Азартная игра Фрэнсис Дик
– Ну, давай же ты, шевелись, придурок! – крикнул стоявший рядом Мартин, подбадривая свою лошадь. – Мне позарез нужна его победа. Может, тогда чертов хозяин выплатит хотя бы часть зарплаты.
Я обернулся к нему. Возможно, Мартин хотя бы на сей раз окажется мне полезен.
– Он что, из тех, кто любит задерживать зарплату? – спросил я.
– Вот именно! – ответил Мартин, не отрывая глаз от экрана. – Но задерживать – не то слово. Вообще не в силах расстаться с денежками. Я даже угрожал подать апелляцию в «Уэзербис», чтоб распорядились передать мне часть его лошадей в качестве оплаты. Да он мне целое состояние задолжал!
Компания «Уэзербис» администрировала все британские скачки, через нее также велась регистрация лошадей, пребывающих в частном владении.
– А сколько всего у него лошадей? – спросил я.
– Слишком много, – ответил Мартин. – Всего вроде бы двенадцать, и, слава богу, я тренирую лишь половину из них. Это если считать всех, которыми он владеет вместе с братом. Вот уже несколько месяцев не платит мне ни пенни. Прямо не знаю, что и делать. Уже отчаялся.
– Но в конце все свои деньги ты наверняка получишь.
– Не факт, – ответил он. – Шеннингтон клянется и божится, что денег у него нет. Говорит, что он почти банкрот.
«Интересные новости, – подумал я. – Семейный трастовый фонд Робертсов легко расстался с пятью миллионами фунтов, инвестировал в болгарский проект, а главный распорядитель фонда не может выплатить зарплату своему тренеру, говорит, что разорен.
А денег, чтоб арендовать большую частную ложу, у него хватило? Как-то не вяжется такое поведение с человеком, которого по судам должны затаскать из-за банкротства. Нет, наверное, он просто хочет сохранить хорошую мину при плохой игре, продемонстрировать свою респектабельность и платежеспособность. Возможно, среди гостей в ложе есть его кредиторы. Возможно, именно поэтому он не пригласил туда Мартина смотреть на скачки».
– Но у лорда Шеннингтона, должно быть, куча денег, – заметил я.
– Как видно, нет, – сказал Мартин. – Похоже, его папаша, старый граф, крепко вцепился в семейный кошелек и не отпускает. А те деньги, что были у Шеннингтона, он потерял.
– Потерял?
– Проиграл, – ответил Мартин. – Играл в азартные игры, делал ставки на лошадей и в казино. Пристрастился и не мог остановиться.
– А ты-то откуда все это знаешь? – скептически спросил я.
– Да Шеннингтон сам мне говорил. Ну, тем и оправдывался, что не может мне заплатить.
– Так какого хрена ты продолжаешь заниматься его лошадьми? – спросил я. – Кстати, он внес вступительные взносы на эти скачки?
– Конечно, нет, – ответил он. – Я сам заплатил.
– С ума сошел! – воскликнул я.
– Он обещал мне все призовые в случае победы.
Мы снова уставились на экран, лошади пронеслись мимо главной трибуны в первый раз. День выдался такой сумрачный, что даже яркие ветровки жокеев было трудно рассмотреть, а потому невозможно определить, чья где лошадь. Но одно было ясно – шли они плотно и скакать им еще осталось долго. Иными словами, шанс выиграть призовые оставался у всех. «Хотя, – подумал я, – не так уж и велик этот выигрыш, несколько тысяч фунтов – самое большее». Я снова заглянул в карточку. Приз победителю составлял чуть больше четырех тысяч, и месячный заработок тренера шести лошадей по крайней мере вдвое превышал эту сумму. Так что даже в случае победы Мартин вряд ли получит все, что задолжал ему Шеннингтон. И это еще при условии, что Шеннингтон сдержит свое обещание, в чем лично я сомневался.
Ко времени, когда скакуны пронеслись мимо трибуны во второй раз, их число сократилось до двенадцати – вначале было пятнадцать. И эта дюжина шла уже не так плотно, но растянулась больше чем на двести метров. И если в прошлый раз идентифицировать их было трудно, то на этот раз – просто невозможно, потому как каждый пролетающий мимо телекамеры наездник был спереди заляпан коричневой грязью. Лишь когда лошади завернули на последний круг, можно было, хоть и с трудом, отличить одного жокея от другого благодаря цветным рисункам на спинах ветровок.
Лошади Мартина и Джен по-прежнему были в лидирующей группе, хотя выглядели довольно измотанными и еле перебирали копытами. Достигнув самой высокой точки, они свернули влево и устремились вниз с холма к финишной прямой. Три с половиной мили – это очень и очень длинная дистанция, особенно в такую погоду.
Случилось то, чего так боялась Джен: молодой жокей, сидевшей на ее лошадке, слишком рано взял на себя инициативу. Даже на экране было видно, что кобыла вовсе не в восторге от того, что бежит впереди всей группы. И вот она начала спотыкаться и пошатываться из стороны в сторону, а затем, перед последним препятствием, едва не остановилась вовсе. Она, возможно, вообще бы не стала прыгать, если б ее не подстегнула другая лошадь, промчавшаяся мимо галопом. Только тогда кобыла поднапряглась и взяла препятствие, едва не задев брюхом изгородь. Да и обогнавшая ее лошадка не выказывала особого желания выиграть скачку.
И эту лошадь тоже бросало из стороны в сторону, а жокей, сидевший на ней, все время оглядывался, точно никак не мог понять, куда подевались все остальные его соперники. Ответ был прост: все они еще только начали спуск с холма и шли вяло, поняв, что шансы на победу равны нулю.
И вот финишную линию пересекли только три из пятнадцати участников, и лошадь Мартина Гиффорда пришла первой. Кобыла Джен заняла второе место, пришла к финишу уже практически шагом, отстав от победителя корпусов на двадцать. Ну и, наконец, на финише появилась третья, отставшая от первых двух настолько, что даже трудно было подсчитать более или менее точно.
Дождь немного стих, мы с Клаудией прошли к ограждению из белых пластиковых реек вокруг парадного круга – посмотреть, как на нем появятся вконец измотанные лошади.
Джен была недовольна.
– Она ведь могла выиграть, – говорила она про кобылу. – Я же говорила этой глупой маленькой заднице, не надо лезть вперед раньше времени! Придерживай до последнего решающего момента, а он что сделал? Господи помилуй!..
Мартин же Гиффорд улыбался во весь рот, он сделал свое дело, не подвел хозяина. И рассчитывал на призовые.
Виконт Шеннингтон, казалось, того гляди лопнет от злости. Вместо того чтоб поздравить жокея, он одарил его таким выразительным взглядом, что и дураку стало ясно: парнишка, как в свое время Билли Серл, выиграл забег, который должен был проиграть. Но теперь уже ничего не поделать. Видно, он не смог вовремя ни придержать лошадь, ни свалиться с нее. И ему ничего не оставалось, кроме как выиграть эту скачку.
А этот лорд Шеннингтон определенно «пижон». Да еще и мошенник к тому же.
Наверное, мне следовало бы взглянуть на записи, узнать, уж не скакал ли Билли Серл на одной из его лошадей.
– Я вся продрогла, – сказала Джен, подходя к нам после того, как лошадей увели с круга. – Не пропустить ли нам по стаканчику виски «Мак»? Я угощаю.
Тут снова стеной хлынул дождь, и мы бросились искать укрытия в баре «Аркл», что находился на первом уровне под трибунами.
– А ты хорошо знаешь виконта Шеннингтона? – спросил я Джен, потягивая смесь виски и имбирного эля.
– Знаю, конечно, – ответила она. – Но не настолько хорошо, чтоб подойти и заговорить.
– А мы сегодня гости у него в ложе, – вставила Клаудия.
– Вот как? – воскликнула Джен. – Сам он не слишком большая шишка в мире скачек, а вот его отец – один из старейших членов Жокейского клуба.
– И клиент нашей фирмы, – добавил я. – Но только не мой лично.
Джен улыбнулась. «Это я твой клиент и прошу этого не забывать», – говорила ее улыбка.
– А ты случайно не знаешь, испытывает он финансовые затруднения или нет? – спросил ее я.
– Да откуда мне знать про его финансы? – удивилась Джен. – Ты у нас специалист в этой области.
«Что верно, то верно, – подумал я. – Вот только он не мой клиент, а спросить у Грегори я не могу».
Четвертый забег мы смотрели по телевизору в баре, победитель снова пришел к финишу в полном изнеможении и заляпанный грязью.
– Они должны хоть что-то делать, когда такая погода, – укоризненно заметила Джен.
– Что делать? – спросила Клаудия.
– Ну, сократить время проведения скачек, к примеру, за счет взвешивания.
– Это нереально, – заметил я. – У половины из них и без того большой перевес. – Большинство жокеев-любителей были выше и весили больше, чем профессионалы.
– Тогда просто сократить время скачек. Бедные лошади по большей части приходят к финишу полумертвыми. Три с половиной мили по такой грязи – это слишком много.
Тут она была, конечно, права, но разве могли организаторы скачек предвидеть, какая будет погода, если скачки планировались за несколько месяцев?
– Ладно, – сказала Джен и одним махом допила свой виски. – Хватит с меня созерцания всего этого несчастья. Еду домой.
– Может, и мы поедем тоже? – спросила Клаудия, зябко поеживаясь.
– Пока нет, – ответил я. – Я еще должен поговорить с лордом Шеннингтоном.
Клаудия выглядела такой несчастной.
– Если хочешь, думаю, Джен будет не против подбросить тебя к маме, – сказал я. – Это недалеко отсюда, всего около мили.
– Без проблем, – кивнула Джен.
– Вот, – сказал я и достал из кармана ключи от маминого дома. – Вернусь около десяти, по дороге заезду к Джоан и заберу маму.
Клаудия взяла ключи и нервно завертела их в пальцах.
– Джен проводит тебя до дверей, – пытался успокоить ее я. – Потом запрешься изнутри и откроешь только мне.
И тут вдруг она забормотала нечто на тему того, что не так уж ей и хочется возвращаться в коттедж и сидеть там одной. Но я видел: она сильно замерзла, к тому же еще не до конца оправилась после операции. Честно говоря, мне было бы спокойнее отправить ее домой с Джен, чтоб я мог собраться и сосредоточиться на предстоящем разговоре с Шеннингтоном.
– Ну ладно, – протянула она. – Но только, пожалуйста, не задерживайся.
– Не буду, – кивнул я. – Обещаю.
Ложа Шеннингтона почти опустела, когда я вошел туда перед пятым забегом, и Бена тоже видно не было.
– Уехал в Оксфорд, – объяснил его отец, когда я снял плащ и повесил его на крючок у двери, дождевая вода ручейками сбегала по прорезиненной ткани, с рукавов капало на ковер. – Просил передать вам привет и попрощаться за него.
– Спасибо, – сказал я. – Очень славный молодой человек. Вы, должно быть, им гордитесь.
– Да, конечно, благодарю, – кивнул он. – Но временами Бен бывает таким идеалистом!
– Прекрасная черта, особенно для молодого человека, – заметил я.
– Не всегда, – протянул он, глядя куда-то в стену у меня над головой. – Ведь все мы живем в реальном мире. А для Бена он или белый, или черный, или правильный, или нет. Он не признает ни золотой середины, ни компромиссов, ни снисхождения к маленьким людским слабостям.
«Да, вот так заявление, – подумал я. – Очевидно, что продиктовано оно неким конфликтом между отцом и сыном. Возможно, Бен не одобряет увлечения отца азартными играми».
Тут вдруг Шеннингтон словно очнулся от транса.
– А где же ваша дама? – спросил он.
– Она замерзла, – ответил я. – И подруга вызвалась отвезти ее домой к моей матери. Я заеду за ней попозже. Извините, что она уехала, не попрощавшись с вами.
– Ее не в чем винить, – сказал он. – Вечер выдался холодный, большинство моих гостей разъехались. Остальные наверняка уедут еще до последнего забега.
Я подошел к краю балкона, стал всматриваться во мглу, наблюдать за тем, как усталые и грязные участники проходят еще одну длинную дистанцию, испытывающую их на прочность. Этот забег закончился эффектным финишем: один из двух лидеров поскользнулся, взяв последнее препятствие, и сбросил несчастного седока на мокрую траву. Я видел, как невезучий жокей сел, придерживая руку в знакомой манере: сломанная ключица – сущее проклятие и бич всех наездников.
Случилось это, как я заметил, невдалеке от того места, где восемь лет тому назад так круто изменилась моя жизнь. Ведь она могла сложиться совсем по-другому, если б я тогда приземлился на вытянутую руку, как только что сделал этот парень, а не на голову. Тогда бы я сломал ключицу, а не шею.
Как и предсказывал Шеннингтон, почти все его гости разъехались после этого забега, распрощались и приготовились к пробежке под дождем к машинам.
И вот наконец в ложе остались лишь сам виконт Шеннингтон, я и еще двое мужчин в унылых тускло-коричневых костюмах. Даже обслуживающий буфет персонал куда-то исчез.
И тут вдруг я ощутил беспокойство.
Но спохватился слишком поздно.
Один из двух мужчин встал у двери, чтоб никто не мог войти, второй быстро направился прямо ко мне. Рука в перчатке, а в руке пистолет с неизбежным глушителем.
– А знаете, мистер Фокстон, вы из тех, кого необычайно трудно убить, – с легкой улыбкой заметил Шеннингтон. – Не появляетесь там, где вас ждут, однако пожаловали сюда, покорно и тихо, точно овечка для заклания.
Он почти смеялся.
Я – нет.
На этот раз я допустил непростительную оплошность.
Глава 20
– Что вам от меня надо? – спросил я, стараясь унять дрожь в голосе.
– Мне надо, чтоб вы умерли, – ответил виконт Шеннингтон. – И перестали распространять дурацкие слухи о том, что мой брат был убит.
– Так, значит, все-таки убит, верно? – спросил я.
– Это теперь не ваша забота, – ответил Шеннингтон.
– Но как вы могли убить родного брата? – воскликнул я. – Из-за чего? Из-за денег?
– Мой брат понятия не имел, что это такое – отчаянно нуждаться в деньгах. Он всегда был таким правильным, прямо до тошноты.
– Честным, вы хотите сказать.
– Только не надо этих дешевых фраз, – сказал он. – Слишком уж много на кону. И мне нужна моя доля.
– Доля от ста миллионов евро? – спросил я.
– Заткнись! – рявкнул он.
Да с какой такой стати я должен заткнуться? Напротив, мне надо орать во всю глотку, чтоб привлечь внимание.
Я набрал в грудь побольше воздуха, приготовился позвать на помощь. Но не вышло. Мужчина с пистолетом что есть силы ударил меня в нижнюю часть живота – весь воздух тотчас вышел из легких, а сам я рухнул на пол и лежал бесформенной кучей, пытаясь восстановить дыхание. А потом, сочтя, что этого мало, тот же тип пнул меня носком ботинка в лицо. Разбил губу, и по ковру стала расползаться лужица крови.
– Только не здесь, идиот! – прикрикнул на него Шеннингтон.
Это служило небольшим утешением. Перед глазами плыло, туман застилал мозги, но я все же сообразил: убивать меня здесь они не будут. Зачем им оставлять такие инкриминирующие улики – труп в углу ложи, среди пустых бутылок от шампанского.
– Все равно вам конец, – пробормотал я, еле шевеля окровавленными губами, голос показался каким-то чужим. – Полиция знает, что я здесь.
– Сильно в том сомневаюсь, – заметил Шеннингтон. – По моей информации, вы избегали встреч с полицией всю прошлую неделю.
– Моя невеста знает, что я здесь, – не унимался я.
– Да, знает, и что с того? Разделаюсь с тобой, а потом и ею тоже займусь.
Я уже хотел было сказать, что и Джен Сеттер известно мое местонахождение, но передумал. Зачем подвергать ее смертельной опасности?
Снаружи донесся усиленный динамиками голос комментатора. Это означало, что начался последний забег.
– Вперед, – сказал Шеннингтон своим подручным. – Тащите его вниз, пока идут скачки.
Мужчины подошли и рывком поставили меня на ноги.
– Куда вы меня тащите? – спросил я.
– На встречу с твоей смертью, – важно заявил Шеннингтон. – Она случится не здесь. В каком-нибудь тихом темном месте.
– Но неужели мы не…
Я не закончил фразы. Мужчина справа, тот, кто был без пистолета и дежурил у двери, резко ударил меня в живот. На этот раз на пол я не упал, но лишь потому, что оба эти типа держали меня за руки. Внутри жгло, словно огнем. Наверное, они повредили мне внутренние органы.
– И чтоб больше не смел вякать, – предупредил меня тот, кто нанес удар. Классический английский явно не был его сильной стороной.
«Не вякать» – план неплохой, по крайней мере на первое время, и я молчал, когда мужчины протащили меня мимо плаща, висевшего у двери, затем – в эту самую дверь, потом поволокли по коридору и затащили в одну из пустующих подсобок. И вот все мы трое вошли в грузовой лифт и поехали вниз. Шеннингтона видно не было. И я не знал, хорошо это или плохо. Наверное, все же лучше иметь дело с двумя противниками, а не с тремя. Но с другой стороны, я далеко не был уверен, что мне удастся справиться с этими громилами. Хотя точно у меня не было бы ни малейшего шанса, если б Шеннингтон оказался здесь с нами.
Лифт остановился, меня вытолкали из него и повели по мокрой траве к северному выходу, за которым размещались автостоянки при ипподроме. Изначально ипподром в Челтенхеме предназначался для проведения ежегодного Фестиваля по стипль-чезу в марте, во время которого здесь каждый день собиралось свыше шестидесяти тысяч зрителей. А потому стоянки были просторные, но сегодня, в холодный дождливый день, народу приехало немного, и большинство из них пустовали. Да и время уже было позднее, и здесь царили тьма и тишина.
«В каком-нибудь тихом темном месте», – так сказал Шеннингтон.
И я пришел к выводу, что мое последнее недолгое путешествие должно закончиться именно здесь, в дальнем углу заброшенной автостоянки у ипподрома. Я старался идти как можно медленнее, но они подталкивали меня вперед. Я даже пытался сесть, но и этот фокус не прошел. Негодяи еще крепче схватили меня за руки, приподняли рывком и заставили идти дальше.
Я бы мог закричать, попробовать еще раз позвать на помощь и получить очередной удар под дых, но над ипподромом гудел звучный голос комментатора, так что меня бы все равно не услышали. Промелькнуло всего несколько человек, они спешили к своим машинам, пригнув головы и приподняв воротники – пытались хоть как-то защититься от дождя. Остальные зрители, укрывшись под трибунами и зонтами, продолжали смотреть скачки. Только дурак будет торчать здесь в темноте и мокнуть под дождем.
– Лошадь! – раздался чей-то громкий крик справа от меня. – Лошадь сбежала!
У лошадей сильно развит домашний инстинкт. Не верите, спросите любого тренера, хоть раз отпускавшего своего скакуна в свободный галоп. Чаще всего он находил удравшую от него лошадку на конюшнях, в ее стойле: она успевала добраться до дома еще до того, как начнутся полномасштабные ее поиски.
Лошади, которым вовсе не хочется бежать на скачках или же те, что вырвались и удрали после падения, часто возвращались к тому месту, откуда их выводили на старт, ошибочно принимая его за дом, или же стремились укрыться в конюшнях при ипподроме.
Эта же вырвавшаяся на свободу лошадь галопировала по беговой дорожке и попыталась повернуть на девяносто градусов, видимо возжелав вернуться на парадный круг. Комбинация резкого поворота и инерции быстро движущегося тела плюс еще мокрая поверхность сыграли с ней злую шутку. Ноги у несчастной заскользили, разъехались, и она упала, сбив белое пластиковое ограждение. А потом ее понесло прямо на нас, на спине, она бешено брыкала ногами в воздухе, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться и снова встать.
Мои «телохранители» чисто инстинктивно отступили, уворачиваясь от мелькающих в воздухе копыт, и ослабили хватку, чем я не преминул воспользоваться. Вырвался и шагнул вперед, а затем ухватил лошадь за поводья. И одним махом, как только лошадь вскочила на ноги, взлетел в седло.
Я долго не раздумывал. Пришпорил удивленную лошадку каблуками, и мы понеслись обратно, туда, откуда она прискакала, через дорожку к ипподрому.
– Эй, стой! – размахивая руками и преградив мне путь, крикнул какой-то работник ипподрома. Я обернулся. Громилы бросились за мной вдогонку, один полез в карман. За пистолетом, за чем же еще, и ослу понятно.
Человек, пытавшийся остановить меня, лишь в последнюю секунду понял, что останавливаться я не собираюсь, и отскочил в сторону. Я снова пришпорил лошадь и низко пригнулся к гриве скакуна, не желая стать мишенью.
Теперь я смотрел только вперед. Последний сегодняшний забег еще не закончился, так что на беговой дорожке мне будет безопаснее всего. Еще один распорядитель заметил лошадь, несущуюся прямо на него, и судорожно ухватился за подвижную перекладину, стремясь преградить нам путь уже в конце дорожки.
Но я останавливаться не собирался. Остановиться – значило умереть, а я дал себе обещание, что по крайней мере сегодня этого со мной не случится.
Способов общения с лошадью у наездника множество. Можно натягивать поводья, оба или одно, можно понукать возгласами или пришпориванием – это простые и самые распространенные. Но наиболее тесная связь между лошадью и жокеем передается с помощью смещения веса. Если сдвинуться к хвосту, лошадь замедлит бег и остановится, а вот если перенести вес вперед, к шее, та же лошадь помчится, как ветер.
Я вставил ноги в стремена, привстал, натянул поводья и начал сползать вперед, к холке скакуна. Животное прекрасно поняло мой посыл: вперед и только вперед! Скакать на лошади – это все равно что ездить на велосипеде, однажды приобретенное умение никогда не забывается.
Мы приближались к ипподромной дорожке, и я не собирался сбрасывать скорость. Напротив, только ускорялся. Еще несколько раз пришпорил лошадь каблуками. Лошадь получила новый посыл – вполне недвусмысленный – и знала, что делать. Я снова слегка сместился к холке, попросил своего скакуна прибавить ходу и прыгнуть, причем прыгнуть высоко.
И мы перелетели через ограждение, взяли препятствие, что называется «с запасом», и у распорядителя хватило ума отпрянуть в сторону.
Лошадь слегка споткнулась при приземлении, едва не рухнула на колени, в какой-то момент я даже испугался – вдруг упадет, – но тут я резко натянул поводья, и она обрела равновесие.
Куда теперь? Налево или направо?
Налево, решил я, натянул поводья в нужную сторону, уводя лошадь от трибун к безопасному открытому пространству ипподрома.
Другие лошади мчались по финишной прямой на меня, и я свернул, стараясь избежать столкновения и свалки.
Мой скакун пытался повернуть обратно, хотел бежать вместе с остальными, но я отвел его и заставил пуститься галопом к дальнему концу финишной прямой, ни разу не остановившись и не оглянувшись.
Сумерки сгустились, так что трудно было сказать, продолжают ли преследование те двое громил, подручные Шеннингтона. Но был уверен, что они не отказались от этой затеи и что, возможно, виконт к ним присоединился. Теперь он особенно заинтересован в том, чтобы убрать меня со сцены действия, причем как можно быстрее.
Я снова повернул, и мой скакун двинулся вверх по холму, самой удаленной от беговых дорожек, трибун и прочих сооружений точке.
Что же теперь?
На парковке у ипподрома меня ждет неприметная темно-синяя машина. Но вот проблема: ключи от нее вместе с мобильником и бумажником остались в кармане плаща, который я, не думая ни о чем плохом, повесил на крючок у двери в ложе Шеннингтона.
Затем я заметил, как из-за изгороди, неподалеку от того места, где я вырвался на беговую дорожку, выехал автомобиль. Мигая фарами, он неспешно продвигался по траве в том направлении, откуда я пришел.
Вот еще один автомобиль выехал на траву, но двинулся в противоположном направлении.
Обе машины двигались неспешно, объезжая территорию по кругу.
Но кто там, в этих машинах? Шеннингтон со своими громилами, или же полиция, или сотрудники охраны ипподрома? «Наверное, – подумал я, – тренер лошади, на которой я сейчас скачу, был далеко не в восторге, обнаружив, что скакуна его увели и что он бегает сейчас где-то в темноте».
Одно я знал точно: мне никак нельзя оставаться на одном месте. Иначе меня рано или поздно заметят и схватят. И я вовсе не собирался слишком близко подпускать к себе эти машины, по крайней мере, до тех пор, пока не буду твердо уверен, что Шеннингтона с громилами в них нет.
В отличие от американских ипподромов беговая дорожка в Челтенхеме представляет собой не простой овал, но две отдельные дорожки, как бы перехлестывающие друг друга, с дополнительной петлей на конце одной из них. Центральная часть использовалась для скачек по пересеченной местности. Так что этим двум машинам вряд ли удастся загнать меня в угол. Разве только я допущу небрежность, но на сегодня, твердо решил я, с меня небрежностей хватит.
Я выждал, следя за тем, по какой части дорожки двинется одна из машин, и, дождавшись, двинулся на лошади по другой. К этому времени уже окончательно стемнело, и люди, сидевшие в машинах, никак не могли меня увидеть, если, конечно, я не попаду в свет фар.
Затем я вдруг с неудовольствием заметил, что на ипподром выехали еще три автомобиля, два направились прямехонько ко мне, третий начал объезжать петлю против часовой стрелки. Что еще хуже, в свете их фар я разглядел фигуры людей, выстроившихся цепочкой в центре трека, они начали обходить поле в поисках лошади или меня.
Нет, вряд ли это люди Шеннингтона. Наверное, все они, по большей части, хорошие ребята, кавалерия, примчавшаяся мне на помощь. Но как знать? Я просто не мог позволить себе ошибиться.
Я решил, что теперешняя моя позиция безнадежна и что это только вопрос времени, когда меня заметит кто-то из людей, сидящих в машинах, или тех, кто продвигается пешком. Я тронул лошадь, она послушно засеменила к самому краю территории ипподрома. Я высматривал выход, но кругом, насколько хватало глаз, тянулась металлическая сетчатая ограда высотой футов в пять, не меньше, призванная не пускать на ипподром безбилетников.
«Наверное, – подумал я, – мне следует привязать лошадь к изгороди и попробовать перелезть через нее». Но тогда брошенная лошадь укажет преследователям место, откуда я бежал, а я до сих пор опасался, что Шеннингтон и его громилы висят у меня на хвосте. Да и потом верхом на лошади все же безопаснее, ведь так я запросто могу обогнать пеших преследователей, и неважно, есть у них пушки или нет.
«С такой шеей я бы не то что на лошадь, и на велосипед садиться не стал бы», – сказал мне хирург, специалист по заболеваниям позвоночника, восемь лет тому назад. Однако я снова сижу верхом на лошади, галопирую в темноте и чувствую себя уверенно и на своем месте. Главное – не вылететь из седла.
Я пустил своего скакуна рысью вдоль изгороди, продолжая высматривать ворота. Пять футов, высоковато, лошади это препятствие не взять, особенно с учетом того, что она устала, замерзла и к этому времени уже давно должна была стоять в теплом стойле. Да и ворота вряд ли помогут. Они наверняка заперты, и понудить лошадь перескочить через них в темноте практически невозможно.
«Клещи» поискового отряда постепенно смыкались; если я не уберусь отсюда как можно быстрей, то точно попаду в ловушку. Я сильно пришпорил лошадь, и она поскакала галопом вдоль изгороди, по направлению к северному окончанию беговой дорожки и петле, которую она там образовывала. Я страшно боялся, что мой скакун вдруг споткнется или, не дай бог, провалится копытом в кроличью норку.
И по-прежнему безуспешно искал глазами выход или дырку в этой бесконечной изгороди. И уже начал думать, что единственным правильным решением было бы повернуть назад и попробовать прорваться на автостоянку, но выстроившиеся в линию преследователи приближались, и шансы осуществить эту задумку через минуту будут равны нулю.
И вот наконец сетчатая изгородь уступила место живой, и я разочарованно заметил, что эта живая изгородь вовсе не низенькая, через которую легко перескочить, а являет собой настоящие джунгли, плотное переплетение ветвей боярышника и черной смородины. Я скакал вдоль нее и вдруг увидел проем. Мы с лошадью легко проскочили в него и оказались на вертолетной площадке, ее использовали для посадки винтокрылых машин во время Фестиваля.
Я тронул лошадь в обратном направлении, теперь от глаз преследователей меня укрывала изгородь. Здесь царила непроницаемая чернильная тьма, даже отблеска фар не было видно, и ориентироваться стало трудно. Мы с лошадью медленно продвигались вперед, слепой вел слепого. Животное подо мной, наверное, тоже недоумевало, не понимало, куда идти, но натренировано было неплохо и откликалось на каждую мою команду.
– Давай, мальчик, – тихо шепнул я скакуну на ухо. – Хороший мальчик, умница.
Но вот мелькнули огоньки деревни Престбери. Должно быть, впереди изгородь была не такой плотной.
И тут вдруг мне показалось, кто-то кашлянул. Я осторожно натянул поводья, лошадь послушно остановилась и стояла. Я вслушивался в тишину.
Может, показалось?
Человек кашлянул снова. А потом крикнул что-то на незнакомом мне языке. Он находился по другую сторону изгороди, а вот насколько далеко от меня – определить никак не удавалось. Ему ответил второй, тоже на иностранном языке, тот, похоже, находился значительно дальше.
Это наверняка подручные Шеннингтона.
Я затаил дыхание и взмолился о том, чтоб лошадь не выдала нашего местопребывания.
Напрягаясь, прислушивался к их разговору, потом показалось, что ближний ко мне мужчина двигается, но я далеко не был в том уверен.
И тут на помощь мне пришел дождь.
Вроде бы приутихший, он полил с новой силой, тяжелые холодные капли ползли прямо за воротник. Но мне было плевать. Теперь в шуме дождя я больше не слышал голосов мужчин, но одновременно это означало, что и они не услышат, куда я двинусь дальше.
Я еле слышно прищелкнул языком и тихонько тронул лошадь каблуком. А потом наклонился и шепнул ей на ухо:
– Пошли.
И вот наконец мы добрались до ворот, и они оказались не заперты.
Я спешился, провел через ворота лошадь, потом закрыл их.
А затем вдруг впереди вспыхнул свет, затопив все вокруг ослепительным сиянием. Это напугало лошадь, она резко метнулась в сторону, поводья вырвались у меня из рук.
Черт!..
– Эй, мальчик, – спокойным тихим голосом окликнул я своего скакуна. – Хороший мальчик. Иди сюда. Ко мне. – И я протянул руку к испуганному животному, но оно нервно вскинуло голову и громко заржало. – Хороший мальчик, – повторил я, продолжая продвигаться к воротам, к тому месту, где, дрожа всем телом, стоял скакун. И приблизившись, резко ухватился за поводья, но тут лошадь заржала снова.
Интересно, слышали они или нет? Видели ли свет?
Свет, о котором шла речь, исходил от сигнализационного устройства, прикрепленного на крыше деревянного сарая, под ним находился датчик движения.
Я огляделся по сторонам. Мы находились во дворе фермы, за сараем виднелись и другие строения.
А потом вдруг откуда-то справа донесся свист.
И от этого звука у меня мурашки пошли по коже, мелкие волоски на руках и шее встали дыбом. Я знал этот звук. Узнал потому, что совсем недавно слышал его на Личфилд-гроув. Так свистели пули, пролетающие мимо, в опасной от меня близости. Вот просвистела и вторая, с глухим чмокающим звуком вонзилась в деревянную планку всего в нескольких дюймах от моего лица. И еще я слышал крики на непонятном мне языке. «Время действовать, – подумал я, – причем быстро».
Я дернул за поводья, повел лошадь за собой, и мы свернули за угол сарая, подальше от этих криков. Еще одна пуля просвистела мимо и затерялась где-то в ночи.
Я решил привязать лошадь где-нибудь и оставить, передвигаться дальше пешком, счел, что это безопаснее, но затем решил, что этот план не годится. Если преследователи подобрались так близко, что открыли огонь, стало быть, им не составит особого труда догнать меня. Мне нужна была лошадь, нужна была скорость, чтобы удрать от них.
Я вставил левую ногу в стремя, подтянулся и вскочил в седло, взял поводья и снова тронулся в путь. Пока лошадь трусцой бежала по двору, я заметил еще несколько огоньков системы сигнализации, но теперь лошадь вела себя спокойнее, чувствовала хозяина на спине, что придавало ей уверенности. Мы проехали через ярко освещенный двор, затем оказались на длинной дорожке, которая сворачивала куда-то и исчезала во тьме. И вот вскоре впереди я увидел свет фар автомобиля, быстро проезжающего справа налево, и понял, что мы находимся недалеко от шоссе, что пролегало рядом с деревней Винчкомб.
Огоньки сигнализации остались позади, под покровом тьмы я пришпорил лошадь, и она устремилась вперед.
Приблизились к шоссе. Так, куда же теперь поворачивать?
Я понимал, что должен свернуть вправо, к деревне под названием Престбери и Челтенхему. Потому что тогда смогу попасть в полицейский участок Челтенхема. Там я буду в безопасности, и старший инспектор Флайт сможет наконец допросить меня.
Я даже представил, каким должен быть оптимальный маршрут.
Ведь я вырос в деревне Престбери, знал здесь все углы и закоулки, знал, где срезать, чтобы попасть кратчайшим путем в центр Челтенхема. Я полжизни проделывал этот путь пешком или на велосипеде. И еще я знал все пустынные объездные дороги и безлюдную в это время суток тропинку через Питвиль-Парк, мимо знаменитой насосной станции, благодаря которой Челтенхем получил статус спа-курорта. Затем – через рекреационную зону Тома Тейлора, а дальше вниз, мимо огородов Гарднер-Лейн, где еще мальчишкой я играл со своими школьными друзьями. Там, где это возможно, буду стараться, чтоб лошадь скакала по твердой поверхности или по траве, на всем пути к Суиндон-роуд, что находилась неподалеку от челтенхемского родильного дома, где вот уже почти тридцать лет тому назад я появился на свет.
А затем можно будет проехать мимо железнодорожной станции и уже оттуда – по широкой обсаженной деревьями улице, где стояла церковь Христа, к цели моего назначения, Лэндсдаун-роуд.
«Да, – подумал я, – лучше всего свернуть вправо, к полицейскому участку».
Но вместо этого я свернул влево, к Вудменкоуту и Клаудии.
Как я мог допустить такую глупость, сказать Шеннингтону, что она поехала к моей матери? Если именно он отправил тогда ко мне того убийцу с пистолетом – а я ничуть не сомневался, что так и было, – тогда он точно знает, где находится коттедж мамы. Тогда это лишь вопрос времени, когда он доберется до Клаудии, нападет на нее.
Я надеялся попасть туда первым.
К счастью, в этот дождливый темный вечер дорога была пуста. Лишь пару раз мне пришлось свернуть с нее на мокрую траву, пропуская пролетающие мимо машины. Ни одна из них не сбросила скорость. А так мы почти все время скакали по дороге. Слишком опасно для лошади передвигаться в темноте по обочине – нога может провалиться в дренажную канаву.
Однако вскоре я с тревогой заметил, что цоканье копыт по асфальту звучит, пожалуй, слишком громко на фоне царившей кругом тишины. «Так что безопаснее, – подумал я, – прибавить ходу или пробираться вперед тихо, тайком?» Наверняка тот же вопрос задавали себе военные стратеги со дня изобретения армий.
Я выбрал скорость, но, приблизившись к деревне Саутхем, снова замедлил ход, стараясь по мере возможности, чтоб лошадь тихо ступала по траве. Несмотря на поздний час и проливной дождь, стук копыт лошади, особенно скачущей во весь опор, вполне мог привлечь внимание людей, выманить их из дома посмотреть, что же происходит в столь неурочное для скачек время. А мне вовсе не хотелось останавливаться и пускаться в объяснения.
И вот мы с лошадью благополучно проехали через деревню Саутхем, не привлекая ничьего внимания – ну разве что любопытные взгляды кота, вышедшего на ночную охоту за едой.
От Саутхема до Вудменкоута было чуть меньше мили, и я пустил своего скакуна посреди дороги, прямо по белой разделительной полосе, чтоб лучше ориентироваться в темноте. Дождь понемногу стал стихать, но мне было без разницы – я уже успел промокнуть до костей и продрогнуть.
Я скакал по краю деревни, приближаясь к тому месту, где стоял коттедж мамы.
Читать бесплатно другие книги:
