Украденная дочь Санчес Клара
Лаура, выпей со мной
Мне не пришлось ни врать, ни отмалчиваться в разговоре с Вероникой, пытаясь не рассказывать ей о своих отношениях с Валентином, о подробностях замечательной свадьбы Матео, о красоте невесты и о доме, возле которого на огороженном участке бегал конь. Вероника, когда я ее увидела, была очень взволнована. Мы встретились с ней у входа в вокзал. Спросив как бы между прочим, как мои дела, она сказала, что только что разговаривала с сестрой Ребеккой — акушеркой, которая, возможно, помогала мне рождаться на белый свет и затем передала меня Грете и Лили. Поскольку эта престарелая монахиня еще вроде бы не впала в старческое слабоумие, Вероника решила попытаться выудить у нее кое-какую информацию и наврала про семейную пару, у которой не может быть детей, но которая хочет завести ребенка, и тогда монахиня клюнула на это и дала ей контакты женщины по имени Анна. Эта подруга Греты и подруга матери Вероники была посредником между Гретой и сестрой Ребеккой.
— Мы попали в самую точку, — сказала Вероника. — Это бизнес, в котором есть покупатели, продавцы, посредники, консультанты и еще черт знает кто. Мне искренне жаль, что жертвой всего этого когда-то стала и ты.
Мне было непонятно, почему она говорила таким торжествующим тоном, ведь для меня все это являлось лишь подтверждением того, что моя жизнь пошла наперекосяк.
— Мне хотелось бы жить нормальной жизнью. Валентин предложил мне встречаться с ним.
Вероника прищурилась, пытаясь вникнуть в смысл моих слов, и, видимо, поняла, что на свадьбе Матео я провела весь вечер с Валентином — или, как она его называла, Жердью — и что я не ценю должным образом ее усилий и того, что ей удалось узнать.
— Здесь пахнет очень скандальными разоблачениями, которые имеют отношение не только к тебе, понимаешь?
— Да, но я хочу стать такой, как все остальные, и больше не быть бедненькой девочкой, окруженной ложью. Я больше так не могу!
Вероника с силой сжала зубы — не в метафорическом смысле, а в самом что ни на есть прямом. Ее глаза заблестели от подступивших слез. Казалось, она вот-вот начнет или плакать, или кричать, или драться с первым попавшимся. Веронике нужно было что-то сделать, и она достала из кармана куртки сплющенную пачку сигарет. Ей пришлось распрямить измявшуюся сигарету, чтобы можно было ее зажечь. Она прикурила от зажигалки «Зиппо», от которой исходил легкий успокаивающий запах бензина. Она несколько раз щелкнула зажигалкой. Дым сигареты прикрыл ее лицо, словно прозрачная вуаль, и через эту вуаль ее глаза стали казаться очень большими и расплывчатыми.
— Чем быстрее мы закончим, тем быстрее ты сможешь продолжать жить своей собственной жизнью, а я — своей, — сказала Вероника.
— Ты имеешь в виду, начать жить моей собственной жизнью.
Мы остановились, чтобы Вероника смогла вытащить из рюкзака сильно потертую записную книжку.
— Вот настоящая ценность.
Я протянула руку, чтобы взять эту записную книжку, но Вероника отвела мою руку в сторону.
— Я еще сама ее не открывала. Я забрала ее у сестры Ребекки.
Мы уставились на эту записную книжку, как будто она и в самом деле представляла собой нечто весьма ценное.
Потом мы зашли в бар, где все было сделано из алюминия и стекла, и Вероника заказала два бокала вина «Риоха».
— Мне не хочется пить одной, — сказала она.
Мы чокнулись бокалами, не уточняя, за что пьем, и открыли записную книжку. Записи в ней были сделаны необычными кругленькими и маленькими буквами. Разглядеть эти буквы было нелегко, но постепенно глаза привыкли, и мы стали читать без каких-либо затруднений. Из всех фигурирующих в записной книжке имен, которые соединяли друг с другом стрелки с какими-то непонятными символами, нам были знакомы лишь несколько: Анна, доктор Монтальво, Лили и Грета, от которых тянулась стрелка к Бетти. Еще наше внимание привлекли имена некоторых врачей, от которых тянулись стрелки к родильному дому «Лос-Милагрос». Рядом со многими именами — как, например, рядом с «Бетти» — имелись очень маленькие, можно сказать, микроскопические циферки. Что они, интересно, означали? Мы сдвинули стулья, чтобы смотреть вместе, и если одна из нас замечала что-то интересное, то тут же показывала другой. Вероника очень быстро расправилась со своим бокалом вина и пришла в прекрасное расположение духа. «Все сходится, все сходится», — бормотала она, как будто эта записная книжка была волшебным стеклянным шаром, в котором мы могли увидеть всю историю моей жизни. Однако я обратила ее внимание на нечто такое, что заставило ее спуститься с небес. В записной книжке фигурировало имя ее матери, и это означало, что и у ее матери отняли ребенка, однако моего имени в записной книжке не было, а это, в свою очередь, означало, что этим ребенком не обязательно была я. Тогда Вероника, заказав еще два бокала вина, хотя я не допила и первый, указала мне на имена Лили и Греты. В качестве дополнительного аргумента рядом с их именами фигурировал родильный дом «Лос-Милагрос», в котором родилась я.
Вторые бокалы мы с Вероникой допили уже одновременно.
— Тебе не кажется, что у нас достаточно оснований для того, чтобы захотеть и в самом деле сделать медицинскую экспертизу?
По правде говоря, я ни за что на свете не хотела делать никаких экспертиз. Для меня еще не пришло время стать частью другой семьи. Я хотела хотя бы раз сделать выбор самостоятельно. Мне хотелось самой решать, иметь мне сестру и брата или нет и иметь мне отца или нет. Если Бетти была моей матерью, я когда-нибудь об этом узнаю совершенно точно, и если Вероника — моя сестра, то и об этом я тоже когда-нибудь узнаю. А пока что меня вполне устраивала сложившаяся ситуация.
И тут вдруг Вероника закрыла записную книжку и поднялась со стула.
— Мы сходим к Марии, помощнице детектива Мартуниса.
Вино слегка ударило мне в голову, и настроение поднялось. Я ничего не ела, да и Вероника, конечно же, тоже, но я об этом даже не вспомнила.
— Матео не снял с пальца перстень с изображением кобры, — сказала я. — Он носил его и в день свадьбы.
На этот раз Мария, едва завидев нас, положила телефонную трубку и завела нас в кабинет своего шефа Мартуниса. Я не знаю, как она вообще могла ходить в таких узких штанах. Судя по тому, как на эти штаны смотрела Вероника, она задавалась тем же вопросом. Мария уселась за стол в кресло с очень высокой — как у трона — спинкой и спросила нас, что же такое важное нам удалось раздобыть. Мы спросили, как она догадалась, что мы раздобыли что-то важное.
— У меня за плечами — многолетний опыт работы, — ответила она.
Вероника рассказала ей обо всем и показала записную книжку сестры Ребекки. Мария вздохнула и, запустив руки в свои пышные волосы, развела их в стороны.
— Я ведь говорила тебе, что кусочки пазла сами займут свои места, правда? Теперь вам нужно пойти с этими доказательствами к адвокату. Или, что еще лучше, попытайтесь найти других пострадавших. В этой записной книжке, вероятно, полно их имен. Я тоже могу это сделать, но я ведь потребую за это денег. Стоить это будет дорого, поэтому вам лучше взяться за это самим. Сначала внимательно просмотрите записную книжку, чтобы определить, кто именно является пострадавшим, и начинайте звонить этим людям. Идеальный вариант — это если пострадавшие станут действовать сообща. Это будет долгий и изнурительный процесс, вам не раз придется столкнуться с несправедливостью и испытать разочарование, но вы, можно сказать, войдете в историю. Когда вас соберется достаточно много, вы, пожалуй, сможете нанять меня. А ты, — Мария посмотрела на меня, — не торопись и не бойся, потому что ты еще очень молода и у тебя впереди целая жизнь. А жизнь прекрасна и удивительна!
58
Вероника, ее отец и Лаура
Жизнь прекрасна и удивительна… Мне показалось, что Мария отняла у меня эти слова, которые я считала «своими кровными», и подарила их Лауре. Впрочем, я не имела ничего против: сейчас приоритет заключался в том, чтобы добиться справедливости по отношению к Лауре. Мария проводила нас до дверей и пожелала нам удачи. Мне хотелось спросить, существует ли детектив Мартунис на самом деле или же она выдумала его в качестве своего рода защитной ширмы в мире, где доминируют мужчины, однако я не решилась задавать ей подобный вопрос: у меня не было никакого права совать свой нос в сугубо личные дела Марии. Всё, что делала, она, как мне казалось, делала хорошо, и у меня даже возникло желание сказать ей, что для меня она ценнее всех Мартунисов в мире, вместе взятых. Она обладала какими-то сверхчеловеческими способностями, позволяющими вести дела детективного агентства в одиночку, проводить расследования, не отсутствуя при этом целыми днями в офисе, и, кроме того, всегда хорошо выглядеть.
Когда я разговаривала с Марией в кабинете, мне кое-что пришло в голову, и я, выйдя с Лаурой на улицу, потащила ее в почтовое отделение, где у «роковой женщины» была своя ячейка. Я набрала шифр, открыла ячейку и положила в нее записную книжку монахини. При этом я мимоходом мысленно констатировала, что — по крайней мере, насколько я могла судить на первый взгляд — к деньгам никто не прикасался. Лаура с удивлением наблюдала за моими действиями.
— Здесь эта записная книжка будет в безопасности. Сестра Ребекка, наверное, уже заметила, что ее записная книжка пропала, и сообразила, что ее утащила я. Впрочем, возможно, еще и не заметила, потому что она не может ходить самостоятельно. Она должна была меня в чем-то заподозрить, чтобы у нее возникло желание проверить содержимое ящика.
— От монахинь не ускользает ничего, — сказала Лаура. — Она в конце концов все поймет. Знаешь, что я еще тебе скажу? Я уже узнала все, что мне необходимо знать. Меня использовали с самого момента рождения. Я не говорю, что ко мне плохо относились или что меня держали в плохих условиях, но вполне можно сказать, что те чувства, которые я испытывала к Лили и Грете, были чувствами, когда-то купленными ими у сестры Ребекки и у Анны. Единственное, чего я хочу сейчас, — это забрать у них свои документы и личные вещи, книги, одежду. Я очень много работала в их магазине, и у них нет оснований претендовать на мое имущество. Я расплатилась с ними с процентами за все, что они мне дали. Я не буду настаивать на проведении расследования, на их разоблачении, на суде. Я не хочу ждать целую вечность, пока смогу зажить нормальной жизнью.
Я попросила Лауру дать честное слово, что она никому не сообщит шифр ячейки в почтовом отделении, и сказала, что назову ей этот шифр и что она, если со мной что-нибудь случится, может поехать в тюрьму «Алькала-Меко», вызвать там заключенную, которую я называла «роковой женщиной», и рассказать ей о том, что произошло.
Вечером, едва мы вернулись домой, Лауре позвонил Жердь. Ее глаза, которые раньше были просто голубыми и лишь иногда — красивыми, радостно заблестели и стали такими же прекрасными, как у моего папы.
Мне никто не звонил: у всех моих знакомых, как и у меня, было полно срочных дел. Из комнаты Анхеля доносилась музыка, отец ужинал в кухне. Из окна были видны автомобили, припаркованные возле высоких металлических ворот наших соседей. Пока Лаура ворковала по телефону со своим воздыхателем, я рассказала отцу о том, какая складывается ситуация. Я сказала ему, что записная книжка монахини находится под замком в надежном месте. Когда я начала рассказывать о нашей встрече с Анной, отец разволновался, и ему пришлось переключиться с пива на вино.
Ему, хотел он этого или нет, пришлось выслушать мой рассказ о том, что Анна живет в роскоши и что мы по сравнению с ней — нищие. Я рассказала, что у нее есть дочь, которую зовут Сара и которая представляет собой верх совершенства. Мы всегда были частью работы, благодаря которой Анна обеспечивала себе шикарную жизнь. По-видимому, ее функция внутри преступной организации заключалась в отслеживании ситуации в семьях, у которых с ее помощью был «украден» ребенок, а особенно если у них имелись какие-либо подозрения в отношении родильного дома, в котором им сказали, что их сын или дочь при рождении умерли. Отец то и дело с недоверием качал головой, и в конце концов я сказала ему, чтобы он спросил у Лауры, которая тоже побывала дома у Анны и на которую этот дом тоже произвел сильное впечатление.
— Бетти была права, — сказал отец, допивая содержимое своего бокала и невидяще глядя на автомобили у дома напротив.
Он в этот момент, наверное, вспоминал о своих встречах с Анной, во время которых она, вполне возможно, пыталась его к чему-то склонить. Он также, наверное, вспоминал о душевных мучениях, которые его жене и ему приходилось испытывать на протяжении многих лет. Виноватой в этих мучениях, как выяснилось, была главным образом Анна — та самая Анна, которая вроде бы помогала моей маме в самые трудные моменты жизни.
Отец, однако, не решился рассказать мне о том, что чувствовал: о том, что никогда не простит себе, что не поддерживал Бетти на все сто процентов; что ему стыдно за то, что он предпочитал считать, будто Лаура умерла; что он считает себя виноватым. Я тоже чувствовала себя виноватой: я не была все время рядом с мамой, когда она лежала в больнице, а свое отсутствие рядом с ней я оправдывала тем, что искала Лауру. Все мы могли считать себя виноватыми, тогда как Лили, Грета, сестра Ребекка, доктор Монтальво, принимавший роды доктор Домингес, другие сотрудники родильного дома и все прочие люди не считали это трагедией и не чувствовали себя в чем-то виноватыми — это ведь был бизнес.
Отец заявил, что ему хочется покончить с этим раз и навсегда. Если Лаура не нуждается в том, чтобы узнать, родственники мы или нет, то ей уж точно нужно выяснить, что она и в самом деле не является кровным родственником тех людей, в доме которых жила раньше. Она никому ничего не должна. Она не должна испытывать чувства благодарности и признательности к людям, которые обманывали ее, говоря, что они — ее мама и бабушка.
Ему не приходило в голову ничего другого, кроме как немедленно отправиться к Лили и Грете с имеющимися у нас доказательствами и цивилизованно поговорить с ними о судьбе и о благе Лауры.
Лауру данное предложение застало врасплох. Она долго над ним раздумывала, уставившись на участок улицы, на который чуть раньше смотрел отец. Она тоже хотела покончить со всем этим раз и навсегда, но идти туда прямо сейчас, в десять часов вечера…
— Когда бы мы туда ни пошли, мы все равно опоздаем, — сказал отец. — Мы уже опоздали на девятнадцать лет.
Он хотел налить себе в бокал еще вина, но я его остановила.
— Папа, тебе не нужно больше силы, чем у тебя уже есть, — сказала я.
Анхелю мы сказали, что пойдем прогуляться с Доном.
— Все трое? — удивился брат.
— И не вздумай никому открывать дверь. Мы возьмем с собой ключи.
Анхель догадался о том, что мы задумали, и в течение нескольких секунд колебался, пойти с нами или нет. Я облегченно вздохнула, увидев, что он снова надел наушники, решив и дальше слушать музыку и жить беззаботной жизнью. Уходя, мы оставили Дона в доме: мы решили, что Анхелю он сейчас может быть нужнее, чем нам.
— Значит, ты жила здесь, — сказал отец, глядя на фасад дома, в котором находилась квартира Лили и Греты.
— Вон там, на углу, обувной магазин Лили, — сказала в ответ Лаура. — Квартира расположена прямо над ним.
Отец продолжал с любопытством разглядывать фасад здания, пытаясь, наверное, представить себе, какой была раньше жизнь этой девушки, которая — в этом не оставалось уже практически никаких сомнений — являлась его дочерью. Он, как и все мы, запутался в чувствах, которые испытывал и которые вроде бы должен был испытывать. Он сумел почувствовать себя ответственным за Лауру, но не мог — и вряд ли когда-то сможет — любить ее так, как любят собственных детей, так, как он любил меня и Анхеля. Можно было надеяться лишь на то, что с течением времени у него появится чувство привязанности к ней. Тем не менее, несмотря на эти нюансы, всех нас объединяла наша кровь и необходимость защитить себя. Еще нас объединяла мама — единственный среди нас человек, который был способен по-настоящему любить Лауру и переживать за нее, хотя Лаура с ней так никогда и не познакомилась.
Пока отец разглядывал снаружи маленький мир, в котором когда-то жила Лаура, я не могла отвести от него глаз. Я думала, что знаю его хорошо, потому что находилась рядом с ним всю свою жизнь, и мне всегда казалось, что единственное, к чему он стремится в жизни, — это чтобы у него была возможность работать таксистом и чтобы мы все были счастливы. Я раньше считала, что единственным препятствием, не позволяющим нашей жизни стать во всех отношениях прекрасной, были терзания мамы по поводу ее то ли умершей, то ли нет дочери. Если бы в жизни моей мамы не было этой трагедии, она, возможно, и не заболела бы. Если бы она не заболела и если бы я не занялась поисками Лауры, я сейчас училась бы на первом курсе университета и жизнь у меня была бы такой же, как у Росаны. Если бы мама не умерла и если бы я не нашла Лауру, мы не были бы сейчас здесь.
Отец припарковал машину, и мы вышли из нее. Мы не обсуждали плана действий, не пытались ничего предусмотреть. Жизнь не поддавалась контролю: она ускользала от попыток ее контролировать, как вода в микроскопические отверстия.
Меня успокаивало то, что отец ничуть не нервничал. Он даже, похоже, думал сейчас о чем-то другом. Ни о чем не сговариваясь, мы перешли улицу, и Лаура встала перед камерой видеодомофона так, чтобы Лили и Грета могли видеть на мониторе домофона только ее лицо. Время дежурства консьержа уже закончилось, и это могло быть и к лучшему — потому что отпадала необходимость устраивать с ним рукопашную схватку, и к худшему — потому что Лили и Грета могли решить не открывать дверь. Едва Лаура нажала кнопку домофона и ее увидели на мониторе, как тут же раздался щелчок замка входной двери. Лауре не пришлось ничего объяснять и ничего выдумывать: Лили и Грета, по-видимому, сочли само собой разумеющимся, что она пришла одна.
Подойдя к квартире, мы вдвоем с отцом встали слева и справа от двери так, чтобы в глазок было видно только Лауру. Дверь открыла Грета, и тут с Лаурой произошло что-то необъяснимое (или, наоборот, вполне объяснимое — смотря с чьей точки зрения на это взглянуть): она обо всем забыла, обрадовалась тому, что видит Грету, и шагнула вперед, чтобы ее поцеловать… Однако отец, отреагировав почти инстинктивно, не позволил ей этого сделать: он, поспешно подскочив, обхватил Лауру рукой за плечи, что привело ее в полное замешательство, и они зашли в квартиру вдвоем. Грета от столь неожиданного появления статного мужчины невольно отступила назад. Вслед за Лаурой и отцом в квартиру зашла и я. Лили, сидевшая в этот момент в инвалидном кресле чуть дальше по коридору, испуганно посмотрела на нас.
— Петре! — крикнула она.
Лаура, которую все еще обнимал рукой за плечи отец, молча повела нас в уже знакомую мне гостиную. Мы прошли мимо нескольких красивых столов и стульев из резного дерева, шкафов, кресел и картин в классических рамах и остановились перед удобным диваном современной конструкции.
— Садитесь, — сказала Лаура.
Мы повиновались. Пару секунд спустя появился босниец в рубашке с короткими рукавами и с равнодушным взглядом: со стороны казалось, что он сделан наполовину из плоти, а наполовину — из резины. Он остановился, заведя руки за спину, прямо перед нами. Отец уперся локтями в колени, положил подбородок на ладони и окинул взглядом Грету, Лили и боснийца с таким видом, как будто они были просто очередной небольшой проблемкой, которую ему предстояло сегодня вечером решить.
— Познакомь нас, — негромко сказал отец, наклонившись к уху Лауры.
— Моя… — Лаура уже собиралась сказать «мама», но не произнесла этого слова. — Это Грета. Это Лили. А это Петре.
— Вам здесь удобно? — спросила Грета.
Я с насмешкой подумала о том, что она выглядит очень старой, несмотря на модные брюки из серой фланели с отворотами, плотно обтягивающие бедра. Грета, придя домой, не стала, видимо, переодеваться в поношенную одежду, чтобы чувствовать себя раскованнее и комфортнее (как обычно поступали мы), — она хотела выглядеть эффектно с раннего утра и до поздней ночи, чтобы в достойном виде встретить любовника, если он вдруг придет неожиданно. Она еще не удалила макияж, и из-за черной линии вокруг глаз казалось, что она слегка косит. Свои рыжеватые волосы она собрала при помощи заколки так, чтобы они ниспадали ей на одно плечо и на грудь. Она смотрела на нас стоя, засунув руки в карманы штанов, то есть в такой позе, как будто ждала, что ее вот-вот кто-то будет фотографировать.
— Мне хотелось бы знать, кто зашел в мой дом без разрешения, — сказала Лили, с силой вцепившись в подлокотники инвалидного кресла.
Она уже сняла макияж, в результате чего стало заметно, что у нее почти нет бровей, ресницы очень редкие, а лицо — круглое, как луна. Она была одета в довольно элегантный белый брючный костюм. Со стороны, глядя на наряды Греты и Лили, казалось, что они только что откуда-то пришли и еще не успели переодеться.
— Их привела сюда я, — сказала Лаура, вставая и прислоняясь спиной к шкафу из красного дерева.
— Мы искали тебя повсюду, — укоризненно покачала головой Лили, — а ты спокойненько появляешься только сейчас, как будто ничего не произошло. Нам что, обязательно разговаривать в присутствии чужих людей?
Грета уставилась на меня.
— А это не ты приносила мне кремы? И делала массаж лица?
Лили, переведя взгляд на Грету, закивала:
— Я тебе говорила, что она мне не нравится.
Лаура, выпрямившись и перестав опираться на шкаф, заявила более высоким голосом, чем обычно:
— Кэрол сказала, что я вам не родная и что вы меня удочерили.
Ее слова, словно кинжал, вонзились в Лили, а затем таким же кинжалом выскочили из ее глаз и вонзились в меня и в моего отца.
— Что ты сказала?
— Кэрол рассказала мне обо всем.
— Ну, и что я тебе говорила? — крикнула Грета матери. — Вот кто ей все рассказал — твоя обожаемая Кэрол!
— Я отказываюсь продолжать разговор в присутствии этих людей.
— А у тебя нет другого выхода, кроме как разговаривать со мной в присутствии моего отца и моей сестры.
— Я сразу почуяла что-то недоброе, когда она здесь появилась, — сказала Лили, имея в виду меня. — Лаура, не верь ничему! Они тебя обманули. Иди ко мне, солнышко.
Лаура сделала было шаг к Лили, но заставила себя остановиться. Мы с отцом сидели не шевелясь и не произносили ни слова: еще не настал тот момент, когда нам следовало бы вмешаться в разговор. Петре не сводил с нас взгляда. Грета вынула руки из карманов и подошла к Лауре.
— Солнышко, — сказала она, вторя Лили. Волосы мешали ей, и она убрала их за уши. — Для меня ты всегда была единственной и настоящей дочерью. Все, что я делала в жизни, я делала ради тебя.
— Ради меня?
Грета обняла Лауру. Та позволила ей себя обнять. Я попыталась было встать, чтобы вмешаться, но отец дернул меня за руку и заставил снова сесть, чтобы — пока что! — смотреть, слушать и молчать.
— Конечно, сокровище мое! Мы жили ради тебя — ради того, чтобы ты ни в чем не нуждалась.
— Но зачем вы так поступили? — спросила Лаура. — У меня ведь были родители, была родная мама, которая тоже постаралась бы, чтобы я ни в чем не нуждалась. Затем вы отняли меня у нее, чтобы потом жертвовать собой ради меня? Я вас об этом не просила, и никто вас об этом не просил.
— Мы тебя любим, — заявила Лили. — Вот что самое главное.
— Вы похитили меня, чтобы любить?
— Мы тебя не похищали, не говори так, — сказала Лили жалобным, ласковым и певучим голосом. — Думать подобное — кощунственно. Грета тебя удочерила. Один человек сказал нам, что некая мать-одиночка из бедных не в состоянии вырастить ребенка, которого родила, и потому этого ребенка, то есть тебя, мы удочерили.
— Тогда почему вы мне ничего об этом не рассказывали? Зачем вы сделали фотографии, на которых ты с большим животом, как будто беременная?
— Мы никак не могли выбрать подходящий момент, чтобы тебе об этом рассказать. Время шло, а мы все не могли этого сделать. Нам не хотелось тебя волновать.
— Ну, давай! — сказал мне отец, который уже не мог больше сдерживаться.
Я встала, пытаясь сохранять спокойствие и вести себя так же хладнокровно, как Грета и Лили. Мне не хотелось, чтобы они выиграли эту схватку только потому, что у меня или у отца не выдержали нервы. Поэтому, начав говорить, я отвела взгляд в сторону, чтобы не видеть их лица и их жесты.
— Кэрол рассказала нам, что Лауру удочерили. Однако это не было обычным удочерением — Анна призналась нам, что Лауру купили. Ее вам продала сестра Ребекка при посредничестве Анны. Анне стало известно, что моя мама, которая была также матерью Лауры, ищет дочь и вот-вот найдет. Именно поэтому вы и уехали из Эль-Оливара, где жили в то время. Доктор Монтальво — то ли прямо, то ли косвенно — тоже ко всему этому причастен. Он сначала пытался добиться того, чтобы мама забыла о своей пропавшей дочери, а затем — чтобы о ней забыла я. И чтобы Лаура превратилась в растение, не проявляющее никакого интереса к собственной жизни.
— Девочка, у тебя слишком богатое воображение, — сказала Лили.
— Кроме воображения, имеются еще и доказательства. У нас есть признания Кэрол и Анны, без которых, как вы сами понимаете, мы не смогли бы выйти на сестру Ребекку. А у сестры Ребекки нам удалось забрать интереснейшую записную книжку, в которой фигурируют ваши имена и в которой указаны взаимоотношения между всеми вами. Эта записная книжка сейчас находится в надежном месте. Нам также удалось — и я уверена, что вам об этом уже известно, — заполучить журнал регистрации новорожденных родильного дома «Лос-Милагрос», в котором родилась Лаура. В этом журнале мы обнаружили нечто невероятное, ну просто какое-то волшебство: в нем сообщается, что Лаура во время родов умерла. Эти доказательства находятся в надежном месте и будут переданы в полицию. Во все это были замешаны врачи и, конечно же, медсестры… Так что ничего у вас не выйдет. Все свидетельствует о том, что подозрения моей мамы были правильными и что ее дочь жива.
Лили и Грета переглянулись. Петре по-прежнему не сводил с нас глаз.
— Вы купили мою дочь, — сказал отец, вставая. — Вы отняли ее у нас.
И тут он случайно бросил взгляд на полку шкафа и увидел стоящую между книг детскую фотографию Лауры — ту самую, которая когда-то находилась у нас. Лаура на этой фотографии, казалось, просила, чтобы ее спасли. Мы с отцом переглянулись, и наши взгляды столкнулись друг с другом, как два мчащихся на огромной скорости поезда.
— Ее мать не хотела ее растить, поэтому мы забрали Лауру к себе, — заявила Лили пронзительным голосом, игнорируя все то, что мы с отцом только что говорили.
— Это ложь! Не смейте больше даже упоминать о ее матери, — сказал отец.
Он подошел к шкафу, взял фотографию и поднес ее к лицу Лили. Все замерли. Мне даже показалось, что время остановилось. Наконец Лили не выдержала и опустила взгляд. Я еще никогда не видела отца таким. Профессия вынуждала его быть сдержанным и не давать волю эмоциям, но в данный момент он был не в такси. Со стороны казалось, что отец стал совсем другим: в нем сейчас сконцентрировалась вся сила духа, которая была присуща Бетти.
— Не забывайте, что у нас есть журнал регистрации новорожденных из родильного дома, — сказала я, очень аккуратно беря из рук отца фотографию Лауры. Он при этом так сильно сжал мою ладонь, что я даже немного испугалась.
Мы знали, что этот журнал невозможно использовать в качестве доказательства, потому что мы забрали его из родильного дома незаконным путем. Однако он свидетельствовал о том, что мы правы.
— Сколько вы заплатили за меня? — спросила Лаура с гневом и с болью, начиная выходить из себя. — Вы уже получили назад эти деньги за счет того, что я работала в вашем магазине? Я пойду в комнату и заберу свои вещи.
Все выслушали ее молча и, когда она пошла в сторону коридора, только проводили ее взглядом. И тут вдруг Лили, опершись на подлокотники инвалидного кресла, поднялась, словно снежная гора, и преградила Лауре путь.
— Никто отсюда ничего не заберет, — заявила она.
Ее голос, оставаясь вежливым, прозвучал угрожающе.
Лаура обернулась и с отчаянием посмотрела на нас. Грета к этому моменту была рядом со мной, а Петре, стоя возле моего отца и не зная, пытаться выдворить его отсюда силой или нет, вопросительно смотрел на Лили. Однако Лили и сама не знала, что делать.
— Я помогу тебе собраться, — сказала я Лауре, направляясь к ней.
Грета с неожиданной силой схватила меня за руку. Лаура не осмеливалась оттолкнуть Лили — женщину, которая до недавнего времени была ее бабушкой.
И тогда отец неожиданно повернулся к Петре и врезал ему по лицу. У того кровь хлынула из носа. Не успел босниец как-то отреагировать, как отец нанес ему еще один удар кулаком, от которого Петре рухнул на телефонный столик, и тот развалился. На лице доньи Лили появилось испуганное выражение. Драки и скандалы ей, видимо, были отнюдь не по душе.
Мы с Лаурой стояли молча, с опаской дожидаясь момента, когда Петре поднимется на ноги. Однако отец, судя по выражению его лица, не испытывал ни малейшего страха, потому что для боснийца, хотя он и был очень сильным, отнюдь не шла речь об утерянном счастье.
— Лаура, забирай свои вещи, — сказал отец спокойным голосом, вытирая кулак о брюки.
Донья Лили отступила в сторону. Грета отпустила мою руку. Обе сели на диван в ожидании, когда все это закончится. Петре пошел в кухню, оставляя на полу след из капелек крови.
Лаура достала с антресоли большой чемодан и начала, плача, складывать в него вещи. По мере того как чемодан заполнялся, она плакала все сильнее и сильнее.
— Багажник у машины большой. Не оставляй ничего, — сказала я, изнывая от желания побыстрее отсюда уйти. Я очень долго копила в себе гнев, но теперь мне злиться совсем не хотелось.
— Стол. Мы не сможем вынести отсюда мой стол, — вдруг сказала Лаура.
— Почему это не сможем? Папа его разберет и вынесет на улицу.
Поскольку одного чемодана не хватило, Лаура пошла за вторым, а я тем временем начала освобождать ящик стола.
— Ты взяла документы? — спросила я у Лауры, когда та вернулась.
— Да, — ответила она. — И чековую книжку, на счету есть немного денег.
В гостиной все это время царила гробовая тишина. Потом послышался голос отца:
— Вам придется отвезти парня в больницу, чтобы ему там наложили швы. Мне жаль, что так получилось.
— Такое насилие вовсе не было необходимым, — сказала в ответ Грета. — Вы сумасшедшие.
— Если бы оно не было необходимым, мы бы к нему не прибегли, — возразил отец, выходя из гостиной и направляясь в комнату Лауры.
Пока он разбирал стол, мы с Лаурой вытащили чемоданы на лестничную площадку. Потом Лаура собрала обломки телефонного столика и сложила их в углу гостиной. Она то и дело, как бы между прочим, окидывала гостиную внимательным взглядом: она, возможно, видела эту комнату в последний раз, и ей, несмотря ни на что, хотелось, чтобы она получше запечатлелась в памяти.
Лили и Грета наблюдали за ней с дивана. Со стороны казалось, что они стареют прямо на глазах и так и останутся сидеть здесь в этой одежде навсегда.
— Я уже совершеннолетняя и могу сама решать, где мне жить, — сказала им Лаура взволнованным голосом.
Они ничего не ответили. Они смотрели на нее с сожалением: жалели то ли ее, то ли себя. Мне не хотелось испытывать к ним жалость, потому что она подавляет другие чувства и мысли.
Петре зашел в гостиную, держа у разбитого носа полотенце. Увидев, что мы все еще здесь, он вернулся в кухню.
Мы отнесли к машине все собранные вещи: два чемодана, рюкзак, два пальто, большой ящик, крышку, ножки и ящик письменного стола и коробочку из папье-маше, которую мне передали в Эль-Оливаре. Лаура сказала, что в доме у Лили и Греты остается еще много вещей, которых ей будет недоставать, но у нас уже не нашлось ни решительности, ни сил возвращаться и забирать что-то еще — да и не может человек забрать с собой из одной жизни в другую абсолютно все.
Мы были в машине, как селедки в бочке. Вела машину Лаура, потому что у нее оказались с собой водительские права. Отец сел рядом с ней на переднее пассажирское сиденье, а я, пристроившись на заднем сиденье, придерживала, как могла, крышку письменного стола.
— Я оставила там все книги и школьные тетради.
Мы понимали, что Лауре будет очень трудно еще раз прийти в этот дом после всего того, что произошло, и что те вещи, которые она не забрала оттуда сегодня, она уже не заберет никогда. Со временем она забудет об этих вещах — забудет, как будто их у нее никогда и не было.
Мария, помощница Мартуниса, сказала мне, что вот кусочки пазла и сложились. А те из них, которые еще не заняли своего места, обязательно его займут. Она сказала, что я должна радоваться, потому что, если ларец Пандоры открылся, закрыть его снова будет очень и очень трудно. Она также сказала, что я должна гордиться тем, что освободила Лауру, ибо именно этого хотела моя мама. Кроме того, Лаура имела право быть свободной. Теперь уже мне самой следовало психологически освободиться от чувства ответственности за то, что начала мама и что я так настойчиво стремилась довести до конца. Я принесла Марии в качестве подарка крем с крупинками золота. Мне было жаль, что кожа у нее на лице вся в малюсеньких ямочках: в юности у нее, наверное, было много прыщей. Иногда она достаточно хорошо скрывала это при помощи макияжа, а иногда этот дефект прямо-таки бросался в глаза и портил ее внешность.
Сегодня он как раз бросался в глаза. Я сказала, что, прежде чем мазать кожу этим кремом, нужно провести ее тщательную эксфолиацию.
Мария и в этот раз завела меня в так называемый кабинет Мартуниса. Я положила перед ней на стол журнал регистрации новорожденных, который забрала из родильного дома, записную книжку сестры Ребекки и миллион песет в конверте (за вычетом того, что я потратила на покупку одежды Лауры), которые мама, по словам менеджера проекта в фирме, торгующей косметическими средствами, скопила для того, чтобы я могла когда-нибудь открыть свою клинику.
— Что с этим можно сделать? — спросила я у Марии.
— Дай подумать. Мартунису и мне не помешает поучаствовать в сенсационном расследовании — расследовании преступления, связанного с продажей и покупкой детей. Это станет для нашего детективного бюро неплохой рекламой.
Она сделала ксерокопию журнала регистрации новорожденных и записной книжки, взяла из конверта триста тысяч песет и положила ксерокопии и деньги в папку, на которой написала «Бетти» — в честь моей мамы. Потом она попросила меня и Лауру рассказать ей — каждую отдельно — все то, что мы знаем об этой печальной истории. Мы рассказывали, а она записывала. Выйдя из детективного агентства, я направилась в почтовое отделение и положила журнал регистрации новорожденных и записную книжку в ячейку «роковой женщины». Мне подумалось, что когда-нибудь нужно будет съездить в тюрьму «Алькала-Меко» и познакомить Лауру с этой женщиной.
Потом я отправилась к доктору Монтальво: я уже несколько дней изнывала от желания взглянуть этому психиатру в глаза.
Юдит сидела, как обычно, за своим столом. Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами — широко раскрытыми то ли от удивления, то ли оттого, что стала напряженно вспоминать, кто я такая.
— Слушаю вас, — сказала она.
Я, не обращая на нее внимания, прошла прямо в кабинет усатого психиатра. Я распахнула дверь и увидела, что у него на приеме сидит женщина с гладко причесанными русыми волосами.
Завидев меня, он резко поднялся.
— Я занят, у меня сейчас пациент, — сказал он.
— Какое успокоительное средство вы посоветовали давать Лауре? И до какого состояния вы хотели ее с помощью этого средства довести?
Светловолосая женщина испуганно посмотрела на меня. Я, взглянув на нее, спросила:
— Он и вам говорил, что вам нужно выйти из состояния улитки?
Юдит уже стояла в дверях, и психиатр посмотрел на нее выразительным взглядом.
— Звоните кому хотите. Анна вас выдала. Мы уже знаем, что вы причастны к похищению Лауры. Вы фигурируете в записной книжке сестры Ребекки — акушерки, которая принимала роды у матери Лауры.
Юдит взяла светловолосую женщину за руку и вывела из кабинета. Через секунду она вернулась за ее пальто и сумкой, и врач жестом показал ей, чтобы она ничего не предпринимала.
— Анна нам все рассказала, — сказала я.
Врач уселся в свое кожаное кресло.
— Мама, по-видимому, кое о чем догадалась, поэтому перестала к вам обращаться.
Монтальво сидел молча. Он, видимо, ждал, что произойдет что-то еще, что кто-то еще придет, что я скажу ему что-нибудь еще.
— Грета и Лили рассказали вам о том, что мы забрали вещи Лауры из их дома?
Врач отрицательно покачал головой. Я сняла телефонную трубку и протянула ему.
— Позвоните им, чтобы вам было понятно, о чем мы сейчас говорим.
— Я их не знаю.
— А вот они знают вас очень хорошо. Лаура может это подтвердить, и, кстати, консьерж их дома — тоже. Какое совпадение, что вы лечили мою маму и Лауру, мою сестру! Мама пришла к вам по совету Анны. Не будьте дураком и созвонитесь с ними, чтобы вы могли хотя бы договориться, что отвечать полицейским, когда те начнут вас допрашивать.
— Я психиатр, я лечу людей. Я облегчаю их страдания. И мне ничего не известно об этом жестоком, жутком инциденте.
— Вы знаете доктора Домингеса?
Он отрицательно покачал головой.
— А вот он вас знает, — соврала я.
Монтальво, похоже, начал нервничать: я увидела, как его нога под столом стала сильно подрагивать.
— Почему вы фигурируете в записной книжке сестры Ребекки? Вам нужно будет придумать какой-нибудь ответ, — сказала я, вставая.
Он продолжал сидеть, повернув ко мне опухшее лицо, которое когда-то, возможно, было симпатичным, и глядя на меня голубыми глазами, которые когда-то, наверное, были красивыми. Слишком много еды, слишком много кожаного кресла, слишком много всего…
59
Лаура видит сны
Я снова стала работать в хореографическом училище. Я сказала там, что нога у меня уже срослась и я хочу возобновить занятия. Меня приняли с распростертыми объятиями. Я стала ездить на занятия на автомобиле Бетти и брать с собой Дона, который ждал меня, привязанный у двери: Даниэль и Вероника настояли на том, что мне нужна хотя бы минимальная защита. Периодически за мной заходил Валентин, и мы с ним выгуливали Дона в парке рядом с хореографическим училищем, а потом я провожала Валентина домой. Иногда я оставалась у него на ночь. Мы клали на пол одеяло для Дона и ложились в постель. Как-то раз Валентин предложил мне переехать жить к нему. Он сказал, что у него возле окна в гостиной есть свободное место, куда можно будет поставить мой письменный стол, а стены мы можем выкрасить в белый цвет, чтобы в помещении было светлее. Еще он сказал, что мы можем проводить субботу и воскресенье за городом, в доме у Матео, и что он, Валентин, найдет себе работу получше. Сейчас он пока что делал какую-то программистскую работу дома на своем компьютере. Мне было хорошо с Валентином: когда я находилась рядом с ним, на душе у меня было спокойно. И хотя он не был мужчиной моей мечты — мужчиной на всю жизнь, — в данный период жизни он мне очень даже подходил.
Я зарабатывала на жизнь вполне достаточно благодаря занятиям по балету и косметике, которую я продавала вместе с Вероникой. Поскольку теперь я постоянно была чем-то занята, мне некогда было думать о прошлом.
Мы с Вероникой прекрасно ладили: ей очень нравились моя скрупулезность в работе и мое умение общаться с покупателями. Я быстро вошла в курс дела, и мы существенно расширили круг наших клиентов. В начале моей новой жизни, когда я обосновалась в доме Вероники, в мое распоряжение предоставили комнату для гостей и разрешили выкрасить ее в оранжевый цвет. Я время от времени провожала Анхеля в школу, и по дороге мы разговаривали о баскетболе. Анхель был сдержанным, добрым и по-своему симпатичным юношей, мне нравилось с ним общаться. Даниэль частенько приглашал нас всех поужинать в ресторанчик «Фостерс Голливуд», расположенный в торговом центре. В конце концов у меня появилось желание, чтобы эти люди и в самом деле оказались моими родными людьми. Но чего я никому не рассказывала, так это того, что, сама этого не желая, два месяца спустя я стала видеть во сне Грету и Лили, причем чаще всего именно Лили. Это были сны ни о чем, которые меня утомляли и вызывали меланхолию, — когда я просыпалась, мне казалось, что то ли я вернулась из какого-то тоскливого путешествия, то ли у меня закончился очень невеселый период жизни. Иногда мне, когда я, проснувшись, еще лежала в постели, мерещился скрип колес — как будто Лили, став невидимой, по-прежнему находится рядом со мной в своем инвалидном кресле. Я и сама не знала, хочется мне или нет встретить ее на углу какой-нибудь улицы. Я и боялась Лили, и одновременно скучала по ней. Хотела я этого или нет, но Лили с Гретой навсегда остались где-то в уголке моей души. Вероника их презирала и ненавидела. Она обсуждала с Марией, помощницей адвоката Мартуниса, как бы их разоблачить и раздуть большой скандал. Для этого следовало провести соответствующую медицинскую экспертизу и выяснить, действительно ли Даниэль является моим биологическим отцом, однако мне было страшно решиться на подобный шаг. О чем я теперь думала, так это о переезде к Валентину. Мы собирались жить вместе, начав все с нуля.
Даниэль попросил, чтобы я ему время от времени звонила и приходила в гости, потому что он будет по мне сильно скучать.
Вероника и Анхель помогли мне перевезти вещи на машине Бетти. Когда я затем хотела вернуть им автомобиль, они сказали, что дарят его мне. Они также подарили мне норковую шубу Бетти. Вероника настаивала на том, что так будет правильно. Она была очень настойчивой. Мне в конце концов захотелось, чтобы она и в самом деле была моей настоящей сестрой. Со временем все это окончательно выяснится.
60
Вероника
В течение всего воскресного утра, в которое мы готовились к переезду Лауры, отец сидел и листал газету, краем глаза поглядывая на меня, Анхеля и Лауру. Дон сидел тут же и помахивал хвостом из стороны в сторону. Удивительно, как много барахла может накопиться всего лишь за несколько месяцев! Больше всего возни у нас было с одеждой, вернее, с целой горой одежды, которая лежала на кровати Лауры и которую нужно было рассовать по чемоданам и картонным коробкам. Лаура настаивала на том, чтобы я взяла себе в качестве подарка что-нибудь из ее стильных вещей, что мне больше всего нравится. Когда я стала выбирать, в дверях комнаты появился отец.
Он долго смотрел на нас каким-то необычным взглядом, а затем провел ладонями по лицу и, подойдя к Лауре, обнял ее.
— Этот дом — твой, — сказал он. — Бетти категорически не хотела о тебе забывать.
Лаура отказалась пойти поговорить с сестрой Ребеккой — монахиней-акушеркой, которая продала ее Грете и Лили и которая была знакома с директрисой школы, где Лаура когда-то училась, сестрой Эсперансой (мне даже стало казаться, что все люди, фигурировавшие в жизни Лауры, связаны одной большой паутиной, и одни из них продают младенцев, а другие — покупают). Лаура сказала, что не хочет и дальше накапливать в себе отрицательные эмоции, не хочет смотреть на то, что представляет собой эта женщина, ей надоело быть главной героиней такой бесчеловечной трагедии. Она полагала, что я могу делать все то, что сочту нужным, потому что я и мои ближайшие родственники тоже были жертвами этих злоумышленников, но она пока что хочет оставаться в стороне.
Я поехала к сестре Ребекке вместе с Марией, которая очень хотела взглянуть на эту монахиню и, кроме того, при проведении расследования хваталась за все ниточки, какие только были. Я зашла за Марией в офис. Она накинула кожаное пальто с меховой подкладкой, отороченное по краям каракулем, поверх своего черного облегающего комбинезона, и мы вышли из офиса, после чего отправились на находящуюся рядом автостоянку, сели в старый, огромный немецкий автомобиль темно-зеленого цвета и поехали. Мне казалось, что автомобиль не едет, а скользит по автостраде, а после по обсаженному соснами шоссе, ведущему к воротам монастыря. Там я сразу принялась искать глазами сестру Аделину. Был уже почти полдень, и всех престарелых монахинь, похоже, вытащили из комнат погреться на солнышке, чтобы они набрались витамина D. Никто не стал преграждать нам путь. Я увидела, что сестра Аделина болтает с какими-то монахинями, а сестра Ребекка сидит в полном одиночестве. Она была права: сестра Аделина не уделяла ей почти никакого внимания.
Мы с Марией подошли к сестре Ребекке. При этом тоненькие каблучки сапог Марии отбивали на каменных плитах звонкую дробь, а каблуки моих сапог гулко топали.
— Сестра Ребекка, я Вероника. Помните меня? Я приходила к вам несколько дней назад, и мы разговаривали об одной семейной паре — племяннике сестры Эсперансы и его жене.
Судя по выражению маленьких выцветших глаз монахини, она прекрасно все помнила, и, похоже, ей было о чем меня спросить.
— А это моя подруга Мария, она подвезла меня на машине. Именно она всем и займется. Я уже договорилась об этом с Анной.
— Я уже устала сидеть, — заявила монахиня.
— Сестра Аделина, похоже, очень занята, — усмехнулась я.
Старая монахиня бросила в сторону, где находилась сестра Аделина, сердитый взгляд.
— Мы, старухи, никому не нужны. Она болтает с молодыми монахинями, — пробурчала она.
Этим «молодым монахиням» было на вид лет семьдесят пять, а то и восемьдесят.
— Я пришла вас навестить, — сказала я, предлагая сестре Ребекке руку, чтобы она на нее оперлась.
Мы пошли туда, где располагались жилые помещения. Мария с терпеливым видом последовала за нами.
— Я еще не хочу заходить в комнату, — сказала монахиня, посмотрев на меня. — У меня нет желания отдыхать.