Русские (сборник) Дивов Олег

Сергей Игнатьев

РЕЙНДЖЕРЫ ЯЗОВА

Я сидел в паршивом подпольном баре на Двенадцатой авеню. Потягивал из низкого стакана дешевое виски, слушал по третьему кругу, как «Роллинг Стоунз», спрятавшиеся в музыкальном автомате, поют мне, что я не всегда могу получать то, что хочу.

Над пустым танцполом вращался серебристый шар, пятна цветного света лениво ползли по столикам и клубам табачного дыма. Я тянул вискарь и наслаждался свободой. Как говорит Дерюгин, «морально разлагался в оставшихся, так сказать, очагах разврата».

В запасе у меня были еще сутки увольнительной, и хотя «Роллинги» были совершенно правы, я все равно собирался основательно нахрюкаться, а возможно, и подцепить какую-нибудь местную курочку, из тех, что маячили в полутьме у стойки бара в надежде кому-нибудь приглянуться. Никто на них внимания не обращал, даже компания пьяных румын (или венгров – я в их форме не разбирался), голосившая что-то хором в другом конце зала.

Рассеянно оглядев бар, я уперся взглядом в стену напротив моего столика. Там в рамочке висела любовно вырезанная пожелтевшая передовица «Нью-Йорк таймс» с крупной фотографией.

Декабрь восемьдесят седьмого, Горбачев и Рейган подписывают в Вашингтоне Договор о ликвидации ракет средней и малой дальности.

Я усмехнулся, оценив чувство юмора бармена.

Восемьдесят седьмой, как же давно это было. Мне как раз стукнуло семнадцать, я подавал документы на журфак, отец неодобрительно качал головой, мать встревоженно кивала: «Правильно, Саша, язык у тебя подвешен хорошо, а сейчас сам знаешь, что творится, еще не дай бог в Афганистан…»

А через год полетел «Буран», из наших кассетников запели сладкоголосый «Ласковый май», загадочный Гребенщиков и суровый Цой, я купил себе джинсы-«варенки», прочитал самиздатовского Кастанеду, посмотрел по видаку Брюса Ли и записался на подпольные курсы карате, я познакомился с Наташей, я собрался жениться на Наташе, я навсегда расстался с Наташей, я впервые надрался портвейном до потери человеческого лица, меня чуть не выперли из комсомола и вообще из универа, но оставили после вмешательства деда-академика, Фима укатил за кордон, Тимур вернулся домой в цинке, Алекс подался в рэкет, а на Америку упали Ульи.

Первые безумные дни, когда еще никто не мог оценить масштабов произошедшего. Американцы обвиняли нас, мы – американцев. Никто еще не знал тогда, что несколько Ульев приземлились в Восточной Сибири. Там наши сработали на редкость оперативно. Потом узнали и о других местах приземления – о тех Ульях, что упокоились на дне океана, о Сахаре, истоках Амазонки, Тибете и Антарктиде. Но первыми, кто забил тревогу, стали американцы. Им это не помогло. Тогда мы еще не знали, что скупое секретное распоряжение Язова, тогда еще министра обороны, а не генсека, – зафигарить «гостей» реактивной артиллерией – оказалось единственно верным и фантастически прозорливым…

Унылый поток моих воспоминаний прервал черный парнишка-дилер. Попробовал подсесть ко мне, купившись видом моей кожанки, застегнутой на молнию под горло. Я лениво послал его на три русских буквы. Он мгновенно понял, испарился. Видимо, уже приходилось слышать.

Чувствовал я себя с каждой минутой все лучше, подошел к музыкальному автомату, поставил «Роллингов» в четвертый раз, никак не отреагировав на вызывающий взгляд чернявого венгра (или румына), вернулся на место. И уже принялся за третий стакан, как в темном провале входа нарисовался Плошкин.

Я матюгнулся, подтянул повыше ворот кожанки и сел чуть боком, стараясь держать лицо в тени.

Плошкин раззявил варежку, разглядывая интерьер бара. Он был в рабочем хэбэ и почему-то без шапки, крутил лопоухой бритой башкой на тонкой шее. Сторонясь от румын (венгров?), поплелся к стойке. Каким бы он ни был тюленем, меня он все-таки углядел.

Я залпом добил стакан.

– Здравствуйте! – сказал Плошкин, останавливаясь в нескольких шагах от меня. – А я как раз вас ищу!

И виновато улыбнулся, тюлень.

Надо было, конечно, высказать ему по поводу субординации. Но мне сейчас было не до этого, я, в конце концов, отдыхал. Поэтому я ничего не сказал Плошкину, отвернулся и качнул пустым стаканом бармену. Мол, давай еще.

– Очень срочно! – сказал Плошкин растерянно.

– Чего там? – буркнул я, не глядя.

– Вас срочно требуют…

Плошкин смотрел на меня выжидающе, а заодно потешно косился по сторонам. Он был из нового пополнения, в деревне своей такого даже и представить не мог, «береза». Про «чужую жизнь», небось, только из Клуба кинопутешественников знал, да из журнала «Юный натуралист» с кабаргой на обложке. А тут его аж за «Красную линию» занесло! И если даже этого тюленя припахали искать меня, что-то там у них стряслось серьезное.

– Кто требует? – спросил я.

Ответ я знал заранее, просто хотел потянуть время. Бармен как раз поднес мне очередной стакан, я кивком поблагодарил его.

– Известно кто, Хват! – сказал Плошкин.

– Чего надо ему?

– Так ведь…

– Товарищ старший сержант, – подсказал я, любуясь стаканом на просвет.

– Так ведь, товарищ старший сержант, – он растерянно похлопал ресницами. – Мне не докладывают. Но товарищ полковник сказали, если вас не найдем, нас самих за… это самое… подвесят, товарищ старший сержант.

Он густо покраснел.

Мне стало смешно. Смех был совершенно противоестественный, потому что только что накрылась моя увольнительная. Но при взгляде на этого смущенного тюленя мое настроение улучшилось.

– Ладно, – я махнул рукой, опрокинул в себя стакан, выдохнул: – Потопали.

Кинул на стойку пару хрустящих купонов временной администрации, с тоской поглядел на курочек, скучающих у стойки. Хлопнул тюленя по плечу и двинул к выходу, прочь из «вертепа морального разложения», по меткому определению Дерюгина.

«Ты не можешь всегда получать то, что хочешь, да», – пел Мик мне вслед.

Возле выхода торчал патрульный «уазик» с красно-белыми полосами. За рулем сидел, выставив в окно локоть, Ковальчук, а рядом с ним Яунутис, и мне сразу стало понятно, как тюлень оказался один в баре за пределами «Красной линии», к тому же без шапки. Ковальчук с Яунутисом местные бары уже успели обследовать досконально, а лишний раз погонять тюленя для них – главная радость.

– Драсть, тарщ старш… – жуя жвачку, обратился ко мне Ковальчук.

Я заложил руки в карманы, остановился в двух шагах от машины и стал молча смотреть на него.

Смотрел я недолго. Ковальчук выбрался из «уазика», хлопнул дверцей, вытянулся по струнке и проорал:

– Здравия желаю, товарищ старший сержант!

– Вольно, – бросил я. – Шапку верни бойцу. За стариковщину с тебя лично спрашивать буду, понял?

Подвинув его плечом, я сел за руль.

Яунутис выкатил глаза, отклячил нижнюю губу, но я буркнул «вольно» и ему.

Зашипела рация над приборной доской.

– Шестой, прием!.. пшшш…нашли?.. пшшш…

Я щелкнул кнопкой и сказал в динамик встревоженным голосом:

– Я Шестой, объект обнаружили! Оказывает вооруженное сопротивление, разрешите торпедировать?! Прием!

– Шестой…пшшш…удак, Сашка, ты, что ли?…мать…бались искать тебя… пшшш…

– Я-я! – сказал я, нажав на кнопку. – Нашелся, едем на базу. Отбой!

Я отжал клавишу и выглянул в окно.

– В машину, – приказал я тюленю и Ковальчуку, продолжающему стоять навытяжку.

Оба проворно забрались в салон. Я дал газу, стал крутить баранку, разворачиваясь поперек четырех полос пустой Двенадцатой авеню.

Вокруг было все то же самое, что вчера, и позавчера, и всегда.

Почти пустые улицы, заваленные мусором. Кучкующиеся на перекрестках и у подъездов зданий группки каких-то сомнительных типов, греющихся у горящих бочек. Мрачные лица, потертая одежда, листовки красным по белому на стенах и транспаранты белым по красному на проводах.

«Дедушки» притихли и шумно дышали, а тюлень, кажется, и не дышал вовсе, поэтому ехали мы в тишине. Да и не о чем мне было с ними говорить.

Наконец, показались баррикады первого блокпоста «Красной линии», ряды колючей проволоки и противотанковые ежи. Возле них прохаживались с автоматами через плечо фигурки в шинелях и приятных для глаза красных погонах. Перед шлагбаумом вытянулась вереница грузовиков. Ревел двигателем, целя в небо длинным стволом, Т-80, из люка которого высовывался по пояс злой танкист в шлемофоне и кричал что-то проверяющим, пытаясь перекрыть шум двигателя.

Я сунул под нос автоматчику у шлагбаума свои документы, и мы въехали за «Красную линию».

– Бэк ин Ю Эс Эс Ар, – внятно сказал с заднего сиденья Ковальчук.

В сущности, он был прав.

Хват сидел за обширным столом красного дерева и курил кубинскую сигару, пуская в потолок аккуратные дымные кольца. Галстук его был распущен, китель с пестрой орденской планкой – расстегнут. Стену позади его кресла покрывали густые медвежьи шкуры, подарок разведчиков, и тяжелый красный кумач флага. Бонапарт диким взглядом смотрел на посетителей с портрета в строгой раме.

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– Отдохнул? – хмуро спросил Хват.

– Так точно, товарищ полковник, – ответил я без энтузиазма.

– Дело у меня к тебе. Садись.

Я сел напротив, в глубокое мягкое кресло.

Кабинет у полковника был обставлен не хуже министерского. Бесхозной мебели в квартале было навалом. Не пропадать же добру, трезво рассудил наш каптер Сердюк.

Ароматный дым полковничьей сигары приятно щекотал мне ноздри.

Хват полистал какие-то бумаги, наморщил крутой лоб в раздумьях.

– Хорошая у тебя фамилия, Зверев, – проворчал он. – Крепкая, суровая. Как у настоящего мужика, а?

– Так точно, товарищ полковник.

К чему это он клонит, подумал я.

Он вдруг поднял на меня прозрачные глаза и спросил:

– Зверев, ты ведь комсомолец?

– Так точно! – выпалил я, делая серьезное лицо.

Хват снова затянулся сигарой, прорычал что-то себе под нос.

– Я вот понять хочу, – ворчал он. – Зачем ты на сверхсрок пошел, а? Вроде парень с головой, в институте даже поучился. И семья хорошая. Чего не уехал домой…

Я молчал, ожидая продолжения. Переходил бы к делу уже, чего рассусоливает?

– Зачем тебе это, а? – спросил он.

– Просто мне нравится Америка, товарищ полковник, – сказал я и бесстыже улыбнулся.

Он хмуро поглядел на меня, крякнул.

– Шутник. – Он пожевал сигару, пролистал несколько страниц. – Ладно…

В дверь постучали.

– Да! – гаркнул Хват.

– Здравия желаю.

– Заходи, Пал Петрович.

Вошел своей мягкой кошачьей походкой замполит Дерюгин. Подошел к Хвату, поздоровался с ним за руку, привычно покосился на Бонапарта на стене, поджал губу. Конечно, у самого в кабинете генсек висит, как полагается.

Дерюгин прожег меня взглядом, ноздри на тонком носу задвигались. Он, конечно же, учуял, но сейчас ему было не до нотаций о недостойном поведении. Он сел с краю стола.

Помолчали.

Полковник перевел взгляд на замполита.

– До меня дошли слухи, – начал Дерюгин, – что некоторые бойцы нашей части в увольнительных в город посещают вертепы морального разложения, показывают образцы скотского поведения и, как последние сволочи, подрывают моральный облик советского солдата.

– Пал Петрович! – сказал я, глядя ему в глаза. – Ведь мы обсуждали уже это, давайте сразу к делу.

Дерюгин аж посинел. Хват довольно крякнул.

– Наглец ты, Зверев, – сказал он с отеческой гордостью. – Не видел бы тебя в рейдах, вот лично этими самыми руками…

Он потряс над столом кулачищами. При взгляде на них было ясно – да, вот этими самыми руками – вполне мог бы. Но он видел меня в рейдах.

– Короче, давай, Пал Петрович, излагай, – сказал Хват. – Это наш парень, с ним можно без церемоний.

Замполит обменялся с Хватом взглядами. Затем вытащил из планшета карту и развернул передо мной. Задушевно посмотрел мне в глаза.

– Ты у нас специалист по городской топографии, – он показал карандашом. – Этот район хорошо знаешь?

Я глянул.

– У-у-у, там у них самая клоака, – сказал я. – Северо-Запад, Викториа-Даунтаун. Я туда без роты автоматчиков по своей воле соваться бы не стал, к девочкам в увал бегать. Видали мы тамошних девочек, как же… А что?

– Эх, – покривился Дерюгин. – Сам бы лучше… Чем тебя, дурака молодого…

– Да брось ты, Пал Петрович, – вмешался Хват. – Сам знаешь, нельзя нам самим. Ты расскажи лучше бойцу подробнее.

– То, что я тебе сейчас скажу, – продолжал Дерюгин, – государственная тайна, понял?

Я кивнул.

– Из госпиталя, расположенного в пределах «Красной линии», сбежал боец. Нервный срыв или черт его знает что. Вернулся из рейда, слег. А намедни рванул куда глаза глядят. На границе вот этого сектора, – острие карандаша сделало круг над Викториа-Даунтаун, – его задержал патруль. Он оказал сопротивление и скрылся. У нас двое раненых и сутки, чтобы разрулить все самим, пока не подключилась контрразведка.

– Хотите, чтобы я нашел его? – спросил я.

– Справишься? – спросил Дерюгин. – Туда и обратно, без геройства. Знаем же, что у тебя связи в городе есть, крутишься там, все притоны облазил… Если не найдешь – сразу обратно с докладом.

– А если найдешь – орден тебе, – вставил Хват.

«Посмертно» – чуть не вырвалось у меня. Но я вовремя прикусил язык.

– И поосторожнее, операция очень деликатная, – сказал Дерюгин ласково. – Ты ведь знаешь, Зверев, как нас называют? Знаешь, кто мы?

– Так точно! – радостно отозвался я. – Рейнджеры Язова!

Дерюгин аж позеленел.

– Да он же пьяный, – прошипел он, обращаясь к Хвату. – Да как ему поручать?! Я его щаз к приятелю отправлю в два счета, под арест, а потом…

– Брось ты, – махнул рукой Хват. Потер переносицу, посмотрел на меня: – Мы, Зверев, никакие не рейнджеры. Не повторяй глупостей. Эти твои рейнджеры обосрались в восемьдесят девятом по полной программе, когда Ульи на Америку шмякнулись. И тебе ли этого не знать, парень, стыдно! А мы – Силы Урегулирования стран – участниц Варшавского Договора. И наша задача здесь – сохранять порядок. Потому что противостоят нам теперь не империалистические агрессоры, а гребаные пришельцы, мать их за ногу… Так что, орел, справишься?!

Пользуясь тем, что эти двое смотрят на меня, как на полковое знамя, я решил задать лишний вопрос.

– А почему такая секретность, товарищ полковник? – спросил я и тут же пожалел.

Лица у обоих побагровели.

– Есть подозрения, – очень мягко и тихо сказал Дерюгин, – что дезертир является «Вэ-носителем»…

Я машинально впился ногтями в ладонь.

– Если нужно, – сказал Хват громко, – возьми с собой двух-трех людей, кого понадежней, из своих. Для страховки.

Я кивнул.

– Шмакова, – сказал я.

Замполит прищурился.

– Шмаков под арестом, – сказал он и повернулся к Хвату, ища поддержки.

Полковник заиграл бровями.

– Шмаков твой – индюк безмозглый. – Хват покатал сигару между пальцев. – А, к черту! Забирай.

Замполит поджал губы, но промолчал.

– Второго найду к вечеру, – пообещал я. – Разрешите идти?

– Иди, – махнул рукой Хват, глянул на часы. – В восемнадцать ноль-ноль приступай. Только выспись сперва, а то вискарем от тебя на километр разит.

– Так точно, товарищ полковник!

Я встал, откозырял и бодрым шагом направился вон.

Первым делом я пошел в подвал, где была устроена импровизированная гауптвахта. В ней томился под охраной часового-киргиза один-единственный узник, Шмаков.

– Ну, как наш пациент? – спросил я у караульного, угощая его «Мальборо».

– Поет, – пожал плечами тот.

Я прислушался. Из-за двери, запертой на амбарный замок, доносилось какое-то протяжное гудение, вызвавшее у меня ассоциации с паровозным депо.

– Товарищ старший сержант, – на скуластом лице караульного пролегла тень сомнения, – уверены, что стоит его выпускать?

– Приказ полковника, – сурово сказал я. – А приказы, боец, не обсуждаются.

Караульный вздохнул и склонился над замком, звеня ключами.

Я вошел в подвал.

– РА-А-АСЦВЕТАЛИ ЯБЛОНИ И ГРУШИ… – с яростью, с надрывом тянул Шмаков басом.

Он лежал на матрасе, подложив кулачищи под голову. На нос его была натянута шапка, а ноги в сапогах упирались в грязную стену.

Услышав лязг двери, Шмаков прекратил петь.

– Кого принесло?! – прохрипел он, сдвигая шапку и щурясь.

Я хмыкнул.

– АТЕЦ! – страшно тараща глаза и вскакивая, заорал Шмаков. – Атец мой пришел навестить непутевого сына в темнице!!!

Мы обнялись, Шмаков принялся энергично лупить меня по спине.

– Ну, как ты? – спросил я, угощая его сигаретой.

– Дерьмово, – буркнул он нормальным голосом. – Кормят помоями, кондиционера нет, женщин нет, телевизора нет. Я пообещал в политбюро написать, так этот калмык ноль внимания. Наверное, русского языка не понимает.

– Ну-ну, – я ободряюще похлопал его по плечу. – Я пришел дать тебе свободу, сын мой.

– Врешь! – Он прикурил от моей зажигалки и жадно затянулся. – Неужели мне вышла амнистия? По какому случаю? Никак коммунизм наступил?!

– Раскатал губу! Все гораздо прозаичнее. Хочу взять тебя с собой в одну поездочку. Для страховки.

– Так-так, – Шмаков оживился. – Надо понимать, что, если Хват разрешил меня выпустить, поездочка будет по-настоящему поганой?

– Не без этого.

– Что ж, я в вашем распоряжении, монсеньор.

– Вот и ладушки. Пошли, накормлю тебя, непутевое чадо.

– Повинуюсь вашей воле, батюшка.

Перед самым выходом на задание ко мне привязался Плошкин. Заберите меня к себе, товарищ старший сержант, не могу я больше, совсем жизни никакой нет. Вид у него был действительно жалкий.