегала, играла и представляла себе, что нахожусь в каком-то совсем другом месте.
Поскольку мне стало неловко внутри этого дома, я решила не заходить в жилые комнаты. Бетти смотрела на меня с портрета, Дон — со своего одеяла. Я решила навести порядок в кухне и вытереть пыль в гостиной, но первым делом попыталась удалить с поверхности стола из красного дерева круг, оставленный стаканом. Эти мои действия наверняка понравились бы Бетти. А еще я — хотя мне и не следовало этого делать — открыла холодильник и положила в миску Дона спагетти, оставшиеся от вчерашнего ужина. В этом доме чаще всего ели спагетти с помидорами, а для балерины такая еда — самая настоящая отрава.
Когда я начала делать упражнения на растяжку мышц, зазвонил телефон. Это звонила Вероника: ей нужно было мне кое-что рассказать, и она ждала меня на вокзале Аточа.
Дон, увидев, что я одеваюсь, навострил уши. Я уже не могла пойти встречать Анхеля из школы.
56
Вероника и сестра Ребекка
Сестра Ребекка была уже пенсионеркой и жила в католическом монастыре в Гвадалахаре, поэтому я села на пригородный поезд и задремала, размышляя о маме и о том, какой подлой была по отношению к ней жизнь и как мало возможностей она ей дала. Поэтому я буду относиться к жизни соответствующим образом.
Монастырь был модернизирован внутри: в нем установили батареи отопления и пандусы для инвалидных кресел на колесах. В самом центре монастыря находился внутренний дворик с множеством различных растений и фонтаном. Здесь, наверное, было неплохо. Чтобы добиться расположения со стороны сестры Ребекки, я сослалась на директрису школы, в которой когда-то училась Лаура, — сестру Эсперансу. Я сказала, что она все еще заведует школой и прислала меня передать ей, сестре Ребекке, привет.
— Она все еще работает? Что за женщина! Она неизменно на службе людям.
У сестры Ребекки был суровый взгляд, суровый голос и суровый подбородок, а выражение ее лица свидетельствовало о том, что она много страдала и заставляла много страдать других людей. У нее были умные глаза, окруженные многочисленными морщинками. Она, наверное, знала абсолютно все о том, как была похищена Лаура. Для нее, конечно, стало приятным сюрпризом то, что за стенами монастыря кто-то еще помнит о ней и переживает за нее, но она вряд ли поверила этому на все сто процентов. Она устроилась на стуле в залитой солнечными лучами галерее, где стояли в больших горшках растения и сидели другие старушки. Юная монахиня, которая отвела меня к сестре Ребекке, рассказала, что ноги ее уже не слушаются, но голова работает очень хорошо.
Сестра Ребекка спросила, как меня зовут. Я присела на корточки рядом с ней с почтительным и смиренным выражением лица и ответила:
— Вероника.
Она спросила, сколько мне лет.
— Семнадцать, — ответила я.
Следующий ее вопрос был о том, как у сестры Эсперансы обстоят дела с печенью.
Я сказала, что если даже сестра Эсперанса и чувствует себя плохо, она этого не показывает, потому что проводит весь день на ногах. Про себя же я подумала, что следовало взять на эту встречу Лауру, потому что она дала бы правильные ответы на все подобные вопросы. С другой стороны, если бы мы пришли вдвоем, это, возможно, заставило бы сестру Ребекку насторожиться.
Она посмотрела на меня, прищурив и без того маленькие глаза, — как будто благодаря этому могла прочесть мои мысли.
— Поговаривают, что у нее в школе возникли какие-то финансовые проблемы.
— Религиозным организациям все труднее и труднее удерживаться на плаву, — сказала я, стараясь не говорить ничего конкретного.
Моя собеседница с досадой вздохнула.
— Мы не знаем, куда катимся. Скажи сестре Эсперансе, что я тоже часто о ней вспоминаю и провожу почти все время одна. Но я не жалуюсь, потому что Господь знает, что делает.
Сестра Ребекка снова уставилась на меня пристальным взглядом и сложила руки на своем монашеском одеянии. Одна рука слегка дрожала.
— Возьми вон там стул.
Я сходила за стулом. Она не сводила с меня взгляда. Я сняла куртку и поправила штаны так, чтобы они были поверх сапог. В таком виде, казалось мне, я буду внушать этой монашке больше доверия.
— Почему она прислала именно тебя? — спросила сестра Ребекка, когда я уселась.
— Я время от времени выполняю ее поручения — особенно с тех пор, как поступила в университет.
— А-а, тебе нужны деньги.
Я утвердительно кивнула.
— Сестру Эсперансу гораздо больше печени беспокоит ее племянник, — сказала я.
Глаза сестры Ребекки забегали: она, видимо, пыталась вспомнить, что у сестры Эсперансы за племянник. Затем она выжидательно уставилась на меня. Мне подумалось, что теперь я беседую уже не с наивной старушкой, греющейся на солнышке, и нужно быть очень осторожной, чтобы не допустить какой-нибудь оплошности.
— Дело в том, что он женат на замечательной девушке, но у них не может быть детей.
— А-а… — сказала сестра Ребекка таким тоном, как будто ей вдруг стало понятно, зачем я к ней пришла. — И она сказала тебе, что нужно обратиться ко мне?
— Она не знает, что делать. Ее племяннику и его жене придется ждать годы, прежде чем они выполнят все формальности по усыновлению какого-нибудь малыша.
— Жаль. Дети — это благословение Божье. У тебя есть жених?
— Был, но в конце концов женился на другой. Она забеременела.
Поскольку это было правдой, у меня задрожал голос, а на последнем слове я вообще запнулась. Сестра Ребекка подняла руку и положила ее на мою. Ее ладонь была довольно прохладной, но я предпочла бы, чтобы она была горячей.
— У тебя появятся другие женихи, не переживай. Мне хотелось бы встать и пройтись по галерее.
Я помогла ей подняться на ноги, и мы начали очень медленно прогуливаться. Сестра Ребекка была ниже меня ростом и не отличалась дородностью. Я подумала, что, если она сейчас начнет падать, я сумею помочь ей удержаться на ногах. Идти с такой черепашьей скоростью было занятием не из приятных, но я рассчитывала извлечь из этой «прогулки» пользу. Сестра Ребекка использовала в своих целях меня, а я намеревалась использовать в своих целях ее.
Она сказала тихим голосом:
— Сестра Аделина — очень добрая, но ленивая. Она погуляет со мной пять минут и говорит, что ей нужно заниматься какими-то другими делами.
Я решила, что лучше воздержаться от комментариев.
Мы гуляли показавшуюся мне бесконечно долгой четверть часа. Сестра Ребекка рассказывала мне об обитателях этого монастыря, которых я не знала, и о былых временах, когда никто не отлынивал от работы.
— А как вам работалось в родильном доме? Сестра Эсперанса говорила, что вы когда-то были акушеркой.
— Очень многие детишки родились на свет с моей помощью. У меня была легкая рука: никто не рождался посиневшим, никто не задыхался оттого, что шею обвила пуповина.
— Именно так мне и говорила сестра Эсперанса.
Я наконец подвела сестру Ребекку к стулу, и мы остановились, погрузившись в молчание на несколько минут, в течение которых она, похоже, о чем-то напряженно размышляла.
— Как зовут ее племянника?
— По-моему, Габриэль. Она называет его Габи.
— А его жену?
— София. Софи.
— Где они работают? Как живут? — спросила сестра Ребекка, резко опускаясь на стул.
Я схватила ее за руку на случай, если она вдруг не удержится на стуле.
— Сестра Эсперанса говорила мне, что у этого парня большое будущее. Она, похоже, им гордится. У него очень хорошая должность в транснациональной корпорации. Его жена дает частные уроки, обучает иностранным языкам. У них очень красивый дом, и любой ребенок был бы с ними счастлив.
— А где находится их дом?
— Не знаю. Она мне этого не говорила.
— Сестре Эсперансе нужно будет поговорить непосредственно со мной. Мы с ней уже давненько не виделись.
— Она предпочитает, чтобы вы поговорили со мной, а после уже она приедет к вам сама. Не знают, подходит ли это вам.
— Ситуация изменилась, я теперь уже пенсионерка, но знаю кое-кого, кто, возможно, сможет им помочь. Проводи меня в комнату.
Мы потратили едва ли не полчаса на то, чтобы преодолеть расстояние в каких-нибудь три десятка метров. Попавшаяся нам навстречу сестра Аделина, юная монахиня, поприветствовала нас взмахом руки: она явно была довольна тем, что вместо нее с этой старушкой вожусь я.
Зайдя в свою комнату, сестра Ребекка села на кровать, стоявшую возле окна. Из этого окна была видна залитая солнечными лучами галерея, по которой мы с ней гуляли. Ближе к двери у стены стояла еще одна кровать.
— Открой вон тот ящик, — сказала она, указывая на комод, — и достань из него записную книжку и шариковую ручку.
Я сделала то, о чем она попросила.
Сестра Ребекка вырвала из записной книжки лист бумаги и дрожащей рукой написала на нем имя и номер телефона. У нее на это незатейливое действие ушло, как мне показалось, лет сто, не меньше. Старость — это, конечно же, ужасно. Но не менее ужасным является и младенчество, когда маленький человечек на все сто процентов зависит от поступков взрослых людей.
— Ей всего лишь нужно сказать, что она звонит от моего имени и что мне хотелось бы, чтобы эта супружеская пара смогла стать счастливой.
Я сказала монахине, что позвоню сама, потому что сестра Эсперанса предпочитает в это не ввязываться.
— Но ведь она приедет ко мне? — спросила монахиня.
— Конечно.
— Спроси, какие условия. Если у тебя возникнут какие-то сомнения, приходи ко мне.
— Но как они это сделают?
— Шаг за шагом. Один человек выведет вас на второго, второй — на третьего, и в конце концов все будет хорошо. Не переживай.
— Я скоро приду вас навестить, сестра Ребекка. Мне нужно многое у вас узнать. А это я положу на место, — сказала я, беря записную книжку и шариковую ручку.
Шариковую ручку я и в самом деле положила в ящик, а вот записную книжку незаметно засунула за пояс штанов — так, чтобы ее не было видно. Потом я взяла свои вещи и направилась к двери. Там я остановилась и взглянула на монахиню. Ее ступни не доставали до пола. Ладони она сложила вместе — одну на другую.
— Если увидишь сестру Аделину, скажи ей, что мне нужно в туалет.
«До свидания! До свидания!» — говорила я сестре Аделине и другим монахиням, попавшимся навстречу, когда я шла к выходу. Покинув монастырь, я надела куртку, заправила штаны в сапоги, вытащила записную книжку сестры Ребекки и взглянула на имя, написанное на листке бумаги. Когда я прочла его, у меня от волнения едва не закружилась голова. На листке было написано: «Анна Кавадас». А ниже был указан номер телефона. Анна, у которой есть собака; Анна, дочь которой похожа на индуску; Анна, в доме у которой бассейн; Анна, у которой любовник таиландец; Анна, у которой везде много друзей…
Мне очень хотелось полистать записную книжку монахини: в ней, наверное, можно найти много интересного. А еще мне не терпелось рассказать обо всем Лауре, поэтому я при первой же возможности позвонила домой и, когда Лаура взяла трубку, сказала, что жду ее на вокзале Аточа.
57