Фавориты Фортуны Маккалоу Колин

Шесть тысяч солдат, которых Серторий держал в резерве, спрятав их от разведчиков Помпея, напали на незащищенные задние ряды Помпея и раскидали их, прежде чем Помпей узнал об этом, находясь в авангарде своей армии. Когда ему доложили о бойне, он ничего не смог сделать, чтобы избежать поражения. Крылья его дуги ушли так далеко вперед, что он был бессилен вернуть их. А тем временем они уже завернули внутрь, стараясь охватить людей Сертория под стенами Лаврона. Эти стены стали теперь черными от зрителей разгрома, так разрекламированного глашатаями Помпея. Когда все попытки захватить солдат Сертория в клещи окончились неудачей, самое большее, что могли сделать Помпей и его легаты, — это отчаянно пытаться построить в каре четыре легиона, которые стояли в центре дуги. Положение ухудшилось тем, что кавалерия Сертория появилась из-за стен Лаврона и напала на конников Помпея. Неудача за неудачей.

Но все-таки у Помпея были хорошие солдаты и хорошие центурионы — римские ветераны. Они храбро отбивались от противника, хотя их мучила жажда. Они готовы были поддаться отчаянию, потому что кто-то превзошел в военном искусстве их симпатичного юношу, а ведь они до сих пор не верили, что существует человек, который может это сделать. В конце концов Помпею и его легатам удалось создать каре и даже разбить лагерь.

С наступлением сумерек Серторий отошел, оставив их наспех сооружать укрепления среди массы убитых, под свист и насмешки, которые теперь доносились не только от солдат Сертория, но и от жителей Лаврона. Помпей не мог даже убежать куда-нибудь, чтобы поплакать в одиночестве. Он был слишком унижен, чтобы уткнуться в свой ярко-красный плащ командующего и реветь. Вместо этого он заставил себя ходить туда-сюда, улыбаться, произносить ободряющие слова, воодушевлять умирающих от жажды людей, одновременно с тем пытаясь думать, где найти воду, и не в силах понять, как избежать позора.

На рассвете он послал к Серторию и попросил у него передышки, чтобы собрать убитых. Помпей получил это разрешение. Полученного срока оказалось достаточно даже для того, чтобы перенести лагерь за пределы поля битвы, на участок с годной для питья водой. Но потом Помпея охватила глубокая депрессия. Он поручил своим легатам подсчитать и похоронить убитых в глубоких ямах и траншеях. Леса, чтобы сжечь тела, поблизости не было. Пока похоронные команды трудились, Помпей Магн удалился в свою палатку. Уцелевшие — ужасно, ужасно мало их осталось! — соорудили прочный лагерь, чтобы держать Сертория на расстоянии, когда перемирие закончится. И только после захода солнца, когда уже наступил новый день, Афраний осмелился попросить аудиенции. Он явился один.

— Понадобится неделя на похороны, — сухо сообщил старший легат.

— Сколько убитых, Афраний? — так же сухо спросил командующий.

— Семь тысяч пехоты и семьсот всадников.

— Раненых?

— Пять тысяч тяжелых. Почти все остальные с порезами, синяками, царапинами. Кавалерия практически лишилась лошадей. Серторий предпочел убивать их.

— Это значит, у меня осталось четыре легиона пехоты, причем один сплошь из серьезно раненных, и восемьсот всадников без лошадей.

— Да.

— Он выпорол меня, как дворнягу.

Афраний ничего не сказал, только бесстрастно посмотрел на кожаную стенку палатки.

— Он — близкий родственник Гая Мария, да?

— Да.

— Думаю, этим все объясняется.

— Я тоже так думаю.

Оба долго молчали. Помпей заговорил первым.

— Как я объясню это Сенату? — не то шепнул, не то проскулил он.

Афраний перевел взгляд на лицо командира и увидел столетнего старика. Сердце у него быстро забилось: он искренне любил Помпея, как друга и как господина своего. Больше, чем естественное горе за друга и господина, было его внезапное убеждение в том, что, если Помпея не поддержать, не вернуть ему прирожденную самонадеянность, он попросту зачахнет и умрет. Этого старика с серым лицом Афраний никогда прежде не видел. Поэтому он сказал:

— На твоем месте я обвинил бы в этом Метелла Пия. Скажи, что он отказался выйти из своей провинции, чтобы поддержать тебя. И еще я бы утроил количество солдат у Сертория.

Помпей в ужасе отшатнулся:

— Нет, Афраний! Нет! Я не могу этого сделать!

— Почему? — удивленно спросил Афраний.

Этот новый Гней Помпей Магн, мучимый вопросами морали, был ему совершенно незнаком.

— Потому что, — терпеливо стал объяснять Помпей, — если мне суждено спасти хоть что-то в этой испанской кампании, мне потребуется Метелл Пий. Я потерял почти треть армии. Я не могу просить Сенат о пополнении, пока не одержу хоть одну победу. Не исключено, что кто-нибудь из жителей Лаврона доберется до Рима. Его рассказу поверят все. И хоть я не мудрец, я все же верю, что в самый худший момент истина выйдет наружу.

— Понимаю! — воскликнул Афраний, чувствуя огромное облегчение: Помпей отнюдь не мучился соображениями морали, он просто видел факты такими, какие они есть. — Тогда ты уже знаешь, что должен сказать Сенату, — озадаченно добавил он.

— Да, да, я знаю! — резко ответил Помпей, задетый его словами. — Я просто не знаю, как это выразить! Я имею в виду — выразить словами! Варрона здесь нет, а кто еще умеет хорошо высказывать мысли на письме?

— Я считаю, — осторожно начал Афраний, — что для таких новостей твои собственные слова будут именно теми, которые нужны. Знатоки литературного языка в Сенате сочтут, что ты специально выбрал такой стиль, дабы поведать голую правду, — так они решат, по моему мнению. А остальные — они не знатоки, поэтому они не увидят ничего плохого в стиле твоего доклада.

Столь логичный и прагматичный совет очень ободрил Помпея, по крайней мере с виду. Более глубокие слои его души получили почти смертельную рану — те слои, где обитали гордость, dignitas, самоуверенность. Их трудно будет залечить. Что-то в душе Помпея останется покалеченным, а кое-что так и будет кровоточить всю жизнь.

Итак, Помпей сел писать доклад Сенату, постоянно чувствуя запах гниющей плоти. Он не щадил себя. Он даже не умолчал о том, что поторопился послать глашатаев, не говоря уже об ошибочной тактике, проявленной им на самом поле боя. Затем, после многократного переписывания, он отправил черновик, написанный на восковой дощечке, своему секретарю, чтобы перебелил все хорошим почерком (без орфографических и грамматических ошибок) чернилами.

Прошло шестнадцать дней. Серторий продолжал осаждать Лаврон, а Помпей не покидал лагеря. Помпей хорошо знал, что так долго продолжаться не может. Еда быстро заканчивалась. Мулы и лошади худели на глазах. Но он не мог отступить, оставив Лаврон в осаде и предоставив Серторию возможность делать, что он хочет. У Помпея не оставалось выбора. Надо было достать фураж. Под страхом пыток разведчики клялись ему, что поля на севере Серторий не контролировал. И Помпей приказал большой и хорошо вооруженной группе всадников идти за фуражом в направлении к Сагунту.

Не прошло и двух часов, как долетел отчаянный призыв о помощи: люди Сертория были везде, убивая римских всадников по одному. Помпей послал на помощь полный легион, а потом все ходил вдоль вала, окружающего его лагерь, нетерпеливо глядя на север.

На закате появились глашатаи Сертория:

— Уходи домой, Крошка! Возвращайся в Пицен, Крошка! Вот теперь ты сражаешься с настоящими солдатами! Ты — дилетант! Каково выступать против профессионала? Хочешь знать, где сейчас твой фуражный отряд, Крошка? Они мертвы, Крошка! Все до последнего! Но ты не беспокойся об их похоронах на этот раз. Крошка! Квинт Серторий похоронит их за тебя — бесплатно! В уплату за услуги он берет их оружие и доспехи, Крошка! Иди домой! Иди домой!

Это был кошмар. Такого не могло случиться! Откуда свалились солдаты Сертория, когда никто из тех, кто сражался под Лавроном, даже кавалерия, не покидали осадных работ?

— Это не были его легионы или его регулярная кавалерия, Гней Помпей, — доложил старший разведчик, дрожа от страха. — Это были его партизаны. Они появляются ниоткуда, строят ловушки, убивают — и опять исчезают.

Разочарованный в своих испанских разведчиках, Помпей приказал их всех казнить и поклялся, что в будущем будет использовать только своих пиценов. Лучше направлять в разведку людей, которым доверяешь, пусть они даже не знают местности! Это был первый урок ведения войны в Испании, который он усвоил, но не последний. Потому что Крошка Мясничок не собирался домой, в Пицен! Он останется в Испании, пока не разберется с Серторием, пусть даже ценой собственной жизни! С огнем он будет бороться огнем, с камнем — камнем, со льдом — льдом. Сколько бы ошибок он ни совершил, сколько бы раз это блестящее воплощение антиримского зла ни возводило вокруг него тактических кругов, — он не отступит. Шестнадцать тысяч его солдат погибли. Полегла почти вся кавалерия. Но Помпей не отступит, пока не погибнут последний солдат, последняя лошадь.

Тот Гней Помпей Магн, который медленно отошел от Лаврона в конце августа под крики умирающего города, эхом отдающиеся в его ушах, был совсем другим человеком. Не тем, кто с самодовольным видом ехал весной на юг, полный осознания собственной важности, такой уверенный, такой беззаботный. Новый Гней Помпей мог даже слушать с видом явного интереса громкие голоса серториевых глашатаев, которые преследовали его по пятам, расписывая ужасную судьбу, ожидавшую женщин Лаврона, когда те попадут к своим новым хозяевам в дальней Западной Лузитании. Никто из людей Сертория больше не преследовал его, когда он спешил на север мимо Сагунта, мимо Себелакия, мимо Интибилия, через Ибер. Не прошло и тридцати дней, как Помпей привел свои измученные, голодные войска в зимний лагерь в Эмпории и больше уже в этот ужасный год никуда не ходил. Особенно когда услышал, что Метелл Пий победил в единственном сражении, которое ему навязали, — и победил блестяще.

После того как Метелл Пий встретился со старшим Бальбом и прочитал письмо Меммия, он стал думать, как ему вызволить Меммия из его заключения в Новом Карфагене. Этот человек, которого Серторий называл не иначе как «старикашка», сильно изменился. Изменение было вызвано сокрушительным ударом, нанесенным его гордости, когда Сенат наделил равными с ним полномочиями Крошку Мясничка — из всех именно его! Вероятно, только такое монументальное оскорбление могло пробить защитную броню Поросенка, чтобы обнажился металл, который таился внутри. Поросенок получил проклятие — или благословение, это как посмотреть — в лице своего диктатора-отца, человека великолепной храбрости, невероятной надменности и колоссального упрямства, иногда доходившего до интеллектуального тупоумия. Гай Марий лишил Метелла Нумидийского возможности вести войну с Югуртой. Снова и снова его опережал этот «новый человек». И в свою очередь Метелл Нумидийский во всем опережал своего сына. Но сыновняя преданность прощала все. Сын восхищался своим отцом. Он очень хотел, чтобы отец вернулся из ссылки, куда тот попал благодаря Гаю Марию. Затем, когда сын уже готов был поздравить себя с тем, что Сулла его ценит, появился двадцатидвухлетний Помпей и смог предложить диктатору свою армию, которая была больше и лучше.

Педантичное отношение Метелла Пия к тому, как правильно должен поступать знатный римлянин, мешало ему попытаться любым закулисным способом сделать так, чтобы его мучитель Помпей выглядел незначительным. Теперь же, не сознавая этого, Помпей собственными руками выпестовал нового Пия, одаренного полководца; самодовольный выскочка из Пицена освобождал Метелла Пия из усталой, старой шкуры Поросенка-заики. Чтобы Помпей выглядел маленьким, необходимо одержать как можно больше побед, быть более решительным. Вот что станет безупречным мщением. Это покажет, каков истинно римский аристократ, когда его толкнет на это пиценский выскочка. Или выскочка из Арпина, если уж на то пошло!

Уже давно усвоив урок, великий понтифик выбрал себе разведчиков из римлян и жителей финикийского Гадеса, которые боялись испанских дикарей куда больше, чем римлян. Так Метелл Пий выяснил, где находился Луций Гиртулей и его младший брат вскоре после того, как те осели с испанской армией в окрестностях Ламиния, на юге Центральной Испании. С новой, кислой улыбкой на лице Поросенок откинулся на спинку кресла. Он внимательно рассмотрел свою стратегию со всех сторон. Потом мысленно сделал неприличный жест в сторону Ламиния и поклялся, что не будет дураком и не отправится к бассейну Аны или Бетиса. Пусть Гиртулей сгниет от бездействия!

Он устроился на реке Ана вблизи ее устья, считая, что будет умнее позволить лузитанам увидеть, как хорошо он подготовлен к встрече с ними. Он ждал до июня, когда почувствовал, что оборона его провинции в достаточно хорошем состоянии, чтобы оказывать достойное сопротивление напирающим лузитанам без его личного присутствия на реке Ана. Он забрал два из шести легионов, оставленных охранять его фортификации.

К этому времени «старикашка из Дальней Испании» очень хорошо знал, кто был информаторами Сертория. Продолжая претворять в жизнь свои новые идеи относительно разведки, Метелл Пий с самым невинным видом поведал этим людям новость: он уйдет со своих позиций в низовьях Аны. Не в верховья Аны или Бетиса, то есть не в руки Луция Гиртулея в Ламинии, — нет, его цель — освободить Гая Меммия в Новом Карфагене. Он перейдет Бетис (как сообщили информаторы Гиртулею позднее) из Италики в Гиспалис, потом двинется вверх по течению реки Сингилис к горному массиву Солории, перейдет его с северо-западной стороны у Акки, откуда — к Басти и наконец спустится на Ковыльное поле через Элиокроку.

Фактически это был путь, которым действительно мог уйти Метелл Пий. Но для него было важно, чтобы Гиртулей поверил этому. Поросенок очень хорошо знал: Геренний, Перперна и сам Серторий жаждут преподать Помпею необходимый урок. Серторий полностью верит в способность Гиртулея и испанской армии запереть Поросенка в его провинциальном свинарнике. Но Новый Карфаген был превосходным выходом из этого свинарника. Не исключено, что через Новый Карфаген Метелл Пий двинется на север, чтобы оказать помощь Помпею у Лаврона. Пять легионов, которые будут у Поросенка, возможно, склонят чашу весов в пользу Помпея. Поэтому нельзя допустить этого маневра со стороны Метелла Пия.

Метелл Пий надеялся, что Гиртулей решит покинуть Ламиний и явится на ровную местность между Аной и Бетисом. Вдали от скал, в которых мог победить любой из военачальников Сертория, Гиртулея будет легче одолеть. Ни один из военачальников Сертория не доверял жителям Дальней Испании к востоку от Бетиса, поэтому Серторий никогда не пытался вторгнуться в ту землю. Следовательно, когда Гиртулей услышит о планируемом марше Метелла Пия, он должен будет перехватить его, прежде чем тот перейдет Бетис и вступит на безопасную для себя территорию. Конечно, самым разумным для Гиртулея было идти на север Дальней Испании и ждать Метелла Пия на самом Ковыльном поле, в местности, определенно преданной Серторию. Но Гиртулей был слишком осторожным, чтобы сделать этот логичный шаг. Если он удалится на такое большое расстояние от Центральной Испании, Поросенку останется только быстро повернуть назад и легко пройти перевал у Ламиния, а потом выбрать кратчайший путь, чтобы соединиться с Помпеем у Лаврона.

Гиртулей мог сделать лишь одно: двинуться к ровной местности между Аной и Бетисом и остановить Метелла Пия до того, как он перейдет Бетис. Но Метелл Пий перемещался куда быстрее, чем предполагал Гиртулей. Он уже был близко от Италики и Бетиса, а Гиртулей и испанская армия все еще оставались на расстоянии одного дня тяжелого марша. Гиртулей торопился, не желая позволить жертве форсировать широкую и глубокую реку.

Был квинктилий, и в Южной Испании жара стояла невероятная. Солнце всходило из-за горного хребта Солорий с твердым намерением терзать землю, еще не оправившуюся от атаки предыдущего дня и чуть-чуть передохнувшую душной, влажной ночью. Заботясь о своих солдатах, Метелл Пий поместил их в большие, просторные палатки. Он посоветовал им смачивать тряпки в холодной родниковой воде и прикладывать ко лбу и затылку. Он лично проверил, чтобы они сами напились этой родниковой воды, потом снабдил каждого солдата еще одной необходимой в бою вещью — бурдючком, полным воды, привязываемым к поясу.

Даже когда немилосердное солнце уже блеснуло на пиках Гиртулея, быстро приближавшегося по дороге с севера, Метелл Пий продолжал держать своих солдат в тени палаток. Он проследил, чтобы было достаточно кадок с холодной водой для компрессов. В самый последний момент он выступил. Солдаты были отдохнувшими, внимательными. Направляясь на новые позиции, они весело обсуждали, как смогут помочь друг другу глотнуть воды в разгар боя.

Испанская армия уже прошла десять трудных миль под палящими лучами солнца. Хотя она имела достаточно ослов, нагруженных водой, у нее не оставалось времени, чтобы остановиться и попить перед боем. Люди устали. У Гиртулея попросту не было шанса победить. В какой-то момент он и Метелл Пий схватились врукопашную — редкий случай в любом крупном военном конфликте со дней Гомера. И хотя Гиртулей был моложе и сильнее, его противник, не мучимый жаждой, в сухой одежде, находился в лучшем состоянии. Результат был предрешен еще до конца сражения. Гиртулей получил рану в бедро, а Метелл Пий покрыл себя славой. За час все было кончено. Испанская армия дрогнула и бежала на запад, оставив на поле боя убитых и обессиленных людей. Только после того как армия перешла Ану и вошла в Лузитанию, Гиртулей позволил себе остановиться.

— Неплохо, правда? — спросил Метелл Пий своего сына, когда они глядели, как оседает пыль к западу от Италики.

— Папа, ты удивительный! — воскликнул юноша, забыв о том, что он уже слишком повзрослел, чтобы обращаться к отцу как в детстве.

Поросенок словно вырос от этой похвалы. Сердце его было переполнено.

— А теперь нам надо искупаться в реке и хорошо выспаться, прежде чем утром выступить на Гадес! — весело сказал он, мысленно уже сочиняя письма в Сенат и Помпею.

Метелл Сципион удивленно посмотрел на отца:

— Гадес? Почему Гадес?

— Конечно, Гадес! — Метелл Пий подтолкнул сына в спину. — Пошли, юноша, в тень! Я не хочу, чтобы кого-нибудь хватил солнечный удар. Мне нужны все вы, до единого. Ты ведь не против длительной морской прогулки?

— Морской прогулки? Куда?

— В Новый Карфаген, конечно. Чтобы вызволить Гая Меммия.

— Отец, у тебя, без сомнения, выдающийся ум!

«И слышать это, — думал Поросенок, прячась с сыном в тень командирской палатки, — не менее приятно, чем шквал оваций и крики „Победитель!“, которыми армия приветствовала меня по окончании боя. Я это сделал! Я нанес сокрушительное поражение лучшему военачальнику Квинта Сертория».

Флот, который вышел из Гадеса, был очень большим и тщательно охранялся всеми военными кораблями, какие только смог выделить для этого губернатор. Транспорты были нагружены пшеницей, маслом, соленой рыбой, сушеным мясом, нутом, вином, даже солью — все это для того, чтобы Новый Карфаген не голодал из-за блокады контестанов с суши и осады пиратов с моря.

Снабдив продовольствием Новый Карфаген, Метелл Пий погрузил легион Гая Меммия на опустевшие транспорты и, не торопясь, отплыл к восточному побережью Ближней Испании, с удовольствием заметив, как повстречавшийся им на пути пиратский корабль поспешил уйти с дороги. Пираты могли победить Гая Котту в морском бою в этих же водах несколько лет назад, но они не хотели есть соленую поросятину.

Поросенок собирался, конечно, — как примерный римский аристократ — доставить Гая Меммия и его легион Помпею в Эмпории. И если он хотел немного поторжествовать и преувеличенно посочувствовать военным неудачам юного пиценца, — что ж… Поросенок считал, что Помпей задолжал это ему за то, что пытался украсть его славу.

Как только флот прошел мимо основной базы пиратов Дианий, он вошел в уединенную небольшую бухту, чтобы бросить якорь на ночь. Из Диания тайно вышла небольшая лодка и направилась к римским кораблям. В лодке сидел молодой Бальб, полный новостей.

— Как хорошо опять оказаться среди друзей! — обратился он на своей шепелявой латыни к Метеллу Пию, Метеллу Сципиону и Гаю Меммию (не говоря уже о дяде, Бальбе-старшем, который очень обрадовался, увидев племянника живым и здоровым).

— Я так понимаю, что тебе не удалось встретиться с моим коллегой Гнеем Помпеем, — сказал Метелл Пий.

— Нет, Квинт Цецилий. Мне удалось добраться только до Диания. Все побережье от устья реки Сукрон до Тадера кишит людьми Сертория, а я чересчур похож на гадитанца — меня поймали бы и, конечно, стали бы пытать. В Диании очень много финикийцев, поэтому я подумал, что лучше залечь там и слушать все подряд.

— И что же ты услышал, младший Бальб?

— Я не только услышал! Я видел! Кое-что очень интересное, — сказал Бальб-племянник с сияющими глазами. — Недели две назад вошел флот. Он пришел из Понта и принадлежит царю Митридату.

Римляне напряглись, подались вперед.

— Продолжай, — тихо сказал Метелл Пий.

— На борту флагмана находились два посла от царя, оба римские дезертиры. Кажется, они были легатами, командовавшими частью войск Фимбрии. Луций Магий и Луций Фанний.

— Я видел их имена в проскрипционных списках Суллы, — сказал Метелл Пий.

— Они прибыли предложить Квинту Серторию — он лично явился на переговоры через четыре дня после них — три тысячи талантов золотом и сорок больших военных кораблей.

— В обмен на что? — недовольно спросил Гай Меммий.

— Когда Квинт Серторий станет диктатором Рима, он утвердит Митридата во всех владениях, которые тот уже имеет, и позволит ему расширить свое царство.

— Когда Квинт Серторий станет диктатором Рима? — ахнул Метелл Сципион, пораженный. — Этого никогда не будет!

— Успокойся, сын! Позволь продолжить младшему Бальбу, — сказал отец, скрывая свое возмущение.

— Квинт Серторий согласился на условия царя с одной оговоркой: провинция Азия и Киликия остаются за Римом.

— И как это приняли Магий и Фанний?

— Очень хорошо, согласно моему источнику. Думаю, они ожидали этого, поскольку Рим не собирается терять ни одну из своих провинций. От имени царя они согласились, но сказали, что царь должен будет услышать о результатах переговоров от них лично, прежде чем подтвердить это официально.

— Понтийский флот все еще в Диании?

— Нет, Квинт Цецилий. Он оставался там только девять дней, потом отплыл.

— Были ли золото и корабли переданы?

— Еще нет. Весной. Но Квинт Серторий послал царю свидетельство своего согласия.

— В какой форме?

— Он подарил царю полную центурию великолепных испанских партизан под командованием Марка Мария, молодого человека, которого он очень высоко ценит.

Поросенок нахмурился:

— Марк Марий? Кто он?

— Незаконный сын Гая Мария от женщины из Бетурии. Эта связь имела место, когда он был губернатором с полномочиями пропретора в Дальней Испании сорок восемь лет назад.

— Тогда этот Марк Марий не такой молодой, — сказал Гай Меммий.

— Да. Извини, я ввел тебя в заблуждение, — униженно сказал Бальб.

— О боги, человек, это не такое оскорбление, за которое подают в суд! — сказал Поросенок, которого это даже позабавило. — Продолжай, продолжай!

— Марк Марий никогда не покидал Испанию, хотя он хорошо говорит на латыни и получил неплохое образование. Гай Марий знал о нем и вполне его обеспечил. Он интересуется жизнью испанских племен. Фактически он самый способный командир партизан Квинта Сертория. Специализируется на тактике ведения партизанской войны.

— Значит, Серторий послал его учить Митридата ставить ловушки и проводить рейды, — подытожил Метелл Сципион. — Спасибо, Серторий!

— А деньги и корабли будут доставлены в Дианий? — спросил Метелл Пий.

— Да. Весной, как мне сказали.

Эта поразительная новость дала пищу уму Метелла Пия на протяжении всего пути до Эмпории. Он никогда не думал, что амбиции Сертория простираются дальше, чем сделать себя романизированным царем всей Испании. Его представление о жизни казалось неотделимо от испанских аборигенов.

— Думаю, пора присмотреться к Квинту Серторию попристальнее, — сказал он Помпею, когда приехал в Эмпории. — Завоевание Испании — это только первый его шаг. Если мы с тобой не остановим его, он явится к воротам Рима со своей прелестной белой диадемой, готовый повязать ее на голову. Царь Рима! И союзник Митридата и Тиграна.

После долгого заманчивого предвкушения оказалось, что Метелл Пий не в силах повернуть нож в открытых ранах Помпея. Он лишь раз взглянул на пустое лицо, пустые глаза прежнего Крошки Мясничка и понял: вместо того, чтобы напоминать Помпею о его недостатках, он, Метелл Пий, должен постараться восстановить его душевное и психическое равновесие. Метелл Нумидийский сказал бы, что собственная честь Метелла Пия требует, чтобы нож был повернут несмотря ни на что. Но Пий-сын слишком долго жил в тени своего сурового отца, чтобы иметь столь высокое представление о своей чести.

Желая восстановить пошатнувшееся представление Помпея о самом себе, Поросенок умело послал своего бестактного и самодовольного сына в Нарбонскую Галлию с Авлом Габинием — набрать там кавалерию и лошадей. Он разговаривал с Гаем Меммием, чтобы иметь его союзником, и послал Афрания и Петрея реорганизовать сильно поредевшую армию Помпея. Несколько дней он не думал о кампаниях последнего сезона, радуясь тому, что новости из Диания дали новую пищу для разговоров и размышлений.

Наконец в преддверии декабря, когда предстояло срочно возвращаться в свою провинцию, «старикашка из Дальней Испании» перешел к делу.

— Не вижу необходимости останавливаться на событиях, которые уже в прошлом, — решительно заявил Метелл Пий. — Мы должны думать о кампаниях будущего года.

Помпею всегда нравился Метелл Пий. Но сейчас он понял, что лучше бы тот посыпал солью его раны, стал бы торжествовать. Тогда можно было бы не обращать внимания на его мнение и возненавидеть этого человека. Искренняя доброта и внимание только еще больше убедили Помпея в собственной несостоятельности. Ясно, Поросенок не считал его достаточно важным, чтобы презирать его. Он, Гней Помпей Магн, был для Метелла Пия просто еще одним младшим военным трибуном, который потерпел неудачу, не выполнил первого же поручения. Такого младшего офицера нужно поднять, смахнуть с него пыль и снова посадить на коня.

Однако, по крайней мере, это отношение означало, что они могут мирно сидеть рядом. В былые, «досерториевы» времена Помпей взял бы в свои руки ведение этого разговора, который явно превращался в военный совет. «Послесерториевый» Помпей просто сидел и ждал, когда Метелл Пий изложит свой план.

— На этот раз, — начал Поросенок, — мы оба пойдем к реке Сукрон. Ни у одного из нас нет достаточно большой армии, чтобы выполнить задачу без поддержки другого. Но я не могу идти через Ламиний, потому что Гиртулей и испанская армия будут ждать меня там. Значит, мне надлежит идти в обход и как можно незаметнее. Не то чтобы в таком случае известие о моем приходе не дойдет до Сертория и Гиртулея. Однако Гиртулею придется выступить из Ламиния, чтобы задержать меня. Он этого не сделает без приказа Сертория. Серторий — законченный автократ в военных вопросах.

— Так каким же путем ты пойдешь? — спросил Помпей.

— Далеко на запад, через Лузитанию! — весело ответил Поросенок. — И в конце я прибуду в Сеговию.

— В Сеговию! Но это на конце света!

— Правильно. Серторий клюнет, и это поможет избежать Гиртулея. Серторий подумает, что я собираюсь идти к верховью Ибера и попытаюсь отобрать у него эту местность, пока он занимается тобой. Он пошлет Гиртулея остановить меня, потому что Гиртулей в Ламиний по сравнению с ним ближе к Сеговии более чем на сотню миль.

— А мне что делать? — спросил этот новый и значительно присмиревший Помпей.

— Оставайся в лагере здесь, в Эмпориях, до мая. Мне понадобятся два месяца, чтобы добраться до Сеговии, поэтому я выйду задолго до тебя. Когда выступишь ты, действуй очень осторожно. Самое важное во всей нашей стратегии — чтобы ты выглядел так, словно идешь сам по себе, совершенно независимо от меня, и дойдешь до реки Турис и до Валентин лишь к концу июня.

— Разве Серторий не попытается остановить меня в Сагунте или Лавроне?

— Сомневаюсь. Он не воюет на одной территории дважды. Ты теперь хорошо знаешь Сагунт и Лаврон.

Помпей густо покраснел, но промолчал. Поросенок продолжал, словно ничего не заметил:

— Нет. На этот раз он позволит тебе дойти до Туриса и Валентин. Видишь ли, эти области для тебя новые. Геренний и предатель Перперна все еще занимают Валентию, но не думаю, что они останутся там, чтобы позволить тебе осадить их: Серторий не любит останавливаться в прибрежных городах, он предпочитает свои горные стоянки. Их невозможно взять.

Метелл Пий замолчал, глядя в лицо Помпея, постепенно приобретавшее новую, непривычную белизну. Он был рад увидеть, что в глазах его появился интерес. Хорошо! Он усваивает уроки.

— Из Сеговии я направлюсь к Сукрону, где, как мне мыслится, Серторий навяжет тебе бой.

Нахмурясь, Помпей обдумывал услышанное. Насколько понял Поросенок, ум выскочки из Пицена функционировал по-прежнему исправно. Просто Помпей потерял былую уверенность в себе и не мог составлять свои собственные планы. Ну что ж, пара побед — и все вернется! Характер Помпея уже сформирован, и его нельзя сломать. В нем можно только пробить брешь.

— Но путь из Сеговии к Сукрону — это самая засушливая часть Испании! — возразил Помпей. — Это же настоящая пустыня! Тебе придется пересекать хребет за хребтом вместо того, чтобы шагать по ровным долинам. Ужасный марш!

— Поэтому я и выбрал его, — сказал Метелл Пий. — Никто прежде не решался добровольно идти по этому пути, и Серторий определенно не ожидает, что я направлюсь туда. Я надеюсь достигнуть Сукрона прежде, чем его разведчики разнюхают, где я нахожусь. — Его карие глаза не без озорства смотрели на Помпея. — Ты внимательно изучил свои карты и отчеты, Помпей, и потому хорошо знаешь местность.

— Да, я изучил карты, Квинт Цецилий. Карта не может заменить визуального наблюдения, но это лучшее, что можно сделать, пока не накопишь опыта, — сказал Помпей, довольный этой похвалой.

— Ты уже приобретаешь опыт, об этом не беспокойся, — сердечно сказал Метелл Пий.

— Отрицательный опыт, — пробормотал Помпей.

— Никакой опыт не бывает отрицательным, Гней Помпей, если он ведет к конечному успеху.

Помпей вздохнул, пожал плечами.

— Наверное, так. — Он посмотрел на свои руки. — Где мне находиться, когда ты дойдешь до Сукрона? И когда, ты думаешь, это произойдет?

— Сам Серторий не пойдет севернее Сукрона к Турису, — твердо сказал Метелл Пий. — Геренний и Перперна могут попытаться задержать тебя в Валентин или где-нибудь на Турисе, но я думаю, им прикажут вернуться к Серторию у Сукрона. Я планирую быть поблизости от Сертория в конце квинктилия. Это значит, что если ты дойдешь до Туриса к концу июня, тебе придется найти хороший предлог, чтобы задержаться там на месяц. Что бы ни случилось, не иди на юг и не ищи самого Сертория до конца квинктилия! Если ты это сделаешь, я не смогу помочь тебе. Цель Сертория — чтобы ты и твои легионы вообще не участвовали в войне. Это даст ему желанное преимущество передо мной. И он меня побьет.

— В прошлом году ты одержал победу, Квинт Цецилий.

— Это могло быть простой случайностью, и я надеюсь, что именно так назовет мою победу и Серторий. Будь уверен: если я встречу Гиртулея и снова одержу победу, я должен буду скрывать от Сертория свой успех, пока не соединю свои силы с твоими.

— Говорят, в Испании трудно что-либо скрыть. Серторий слышит обо всем.

— Во всяком случае, здесь поддерживается такое мнение. Но я тоже долго пробыл в Испании, и у Сертория нет преимущества. Выше нос, Помпей! Мы обязательно победим!

Наверное, было бы небольшим преувеличением сказать, что у Помпея поднялось настроение после того, как «старикашка из Дальней Испании» уехал, чтобы вернуть флот в Гадес. Но определенно он на что-то решился. Помпей не стал отсиживаться в своей палатке, а присоединился к Афранию, Петрею и младшим легатам, чтобы завершить реорганизацию своей армии. Очень хорошо, что он настоял на том, чтобы Поросенок отдал ему свой легион! Без этого легиона Помпею было бы трудно воевать. С новыми солдатами у Гнея Помпея появились две альтернативы: пять неполных легионов или четыре легиона в полном составе. Поскольку Помпей не был совершенным тупицей в военном деле, он выбрал пять неполных легионов, потому что с пятью легионами лучше маневрировать, нежели с четырьмя. Ему тяжело было смотреть в глаза своим уцелевшим солдатам. Впервые он делал это после поражения, но, к его удивлению, никто не винил его в гибели такого огромного количества товарищей. Наоборот, казалось, легионеры твердо решили, что Серторию придет конец, и, как всегда, готовы были сделать все, что прикажет их симпатичный молодой полководец.

Поскольку зима в низинах была мягкой и необычно сухой, Помпей объединил свои новые отряды, провел их немного к верховью Ибера и подавил несколько городов, а Бискаргис и Кельсу разбили в пух и прах. Так как был только конец марта, Помпей опять вернулся в Эмпории и стал готовиться к походу вниз по побережью.

В письме Метелл Пий сообщал, что после доставки в Дианий сорока военных кораблей и трех тысяч талантов золотом Серторий сам отбыл в Лузитанию с Перперной, чтобы помочь Гиртулею тренировать пополнение поредевшей испанской армии. Геренния он оставил старшим в Оске.

Разведывательная сеть Помпея значительно улучшилась благодаря усилиям дяди и племянника Бальбов (теперь находящихся у него на службе), а его пиценские разведчики оказались намного лучше, чем он ожидал.

И только когда наступил май, Помпей выступил. Он двигался с большой осторожностью. Будучи сам человеком, выросшим на земле, он автоматически отметил, переходя Ибер у Дертозы, что эта богатая, хорошо возделываемая долина выглядит слишком сухой для этого времени года и что пшеница, посеянная на полях, взошла редко и еще не созрела.

Признаков присутствия противника не наблюдалось, но этот факт не понравился Помпею. Он стал еще осторожнее, его колонна — более внимательной. Мимо Сагунта и Лаврона Помпей прошел быстро, стараясь не смотреть в их сторону. Сагунт стоял, как и раньше, но вместо Лаврона дымились лишь черные руины без признаков жизни. В конце июня, послав письмо, которое, он надеялся, достигнет Метелла Пия в Сеговии, Помпей дошагал до более широкой и более плодородной долины реки Турис, на другом берегу которой стоял большой, укрепленный город Валентия.

Здесь, оказавшись на узких низинах между рекой и городом, Помпей обнаружил Геренния и Перперну, ждавших его в засаде.

Количеством, как сообщили ему его разведчики-пицены, они превосходили отряды Помпея, однако у них тоже были пять легионов — около тридцати тысяч против двадцати тысяч Помпея. Их самое большое преимущество заключалось в кавалерии, которую разведчики оценили в тысячу галльских конников. Хотя Метелл Сципион и Авл Габиний очень старались в начале зимы набрать кавалерию в Нарбонской Галлии, они завербовали только четыреста человек.

По крайней мере, Помпей без страха верил всему, что говорили ему его пицены. И когда они убедили его, что разведка в Италии мало чем отличается от разведки в Испании, он доверился им вполне. Так, зная о том, что когорты Сертория не крадутся за ним, готовые окружить или напасть на арьергард, Помпей со своей армией перешел Турис, чтобы принять бой на южном берегу.

Берега реки были отлогими, поэтому они не представляли препятствия, даже когда начался бой. Русло было каменистым, воды — по колено. Особого тактического преимущества у противника не имелось. Обычное столкновение, в котором выиграет та армия, у которой воинственный дух выше. Единственное нововведение, которое использовал Помпей, было вызвано дефицитом кавалерии. Правильно предположив, что Перперна и Геренний используют свое превосходство в кавалерии, чтобы охватить его фланги, Помпей поставил солдат с устаревшими уже фаланговыми копьями с внешней стороны флангов и приказал солдатам использовать страшные пятнадцатифутовые орудия против лошадей.

Сражение шло с переменным успехом и очень долго. Геренний слишком поздно понял, что проигрывает. Перперна, расположившийся западнее его, игнорировал любой его приказ. Они оба не смогли, пока не началось сражение, прийти к соглашению, как будут вести бой. В результате они сражались как две самостоятельные группировки, хотя Помпей не понял этого и узнал об этом позже.

Результатом стало тяжелое поражение Геренния, чего удалось избежать Перперне. Решив, что лучше умереть, если Серторий будет настаивать на совместных действиях с этим гнусным предателем Перперной, Геренний не пощадил своей жизни и был убит вместе с тремя легионами и кавалерией, которыми командовал. Двенадцать тысяч солдат погибли, оставив Перперну и восемнадцать тысяч уцелевших отступать к Серторию к реке Сукрон.

Помня о предупреждении Метелла Пия — не подходить к Сукрону до конца квинктилия, — Помпей не пытался преследовать Перперну. Победа, такая важная и полная, очень способствовала выздоровлению его раненого «эго». Приятно было слышать, как его ветераны снова ему аплодируют, и обвить штандарты заслуженными лаврами!

Конечно, Валентия теперь была фактически беззащитна, отгороженная от римлян лишь стенами. Помпей засел перед стенами и подверг их тщательной инспекции, обнаружив более чем достаточно слабых мест. Сделали несколько подкопов, подожгли деревянные секции стены, нашли и отрубили водовод — и Валентия сдалась. Уже научившись кое-чему, Помпей забрал из города все продовольствие и большую часть спрятал в заброшенной каменоломне, прикрыв дерном. Затем послал все население Валентин на невольничий рынок в Новый Карфаген на корабле, воспользовавшись тем, что римский флот Дальней Испании (благодаря предусмотрительности одного римского поросенка) курсировал в тех водах и никто не видел никаких признаков сорока понтийских трирем, которыми теперь владел Серторий. За шесть дней до конца квинктилия Помпей отправился к Сукрону, где обнаружил Сертория и Перперну, расположившихся в двух отдельных лагерях на равнине между ним и рекой.

Теперь Помпей должен был решить мучительную дилемму. О Метелле Пие ничего не было слышно, поэтому он не мог рассчитывать на близкую помощь. Как и в ситуации на Турисе, местность не давала Серторию тактического преимущества. Даже вдали не имелось никаких холмов, никакого густого леса, рощи или оврага. А это значило, что Серторию негде спрятать кавалерию и партизан. Ближайший город — небольшой Сетабис в пяти милях к югу от реки, которая была шире Туриса и изобиловала плывунами.

Если Помпей отложит бой до прихода Метелла Пия — при условии, что Метелл Пий уже на подходе, — тогда Серторий может отойти на территорию, более удобную для него, или догадается, что Помпей медлит в ожидании подкрепления. С другой стороны, у Помпея значительно меньше людей, чем у Сертория: двадцать тысяч против почти сорока. Ни у одной из сторон не было достаточно лошадей из-за потерь Геренния.

Наконец, имелся еще страх: вдруг Метелл Пий не придет? И Помпей решил, что вынужден один вступить в бой. По крайней мере, так он внушил себе, отказываясь признать, что его старое, жадное «я» нашептывает ему: если он сразится сейчас, ему не придется делить лавры с Поросенком. Схватка с Гереннием и Перперной — лишь прелюдия к этому столкновению с Серторием. Помпей горел желанием изгладить из памяти ядовитые насмешки Сертория. Да, былая уверенность вернулась! Итак, на рассвете предпоследнего дня квинктилия, соорудив неприступный лагерь у себя в тылу, Гней Помпей Магн вывел свои пять легионов и четыреста всадников на равнину напротив Сертория и Перперны и развернул их для боя.

В календы апреля Квинт Цецилий Метелл Пий Поросенок оставил свою удобную стоянку под стенами Италики на западном берегу Бетиса и направился к реке Ана. С ним пошли все его шесть легионов — всего тридцать пять тысяч солдат и тысяча нумидийской легкой кавалерии. Поскольку аристократическая кровь в его венах не была разбавлена доброй сельской кровью, он не заметил по пути, что возделанные земли, по которым он идет, не выглядят зелеными, а взошедшие посевы — не такие спелые, как в минувшие годы. В обозе у него имелось немало зерна и другого продовольствия, необходимого, чтобы разнообразить питание своих людей и поддерживать их здоровье.

На реке Ана не оказалось стены ожидавших его лузитанов, когда Метелл Пий достиг места, отстоявшего от ее устья на сто пятьдесят миль. Это ему понравилось, ибо означало, что враги еще не знают о его местонахождении, что они все еще ждут его приезда морем. Хотя больших поселений в верховье реки не было — там встречались только небольшие деревушки, — но земля речной долины возделывалась. Слух о его прибытии, конечно, достигнет племен, живущих в низовье реки. Однако к тому времени, как они придут сюда, Пий уже будет далеко от Аны. Они могут преследовать его, но не поймают!

Римская колонна быстрой змеей вилась по горной местности, направляясь теперь к Тагу в Турмулах. Время от времени случались стычки чисто локального характера, но противника отбрасывали, как мух с крупа лошади. Поскольку Сеговия была предпоследним пунктом назначения, Поросенок не пытался следовать вдоль Тага дальше, к верховью, а продолжал шагать прямиком по стране, направляясь на северо-северо-запад.

Дорога, по которой он передвигался, была всего лишь колеей, оставленной колесами повозок, но в подобных случаях это значило выбрать линию наименьшего сопротивления. Высота западного плато изменялась только в пределах сотни футов и никогда не превышала двух с половиной тысяч. Поскольку Поросенок не знал этого района, он в восхищении смотрел по сторонам, заставляя свою команду картографов и географов наносить на карту все до мельчайших подробностей и записывать увиденное. Народу встречалось мало. Всех, кто попадался римлянам на пути, немедленно убивали.

Они шли дальше, через красивые смешанные леса дуба, бука, вяза и березы, укрытые от растущей жары. Победа над Гиртулеем в прошлом году воодушевила людей и заставила их военачальника относиться к их удобствам по-новому. Решив, что солдаты не должны страдать больше, чем это необходимо, и зная также о том, что поспевает вовремя, «старикашка из Дальней Испании» проследил, чтобы скорость марша не слишком утомляла легионеров. Хорошая еда и ночной отдых должны полностью восстанавливать их силы.

Римская колонна прошла между двумя очень большими хребтами и вышла к реке Дурий. Из всех главных рек Испании эта была наименее известна римлянам. Если бы Метелл Пий продолжал идти с прежней скоростью, он добрался бы до большой и процветающей Саламантики. Но Метелл Пий повернул на северо-восток и стал подниматься по склонам гор, не желая провоцировать племя веттонов, золото которых заставило Ганнибала разграбить Саламантику сто сорок пять лет назад. Первого июня Квинт Цецилий Метелл Пий привел свою армию к стенам Сеговии.

Тем не менее Гиртулей пришел к Сеговии раньше его, и неудивительно. Ламиний находился в двухстах милях отсюда, в то время как Метеллу Пию пришлось проделать шестьсот миль. Вероятно, кто-то в Турмулах на Таге послал сообщение Серторию, что римляне выступили в поход, но не к верховью Тага. Серторий предположил (как и думал «старикашка»), что целью римлян был верхний Ибер — уловка, чтобы отвлечь Сертория от восточного побережья и от Помпея или же попытка ударить по самым преданным Серторию центральным землям. Гиртулею было приказано перехватить «старикашку», прежде чем он сможет достичь Серториевых центральных районов. В одном Метелл Пий был уверен: они не догадываются о том, куда он направлялся в действительности. Если бы Серторий сообразил, он бы стал думать о способностях «старикашки» намного лучше, чем раньше.

Первое, что необходимо сделать, — поместить армию в очень хорошо укрепленный лагерь. Как всегда предусмотрительный, Метелл Пий заставил своих людей копать и строить, не снимая доспехов, — лишний груз, которому никто не был рад. Но, как сказали солдатам их центурионы, Гиртулей поблизости. Они рыли, как безумные, выбрасывая землю огромными насыпями; они трудились, словно большая колония муравьев. Повозки, быки, мулы и лошади находились уже в лагере, вымощенном красным плитняком. Потом все это было оставлено под присмотром небольшой команды, потому что нестроевые солдаты тоже были привлечены. Тридцать пять тысяч человек трудились так организованно, с такой энергией, что лагерь был построен за один день, хотя каждая сторона тянулась на милю в длину, укрепленные бревнами валы имели двадцать пять футов в высоту, через каждые двести шагов были поставлены башни, а траншея перед стенами достигала глубины двадцать футов. Только когда были готовы четверо ворот из цельных бревен и поставлены часовые, военачальник вздохнул с облегчением: его армия защищена от атаки.

Однако день не прошел без инцидента. Луций Гиртулей нашел идею «старикашки из Дальней Испании» удобно укрыться за траншеями, стенами и частоколами слишком дерзкой, чтобы смириться с этим, поэтому он предпринял кавалерийскую вылазку из своего лагеря. Он намеревался заставить «старикашку» прекратить свое строительство. Но Метелл Пий недаром пробыл в Испании три с половиной года. Он научился думать, как его противник. Нарочно оставив шестьсот нумидийских легких кавалеристов из своей колонны за много миль от Сеговии, он приказал им следовать за ними с большой осторожностью, а затем остановиться там, где потенциальный противник не мог их видеть. Не успела вражеская кавалерия выступить, как из-за ближайших деревьев выскочили нумидийцы и вынудили Гиртулея вернуться в лагерь.

Целых восемь дней больше ничего не происходило. Люди должны были отдохнуть, почувствовать себя так, словно никакие вражеские силы не смеют их побеспокоить и они могут спать ночами и проводить дни в тренировках и отдыхе. Палатка их командира стояла на перекрестке двух главных улиц лагеря. На территории нашлось небольшое возвышение, поэтому полководец мог обозревать верхушки строений со всех четырех сторон. Метелл Пий расхаживал по обеим главным улицам, по боковым дорожкам, по сторонам которых стояли палатки из промасленных воловьих шкур или хижины из горбылей, и разговаривал со своими людьми. Он подробно рассказывал им о том, что собирается делать дальше, чтобы они видели: командующий уверен в успехе.

Великий понтифик вовсе не был сердечным человеком. Ему нелегко было иметь дело с подчиненными. Но и холодным его не назовешь. Метеллу Пию было приятно чувствовать явное расположение людей. Со времени сражения на реке Бетис, когда он так тщательно позаботился о своих солдатах, они начали смотреть на него по-другому. Сначала робко, потом все более и более открыто они глядели на своего командующего с любовью и выражали ему благодарность за то, что своей предусмотрительностью он дал им шанс одержать победу. Побуждения для проявления такой заботы со стороны Метелла Пия были им безразличны. Неважно, что поступок военачальника основан не на любви к рядовому солдату, но лишь на желании побить Гиртулея. Они это превосходно понимали. Он так смешно суетился и кудахтал — совершенно в соответствии с прозвищем, данным ему Серторием. Разумеется, этим Метелл Пий выдал свой личный интерес, извлекаемый из их благополучия.

С тех пор они плавали с ним из Гадеса в Эмпории и обратно, они прошли шестьсот миль по незнакомой стране, населенной дикарями. И всегда он умел сохранить им жизнь. Поэтому когда Квинт Цецилий Метелл Пий бродил по улицам своего лагеря в Сеговии, он грелся в лучах чрезвычайной любви солдат. Великий понтифик понимал: время, его собственный ум и истинно римское отношение к мелочам подарили ему армию, расставаться с которой не хотелось бы до слез. Это были его солдаты. Но с чем он не мог смириться, — это с тем, что они считали его своим. Его сын никогда не соглашался с этим. Молодому Метеллу было непросто сопровождать отца в этих прогулках по лагерю. Метелл Сципион представлял собою скорее сноба, нежели приверженца старых правил, по своей природе неспособного принять любовь тех, кто не был ему ровней, и даже можно сказать, тех, кто не состоял с ним в родстве.

К тому времени как военачальник вывел солдат, чтобы спровоцировать Луция Гиртулея и вынудить его дать бой, люди Метелла Пия уже знали, почему он загнал шесть полных легионов и тысячу всадников в лагерь значительно меньших размеров, чем полагалось. Он хотел, чтобы Гиртулей решил, будто у него только пять неполных легионов и что он построил свой лагерь таким прочным потому, что римская армия вынуждена передвигаться налегке, без необходимого. Кто-то из нумидийских конников говорил что-то по этому поводу, преследуя кавалерию Гиртулея во время вылазки.

По примеру Сципиона Африканского Метелл Пий выбрал для сражения именно такую местность, которую выбрал бы военачальник, командующий плохо вооруженным войском с низким боевым настроем: изрезанную мелкими ручьями, неровную, поросшую кустами и низкими деревьями. И Гиртулею сделалось ясно: чтобы охватить фронт сорока тысяч великолепно вооруженных боевых испанских солдат, Метелл Пий будет вынужден растянуть свой центр. Желая компенсировать это, он выдвинет фланги слишком далеко вперед, а нумидийская кавалерия вообще поведет себя бесконтрольно. Гиртулей, еще не приняв решение, сражаться ли в этот день, выслушал донесение разведчиков о том, что армия «старикашки» выходит из лагеря, осмотрел местность, презрительно фыркнул и решил в конце концов дать бой.

Фланги «старикашки» напали на Гиртулея в первую очередь — этого он и хотел. Он устремился к центру Метелла Пия с намерением пробить брешь, через которую он быстро проведет свои три легиона, а затем повернет и нападет с тыла. Но как только испанская армия оказалась между флангами, Метелл Пий захлопнул ловушку. Его лучшие солдаты были спрятаны как раз на флангах. Некоторые внезапно перешли в центр для его усиления. Прежде чем Луций Гиртулей сумел выпутаться, он уже оказался в беспорядочно толкущейся массе сбитых с толку людей — и проиграл. Он и его младший брат были убиты, а солдаты Метелла Пия, распевая победный гимн, изрубили испанскую армию Сертория на куски. Уцелевших оказалось очень мало. Они бежали в Лузитанию с ужасной вестью о поражении и больше никогда не дрались за Квинта Сертория. Их соплеменники, которых лишили добычи у устья Аны, сначала преследовали римлян, а потом решили вторгнуться в Дальнюю Испанию и даже перейти Бетис. Но когда они услышали о судьбе испанской армии, то пожалели об утраченной возможности и скрылись в лесах.

Сеговия — маленький городок, чуть больше деревни — ни одного дня не могла выстоять против Метелла Пия. Ее жители были убиты, жилища сожжены. Метелл Пий не хотел оставлять в живых никого, кто мог бежать на восток и предупредить Сертория о том, что у него больше нет испанской армии.

Как только центурионы сообщили, что солдаты достаточно отдохнули и могут идти дальше, Метелл Пий начал свой марш к устью реки Сукрон. Время требовало, чтобы он перешел внушительный горный массив позади Сеговии, не пытаясь обойти его. Горы Карпетанов (так его называли) оказались доступными даже для повозок, запряженных волами. К тому же переход был коротким, около двадцати пяти миль. За Сеговией находился Миакк, за Миакком — Сертобрига. Метелл Пий и его армия прошли далеко к югу от них, создавая у их обитателей впечатление, будто они видят Гиртулея и испанскую армию, возвращающихся в Ламиний.

После этого предстоял изнурительный переход через местность, такую сухую, что даже овцы, казалось, избегали ее. Но и здесь регулярно попадались русла рек, питаемые грунтовыми водами. И расстояние до верхнего Сукрона оказалось не таким большим, чтобы армии Метелла что-то угрожало. Жара, конечно, стояла чудовищная, не было никакой тени. Но Метелл Пий шагал только ночами, при лунном свете, а днем заставлял людей спать в тени палаток.

Какой инстинкт заставил его перейти Сукрон и выбраться на северный берег, как только он подошел к реке, — этого Метелл Пий так и не понял. Ниже по течению была трясина песчаного галечника, и понадобилось бы значительно больше времени, чтобы перейти реку вброд. Легионы находились уже на северной стороне потока, когда, готовясь к маршу перед заходом солнца, Метелл и его люди услышали вдали звуки боя. Был предпоследний день квинктилия.

С рассвета до захода солнца Квинт Серторий наблюдал, как Помпей расставляет свои легионы для предстоящего боя, и гадал: останется Помпей или уйдет. Серторий хотел, чтобы Помпей ушел. Как только Помпей покажет спину, он поймет, что допустил ужасную ошибку. Или парень очень умен и знает, что делает, или же какое-нибудь удачливое божество стоит за его плечом и убеждает ждать час за часом под этим палящим солнцем.

У Сертория дела обстояли не лучшим образом, несмотря на многие преимущества, которые его радовали, — способность солдат выносить жару, достаточное количество питьевой воды, очень хорошее знание местности. Во-первых, никаких известий от Луция Гиртулея с тех пор, как тот дошел до Сеговии: кроме той короткой записки, в которой говорилось, что Метелла Пия там нет, но что он будет ждать тридцать дней, чтобы увидеть, появится ли «старикашка» прежде, чем он, Гиртулей, пойдет на соединение с Серторием. Во-вторых, разведчики, расположившиеся на высоких холмах, не увидели пыли, стелющейся по сухой долине реки Сукрон, — пыли, которая означала бы, что Гиртулей возвращается. И — самая большая неприятность! — Диана исчезла.

Маленькая белая олениха находилась с ним всю дорогу из Оски. Ей не мешали ни сражения, ни обычный хаос большого скопления людей на марше, ни летнее солнце (которое должно было бы обжигать альбиноса, но не обжигало — еще один знак ее божественного происхождения). А потом, когда он расположился здесь, у Сукрона, с Гереннием и Перперной, заняв выгодную позицию у Валентин, Диана исчезла. Однажды ночью Серторий ушел спать в командирскую палатку, зная, что животное ночует там, свернувшись возле его постели, а проснувшись на рассвете, увидел, что Дианы нет.

Сначала ее отсутствие не беспокоило Сертория. Она была приучена никогда не пачкать в помещении. Поэтому Серторий просто подумал, что олениха удалилась по своим делам. Но когда Серторий завтракал, Диана обычно тоже завтракала. А летом она всегда по утрам очень хотела есть. Но она не вернулась, чтобы поесть.

Это было тридцать три дня назад. Тревога его росла. Серторий все искал по окрестностям, но без результата, потом начал расспрашивать людей, не видел ли кто-нибудь оленя. Новость распространилась мгновенно, словно огонь по сухому хворосту, и весь лагерь в панике разбежался в поисках оленихи. Серторий вынужден был издать строгий указ, что дисциплину следует соблюдать даже в том случае, если исчезнет сам Серторий.

Это существо значило так много, особенно для испанцев. Дни шли, Диана не появлялась, моральное состояние армии падало. И все это усугублялось глупым поражением у Валентин по вине Перперны, который отказался сотрудничать с беднягой Гаем Гереннием. Серторий очень хорошо знал, что виноват был Перперна, но его люди не сомневались: виновато исчезновение Дианы. Белая олениха была удачей Сертория, и теперь удача покинула его.

Солнце почти уже село, когда Серторий ввел армию в бой, уверенный в том, что его войска в значительно лучшем состоянии, чем войска Помпея, страдавшие весь день под палящими лучами солнца. Сам Помпей командовал правым флангом, а Луций Афраний — левым. Центр поручили легату, который, как подозревал Серторий, не знал Испании, поскольку лицо его было незнакомо его разведчикам. Встреча у Лаврона в прошлом году убедила Сертория в отсутствии у Помпея военного опыта, тем более командного. Поэтому он решил сам сразиться с Помпеем, что заставило Перперну сражаться с Афранием. Центр армии Помпея Серторий взял на себя.

С самого начала все шло для Сертория замечательно. На закате Помпея унесли с поля боя с бедром, распоротым зазубренным копьем. Роскошный белый конь остался на поле боя, убитый тем же копьем. Несмотря на героические попытки молодого Авла Габиния продолжить бой, правый фланг без руководства Помпея стал отступать.

К сожалению, у Перперны дела с Афранием обстояли не так хорошо. Афраний пробил брешь в рядах противника и вышел на лагерь Перперны. Серторий был вынужден лично прийти на помощь Перперне и выбить Афрания из лагеря, но понес при этом тяжелые потери. Наступила темнота, взошла полная луна. Бой продолжался при лунном свете и пламени факелов. Вздымалась пыль. Серторий решил, что он не прекратит боя, пока не добьется достаточного перевеса, чтобы утром победить.

Таким образом, когда военные действия прекратились, у Сертория имелась хорошая причина с надеждой ждать следующего рассвета.

— Я повешу этого парня на дереве и оставлю его птицам, — сказал он, неприятно улыбаясь.

Затем со вздохом, полным отчаяния, добавил:

— Думаю, Диана не вернулась?

Нет, Диана не вернулась.

Как только стало достаточно светло, сражение возобновилось. Помпей командовал, лежа на носилках, которые держали на высоте плеч самые высокие солдаты. Перестроенная за ночь, его армия сплотилась. Ей явно был отдан приказ свести потери к минимуму, зря не рисковать — именно такой сорт противника Серторий презирал больше всего.

Но как только солнце взошло, на поле битвы возникло свежее лицо со свежей армией: Квинт Цецилий Метелл Пий явился с запада, пройдя сквозь людей Перперны так, словно тех не существовало. Второй раз за сутки лагерь Перперны пал. Метелл Пий двигался к лагерю Сертория. Время пришло.

Когда Серторий и Перперна дали сигнал к быстрому отходу, все слышали, как Серторий неутешно сетовал:

— Если бы этот проклятый старикашка не пришел, я бы пинками гнал Крошку всю дорогу до Рима!

Отступление закончилось в предгорьях к западу от Сетабиса. Здесь порядок был восстановлен, когда Серторий, игнорируя Перперну, подсчитал свои потери — примерно четыре тысячи человек — и распределил людей (как раз большей частью людей Перперны) в свои когорты, которые нуждались в пополнении. Перперна хотел предъявить официальный протест и громко жаловался на то, что Серторий намеренно принижает его власть, но одного взгляда на строгое лицо с покалеченной глазницей оказалось достаточно, чтобы оставить это намерение. По крайней мере, на время.

Здесь Серторий наконец получил известие о том, что Луций Гиртулей и его брат Гай погибли возле Сеговии вместе со всей испанской армией. Сокрушительный удар, которого Серторий никак не ожидал. Только не от «старикашки»! И как хитро все проделано: идти так, чтобы о его истинных намерениях даже не подозревали; миновать Миакк и Сертобригу на таком расстоянии, чтобы подумали, будто это Гиртулей; передвигаться ночами, не поднимая пыли, которая могла бы выдать армию на марше в низовьях Сукрона!

«Мои испанцы правы, — думал Серторий. — Когда Диана исчезла, удача покинула меня. Фортуна больше не на моей стороже, если она вообще когда-нибудь была за меня».

Ему доложили: Крошка и «старикашка», очевидно, решили, что нет смысла продолжать марш на юг. После того как они очистили поле битвы и забрали в Сетабисе всю еду, их армии повернули на север. Это была хорошая мысль. Наступал секстилий. Им предстоит долгий путь до зимнего лагеря. Но каковы планы «старикашки»? Собирался ли он вернуться в Дальнюю Испанию или двинется на север с Крошкой? Чувствуя ужасную усталость, которой он не в силах был побороть, Квинт Серторий решил, что его раны зализаны достаточно. Он последовал за «старикашкой» и Крошкой на север, чтобы причинять им как можно больше вреда, избегая при этом прямых столкновений.

Лагерь разобрали, армия вышла в поход с партизанскими отрядами. Но тут к Серторию робко подошли двое маленьких детей. Их голые ноги были темнее голых тел, в ноздрях и ушах блестели золотые шарики. Между ними, с веревкой на шее, стоял покрытый грязью коричневый олень. Слезы брызнули из единственного глаза Квинта Сертория. Как это хорошо, как по-доброму! Они услышали о потере его красивой, богиней данной белой оленихе и пришли предложить взамен собственного любимца.

Командир присел на корточки, чтобы быть с ними на одном уровне, отвернув лицо, чтобы дети видели только его здоровую сторону и не испугались изуродованной глазницы. К его великому удивлению, приведенное малышами животное стало прыгать и вырываться при виде Сертория. Животные никогда не убегали от Квинта Сертория!

— Вы решили подарить мне своего любимца? — мягко спросил он. — Спасибо, спасибо! Но, понимаете, я не могу его взять. Я ухожу, чтобы сражаться с римлянами. Я хотел бы, чтобы он оставался в безопасности, у вас.

— Но он твой, — сказала девочка.

— Мой? О нет! Мой был белый.

— Он белый, — сказала она, плюнула на ладошку и потерла шерсть оленя. — Видишь?

В этот момент животному удалось освободиться от веревки. Олениха бросилась к Серторию. Слезы хлынули по правой стороне его лица. Квинт Серторий обнял олениху и стал целовать ее, не в силах отпустить.

— Диана! Моя Диана! Диана, Диана!

Когда дети ушли со своей драгоценной семейной веревкой, положенной в большой мешок с золотом, который тащил раб, получивший приказ доставить детей и золото их родителям, Квинт Серторий вымыл свою любимицу в ближайшем ручье, осмотрел ее, напевая вполголоса и что-то радостно приговаривая. Какова бы ни была причина ее исчезновения, ясно, что ей пришлось несладко на воле. Какая-то большая кошка напала на нее. У Дианы остались глубокие, наполовину зажившие следы когтей по обеим сторонам крестца, словно на нее набросились сзади и старались придавить к земле. Как оленихе удалось вырваться, знала только богиня. Ее крошечные копытца были избиты и кровоточили, уши разорваны по краям, морда разбита. Дети нашли ее, когда выводили пастись овец. Она подошла прямо к ним, положила нос в черные от сажи руки девочки и вздохнула с облегчением.