Терновый венец Екатерины Медичи Гульчук Неля
Эта хромая красотка когда-то была страстно влюблена в короля, в то время герцога Анжуйского. Властная, обладающая поистине мертвой хваткой, она уже была уверена, что овладела сердцем героя, когда Мария Клевская разрушила ее надежды. Дочь лютого рода, она вышла замуж за старика, герцога де Монпансье, и стала продумывать месть. С такой яростью не преследовала неверного возлюбленного даже Медея. Екатерина де Монпансье стала душой всех заговоров. По ее наущению хитроумные казуисты разработали генеалогию, где лотарингский дом по прямой ветви происходил от Карла Великого. Несколько гонцов разными дорогами были отправлены к папе, чтобы представить ему на рассмотрение этот труд. Один из гонцов попал в засаду, и король не без изумления узнал о мечтаниях своих добрых кузенов.
Генрих III пока не был в состоянии одним ударом разбить обе теснившие его партии, и поэтому решил натравить их друг на друга.
Реализация этого плана требовала нейтралитета герцога Алансонского, по последнему договору ставшего герцогом Анжуйским.
Королева-мать, которой не терпелось вернуть милость короля, поехала к младшему сыну в его замок в Сомюре, где Франциск отмечал свою победу разнузданными оргиями. Она показала наследнику королевского престола генеалогию Гизов, напугав возможностью потерять наследство.
Проливая слезы умиления, Екатерина Медичи бросила братьев в объятия друг друга.
Теперь ее любимый Генрих имел возможность действовать.
Он признал лигу и обещал назначить ей главу. Весь двор ожидал услышать имя герцога де Гиза, но король неожиданно объявил себя главой лиги. Одураченные католики растерялись, и Генрих почувствовал себя достаточно сильным, чтобы созвать Генеральные штаты.
6 декабря 1576 года король торжественно вступил в большой зал замка в Блуа, где его стоя ждали представители трех сословий нации. В десяти шагах перед Его Величеством шли приставы в камзолах с геральдическими лилиями и с булавами на плечах, потом камергеры, обер-шталмейстер, канцлер Франции Бираг в длинном черном платье и четырехугольной шапочке. Четверо дворян несли балдахин, под которым шествовал суверен в мантии фиолетового бархата, расшитой золотыми лилиями и наброшенной поверх белого атласного камзола. За ним следовали три королевы, наследник престола, принцы крови, пэры Франции, высокопоставленные сановники Короны. Сиятельное общество заняло свои места согласно вековому церемониалу, и сессию объявили открытой.
Генрих надеялся, что ему будет несложно добиться своего от католической ассамблеи, поскольку протестанты, уязвленные королевским признанием лиги и возвращением престолонаследника ко двору, отказались присылать своих представителей. Но партия Гизов на этот раз гораздо меньше стремилась подавить ересь, нежели насолить королю.
Через три дня после торжественного открытия заседаний лига раскрыла свои карты. Один из ее делегатов предложил Штатам назначить постоянную комиссию, решения которой имели бы силу закона и без королевской санкции, что означало отменить власть монарха.
Депутаты от народа разгадали ловушку, и благодаря их отчаянному сопротивлению эта мошенническая революция была подавлена. Используя преимущество, Генрих немедленно потребовал от трех сословий проголосовать за восстановление религиозного единства страны, то есть за отмену опасных уступок реформатам.
Дворянство, духовенство, третье сословие – все поддержали короля, причем оговаривали, что это решение не подразумевает желания вступать в войну с реформатами.
Генрих, надеясь предупредить новый конфликт, отправил посла к королю Наваррскому. Беарнец был слишком умен и объективен, чтобы не понимать правоту короля. Сохранить мир, не урезав некоторые статьи договора в Болье, невозможно.
К сожалению, если Генрих III не был полновластным владыкой католиков, то и Генрих Наваррский уже не обладал единоличной властью над протестантами. Если одному мешали интриги Генриха де Гиза и его семейства, то другому – узколобый фанатик принц Генрих де Конде, всегда готовый схватиться за оружие.
Принц де Конде испытывал к королю застарелую ненависть, которую только усилила смерть жены, красавицы Марии Киевской. Пасторы одобряли его упорство. Они обязали короля Наваррского возобновить гражданскую войну.
Пылкий гугенот Агриппа д’Обиньи пробрался в замок Блуа и предложил месье вновь возглавить повстанцев. К счастью, наследник престола не согласился.
Кальвинисты перешли в наступление.
Король потребовал от Штатов денег, чтобы можно было набрать армию и оказать сопротивление. Не смущаясь отсутствием логики в своих действиях, депутаты-лигисты воспользовались случаем унизить суверена. Они отказали в субсидиях.
Генрих предложил финансировать войну из собственных средств, заложив королевский домен. И снова получил отказ.
Выйдя из себя, король не смог сдержать ярости.
– Это же предел злобности! Они не дают мне своего и не разрешают взять мое!
Победу Генриху III обеспечили королева Англии, немецкие курфюрсты, короли Швеции и Дании, сформировав Протестантскую лигу, вступившую в союз с Реформатской конфедерацией. Лояльные католики сразу же вновь сплотились вокруг трона, король обрел свободу действий.
Напряженные дебаты, от которых зависело будущее страны, проходили в атмосфере, какой не знали в самые безумные времена ни Вавилон, ни Древний Рим, ни Византия. Под сводами чудесного замка миньоны, благородные дамы, принцы и фрейлины веселились в роскошной обстановке, где хватало и драк, и убийств.
Буря экстравагантности сотрясала двор.
В жестокой битве, которую вел Генрих, он порой нуждался в разрядке и развлечениях. Его часто посещали воспоминания об Италии. Вспомнив великолепных Джелози, которым аплодировала венецианская публика, он пригласил их труппу в Блуа, чтобы восхищать и веселить делегатов в перерывах между заседаниями. По дороге комедиантов захватил в плен протестантский отряд, и королю пришлось платить выкуп. Спектакль, данный в Блуа, знаменовал появление итальянской комедии во Франции.
Генрих отметил приезд любимых артистов большим костюмированным балом.
В решении всех вопросов король проявлял большую зоркость. Решив приструнить протестантов, он старался в то же время не очень угнетать их. По его совету Штаты отправили к королю Наваррскому новое мирное посольство. Успеха оно не добилось. После этого Генрих начал настоящую подготовку к войне.
Как вооружаться, когда в казне ни су? Король предпринял порчу монеты.
Королева-мать не одобряла стратегии сына. На заседании Штатов она была противницей голосования за единство, поощряла оппозицию. Генрих не упускал ни одного повода публично воздать ей почести и… продолжал идти своим путем.
Пробил решающий час для судьбы королевства. И Генрих не упустил его. Он распустил Штаты и сразу бросил на гугенотов две армии. Первая была доверена герцогу де Майенну, брату Генриха Гиза, вторая… Гений рода Медичи послал королю озарение. Прекрасный актер, Генрих вызвал брата, обнял его и стал умолять спасти их наследие: принять на себя руководство военными операциями вкупе с постом наместника королевства.
Раздувшись от тщеславия, месье ни на минуту не поколебался идти воевать с людьми, всего год назад рисковавшими жизнью у него на службе. В сопровождении неразлучного Бюсси, подвиги которого наводили ужас на все окрестности, он спустился к югу вдоль Луары. Одержав победу при Ла-Шарите, он захватил протестантский город Иссуар, где озверение солдат быстро превратило простой грабеж в резню. Всю ночь Франциск тешил свои садистские наклонности, наблюдал, как его вояки методично, словно скот на бойне, перерезали три тысячи человек. Глупец не понимал, что теряет свою популярность, честь и шансы претендента на престол.
Грозный альянс «политиков» и протестантов был разрушен навсегда.
Возликовав по поводу такого успеха, Генрих принял брата как спасителя и устроил в его честь под сенью Плессиле-Тур необыкновенный пир, где никто из гостей не был одет в соответствии со своим полом. Все костюмы были зеленого цвета – цвета дураков. Эта оргия, обошедшаяся более чем в шестьдесят тысяч ливров, произвела фурор.
Королева-мать решила поступить более разумно. Воспрянув духом, что дети помирились, она решила подорвать влияние миньонов, с которыми связывала немилость Генриха к своей особе.
Екатерина Медичи пригласила сыновей на ужин в свой замок в Шенонсо.
В великолепном, сдержанно освещенном парке были расставлены огромные столы. Во главе центрального стола сидел Генрих в женском платье из дамаста. Вдоль корсажа, форму которому придавала серебряная корсетная пластинка, мерцал Млечный Путь из драгоценных камней. Уши короля оттягивали серьги с изумрудами, а в волосах, окрашенных фиолетовой пудрой, сверкали похожие на светляков курбункулы.
Места по бокам от короля заняли: Екатерина, выглядевшая в своем неизменно черном платье ласковой матушкой, королева Луиза, одетая, как всегда, чересчур просто, Маргарита, лицо которой освещала загадочная улыбка, и, наконец, герцог Анжуйский, осыпанные каменьями одежды которого делали его безобразное лицо еще более отталкивающим.
Глаза короля почти не задерживались на своем семействе, зато с нежной снисходительностью ласкали фаворитов. Сотни прелестных женщин выходили из себя, не в силах овладеть вниманием повелителя.
За столом прислуживали амазонки из «летучего эскадрона».
Мадемуазель де Роанн, прелестное юное создание, поднесла королю вазочку с конфитюром. Его Величество поднял глаза, и за столом воцарилось глубокое молчание. Больше никто не думал об увеселениях. Шла другая игра, куда более серьезная. Сложит ли Нарцисс оружие, сдавшись Венере? Отдаст ли он снова власть в руки матери?
По лицу Генриха скользнула смутная насмешливая улыбка, и он отвернулся. Екатерина не смогла сдержать вздох ярости. Месье – вздох облегчения.
В конце ужина разразились сатурналии. Из всех древесных кущ выскочили нимфы без покрывал. Фавны бросились на них, и до рассвета на равных безумствовали сторонники обоих Эросов.
Чиновникам короны, на которых были возложены расходы за это галантное празднество, оно обошлось в двести тысяч ливров за счет налогоплательщиков.
Тем временем католические партии одерживали победу за победой. В то время как войска герцога Анжуйского утвердили власть короля по всей долине Луары, герцог Майеннский завоевал Пуату и взял Бруаж. Лига уже объявила, что грядет истребление протестантов, но король этого не захотел. Прибыв в Пуатье, он, ко всеобщему изумлению, остановил военные действия и велел своим послам как можно скорее созвать мирную конференцию в Бержераке. По его представлениям, поражение подданных должно было всего лишь вразумить их.
Находясь между двух огней – лигистов, жаждущих крови, и протестантов, упорствующих в своей непримиримости, Генрих смело избрал терпимость и силой навязал ее обеим крайним группировкам, равно озлобившимся на него. Через несколько недель переговоров, ведущихся по прямому указанию суверена, Бержеракский договор, наконец, перечеркнул гибельный пакт в Болье.
Король не побоялся провозгласить о своей приверженности к либерализму, в то время совершенно непопулярному. Протестанты утратили преимущества, данные им предыдущим эдиктом и порождавшие конфликт. Полную свободу совести им гарантировали, но богослужение разрешалось проводить только в предместьях города. Занятые до войны крепости были им оставлены, чтобы они могли защищаться от агрессии католиков.
В своей партии только Генрих Наваррский ясно осознал значение этой политики умиротворения. Заставить реформатов принять ее ему удалось только ценой разрыва с крайними радикалами, и сам Агриппа, лучший его друг и любимый поэт, перестал общаться с ним. В периоды смятений попытка умерить страсти – дело самое опасное и жестокое.
Генрих не считал свою задачу выполненной. Как только 17 сентября 1577 года мир был подписан, он приказал ни много ни мало распустить Католическую лигу и Протестантскую конфедерацию. Двор опешил от такой смелости. Екатерина Медичи первой ждала всеобщего взрыва, который сметет трон, но ничего подобного не произошло. Затаив ярость, фанатики подчинились, и победоносный Генрих с гордостью заявил:
– «Мир короля» установлен!..
Он гордился делом своих рук и ума. За пятнадцать месяцев благодаря собственной проницательности и гибкости он вернул власти монарха авторитет, спас единство страны, обуздал Гизов, установил внутренний мир в своем королевстве, которому должен был радоваться каждый француз. Если бы в этот момент король нашел в своем народе хоть малую толику воли и патриотизма, гибельная эпоха гражданских войн закончилась бы навсегда.
4. Крах последних надежд
Решительные действия Генриха III коснулись и королевы-матери. Ей было предложено либо изменить свою позицию, либо отказаться от участия в управлении государством.
Екатерина испытывала отчаяние от того, что король снова оказался под влиянием своих фаворитов; он вторично распорядился о том, чтобы официальные депеши попадали только в его и их руки. Это крайне уязвило Екатерину; неведение было непереносимо для нее, привыкшей быть в курсе всех дел в государстве. Карл никогда не игнорировал мать так оскорбительно для ее самолюбия, как Генрих; вспоминая о своих замыслах и мечтах, связанных со своим самым любимым чадом, о том, как она помогала ему, устраняя его врагов и оберегая от недоброжелателей, Екатерина не смогла сдержать обиды и заплакала.
Она задумалась: неужели она теряет свои способности из-за стремительно надвигающейся старости? Она сильно располнела, стала с трудом двигаться, зимой и осенью обострялся ревматизм. Нужно смотреть правде в глаза! Конечно, очень трудно вписаться в компанию веселых и задиристых друзей сына, но ведь ее советы могут стать для короля бесценными.
Екатерина поглядела в зеркало. В ее глазах по-прежнему горел огонь решимости, присущий лишь избранным, людям способным управлять событиями и творить историю. Она знала, что этот огонь погасить невозможно. Отказаться от участия в государственных делах она не имела права по соображениям этическим, а еще потому, что не мыслила себя вне этих забот. Вскоре сын предложил матери занять место королевского министра и целиком подчиняться приказам короля.
Королева-мать уступила сыну, более всего желая утверждения его на престоле. Обремененная годами и физическими недугами она должна была вынести и это испытание.
Дети, от которых после гибели мужа зависела ее власть, оказались предателями. Она осознала тот факт, что власть – самая ценная и необходимая вещь на свете для таких людей, как она, – достается нелегко, но самое трудное, это удержать власть, а удержать ее необходимо ради самого же Генриха.
Младший сын, которым она манкировала в прошлом, считая его незначительной фигурой, начал доставлять и ей, и Генриху неприятности; он оказался ненадежным, тщеславным, мечтающем о троне. Если он станет королем Франции, им будет нелегко управлять, скорее всего, даже невозможно. Маргарита также склонна к предательству против короля и матери. Теперь и ее любимый Генрих разорвал союз с матерью, променял ее на компанию фаворитов, которых называет проводниками смелой политики.
Екатерина женила Виллекье на фрейлине из «летучего эскадрона», но с другими, более женственными миньонами, этот прием не удался.
Исполняя обязанности министра, Екатерина покинула королевский дворец. Руджиери ей предсказал, что она умрет близ Сен-Жермена, и она покинула Тюильри и перебралась в новый роскошный особняк на улице Кокийер, где вечерами, взобравшись по лестнице в свою обсерваторию, утруждала глаза за изучением расположения звезд. Каждый день она являлась к сыну, но только в гости или на аудиенцию.
Генрих ввел пышный церемониал почитания короля как центра всей социальной жизни при дворе и в королевстве. Екатерина часто присутствовала при утонченном утреннем ритуале одевания короля, когда парфюмеры, чулочники, портные, массажисты, слуги всех рангов изощрялись над августейшей особой, вверенной их талантам. Во время подравнивания усов или надевания серег и колец Генрих давал аудиенцию, одаривал милостями, ни на миг не переставая быть королем, даже с матерью, словно она была одной из его подданных.
После окончания интимных услуг и одевания Его Величество отправлялся в Королевский совет. Роль министров он урезал: они спорили до хрипоты друг с другом, выдвигали идеи, а решения принимал отныне только король. Очень часто он пренебрегал всеми высказанными мнениями, отчего Екатерина Медичи стонала и отчаивалась.
По окончании мессы Генрих занимался любимыми делами: созывал портных и разрабатывал вместе с ними эскизы костюмов или предавался изучению наук и почитанию искусства.
В отдельные дни на короля накатывал лихорадочный мистицизм. Набожный до суеверия, он страдал, что живет не так, как следует настоящему христианину, негодовал по поводу собственных слабостей. Тоска по чистой жизни, желание унизить себя бросали его в объятия Господа, и удивленный народ видел миньонов и своего странного монарха, шествующих босыми в грубых балахонах по улицам Парижа.
Возвращаясь из таких вылазок, король вновь брался за работу – шел в Деловой совет или Совет сторон, диктовал документы, подписывал их, встречался с дипломатами.
После ужина открывались гостиные и начиналась феерия приемов с фривольными остротами и галантными интригами. Джелози, теперь живущие в Париже, играли сцены из комедии дель арте. Ронсар, Баиф, Дора читали свои последние произведения. Неистовствовали скрипки, гости танцевали бранль или гальярду.
Генрих под дразнивал красавиц, хвалил сонеты, задавал ученым затруднительные вопросы.
Екатерина издалека приглядывала за сыном. Часто он исчезал, чтобы поработать над какой-нибудь срочной депешей вместе с личным секретарем – неутомимым Вильруа.
В полночь Его Величество возвращался в свои апартаменты. Всем гостям надлежало сделать реверанс перед его кроватью. Пол в опочивальне короля был к этому часу покрыт толстым ковром из лепестков свежих роз, фиалок, гвоздик и лилий, в курильницах дымился фимиам. Ученый цирюльник покрывал лицо короля розовым кремом и накладывал полотняную маску для защиты этого шедевра косметики. Драгоценные руки омывались миндальным маслом и потом исчезали в непромокаемых перчатках. Благоухающий ночник заменял факелы, первый камердинер укладывался поперек двери. На своем ложе, опрысканном кориандром, ладаном и корицей, Генрих III пытался заснуть, грезя о блаженных временах, когда народы славили государей за то, что те были возлюбленными Красоты. Часто перед сном он велел прочесть себе главу из «Государя» Макиавелли.
Наблюдая за звездами и анализируя в тишине ночи изменившееся отношение к ней сына, Екатерина убеждала себя, что ей нужно не отчаиваться, а преодолевать это равнодушие, неизбежно сопровождающее процесс старения родителей.
Оглядываясь назад, она видела в прошлом только войны – кровопролитные религиозные войны, сопровождавшиеся яростными вспышками насилия. Напряженные мирные паузы продолжались совсем недолго. Тем не менее многое в правлении сына нравилось Екатерине: Франция на какое-то время перевела дух. Но сердцем матери она чувствовала, что опасная гроза вот-вот прервет это затишье.
Функции королевского министра сами по себе требовали больших моральных и физических усилий, но в лице короля мать не обрела ни союзника, ни доброго любящего сына. Сложность отношений между ними объяснялась сходством их характеров: чувствительность, обидчивость и злопамятность были присущи им обоим. Но наряду с этими чертами Екатерина была самокритична и никогда не пренебрегала разумными советами. Поэтому ее удручало упорное нежелание короля прислушиваться к ней. Она настойчиво предостерегала сына не приближать ко двору случайных людей, но, зная его характер, была предельно осторожна в критике монаршей политики. Часто, как бы случайно, она обращала внимание на аналогичные ситуации в прошлом и подыскивала подходящие примеры из своей практики. Но эти ее хитрости не имели успеха. Расположением Генриха пользовались миньоны. Сменяя один другого, эти красивые молодые дворяне имели очень большое влияние при дворе. Король полагался на них во всем, даже в контроле за деятельностью королевы-матери, доверие к которой после подписания мира в Болье было подорвано. Он направлял миньонов с ответственными поручениями, не полагаясь на мать, волнения которой были связаны в основном именно с милашками: они прогуливались по дворцовому парку, присутствовали везде, давали советы королю, настраивали его против матери. Уведомленная об этих поступках сына и его ближайшего окружения, расстроенная Екатерина не позволяла себе нарушать его приказов и подвергать критике его фаворитов. Она, как всегда, терпеливо выжидала, чтобы дождаться момента и устранить своих недоброжелателей.
Ей не пришлось ждать долго, ибо фаворитам за нее отомстили другие.
Почти каждый день на улицах Парижа происходили дуэли. Путники чувствовали себя на дорогах в гораздо меньшей безопасности, чем несколько лет назад. Еда дорожала, человеческая жизнь дешевела, вернее сказать, совсем обесценилась. Екатерина с тревогой замечала, что люди совсем перестали ценить свою жизнь.
В Богоявление в Лувре появился Бюсси в сопровождении дюжины пажей в ливреях из золотых парчовых тканей, в то время как его костюм был чрезвычайно простым.
– Когда слуги одеваются как дворяне, – заявил он, указывая на ослепительное оперение миньонов, – дворянам остается только одеваться как слугам!
Один из миньонов Филибер де Грамон принял вызов. Обычно дуэлянты приводили с собой двух-трех секундантов. На этот раз каждого сопровождало триста друзей.
Губернатор Парижа был вынужден применить военную силу, чтобы не допустить сражения на улицах столицы. Через несколько дней милашки под предводительством Грамона попытались взять штурмом дом Бюсси. Безрезультатно!..
Король приказал противникам немедленно примириться.
В этот же вечер во дворце состоялся большой бал. Бюсси снова нанес оскорбление миньонам. Любимцы короля Келюс, Можирон, Ливаро ждали его на выходе, чтобы разрубить на куски. Фанфарон в последний момент улизнул, воспользовавшись одним из запасных выходов во дворце. Король приказал немедленно отправить Бюсси в изгнание. Через два дня наследник престола дерзко привел своего друга во дворец на очередной бал.
Король, выйдя из себя, запер своего брата и сестру в их апартаментах и приказал арестовать Бюсси. Неустрашимый бретер и в этот раз ускользнул из рук лучников и организовал побег месье, вместе с которым бежал в Анжу, во владения престолонаследника, недавно пожалованные ему королем.
В Париже началась большая паника. Не начнет ли герцог Анжуйский новую гражданскую войну? Королева-мать, по своему обычаю, отправилась за младшим сыном. Лишившись свободы действий и защиты от клеветы и доносов со стороны соглядатаев любимого Генриха, Екатерина не сдавалась, переживая за судьбу Франции и жизнь короля, не выпускала из поля зрения наиболее важные государственные дела и, насколько ей позволяли силы, преданно служила французскому королевскому дому.
Герцог Анжуйский принял мать очень плохо и беззастенчиво начал ей угрожать. Так как скорое получение короны было для него маловероятным, он жаждал немедленного захвата неограниченной власти и удовлетворения своих корыстных интересов. Его уже не устраивали недавно дарованные ему обширные владения. Он жаждал добиться не меньшей власти, чем была у его старшего брата. Поэтому зов нидерландских протестантов о помощи был воспринят им положительно. Нидерланды буквально заворожили его. Он решительно заявил матери, что начинает набирать войска и поведет их в Нидерланды.
Екатерина пришла в ужас от одной мысли, что этот полусумасшедший человек может снова разрушить хрупкий внутренний мир во Франции.
Помимо нерешенных внутриполитических проблем, державших Францию в состоянии гражданской войны, в стране по-прежнему оставалась опасность втягивания в войну с соседними государствами. На восточной границе королевства, в Нидерландах, не прекращалась национально-освободительная война с Испанией. Раздираемая религиозно-политическими разногласиями, Франция являлась объектом пристального внимания со стороны как нидерландских протестантов, так и испанских католиков. От французского короля одни ожидали поддержки, другие, если не участия, то невмешательства. Вмешаться в нидерландские дела означало на тот момент вызвать ответный удар со стороны Испании. Посол Филиппа II заявил в Лувре, что если французские войска войдут во Фландрию, то испанский король немедленно вступит на французскую землю. Последствия этого для Франции было нетрудно представить. Королева-мать всячески пыталась предупредить катастрофу. Она убеждала Франциска отказаться от поддержки нидерландских протестантов. Но младший сын был непреклонен. Он испытывал удовольствие от осознания своего превосходства над матерью в этом споре.
Но Екатерина была и умнее, и хитрее своего недальновидного сына. Она пошла значительно дальше его сиюминутных амбиций, заявив, что немедленно возобновляет переговоры между будущим великим завоевателем и королевой Англии. Ослепленный месбе уже видел себя повелителем Великобритании и Нидерландов. Он больше и не думал тревожить своего брата.
Зато об этом сразу же позаботились другие.
Герцог Генрих де Гиз поспешил воспользоваться раздором в королевской семье. Он организовал шумный въезд в Париж в окружении когорты молодых бахвалов. Во главе с герцогом они ходили по Парижу, выражали сочувствие страдающим от голода людям, подавали щедрую милостыню.
Бедняки кричали:
– Да сохранит Господь великого герцога де Гиза!
Ранним утром на Конном рынке, близ Бастилии, фавориты короля Келюс, Можирон и Ливаро сошлись в схватке со ставленниками лотарингцев, которые прокричали оскорбительные замечания в адрес милашек. Миньоны приняли обидчиков за парижских простолюдинов и решили проигнорировать грубые выпады, поскольку привыкли к подобным дерзостям. За первым оскорблением последовали другие; милашки поняли, что имеют дело со знатными людьми, и уже не могли молча сносить брань. Один из людей Гиза приблизился к ним со шпагой в руке.
– Не слишком ли вы женственны для схватки? – насмешливо спросил он.
Услышав эти слова, Ливаро, умелый фехтовальщик, выхватил шпагу из ножен, и схватка началась. Дуэль была отчаянной. Поняв, что они сражаются за свою жизнь, милашки отбросили женственные манеры и продемонстрировали блестящее владение оружием, но силы были слишком неравные, убийц было значительно больше. Можирон погиб на месте; Ливаро боролся за жизнь и победил; Келюс – любимец Генриха, получил девятнадцать ударов шпагой.
При каждом новом ранении фаворит кричал:
– Да здравствует король!
Еще дышащего его перенесли во дворец, где молодой организм тридцать три дня боролся со смертью. Генрих нежно и трепетно ухаживал за своим другом, обещал хирургам сто тысяч экю, если они спасут Келюса.
Келюс перешел из этого мира в мир иной с теми же словами на устах. Собрав последние силы, он, прощаясь с жизнью, с великим сожалением крикнул:
– О, мой король, мой король!
Через несколько недель убийцами, нанятыми Гизами, были заколоты еще несколько милашек короля.
Скорбь Генриха была безграничной. Он заказал для своих фаворитов великолепные надгробия, на которых установил их мраморные изваяния. С отрезанными прядями волос Келюса и Можирона он никогда не расставался. И утром и вечером, молясь, всегда просил Бога и за души своих друзей.
Парижский люд, сотворивший себе кумира в лице Генриха де Гиза, очень дурно отнесся к этому культу памяти.
Королева-мать надеялась воспользоваться новым кризисом, который переживал сын, и вернуть утраченные позиции.
В один из дней сын сам неожиданно явился во дворец матери. Его лицо было бледным. Он прижался к ней, как в детстве, и разрыдался. Оплакивая своего друга, король поклялся отомстить человеку, который организовал это чудовищное убийство. Екатерина испугалась за жизнь сына и умоляла его никогда не произносить угрозы вслух.
– Генрих, умоляю, гони от себя мысль, что за всем этим стоит герцог Гиз. Если считаешь необходимым, казни настоящих убийц. Но самого Гиза не трогай. И никому никогда не говори о том, что ты хочешь сделать с этим человеком.
– Значит, я должен спокойно стоять в стороне и смотреть, как среди бела дня убивают моих верных друзей?
– Мой любимый сын, страх за твою жизнь заставляет меня умолять тебя о молчании. Запомни, заговоры против сильных мира сего должны быть самой строжайшей государственной тайной.
– Матушка, я клянусь вам в том, что никогда, пусть мне это будет стоить жизни, не прощу человека, повинного в этом злодеянии. Он тоже умрет насильственной смертью.
– Генрих, – взмолилась Екатерина, которую охватил страх за жизнь сына, – вспомни, кто этот человек. Его боготворят французы, он – кумир Парижа. Держи свои мысли при себе. И никогда не забывай, что мы с тобой единое целое.
– Мама, ты – самая мудрая королева на свете. Без тебя я бы никогда не стал королем.
В глазах Екатерины появились слезы. Она переживала один из самых счастливых моментов в своей трудной жизни.
Флорентийка вновь попыталась вернуться к своей истинной роли правительницы. Она вручила Генриху в письменном виде советы – настоящий учебник королевского ремесла, в котором не было забыто ничего: от способа ведения самых важных дел до гигиены духа. Однако Генрих уже не принимал никакой опеки. Он мог только снисходительно выслушать добрые советы, но более не поддавался слепо чьему-либо влиянию.
Убийство лучших друзей неопровержимо показало ему, что худший его враг – это ультракатолическая партия, которая поддерживает тайные связи с Испанией. Опираясь лишь на собственные силы, Гиз не мог искоренить род Валуа. Он стал ставленником Филиппа II и принял от него крупные субсидии. Теперь являясь одним из множества агентов испанского короля, Гиз вносил свою лепту в запутывание всего мира в сети Габсбургов. Авторитет герцога де Гиза был очень велик: многие знатные дворяне поддерживали лотарингское семейство. Теперь одна из главных забот короля состояла в том, чтобы вернуть дворянство к исполнению основного долга знати – защите монархии.
Для объединения заблудших дворян, отвернувшихся от своего государя, требовалось новое знамя. Престиж ордена Святого Михаила, наследия французского короля Людовика XI, погубил тот факт, что в нем оказалось слишком много народу.
Генрих решил собрать элиту французских сеньоров в новый орден, который он учредит сам. Он с особым старанием составил присягу на верность, которую они будут обязаны принести ему. Значение, которое дворяне стали придавать ордену Святого Духа, и соперничество в связи с ежегодными новыми посвящениями показали королю, что его расчет был верным.
Оставалось упрочить мир между французами.
Королева-мать отправилась по провинциям, проповедуя терпимость и патриотизм. К ней присоединилась и ее дочь Маргарита.
Как и в прежние времена, Екатерина Медичи использовала оправдавший себя прием личных контактов и торжественнопраздничных встреч.
– Милостью Божьей король желает положить конец гражданской войне и дать мир своим подданным, – не переставая, повторяла она в южных землях Франции.
Красноречие королевы-матери воспринималось с пониманием до тех пор, пока разговор не заходил о возвращении занятых гугенотами крепостей. Она пыталась приблизить и усмирить гугенотов приглашениями ко двору на традиционные балы, где главная роль отводилась Маргарите Валуа, королеве Наваррской. Молодая женщина славилась своим остроумием и ораторских даром, а главное – хотела помочь матери.
Екатерина Медичи была неутомимой в желании добиться прекращения конфликтов в Южной Франции. Во время встречи с гугенотами в Нераке дискуссии оказались настолько острыми и продолжительными, что советники королевы-матери буквально падали от усталости, даже выносливый епископ Монлюк чувствовал себя плохо. Но Екатерина Медичи не сдавалась. Она добилась от гугенотов согласия вернуть королю ряд крепостей.
За год королева-мать посетила более десяти городов. Результатами этой деятельности стали соглашения с гугенотами и католиками, с провинциальными парламентами и губернаторами, духовенством и знатью – со всеми, кто желал установления мира. Среди влиятельных особ, с кем она вела переговоры, были Генрих Наваррский и командующий армией гугенотов Дамвиль, сын Анна де Монморанси. Помимо этого, Екатерина Медичи установила контроль за поступающей на юг корреспонденцией: ее доверенные люди останавливали курьеров и вскрывали депеши. Таким образом она узнала, что мозговые центры, направляющие гугенотские выступления, находятся в Нормандии и Бургундии и что испанцы плетут интриги в Париже, желая осложнить обстановку. Не было ни дня, ни ночи, чтобы королева-мать не думала о необходимых средствах для усмирения недовольных политикой короля.
Знакомство с обстановкой на местах побудило королеву-мать обратить внимание короля на налоговую политику. Она справедливо считала, что налоговый гнет создает благоприятную обстановку для активного участия подданных в политических конфликтах. В своих донесениях в Париж, сообщая о требованиях провинциальных собраний сословий снизить налоги, она призывала короля сократить поборы вполовину.
На протяжении шестнадцати месяцев в Париж ежедневно направлялись отчеты о каждом шаге посольства королевы-матери. Она сообщала обо всех своих переговорах в лицах, не скупясь на краски, представляла каждого собеседника. Эти послания были не столько депешами королевского министра, сколько письмами к сыну с выражением беспокойства обо всех делах в королевстве. Медичи не позволяла себе жаловаться на трудности и на нездоровье, хотя годы и болезни делали длительное путешествие нелегким испытанием для нее. Невралгия, перешедшая в ишиас, вынудила Екатерину пересесть с лошади на маленького мула, при этом она не стеснялась комизма своего положения.
– Как бы смеялся Генрих, увидев меня на муле, – говорила она дочери.
Полуторагодовое посольство Медичи по Франции было достаточно успешным: страна жила в мире, удалось удержать сыновей от столкновения и вмешательства в испано-нидерландскую войну. Красноречие, умение убедить, говорить с достоинством, по-королевски возымели свое действие. Екатерину Медичи встречали с благодарностью за стремление умиротворить французские земли. Миссия королевы-матери была по достоинству оценена даже иноземными послами. Венецианский поверенный в делах называл королеву-мать неутомимой и способной взять на себя большой труд помогать королю управлять таким темпераментным народом, как французы. Успешная деятельность матери в провинциях Южной Франции давала Генриху III возможность заниматься важными государственными делами. Однако ее рекомендации оказались невыполненными. Финансовое положение королевства было таково, что король не смог снизить налоги, наоборот, даже их повысил.
Достигнув договоренности с гугенотами Южной Франции, Екатерина Медичи вскоре узнала, что ее младший сын Франциск, предавшийся сладким мечтам об английской короне, получив отказ королевы Англии вступить с ним в брак, снова оказался не у дел и в поисках счастья и славы собирался принять участие в испано-нидерландской войне.
Весть о планах сына застала королеву в пути, когда она возвращалась после поездки в Лангедок. Вопреки своему обещанию герцог Анжуйский не встретил ее в Орлеане, и, обеспокоенная этим, едва добравшись до Парижа, Екатерина Медичи снова отправилась в путь – на этот раз в Нормандию. Встреча с Франциском убедила ее в хрупкости соглашений, с таким трудом добытых в результате длительной поездки по Франции. Герцог Анжуйский разрушил этот мир, его амбиции не знали предела. Вступая в опасную игру, он должен был подчиняться ее законам и подписал секретное соглашение с губернатором города Камбре, по которому вступал во владение этим имперским городом Фландрии, находившимся в полной зависимости от испанской короны. Герцог Анжуйский не отдавал себе отчета в последствиях этого безумного шага.
На прощание, осознав бесполезность переубедить сына отказаться от своих планов, Екатерина предостерегла его:
– Вы взяли на себя слишком большие обязательства в отношении Нидерландов, но, к моему сожалению, вы пойдете без нас по этому пути. И не забывайте, что вы брат короля и обязаны ему повиноваться. Вы должны предпочесть общее благо королевства, которое есть наследство ваших предшественников и которого вы являетесь наследником, перед другими важными делами, ваше происхождение обязывает вашу честь.
Нормандия преподнесла Екатерине Медичи еще один удар: собрание сословий провинции отказалось дать согласие на взимание новых налогов; кроме того, нормандские католики с целью обретения автономии Нормандии вознамерились объединиться с гугенотами и просить помощи за границей.
Франции угрожал новый взрыв гражданской войны.
Королева-мать предпринимала все, что было в ее силах: возобновились придворные балы и встречи, куда приглашались представители противоборствующих партий. Но все ее попытки не приносили желаемых результатов. Особенно трудно было примирить сыновей. В испано-нидерландской войне Генрих III занимал происпанскую позицию, Франциск поддерживал нидерландских протестантов. Будучи посредницей между ними, она призывала сыновей к подписанию нового соглашения о свободе вероисповедания и амнистии осужденных за веру и предлагала свою помощь. Одновременно с этим Екатерина Медичи вела переговоры с Генрихом Наваррским. С юга Франции снова приходили тревожные вести о подготовке короля Наварры к войне.
«Я не могу поверить, что выходец из такой знатной семьи, как Бурбон, желает стать вождем воров и убийц», – обращалась она в своем письме к зятю.
За десятилетие, прошедшее после Варфоломеевской ночи, французская матрона прочно завоевала славу благоразумной миротворицы.
На протяжении почти двадцати лет подвергавшиеся серьезным испытаниям франко-нидерландские отношения вступали в новую стадию, неблагоприятную для Франции. Многолетняя надежда нидерландских протестантов на помощь французского короля обернулась всего лишь незначительной поддержкой со стороны герцога Анжуйского. Младший Валуа стал терять свой авторитет во Фландрии. В нем теперь видели всего лишь католика и беспомощного француза. Генеральные штаты Нидерландов отказались пожаловать ему субсидии. Посланные Екатериной Медичи войска не были допущены в Антверпен. Филипп II противопоставил сладким посулам герцога Анжуйского карательную армию. Город покрылся баррикадами, а принц Оранский просил помощи у Генриха Наваррского. Это означало провал нидерландской кампании. Младший Валуа решил предоставить фламандцам возможность позаботиться о себе самом. Теперь он убеждал себя в том, что он уже заслужил лавры великого полководца и может этим довольствоваться.
Герцог Анжуйский вернулся во Францию.
В разных концах королевства начали вспыхивать бунты.
Отношения между матерью и ее старшим сыном Генрихом вновь обострились.
Король по-прежнему доверял только миньонам. Когда в бюджете не хватало денег, Генрих без зазрения совести урезал долю королевы-матери, чтобы не сокращать расходы для своих друзей. После создания ордена Святого Духа Генрих III терпеливо и тщательно подбирал себе слуг, которые бы, получив власть только по его воле, не поддались бы искушению пойти на службу к заговорщикам.
Д’Эпернон выказал качества настоящего первого министра с глубоким пониманием государственных задач и смелыми взглядами, энергичного, реально мыслящего, умело сочетающего силу и хитрость. Именно он, решив, что его господин имеет слишком слабую защиту, набрал сорок пять молодцов, в основном, как и он, гасконцев, составив из них личную гвардию Его Величества. Эти грубые, преданные и воинственные дворяне никогда не покидали особу короля. Их капитан Луаньяк подчинялся только монарху. Как настоящие молосские псы они несли охрану своего суверена, в чем король так нуждался ввиду сложных отношений со сторонниками клана Гизов, который под руководством герцогини де Монпансье плел хитроумную паутину заговоров.
Под прикрытием живой стены из сорока пяти бесстрашных гасконцев король мог править спокойнее.
Королю непрестанно приходилось укреплять свой шаткий трон, хранить который было его обязанностью. Увы, этому трону не хватало главной опоры – наследника. Неопределенный характер будущего создавал в стране нервное возбуждение, порождавшее заговоры. Если бы родился дофин, месье утратил бы свою вредоносную мощь, Гизы опустились до уровня мелких интриганов, а протестантские массы не боялись бы истребления.
Генрих III не был глух к пожеланиям французов. Он старался жить близ королевы Луизы, которая, чтобы удержать его, предпринимала трогательные усилия. Оба, чтобы получить благословение небес, совершили пешее паломничество к Шартрской Богоматери. Рубашки, торжественно освященные, были возложены на статую Святой Девы, а потом переданы Их Величествам, которые надели их прежде чем вернуться в свои покои. Но Бог не внял их мольбам.
Проникнутый идеей укрепить свою власть посредством привлечения ко двору умных и энергичных людей и созыва Генеральных штатов, король осуществлял свои планы реорганизации государственного управления. Генрих III все больше проявлял себя как реформатор. Далекий от военных авантюр за пределами Франции, как главного средства удовлетворения интересов дворянства, он пренебрегал теми мерами умиротворения государства, которые использовала королева-мать. Екатерина Медичи вынуждена была подчиниться королевской воле.
Младший Валуа после провала нидерландской кампании, вернувшись во Францию, после бесконечных попоек и дебошей вскоре впал в уныние. Он перестал появляться в свете, категорически отказался присутствовать на ассамблее знати и все еще продолжал умолять мать о помощи в нидерландских делах, теперь уже не столько в надежде на успех, сколько потому, что не в силах был отказаться от своей безумной мечты. Переживания ускорили его кончину. В начале лета 1584 года молодой принц, не достигнув и тридцати лет, скончался от очередного обострения туберкулеза.
Екатерина Медичи тяжело переживала смерть своего непутевого сына. Она предвидела конец династии, за торжество которой отдала четверть века своей жизни.
Чувство семейной солидарности всегда было очень сильно у Екатерины Медичи. Все, что бы она ни делала, совершалось ради счастья детей и внуков. Именно поэтому она заботилась о наведении порядка в королевстве, установлении мира, преодолении финансового и экономического кризисов, ради них она тянулась к землям по ту сторону границы французского королевства. Самым страшным для нее было стараться впустую, видеть, как род Валуа угасает. Ее дети умирали один за другим. Мать хоронила своих детей. Что может быть горше для женщины?.. У нее остался всего лишь самый любимый сын, у которого не было наследника, и дочь, которая тоже не подарила ей внуков… «Это была кара за трагедию Варфоломеевской ночи», – с ужасом думала королева.
Смерть герцога Анжуйского послужила королю причиной для организации одного из тех мрачных праздников, которые он так любил вследствие своей извращенной чувствительности. Генрих III лично руководил организацией церемонии и установкой грандиозных декораций. Он хотел ошеломить народ, показав, какую страшную потерю понес дом Валуа.
Тело герцога Анжуйского было перевезено в Париж и положено в церкви Сен-Маглуар. Король с женой и матерью пришел окропить святой водой гроб брата. Король шел впереди в фиолетовом плаще, таком длинном, что подол его поддерживали восемь пажей. Вокруг стояли гвардейцы в траурных одеждах и с алебардами, украшенными черными лентами. Отряд швейцарцев бил в барабаны, которые также были обвязаны траурными лентами. Вслед за королем прибыла в церковь светская и духовная знать в восьми позолоченных колесницах.
На следующий день траурная процессия, к которой присоединились рыцари ордена Святого Духа и советники парламента, в течение пяти часов двигалась по Парижу в направлении собора Парижской Богоматери.
Звенели колокольчики, стучали барабаны, в длинных черных плащах шли гвардейцы с опущенными вниз аркебузами. Любые поездки по городу в этот день были запрещены. Огромная толпа парижан выстроилась по пути следования кортежа. Швейцарцы с черными палками в руках сдерживали людей. По приказу короля на стене каждого дома, мимо которого проносили тело принца, горел факел.
27 июня та же процедура повторилась, и тело принца было перенесено из собора Парижской Богоматери в Сен-Дени.
Вся церемония должна была подчеркнуть ту тяжелую ситуацию, в которой оказалась французская королевская династия, и поразить своим драматизмом народ. Да, король был молод, но не имел детей и не мог их иметь. Салический закон, действовавший еще с 1316 года, в этом случае указывал на ветвь Бурбонов, короля Наваррского. Но последний не являлся представителем и прямым наследником рода Валуа, и самое неприятное – был протестантом. Католики негодовали: они боялись нарушения принципа «единый король, единый закон, единая вера».
Французский король Генрих III заявил, что готов признать своего кузена единственным законным наследником. Чтобы придать официальность своему предложению, к беарнцу был послан герцог д’Эпернон. Фаворит получил указание уговорить короля Наваррского перейти в католичество.
Поездка посольства в Наварру знаменовала стремление королевского двора к единству Франции.
Однако Генрих Наваррский не желал возвращаться в Париж. Для него переход в католичество, уже пятый по счету, мог привести к неблагоприятным последствиям. Свобода и самостоятельность, которые давало ему положение главы гугенотской партии, представлялись более завидными, чем роль принца крови при дворе под присмотром королевы-матери. К тому же после нидерландской неудачи герцога Анжуйского в протестантских землях в Западной Европе стал расти авторитет наваррца. Вследствие всего этого миссия д’Эпернона успеха не имела.
Пока шли переговоры в Нераке, католическая партия приготовилась нанести свой удар. На улицах Парижа пели песни, прославляющие благородство, ум, мужество, набожность герцога Генриха де Гиза.
Герцог де Гиз не терял времени даром; он постоянно подпитывал свою и без того огромную популярность. В голове парижского героя зрели грандиозные замыслы. Он возглавил Католическую лигу – большую федерацию, объединявшую в своих рядах многих представителей знати и братства иезуитов и созданную с целью защиты католической веры от всех ее врагов. Люди называли короля глупцом и щеголем; королеве-матери нельзя было доверять защиту интересов католицизма; поэтому возникла необходимость защищать католиков по всей Франции. Но лига занималась не только сохранением католической веры – население Франции страдало от непосильных налогов. Лига заявила о своем намерении отстаивать ущемленные права людей.
Напрасно Генрих III пытался запретить это движение, опубликовав заявление, в котором объявлял преступниками всех тех, кто вступал в лигу. Гизы не только не свернули активные действия, а наоборот удвоили свои усилия. В замке Жуанвиль они подписали договор с испанским королем Филиппом II и Жаном Морео, мальтийским командором, объединявший французских католиков и короля Испании в борьбе за утверждение католицизма и уничтожение ереси как во Франции, так и в Нидерландах.
Екатерина Медичи поняла, какая страшная угроза нависла над ее сыном. И она, уже старая и больная, взялась за дело, чтобы изо всех сил поддержать готовое вот-вот обрушиться древо Валуа.
Превозмогая себя, королева-мать вела многочасовые переговоры с католиками, призывая их к миру. Они выставляли ультиматумы, требуя издания указов против гугенотов и изгнания еретиков из Франции. Екатерина Медичи решила пойти на уступки. Она убедила Генриха подписать указ о наделении Гизов крепостями и конной охраной за счет казны. Цена временного примирения была очень дорогой. Но королева-мать следовала своему правилу: ценой уступок выиграть время и ждать удобного момента для выступления. Не усматривая перспективы в действиях лигистов, она считала их победу кратковременной.
Первым перемирие нарушил Генрих III. Вопреки ожиданиям королевы-матери, он объявил о приверженности Франции только католической религии и изгнании из страны всех тех, кто не желает исповедовать религию предков. Королевский указ ставил вне закона Генриха Наваррского. Вызов был брошен, следовало ждать ответа.
Новое осложнение в обстановку внес папа Сикст V буллой об отлучении Генриха Наваррского от церкви и лишении всех его прав на корону.
Екатерине Медичи пришлось вмешаться и в этот конфликт. Она объявила папе, что булла принесет Франции больше зла, чем пользы, ибо она направлена не только против Бурбона, но и против короля Генриха III.
Королева-мать не оставляла надежды на сближение с Генрихом Наваррским. Зимой, несмотря на холодную погоду, преодолевая трудности долгого пути, она прибыла на юг Франции, на место военных действий, где находился наваррец, и предложила ему принять католицизм, суля завидное положение в Королевском совете и крупный земельный надел.
Генрих Наваррский отверг ее предложение и в свою очередь убеждал в возможности одолеть лигистов и укрепить власть путем сближения короля с гугенотами и протестантами соседних государств. Екатерина Медичи восприняла заявление Бурбона как насмешку. Перед угрозой возобновления гражданской войны ни первый принц крови, ни королева-мать не поступились своими принципами.
Между тем переговоры Екатерины Медичи с лидером гугенотов побудили лигистов к решительным действиям. Они усмотрели в этой встрече угрозу католическому единству.
С каждым днем могущество Генриха де Гиза возрастало. Гиз располагал большой армией, одной частью которой руководил он сам, а другой – его брат, герцог Майеннский.
События развивались быстро для трех французских Генрихов – Генриха III, Генриха де Гиза и Генриха Наваррского.
Началась война трех Генрихов.
5. Месса окончена
Наступил 1588 год, не предвещавший спокойных событий. Ненависть лиги к королю и д’Эпернону достигла своей кульминационной точки. Тщетность всех военных действий против протестантов бросалась в глаза. Невозможность сдвинуть с места затянувшиеся и безуспешные переговоры с королем Наваррским заставили Екатерину и ее советников отступить и дать дорогу лигистам. Лигисты теперь могли в полной мере утолить свою жажду крови и разрушений. Никогда еще будущее не было таким мрачным.
Всеобщие страхи подогревали и астрологи-предсказатели. Множество публикаций сообщало, что 1588 год будет самым страшным из всех тех ужасных лет, что пережила Франция.
Королю помог случай: одному из его преданных людей удалось войти в доверие к лигистам. Осведомитель узнал, что лигисты готовят мятеж: они задумали войти в столицу через ворота Сен-Дени, захватить и обезглавить д’Эпернона, затем подойти к Лувру и арестовать короля; с приверженцами Короны поступить также, как поступили с протестантами в Варфоломеевскую ночь.
Узнав о готовящемся мятеже, Генрих поспешил укрепить Лувр, пополнить склады королевской резиденции провиантом и занять пригороды Сен-Дени и Сен-Мартен силами королевской гвардии. Эти решительные действия обескуражили мятежников.
Король немедленно отправил Бельевра с посланием к герцогу де Гизу в Суассон и потребовал от главаря лигистов не появляться в Париже, чтобы не ухудшать и без того взрывоопасную обстановку.
Однако Екатерина Медичи дала Бельевру прямо противоположные указания. Она панически опасалась за жизнь сына, который мог дать волю своему гневу и натворить много непоправимых бед. Ей казалось, что в сложившейся ситуации именно Гиз может стать неким общественным миротворцем, сыграть ту роль, какую она сама не раз играла в своей жизни. Едва Бельевр изложил герцогу эти два противоположных послания, Гиз в сопровождении небольшого эскорта выехал в Париж.
Герцог знал, что он идет навстречу опасности: короля хорошо охраняли, и он, войдя в Лувр, тут же окажется среди врагов. Поэтому герцог решил вступить в город, изменив свой внешний вид, явиться сначала к королеве-матери, объяснить ей свои намерения, а также настоять на том, чтобы она проводила его в Лувр для изложения королю требований лиги.
Как только Генрих де Гиз въехал в город, его тут же узнали. Парижане с нетерпением ждали возвращения своего кумира. Вскоре вокруг герцога собралась толпа.
– Это сам Меченый! Он пришел спасти Францию!
Слухи о том, что король Парижа вернулся, быстро распространились по городу.
Перед герцогом бросали цветы. Мужчины показывали ему кинжалы, с которыми они по первому его приказу обрушатся на сторонников нелюбимого короля, заверяя:
– Мы – ваша самая надежная защита.
Герцог с трудом продвигался через приветствующую его толпу.
– В Реймс, на коронацию! – крикнул кто-то в толпе, и многотысячный хор подхватил эти слова.
Наконец герцог подъехал ко дворцу Екатерины Медичи.
Екатерина была очень больна. Однако огромным усилием воли она заставила себя подняться, чтобы пойти к сыну вместе с герцогом, боясь отпустить его одного. Кто знает, что способен сделать ее сын, вообразив, что сила на его стороне. Возможны ужасные последствия. Сейчас сын нуждался в ней больше, чем когда-либо.
Генрих шел пешком к Лувру рядом с носилками королевы-матери.
– Да здравствует защитник Церкви!
– Вот он, настоящий король!
Король приказал швейцарцам и гвардейцам занять все лестницы и переходы дворца. Чтобы не провоцировать солдат и их капитанов, Екатерина ввела Гиза в Лувр через незаметный запасной вход. Мужественный воин выглядел, как человек, входящий в логово льва.
Генрих III, бледный и возбужденный, срывающимся от бешенства голосом потребовал у Гиза объяснений, упрекнул в том, что тот прибыл в Париж без разрешения.
– Ваше Величество не сообщил мне, что мой приезд не угоден лично вам, – холодно произнес герцог.
– Это именно так.
– Сир, нам необходимо срочно переговорить.
Король промолчал и подошел к окну. Возле Лувра собралась огромная толпа. Люди кричали:
– Да здравствует наш великий защитник герцог Гиз!
Король дрогнул: он боялся народа.
Переговоры короля с Гизом длились три часа, результатом которых явились лишь обещания герцога помириться с д’Эперноном.
Герцог спокойно покинул дворец.