Русские (сборник) Дивов Олег

За беседой с ним меня и застал Дерюгин. Он уже отошел после разговора с Хватом и с ходу попытался накатить на меня. Чтобы отвязаться, я представил ему второго члена своей группы – Плошкина. Замполит так опешил при взгляде на тюленя, что забыл про все. А тюлень обрадовался. Его я решил сбросить с воза на КПП – не брать же его всерьез на дело? Разрулим и вдвоем со Шмаковым.

Замполит висел у меня на хвосте, изводя инструкциями и наставлениями. Наконец собрались, получили бумаги, плотный конверт «на расходы» и оружие.

«Помни, Зверев, – шипел Дерюгин, – мы – Силы Урегулирования! А не какие-нибудь долбаные ковбои! Оружие вам не для того, чтобы пускать в ход, а для поддержания, так сказать, авторитета» – и тому подобное.

Каптер Сердюк выдал нам гражданское. Кряхтел, сопел, дул в усы, но в конце концов оторвал от сердца – против замполита выкаблучиваться не стал. Оделись мы по последней американской моде, называется «обратно в депрессию». Американцы затейливые ребята, они даже Кризис Ульев смогли превратить в шоу. Устраивали прямые телетрансляции и прочее. Весь мир мог насладиться картиной разгрома американской армии в прямом эфире. Теперь вот, когда заваруха поутихла и на смену ей пришли Силы Урегулирования и экономический кризис, у них новая забава – играть в тридцатые. Шляпы, длинные макинтоши, снова в моде блондинки и блюз. Присутствие Сил Урегулирования обеспечило и еще один элемент, необходимый для исторической аутентичности, – «сухой закон». Ну а в гангстерах тут никогда недостатка не было.

Шмаков со своей бандитской будкой в гангстерском наряде смотрелся идеально. Я еще в школе слыл за пижона. А вот тюлень Плошкин напоминал бедного родственничка из провинции, которого старшие братья повели показывать город. Впрочем, примерно так оно и было.

Нашлась нам и машина – надраенный до блеска «Кадиллак». Ключи мне передал, играя бровью, Дерюгин. В глазах у него читалось «постарайся не поцарапать». Ага, конечно.

Плошкина сплавить не удалось, замполит проникся мыслью, что тюлень будет присматривать за нами и не даст наломать дров. Я решил, что в ходе операции он будет сторожить машину.

– Готовы? – спросил я.

Шмаков оскалился, Плошкин преданно захлопал глазами.

– Как у тебя с английским? – спросил я у него.

– Я в «учебке» был лучшим в выпуске, товарищ старший сержант, – поспешно ответил Плошкин.

– А я вот не шарю, – огорченно вставил Шмаков. – Мешает языковой барьер.

– Тебе другой барьер мешает, – сказал я. – Он у тебя между правым и левым полушариями мозга… Плошкин, что знаешь про хорнетов?

– В «учебке» был лучшим в выпуске! – повторил он, хлопая глазами еще сильнее. – Само название «хорнеты» происходит от английского…

– Стоп, – я поднял руку. – Что вам рассказывали про «Вэ-носителей»?

Брови у Плошкина поползли вверх.

– У нас про это отдельные лекции были, – сказал он на полтона тише. – Капитан один вел, разведчик. У него еще пол-лица было так обожжено…

– Короче, Плошкин.

– Он страшные вещи рассказывал, товарищ старший сержант. «Носители» – это новая форма жизни, как бы переходное звено между человеком и хорнетом. Биологическое оружие, вирус, вызывающий необратимые изменения в организме. Есть версия, что при помощи «носителей» хорнеты планировали колонизировать планету. Про них очень мало информации, было лишь несколько прецедентов и…

– Ладно, – оборвал я. – Должно быть, ты и правда на лекциях не зевал. Но в ходе операции тебе понадобятся совсем другие знания. Поэтому слушай сюда! Первое – делай, что говорят. Второе – не высовывайся. Держись Шмакова, он знает, что к чему. Основную часть работы я беру на себя. Вы просто прикрываете мне тылы, все ясно?.. Ну, как сказал Юра, поехали!

Я сел за руль. Рядом плюхнулся Шмаков, немедленно зевнул и натянул на глаза шляпу. Плошкин на заднем сиденье с любопытством приник к окну, раззявил варежку.

Снова в деле, Зверев, сказал я самому себе. Этого ты хотел?

«Ты не можешь всегда получать то, что хочешь. Но если ты иногда пытаешься, то обнаруживаешь, что у тебя есть то, что тебе нужно».

Мик и Кит, старички, вы совершенно правы.

Мы миновали КПП и выехали за пределы «Красной линии».

Китайская забегаловка с яркими неоновыми иероглифами над входом. Здесь на первом этаже толкались пасмурные личности, жрали что-то малопривлекательное палочками из бумажных тарелок и запивали чем-то горючим из бумажных стаканчиков. В подвале на минус втором этаже работал тотализатор, а на минус третьем – опиумный притон. С его владельцем господином Цао меня связывала старая история – надо было вытащить из проблем одного моего товарища. Мы совершили хорошую сделку, причем господин Цао остался мне немного должен. А через три месяца тот мой товарищ не вернулся из рейда – навсегда остался в дремучих лесах на западе штата Мэн. В тот раз меня не оказалось рядом, чтобы снова его выручить.

Господин Цао, низенький старичок с лицом, похожим на съежившуюся курагу, и длинной белой косицей, дал мне наводку. Если дезертир еще в городе, а это навряд ли, он либо на территории Папы Кальвини, либо отсиживается в притонах Моралеса. Люди без документов, скрывающиеся от русских, в первую очередь попадают к одному из этих заправил. Стоит поговорить со старым знакомым Билли Червяком – этот тип кормится объедками со столов больших людей и может кое-что знать.

На выходе случилась неприятная сцена.

Возле машины, в которой, испуганно вцепившись в руль и глядя перед собой, сидел тюлень, ошивались типы в мятых плащах.

Мы со Шмаковым подошли поближе, и я узнал Мэтта Толстяка.

Отдуваясь и промокая лоб платком, Мэтт подкатил ко мне.

– Какого черта ты делаешь на территории китаез, Рашн?

– Отвали, Мэтт, старина, – сказал я. – Не то я проделаю в тебе такое окошко, что статуя Свободы пролезет через него, не сгибаясь.

Ребята, которые были с Мэттом, напряглись.

– Слушай, Рашн, – сказал Мэтт. – Вы, может, и крутые парни там у себя на базе, но тут моя территория, и, что бы там ни было, я по-прежнему представляю полицию округа. Если я прищучу тебя или твоих дружков-Иванов на каком-нибудь грязном дельце – скандал будет такой, что все ваше политбюро сляжет с инфарктом, понял меня?

– Поверь, старина, – сказал я, улыбаясь. – Им к этому не привыкать.

Мэтт захлопал кабаньими глазками, не уловив соли.

Я подвинул окостеневшего Плошкина из-за руля, включил зажигание и дал газу.

Мэтт Толстяк и его парни проводили наш «Кадиллак» долгими нехорошими взглядами.

Билли Червяка я нашел там, где и предполагал, в борделе «Пинк Пуссикэт», что у железнодорожного моста. Я навел справки у вышибалы на входе, скинул ему пару купюр, мы поднялись по скрипучей лестнице под грохот проходящего по мосту состава. Все здесь пропахло пролитой выпивкой, табаком и приторными дешевыми духами.

Билли как раз подбивал клинья к какой-то рыжей дурнушке в розовом пеньюаре. Размалевана она была поярче клоуна.

– Погуляй пока, дорогуша, – сказал я.

Шмаков заграбастал девицу за талию и выпроводил в коридор. Там у них завязалась оживленная дискуссия, перемежаемая радостным хихиканьем девицы. В этом случае языковой барьер Шмакову вовсе не мешал.

– Твою мать, Рашн, – сказал Билли вместо приветствия. – Только не ты опять!!!

– Приятель, мне нужна кое-какая информация, – сказал я, подходя к Билли.

Червяк попятился.

– Мы ищем одного своего друга, он решил отправиться в увеселительную прогулку по Викториа-Даунтаун, и я чертовски уверен, что тебе о нем хоть что-нибудь да известно. Я угадал, угадал?!

Червяк вжался в стену спиной.

– Я не хочу неприятностей, Рашн, – сказал он. – Пойми, моя репутация…

– Брось впаривать мне это говнидло, мальчик, – сказал я. – Ты самый скользкий тип в этом городе, и твоя репутация воняет похлеще нью-йоркской канализации. Выкладывай, где он!

Червяк ощерил желтоватые зубы.

– Ты, Рашн, здесь хорошо наследил, многим ты не нравишься. Иметь дела с тобой – небезопасно, и мне…

Я подхватил его за шкирку, развернул и несильно припечатал мордой о тонкую фанерную стену. Стенка затрещала, а Червяк взвыл:

– АААА! Ты мне нос сломал, гребаный красный медведь!!!

– Говори, где наш парень?! – я приложил его еще разок.

На шум явился сияющий Шмаков.

– Прикажи мне атаковать, атец! – взревел он.

– Взял у красотки телефончик? – спросил я. – Все-таки у нас с тобой исключительно разные представления о прекрасном.

Шмаков радостно загоготал, а я снова тряхнул за шиворот хнычущего Билли Червяка:

– Хочешь, я отдам тебя своему другу? Его выгнали из Кей Джи Би за жестокость. Он умеет быстро выбивать признания.

– Доки! – в отчаянии взвизгнул Билли. – Какой-то незнакомый рашн объявился вчера в доках, на территории Папы Кальвини! Но я ничего не говорил тебе! И вообще я не хочу иметь с тобой никаких дел!!!

Я вытащил из кармана макинтоша фотографию дезертира.

– Он? Смотри сюда, он?!

Билли поспешно закивал:

– Он, Рашн, это он!

Я упрятал фотографию во внутренний карман, отпустил Билли. Тот мешком съехал вдоль стены и спрятал лицо в ладонях.

Я вытащил несколько купюр и кинул на кровать.

– Я надеюсь, ты не соврал, приятель, – сообщил я. – Иначе нам придется вернуться.

– Смотрели «Крестного отца»? – спросил я, когда мы подъезжали к докам.

Шмаков и Плошкин замотали головами.

– Эх вы, – я ухмыльнулся. – Одно слово – береза…

– Сам ты фарца! – радостно огрызнулся Шмаков. – Я видак-то выцепил перед самым призывом.

– Короче, там про итальянскую мафию. А старикан, к которому мы едем, типа как из этого фильма, только настоящий. Так что вы там потише, я сам говорить буду.

– А мне опять машину сторожить? – спросил Плошкин.

– С нами пойдешь, – сказал я, притормаживая у ворот. – Так безопасней будет.

Охрана узнала меня – в прошлом частенько наведывался, а пару месяцев назад ездил сюда по поручению Дерюгина, выправлять для Хвата ящик французского коньяка к юбилею. То есть Дерюгин поставил задачу, а уж как я буду ее выполнять, оставил на мое усмотрение. Конечно же, я справился.

Резиденция Папы Кальвини располагалась в старом здании портового склада, переоборудованном под ночной стриптиз-клуб. Ошивалась здесь куча народу, спекулянты всех мастей, бандиты, остатки богемы, музыканты и артисты, иногда заглядывали и офицеры Сил Урегулирования из тех, кто мог похвастать связями в городе.

В сопровождении пары шкафов в рубашках с закатанными рукавами мы миновали забитый народом зал. Шмаков с Плошкиным глаз не могли оторвать от стриптизерш, один дико вращал глазами, второй по обыкновению раззявил варежку. Я все эти прекрасные картины видел неоднократно, поэтому думал о деле.

– Давно не заходил к нам, Рашн, – осклабился Папа Кальвини, выплывая из-за стола. – Соскучился по девочкам, а?

Я ответил на его рукопожатие.

– Никак не находил времени, Папа, – сказал я. – Много дел, знаешь ли, очищаем твою страну от хорнетов и всякое такое.

– Ну-ну, – Кальвини похлопал меня по плечу левой рукой, искусно выполненным металлическим протезом. – Не попрекай старика бездействием. Я свое уже отвоевал. Вьетконговцы, как ты знаешь, изрядно укоротили меня. И потом, я сильно постарел, мой мальчик.

– Ты, Папа, еще нас всех переживешь, – дипломатично заметил я.

Он осклабился.

– Кто это с тобой? – спросил Кальвини, только теперь обратив внимание на мою свиту. – Привез друзей поразвлечься? Мои двери всегда открыты для тебя и твоих друзей.

– К сожалению, мы по делу, Папа, – сказал я, вытаскивая фотографию. – Ищем пропавшего друга.

Кальвини мельком поглядел на фотографию. На лице его ничего не отразилось, но я понял, что он узнал дезертира.

Просто почувствовал это шестым чувством охотника.

Видимо, то же шестое чувство заставило Кальвини сразу же отрицательно мотнуть головой и улыбнуться шире прежнего.

– Жаль, но я не видел твоего друга. Так как насчет девочек, Рашн? Я сейчас же распоряжусь…

Я улыбнулся и покачал головой.

– Подождите за дверью, – сказал я, оборачиваясь к Шмакову и Плошкину.

Шмаков подхватил замешкавшегося тюленя и скрылся.

Кальвини переглянулся с замершими у входа охранниками, они тоже испарились.

Старикан жестом указал мне на кресло, прошествовал к бару. Разлил по стаканам, вернулся к столу. Мы чокнулись и сделали по глотку.

– Превосходное виски, – признал я.

Кальвини согласно кивнул.

– Ты ведь не стал бы беспокоить меня по мелочам, молодой человек, верно?

– Верно, Папа, – сказал я. – А ты бы не стал лгать по мелочам, да?

В глазах его на миг блеснуло пламя.

– Не сердись, – сказал я. – Я уважаю твои интересы. Но в данном случае они идут вразрез не только с моими интересами или с интересами моей страны… Но и с общечеловеческими, уж извини за пафос.

– Что ты пытаешься мне втолковать, Рашн?

– Парень, которого ты укрываешь, несет в себе вирус хорнетов. Он «Вэ-носитель». Я думаю, мне не следует подробно объяснять тебе, что это?

Кальвини пожевал губами. Конечно, он знал. У него имелись хорошие знакомые и среди военных, и в администрации.

– То есть это сейчас он «Вэ», – добавил я. – А через пару суток уже будет самое настоящее «А».

– Это ведь не шутка? – спросил Кальвини.

Я промолчал, глядя ему в глаза.

Кальвини отвел взгляд первым. Он действительно постарел.

– Вы не заметили? – полуутвердительно спросил я. – Проглядели, верно?

– Ты думаешь, – сказал он металлическим голосом, – я стал бы намеренно укрывать шпиона этих тварей?! Я еще не впал в старческий маразм, мой мальчик. Храни нас Дева Мария, я не вступаю в сделки с теми, кем движет желание уничтожить всех людей поголовно. У меня есть внуки!

– Тогда выдай мне этого сукиного сына, – я подался вперед, облокотился на стол. – Выдай, пока он не наломал дров!

Кальвини допил содержимое своего стакана. Я тоже сделал глоток. Подождал, пока он плеснет себе и мне еще и снова плюхнется в кресло.

– Ты знаешь, что я ничего не делаю даром, – сказал он. – Таков принцип Папы Кальвини, и я никогда не нарушал его.

Какой же говнюк, подумал я. И чего ты потребуешь? Партию автоматов, гранаты? А может, танк тебе?

– …но в этом случае я сделаю исключение, Рашн, – сказал он. – Тебе я верю. Я сам был когда-то таким же, как ты.

Кальвини вырвал из блокнота листок бумаги и, прижав его к столу протезом, быстро написал на нем несколько строчек.

– Он здесь. Езжай и забери его. Делайте с ним что хотите, расстреливайте, препарируйте, запирайте его в свой гулаг… Но я не хочу, чтобы эта дрянь находилась на моей территории!

Я спрятал листок в карман макинтоша.

– Спасибо за помощь, Папа.

Кальвини махнул рукой.

– Ступай, Рашн. И больше не приноси дурных вестей. Приходи только за девочками и выпивкой. Или вообще не приходи.

– А какого рожна он делает в этом кинотеатре? – спросил Шмаков.

– Может, кино смотрит, знакомится с нашей культурой, – предположил я невесело.

– Есть предположение, что хорнеты давно изучили нашу культуру, – сказал Плошкин. И тотчас смутился, что встрял в разговор.

– Значит, шпионили?

– Летающие тарелки, похищения людей и прочее, – сказал Шмаков. – Народ думал, все это бредни. А это они стратегическую информацию собирали, готовили нам свою «барбароссу», гады.

– Нам говорили в «учебке», – сказал Плошкин, – что вся наша информация о хорнетах носит отрывочный и теоретический характер.

– Вот поймаем этого урода, – сказал я, – и внесем свой вклад в науку.

Кинотеатр, адрес и название которого дал мне Папа Кальвини, находился почти в самом центре. Вернее, это раньше называлось центром. Город менялся, теперь вся жизнь бурлила на окраинах, а здесь, в лабиринтах узких проулков между небоскребов, царили запустение и тьма. И только ветер, шелестя, катал мусор по растрескавшемуся асфальту.

Кинотеатр, возле которого затормозил наш «Кадиллак», давным-давно не видывал посетителей. Витрины и вывеска его были покрыты грязью, на тумбах у входа можно было с трудом различить остатки выцветших афиш.

– Оружие держите наготове, – сказал я. – Но без команды в дело не пускать.

Я подошел к парадным дверям, подергал за них, заперто.

Мы обошли вокруг здания. Здесь нашлась еще одна дверь, и она уже была приоткрыта.

По улице забарабанили первые дождевые капли. Я поежился, поднимая воротник макинтоша. Переглянулся со Шмаковым. Тот сдвинул шляпу на затылок, кивнул, держа ствол наготове.

Я резким ударом ноги распахнул дверь. Повел стволом налево-направо.

Мы зажгли фонарики, освещая лестницу, поднимающуюся в вестибюль. Внутри было темно и пусто, пахло пылью и чем-то еще трудноуловимым, музейным.

Шаги наши по лестнице эхом отдавались под сводами здания. Но был и еще какой-то звук. Сперва еле слышный, он становился все отчетливее. Странное тихое стрекотание. Когда мы вошли в вестибюль, я понял, что это.

Двери в кинозал были широко распахнуты, оттуда вырывался мигающий свет. И доносился тихий стрекот.

Белый сноп света из будки киномеханика разрывал темноту.

На экране в черно-белых красках представал какой-то роскошный древний интерьер. Красавица с густо подведенными черным глазами заламывала руки, перебегая от одного края экрана к другому.

Мы выключили фонари, вошли в зал, пошли по проходу, держа наготове пистолеты.

На этом сеансе был всего один зритель. Примерно посредине зала темнел над спинками кресел силуэт сидящего человека.

– Вот это мой любимый момент, – эхом возвестил незнакомый голос.

Странный это был голос – мягкий и строгий одновременно, молодой и старый, женский и мужской, он заметался, отталкиваясь от стен, эхом отозвался в моей голове.

Я даже не был уверен, что «носитель» говорил вслух. Поговаривали, что они владеют телепатией.

Черный силуэт поднял руку, указывая на экран.

Действие на экране сменилось.

Теперь красавица лежала на пышном ложе, а из другого конца экрана медленно наползал на нее, вытягивая гибкую кисть, некто в черной хламиде, лысый, с неприятным худым лицом и темными провалами глаз.

Черный силуэт единственного зрителя встал в рост, продолжая вытягивать руку вверх. Длинная тень перечеркнула экран.

– Чувствуете напряжение момента?! – провозгласил он, перекрывая стрекот киноаппарата.

– Руки на затылок, стоять смирно! – гаркнул я, нацеливая на него пистолет. – Без глупостей, парень!

– Я знал, что вы придете, – продолжал «носитель», то ли еще человек, то ли уже хорнет. – Вы ведь не могли оставить меня в покое, правда? Что вам нужно?

– Мы вернем тебя на базу, – сказал я, с силой сжимая рукоятку пистолета и делая шаг вперед. – Там с тобой поработают «шприцы». Тебя вылечат. Вернут к нормальной жизни. Все с тобой будет в порядке.

– Зверев, ты врешь неубедительно, – сообщил он.

– Откуда ты меня знаешь?! – опешил я.

Он не ответил.

Стрекот из будки киномеханика смолк. В зале вспыхнул свет.

– Без глупостей, Рашн, – сказал Мэтт Толстяк, отлипая от стены. – Вот и снова свиделись, ха-ха.

– Гнида ты замухрыжная, – сказал я ему по-русски.

– Ну, не ругайся, – он засмеялся, затряс жирными щеками. – Я все равно не понимаю, что ты бормочешь.

Мэтт Толстяк и его ребята, всего пять человек, стояли по разным конца зала с пушками наперевес, целились в нас троих.

– Этот человек согласился мне помочь, – доверительно сообщил «носитель», указывая на Мэтта. – Конечно, за вознаграждение. Видите, не только вы обо мне беспокоитесь…

– А Папа Кальвини не стал, – сказал я Толстяку. Смотреть на «носителя» при свете ламп мне не хотелось. – Ему дороги его внуки. Представляешь? Тебя-то, конечно, проще оказалось купить. Что тебе пообещали, а?

– Что прогонят вас к чертовой матери в вашу Сибирь, – сказал Мэтт довольно. – Этого достаточно?

– Хороших ты себе союзничков присмотрел, Мэтт. Ты хоть посмотри на него. На этого урода…

Я перевел взгляд на «носителя».

Прошло всего несколько суток с момента заражения, и в нем еще остались прежние человеческие черты. Он даже был одет со вкусом и в гражданское, в белую рубашку и пижонские полосатые брюки.

Но уже посинела кожа, натянулась на костях, страшно оскалились зубы.

И глаза уже были не человеческие – выкаченные белки, слепые бельма без намека на зрачок.

Громко ахнул Плошкин. Краем глаза я заметил, как дрожит у него рука, направляющая на хорнета пистолет.

Мэтт и его парни медленно обступали нас, выставив стволы. Шмаков целил в них из двух пистолетов. Я поймал на мушку Толстяка.

– Ты знаешь, какое у меня жалованье, Рашн? – сказал Мэтт. – Ты знаешь, что такое гребаное жалованье гребаного полисмена на территории гребаных Сил Урегулирования? Я и раньше, до Ульев, вряд ли мог рассчитывать на что-то хорошее. Я простой трудяга, Рашн. Хочешь жить – умей вертеться. Сечешь? А когда наши вояки продули войну, когда к нам в страну пришли вы, все вообще покатилось под горку в гребаный ад. Никакого будущего, Рашн, никаких перспектив. Полная задница… А эти ребята, – он кивнул на хорнета, – им хотя бы есть что мне предложить. Сечешь?

– Ты просто кусок тупой слонятины, – сказал я. – Тебя и твоих горилл сделают такими же, как этот твой новый дружок… Переходное звено эволюции, мать его. Ты думал, поможешь гребаным пришельцам, и дадут тебе спокойно жить? Ты крепко ошибся, приятель.

– Неважно, – сказал он. – Уже неважно. Я свой выбор сделал. Мой новый друг показал мне, на что способен. Поверь, это производит впечатление.

Хорнет молчал. Стоял неподвижно, как изваяние, синюшный оскаленный полутруп с выкаченными мутными белками.

Я знал, что он делает. Собирает энергию для удара. Значит, у меня есть лишь двадцать секунд, девятнадцать, восемнадцать…

– Мэтт, гребаный ты идиот! – заорал я. – Сейчас тут будет больше красного, чем на первомайском шествии по Горького!

– Какого еще Горьки?! – сморщился Мэтт.

А в следующую секунду выступил Плошкин. Он не зря просиживал штаны на лекциях в «учебке». Сделал то, что и требовалось. Просто принялся палить в хорнета, пока не кончится обойма. Этому учили и нас.

Кажется, я успел что-то крикнуть. Что-то вроде: «Плошкин, на пол!!!»

Палить начали все. Я дернулся, уходя с линии огня и стреляя в движении.

Что-то полыхнуло и заискрило у меня за спиной. Зал погрузился во мрак, который тут же прорезали частые вспышки выстрелов.

А потом меня больно ударило в висок, я понял, что падаю, и стало темно…

Острая боль в виске не давала успокоиться. Не давала погрузиться в черное, влекущее, а я падал туда, летел в черноту. Но боль цепляла меня, как багром, не давала уплыть. Не давала покоя…

Я очнулся.

Было темно.

С трудом приподнялся, поднес руку к лицу.

Оно было перепачкано чем-то липким. Я ощупал пальцами висок, заорал от боли, заматерился.

Похоже, пуля прошла по касательной. Просто ссадина. Замазать зеленкой, забинтовать – и порядок. Я везунчик. Впрочем, кто бы мог в этом усомниться? Два сверхсрока, двадцать восемь рейдов – и ничего. Только царапина, вот эта.

В темноте время от времени мигали лампы, сыпали искрами.

Я нашарил на пыльном полу пистолет, а рядом – шляпу. Автоматическим, бесполезным жестом нацепил ее на затылок.

Сложно было что-нибудь разглядеть в этих редких вспышках. Я стал двигаться на ощупь.

Туша Мэтта Толстяка, пробитая пулями, валялась посреди прохода. Все его ребята были здесь же, вповалку. Шмаков полусидел, прислонившись спиной к одному из кресел, свесив голову. В руках он сжимал два пистолета – каким-то чудом он успел разрядить обе обоймы. Плошкин лежал рядом, глядя широко раскрытыми глазами в потолок.

Все остались здесь, не было только хорнета.

Но я мог ясно видеть след, который он оставил, уходя.

Кровь у него была уже не человеческая, черная.

Качаясь, словно пьяный, я побрел по следу, уходящему по проходу, по ступеням, прочь из зала.

Я нашел его на краю вестибюля. Совсем немного он не дополз до парадной лестницы, ведущей наружу.

Сидел у стены, пялился вперед. Тяжело, с хрипами, дышал. Булькал, пуская на белую рубашку густые черные потеки.

– Как дела, хорнет? – спросил я, разлепляя губы. – Хреново тебе?