Терновый венец Екатерины Медичи Гульчук Неля
– Да здравствует Меченый! – эти слова как клич неслись над городом.
Герцог Франциск де Гиз прекрасно знал, как обращаться с трудовым Парижем, он был его идолом. Екатерина восхищалась его умением подыгрывать толпе.
Любовь народа была необходима клану, ибо хитрый Меченый метил выше, стремился к самой вершине власти. Он и его брат, Карл Лотарингский, чтобы навсегда возвеличить свой род, взойти на ступени, ведущие к трону, настаивали на срочном заключении брака дофина и своей племянницы Марии Стюарт.
Как можно было отказать хоть в чем-нибудь этому спасителю, этому любимцу народа? Даже Диана была потрясена усилением влияния Меченого и пыталась отсрочить заключение брака. Напрасно Екатерина, ссылаясь на слабое здоровье своего четырнадцатилетнего сына, вздыхала, что эта женитьба его убьет. Напрасно вступили в союз королева и фаворитка. Нерешительный король, который тоже не хотел, чтобы церемония состоялась так скоро, не мог отказать герою, который олицетворял мощь государства.
– Эта свадьба должна состояться в ближайшее время, чтобы затем приступить к другим, более неотложным делам, – такое решение принял король вопреки себе самому, супруге и фаворитке.
Во дворце епископа Парижа, где королевская семья и свита провели ночь перед свадебной церемонией, шли последние приготовления к началу торжества. Специально построенная галерея вела от дворца к западному входу в собор Нотр-Дам. Она была украшена гобеленами с вышитыми на них лилиями.
Камеристки в специальных покоях, отведенных для невесты, поправляли складки на ее свадебном платье, завивали локоны в прическе, придавали туалету ту совершенную законченность, какая необходима в королевской семье для столь важного события.
Все совершалось с тщательным соблюдением этикета, принятого при французском дворе.
Кардинал Карл Лотарингский пришел в апартаменты невесты вместе с королем, королевой, принцами и принцессами королевской крови и знатными придворными, чтобы присутствовать при примерке обручальных колец. Когда кольцо было выбрано, дядя невесты лично забрал его, чтобы вручить дофину, поскольку только жених имел право надеть его на палец невесты.
В апартаментах при церемонии примерки колец присутствовали дети принцев и принцесс королевской крови, все королевские дети, кроме жениха – Франциска, которого готовили к церемонии в отдельных покоях.
Король любил детей, а они – его. Среди своих сыновей он заметил сына своей кузины Жанны д’Альбре, королевы Наваррской. Розовощекий, крепкий, пышущий здоровьем мальчуган, ровесник его дочери Маргариты, как завороженный глядел на него.
Генрих улыбнулся.
– Хочешь быть моим сыном?
Непосредственный сын Жанны указал на своего отца, короля Наварры Антуана де Бурбона.
– Вот мой отец!
Все рассмеялись.
– А хотел бы ты стать моим зятем, мужем Маргариты?
Мальчик, не задумываясь, ответил:
– Конечно.
Любимица короля, кокетливая и прелестная Маргарита, фыркнула:
– Вот еще. Только не он.
Королева задумчиво посмотрела на Жанну д’Альбре, в честь матери которой она назвала свою дочь. «А почему бы и нет? – подумала Екатерина. – Вполне может быть».
Жанна д’Альбре тут же про себя решила: «Не думаю, чтобы мой сын когда-нибудь женился на Маргарите Валуа. Недавно, после смерти отца, я перешла в протестантскую веру и не очень-то доверяю королю. С ним надо быть начеку, – он ненавидит протестантов. Главное, чтобы мой сын крепко держался истинной веры».
Наблюдая за сыном Жанны, Екатерина с грустью подумала, как разительно он отличается от всех ее детей.
Болезненность бедного Франциска, который через несколько часов станет супругом очаровательной и кокетливой Марии Стюарт, особенно беспокоила в эти минуты королеву. Дофин был хилым, прыщавым, страдал аденоидами, из-за чего всегда ходил с открытым ртом; кроме того за ухом у него была мокнущая экзема, которую никак не удавалось излечить. Тревога Екатерины за сына росла еще и из-за того, что, в довершение ко всем бедам, юный четырнадцатилетний принц, глубоко огорченный своими недугами, занялся энергичными физическими упражнениями с целью разогреть свою кровь и обрести мужественность ради прекрасных глаз Марии, которую Екатерина недолюбливала с первого дня ее появления при французском дворе. Мария была бы более очаровательной, считала королева, если бы не держалась так самоуверенно. Она как должное принимала поклонение окружающих и думала лишь о своей красоте и обаянии.
С каким восторгом смотрит на нее восьмилетний Карл! Он тоже вызывал тревогу в душе матери. В его детских глазах читалась необузданность нрава, что-то безумное.
Он легко переходил от приступов безудержного, подчас беспричинного смеха к истерике, приступам жестокости, которые с трудом удавалось погасить.
Чтобы отогнать от себя тревожные мысли, Екатерина перевела взгляд на любимого сына, который был на год младше Карла. Как он красив!.. Если бы Генрих был дофином!.. Она подарила своему любимцу нежную улыбку.
Пришло время присоединяться к участникам церемонии.
Колокола собора Нотр-Дам начали свой торжественный звон. К ним присоединились и колокола соседних храмов и монастырей.
Герольды выстроились вдоль двойного оцепления солдат и, обратив к небу трубы с развевающимися вымпелами, громко заиграли торжественную мелодию.
Как только умолкли фанфары, появились конные гвардейцы, рослые, атлетического сложения, в блестящих доспехах. За ними шествовал отряд королевских стрелков, затем следовало духовенство с кадильницами и хоругвями.
Юные девы в белоснежных платьях и венках из живых цветов бросали лилии и розы под ноги красавицы невесты.
Мария Стюарт в белом платье с длинным шлейфом, с золотой короной, украшенной жемчугом и яркими драгоценными камнями, на золотистых волосах была ослепительно хороша! И хотя дофин весь сверкал в украшенном золотом костюме, великолепие одеяния делало его еще более хилым и невзрачным.
За ними следовала королева под красным балдахином в сопровождении французских принцесс. Екатерина в платье из тяжелого шелка изумрудного цвета, осыпанном бриллиантами, казалась огорченной предстоящим торжеством. Ее зоркие глаза наблюдали за Франциском де Гизом, идущим рядом с королем, сопровождавшим невесту. Страшный шрам на лице придавал красивому, мужественному лицу герцога особую значительность, возвышая даже над королем, который был одного роста с Меченым.
Громкие радостные крики сопровождали шествие до входа в собор, где жениха и невесту встречал кардинал Бурбон.
Король сам ввел невесту в собор.
Тысячи свечей, звон колоколов, торжественные песнопения – все это сплеталось в необыкновенной красоты спектакль.
Дофин Франциск и Мария Стюарт опустились на колени на подушечки из красного бархата, обрамленные золотой каймой, и кардинал Бурбон приступил к церемонии бракосочетания.
Жених надел кольцо на палец своей избранницы – дофин Франциск и королева Шотландии Мария Стюарт сочетались браком.
Последовала месса, потом заиграл орган, и брачный договор был вручен королю на подпись. После дофина договор подписала Мария Стюарт.
По окончании обеда и свадебного пира в епископстве двор отправился на ужин во дворец Сите. Городские власти великолепно украсили все залы. Чудесная музыка сопровождала смену блюд. Потом начался новый бал. В зале появились шуты и клоуны. Когда представление закончилось, дети короля и герцогов де Гизов въехали в зал на маленьких лошадках, покрытых позолоченными попонами и запряженных в миниатюрные экипажи, в которых разместились маленькие пилигримы – дети придворных, одетые в яркие одежды. Пилигримы распевали гимны и псалмы в честь новобрачных и их свадьбы.
В этот вечер всех ждал необыкновенный сюрприз: в зал с помощью невидимых тросов, покачиваясь как на волнах, вплыли шесть кораблей, затянутых золотой парчой и пурпурным бархатом, с серебряными парусами – все они создавали иллюзию движения судов по морю. На борту каждого корабля стоял сказочный принц, который, делая круг по залу, выбирал даму и помогал ей подняться на мостик.
Герцог Лотарингский выбрал Клотильду Французскую, король Наваррский – Жанну д’Альбре, свою супругу, герцог де Немур – принцессу Маргариту, сестру короля, принц де Конде – герцогиню де Гиз, король – Марию Стюарт, а дофин – свою мать, королеву.
Все наблюдали за этими двумя парами – красавцем королем и красавицей Марией, некрасивой королевой и ущербным наследником престола.
– Дорогая мама, сегодня – счастливейший день моей жизни, – признался Франциск.
– Люби свою жену и будь счастлив, – улыбнулась сыну Екатерина, и сердце ее переполнила жалость. Она чувствовала, что сын – не жилец на этом свете, так пусть хоть недолго наслаждается любовью и радуется красивым мгновениям жизни.
К ее горлу подкатил комок. Екатерина вспомнила свою свадьбу и веселого великолепного гиганта с добрыми глазами мудреца, короля Франциска I. Сейчас в центре внимания всех присутствующих в зале находился другой Франциск, названный в честь великого деда, но полная противоположность ему. «Мой бедный, несчастный сын!..» – сердце королевы готово было разорваться на части от охватившей ее жалости.
Двадцать четвертого апреля 1558 года королева Шотландии Мария Стюарт стала дофинессой Франции.
Будучи реалисткой, Диана де Пуатье поняла, что необходимо немедленно остановить возрастающее с каждым днем могущество Гизов, выстроенное ее собственными руками, жертвой которого она теперь рисковала оказаться. Надо было срочно подыскать союзника, не уступающего Гизам в своей значительности. После длившегося несколько лет противостояния она вновь решила объединиться с Монморанси, который способствовал возрастанию ее могущества, вновь найти с ним общий язык.
Она не сомневалась, что старый вояка не столько угнетен позором плена, сколько мыслями о своем всесильном сопернике, герцоге Франциске де Гизе.
Вместе с Генрихом, которого с некоторых пор раздражал надменный, умный, быстро принимающий решения, упрямый кардинал Карл Лотарингский, они решили освободить из плена Монморанси и устроить ему достойную торжественную встречу.
Теперь герцогиня восхваляла королю мудрость Анна де Монморанси и за несколько ночей, проведенных с королем, превратила сожаление по его пленению в настоящую тоску от отсутствия пленника рядом.
– Без него, – жаловался теперь король, – дни мне кажутся бесконечными годами.
Спустя несколько дней после женитьбы дофина, Генрих пообещал Диане:
– Я сегодня же отправлю письмо моему любимому другу и наставнику и сообщу, как ты, дорогая, искренне преданна ему, хлопочешь о его возвращении и с нетерпением ждешь этого счастливого дня.
Узнав, что Диана де Пуатье вновь собирается заключить союз с Монморанси, королева также полностью изменила свое поведение.
Ученица Макиавелли не хотела для себя такого же будущего, каким было ее прошлое. Испробовав однажды вкус власти, она решила, что им стоит наслаждаться не от случая к случаю, а постоянно. Видя, что будущее за кланом Гизов, она забыла все обиды и протянула хитрому прелату руку. Гизы, давно разглядевшие в скромнице с застенчивой улыбкой мудрую правительницу, приняли протянутую королевой руку дружбы с радостью и пониманием.
7. Роковая звезда королевы
Празднества заслонили на несколько дней опасность, нависшую над королевством. Но в одно прекрасное весеннее утро пробуждающейся природы французы расстались со своей экзальтацией и поняли, что война продолжается – война, где не было ни победителей, ни побежденных, а были лишь изнуренные люди.
Сразу же после свадьбы дофина, в начале мая, герцог де Гиз представил королю план новой военной кампании. Он задумал атаковать с востока армию Филиппа II, состоявшую из немцев, фламандцев и испанцев.
Военные действия начались с осады Тионвиля.
Меченый находился в самом центре расположения войск, когда во время очередного приступа к нему присоединился маршал Пьеро Строцци. В самый разгар ожесточенной схватки на глазах у Франциска де Гиза любимый кузен королевы, самый близкий ей по духу человек, был ранен из аркебузы в самое сердце.
Франциск де Гиз, высоко ценивший этого отважного бесстрашного воина, соскочил с коня и склонился над умирающим.
– Обеспечьте себе спасение, сеньор, помолитесь Иисусу Христу!
– О каком Иисусе вы мне бормочите, герцог? – воскликнул истекающий кровью маршал. – Я отрицаю Бога. Мой праздник окончен!..
От удивления герцог удвоил усилия:
– Умоляю, вернитесь на путь благочестия. Просите Бога о прощении, ведь вы сейчас предстанете перед Ликом Его.
Сделав последнее усилие, почитатель философии древних римлян возразил:
– Черт возьми, я буду там, куда отправляются все прочие покойники вот уже много-много тысяч лет! Не причиняйте зла королеве! Берегите ее!..
С этими словами Пьеро Строцци покинул землю.
В великой скорби Меченый вскочил на своего коня и продолжил осаду.
Екатерина, не проронив ни слова, выслушала рассказ посланника герцога де Гиза об отважном и поучительном прощании с жизнью ее любимого кузена, в лице которого она потеряла лучшего друга и защитника своих интересов в родной Тоскане. Его гибель означала полный триумф флорентийского тирана Козимо Медичи.
Когда посланец герцога де Гиза вышел, Екатерина с силой, до боли в пальцах, сжала подлокотники кресла.
– Вот и Пьеро нет больше со мной! – глухо выдохнула она из себя, и скупые слезы невольно покатились по ее щекам.
Ей, сильной, мужественной и мудрой, стало не по себе. Взгляд устремился вдаль. Тяжелые воспоминания и думы, как лавина, обрушились на нее: «Почему я родилась под звездой, которая сеет вокруг себя смерть, уносит особенно дорогих для меня людей? Едва успев появиться на свет, я лишилась отца и матери, затем отравили Ипполито, мою первую и самую нежную любовь, нет уже на свете моего заступника, короля Франциска; я похоронила троих своих крошечных детей, а теперь вот и Пьеро, самый мой надежный защитник, покинул меня. Кто теперь поднимет голос в мою защиту? Иногда мне кажется, что Генрих сторонится меня, потому что я порождаю вокруг себя несчастья. Но с судьбой я бороться не в силах, она начертана на небесах. Почему же мне выпала именно такая судьба? Кто следующий среди самых близких мне людей на этот раз будет сражен моей роковой звездой?»
От этих мыслей у Екатерины пробежал нервный холод по спине. Она откинулась на спинку кресла, собрала всю силу воли и самообладания и приказала себе: «Надо думать о будущем! Сейчас нет времени предаваться слезам и отчаянию!»
Она вновь погрузилась в размышления, ибо подумать в эти сложные для Франции дни было над чем. Последние события, происходившие в королевстве, особенно тревожили Екатерину. Она прекрасно видела и сознавала, что король попал в полную зависимость от козней заговорщических группировок, которые привели к полной анархии власти, упадку в экономике, религиозному расколу внутри государства. Девальвация, инфляция, чрезмерно высокие налоги, рост цен довели до изнеможения рантье, чиновников, мелкую знать. Целые города после испанского вторжения лежали в руинах, в провинциях вдоль дорог можно было увидеть умерших от голода людей, большинство из которых составляли дети.
Невидимый размах идей Реформации охватил страну. И Диана, ее соперница, ее злейший враг, вновь встревожилась и засуетилась. Еще бы!.. Неслыханное оскорбление, которое несколько лет назад нанес фаворитке ее собственный портной, вновь и вновь повторялось в протестантских проповедях, стало содержанием памфлетов.
Протестанты во всеуслышание порицали фаворитку, а вместе с нею и короля за супружескую измену. А уж Диана, не сомневалась Екатерина, лучше всех знала, как Генрих панически боится скандалов. Эти публичные осуждения заставляли короля цепенеть от ужаса. Злословие протестантов превратило стареющую любовницу ее мужа, стоящую на пороге зимы своей жизни и страшащуюся лишиться королевских объятий, в настоящую Иезавель, столь же искусную и злую, не пренебрегающую никакими средствами для достижения своей цели, сумевшую превратить короля в фанатика, одержимого идеей сурово карать еретиков. Объятая ненавистью Диана убедила короля просить у папы разрешения на установление инквизиции во Франции. Впрочем, усмехнулась Екатерина, протестанты, к которым каждый день примыкало множество недовольных людей, ничуть не были этим напуганы.
Екатерина вспомнила свой разговор с еще одной фанатичкой, Жанной д’Альбре, во время ее пребывания в Париже на свадьбе дофина. Жанна, еще совсем недавно бывшая ревностной католичкой, после женитьбы перешла в веру своего мужа, Антуана де Бурбона, и пренебрегла верой отца, одного из самых убежденных католиков, едва Генрих д’Альбре скончался. Поистине неисповедимы пути Господни!.. Во время встречи Екатерина всячески старалась обходить все спорные вопросы, была предельно предупредительна и дружелюбна. Но прямолинейную, отрицающую всякие компромиссы Жанну, взволнованную репрессиями против ее вновь обретенных единоверцев, буквально распирало от желания высказаться.
– Я никогда не отступлюсь от своей религии. Буду стоять по колено в крови, но не покорюсь. Уверена, что истинная религия и ее злейшие враги никогда не придут к согласию, – упрямо, точно давая клятву, твердила королева Наваррская.
– А что такое истинная религия? – спокойно вопросила Екатерина изможденную постами и воздержаниями Жанну. – Право же, и католикам, и протестантам пора взяться за ум, вернуться к политике компромисса и веротерпимости мудрого короля Франциска I. Так ведь недолго из-за междоусобиц и Францию потерять. Вот я, например, не чувствую никакой ненависти к протестантам в отличие от герцогини де Валентинуа и считаю: пусть ваши единоверцы свободно исповедуют свою религию, а католики свою.
Наблюдательная Екатерина видела, что Жанна, дай ей волю, готова наброситься на нее с кулаками, что королева Наваррская, как и герцогиня де Валентинуа, считает себя богиней гнева.
Королева, вспомнив об этом разговоре, усмехнулась: «Нашлась еще одна воительница за веру! Эти две фанатички прольют еще немало крови на землю Франции…» И оказалась права: две противоборствующие партии вставали в полный рост друг против друга.
Генрих под влиянием Дианы вновь прибег к крайним мерам, приказал преследовать и сурово наказывать еретиков.
Вскоре в Париже была обнаружена ассамблея, проводимая на улице Сен-Жак, где присутствовало много мужчин и женщин благородного происхождения и простого люда, которым читали проповеди на женевский манер. Большинство из участников было арестовано. Диана потребовала жестокого наказания еретиков за грехи.
Во всех концах королевства вновь запылали костры.
Однако протестанты, к которым каждый день примыкало множество недовольных, казалось, ничуть не были этим напуганы. На протяжении шести дней тысячи сторонников идей Кальвина во главе с королем Наварры Антуаном де Бурбоном, чье религиозное рвение было лишь бледной тенью веры его жены, Жанны д’Альбре, шествовали по улице Пре-де-Клерк в Париже и распевали псалмы. Городские власти были бессильны что-либо сделать, чтобы заставить их молчать, а вмешавшиеся стражи порядка вынуждены были отступить.
Генрих, потрясенный услышанным, будучи не в силах скрыть охватившего его бешенства, в присутствии советников и королевы вскричал:
– Клянусь, как только улажу внешнеполитические дела, сделаю так, что на улицах Парижа прольются реки крови и будут валяться отрубленные головы этого лютеранского сброда!
Это было невозможно, пока шла война, закончить которую Гизы, вступившие в союз с королевой, не желали. Гизы не хотели мира. Кардинал Лотарингский ежедневно пытался убедить короля, что сейчас у Генриха больше средств для того, чтобы вести войну, чем когда бы то ни было, и что, продолжая войну.
Франция выиграет значительно больше, чем если согласится на заключение мира. Екатерина не сомневалась, что, пока война продолжается, Гизы будут всячески препятствовать освобождению своего врага Монморанси из испанского плена.
Естественно, теперь, после взятия Кале, король стремился к миру, чтобы установить порядок в собственном государстве. Между тем военная кампания на севере бурно развивалась. Французы заняли несколько маленьких городов и предприняли мощное контрнаступление в Нидерландах.
Фаворитка усиленно укрепляла в сердце короля, помимо идеи ожесточения борьбы с еретиками, мысль о необходимости срочного возвращения из испанского плена Монморанси.
Король устал от тщеславия Франциска де Гиза и властного темперамента кардинала Лотарингского. Что до Дианы, то ныне она считала роль своего зятя д’Омаля незначительной. Из этих соображений Диана и настаивала на освобождении старого друга, догадалась Екатерина. А благодарность Монморанси она себе обеспечит браком своей внучки со вторым сыном коннетабля и браком Дианы Французской, дочери Генриха от Филиппы Дучче, с Франциском де Монморанси, его старшим сыном.
Во время вчерашней прогулки в кругу приближенных Генрих открыто признался:
– Я умру счастливым, увидев на свободе самого любимого и почитаемого мною в сем мире человека.
Как же обрадовалась его словам эта интриганка, возмутилась Екатерина! Не в силах скрыть радость, Диана воскликнула:
– Сделайте все возможное, сир, чтобы коннетабль скорее оказался среди нас! Вы и представить себе не можете, сколь много благополучия, счастья и здоровья я ему желаю.
Сам же Монморанси, как стало известно Екатерине от своих осведомителей, желал заключения мира любой ценой. Маршал де Сент-Андре, находившийся вместе с коннетаблем в плену, был полностью согласен с ним.
Екатерина чувствовала, что давление со стороны любовницы подводит Генриха к принятию окончательного решения. Но о сути самого решения ничего не было известно. Король и фаворитка из опасения перед всемогущими Гизами действовали, как заговорщики, решая все вопросы в покоях Дианы без посторонних глаз и ушей.
Через несколько дней весь двор гудел, как растревоженный пчелиный улей.
Новость, полученная из Рима, мгновенно облетела столицу и никого не оставила равнодушным. В решение вопроса о срочном заключении мира вмешался понтифик. Его Святейшество обратился не к Генриху II и не к Филиппу II, а к той, на кого вся Европа возлагала ответственность за этот нелепый кровавый конфликт, унесший тысячи человеческих жизней. В почтительном тоне Павел IV просил герцогиню де Валентинуа срочно вмешаться, дабы прекратить кровопролитные сражения.
Диана де Пуатье светилась от гордости, получив письмо, возводившее ее в королевский ранг. Она немедленно ознакомила с ним короля.
Король, собрав в своем кабинете советников, в присутствии королевы и фаворитки приказал зачитать своему секретарю послание понтифика:
«Наш долг как пастыря верующих призывать государей к миру. И этот долг особенно настоятелен для тех, кто может воспользоваться своим влиянием на государей или их милостями. Поэтому ваша роль, дражайшая дочь, ходатайствовать всеми вашими силами перед королем за наше благое и необходимое дело, присоединиться к нашим молитвам и нашим призывам, дабы дух короля склонился к советам о мире благодаря мольбе и усилиям его близких».
Екатерина, долгое время жившая в Ватикане и знакомая не понаслышке с его нравами и обычаями, была удивлена и раздосадована: никогда еще ни один папа римский не писал лично ни одной из королевских фавориток. «Это означает, – негодовала королева, – что святой отец, обратившись со столь возвышенными словами к любовнице, отнимающей у жены мужа, признает почетным для общества и верующих сомнительное положение шлюхи. Что же будет дальше? Она вынудит моего слабохарактерного супруга подписать договор о перемирии. Но какова будет цена этого мира?» Диану же королева поздравила с оказанной герцогине высокой честью.
Польщенная адресованным ей посланием Диана немедленно принялась доказывать, что ей не зря приписывают абсолютную власть над королем Франции, и с удесятеренной энергией стала уговаривать своего обожаемого Генриха подписать мирный договор.
Короля стало сильно раздражать упрямство Гизов, настаивающих во что бы то ни стало продолжать войну. Однако для окончательного решения вопроса о мире Генрих решил заручиться поддержкой Монморанси.
Испанцы, хотя миротворец Монморанси и продолжал оставаться их пленником, позволили ему свободно перемещаться из одного лагеря в другой для вящего ускорения переговоров о мире. Коннетабль получил разрешение навестить своего короля в Амьенском лагере.
Монморанси пообещал испанцам сотворить чудо!
Генрих был безмерно счастлив вновь увидеть своего преданного друга! Ускользнув от Гизов, он помчался на встречу с Монморанси. Они встретились поздним вечером. В палатке короля встретил изможденный старик с усталым лицом, потухшим взором и нетвердыми шагами, последствиями тяжелого ранения на подступах к Сен-Кантену. Но воинственный дух коннетабля не был сломлен.
Генрих заключил своего наставника в крепкие объятия, и лицо Монморанси преобразилось. Он вновь ощутил в себе силы для борьбы. Монморанси искренне любил своего короля и всегда желал ему только удачи. Два дня они не расставались. Коннетабль вернулся в испанский лагерь окрыленным: он был уверен, что на этот раз убедил Генриха не поддаваться на уговоры королевы и лотарингцев.
Переговорив с Монморанси, король, полагая, что после заключения мира он значительно увеличит свои владения, прибавит к ним либо Савойю, либо Ломбардию, уже принялся мечтать о грандиозных турнирах в ознаменование события, которое положит конец войнам между Францией и Испанией за итальянские земли. Итальянские войны начал в 1494 году французский король Карл VIII, а он, Генрих II, наконец-то их закончит.
Но торопливость, вызванная даже самыми благими намерениями поскорее завершить мирные переговоры и освободить пленников, в первую очередь дорогого ему Монморанси, никогда до добра не доводила!..
Вскоре, в середине ноября, король лишился всяких поводов для радости, когда епископ Лиможский изложил ему требования, выдвинутые вражеской стороной.
Испанцы заявили, что тотчас начнут крупномасштабные военные действия, если Франция не откажется от всех территорий, перешедших к ней по условиям Восельского перемирия.
Король был возмущен.
Екатерина, в которой проснулась мудрая и дальновидная правительница, пекущаяся о будущем своих детей и королевства, немедленно отправилась к супругу и решительно атаковала его, потребовав отказаться от условий, которые приведут Францию к краху. Она добилась от короля согласия никогда, ни при каких обстоятельствах не отдавать Пьемонта.
– Клянусь! – произнес король, согласившись с убедительными доводами королевы.
Только после этих слов Екатерина покинула кабинет мужа.
В тот же вечер посланец испанского короля покинул Париж, убежденный, что увозит с собой согласие на возобновление военных действий.
Гизы, посчитав свою партию выигранной и на этот раз, торжествовали.
Через несколько дней герцогиня де Валентинуа, одновременно с королем, получила письмо от Монморанси. Коннетабль умолял фаворитку убедить Генриха принять мир в таком виде, как его предлагают испанцы.
Диана немедленно отправилась в покои короля. Разговор за плотно закрытыми дверями длился очень долго. Когда любовники расстались, судьба Европы была определена.
На немедленно созванный Королевский совет Генрих II явился с таким уверенным и величественным видом, какого ранее у него никто и никогда не видел.
В зале заседаний воцарилась тишина.
– Я созвал вас всех для того, – властным тоном произнес король, – чтобы объявить вам свою волю.
Франциск де Гиз и кардинал Карл Лотарингский обменялись взглядами, уверенные в одержанной ими победе. И вдруг неподвижно застыли, ошеломленные услышанным.
– Мир с Испанией должен быть заключен ценой всех завершенных до этого завоеваний, кроме Кале. Мои инструкции для подписания мирного договора уже готовы.
В тишине, которую ни один из советников не осмелился нарушить первым, раздался мечущий громы и молнии голос герцога Франциска де Гиза.
– Сир, я скорее дам голову на отсечение, чем скажу, что решение о капитуляции, принятое вами, почетно и выгодно Вашему Величеству. Это решение покроет вас и королевство позором, – дерзко отчеканил Меченый.
Но на этот раз король был непоколебим в своем решении.
Едва прослышав о решении короля, Екатерина отважилась вновь вмешаться в ситуацию, которая шла вразрез с ее чаяниями.
– Сир, – с упреком произнесла она, едва переступив порог королевского кабинета, – не подобает королю нарушать данную накануне клятву. Вы пожертвовали тем, о чем мечтали три поколения французских королей, пожертвовали результатами полувековой кровавой борьбы всего королевства.
Генрих холодно и отчужденно посмотрел на супругу. Екатерина уже не была той дрожащей от любви женой, которую он знал на протяжении более чем двадцати лет.
Теперь он сознавал, что она способна быть сильной, оказывать влияние на его подданных. Между прошлым и настоящим находился Сен-Кантен.
Молчание короля привело Екатерину в отчаяние, но уходить, не добившись согласия на изменение решения на заключение позорного для Франции мира, она не собиралась и предприняла последнюю попытку в надежде достучаться до сознания короля. Она бросилась к ногам мужа.
– Коннетабль, – вскричала она, – всегда творил только зло!
– Коннетабль делает только добро! – резко оборвал ее Генрих. – Все как раз наоборот: Монморанси всегда действовал во благо Франции, и уж кто совершил зло, так это вы и Гизы, потребовавшие разрыва Восельского перемирия. Запомните, мадам, раз и навсегда. Я – король, и отныне буду править сам, ни на кого не оглядываясь. Мое слово – закон для всех!
Екатерина, отяжелевшая после многочисленных родов, с трудом поднялась с колен. Она хотела крикнуть в лицо мужу: «Почему вы забыли о том, что ведущую роль в этом деле сыграла ваша любовница?»
Но Генрих опередил жену. Не добавив больше ни слова, он поспешно покинул свой кабинет, оставив Екатерину в одиночестве.
Грустная, Екатерина вернулась в свои апартаменты и, пытаясь найти утешение, взялась за чтение «Хроник истории Франции».
Через час посол французского короля де Сен-Сюльпис вскочил в седло, чтобы как можно скорее догнать епископа Лиможского и аннулировать все инструкции, которые были ему даны для вручения королю Испании.
Узнав от Генриха о содержании разговора с супругой, фаворитка, желая утешить королеву, поспешила в ее апартаменты, явно обеспокоенная тем, как отнесется к ней узнавшая об ее очередной интриге бывшая бесправная тихоня.
Диана вошла в покои королевы и увидела, что Екатерина погружена в чтение какой-то книги.
– Что вы читаете, Ваше Величество? – вежливо поинтересовалась фаворитка.
– Я читаю историю Франции и нахожу, что уже не раз с самого основания королевства поступками королей время от времени руководили шлюхи.
Разъяренная Диана тут же отомстила Екатерине, назвав королеву тем же словом, и в сердцах добавила:
– Из всех детей короля лишь Диана, дочь Филиппы Дучче, похожа на Его Величество.
Соперницы от всей души дали выход ненависти, которой они пылали друг к другу в течение двадцати четырех лет.
Маски трагикомедии были сорваны.
17 ноября 1558 года умерла королева Англии Мария Тюдор. Заключение мира было временно отложено.
На английский престол взошла двадцатичетырехлетняя Елизавета.
Испанский король Филипп II пытался сохранить политический альянс между Англией и Испанией. Он готов был немедленно жениться на своей снохе Елизавете Английской и поэтому принял во внимание настоятельное требование молодой королевы возвратить Англии Кале, территорию, которую король Франции был полон решимости сохранить.
В середине декабря во Францию вернулся освобожденный Монморанси. Король устроил ему теплый и торжественный прием. Коннетабль принял на себя двойные полномочия: ответственного как за вопросы ведения войн, так и за всю внешнюю политику – и держал все под своим строжайшим контролем.
Монморанси вновь обрел неограниченную власть. Желчный старик и красавица в весьма преклонных летах, как и прежде, в добрые времена, осыпали друг друга бесконечными ласками и руководили всеми действиями короля. Монморанси ознаменовал альянс с Дианой де Пуатье, подписав в канун Нового года брачный контракт своего сына Генриха де Дамвиля с внучкой герцогини Антуанеттой де Ла Марк, после чего дуумвират фаворита и фаворитки стал еще сплоченнее. При посредничестве коннетабля тонкий манипулятор Диана де Пуатье рассчитывала еще больше укрепить собственную власть над монархом и занять место арбитра меж двух основных сил, боровшихся за власть в Королевском совете.
То, что коннетабль вошел в такой фавор, вынудило осторожного и боязливого короля выяснить отношения со всемогущим и пользующимся любовью французов кланом Гизов, чтобы избежать в галереях Лувра и Сен-Жермена кровавых столкновений между двумя противоборствующими группировками.
Король дал согласие на брак Карла III Лотарингского, двоюродного племянника Меченого и кардинала, со своей одиннадцатилетней дочерью Клотильдой Французской, что невольно возвысило попавшее в опалу семейство.
Королева вновь надела маску смирения и покорности и ушла в тень. Все жаждущие реванша многочисленные сторонники Гизов стали группироваться вокруг Марии Стюарт и молодого дофина.
В феврале в Като-Камбрези возобновились переговоры. Официальным представителем Франции стал коннетабль Анн де Монморанси.
Уязвленное самолюбие воина-победителя не позволяло Меченому смириться с тем, что подписание договора перечеркнет результаты всех его блистательных побед. Франциск де Гиз, воспользовавшись отсутствием коннетабля, выступил на Королевском совете с просьбой послужить королю мечом:
– Сир, даже если бы вы тридцать лет только проигрывали, и то не потеряли бы того, что хотите разом отдать. Пустите меня в худший из городов, что намерены вернуть, и я с большей славой буду защищать его на крепостной стене, чем при этом невыгодном мире, который вы готовы заключить.
Почти все советники разделяли эти сожаления герцога, но от высказываний воздержались, ибо король был непоколебим и бесстрашно стоял на своем.
Быстро проведенные переговоры завершились позорным миром, подписанным в Като-Камбрези 2 апреля 1559 года. Свои высочайшие согласия начертали Елизавета Английская, Филипп II и герцог Савойский.
Вся страна была повергнута в скорбь подписанием этого договора.
Екатерина сильно опечалилась. «Мир заключен к великому несчастью прежде всего короля и всего королевства, – сокрушалась она, – ибо стал причиной утраты всех земель и завоеваний, достигнутых королем Франциском и самим Генрихом, которые были не так уж малы, коль составляли третью часть страны. Одним росчерком пера мой супруг отдал все итальянские земли, которые завоевывались в течение последних трех десятилетий. Заключение мира – дело рук коннетабля, но не менее верно и то, что у него ничего бы не получилось без помощи Дианы де Пуатье». Королева Франции оказалась вместе с Гизами в лагере, противостоявшем иностранным врагам, в лагере, чья борьба имела своей целью возвеличивание королевства, а не его падение и унижение. Екатерина была уверена, что политическая правда на ее стороне.
Даже Кале, результат победной кампании и щедрая компенсация тяжелых условий договора, не был передан Франции окончательно: он отдавался ей в концессию на восемь лет, после чего должен быть возвращен Англии.
Мирный договор также предполагал и возвращение северных земель королевства. Филипп II получал Мариенбург, Тионвиль, Ивуа, Дамвиль и Монтмеди.
И только Диана де Пуатье добилась в порядке исключения права сохранить за собой маркизат Кротоне, графство Казандзаро и еще несколько поместий в Неаполитанском королевстве. Фаворитка ничего не потеряла в результате этой войны, столь неудачно завершившейся для Франции.
Франция возвратилась на семьдесят лет назад, лишилась завоеваний и приобретений четырех царствований.
Маршал Бриссак, до глубины души потрясенный статьями договора, дал волю чувствам:
– О, несчастная Франция! К каким потерям и разорению позволила себя принудить ты, торжествовавшая над всеми другими народами Европы!
Но никакие сетования не воспрепятствовали маршалу подчиниться королевскому приказу о срочном выводе французских войск из Италии.
На улицах городов французы, не стесняясь в выражениях, открыто осуждали фаворитку, ибо многие были в отчаянии.
– Клянусь Богом! Неужели мы должны отдавать столько больших и прекрасных земель ради того, что находится у этой женщины между ног!
– Неужели эта старая и убогая шлюха должна обогащаться за наш счет?
– И зачем только она сорок лет хранила свое целомудрие, чтобы потерять его с таким ущербом для Франции?
– Да, видно у нее очень большое вместилище наслаждений для короля, если туда провалились столько городов и замков!
– Четырех капель чернил хватило, чтобы осквернить и пустить по ветру все наши великие прошлые победы!
Однако эти нападки и жалобы подданных, о которых доносили королю, не производили на Генриха никакого впечатления. Теперь все его мысли были сосредоточены на борьбе с ересью.
Избавившись от военных забот, Диана вместе с королем возобновила борьбу с протестантами, к которым была неизменно безжалостна. Оказавшись благодаря интригам одной из главных фигур в католической партии, точно так же как поэт Маро стал певцом Реформации, она уверовала, что выполняет Божественную миссию. Ее жестокость в борьбе с протестантами стала столь чудовищной, что возмутила всех порядочных людей, даже католиков. После подписания договора в Като-Камбрези она умело направила гнев короля на нескольких советников парижского парламента, открыто протестовавших против преследований и казней реформатов.
Уязвленный Генрих решил посетить заседание парламента, дабы самому судить о его умонастроениях. По прибытии он предоставил слово генеральному прокурору Бурдену.
Верный сторонник королевской фаворитки немедленно выступил с нападками на шестерых недостаточно верующих советников, среди которых был Анн дю Бур, в лице которого повелитель королевства не увидел ожидаемой покорности.
Мужественный дю Бур взял слово, искренне ратуя, будучи католиком, за милосердие к протестантам и резко осуждая массовые убийства во имя Господа. Движимый праведным гневом, он сказал в заключение:
– Несправедливо подвергать невинных людей наказаниям, от которых избавляют развратников.
Этот намек на связь Генриха II и Дианы де Пуатье произвел эффект все сметающего на своем пути вулканического извержения. Члены парламента застыли, оцепенев от страха, сжавшись на своих скамьях в ожидании королевского гнева.
Король покраснел, однако по выходе из зала отдал приказ начальнику стражи немедленно увести дю Бура в Бастилию.
Вскоре начался открытый судебный процесс. После первого же заседания Генрих II, который на сей раз не мог скрыть свою ярость, воскликнул, что желает своими глазами увидеть, как поджарят защитника еретиков. И несчастный Анн дю Бур был приговорен к сожжению на Гревской площади, а с ним заодно и пять его единомышленников.
К счастью, из-за подготовки к свадебным торжествам наказание было перенесено.
В охваченном лихорадочным возбуждением и тяжким кипением страстей городе начинались роскошные празднества. Примирение недавних врагов, французского и испанского королей, ознаменовали династические союзы, и сполохи костров сменились гимнами в честь Гименея.
Мирным договором предрешены были женитьба Филиппа II Испанского на Елизавете, старшей тринадцатилетней дочери короля Генриха II и Екатерины Медичи, а также герцога Савойского, триумфатора Сен-Кантена, на весьма ученой сестре короля Маргарите, которой уже исполнилось тридцать шесть лет, подруге королевы.
Герцог Савойский лично явился в Париж, тогда как испанский король прислал вместо себя прославленного герцога Альбу. Филипп II остался в Брюсселе. Он дал понять, что не король Испании должен ехать за своей женой, а ее саму должны доставить ему в королевство.
В день приезда испанцев в Париж Екатерина застала свою дочь в слезах. «Бедная Елизавета! – сердце Екатерины разрывалось от жалости. – Она еще совсем ребенок, поэтому и не осознает, какая честь оказана ей судьбой! Моя дочь станет королевой великой страны!»
– Мама, – прошептала Елизавета, увидев вошедшую королеву, – я не хочу ехать в Испанию! Я ненавижу короля Испании. Он такой старый!
– Ему всего лишь тридцать два года, – напомнила Екатерина.
– Но ведь это так много! Кроме того он жесток, угрюм, молчалив и очень подозрителен. Рассказывают, что он по четыре часа в день стоит на коленях и возносит молитвы Господу. Я боюсь его!..
– В преданности короля Испании католической вере я не вижу ничего плохого, – резко оборвала дочь Екатерина.
От послов она много слышала об испанском короле, которого многие называли бумажным королем. С утра до позднего вечера король сидел за своим рабочим столом, просматривал множество деловых бумаг, в том числе и маловажных, заполнял их длинными замечаниями и нравоучениями на полях и даже педантично исправлял ошибки. За рабочим столом он ткал бесконечную паутину указаний, военных приказов и внешнеполитических интриг, которые должны были охватить все страны. Но каким бы ни был Филипп II, он был королем!
Читать бесплатно другие книги:
