Русские (сборник) Дивов Олег

Татьяна Томах

БИЛЕТ В ЦИРК

В землянке было накурено. За едкой плотной завесой сперва даже не разглядели, кто вошел. Караваев вскочил, чуть не опрокинув стол, Романецкий потянулся к «калашникову». Только Лев Данилыч, прищурившись, спокойно смотрел на огромное заснеженное чудовище, появившееся из дыма.

– Снег? – удивился он.

Чудовище фыркнуло, отряхнулось, рявкнуло:

– Что за бардак? – сбросило плащ-палатку и превратилось в прапорщика Зверева.

– Мы тут это, – смущенно сказал Караваев, мелко моргая бесцветными ресницами, – в шахматы играем…

Прапорщик хрюкнул, уставился на рядового, переспросил с веселым удивлением:

– Ты? Ты, Караваев, с бабой Зиной в подкидного дурака сначала потренируйся. Чтоб мозг не взорвать от напряжения.

– Он тренируется, – мягко вступился Лев Данилыч. – Наблюдает. Что, неужели правда снег?

Лев Данилыч нагнулся, провел ладонью по брошенной на пол плащ-палатке, покатал между пальцами мокрый снежок.

– Снег в августе в нашей области – это, мягко говоря, необычно…

– Ага. Только это уже не наша область, – буркнул Романецкий. Резко отодвинул в сторону самодельную шахматную доску – раскрашенную картонку, запаянную в полиэтилен. Фигуры, разномастные и облупленные, покачнулись и едва не упали.

– Отставить пессимизм! – рявкнул прапорщик. – Вот вам, детишки, билетики на елочку, то есть в цирк…

– Билеты! – обрадовался Караваев и потянулся к тонкой радужной карточке.

– Не обколись, – Зверев выдернул карточку у него из-под носа, – об елочку. Шахматист. Ромашкин!

– Я – Романецкий.

– Ты, Ромашкин, Снегурочкой пойдешь.

– Я… А почему…

– Сопли подбери – и к майору на инструктаж. Рысью марш! Данилыч, и ты… вы…

– Тоже рысью? – улыбнулся Лев Данилыч.

– Необязательно, – вдруг смутился прапорщик. – Того, блин… Майор просил…

– Я понял, Паша. Спасибо за хорошую новость. Я давно жду…

Лев Данилыч сбросил с плеч тулуп, ловко отвернул с лежанки край тощего матраса, выудил из-под еловых веток тонкий «дипломат», весело подмигнул изумленному Звереву и неожиданно молодой легкой походкой направился к выходу.

Прапорщик оглядел опустевшую землянку. Запнулся взглядом о глупую улыбку Караваева. Буркнул:

– А ты, Караваев, шахматы учи. Вернемся – проверю.

– Такой нюанс, – почему-то смущенно сказал майор. Прокашлялся.

На брезенте лежало четыре тела. Высокий мужчина с кривым, будто измятым под прессом лицом – подбородок сдвинут на сторону, правая скула налезает на висок, единственный глаз, мутный и заплывший, неподвижно уставился вверх. Женщина казалась почти нормальной, только приглядевшись, можно было заметить слишком длинные для человека ладони и зеленоватый, будто мерцающий оттенок кожи. Морщинистое оранжевое безносое лицо старика пряталось в копне ярко-белых густых волос. Ребенок скорчился на боку, поджав ноги и закрыв руками голову.

– Тьфу, – буркнул Зверев, – блин, паскудство какое…

Брезгливо пнул ботинком край брезента. Ребенок дрогнул и вдруг перекатился на спину, отведя в сторону трехпалую ладошку и открыв пухлощекое детское личико. Вполне человеческое, только как бы не совсем дорисованное – его черты мелко подрагивали, будто ребенок лежал на дне ручья и по воде время от времени проходила то мелкая ветреная рябь, то радужные пятна солнечного света…

– Он… оно, что – живое? – тихо спросил Лев Данилыч.

– Такой нюанс, – кашлянул майор. – Ребята поторопились чуток. – Он укоризненно покосился на прапорщика. Тот хмыкнул. – И эти еще не успели…

– Не успели завершить антропоформирование? – уточнил Лев Данилыч.

– Ну да. Вот не знаю, что теперь, – майор указал на ребенка, – с вот этим? Мы ему снотворного, двойную дозу, на всякий случай…

– Теоретически, – сказал Лев Данилыч, – после окончания действия антропоформирование должно завершиться. Но корректность под вопросом, возможны сбои.

– Сдохнет? – уточнил прапорщик. – Я говорил, надо сразу пристрелить, чтоб не мучалось. Тварь такая.

– Зверев! – одернул его майор. Прапорщик насупился и замолчал. – Лучше бы завершилось без сбоев. Тут такой нюанс, – майор вздохнул. – Билет групповой. Ребенка у нас нет. Да и был бы… Короче, вам, ребята, придется взять его… это… с собой.

– Маникюрчик не забудь, – хмуро посоветовал Зверев, наблюдая за гримером. – Реснички выщипать, брови завить…

– Вы, Павел Аркадьич, большой знаток женской косметологии, – уважительно сказал гример.

Прапорщик подозрительно вгляделся в его невозмутимое лицо, плюнул, выругался сквозь зубы и вышел из палатки.

– Зверь сегодня совсем озверел, – тихо сказал гример.

– Угу, – согласился Романецкий, ерзая в кресле и пытаясь увернуться от щипцов. – Брови не трожь!

– Чуть-чуть надо. Форму поправить.

Романецкий взвыл. Гример утешительно похлопал его по плечу.

– Прикинь, – сказал он. – А женщины на такое по доброй воле идут.

– Да они больные все, – пробурчал Романецкий, щупая искалеченные брови дрожащими руками. – А теперь еще мне за них мучиться…

– И я тебе хочу сказать, что брови – это еще не самое страшное, – зловеще прошептал гример, наклоняясь к самому уху. – Вот, например…

– Да пошел ты! Обойдемся без подробностей, – побагровел Романецкий, выворачиваясь из кресла.

– Э! Куда! А может, еще маникюрчик? – крикнул гример и расхохотался вслед улепетывающему солдату.

– Того, блин, – хмуро сказал Зверев, – может, все-таки без чудовища пойдем?

– Зверев, отставить! – рявкнул майор. – Приказы не обсуждаем. Романецкий – молодцом!

Романецкий молодцевато выпрямился, попробовал было щелкнуть каблуками, запутался в подоле юбки, смутился и опять уныло сгорбился.

– Ну, удачи, ребята, – сказал майор. – Осторожнее там.

– Разберемся, – пообещал Лев Данилыч, улыбаясь так довольно и безмятежно, будто и правда собирался на загородную прогулку в семейном кругу.

– Я с чудовищем на одно сиденье не сяду, – заявил Зверев, заглядывая в машину. – Пусть Романецкий туда лезет.

Романецкий испуганно попятился.

– Дети, не ссорьтесь, – успокаивающе махнул рукой Лев Данилыч. – Вы, Паша, давайте за руль, а я – на заднее сиденье. Рядом с этим… ребенком.

– Это, Лев Данилыч, не ребенок, – встревоженно перебил его Романецкий. – Оно неизвестно кто и сколько ему лет… может, сто, а может, тысячу…

– Не преувеличивайте, Ленечка, – старик улыбнулся, взял Романецкого под локоть.

– И неизвестно, чем оно питается…

– Если оно захочет питаться, – перебил Зверев, втискиваясь на водительское сиденье, – сразу меня зовите – придушу урода.

– Непременно, Паша, воспользуемся вашим предложением, – пообещал Лев Данилыч. Подтолкнул Романецкого к машине: – Поехали, Ленечка, пора.

Тот вздохнул, быстро оглянулся на столпившихся возле штабной палатки солдат. Поддернул дурацкую юбку, тихо пожаловался:

– Надо мной же теперь все ржать будут…

– А по этому поводу, Ленечка, я на вашем месте беспокоился бы в последнюю очередь. – Лев Данилыч снова улыбнулся и обвел свою команду строгим встревоженным взглядом. – Во-первых, для этого вам надо будет сначала благополучно вернуться, а во-вторых, цирк у нас, собственно, будет там…

– И долго нам еще тут… того, блин, – спросил прапорщик, хмуро разглядывая разложенные на салфетках бутерброды, – жрать?

– Ждать, Паша, – мягко поправил Лев Данилыч. – Вы же понимаете, мы не можем появиться на посту с недоформированным инопланетянином.

Привал устроили на живописной полянке, недалеко от дороги. Недавний снег растаял бесследно. Вечернее солнце нежно гладило кожу, пахло нагретой сосновой корой и грибами, над малинником звенел одинокий шмель, лениво перекрикивались птицы.

– Паскуды, – буркнул Зверев.

– Кто?

– Да эти, на посту. Это же надо – продаться этим уродам.

– Паша, вы даже не представляете себе, насколько мирное население, как, впрочем, и армия в большинстве своем, не в курсе происходящего. Впрочем, – Лев Данилыч печально махнул рукой, – так оно было всегда. Еще задолго до вторжения. Инопланетяне – это просто частный случай.

– Люди как обезьянки, – вдруг задумчиво сказал Романецкий. – Эти, как их… Не вижу, не слышу, не говорю…

– Какие обезьянки? – спросил Зверев. – Цирковые, что ли?

– В свете происходящего – пожалуй, именно что именно цирковые, – согласился Лев Данилыч. – Это, Паша, даосский символ, вырезанный на крыше конюшни в Никко, в Японии. Одна обезьянка закрывает лапками уши, вторая – рот, третья – глаза.

– Означает – не вижу, не слышу, не скажу… – пояснил Романецкий.

– Да это я понял уже, – поморщился Зверев.

– Хотя, знаете, Ленечка, как это часто бывает, со временем утерялось одно важное слово, которое меняет весь смысл. Сперва было: не вижу зла, не слышу зла, не скажу зла. Понимаете, как это слово все совершенно меняет?

– Совершенно меняет, – согласился, подумав, Романецкий.

– Вот. Правило, которое должно было в идеале уничтожить все зло в мире, превратилось в девиз, уничтоживший сам мир. Потому что обывателю, который живет именно по этому принципу – не вижу, не слышу, не скажу, – на этот мир наплевать. Он будет тихо колупаться внутри своего личного мирка. Ходить в контору с девяти до пяти, перебирать бумажки, не интересуясь, кому и зачем это надо, откуда эти бумажки пришли и куда уйдут. Пить чай из пакетиков, есть бульон из кубиков, читать книжки в суперобложках – не интересуясь, что на самом деле там, внутри упаковки, и кто и зачем это туда запаковал… Как птенец, который вроде уже и вырос, но никогда не вылупится и не полетит. Так и будет до старости возиться под защитой яичной скорлупы.

– Со страху это все, – вдруг сказал Зверев.

– Думаю, в целом, вы, Паша, правы, – согласился Лев Данилыч. – Вот вылезешь из яйца наружу – и вдруг окажется, что мир совсем не таков, как казался изнутри. Ну, скажем, что человечество давно вымирает, а власть захватили инопланетяне…

– Кстати, о них. Это чудовище когда уже перелиняет?

Прапорщик брезгливо посмотрел на ребенка, уложенного на одеяле, отодвинулся еще дальше.

– Думаю, скоро проснется, – предположил Лев Данилыч. – Дыхание выровнялось.

– И как мы будем с ним… того…

– Теоретически, после антропоформирования они должны общаться в рамках новых групповых, в данном случае семейных отношений. Поэтому, друзья мои, постарайтесь вести себя естественно. Иначе у нас будут проблемы при проходе через оцепление. Особенно вы, Паша. Без открытой враждебности, по крайней мере.

– Это значит, – ввернул Романецкий, пряча улыбку, – вы, товарищ прапорщик, как будто его папа.

Зверев разъяренно фыркнул.

– Чтобы я… – со змеиным шипением начал он. Осекся, внимательно посмотрел на довольную физиономию рядового. Ухмыльнулся: – А ты у нас, Ромашкин, типа его мама?

– В общих чертах, совершенно верно, – подтвердил Лев Данилыч, сдержанно улыбаясь.

– Ты, Ромашкин, рожу-то не скаль, – с угрозой посоветовал прапорщик. – Маникюр обсыплется.

Чудовище перелиняло в девочку. С виду лет десяти, симпатичную, большеглазую, с парой толстых косичек, милой улыбкой и ямочками на пухлых щечках.

– Паскудство какое, – пробурчал Зверев. При первых же движениях чудовища он метнулся к машине, открыл капот и, состроив озабоченное лицо, полез в мотор. Руки тряслись, он с трудом сдерживался, чтобы не вернуться и не придушить мерзкого оборотня. Спасала только мысль о майоре. «Такой нюанс, – скажет майор перед всем батальоном, окаменев огорченным лицом, – спецоперация по спасению человечества провалена из-за истерики прапорщика Зверева, нашего лучшего стрелка, нашей надежды и гордости»…

– Катя, – сказало чудовище, широко улыбнулось и протянуло маленькую ладошку Романецкому. Тот моментально вспотел под внимательным взглядом больших карих глаз. «Совсем как настоящая», – с ужасом подумал он. И вдруг сразу понял: «Она все знает». После чего оцепенел, не имея сил ни шевельнуться, ни даже отвести взгляд.

Ситуацию спас Лев Данилыч.

– Привет, Катя, – ласково сказал он, легонько пожал маленькую ладошку. – Чаю хочешь?

– Хочу! – задумавшись, чудовище решительно мотнуло головой. Косички разлетелись в разные стороны.

– Держи стаканчик. Я сейчас налью из термоса, не обожгись.

Лев Данилыч мирно и вдохновенно ворковал с инопланетным оборотнем, будто с собственной внучкой – то подливал горяченького чаю, то предлагал конфетку, то весело шутил. Чудовище благодарно кивало, хихикало там, где было смешно, и уплетало угощения за обе пухлые детские щеки.

Романецкий со Зверевым изумленно наблюдали за пасторалью, забыв о маскировке. Прапорщик так увлекся, что уронил в мотор гаечный ключ и потом долго его вынимал, чертыхаясь.

– Так это, сынку, – окликнул Лев Данилыч, совсем вошедший в роль. – Починились уже? Поедем?

Прапорщик невнятно буркнул, выбросил гаечный ключ в кусты и полез за руль. Романецкий заторопился следом и чуть не упал, запутавшись в юбке. Умостившись, наконец, рядом с непривычно молчаливым Зверем, он встревоженно покосился на заднее сиденье. Мокрая от пота блузка прилипла к спине, и теперь было не жарко, а холодно, до противной мелкой нервной дрожи. Еще он не мог решить, что делать, если чудовище назовет его «мамой» и полезет, например, обниматься…

Через оцепление прошли без проблем. Рыжий солдат сосредоточенно изучил паспорта со свежевклеенными новыми фотографиями, прокатал через хитрый приборчик радужную карту-билет, поулыбался девочке и открыл шлагбаум.

«Интересно, – подумал Зверев, – что они здесь себе считают? Что карантин какой? От какого-нибудь, скажем, нового коровьего гриппа. Или просто – усиленный режим по борьбе с терроризмом? Или вообще не думают ни о чем таком? Начальство велело – и стоят себе, проверяют. Как эти слепоглухонемые обезьяны…»

Хорошо было бы спросить про это Данилыча, но, конечно, при чудовище о таких разговорах не могло быть и речи…

Немного поплутав на въезде в город, добрались, наконец, до своего района. Одинаковые, как из одной формы отлитые, многоэтажки кружком стояли вокруг пыльной детской площадки. Именно туда упрыгало чудовище сразу же, как выгрузились из машины.

– А оно их не сожрет? – озабоченно спросил Зверев, глядя, как лже-Катя робко подходит к разномастной детской компании.

– Понаблюдаем, – пообещал Лев Данилыч, легонько похлопав прапорщика по закаменевшему от напряжения бицепсу.

– И потом неизвестно, настоящие там дети или такие же, как это, – с оптимизмом добавил хмурый Романецкий, яростно отряхивая помявшуюся юбку.

Наблюдать устроились на кухне. Хозяйственный Лев Данилыч заварил чаю, отыскал в буфете чистые чашки.

– Вообще, это необычайно интересно, – сказал он, усаживаясь возле окна, за которым открывался вид на детскую площадку. – Так сказать, с другой стороны баррикад…

– Каких баррикад? – удивился Зверев, выглядывая в окно.

Две девочки рисовали на асфальте и, оживленно жестикулируя, что-то объясняли лже-Кате. Рядом мальчики лениво гоняли футбольный мяч.

– Фигурально говоря, – уточнил Лев Данилыч. – Вы ведь знаете, зачем они здесь?

– Зачем? – спросил Романецкий.

– Ну, – Лев Данилыч замялся, – строго говоря, никто точно не знает. Но самая распространенная теория, что здесь для них как бы цирк. Раньше предполагалось, что как бы заповедник… Понимаете разницу?

– Наблюдать за людьми?

– Именно, Ленечка. Наблюдать за людьми, так сказать, в естественной среде обитания. Это как бы вроде бы и ничего… Ну вот, представьте, тамошние усталые от работы клерки в свой выходной покупают билеты и идут посмотреть зверюшек или как бы сериал в режиме онлайн…

– А почему цирк?

– А цирк, Паша, когда не просто наблюдают, а начинают как бы дрессировать, чтобы получалось забавнее…

– Того, блин, – с чувством сказал Зверев, – вот, паскуды…

– Фигурально говоря, вы, Паша, правы, – согласился Лев Данилыч. – Так вот, когда заметили, что это происходит, было уже как бы несколько поздно… По сути, мы уже были захвачены, хотя почти никто этого не заметил. Власть, ключевые посты, распределение финансов и ресурсов – все, что определяет жизнь общества. Чудовищные по масштабу фальсификации и мистификации. Земля истощена, природное равновесие нарушено, климат начинает меняться, что мы, собственно, недавно с вами наблюдали… Человечество на грани гибели…

– Того, Данилыч, блин, – сипло сказал Зверев, – давай ее придушим на фиг, а?

– Кого?

– Да чудовище это. С косичками. Оцепление прошли, на фиг она нам теперь сдалась. Может, хоть полегчает немного, а? А то жути нагнал, аж дышать трудно теперь…

– Паша, если бы это помогло… – вздохнул Лев Данилыч.

– А что поможет? – тихо спросил Романецкий. – Хоть что-нибудь еще нам теперь поможет?

Лев Данилыч вздохнул еще раз и молча похлопал его по плечу.

Со следующего дня они начали обходить квартиры. Почти никто дверь не открывал, несмотря на разнообразные жалостливые истории, которые придумывал изобретательный Романецкий, – про котенка на балконе, потерявшуюся девочку, новых соседей… Впрочем, голосового контакта, как сказал Данилыч, вполне было достаточно. После разговора нужно было записать в табличку результаты, выданные анализаторами. Потом Лев Данилыч эти результаты переписывал в свой ноутбук, что-то там бесконечно пересчитывал и выдавал Звереву с Романецким очередные адреса для обхода.

С чудовищем, как ни странно, отношения более или менее наладились. Первое время Зверев регулярно предлагал тварь ликвидировать, но, в целом, сам был рад, когда товарищи его отговаривали. Он сам все больше сомневался в своей способности убить существо, так похожее на ребенка.

Однажды чудовище пришло к нему перед сном, заглянуло в лицо, грустно спросило:

– Ты такой сердитый, потому что меня не любишь?

Чудовище робко тронуло его руку маленькой ладошкой. Щекотное, почти невесомое прикосновение. Зверев содрогнулся. Чудовище вздохнуло и отступило.

– Дедушка меня любит. Кажется. Рассказывает добрые сказки – значит, любит?

– Вот и проваливай к дедушке, – тихо, но отчетливо сказал Зверев.

Чудовище понурилось и ушло, похожее со своими косичками на спаниеля с грустно поникшими ушами.

Лев Данилыч и вправду с чудовищем возился много и с удовольствием, рассказывал ему на ночь сказки, варил утренние кашки и кисели… А потом, смущаясь, объяснял товарищам свои действия необходимостью маскировки…

Однажды, выпроводив лже-Катю гулять с новыми друзьями, Лев Данилыч торжественно объявил:

– Дети! – Наткнулся на возмущенный взгляд Зверева, смутился и поправился: – Друзья!

Мимоходом пожал плечо Романцеву, похлопал сухой ладошкой по могучему запястью прапорщика.

– Мы… и вы сделали большую важную работу. Я сейчас объясню. Но вы, наверное, и сами понимаете основную проблему – раньше было невозможно отличить этих… гм… существ от людей. После завершения антропоформирования они получались полностью идентичными. Внешний вид, поведение, движения… Взять хотя бы нашу Катю…

Зверев фыркнул.

– Ладно, обойдемся без примеров, – смутился Лев Данилыч. – Это, в общем, неважно. И кстати, она нам тоже помогла. Главное, мы теперь с вашей помощью протестировали опытные образцы анализаторов, устранили ошибки и доработали этот замечательный прибор. Теперь им оснащена наша армия. Теперь мы можем провести очистку наших городов, вернуть нашу страну ее жителям…

– Зачистку? – уточнил Романецкий. – То есть геноцид?

– Ты что, Ромашкин, – удивился Зверев, – материшься в приличном обществе?

– Ленечка, это же совершенно другое…

– Почему другое? Вот вы, Лев Данилыч, говорите, мы тестировали ваш прибор, да? Так ведь это мы не только прибор, но и людей тестировали. И знаете что? Одинаковые они, люди. Вот ты скажи, Зверь…

– Какой я тебе зверь! – возмутился прапорщик.

Но Романецкий, обычно в его присутствии робевший, сейчас только махнул рукой. И продолжил взволнованно и торопливо, как будто боялся не успеть:

– Вот вы сами сказали, что невозможно отличить. И я скажу – невозможно. И Зверь подтвердит. Я был бы рад сказать, что наши добрее или милосерднее, но ведь это не так. Скорее, наоборот. Я знаете какие истории им рассказывал, как помощи просил? Даже Зверь рыдал, а уж он…

– Ромашкин, я тебе за Зверя… – зловеще начал прапорщик, но Лев Данилыч придержал его за локоть.

– Они – такие же, Лев Данилыч, – ничего не замечая, продолжал Романецкий. – Так за что вы их так, а? За что вы их хотите уничтожить? Что они вам сделали, а?

– Ленечка, Ленечка, не волнуйтесь так…

– Остановите это, остановите, вы ведь можете. Вы говорите – вернуть страну ее жителям. Так ведь они тоже здесь живут. Так же, как мы. Что они плохое сделали, кроме того, что они другие?

– Ленечка, я ведь рассказывал вам…