В ожидании дождя Лихэйн Деннис

13

Мотель «Холли Мартенс» располагался в пятидесяти ярдах от шоссе 147, поросшего по обочинам пожелтевшей травой, в городишке под названием Мишавок, недалеко от Спрингфилда. Двухэтажное белокирпичное здание в форме буквы «Т» мотеля приютилось на краю пустыря, одним концом упираясь в такую глубокую и черную лужу, что я не удивился бы, найдись в ней останки динозавра. «Холли Мартенс» внешне напоминал военную базу или бомбоубежище 1950-х, и усталый путешественник, разок переночевавший здесь, вряд ли захотел бы сюда когда-нибудь вернуться. Подъехав ко входу, слева я заметил плавательный бассейн — пустой и окруженный проволочным забором, поверху увитым колючкой. На дне валялись битые пивные бутылки, ржавые металлические стулья и обертки от фастфуда; дополняла пейзаж трехколесная магазинная тележка. На ограде красовалась облупившаяся табличка с надписью: «СПАСАТЕЛЬНАЯ СЛУЖБА НЕ РАБОТАЕТ КУПАЮЩИЕСЯ НЕСУТ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА СВОЮ БЕЗОПАСНОСТЬ». Может быть, бассейн осушили потому, что постояльцы кидали в него пивные бутылки, а может, бутылки начали кидать потому, что бассейн осушили, а может, спасатель, уволившись, забрал воду с собой. А может, мне пора перестать ломать голову над вещами, которые меня не касаются.

В регистрационном холле воняло слежавшейся шерстью, опилками, дезинфекцией и газетами, причем от последних явственно несло мочой и фекалиями. Причиной смрада служили семь, как минимум, клеток с грызунами, в основном морскими свинками, хотя мелькнула и пара хомяков. Хомяки как бешеные перебирали лапами по колесам и, задрав кверху морды, громко пищали, удивляясь, почему никак не добегут до цели.

Лишь бы там не было крыс, подумал я. Пожалуйста, только не крысы.

За конторкой стояла худющая пергидрольная блондинка, такая жилистая, как будто уволившийся спасатель упер с собой не только воду, но и ее личные запасы жира, а заодно прихватил ее задницу и сиськи. Загорелая дочерна кожа на вид напоминала узловатую древесину. Ей могло быть от двадцати восьми до тридцати восьми, причем складывалось впечатление, что до своих двадцати пяти она успела прожить с дюжину жизней.

Она улыбнулась мне широкой и чуть плотоядной улыбкой:

— Привет! Это ты звонил?

— Звонил? — переспросил я. — Насчет чего?

Сигарета подпрыгнула у нее во рту.

— Насчет номера.

— Нет, — сказал я. — Я частный сыщик.

Она засмеялась, зажав сигарету зубами.

— Без балды?

— Без балды.

Она вытащила изо рта сигарету, стряхнула пепел на пол и наклонилась над стойкой.

— Как Магнум? — спросила она.

— Точь-в-точь, — согласился я и поиграл бровями, копируя Тома Селлека.

— Я ни одной серии не пропускаю, — сказала она. — Красавец мужчина был, а? — Она приподняла бровь и чуть более низким голосом спросила: — Почему мужики перестали носить усы?

— Потому что люди сейчас же решат, что ты или гомик, или деревенщина, — предположил я.

Она кивнула:

— Ну да. А жалко.

— Кто бы спорил, — сказал я.

— Мужик с усами — это что-то.

— Сто пудов.

— Ну ладно, а ты чего пришел-то?

Я показал ей вырезку из газеты с фотографией Карен Николс:

— Видела ее раньше?

Она пристально вгляделась в фотоснимок и покачала головой:

— Это вроде та самая девчонка?

— Какая девчонка?

— Ну, та самая, которая с крыши сиганула.

Я кивнул:

— Мне говорили, она тут какое-то время жила.

— Не. — Она понизила голос. — Для такого местечка, как наше, она выглядит больно прилично. Сечешь?

— А что за народ у вас тут останавливается? — спросил я, как будто сам не догадывался.

— Не, народ хороший. Отличный народ. Соль земли. Но на вид попроще. Байкеров много.

Как я и думал.

— Дальнобойщики еще.

Понятно.

— Ну и еще всякие. Отсидеться в тишине, собрать мозги в кучку, подумать, что дальше делать.

Читай: наркоманы и отпущенные на поруки.

— Одиноких женщин много?

Ее ясный взгляд затуманился.

— Ладно, солнышко, хорош ходить вокруг да около. Чего тебе здесь надо?

Ну точь-в-точь подруга гангстера. Магнум был бы доволен.

Я спросил:

— А не было тут женщины, которая опаздывала с оплатой? На неделю или больше?

Она опустила взгляд на лежавшую перед ней конторскую книгу, а затем облокотилась о стойку. В ее глазах снова вспыхнуло веселье.

— Может, и была.

— Может, и была?

Я тем же жестом оперся о стойку локтем.

Она улыбнулась и передвинула свой локоть чуть ближе.

— Ага. Может быть.

— Можешь мне что-нибудь о ней рассказать?

— Конечно, — сказала она и опять улыбнулась.

Хорошая у нее была улыбка — в ней сохранилось что-то от детства, от той поры, когда в ее жизни еще не было ни сигарет, ни иссушившего кожу солнца. Когда жизнь ее еще не потрепала.

— Мой старик может тебе еще больше рассказать.

Я не был уверен, кого она имеет в виду, отца или мужа. В здешних краях «старик» мог означать и то и другое. Черт, в здешних краях он мог быть тем и другим одновременно.

Я не отодвинул локоть ни на дюйм. Рисковать так рисковать.

— Например?

— Например, может, стоит начать с хороших манер? Как тебя звать-то?

— Патрик Кензи, — сказал я. — Но друзья зовут меня Магнум.

— Блин, — хохотнула она. — Спорю, что ты брешешь.

— Спорю, что ты угадала.

Она протянула мне ладонь. Я сделал то же самое, и мы обменялись рукопожатиями, не отрывая от стойки локтей, как будто собирались заняться армрестлингом.

— А я Холли, — сказала она.

— Холли Мартенс? — спросил я. — Как в старом фильме?

— Каком?

— «Третий человек», — сказал я.

Она пожала плечами.

— Когда мой старик купил это заведение, оно называлось «Приют Молли Мартенсон». Вывеска неоновая на крыше, по ночам горит — залюбуешься. А у моего старика, у Уоррена, есть приятель, Джо, рукастый хоть куда. Так Джо снял букву «М» и заменил на «X», а заодно и «ОН» убрал. Стало чуть кривовато, но в темноте все равно красиво.

— А «Приют» куда делся?

— А он вообще был не неоновый.

— И слава богу.

Она хлопнула рукой по конторке.

— Вот и я так сказала!

— Холли! — послышался голос из глубины помещения. — Мне твоя мышь документы обосрала!

— Я мышей не держу! — крикнула она в ответ.

— Ну, значит, это твоя карликовая свинья! Говорил же тебе: не выпускай этих тварей из клеток!

— Я развожу морских свинок, — мягко сказала она, словно делясь со мной сокровенной тайной.

— Я заметил. И хомяков еще.

Она кивнула.

— Были еще хорьки, но они сдохли.

— Жалко, — сказал я.

— Любишь хорьков?

— Вообще-то нет. — Я улыбнулся.

— Просто у тебя их никогда не было. Они прикольные. — Она прищелкнула языком. — До того прикольные, ты даже не представляешь.

У нее за спиной послышались скрип и щелканье — слишком громкие, чтобы исходить от хомяков, — и в комнату, сверкая хромом, въехала черная инвалидная коляска, в которой восседал Уоррен.

Ног ниже коленей у него не было, зато все остальное поражало габаритами. Он был одет в черную майку, сквозь которую проглядывали могучая грудь и здоровенные, как бревна, руки, увитые толстыми веревками жил. Светлые, почти белые, как у Холли, волосы, выбритые на висках, были зачесаны назад и свисали до плеч. На лице у него играли желваки размером с чайное блюдце. Руки в черных кожаных перчатках с обрезанными пальцами, казалось, были способны переломить телеграфный столб как соломинку.

Он двигался к Холли, не удостоив меня даже беглым взглядом.

— Милая? — сказал он.

Она повернула голову и посмотрела на него с такой всепоглощающей любовью и нежностью, что в помещении стало как будто теснее.

— Да, солнышко?

— Не знаешь, куда я положил таблетки? — Уоррен подъехал к стойке и принялся шарить взглядом по полкам внизу.

— Белые?

На меня он по-прежнему не смотрел.

— Нет, желтые, которые мне в три часа надо принимать.

Она вскинула голову, пытаясь вспомнить. На ее лице опять появилась та же восхитительная улыбка, она хлопнула в ладоши, и Уоррен тоже улыбнулся, осчастливленный.

— Ну конечно знаю! — Она полезла под конторку и вытащила янтарного цвета пузырек. — Не тормози.

Она кинула ему таблетки. Уоррен поймал их, не глядя и продолжая смотреть на нее.

Бросив две штуки в рот, он разжевал их и, не отрывая глаз от Холли, сказал:

— Чего тебе здесь надо, Магнум?

— Хочу посмотреть вещи покойницы.

Он взял Холли за руку и провел большим пальцем по тыльной стороне ее ладони, изучая ее так пристально, словно хотел запомнить каждую веснушку.

— Зачем тебе?

— Она умерла.

— Это ты уже говорил. — Он перевернул ее ладонь и стал водить по ней пальцем.

Холли запустила свободную руку ему в волосы.

— Она умерла, — сказал я, — и всем на это насрать.

— Ага. А тебе нет. Потому что ты такой весь из себя хороший. Так?

Теперь он водил пальцем по ее запястью.

— Стараюсь.

— Эта женщина… Невысокая такая блондинка? Сидела на колесах и с семи утра хлестала «Мидори».[12]

— Невысокая блондинка. Про остальное мне неизвестно.

— Иди сюда, милая. — Он ласково тянул к себе Холли, пока она не очутилась у него на коленях, и откинул у нее с шеи пряди волос.

Уоррен повернул голову, прижавшись ухом к груди Холли, и наконец удостоил меня взгляда. Присмотревшись к нему, я удивился, до чего молодо он выглядит. Ему, наверное, не было и тридцати. Голубые, как у ребенка, глаза, гладкие щеки, чистая и загорелая, как у серфера, кожа.

— Читал, что сказал Денби про «Третьего человека»? — спросил он.

Я решил, что он имеет в виду Дэвида Денби — кинокритика, пишущего в журнале «Нью-Йорк». Странно было слышать о нем от такого человека, как Уоррен, особенно после того, как его жена явно не поняла, о каком фильме я говорил.

— Не припоминаю.

— Он сказал, что в послевоенном мире ни один взрослый человек не имеет права быть таким невинным, как Холли Мартенс.

— Эй, — сказала его жена.

Он коснулся ее носа кончиком пальца.

— Киногерой, милая. Не ты.

— А, ну тогда ладно.

Он снова посмотрел на меня:

— Согласны, мистер сыщик?

Я кивнул:

— Я всегда думал, что единственным героем в этом фильме был Кэллоуэй.

Он щелкнул пальцами:

— Тревор Ховард. Я тоже так думал.

Он перевел взгляд на жену, и она зарылась лицом в его волосы.

— Вещи этой женщины… Ты ведь не надеешься найти там что-нибудь ценное?