Горные дороги бога Иванова Вероника

Любопытно. Я ожидал, что будет сказано «недостойно» или «опрометчиво». Или что-то в этом роде. Но слова прибоженного подтверждали: приказ был. Вот только исполнять его надо было иначе.

— Я не совсем понимаю…

Он вздохнул, поднялся в коляску и присел напротив меня, то есть рядом с Лус.

— Недавно в наших краях случилось то, что не должно было случаться. Простите нам нашу обеспокоенность, но для нее есть причины.

— И какие же?

— Я могу промолчать?

Чувствовалось, что он не просто не хочет посвящать меня в свои секреты, а ему самому почти больно доверять произошедшее словам. Такая таинственность не могла радовать, а значит, требовалась жесткость. Может быть, даже излишняя.

— Как вам будет угодно. Но извольте тогда зачитать приказ, согласно которому вы действуете. Приказ Смотрителя, если не ошибаюсь?

Мое требование явно не понравилось прибоженному, правда, в отличие от самодеятельности его подчиненного оно имело право на удовлетворение, причем немедленное. Если, разумеется, в этих краях чтили дарственные законы.

Свиток был извлечен из поясной сумки без особой поспешности, почти с неохотой, а развернут и вовсе с заметной неприязнью, словно приказ был писан не чернилами, а чем-то намного хуже. Впрочем, после ознакомления с его содержимым и мне невольно захотелось сплюнуть.

«Милостью Дарохранителя и мудростью его я, Роалдо Лиени со-Миц, являющийся назначенным Смотрителем поселения, именуемого Ганна-Ди, и его окрестностей, правом своим приказываю чинить тщательный досмотр каждой молодой девице, находящейся в границах поселения, для несомненного и окончательного удостоверения ее девичества. Досмотр производить любыми способами, с применением принуждения, если таковое будет необходимо. Писано в последнее десятидневье весны года 735 от обретения Логаренского Дарствия».

— Ваше любопытство удовлетворено?

— Скорее, разыгралось сильнее, чем раньше, — ответил я.

Моя честность несколько озадачила прибоженного, однако от исполнения приказа не отвлекла.

— Вы позволите? — повернулся он к Лус.

Демон взглянул на меня, словно спрашивая: «Какое безумие предпримем на сей раз?», но я спокойно разрешил:

— Смотрите.

Все действо заняло не больше минуты, учитывая борьбу с широкими юбками, после чего прибоженный шлепнул на тыльную сторону запястья девушки чернильную печать.

— Это оградит вас от нового… досмотра, — объяснил он, пока демон разглядывал чуть смазанный, но вполне различимый рисунок, изображающий все те же сцепленные пальцами кисти рук.

— Обещаете?

— То, что делаю я и мои люди, очень важно, эрте. Поверьте. Только каждый человек понимает одно и то же немного по-своему… Как в вашем случае. Еще раз приношу извинения.

Он шагнул из сумрака коляски в солнечный день, но прежде, чем опустить полог, обернулся и сказал:

— Добро пожаловать в Ганна-Ди!

— Знал бы, что тут творится, объехали бы эту деревню стороной, — буркнул демон, поправляя платье, потревоженное непредвиденным вмешательством.

Но, конечно, его слова уже не долетели ни до чьего слуха, кроме моего, потому что коляска тронулась в одну сторону, а лошади, на которых приехал отряд прибоженного, — в другую.

— Думал, в тихом месте всегда тихо?

— Да не тихо… Эта дорога самая короткая из остальных.

— Дорога куда?

— Ко второму моему знакомцу.

Я предполагал это. И опасался этого. Первый приятель да-йина едва не убил нас обоих. На что же мог оказаться способен второй?

— Не бойся, — поспешил успокоить демон, заметив на моем лице праведное сомнение. — Он другой. Не такой, как Глоди.

— Уверен?

— Глоди всегда был решительным. А этот… Этот, что называется, трус. Осторожничает, где надо и не надо. По крайней мере, осторожничал, когда мы были знакомы.

— Здесь все могло измениться.

— Да, могло, — согласился он. — И все-таки Глоди не стал другим. Он вел себя так же, как и прежде, только не заботясь о соблюдении приличий.

— Потому что не ждал наказания за проступки.

— Не ждал… Не ждал… — Демон покатал эти слова на языке, а потом вдруг уставился на меня заметно покрасневшими глазами. — Но почему? Вот вопрос!

— А откуда оно могло бы вдруг прийти, это наказание? Промыслом божьим?

Он фыркнул, хотя скорее печально, чем насмешливо:

— Нет, боги тут ни при чем. Это ведь ваши боги, верно? Какое им дело до тех, кто родом из другого мира?

Я хотел возразить, что как раз небесные владыки более всех прочих должны быть заинтересованы в том, чтобы ограждать свои владения от пришельцев, но промолчал. Потому что в чем-то демон был прав. Иначе Ночь синих звезд не повторялась бы из года в год. Иначе не гибли бы по капризной воле захватчиков десятки, сотни, а может, и тысячи людей. Иначе…

— А в вашем мире есть боги?

Он вздрогнул так, будто посреди жары мы вдруг попали под струи ледяного дождя.

— Есть.

— А они довольны тем, что постоянно теряют своих детей?

— Он, — поправил меня демон. — Доволен или нет… Никто не знает. Наш бог ушел из нашего мира.

— Как это?

— А вот так. Надоели наши проказы, вот и ушел. Куда глаза глядят.

Я представил себе усталое божество, машущее рукой и медленно бредущее по дороге прочь от толпы кривляющихся и гомонящих человечков. Картина получилась грустная.

— И как же вы живете без бога?

Лицо Лус скривилось до почти ужасающего уродства.

— Живем? Легко! Жить без своего участия он позволяет. Зато умирать…

— Не продолжай, если не хочешь, — попросил я, но зря старался: демон только шумно выдохнул, словно вместе с воздухом мог вытолкнуть из себя и нежданно нахлынувшую боль.

— Помнишь, я говорил, что не могу вернуться? Догадываешься почему?

— Угу.

— Я умер там, у себя дома. Но не просто умер. — Он сделал паузу, чтобы бесстрастно закончить: — Меня казнили.

Это объясняло многое. И еще большее — запутывало.

Казнь обычно полагается преступнику, человеку, нарушившему законы и устои общества. Но все дни, проведенные мной в компании демона, в одном теле и порознь, уверяли: если мой знакомец и подлежал наказанию, то скорее не за какой-то свой проступок, а по чьей-то дурной воле. Тот же Глоди заслуживал намного более жестокой участи, чем получил. В конце концов, умирая здесь, он возвращался в покинутое ранее тело, а значит, любая боль, причиненная ему в этом мире, не искупала совершенные злодеяния.

— И кто тебя подставил?

Он вздрогнул снова. А еще растерянно моргнул.

— С чего ты взял?

— Долго рассказывать. Если вкратце… Я видел много людей, нарушивших закон так или иначе. Ты не походишь ни на одного из них.

— Ты никогда не думал, что можешь ошибаться?

— Никогда. Потому что времени у меня каждый раз почему-то остается ровно столько, чтобы принять решение. А ошибочное или нет… Как повезет.

— Меня обвинили в поклонении богу.

— Разве это преступление?

— В нашем мире — да. Те, кто верит во Всеединого, уничтожают тела «вдохов». Беглецов в ваш мир.

— Зачем?

— Считают, что те своим бегством восстают против бога, поставившего границы между людьми и магией.

— То есть ваше божество против того, чтобы творить чудеса?

— Выходит, что так, — признал демон.

— Тогда… — Я поперхнулся, осознавая всю пропасть сделанного вывода. — Тогда получается, что мы с вашим богом заодно. Только мне нужно обратное. Чтобы чудеса не исчезали.

— У меня сейчас голова разорвется от твоих откровений.

— Прости.

Я отвернулся к окну и чуть сдвинул в сторону занавеску.

Вокруг все было зелено, но теперь среди деревьев мелькали разноцветные черепичные крыши то больших, то совсем крошечных домов. Ну да, мы же въехали в поселение.

— И все-таки странно, — пробормотал демон.

— Что именно?

— Если нас здесь много… А должно быть много, ведь усыпальницы есть повсюду, во всех городах… Тот, кто рассказывал мне о здешней жизни. Себерро Рен. Он истребил своих друзей, желая получить безраздельную власть. Но прежде чем все это случилось, они вместе бежали в Катралу. От кого-то более могущественного. Тебя ничего не удивляет?

— Могущественный враг никогда не позволяет своим жертвам сбежать.

— Вот! — кивнул он. — Правильно! Значит, какая-то управа находится здесь и на имперских сорванцов. Но почему бы не довести дело до конца? Если стало понятно, что мирного житья не получится, почему не принять меры вовремя? Зачем отпускать, позволять собирать силы? Ведь окрепший противник обязательно нападет снова?

В его размышлениях было много разумного. И как обычно случается, когда все доводы правильны, они норовят противоречить действительности.

— Их отпустили, потому что не хотели уничтожать.

— Да. Скорее всего. Но зачем кому-то добровольно подвергать себя опасности нового нападения?

Может, по глупости. Может, по доброте душевной. Может, из слепой веры в собственную неуязвимость. А может…

— Чтобы не потерять что-то более важное, чем жизнь.

Коляска остановилась у трактира: об этом свидетельствовали дразнящие аппетит запахи, мигом проникшие через преграду занавесок. А когда возница заглянул к нам внутрь, аромат готовящихся кушаний стал и вовсе невыносимым.

— Сказали, здесь можно отдохнуть и переночевать. Вы уж простите, эрте, но мне пора возвращаться. Я поищу, кто вас сможет дальше отвезти, и пришлю, а уж о цене сами договоритесь.

Он выглядел виноватым, но мы и в самом деле не собирались тащить смиренного жителя Руаннаса через все Дарствие в угоду своим прихотям.

— Конечно. Благодарим за помощь.

— Да чего уж там… — Возница вовсе засмущался, подхватил сумки, которые были любезно собраны для нас под руководством Эби, и посеменил к крыльцу, где приезжих уже встречала дородная женщина, вытирающая руки о полотенце.

— Добро пожаловать! Сколько комнат вам понадобится?

— Одна, — ответил я, подхватывая Лус на руки.

Можно было обойтись и без таких широких жестов, но тело девушки, хоть и юное, восстанавливалось не мгновенно, а позволять демону разминаться у всех на глазах я бы не рискнул. Особенно зная, как он это делает.

— Поднимайтесь наверх, — указала хозяйка. — Рядом с лестницей сразу дверь, увидите. Отдохните с дороги, а я сейчас принесу для вашей женушки мясной отвар, а то она у вас такая бледненькая и слабенькая… Не кормите, что ли?

Я предпочел не отвечать, а шагать по ступенькам, благо делать это было не слишком сложно. Как раз в силу изящных размеров Лус.

Питье в чашке, опустившейся на стол почти одновременно с тем, как я водрузил свою ношу на кровать, благоухало так, что и мне захотелось попробовать, но демон скорчил страдальческую рожу и пролепетал:

— Я так устала… Дорогой, не оставишь меня ненадолго в одиночестве?

— И то верно, — поддержала мою «супругу» хозяйка трактира, скользнув взглядом по печатке на запястье Лус. — Бывают такие минуты, которые женщине надо проживать одной. А чтоб не скучать без жены, отужинайте!

Предложение было хорошим, грех не согласиться. И все же из комнаты я вышел последним, позаботившись о том, чтобы демон и впрямь занимался своими делами без свидетелей.

Мясными кушаньями стол не был богат, но пара ломтей сырокопченой ветчины мне все-таки досталась. Вместе с сыром, густой крупяной похлебкой и кружкой вязкого, как сироп, эля. Многочисленными посетителями трактир не блистал: кроме меня за длинным столом, только в другом конце зала, сидели две женщины. Вернее, девушка, почти девочка, русоволосая, тоненькая, чем-то до полусмерти испуганная, и смуглая южанка с грубоватыми чертами, годящаяся своей спутнице в матери, но на деле исполняющая обязанности служанки.

Причину постоянных вздрагиваний и потупленного взгляда девушки я определил сразу же, едва та подняла руку, чтобы поправить волосы. Тот же рисунок, что и у Лус. Значит, малышка подверглась такому же унижению, а может, и еще большему, если до сих пор дрожит.

Трактирщица проследила направление моего взгляда и скорбно вздохнула:

— Дурно все это, эрте. Очень дурно. А куда деваться?

Ей явно хотелось поговорить, а раз других охочих до беседы нет…

— Согласен. Не для того мы ехали из большого города, чтобы в тихом уголке подорвать душевное здоровье.

— Ой, не говорите! Давно уж у нас ни тишины, ни покоя нет.

— А с виду не скажешь.

Она присела напротив и уперлась локтями в стол.

— С виду все кошки на одну морду. Пока руку не протянешь погладить.

— Может, вы знаете, что происходит? С чего вдруг понадобилось подвергать всех молодых женщин такой странной проверке?

Трактирщица понизила голос, наклоняясь ко мне:

— Говорят, сбежали они.

— Кто?

— А те, которые и мужчины, и женщины.

Пока происходящее понятнее не становилось.

— Куда сбежали?

— А кто ж их знает? Подальше от кумирни, это точно.

Всякое бывает. Только какой смысл бежать от того, что приносит тебе и твоей семье заслуженный почет и уважение?

— Но зачем?

— Вот прибоженные и хотят узнать. Потому и ловят беглецов.

Ах вот оно что! Тогда смысл проверки понятен. Вызывает вопросы только способ проведения.

— Своими силами ловят?

— А то кто же? По всему поселению рыскают. И вокруг, куда могут дотянуться.

— И трясут при этом приказом Смотрителя. А сам он где?

— У себя. Сейчас уж почивает, наверное, — простодушно ответила женщина.

— А разве он не должен следить за исполнением собственного приказа?

— Так на то стражи божьи есть. Они и следят, и исполняют. Или сначала исполняют, а потом следят.

Где-то я подобное уже слышал. Только были там не «стражи», а «слуги», причем весьма далекие от дел божественных. А здесь, похоже, все наоборот.

— Чинят насилие?

— Да Боженка с вами, какое насилие? — всплеснула руками трактирщица. — Они ж согласно приказу, и только. А приказ Смотрителя для нас все равно что закон.

— Для вас. Местных жителей. А как быть с остальными?

Я довольно смутно представлял себе обязанности попечителя Блаженного Дола, потому что мне никто ни разу не соизволил перечислить их более или менее внятно, но все же догадывался, что безграничная власть Смотрителя распространялась лишь на тех, кто живет в Доле, а не на тех, кто бывает в нем проездом. Мое дело было — пускать чужаков или нет, а если пустил, следить, чтобы ни одной из сторон не был нанесен ущерб. Здешний хозяин, как видно, пускает к себе всех, уравнивая в обязанностях подчиняться. А в правах?

— Остальными? — переспросила женщина, недоуменно приподнимая брови.

— Да. Проезжими. Путешественниками. Торговцами. Теми, кто появляется в Ганна-Ди на несколько дней, а может, всего на пару часов.

Она не задумалась над моим вопросом. Даже не попыталась принять задумчивый вид, однако по чертам лица, неожиданно застывшим, можно было предположить, что трактирщица внезапно вспомнила или осознала нечто важное. Но, похоже, делиться своими открытиями со мной вовсе не собиралась.

— Мы должны полностью подчиняться здешним правилам? Или все-таки имеем право чтить традиции родного края?

В самом деле, найти верный ответ было трудно. Опыт службы в Сопроводительном крыле, увы, не помогал разбираться в подобных тонкостях. Совершенно точно я знал только одно: были законы общие, а были и частные. Общие действовали на всем протяжении Дарствия, то бишь на дорогах и вблизи них. Однако стоило дороге войти в границы поселения, обстоятельства менялись. Если, конечно, местные жители заранее о том позаботились. Так, перед самыми воротами Веенты человек был вправе применить силу для защиты своего тела и скарба, но стоило пересечь черту, отделяющую город от прочих земель, даже оружие надлежало сдать на хранение. От греха подальше. Возможно, и здесь, в Ганна-Ди, существовали свои правила жизни и смерти. Вот только никто не спешил нас о них оповестить.

Говоря строго, даже тот досмотр не мог производиться на месте, без личного присутствия Смотрителя, как представителя дарственной власти. Нам должны были вручить предписание явиться в определенное место, на крайний случай — сопроводить коляску, дабы исключить возможность побега, но не лезть под юбку. Тем более руками человека с весьма странным чином.

Стражи божьи, говорите? М-да.

— Уж вы спросили так спросили… — протянула трактирщица. — Не моего ума это дело, эрте. Вы лучше себе кого другого для разговора найдите.

Она поднялась с лавки и удалилась в кухонную пристройку, но почему-то несколько раз обернулась, словно проверяя, остаюсь я на своем месте или нет. И мне не слишком понравился этот настороженный, изучающий взгляд.

После Катралы и Руаннаса трудно было удивляться любому положению вещей, но то, что происходило в Ганна-Ди, тоже не укладывалось в привычные рамки. Если здешнему краю назначен Смотритель, а не Наблюдательный дом в полном составе, значит, поселение небольшое. Зато имеет свою кумирню. Такие набожные люди? Пусть. Это их право. Вот только откуда взялось целое войско на страже веры?

Их было по меньшей мере пять человек, если я правильно отделил звуки лошадиных шагов друг от друга. Форменная одежда, одинаковая для всех, в наличии, а значит, имеется «мундирное» обстоятельство, и оно важнее прочих. Если есть форма, есть начальники и подчиненные, но это лишь полбеды. В Блаженном Доле даже на граничной заставе дежурили по жребию сами жители, и они чувствовали ответственность за правые и неправые поступки перед своими родными, друзьями, соседями. Солдат же отвечает за свои грехи только перед командиром. А командир, если обладает внушительной армией…

Не отвечает ни перед кем.

Я уже видел подобную армию. Совсем недавно. Конечно, она была немногочисленна, но для Катралы ее хватало с лихвой. А ведь границы города становились для бальгерии все уже и уже с каждым днем. Нужен был только толчок, удачное стечение обстоятельств, чтобы река прорвала плотину и выплеснулась наружу. На другие земли и города. И неважно, к праведной цели устремились бы бесстрашные воины или вершили злую волю своего командира: любое упорядоченное общество, расширяясь, старается установить свой порядок для всех вновь прибывших. И чаще всего насилием, а не уговорами.

На улице вдруг стало шумно от голосов и стука копыт, а минуту спустя в трактир ввалились именно те, о ком я размышлял. Пятерка стражей божьих. И сейчас, когда не требовалось стремительно принимать решения и еще быстрее действовать, можно было рассмотреть шумную ватагу внимательнее.

Все они были молоды. Лет по девятнадцать, а то и меньше. Несовершеннолетние? Занятно. Значит, кто-то должен их опекать. И разумеется, думать вместо них самих, подменяя советы и уроки приказами. Ловко придумано. Очень ловко.

Разномастные: кто темнее, кто светлее, а один и вовсе напомнил мне рыжиной шевелюры блаженнодольинцев. Довольно крепкие, с учетом возраста. Движения порывистые, как и полагается, ни один не стоит на месте больше пары вдохов. Мальчишки, что с них взять? Но мальчишки, уже достаточно хорошо сознающие свое превосходство над остальными, а вот это плохо.

Да, украшенное вышивкой подобие мундира приносит с собой уверенность и значительность даже в самую пустую голову. И кто-то либо очень хорошо это понимает, либо удачно догадывается, раз обрядил подростков в специально пошитую одежду с отличительными знаками. Но зачем кому-то в тихом и мирном краю вдруг понадобилась армия?

— Хозяйка, найди нам что-нибудь перекусить!

О, а вот и начальник. Не главный по-настоящему, иначе не случалось бы самовольств вроде того, с досмотром. Но все-таки его слушаются. И расступаются, когда он проходит вперед. Вернее, он-она.

Сейчас, с дороги, прибоженного было совсем непросто отличить от обычного человека: усталые, чуть запыленные черты утратили остатки миловидной мягкости, а складки изрядно мятой одежды скрывали плавность линий фигуры. Если бы я не видел его раньше, принял бы за настоящего мужчину. Хотя…

Как они вообще становятся прибоженными? Говорят, в раннем детстве двуполость невозможно заметить, значит, все оказывается явным уже потом, когда девочка привыкает считать себя девочкой, а мальчик мальчиком. И похоже, этот от рождения был парнем, пока…

Брр. Не представляю, каково это, в один прекрасный день обнаружить, что твое тело не такое, как у других. Наверное, можно сойти с ума.

— Сейчас-сейчас! — бодро откликнулась трактирщица. — Обождите минутку, только в погреб спущусь!

Стражи божьи начали бродить между столами, но я смотрел совсем в другую сторону. На девочку и женщину, заметно напрягшихся при появлении шумной пятерки. Если русоволосая малышка просто замерла как статуя, остановившимся взглядом упершись куда-то в стену, то ее спутница прожевала губами что-то весьма похожее на проклятие, встала, взяла свою подопечную под руку и повела к лестнице. Я чуть подумал и отправился следом за ними, заодно убедившись, что по комнатам мы — соседи.

Лус лежала на кровати, и распущенные шнурки корсажа говорили о том, что либо разминка потребовала больше сил, чем имелось в теле, либо слишком сытный мясной отвар разморил голодную девицу еще до начала всех занятий.

— Как самочувствие?

— Неплохо. Совсем неплохо, даже удивительно, — ответил демон. — Все-таки молодость есть молодость.

— Можно подумать, ты был стариком там, у себя дома.

Карие глаза прищурились.

— Наверное, нет. По нашим меркам. Но мне почему-то казалось иначе.

— Суставы скрипели? Кости ныли? Тело раздавалось вширь?

— О себе говоришь сейчас? — ухмыльнулся демон.

— О признаках приближения старости.

— Ну-у-у, такого не помню. Мне просто было скучно.

— Скучно жить?

— Ага.

Ответ был честным, но потому и вызывал удивление, которое я не собирался скрывать:

— И это при всех-то ваших чудесах?

Лус села и начала зашнуровывать корсаж, правда, весьма неторопливо.

— Чудеса быстро надоедают, особенно если видишь их вокруг с самого детства.

Согласиться не могу. Зато возразить — пожалуйста!

— Больше всего надоедает безделье.

Демон хмыкнул:

— Делать мне и правда было нечего.

— Совсем-совсем? Не верю.

— Можно было пойти на императорскую службу, — осторожно сказал он.

— Чего ж не пошел?

Вздох, слетевший с губ Лус, казалось, нес в себе скорби всего мира. А может, двух миров сразу.

— Да все как-то…

— Не хотелось?

Белокурая голова качнулась в утвердительном кивке.

— В сущности, между мной и Глоди не такая уж большая разница. Я тоже не видел себя в чьем-то подчинении, а тем более на каждодневной службе. Это казалось мне еще более скучным, чем моя обычная жизнь.

— В которой были одни только удовольствия и развлечения…

Он посмотрел на меня с недоумением:

— Осуждаешь?

Хм. Разве? И в мыслях не было. Зато те же самые мысли, как ни трудились, не могли себе представить беззаботную жизнь, лишенную каких-либо правил и каждодневных обязанностей. Я мог чувствовать себя как угодно, находясь на службе и в короткие часы отдыха, но только не скучал. А вот когда все вдруг оборвалось…

Наверное, то была еще не настоящая скука, а ее преддверие, но она мне не понравилась. Совершенно.

— Нет. Но понять не могу.

— Потому что всегда жил иначе, да?

— Вроде того.

Лус снова вздохнула:

— Получается, что мы все-таки очень разные.

Подтверждения сказанному не требовалось, но я почему-то кивнул:

— Да.

— Интересно, почему же нам тогда удалось договориться друг с другом?

Вопрос предназначался не мне, а скорее, улице за окном. Тихой вечерней улице, постепенно погружающейся в сумерки. Улице, на которой не было слышно ни…

За стеной что-то стукнуло. Потом зашуршало и заскрипело. Или завыло?