Полеты божьей коровки Шатов Эдуард

Также военные следователи обязаны объективно расследовать не только преступления противника, но и преступления собственных вооруженных сил, которые были допущены во время войны.

Условия мира должны быть признаны государственными органами и быть пропорциональны нарушению правил, которые были допущены при начале войны. Очень жестокие меры в отношении побежденных недопустимы.

И самое важное – истина и примирение могут быть иногда более важны, чем наказание военных преступников.

– Это как?

– Сейчас расскажу. В Руанде Церковь предложила принести покаяние и той и другой стороне и этим исчерпать конфликт.

– В Руанде? Где до этого были зверски убиты четыре миллиона человек?

– Потому что большинство населения страны в этом участвовало и, если наказывать виновных, неясно, где начнешь и где закончишь.

– Приходят на ум строчки из Маяковского: «Ограбят и скажут: – Мерси, мусье, – изнасилуют и скажут: – Пардон, мадам!» Навалили немыслимую гору трупов, а потом выжившие подали друг другу руки и попросили прощения. Очень мило.

– Твой цинизм не верит в возможность покаяния?

– Даже моя наивность не верит, что все так просто решается с четырьмя миллионами трупов.

– В нашей истории трупов было не меньше, а гораздо больше. И это то, что уже произошло. Мне кажется, очень важно теперь признать это публично и начать процесс примирения. Это необходимо, но не сделано до сих пор.

История вопроса, В диалоге о войне были использованы работы: Jonathan Riley Smith. Rethinking the Crusades. 2000: James F. Childress. Just-War Theories: The Bases, Interrelations, Priorities, and Functions of Their Criteria. 1978: а также труды теоретиков справедливой войны Gary Bass, Louis Iasiello, Brian Orend.

Как не сгореть?

Ольга, Эдуард

– Выгорание в вере – штука серьезная. Начну со своих проблем, потому что полагаю их весьма типичными. Я не выношу рутины, конвейера, сама не люблю повторяться и не люблю, когда одна и та же картинка воздействует на мои зрительные нервы. Соответственно мне скучно, и отсюда бормотание молитв по будням и «зарядка» по воскресеньям. Я люблю мессу. Люблю, но все чаще в ней не участвую. Я на полном автомате говорю ответы, встаю, сажусь, становлюсь на колени… Меня в храме нет… Между тем происходит там не что-нибудь, а таинство евхаристии, на котором я отсутствую и точно так же отсутствует множество людей, находящихся рядом со мной.

И взбодрить меня может только большое личное несчастье. Тогда молитва и месса приобретают смысл. В остальное время, честно признаюсь, я – зомби.

– Я это понимаю. Но это не выгорание. Нет. Я расскажу тебе, как выглядит выгорание. Причем в любой сфере. Я расскажу о выгорании в профессии, а ты меня слушай и прилагай к церковному контексту.

Начинается все с благого стремления – доказать, что ты хорошо способен делать то, что от тебя требуется. Что ты многое знаешь, умеешь и можешь. Ты амбициозен и выражаешь свои амбиции коллегам. В вере эта стадия называется неофитство, и через нее проходят все, даже те, кто был воцерковлен в детстве.

Потом ты понимаешь, что нужно работать больше и серьезней, чтобы отрабатывать авансы. Ты все больше фокусируешься на работе или вере, занимаешься только этой сферой, ты одержим своей незаменимостью. В этот момент ты начинаешь жертвовать удовольствиями ради благой цели и считаешь это совершенно правильным. Ты будешь находить все больше «неправильностей» и недостатков в окружающих. Они начнут тебе казаться главной проблемой и опасностью на пути к совершенству. Ты начнешь уставать от людей.

После этого наступает следующая стадия – ты замкнешься в себе, начнешь избегать конфликтов и отрицать человеческие потребности у себя и у других. Свободное время, хобби, друзья теряют смысл. Люди, с которыми тебя столкнет судьба, всегда будут недостаточно умны, ты становишься нетерпимым. Человек в состоянии выгорания избегает выходов в люди и социальных контактов. Со стороны его поведение кажется агрессивным и саркастичным.

– Ой! Я агрессивна и саркастична. Но я такой родилась – честное слово!

– Значит, ты агрессивна и саркастична не в связи с выгоранием – радуйся. А я пока продолжу. Следующая стадия – полная изоляция и отсутствие общения. На этой стадии начинают пить или употреблять наркотики.

– Когда пора нервничать?

– Когда начинается несбалансированность времени, уделяемого одному виду деятельности и трудности в общении с людьми.

– А чем все заканчивается?

– Ты понимаешь, что поставил все на карту, а твои ожидания не оправдались. Наваливается усталость от того, что ты делаешь, а других дел и людей вокруг не осталось. Вот и приехали – пустота, отсутствие надежды, будущее видится в мрачных тонах, жизнь теряет смысл.

– Я тебя правильно поняла, не надо класть яйца в одну корзину, то есть в веру и церковную жизнь.

– Даже если тебя это очень увлекает, надо отдыхать и менять деятельность. И не надо никому ничего доказывать. К примеру, становиться священником, чтобы доказать, что ты это можешь. Маме, папе, друзьям и ректору семинарии. Или – показывать всем, какой ты верующий, не потому что этим живешь, а потому что хочешь дать понять, как ты от всех отличаешься. На мой взгляд, за духовным выгоранием лежит грех гордыни. Не стоит биться головой о полы в храме, стоит больше хорошего делать в жизни, и чем тише, тем лучше.

Если бы не было этой всеобщей озабоченности тем, чтобы казаться хорошим, многие дискуссии среди верующих стали бы гораздо конструктивней. Обсуждали бы не то, как мы молимся и кто это делает правильней, а какие у нас существуют трудности и как мы их можем разрешить.

– Мы не можем не уделять внимания внешним формам. Существуют определенные вещи, которые воцерковленный человек делать обязан. По крайней мере раз в неделю ходить в храм. По крайней мере раз в день молиться. Хоть как-то. И если ты это делаешь и при этом отсутствуешь…

– Эта обязанность проистекает от того, что сказал Христос: «Это совершайте в память обо Мне». Следовательно, раз в неделю, если я верю в Христа, я пойду на мессу. И раз в день предстану перед Богом, потому что Он любит меня и взывает ко мне. Если это обусловлено чувством ответственности за отношения с Богом, рутинность не приведет к выгоранию. И если ты на мессе как зомби, это не духовное выгорание, это духовная рассеянность. Но каждый раз сердце от восторга и не должно трепетать.

– Бог меня любит и Он мне близок? Он обо мне думает и заботится? Он мой Отец, в конце концов? И когда я молюсь, я говорю с близким и родным существом? – Да.

– Но с близким и родным человеком так не говорят. Если ты начнешь так говорить со мной, а я с тобой, мы обидимся. И, как люди с чувством собственного достоинства, решим взять тайм-аут в отношениях. При этом я считаю возможным так разговаривать с Богом. Может быть, потому, что я уверена, Он не возьмет таймаут. И когда я завизжу Ему в уши от горя или от страха, услышит меня как ни в чем не бывало.

– Знаешь, восемьдесят процентов населения как минимум уже взяли тайм-аут в отношениях. А другие двадцать процентов или меньше пытаются доказать, какие они правильные и хорошие, поэтому надели скорбное лицо и бьются об пол головой. К счастью, я не вижу у тебя ни того ни другого. Просто ты многое уже поняла, горячий период неофитского интереса и влюбленности у тебя прошел, ты слегка отстранилась, потому что до этого слишком много присутствовала. У тебя сейчас вторая стадия, но скоро наступит третья, когда все течет спокойно и нормально. В твоем положении главное – сохранять равновесие, а если чувствуешь рассеянность на мессе, существует духовная практика. Концентрируй взгляды на алтаре, а не верти головой во все стороны, призывай мысленно Христа, чтобы вернуть себя в молитвенное состояние.

Я тоже не всегда полностью сосредоточен во время мессы, но, когда я понимаю, что мысли начинают удаляться в сторону, я молитвой возвращаю себя к реальности.

Во время встречи с тобой в Скайпе я тоже могу подумать: «Как хорошо было бы погулять по парку вечером». Но сразу понимаю: «Вечер будет вечером, а сейчас я говорю с Ольгой». Это нормально.

Выгоранием будет, если в определенный момент ты снова впадешь в жар неофитства или вовсе перестанешь интересоваться верой. Или, к примеру, станешь профессиональным католиком и вместо молитв за других станешь их учить праведной жизни. Святая Тереза из Лизье говорила: «Я не буду доказывать священникам, какие они должны быть, я прекрасно понимаю, что в их жизни много испытаний, материальных и духовных, следовательно, кармелитки будут просто молиться о преодолении ими испытаний».

– К сожалению, очень многое из того, чему учат верующих катехизаторы, способствует именно выгоранию – ты должен быть старательным, ты должен постоянно думать о Боге, ты должен всю жизнь посвятить вере. И вообще – поменьше отвлекайся.

– Большинство все же не выгорает, потому что здравый смысл освящен благодатью Божьей и помогает не стать фанатиком.

– Фанатик – человек, который выгорел в вере?

– Да. Это человек, который превратил объект веры в идола и разбился об него. В христианстве фанатизм противостоит добродетели, которая избегает крайностей. Истинная мера любви – не страсть и не преувеличение всего и вся. Но и не преуменьшение тоже. Любовь, например, к абстрактному Васе находится посередине между двумя установками. «Вася, я так тебя люблю, что задушу тебя своей любовью и испорчу твою жизнь» и «Вася, мне все равно – вали на все четыре стороны».

– Я человек крайностей, мне это трудно реализовать. – Любая добродетель трудно реализовывается. И тебе есть над чем трудиться. Крайность всегда возбуждает. Хочется после каждой мессы и каждой исповеди испытывать экстаз. Иногда это случается по благодати Божьей, но не может происходить постоянно. В обычной жизни, когда мы вдыхаем воздух, обедаем или гуляем, мы не падаем в обморок каждые три минуты: «Какое вкусное блюдо! Какая березка! Какое небо!» Иногда такое случается, но именно иногда. Сама жизнь подсказывает нам, что крайности редки и не могут быть основой бытия.

Стоит ли выносить сор из избы?

Ольга, Эдуард

– Раз уж мы коснулись в предыдущем разговоре недавних католических скандалов, предлагаю обсудить отношение к ним.

Понятно, что от Церкви вольно или невольно ждут нравственного идеала. Если нашалит какой-нибудь автомеханик, то, покачав головой и показав на него пальцем, все быстро успокоятся и разойдутся. А вот если безобразие учинит священник, это совсем другое дело.

Соответственно и внутри Церкви существует два подхода к происшествиям. Некоторые считают, что для укрепления авторитета Церкви все неприятное и даже преступное стоит скрывать и бороться с пороками в узком кругу. Другие уверены, что авторитет укрепляет готовность публично признать ошибки. Какая точка зрения тебе ближе?

– К своей точке зрения я попытаюсь подойти плавно, постепенно ее обосновывая, чтобы ты поняла, почему я в ней уверен. Современный идеал человека – лицо публичное. Такой человек появляется на обложках журналов, о нем пишут в газетах. Он известен. И часто известен отнюдь не талантом, умом и благородными поступками. Наоборот, чем больше скандальности, тем больше слава. Биография селебрити должна быть пикантной и острой, чтобы люди могли сравнить свои слабости со слабостями известного человека.

– Хм, но «остренькое» утешает и развлекает нас в нынешней нелегкой жизни.

– Да. Но в христианской общине «остренькое» никогда не считалось идеалом. И когда в этой общине возникает скандал, это не повод для злорадства, это повод признать, что все мы несовершенны и не способны быть идеальными. Конечно, Церковь в качестве идеала вознесла себя очень высоко и иногда с кафедры говорит очень нелицеприятные вещи. Поэтому общество проявляет крайнюю нетерпимость к порокам самой Церкви.

– По принципу «и эти люди запрещают нам ковыряться в носу».

– Ага. Между прочим, слово «скандал» происходит от греческого «скандалон», что в буквальном переводе значит «камень преткновения». То есть это предмет, о который человек спотыкается и теряет равновесие. Но интерес к скандалам не выводит большинство людей из равновесия. Наоборот, украшает жизнь цветочками и бантиками. Другое дело – скандалы в духовной сфере, которые могут повернуть сознание.

– Проще говоря, когда знаменитый актер заводит себе новую любовницу, это восхитительно и любопытно. А вот если любовница или, гм, любовник обнаруживается у священника, это удар под дых для верующего.

– Некоторые события приводят к тому, что наблюдатель перестает понимать, где добро, а где зло, и не знает, в какую сторону ему смотреть. Конечно, иногда претензии бывают надуманными и легко разрешимыми…

– Что ты имеешь в виду?

– Я напомню тебе историю, с которой ты начала нашу книгу.

Когда я пришел в кафедральный собор объяснять, как вести себя на крещении, я был одет в джинсы и свитерок. На что потом было очень мило замечено: «Чего он нам тут читает лекции, как нам вести себя и как одеться на крещение, а сам пришел без римского воротничка и даже альбу не надел».

– Что за бред?

– Я все это внимательно выслушал и сказал: «Если людям будет спокойнее на меня смотреть в альбе, я надену альбу. Мне это ничего не стоит». Это я к тому, что в некоторых случаях лучше пойти навстречу чаяниям и погасить возникающий конфликт.

– Достойная смена профессиональным католикам – их еще не покрестили, а они уже занялись любимым делом. Доносами.

– Нет-нет. Все нормально. Я просто хотел пояснить, что, если для кого-то наличие или отсутствие альбы становится «скандалоном», камнем преткновения, эту проблему легко снять. Кстати, ты сама в общении с людьми нелегко идешь на уступки. Зря. Иногда стоит убрать маленький камушек с дороги. Если это не принципиальная для тебя вещь.

– Я не закат над Карибским морем, чтобы всем нравиться. И не могу удовлетворять все запросы.

– Но если это тебе ничего не стоит…

– Тяжело вздыхаю… Я тебя понимаю… Пытаюсь, но не всегда получается. Но давай поговорим не о «мелких камушках», а о серьезных происшествиях. Их так просто «убрать с дороги» нельзя – необходимо реагировать. – Необходимо реагировать, как мне кажется, согласно той схеме, которую предложил Христос в одном из Евангелий. Если брат твой согрешил против тебя, пойди и поговори с братом. Если он осознает свою вину и покается – прости ему. Если не осознает, скажи об этом определенному кругу мудрых людей. Если он раскается перед ними – все хорошо. Если нет, тогда можно рассказать всей общине.

Если бы мы всегда действовали согласно этому правилу, и проблем было бы меньше, и уважения больше.

Если разбирать наш маленький пример, изложенный выше, новокрещаемые не подошли ко мне и не сказали: «Отец Эдуард, почему вы нам говорите, что нужно одеться определенным образом, а сами не пришли на репетицию в облачении. Мы привыкли, что священники говорят с нами, будучи одетыми по форме». Они не подошли ко мне, благополучно перепрыгнули эту стадию и обратились к настоятелю. Случай ерундовый, но такое происходит достаточно часто и по разным поводам.

– Да, но иногда поводы – это уже не поводы, а преступления. И Католическую Церковь, особенно в последнее время, обвиняют в том, что она покрывает эти преступления. Так что же – нужно ли вывешивать грязное белье или стоит попытаться его выстирать внутри помещения?

– Нормальные люди стараются выстирать внутри помещения.

– Но можно ли считать признаком нормальности, когда со стиркой не справляются и грязным бельем заваливают укромную комнатку, думая, что никто и никогда не обнаружит эти неприглядные завалы?

– Я расскажу немного по-другому о стирке белья – я тоже в этом немного понимаю. У тебя есть стиральная машина. Так? Для стирки ты пользуешься стиральными порошками, чтобы белье из стиральной машины выходило чистым, свежим и хорошо пахнущим. Так и есть уровень скандалов, которые легко разрешаются в личной беседе.

Наверняка в твоем гардеробе есть и такие вещи, на которых имеется ярлычок «только химическая чистка».

Сколько бы ты ни убивалась, альтернативы нет. Можно сунуть вещь в стиральную машину – и получить тряпку. Можно такие вещи не чистить, а складывать в укромные уголки. Если решишь почистить, придется вынести грязные вещи из дома и их увидят другие люди. Когда речь идет о преступлении, стиральная машинка, которая стоит в частной ванной комнате, не подойдет.

– Совершенно верно. Но много лет назад епископы некоторых епархий складывали грязные вещи в пресловутой комнатке, а потом в эту комнатку случайно залезли воры…

– Я уверен, что воры прекрасно знали, куда и зачем они лезут, но я должен заметить, сейчас нам гораздо легче говорить об этом, а когда эти вещи происходили, духовный и законодательный уровень развития общества был совершенно другим.

Это все равно как человек пафосно говорит: «Во Вторую мировую войну я бы спас не меньше тысячи евреев». А когда на его глазах кто-то в наши дни оскорбляет еврея по национальному признаку, у нашего героя не находится слов, чтобы заступиться. С прошлым бороться всегда проще, чем с настоящим.

Не нужно забывать, что Церковь – легкая мишень и способ решения своих собственных проблем. Мы не знаем, сколько действительно скрывается случаев педофилии в семьях и в школах, но подозреваем, что Церковь скрывает гораздо больше. Мы не хотим спасаться вместе от проблем в обществе, мы хотим только заклеймить, и пусть Церковь решает свои проблемы.

– А как, кстати, она должна решать свои проблемы? Отстирывать в тазике или нести в химчистку?

– Последняя инструкция рекомендовала епископам «нести в химчистку». Обязанности у них такой нет, но возможность есть. Уголовные преступления должны подлежать светскому суду.

– Где грань? Про уголовные преступления понятно – это в следственные органы. Но если не уголовные? Какие происшествия должны, на твой взгляд, становиться достоянием широкой общественности и публичного покаяния?

– Когда Церковь понимает, что у нее нет средств разрешить проблему.

– Например?

– Например, священник начал слишком интересоваться спиртным. Сначала не сильно, а потом ситуация дошла практически до коллизии, показанной в знаменитом сериале «Отец Тед». Один из главных героев этого ситкома, священник, забыл все слова, кроме «выпивка». Так вот, на первой стадии епископ может увещевать священника, однако может наступить момент, когда увещевания епархиального начальства не помогают. Нужно выйти за ворота храма и обратиться к наркологу. И тогда…

– … И тогда есть риск, что набежит толпа и затопчет, потому что, когда алкоголик работает в автосервисе и спьяну не может поменять колесо, это неинтересно. А когда священник в том же состоянии не может удержать кадило, это куда более впечатляюще.

– Остается прекрасная возможность для такого священника, если он хочет лечиться, сделать это в другом городе и даже другой стране, где его никто не знает и не будет обсуждать его «подвиги». И в данном случае Церковь обращается со своими проблемами к миру, решает проблемы, но не вывешивает девяносто пять тезисов о жизни этого человека на дверях каждого храма епархии.

Очень правильной мне видится практика древней Церкви, когда каждый повинный в смертных грехах совершал публичный обряд покаяния, но общественность не извещалась о предмете покаяния.

Что именно случилось, знал определенный круг людей, знал епископ, который и налагал на грешника обязанность публично покаяться. Человек надевал покаянное облачение, шел по городу…

– И бил себя пяткой в грудь.

– Если ты так это определяешь, пусть будет так. На самом деле существовал иной, более пристойный обряд. Но он не предполагал, что грешник должен в кафедральном соборе прокричать, что он натворил. Тем не менее он получал шанс покаяться и изменить свою жизнь.

– Я правильно поняла – ты за умеренность в предъявлении своих язв обществу?

– Именно.

– Но это же модно. Мы хотим знать все и обо всех.

– Ты глубоко ошибаешься, мы не все хотим знать. Если бы мы знали о других действительно все, это пробудило бы в нас сострадание. Мы хотим знать только то, что пикантно и щекочет наши инстинкты. Позволяет нам поязвить и посмеяться, но не любить.

– Расскажу случай из своей практики. К нам на программу пришла героиня, которая рассказывала, как не любит отчима. В процессе записи и мне, и шеф-редактору стало ясно – женщина рассказывает не все. Она не просто так вот уже лет пятнадцать не общается с отчимом, а ненависть не ослабевает. Редактор мне в ухо буквально кричит: «Оля, крути ее на инцест. Он там был. Он к ней приставал!»

Я ей тихо: «Я не понимаю, как ее “крутить”! Мне неудобно. Она не хочет рассказывать».

«Оля, как хочешь – надо. Раскручивай!»

Эдуард, профессионально шеф-редактор права. Это рейтинг. А рейтинг – деньги. Я стала мычать, заходить издалека и намекать, что э-э-э… а не было ли, а вот… Она рассказала.

– Представь, что это делают с тобой!

– Некоторым нравится, когда это с ними делают. Девушки такое про себя в журналах рассказывают, что это не просто скрывать надо, под это надо ядерную бомбу закладывать и взрывать, чтобы не осталось даже молекул. Не только чтобы никто не знал, но и самой никогда не вспоминать. Ты чего смеешься?

– Мне нравится, как ты это описываешь.

– Это торговля. И на этом рынке педофилия маргинала хуже продается, чем педофилия священника. Последнее – товар востребованный, поэтому не надейся, что его не будут предлагать.

– Может быть, нам как обществу стоит задаться вопросом – что мы ищем? Мы ищем жизни или саморазрушения? В саморазрушении никогда нельзя остановиться на достигнутом, будешь падать ниже и ниже. Сначала интерес вызывает просто чужая любовница, потом это приедается и наступает время… К примеру, интереса к нетрадиционной ориентации. Потом педофилия, потом зоофилия. Дальше что?

– Да, я заметила. Даже инцест стал плохо продаваться. Различным шоу приходится выкручиваться – недавно показывали не просто отца, живущего с дочерью, а отца, живущего с двумя дочерьми сразу. И дети у них есть. Скоро и это будет неинтересно. Придется привлекать козу.

– На этой истории выигрывают только те, кто на этом зарабатывает. Ни участники, ни общество ничего хорошего не получают. Болезнь не излечивается, а только усугубляется. Но твои коллеги, да и ты сама вряд ли признаетесь, что порой наживаетесь на чужом несчастье.

– Ну почему? Я признаюсь. И об этом много говорят, но никто не слушает и не пугается.

– Болезнь пугает только на последней стадии, когда организм начинает умирать.

Наедине с Богом в большой компании

Эдуард, Ольга

– Есть такой католический анекдот. Один верующий спрашивает у другого: «Чего не знает Бог?» Второй отвечает: «Он точно не знает, сколько всего монашеских орденов». В восточной традиции монашество представляется монолитным (хотя это не совсем так), в западном мире монашеских конгрегаций так же много, как цветов в ботаническом саду. Никто не удосуживается читать таблички с названиями. Они все по-разному называются и ходят в сереньком, беленьком, черненьком, иногда фиолетовом…

– Это кто же у нас в фиолетовом?

– Сестры Успения…

– Необычно.

– С этим связана любопытная история. Когда возникла эта конгрегация и стали думать над облачением, сестры пришли к архиепископу Парижскому с вариантами цвета. Традиционными. Серым, белым, может, коричневым. Архиепископ посмотрел и сказал: «А что это оно у вас такое грустное?» «Монсеньор, для женских орденов нет иных цветов». И тогда он предложил: «Тогда возьмите мой, епископский». И у иерархов иногда случается вдохновение.

– В результате один женский орден оделся весьма нарядно.

– Да… Итак, можно бесконечно перечислять ордена и рассуждать: «А в чем разница?» Самое ужасное, когда на пороге монашеской общины появляется молодой человек, который собирается посвятить жизнь Богу, и начинает с вопроса: «Чем вы отличаетесь от всех остальных?»

– Почему это ужасно?

– Потому что вопрос важный, а ответить на него непросто.

– То есть ты мне в разговоре тоже не ответишь, кто, чем и от кого отличается?

– Даже не буду пытаться. Постараюсь дать общий анализ, который, возможно, несколько пострадает от отсутствия деталей.

С момента основания Церкви существуют люди, которые решили полностью посвятить свою жизнь Богу. Жить только для Бога, только в единении с Богом. Так начиналась и начинается монашеская жизнь. Человек осознает зов Бога и идет за Ним. Для кого-то это выражалось в пустынничестве, для других – в молчании, для третьих – в столпничестве. Удачный опыт святости вдохновлял учеников, так появлялись новые монахи. Постепенно опыт уединения и общинный опыт стали сочетаться.

Святой Бенедикт Нурсийский, который создал основополагающие правила монашеской жизни, кстати, не хотел учеников, он искал исключительно уединения. Но они ему буквально навязались. Обязали написать правила их жизни, а потом попытались отравить. Вот она – великая братская любовь. Это бывает в монашестве.

– Гы-гы.

– Что «гы-гы»? Там, где есть стремление к Богу, есть и великие искушения. Опыт святого Бенедикта Нурсийского, по мнению некоторых богословов, – это самый великий успех и самая большая неудача. Человек пытался всю жизнь уединиться, а ему так и не дали этого сделать. Он бегал от людей, бегал, а стал основателем старейшего монашеского ордена. Вообще первые ордена были исключительно созерцательные. Но поскольку, созерцая, монахи должны были что-то кушать, часть времени они посвящали труду на земле. Так возникло правило ora et labora – молись и работай. Монастыри такого рода в основном находятся в местах, удаленных от крупных населенных пунктов. Братья молятся семь раз в день, занимаются трудом по своему обеспечению и всю жизнь посвящают созерцанию Бога.

– Для монаха пользу вижу. Для Бога тоже. А в чем польза для человечества? Сам выращивает свеклу, сам ее употребляет. И созерцает Бога наедине с Богом.

– Польза в том, что живет человек, который своей жизнью показывает – Бог существует и Он больше всего, что есть в этом мире. Нет примера убедительней.

– То есть монах созерцательного ордена выражает собой присутствие живого Бога?

– Да. И никакой пользы от него нет. Как от полевого цветка, который тоже говорит, что существует солнце.

– Нет, польза от монаха все же есть. Он молится за всех.

– С точки зрения прагматизма проверить пользу молитвы нельзя.

– Ну как же? Бывает, что помолишься – и сбылось.

– А бывает, что не сбылось. Так что достоверно проверить нельзя… Однако я продолжу. В двенадцатом веке оказалось, что одних только созерцательных орденов недостаточно. Возникла альбигойская ересь, и ее последователи жили в бедности, были богословски подготовлены, однако противостояли учению Церкви. Тогда встал вопрос: что с этим делать?

В этот момент проявился очень важный принцип, который потом лег в основу всех монашеских орденов

и общин. Этот принцип называется «необходимость». Церковь отвечает на проблемы общества.

Во времена альбигойской ереси возникли два нищенствующих (ибо только стиль жизни мог убедить людей) ордена – доминиканцы и францисканцы. Францисканцы свидетельствовали о том, что бедность – наша сестра и бояться ее не нужно…

– То-то я смотрю, сейчас францисканцы – один из самых богатых орденов…

– Никогда не поздно вернуться к первоначальному идеалу… И возникли доминиканцы…

– Которые жгли альбигойцев…

– Доминиканцы понятно объясняли Слово Божие, поэтому их еще называют орденом проповедников. История всегда развивалась именно таким образом. Если возникала большая проблема, находилось решение. Например, во времена Реформации необходимы были монахи, которые мало отличались от всех остальных людей. Иезуиты связаны обетами, образом жизни. Они располагают большой степенью свободы, но при этом подчиняются жесткой дисциплине послушания по отношению к настоятелю.

– Я правильно поняла, созерцательные ордена возникали из индивидуального желания посвятить себя Богу, а деятельные – по мере возникновения некоторой важной проблемы в обществе? Грубо говоря, как только нужно было где-то заткнуть «дыру», возникала новая конгрегация.

– При этом нужно понимать, что деятельные, апостольские, ордена тоже занимаются созерцанием. Оно остается, но добавляется присутствие в миру. И это не означает, что молитвенный аспект для подобных орденов менее важен, чем для созерцательных. Но именно то или иное общественное служение вызывало к жизни деятельные ордена.

– Причем только мужские.

– Когда дело касается женщин, все сразу осложняется. Со Средних веков женским орденам была отведена только созерцательная роль. Монахини находились в затворе (клаузуре) и никуда не выходили. Даже женские ветви деятельных апостольских орденов оставались закрытыми. И наконец святой Франциск Сальский, понимая, как важны монахини для общества, основал орден визитандинок. Предполагалось, что они будут посещать больных. Но у святого Франциска ничего не получилось, ему напомнили, что монахини должны находиться в затворе. С тех пор визитандинки посещали только Господа в Пресвятых Дарах. То есть вместо больных и нищих посещали часовню.

Этот урок пошел на пользу святому Викентию де Полю, которые основал сообщество сестер милосердия. Он не дал им ни облачения, ни общественных обетов. Сестры считались конгрегацией мирянок, хотя по сути были монашеским орденом и сейчас признаны таковым.

Так что на каждый призыв есть ответ. Это называется реализацией харизмы. Господь наш Иисус Христос пообещал Своей Церкви вечную жизнь, но Он никогда не обещал вечную жизнь монашеским орденам. Не нужно бояться, что какой-то орден прекращает свое существование, если общественная необходимость в нем отпала.

Кто такие ассумпционисты?

Ольга, Эдуард

– Я тебе так скажу – ремонт нельзя закончить, его можно только остановить. С книгами, особенно теми, которые пишутся с наслаждением, та же самая история. Нашу тоже придется останавливать. Но прежде, чем мы сделаем это, хочется, чтобы читатели лучше узнали, с кем я разговариваю. Расскажи о своем ордене, гораздо менее известном, чем доминиканцы или францисканцы. Чем вы, ассумпционисты, августинцы Успения, отличаетесь от прочих, где ваши «изюминки» и «бантики»?

– Если проводить аналогию с врачебными специальностями – мы терапевты. Не окулисты, не пульмонологи, а врачи общей практики.

Конгрегация была основана в 1845-м, обеты принесены в 1850 году, для того чтобы общество осознало, что Царство Божие приходит и присутствует среди людей. Наша конгрегация призвана помочь человеку восстановить в нем Образ Божий. Наша любовь выражается в любви к Христу, в любви к Деве Марии и в любви к Церкви. Мы должны быть людьми веры и солидаризироваться с отверженными.

– Эдуард, это красивые, но слишком общие слова. В чем была необходимость создания новой конгрегации?

– Орден был основан во Франции, где в 1789 году произошла революция и много монашеских орденов оказалось уничтожено, а кто смог уехать – уехал. Орден больших августинцев, до этого очень распространенный во Франции, практически исчез из страны. Меж тем именно августинцам была свойственна забота о верующих с точки зрения доктрины, образования и попечения о бедных. Наш основатель отец д'Альзон хотел основать конгрегацию, которая будет следовать августинскому уставу. Ему казалось, что французское общество в этом нуждается, так как после революции оно стало антиклерикальным. Примерно как сейчас в России.

– Почему Успения?

– О, с этим связана целая история. Отец Эммануэль д'Альзон основал конгрегацию прежде всего для обучения молодых людей. В городе Ниме, где он служил генеральным викарием, он купил колледж. Над дверью этого здания еще со старых времен была надпись «Maria assumpta est» – «Мария была взята на небеса». Дословно – «Успение Марии». Когда жители Нима говорили о новой конгрегации, они говорили – отцы Успения. Вот так мы вошли в историю как отцы Успения, или ассумпционисты. В своих размышлениях отец д'Альзон позже напишет: «Так случилось, что не мы выбрали Марию, это Она выбрала нас». Поэтому полное имя нашей конгрегации звучит так – августинцы Успения, или ассумпционисты.

– Чем ассумпционисты занимались поначалу? Бедными?

– О нет. Сначала ассумпционисты занимались богатыми.

– Милые, тогда вы не августинцы, а «Опус Деи» – это они любят богатых и знаменитых.

– Дело в том, что в те времена превалировала версия – прежде всего нужно заниматься элитой, потому что она влияет на общество. Но отец д'Альзон всегда хотел, чтобы больше людей посвящало свою жизнь Богу. Среди элиты не так много людей, которые на это готовы.

Были основаны алумнаты, маленькие семинарии, где получали образование дети из всех слоев населения. Обучение формировало христианский взгляд на жизнь, по окончании выпускникам предоставлялся абсолютно свободный выбор – стать монахом, стать священником либо уйти в мир. Поэтому во всех странах, где присутствуют ассумпционисты, существует дружная семья мирян, живущих нашей духовностью, друзей конгрегации августинцев Успения, которые закончили учебные заведения, принадлежащие ассумпционистам.

– Много ли у вас учебных заведений?

– Сейчас – нет. Но в еще в начале двадцатого века было много. В наши дни существует два крупных университета – в США и в Конго. Однако немало братьев преподает в католических университетах по всему миру.

– А сколько вас?

– По последним данным, около восьмисот.

– Я знаю, что ты в Париже и Лондоне участвовал в духовном сопровождении больных СПИДом и наркоманов. Это было сложно?

– Сложно доказать опустившемуся человеку, что в нем, несмотря ни на что, образ Бога присутствует. Один из монашествующих недавно сказал, а мне очень понравились его слова: «Человек похож на храм, в котором обязательно есть окна. Окна – это наши раны, которых мы пытаемся избежать, но именно через них нас пронизывает свет Божий». Когда эти окна прорубают, нам больно и кажется, что никакого света не будет, а дом может рухнуть. Но это не так. И для того, чтобы человек не отчаивался, его нужно сопроводить на его пути.

Мы должны быть людьми веры в обществе, в котором мы живем, а не в XII или XV веке. Предлагая веру, мы должны не разделять, а объединять людей.

К примеру, у нас есть журнал «La Croix» – «Крест». Когда он был организован в XIX веке, Франция была весьма антиклерикальна, следовательно, существовала необходимость пространства, где звучит голос верующего человека. Сейчас, во времена религиозной свободы, в Церкви сильны консервативно-категоричные настроения, слышнее голоса тех, кого мы с тобой называем «профессиональными католиками». В «La Croix» принято давать слово тем, кто не выражает позицию «профессиональных католиков». Не потому что редакция с ними согласна, а потому что они должны быть услышаны.

Ассумпционистское издательство «Bayard» никогда не контролировалось Ватиканом. Это принципиальная позиция, и иногда у нас бывают даже некоторые трения с Римом. Мы стараемся размышлять вместе с традицией, в верности традиции, но не отгораживаясь от других точек зрения.

– Я так и думала, собственно.

– Между прочим, для издательства это головная боль. Иногда эти размышления в рамках традиции кажутся многим провокационными.

– Конечно, в этом я уверена. Именно чистая традиция многим кажется потрясением основ. Можешь привести пример ваших «провокаций»?

– Хм. Могу. Когда президент Саркози выставил цыган за пределы Франции, один из наших братьев появился на телевидении и отдал свою медаль, полученную от правительства. И сказал фразу, от которой вся конгрегация затаила дыхание: «Я хочу, чтобы у господина Саркози был инфаркт». Мы приготовились. В 1900 году нас уже выставляли из Франции…

После этого нашему брату пришлось давать интервью, в котором его спросили: «Как же так?» «Нет-нет, – ответил герой. – Я не хотел смерти президента, я хотел просто, чтобы Бог поговорил с ним сердце к сердцу».

Мы все очень смеялись: «Неужели, когда Бог говорит сердцем к сердцу, случается инфаркт?»

– Но вас все-таки не выгнали… Это главное. Как вы оказались в России?

– 3 июня 1860 года, во время аудиенции, Папа Пий IX благословил дела отца Эммануэля д'Альзона «на Западе и на Востоке». Имелся в виду именно христианский Восток. В 1863 году отец д'Альзон посетил Константинополь и ближе познакомился с восточным христианством. После этого у него началась великая любовь к России.

– В чем она выражалась?

– Хотя бы в том, что он настаивал: не надо делать восточных христиан приверженцами латинского обряда. Конечно, если они хотят, то пожалуйста, но не надо на этом настаивать. Еще XIX веке он написал: «Когда будут решены проблемы между Москвой и Римом, все остальные проблемы между православными и католиками разрешатся сами собой».

Огромное влияние на нашего основателя в этом направлении оказала одна дама, которая появляется в его переписке исключительно под инициалами. Это была внебрачная дочь Николая Первого. Они переписывались, встречались, когда она приезжала во Францию, женщина многое объяснила ему касательно русского менталитета и православной традиции.

Он очень хотел наладить братское общение с Православной Церковью в России. Осуществилось это только в 1903 году, когда два ассумпциониста приехали в нашу страну. Естественно, после Октябрьской революции они были выставлены, но благодаря соглашению Литвинова – Рузвельта в 1933 году вернулись в качестве капелланов американского посольства. Именно ассумпционисты все годы советской власти осуществляли подобную деятельность.

– Сейчас ты мне скажешь, что так случайно сложилось… Но ты же первый русский, ставший августинцем Успения?

– А что я могу сказать, если это действительно случайность?

В 1989 году французская ветвь нашего ордена снова смогла вернуться в Москву. Отец Бернар Ле Леаннек в качестве корреспондента журнала «La Croix» приехал вместе с кардиналом Люстиже на празднование тысячелетия Крещения Руси и получил от Троице-Сергиевой лавры предложение пожить год в православном монастыре. Он остался, он влюбился в Россию и вернулся в храм Святого Людовика как французский ассумпционист.

В начале 90-х я был не единственным российским кандидатом в ассумпционисты. И другие кандидаты были гораздо более высокодуховны и умны. Но так сложилось, что они решили не продолжать этот путь.

– С вами в Москве еще сестры служат расчудесные. Сестры Успения.

– Да эта конгрегация была создана именно для служения в Восточной Европе, и важность их работы в приходе трудно переоценить.

– Они работящие – да. Еще очень добрые и улыбчивые.

– Это чистая правда.

Присматривайте за мной

Эдуард

Иногда мы задаемся вопросом – можно ли увидеть Бога? Нам кажется, что если мы Его увидим, все тут же изменится. Нам хочется увидеть Бога в реальной жизни, и это возможно. Да, возможно. В человеческих отношениях, в людях, которые живут в истине и любви. Именно в таких людях можно увидеть Бога, который меняет жизнь.

В моей биографии таким опытом стало общение с бывшим архиепископом Парижским, кардиналом Люстиже.

Мы познакомились, когда я приехал учиться в Париж, и на протяжении многих лет мы регулярно виделись, обсуждали духовные и светские вопросы. Он очень не любил пафосности, общения напоказ, поэтому я редко рассказываю о том, что мы довольно тесно общались. Для меня важнее внутреннее вдохновение от этого человека, которое он внес в мои молитвы и даже в манеру вести богослужение.

Перед моим возвращением в Россию он сказал очень важные слова, которые я никогда до этой книжки никому не пересказывал.

Он сказал:

– Жизненный путь верующего очень тернист. Мы не знаем, как нас ведет Бог, но путь определяется теми людьми, которых Он нам посылает. Когда я стал христианином (а кардинал Жан Мари Люстиже по национальности еврей. – Э.) и уж тем более когда меня назначили епископом, мои народ, в своей консервативной части, от меня отвернулся. И это была рана.

Однако, чем старше я становлюсь, тем более сглаживается проблема. Если раньше многие люди совсем не хотели со мной общаться, то теперь они приглашают меня читать им лекции. Непонимание вполне способно стать диалогом, только не надо отчаиваться.

В твоем случае, с иными частями общества и духовной культуры, может получиться точно так же. Надо верить, что это изменится, и идти путем добра и милосердия, даже не всегда встречая понимание.

Эти слова всегда меня поддерживали и поддерживают.

Через месяц после этого разговора у кардинала Лю-стиже обострилось его заболевание. Он умирал и знал об этом. Все знали. Он лежал в больнице и виделся только с самым узким кругом родственников и друзей. Я попросил передать ему, что хотел бы с ним встретиться, если это возможно. Через два часа мне перезвонил врач и передал: «Он хочет с вами поговорить».

Я не буду описывать, что я увидел. Это была одна из самых тяжелых сцен в моей жизни. Когда любишь и уважаешь человека, невыносимо видеть его страдания. Наша встреча заняла около пяти минут. Больше он не выдержал бы. Вероятно, и я тоже.

Я понимал, что в этом мире мы больше никогда не увидимся, и только успел сказать:

Страницы: «« ... 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

Данная книга призвана дать целостное представление о рациональности как ценности культуры. Автор свя...
Книга Т.П. Каптеревой, обращенная к широкому кругу читателей, является комплексным исследованием худ...
Проблема демократии всегда занимала важное место в политической мысли Соединенных Штатов Америки. Но...
Настоящее издание – последняя работа H.A. Дмитриевой (1917–2003), выдающегося искусствоведа, лауреат...
Исследование Сэмюэла Хантингтона, ведущего американского политолога, посвящено политическим и социал...
Кристофер Флад, видный английский политолог, в своем исследовании анализирует феномен политического ...